Незнанский Фридрих Евсеевич. Гейша

   Илья тяжело вздохнул.
   - Что ты? - подозрительно глянул на него Бирюков.
   - Да не знаю, как и сказать... А ты Ленку свою давно последний раз видел?
   - А что?
   - Нет, скажи - давно?
   - Приезжала на Новый год, неделю у нас была.
   - А ты у нее в Москве был когда-нибудь?
   - Пока училась, был у нее в общежитии пару раз. Картошки мать просила передать мешок, варенья, то-се. Деньжат ей подкидывал. Сам понимаешь, как сейчас на стипендию одну прожить.
   - А потом? Когда она закончила учиться?
   - Когда она на квартиру жить перешла, нет. Она же у хозяйки комнату снимала. Хозяйка, сказала, очень строгая, не любит, когда чужие в доме, специально Лена просила, чтобы мы не приезжали.
   - А ты к этой хозяйке сегодня не заезжал?
   - Нет. Да у меня и адреса ее нет. Да и зачем, чтобы она знала про Лену? А что ты хотел сказать?
   Илья помялся, медля с ответом.
   - Ты только не психуй, но твой майор, когда про Тверскую говорил... Знаешь, у нас на Тверской проститутки стоят.
   - Ну? - не понял Бирюков.
   - Ну и вот. Майор, кажется, имел в виду, что твою Ленку проститутки на Тверской хорошо знать должны.
   В машине повисла пауза.
   - Это что выходит? - медленно произнес Бирюков. - Он что имел в виду? Что моя Ленка - проститутка?
   - Я не знаю ничего, - поспешил отмежеваться Илья. - Она нам вообще редко звонила. И не заходила. Я в ее жизнь не лез.
   Бирюков тяжело двигал желваками. Он думал, что его дочь делала в ночь убийства в доме Осепьяна? Если она была... Тогда ясно. Но почему в газете писали, будто подозреваемая жила в доме?
   - Ты не расстраивайся, еще ничего не известно, - старался утешить родственника Илья. - Ну даже если что-то и было... Ну и что? Теперь многие так. Жизнь вон какая.
   - Ленка проституткой не была, - сказал как отрезал Бирюков.
   Шурин помолчал, потом осторожно спросил:
   - Так что ты теперь задумал?
   - Хочу к ним в дом попасть, где убийство произошло.
   - Зачем?
   - Да выяснить хочу, за что Ленку арестовали. И почему они меня так отфутболили. Я же с ними по-хорошему поговорить хотел, спросить. Должен же я знать, что моя дочь делала ночью у них в доме, - словно оправдываясь, повторял Бирюков. - Ты отправляйся домой, жена небось уже извелась. Я как-нибудь потом до тебя доберусь. Если что, на вокзале переночую.
   - Тут тебе не Тверь, - усмехнулся шурин, - опять заметут в отделение. Ладно, делай что хочешь, я тебя буду ждать в машине.
   ...Двухэтажный особняк, в котором проживал покойный заместитель председателя Спецстроя, стоял на тихой Радужной улице, вдали от шумного проспекта, от метро и автобусных остановок. Возможность добраться в этот уголок Москвы на общественном транспорте вообще исключалась. С одной стороны территория вокруг особняка была надежно защищена высокой ажурной решеткой какого-то научного института, здание которого возвышалось в глубине зеленого парка. С другой стороны его загораживала от посторонних глаз широкая клумба неправильной формы, с невзрачным памятником неизвестному деятелю, стоящим на гранитном постаменте в центре гирлянды из анютиных глазок, настурций и маттиолы.
   Особняк Осепьяна был окружен высоким дощатым зеленым забором, на котором нигде не значился ни номер дома, ни название улицы.
   Пока Бирюков с шурином плутали в хитросплетении московских дворов и улиц в поисках нужного дома, наступила ночь.
   - Кажется, здесь, - неуверенно произнес Илья, глядя из машины на широкие ворота в глухом заборе, из-за которого выглядывали густые кроны деревьев. - Больше негде, мы всю Радужную проехали взад-вперед три раза. Может, спросим у кого-нибудь для верности? - предложил он просто ради того, чтобы оттянуть неприятный момент, но Бирюков отрицательно покачал головой:
   - У кого тут спросишь? Ни одного человека поблизости, как вымерло... Ну что? Я пошел?
   - Погоди, скажи сначала, что ты собираешься делать? Как ты туда залезешь? Не через забор же?
   - А почему не через забор? Подсоби перелезть, раз уж вызвался помогать.
   Шурин хотел сказать, что он вообще-то никуда не вызывался, а просто согласился посидеть в машине, подождать, чем кончится авантюра тверского родственника, но промолчал. Они вылезли из машины, подошли к воротам дома.
   - Там у них будка с охраной, - определил Илья.
   - Где? - шепотом переспросил тверской зять.
   - Видишь видеокамеру над воротами? Вон огонек красный светится? А будка там, за воротами, на въезде.
   - Я думал, это голубятня, - признался Бирюков, вглядываясь в неприметную зеленую будку, стоящую на сваях, как жилище аборигенов.
   - Ага, жди! - насмешливо ответил Илья.
   От ворот к дому Осепьяна уходила асфальтированная аллея, с обеих сторон обсаженная невысокими голубыми елочками. Над воротами горел яркий фонарь, освещая пространство перед видеокамерой.
   - Пошли скорей, пока охранники на нас внимания не обратили, посоветовал Илья.
   - А вон, посмотри, если незаметно пробраться за елками и залезть во-о на ту крышу...
   Действительно, в глубине аллеи, справа, возле дома, виднелась небольшая пристройка с пологой крышей.
   - Если на нее забраться, то можно и в дом...
   - Ладно, - задумчиво проговорил Бирюков, - пойдем пока...
   Они медленно прошли вдоль по тротуару мимо ворот особняка. Перед памятником неизвестному деятелю тротуар сворачивал влево и огибал клумбу. Бирюков и шурин Илья не пошли дальше по тротуару, а свернули в кусты и, стараясь держаться тонкой межи, отделяющей ограду особняка Осепьяна от бордюра цветочной клумбы, потопали вдоль забора, ища подходящее место для проникновения.
   Забор завел их в тупик. Вскоре они уперлись в высокую ограду из металлической сетки, которую сразу не заметили из-за разросшейся зелени.
   - Все, стоп, дальше не пройдем, - прошептал шурин, наскочив в темноте на спину резко затормозившего Бирюкова.
   - Понастроили себе дворцов на народные деньги, - засопел обиженно Бирюков. - Через границу легче проскочить... Ладно, тут и полезу. Ну-ка, подсади чуток.
   Московский шурин был на десять лет моложе и почти вполовину тоньше своего тверского родственника. Кряхтя, он поддерживал грузного Бирюкова, который карабкался, как огромная горилла на забор.
   - Осторожно, мои штаны не порви, а то Анюта меня убьет, - прокряхтел снизу шурин. - Да лезь скорее! Я же не железный тебя держать.
   "У, кабан, - думал он про себя с обидой. - Разжирел там у себя в деревне. А еще жалуются, что москвичи зажрались, пока остальная Россия голодает".
   Наконец Бирюкову удалось закинуть ногу и сесть верхом на забор. Шурин облегченно вздохнул, несколько раз согнулся и разогнулся, поправляя затекшую спину.
   - Ну что там? - снизу спросил он.
   - Не видно ничего, деревья мешают.
   - Собак не видно?
   - Вроде нет.
   - А забор с той стороны гладкий или набитый? Сам сможешь обратно залезть?
   Бирюков поерзал на заборе, проверяя ногой, что там внизу.
   - Вроде есть, на что наступить. Ну я пошел!
   - Где тебя ждать? Здесь или в машине?
   - Иди в машину, а то мало ли что.
   Бирюков спрыгнул. Шурин приложил ухо к доскам забора, услышал, как глухо ударилось о землю грузное тело тверского родственника, как захрустели под ним сломанные ветки.
   - Эй, ты живой? Руки-ноги не переломал?
   - Вроде целый, - тихо ответил Бирюков из-за забора. - Все, я пошел!
   Шурин услышал, как зашуршали листья и захрустели под ногами песок и мелкие веточки. Потом все стихло. Тогда он тем же путем вернулся обратно к машине, сел и стал ждать.
   Бирюков и сам ясно не представлял, что именно он ищет в доме, где произошло убийство, как собирается попасть туда, что будет делать, если наткнется на обитателей дома или, еще хуже, охранников. Четкого плана у него не было, а шел он, полагаясь на "авось", ведомый скорее любопытством, чем ясной идеей. Особого страха он тоже не испытывал - так, скорее, возбуждение.
   Сделав несколько шагов, он остановился и прислушался. Было тихо. Впереди перед ним рисовался на фоне светло-синего ночного неба темный силуэт двухэтажного большого дома с острой высокой крышей. На первом этаже за зарешеченным окном горел свет.
   К подъезду дома от ворот вела асфальтированная аллея, вдоль которой росли низкие молодые елочки и торчали редкие фонари - круглые плафоны на низких, по новой моде, ногах. От них вверх расходились конусообразные столбы яркого белого света, и в них мельтешила мошкара и ночные мотыльки. Остальная часть сада скрывалась в непроглядной темноте. На зеленых подстриженных лужайках работали распылители воды, разбрызгивали вокруг тонкие струйки. Бирюков лег на землю и по-пластунски пополз по влажной траве, стараясь не высовываться, чтобы не попасть в освещенный участок. Он полз и полз, изредка подымая голову, пока газон не оборвался узкой дорожкой, выложенной плитками. Эта дорожка огибала дом.
   Бирюков поднялся и прошмыгнул за угол, спрятавшись в тени вьющегося винограда. Прямо над ним оказалось освещенное открытое окно. До него долетел запах сигаретного дыма. Внутри были люди, до Бирюкова долетал гул голосов, но слов он не мог разобрать.
   Он медленно пошел вдоль стены дома. Соседнее темное окно тоже было открыто. Бирюков поставил ногу на узкий выступ фундамента, собрался с силой и попытался, оторвав другую ногу от земли, дотянуться до решетки на окне. Один раз он сорвался, но со второй попытки смог ухватиться одной рукой за решетку. Теперь он стоял на тонком выступе фундамента, распластавшись по стене и держась за решетку, и слышал все, о чем говорили в комнате. Он и не думал, забираясь в дом Осепьяна, что окажется на поминках, но именно так и случилось. Этим вечером после похорон в доме покойного собрались ближайшие родственники.
   - И ты не боишься оставлять окна открытыми после всего этого? услышал он рядом с собой громкий женский шепот.
   Женщина, казалось, находилась так близко, что он мог бы дотянуться и дотронуться до нее. То-то визгу бы было!
   - Решетки ведь заперты, - ответил другой, тоже женский, но более молодой голос.
   Говорили с еле заметным армянским акцентом.
   - Все равно, мало ли? Один раз смогли в дом проникнуть, и второй...
   - Мама, никто в дом не проникал! Что ты повторяешь всякие сплетни?
   - А ты такая глупая, что веришь всему, о чем тебе скажут!
   - Мама, хоть сегодня не начинай, а? Давай хоть на поминках не будем ссориться.
   - Ладно, Лола, я молчу, - примирительно сказала первая женщина, но замолчала она только на несколько секунд. - Я за тебя волнуюсь. Может, все же переедешь ко мне на время?
   - Зачем? Чтобы постоянно ругаться? Нет, я лучше тут останусь.
   - А ты не боишься?
   - Чего бояться?
   - Но ведь отца за что-то убрали. Тсс! Не перебивай меня, дай договорить...
   - Ничего не хочу слышать! Я знаю, ты скажешь, что это все неправда. Но я знаю, что в папу стреляла Лена!
   - Тише, ради бога.
   - В папу стреляла Лена! Что в этом непонятного? Тебе тяжело примириться с мыслью, что отца могла убить любовница?
   - Лола...
   - Да, любовница! Не бойся, все и так об этом знают. Хватит прятать голову в землю и делать загадочный вид, что виноваты темные силы. Обычный сексуальный скандал. Примитивно... В Швеции даже есть особая статья в криминальном кодексе - убийство партнера в постели во время любовных игр. За это женщине там дают пожизненное.
   У Бирюкова затекли руки. Он больше не мог держаться и отпустил решетку. Спрыгнув на землю, он поспешил укрыться за зарослями винограда, опасаясь, что женщины внутри дома услышат подозрительный топот под окном. И правда, за решеткой мелькнуло встревоженное лицо.
   Бирюков прижался спиной к высокому фундаменту дома и медленно стал продвигаться вдоль стены за угол. Он все еще не терял надежды пробраться внутрь дома. Из подслушанного разговора он понял, что Лола, дочь покойного Осепьяна от первого брака (эти сведения он почерпнул из газет), была знакома с его Леной.
   Обогнув дом, он оказался под высоким крыльцом со стороны подъездной аллеи. Там, наверху, курили и разговаривали мужчины. Бирюков затаился. Прислушался к их разговору. Поначалу речь шла о чем-то постороннем, его не касающемся, но потом молодой мужской голос спросил:
   - А с ее вещами что делать? - и Бирюков весь насторожился.
   Шестым чувством он понял, что речь шла о его дочери.
   - И много там ее вещей? - ответил другой голос, принадлежавший явно человеку пожилому.
   - Полная комната. Одежда, техника. Видики, шмидики... Она ведь здесь практически жила. Что нам с ними делать?
   - Что, что? Выкинуть надо ко всем чертям, зачем нам лишний шум? Собери все в несколько мешков, отвези в лес, облей бензином и сожги.
   - Что, все сжечь? - В голосе молодого человека послышалось недоверие.
   - Не хочу знать, куда ты это денешь. Себе забери, своим девушкам раздай, любовнице подари, мне все равно. Я не хочу, чтобы ее шмотки оставались в доме.
   - А что делать, если она вдруг выйдет? Ведь она тогда приедет сюда за своими вещами...
   - Не бойся, не выйдет.
   - А вдруг?..
   - Слишком много вопросов задаешь, мальчик. Кажется, я все ясно сказал?
   - Да, ясно.
   - Чтоб завтра в комнате никаких следов от этой Лены не осталось, ты понял?
   - Понял, дядя Акоп. А если ее родственники придут за вещами, что мне говорить?
   - Говори, что никакой Лены ты не знаешь, в глаза не видел и что здесь она никогда не жила. Ты понял все или еще вопросы будут?
   - Извини, я все понял.
   К ногам Бирюкова спланировали, как кометы, два непогашенных окурка. Наверху хлопнула дверь.
   "Кажись, пора выбираться", - благоразумно подумал он.
   Тем же путем вернулся к забору, благополучно перелез на другую сторону, отряхнул со спортивных брюк прилипшую грязь и травинки.
   Шурин даже вздрогнул от неожиданности, когда Бирюков дернул на себя ручку дверцы в машине.
   - Ты уже? - обрадовался он, открывая машину. - А я сижу паникую. Думаю, что Люське твоей скажу, если тебя вдруг замели. Ну что там? Был у них в доме?
   Бирюков молча кивнул.
   - Что-нибудь узнал?
   - Поехали, - усталым голосом попросил Бирюков. - По дороге все расскажу.
   Густой сигаретный дым скапливался под потолком плотным грозовым облаком. Часть облака рассеивалась при соприкосновении с решеткой вентиляционной отдушины, покрытой жирным слоем сажи и паутины, но большая и лучшая его часть плавно огибала дверной косяк и выплывала из кабинета дежурного в коридор.
   - Слухи ходят, нас сокращать собираются, - нарушил тишину дежурный капитан. - До Нового года не протянем.
   Помощник дежурного сержант Семушкин утвердительно кивнул, мысленно соглашаясь со старшим, и выпустил в атмосферу следующую порцию сизого табачного дыма.
   - Нигде в Европе вытрезвителей нету, - сказал он. - Считается нарушением прав человека - насильно оказывать медицинские услуги населению.
   Врач медвытрезвителя Петя Трофимов поежился. Разговоры о скором и неотвратимом сокращении всегда приводили его в крайнюю степень уныния, несмотря на то что сама по себе работа в вытрезвителе вызывала у него глубокое отвращение. Более того - он стеснялся отвечать на вопросы знакомых о месте работы. Что это такое - врач в вытрезвиловке? Ну больница, ну медицинская фирма, ну, на худой конец, поликлиника. А это? Тьфу, да и только!
   - Права человека тут ни при чем, - с пониманием дела заявил капитан. Не окупаемся мы.
   - А пьяных куда девать? - уныло спросил Петя.
   - А никуда. Пускай у начальства голова болит. Мне все равно - под заборами они валяются, на скамейках дрыхнут, песни по ночам горланят... Мне скоро на пенсию.
   Произнеся это, капитан замолчал и принялся ковырять пальцем в зубах.
   "Тьфу ты! - стараясь не смотреть на капитана, мысленно злился Петя. Козел старый. Вечно настроение испортит, а самому хоть бы хны".
   Обнаружив новые неисправности в своем стоматологическом аппарате, капитан любил повернуться к Пете (как к врачу!), распахнуть рот как можно шире и, тыча пальцем в поломанные мосты и расшатавшиеся коронки, говорить с ним о зубных проблемах.
   Чтобы лишить капитана на этот раз возможности продемонстрировать содержимое своего рта, Петя сделал вид, что осматривает лежащего связанным на полу пьяного мужика. Забулдыга спал, пускал во сне пузыри и ухмылялся. Петя наклонился к нему, проверил пульс на обеих руках, осмотрел повязки, не сильно ли они зажаты.
   Мужик вдруг беспокойно зашевелился, заерзал, что-то промычал сквозь сон, и из-под него потекла по полу лужа.
   - Вше-таки обошшалшя, шкошина, - засунув палец в рот и планомерно расшатывая свои мосты, изрек дежурный.
   - Говорил, в камере его надо закрыть, - возмутился Семушкин.
   - Швяшоного не полошэно, - ответил капитан.
   Вынув палец изо рта, он обтер его о полу кителя.
   - Связанный должен находиться под наблюдением, - добавил он уже нормальным голосом.
   Семушкин ничего не ответил, затушил окурок в горшке с чахлым растением трудноопределяемого вида и полез за новой сигаретой.
   Петя принес этот цветок из дому и очень переживал, что Семушкин повадился использовать гераньку вместо пепельницы, но долгий опыт общения с сержантом показывал Пете всю бесполезность увещеваний, поэтому он только вздохнул и отвернулся.
   - Мне говорили, что от пепла никакого вреда растению нет, - сказал Семушкин, словно прочитав Петины мысли. - От него цветы растут еще лучше. Как от удобрения. Пепел вообще штука полезная. Мой дед, например, рассказывал, что он пеплом раны присыпал во время войны. А еще говорят, что на Западе пепел принимают в аптеках, двести долларов за килограмм.
   - Твоя мама, наверное, пепел тоннами сдавала, когда беременная была, буркнул Петя, но Семушкин не обиделся - наверное, не понял намека.
   - Так что, Трофимов, можешь искать себе другую работу, - снова завел свою волынку капитан. - Мы - фирма ненадежная. Вот поработаем еще пару месяцев, и закроют. Мне-то что? Мне все равно на пенсию... А ты бы подыскивал пока что-нибудь подходящее, пока не поздно.
   Дежурный поднялся, чтобы вытряхнуть из яйцеобразного заварного ситечка старую заварку, но крышка ситечка никак не поддавалась, как ни старался капитан ее сковырнуть.
   - Дайте сюда! - раздраженно сказал Петя, забирая у дежурного ситечко.
   Он повернул крышку ситечка по оси так, чтобы выступ на верхней половинке попал в специальное углубление на нижней. Крышка ситечка легко отскочила.
   - Во, блин! - искренне удивился капитан, следя за Петиными манипуляциями. - Далеко пойдешь!
   Пока дежурный заваривал чай, Петя сполоснул над раковиной стаканы.
   - Цветок свой полей, что-то он привял, - посоветовал капитан.
   - Это от дыма, - ответил Петя, - и пепла твоего хваленого.
   Усевшись, он и сам задымил сигаретой за компанию, хотя дома, в обычной жизни, никогда не курил.
   Семушкин задремал, сидя на стуле. Дежурный достал из "дипломата" целлофановый кулек с бутербродами, налил в свой стакан чаю и принялся обедать.
   - Бери, угощайся, - с набитым ртом сказал он, придвигая поближе к Пете бутерброды с маслом и сыром, но Петя, как ни был голоден, предпочел воздержаться.
   Ему портило аппетит живое воспоминание о желтых прокуренных капитанских челюстях.
   - Голодай, интеллигент, - пожал плечами дежурный, с аппетитом уминая кусок за куском. Слово "интеллигент" он произнес с украинским акцентом, что еще больше должно было показать его дистанцированность от означенной социальной группы.
   Петя вытащил из своей заначки книгу, открыл на заложенной странице и попытался углубиться в чтение.
   - Что читаешь? - спросил капитан.
   Не дожидаясь ответа, он перегнулся через стол и принялся рассматривать обложку.
   - Достоевский, "Идиот", - прочитал он по складам. - М-да... Я вот, когда еще надзирателем в КПЗ был, всю библиотеку отдела прочитал. Особенно мне раздел военно-патриотической книги нравился. Я и теперь помню всю войну, все сражения, где, что, когда, кто командовал. Я когда в школу милиции поступал, историю на пять сдал один из всей группы... А ты всякую херню читаешь, - заключил он, почесывая зад.
   - Херню, Иван Николаевич, - подтвердил Петя, не отрывая глаз от страницы. - Я хороших книг не люблю.
   На некоторое время в кабинете воцарилась тишина. Первым соскучился капитан.
   - Доктор, - начал он новую тему, - вот ты мне скажи, отчего у меня задница чешется? Даже на людях уже неудобно. И жена тоже ругается. Я ей спать мешаю, ночью чешусь. И перед людьми ей стыдно, говорит, вечно я перед кем-нибудь зад почешу.
   "Глисты", - подумал про себя Петя, но вслух поинтересовался, нет ли у капитана еще каких-нибудь жалоб.
   Но дежурного ничто больше в своем организме не беспокоило.
   - К проктологу сходите, а пока ванны из отвара ромашки принимайте, мстительно посоветовал Петя, не поднимая головы от книги.
   Хотя читать на дежурстве не получалось. Покончив с одной темой для разговора, дежурный изобретал две новые. Теперь он принялся во всех подробностях рассказывать, как однажды, когда он учился в старшем классе школы, физкультурник не отпустил его с урока в туалет, и он наложил перед всем классом в штаны. История была поучительной во всех отношениях, даже Семушкин проснулся, чтобы ее послушать...
   ...Петя Трофимов с тоской подумал, что его однокурсник Олег Притулин работает в Бишкеке на "Скорой помощи" в реанимационной бригаде, более того - играет на гитаре в местной группе, пишет песни и даже записал альбом. Когда-то, еще в студенческие времена, Петя ссудил Олега парочкой стихотворений собственного сочинения. Теперь на эти тексты Олег написал песни, а недавно звонил и просил прислать еще пару стихов, которые можно положить на музыку.
   Подумав об этом, Петя даже улыбнулся.
   - Что это ты там вычитал такое смешное? - заметил его улыбку капитан. - Во, во, смотри, опять чешется... Так чего ты смеялся?
   - Так, ничего...
   В углу кабинета, на тумбочке, запищала включенная на милицейскую волну радиостанция. "Бу-бу-бу... Груз в вытрезвитель... бу-бу..." - сквозь шум и треск донесся обрывок разговора.
   Дремавший Семушкин тут же проснулся и вскочил со стула. Лежащего на полу мужика нужно было перетащить в "Палату помещенных на вытрезвление". Шумно сопя, капитан помогал ему, заодно пытаясь развязать мягкие повязки, спутавшие пьяного мужика по рукам и ногам.
   "...был связан в связи с буйством и бесчинством, - торопливо заполнял протокол Петя. - Ругался, пытался затеять драку с нарядом вытрезвителя..."
   Рука сама выводила запомнившиеся до автоматизма формулировки.
   "...Развязан в 18.40".
   С улицы донесся шум подъехавшей милицейской машины.
   - Уже кого-то волокут! Доктор, иди смотри! - всполошился капитан, хотя машина только остановилась и патрульные даже не успели из нее выйти.
   Рация на тумбочке разродилась новым сообщением: "Васюки, тридцать пять - семнадцать в вытрезвителе..."
   "Васюки" были позывными отдела, их меняли каждый год, и Петя всегда удивлялся фантазии милицейского руководства. "Тридцать пять - семнадцать" было номером патруля.
   Судя по характерному шуршащему звуку и тихим ругательствам патрульных, Петя догадался, что кого-то тянут по ступенькам.
   - Принимайте тело! - бодро гаркнул сержант патрульно-постовой службы, первым входя в кабинет дежурного.
   Его напарник остался стоять в дверях.
   Капитан побежал принимать клиента.
   - Доктор, доктор! - раздался в коридоре его взволнованный голос. - Иди сюда! Смотри, кажется, он избитый!
   - Лежал на автобусной остановке, - сообщил патрульный.
   Петя склонился над очередным забулдыгой.
   Это был мужчина лет тридцати пяти - сорока, довольно приличного вида. На руке - тонкая дужка золотого обручального кольца. Щека и руки доставленного были покрыты свежими кровавыми ссадинами, но ничего серьезного Петя в этом не усмотрел.
   - Скорее всего, сам ободрался, когда падал, - сказал он дежурному.
   - Целенький, - подтвердил патрульный. - И бабок полные карманы.
   - О! - Глаза капитана заблестели. - Нам такие клиенты нужны. А то привозите, привозите, а у них денег нету даже штраф заплатить.
   Мужчину раздели до трусов. Без особого энтузиазма Петя принялся за свое дело: проверил пульс, прощупал живот и ребра, проверил зрачки. За исключением ссадин на лице и руках, мужчина никаких внешних повреждений не имел. Ну, может быть, отравился алкоголем.
   На всякий случай Петя ввел ему внутривенно глюкозу с витаминами.
   Капитан уже пересчитывал обнаруженные в карманах деньги клиента.
   - О! На штраф хватает... Документы при нем есть?
   - Нет, - ответил Семушкин, обшаривавший все потайные складочки на одежде пьянчуги.
   Из карманов кроме денег были извлечены на свет талоны на проезд в городском транспорте, телефонная карточка, схема метро и смятый прокомпостированный билет на поезд. Капитан развернул его и прочитал фамилию: Мухтолов.