Оказалось, что сотовая компания, клиентом которой являлся Гордеев, предоставляла ему бесплатные услуги, с тех пор как он, адвокат Гордеев, в свою очередь здорово помог вице-президенту этой компании. Но неделю назад того уволили, и все договоры, которые вице-президент заключал со своими личными клиентами, были аннулированы.
   - Что же ты от меня хочешь? - удивился Турецкий. - Чтобы я завел на них дело из-за этого? Как судиться с ними, ты наверняка лучше меня знаешь.
   - Судиться я не хочу, - возразил Гордеев. - Я вообще не люблю судиться, ты в курсе.
   - Ну да!
   - В смысле, ссориться не люблю. Отношения выяснять не люблю.
   - Юрка, да это же твой хлеб! - засмеялся Турецкий. - Ты выясняешь отношения как никто другой, в суде по крайней мере.
   Гордеев невозмутимо молчал, всем своим видом показывая: я сказал то, что сказал, и точка.
   - Ну ладно, - сдался Турецкий. - А что ты хочешь?
   - Хочу вернуть свой халявный тариф. Мне с ним, знаешь ли, было очень комфортно.
   - Ну тут я не знаю, как тебе помочь! Тоже мне дело государственной важности!
   - Саня, не кипятись. Может быть, вместе придумаем что-нибудь?
   - Что тут придумаешь? Вот у Дениса Грязнова был, помнится, подобный случай, клиент не мог расплатиться и отдавал гонорар мобильными телефонами и чем-то там еще.
   Гордеев кивнул.
   - Все правильно. Это, между прочим, он и есть - тот самый бывший клиент Дениса. Я его по наследству получил. Только теперь этого человека там нет, он свою долю продал и уехал из страны, а его коллеги не хотят выполнять нашу договоренность.
   - Юрка, - окончательно разозлился Турецкий, - я не понимаю, какого рожна ты мне все это рассказываешь? И вообще, что тебе, с твоими гонорарами, трудно потратить лишнюю сотню в месяц на телефон и забыть об этой истории?
   Гордеев немного обиделся:
   - Александр Борисович, может быть, вы все-таки сперва меня дослушаете?
   - Ну?
   - Дело не только в халяве. Как только все это прекратилось, мне стали звонить мои клиенты, коллеги, приятели - все они были возмущены тем, что я дал их телефоны каким-то уродам. Понимаешь? Им звонят натуральные бандиты, ругаются, угрожают на фене - короче говоря, нервируют людей. И меня заодно. Уже полтора десятка случаев. Тебе вот, например, еще никто подобный не звонил?
   Турецкий озадаченно покачал головой.
   - Теперь понимаешь, что произошло? - продолжал Гордеев. - Кто-то каким-то образом выкачал из моего аппарата всю записную книжку и…
   - Кто?
   - Я думаю, новые хозяева этой компании - «Вест-Телеком».
   - Почему? Зачем им это делать?
   - Чтобы доставить мне максимум неудобств и неприятностей, - предположил Гордеев. - Логично?
   - Логично. А для чего?
   - Откуда я знаю? Например, чтобы шантажировать. Чтобы получить деньги. Может, еще чашечку кофе? - задумчиво произнес Гордеев. - Ты не находишь, что я варю отличный кофе?
   - Это моя кофеварка варит отличный кофе, - раздраженно уточнил Турецкий. - Не сбивай меня, черт побери, я и так ничего не понимаю! Что ты имел в виду? Кого шантажировать? От кого получать деньги? От тебя?
   - От меня.
   - А у тебя много денег? - прищурился Турецкий.
   - Не твое дело. Мало. Не важно, сколько, - непоследовательно сказал Гордеев. - Нет, пожалуй, не стоит больше пить кофе.
    Подожди, ты знаешь, кто эти люди - новые хозяева компании?
   - Еще бы. Я сейчас только тем и занимался, что выяснял их подноготную.
   - Ага! И нарыл что-то интересное?
   - Да выше крыши, - заверил Гордеев. - Только все равно непонятно, зачем портить нервы какому-то адвокату.
   - Юра, а ты, значит, считаешь, что все неприятности проистекают именно оттуда? Ты уверен, что твой телефон просто не попадал в чужие руки, что ты, например, его нигде не оставлял?
   - Абсолютно уверен. Саня, что предпринять, а? Я страшно зол, хочу разобраться с теми уродами, которые подложили мне такую свинью. Мне нужна моральная компенсация и здоровый сон.
   Турецкий закурил очередную сигарету и погрузился в размышления. Гордеев терпеливо молчал. Он знал, что за всеми подначками и усмешками скрываются изощренный интеллект и колоссальный опыт. Гордеев был уверен в том, что со своей проблемой (возможно, на первый взгляд она и казалась не стоящей выеденного яйца, но он чувствовал, что это не так) он пришел к тому, к кому надо.
   - Вот что, - сказал наконец Турецкий, - у меня есть одна идея. Но прежде чем я ее озвучу, давай договоримся. Если я помогу тебе, то ты поможешь мне.
   - В каком смысле? - насторожился Гордеев. - Что значит - помочь тебе? Если, допустим, надо мебель передвинуть, то я готов.
   - Ты знаешь, в каком смысле. В профессиональном. Надо кое-кому помочь. Только ты с этим справишься.
   - То есть это клиент? - уточнил Гордеев. - Новое дело? Какая-то очередная запутанная хренотень, к которой имеешь отношение ты или Грязнов?
   - Да или нет? - сказал Турецкий.
   - А что, у меня есть выбор? - вздохнул адвокат. - Ладно, если это в моей компетенции, то я сейчас свободен.
   - Тогда так, - сказал Турецкий. - Переформулируем задачу. Сперва ты поможешь мне, а потом я помогу тебе.
   - Что?! - возмутился Гордеев. - Ты же только что говорил совершенно обратное!
   - Тебе ли не знать, Юра, как профессиональные юристы тасуют факты. Да или нет?
   - Саня, ну что за свинство!
   - Предлагаю компромисс. Ты немедленно возьмешь нового клиента, а с твоим делом мы тянуть тоже не станем.
   Гордеев вздохнул:
   - Не могу не признать, развел ты меня весьма искусно. И сознайся, с самого начала ведь знал, как все будет, а?
   Турецкий невинно улыбнулся.
   - Ну ты и жук. Ладно, рассказывай, что натворил мой будущий клиент.
   - Ничего особенного, - Турецкий наслаждался, вспоминая собственное изумление от того, что впервые услышал от Грязнова, - замочил парочку человек…
   - Замечательно, - с сарказмом сказал Гордеев. - Нечто подобное я и ожидал услышать.
   - И случилось это, заметь, в твоих родных Химках.
   - Интересно… Что же это за дело, о котором я не знаю?
   - Оно, видишь ли, не совсем свежее. Наверно, это случилось, когда тебя еще в Химках и не было.
   - Не понял. Так я, что ли, буду у него уже не первый адвокат? Как это все понять? Работа над ошибками? Или в команде?
   - Все предельно просто, - успокоил Турецкий. - Парень уже сидит, и его надо вытащить на волю. Для этого предстоит найти основания. То есть адвокат, который этим займется, должен иметь мощные икроножные мышцы. Кроме тебя, другого такого нет. Подозреваю, что история запутанная, не все там просто, и парень непростой. Возьмешь дело в порядке надзора?
   - Давай конкретней, - пропустил мимо ушей комплимент Гордеев. - Так он никого не убивал? Он невиновен?
   - Понятия не имею, - признался Турецкий. - Я не очень в курсе. Славка говорит, что он, кажется, все-таки застрелил тех двоих в пределах допустимой самообороны.
   - Славка! Ну конечно, все-таки он! - окрысился Гордеев. - Кто еще мог подсунуть такое замечательное дельце! Этот тип - его креатура, да?
   - Не рычи, - посоветовал Турецкий. - Славка плохого не предложит.
   - Плавали, знаем, - вздохнул Гордеев. - Ладно, я ведь согласился? Согласился. Теперь твоя очередь. Ты говорил, что у тебя есть идея. Выкладывай.
   - Я так говорил? - удивился Турецкий.
   - Еще бы!
   - А, припоминаю. Значит, идея такая… - Турецкий посмотрел на часы. - Что, если нам пообедать?
   - В принципе я проголодался, - сознался адвокат. - И за обедом ты поделишься этой своей идеей?
   - Ты не понял, - улыбнулся Турецкий. - Это моя идея и есть.

4

   Сергей стоял с биноклем на верхней палубе, смотрел на один берег, терявшийся в зыбкой дымке, на другой - вообще невидимый, вперед - на бесконечную гладь с барашками волн - и представлял, что он на капитанском мостике, и его приказам подчиняются огромные турбины, и он легко сможет провести свой корабль и по желтым водам Амазонки, и по синей глади океана, и обогнуть землю вокруг, и дойти до Северного полюса… На самом деле бинокль был отцовским, а не капитанским, это он знал наверняка…
   Великанов проснулся, оттого что в барак вошло сразу много людей, они, вероятно, пришли с обеда, вяло переговаривались между собой - словно мухи жужжали. Стоял какой-то назойливый шум, складывавшийся из десятков голосов, говоривших примерно одно и то же. Великанов уже знал все эти разговоры наизусть: о том, кому какая пришла посылка; о том, как позавчера Витьку-Зонтика из второго барака кто-то пять раз проткнул шилом в районе почек, когда упомянутый Зонтик ходил справлять малую нужду; о том, что в пятой бригаде, которую полным составом перевели с шитья бушлатов на лесоповал, нашли коробку анаши, уже наполовину пустую, но еще килограмма на полтора там оставалось, значит, они, счастливчики, курили ее уже бог знает сколько, но что кто-то за это получит довесок - дополнительный срок. И так далее.
   - Что на обед было? - спросил он у соседа по бараку, чтобы спросить хоть что-нибудь. В лагере, как и в любом другом месте, где собрано много людей, принято общаться, пусть хотя бы и формально.
   Сосед, Федор Крикунов, обычно визгливый толстяк, который не худел ни при каких жизненных обстоятельствах, а возможно, и родился с такой вот круглой рожей и весом сто десять килограммов, сидел за вооруженное ограбление пункта обмена валюты. По его словам, он был невинен как младенец, потому что сидел за рулем, пока его подельники потрошили кассу, и даже не знал, куда и зачем они ушли.
   Сейчас сосед выглядел довольным и умиротворенным, будто вернулся с тещиных блинов, отвел там душу, да к тому же и тещу не застал.
   - Какая-то желтая бурда, а в ней куски чего-то коричневого цвета, - сказал Крикунов без малейшей доли иронии. Чувство юмора было ему незнакомо, но у него было иное достоинство, с лихвой покрывавшее этот существенный в глазах Великанова недостаток. Крикунов каким-то невероятным образом собирал все лагерные слухи и непостижимым чутьем фильтровал из них наиболее достоверные. Обычно все его предсказания сбывались, так что к его словам Великанов прислушивался внимательнее, чем в свое время на воле к прогнозу погоды.
   - Конечно, у тебя там, в лазарете, всегда есть чем полакомиться, - завистливо добавил Крикунов.
   - Ошибаешься, - равнодушно возразил Великанов и повернулся к стенке.
   Действительно, он работал в лазарете, и это была существенная привилегия. Его не трогали блатные, почти не приставала с требованием стучать лагерная администрация, он не обязан был подчиняться некоторым формальным лагерным законам. Он должен был присутствовать на утренней и вечерней поверке и еще - лечить людей. Точнее, как объяснил ему в свое время заместитель начальника зоны по оперативной работе майор Ковалев, он должен не давать им умереть.
   Первоначально такая поправка не казалась Великанову циничной или даже просто примечательной, но потом он понял, в чем ее суть, когда увидел, как работают его коллеги. Эти три медика, которые на колонию в шестьсот семьдесят восемь человек и составляли весь медицинский персонал, были и докторами, и фельдшерами, и медбратьями. Достаточно было убедиться в том, что жизни пациента не угрожает опасность, и к нему теряли интерес. Это было не от профессионального бездушия, какой-то особенной черствости или даже жестокости - нет, просто существование здесь давно и прочно было подогнано под особенные стандарты, в которых отдельный человек утрачивал свою индивидуальную значимость, и его жизнь оценивалась в те несколько рублей в день, которые государство тратило на его содержание в одном отдельно взятом лагере.
   Рядом появился еще один сосед, увалень лет двадцати пяти. На зоне не принято в лоб спрашивать, за что сидишь, но от Крикунова отделаться парень не смог. Его звали Олег, был этот Олег родом из Химок (Великанов ни одним движением себя не выдал, не хотел он тут никакого сближения с кем бы то ни было), и он рассказал примечательную историю.
   - …После армии я погулял маленько, а потом устроился на авиационный завод имени этого хрена, как его, Лавочкина, что ли. Вот. В штамповочном цеху, когда я там работал, за станками стояли почти только одни женщины. Они изготавливали из стальной ленты мелкие детали, и те поступали потом на дальнейшую обработку, а я развозил их на электрокаре по другим цехам. И вот в том штамповочном была одна такая фифа с длинными черными волосами и огромными глазами, она работала на сверлильном станке. За ней все увивались, и я тоже, но добиться ничего не мог, она была холодная такая, стерва. - Олег немного помолчал, потом сказал: - Ну, правда, не совсем. Ходила все-таки с одним из заводской конторы, и тот всегда поджидал ее у контрольных часов, но вот однажды, когда нам пришлось работать сверхурочно, он ее не дождался. И тут я подумал: дай-ка попробую! Только так подумал - а она и идет, ну я спросил ее, конечно, не подвезти ли мне ее домой, у меня тогда был мотоцикл. И она сказала «да» и безо всякого села позади меня. Я ей отдал свой шлем, и она вцепилась в меня как кошка.
   - Ага, - оживился Крикунов. - Ну-ну? Дальше-то что?
   - Короче, я довез ее до дома, она жила в пригороде, и, когда мы ехали, ее волосы развевались, я все поворачивался и смотрел на них, а она и говорит: «Ты, дебил, смотри лучше вперед, если еще хочешь жить».
   Крикунов снова заржал. Великанов молчал, отвернувшись к стенке, но что-то в этом рассказе заставило его напрячься.
   - Потом я спросил ее, не сходит ли она со мной в кино, и она снова сказала «да», а у меня было такое чувство, будто мне морочат голову. Она пошла переодеваться, а я сидел в кухне и ждал. Ее мать или тетка, уж не помню точно, сварила мне кофе, а потом мы поехали в кино и маленько там пообжимались, а потом пошли в соседний бар, поужинали там и выпили, и она спросила, как же теперь я сяду на мотоцикл, а я, конечно, сказал, что это ерунда, - ну это правда была ерунда. В общем, я ее спросил, не поедет ли она ко мне, но она холодно сказала «нет» и еще, что это я себе вообразил, будто смогу ее трахать за кино и один ужин?!
   Крикунов снова засмеялся.
   - Ты будешь слушать или нет? - обиделся Олег.
   - Молчу, молчу…
   - Ну вот… Я молча довез ее до дома и всю ночь не мог уснуть, так мне было обидно. На следующий день за ней опять пришел ее жеребец из конторы и всю следующую неделю приходил тоже, но вдруг она с ним порвала - забрала, стерва, выше и стала ходить с инженером из конструкторского бюро, и тут уж я окончательно скис, жуткая тоска на меня напала. И вот не прошло и недели, как он является с секундомером в руке, чтобы сделать ей новые расценки. И главное же все видели: работала она специально медленно, а он не сказал ей ни слова и только записал количество сделанных штук, а как только она получила свои новые расценки, так поднажала, стала работать как бешеная и, конечно, бабок намолотила… Я еще тогда подумал, что добром это не кончится, ну и как-то так вышло, что потом она попала своими черными волосами в станок, они намотались на сверло, и ее начало медленно затягивать, а она не могла дотянуться рукой, чтобы выключить станок, и ей так и сдернуло все волосы с головы вместе с кожей. Так ей и надо, стерве такой.
   - Так, - сказал Крикунов. - Так, и что?
   - Ну «что», «что»! - раздраженно сказал Олег. - Нашлась какая-то сука, которая стукнула, что видела, как я ей «помог» с этим станком.
   - Ах вот оно что, - протянул Крикунов. - Так ты, значит, помог?
   - Ни хрена я не помог! Просто стоял и смотрел, как ее наматывает! Да разве ментам что докажешь?! Полгода в предвариловке промурыжили, теперь вот сюда, к вам. Тут как, вообще, жить можно?
   - Жить, паря, везде можно, - хлопнул его по плечу Крикунов. - Другой вопрос - нужно ли? Правильно я говорю, Серега?
   Великанов рывком сел на кровати.
   - Ты что, Серега? - удивился Крикунов.
   - Что-то чувствую себя паршиво. Пойду в туалет схожу.
   - Вот-вот, - засмеялся Крикунов, - там много чем полезным можно заняться. Сделай себе что-нибудь для души, Серега!
   Великанов вышел на воздух и посмотрел на небо. Становилось пасмурно.
   - Что, доктор, - спросил сзади незнакомый голос, - уморили кого-то сегодня? Какой-то вы серый.
   - Мы тут все одного цвета, - буркнул Великанов.
   Он хорошо помнил женщину, за которой он приезжал с бригадой «скорой». Выглядела она действительно так, будто с нее сняли скальп. Ничего подобного видавший виды доктор Великанов в своей жизни не встречал. От потери крови она умереть не должна была - вовремя сделали перевязку. Но произошло заражение, за ее жизнь бились две недели, и она все-таки не выжила…
   - Хорошо здесь, правда? - сказал человек таким неподдельно искренним тоном, что Великанов наконец с изумлением посмотрел на него. Кому же, в самом деле, может быть хорошо здесь, в лагере?!
   Это был глубокий старик, приземистый, коренастый, лицо его было испещрено десятками морщин и, возможно, шрамов. Близко посаженные, немигающие глаза пристально смотрели на Великанова. Великанов подумал, что, возможно, он не такой старый, как показалось на первый взгляд. Он уже давно заметил, что у матерых уголовников такое бывает - именно лицо стремительно стареет, опережая тело, видимо, это следствие «профессии».
   - И что же тут хорошего? - не удержавшись, сказал Великанов.
   - Природа. Воздух. Красота, - коротко проинформировал собеседник.
   Великанов вспомнил, что это человек, пришедший одним этапом с химкинским Олегом, новенький. Великанов не стал вступать в дальнейший спор, он уже был ученый и хорошо знал, что помалкивать - самый верный способ сохранить здоровье в неволе. Но он почему-то все же испытал какую-то потребность в том, чтобы ответить, словно находился в гостях, где к нему подошел подвыпивший человек с назойливым и бессмысленным разговором, и правила хорошего тона обязывают его по крайней мере не хамить. Кроме того, старик обладал какой-то странной харизмой - Великанов против своей воли почувствовал интерес к нему, будто этот многоопытный, судя по татуировкам на руках, и пожилой новичок знает что-то про его, великановскую, судьбу.
   - Я бы предпочел, - сдержанно сказал Великанов, - гулять в этих замечательных краях по своей воле.
   - Понятно, понятно, - закивал собеседник. - Как говорил Гёте, не занимайся я природоведением, я бы так и не научился досконально узнавать людей.
   - Что?! - совсем уж изумился Великанов.
   Удивляться в самом деле было чему. Один раз Великанов встретил в тюрьме, еще на предварительном следствии, человека, читавшего Карлоса Кастанеду и всерьез уверявшего, что, когда он дойдет до десятой книги, он овладеет искусством левитации, научится уменьшать плотность собственного тела и просто улетучится сквозь решетки. Великанова потом перевели в другую камеру, а любителя Кастанеды, по слухам, прирезали за карточный долг. Еще Великанов встречал изредка случайно угодивших в неволю людей гуманитарных профессий, которым как раз бы и пристало цитировать что-нибудь эдакое, высоколобое, но они, как правило, все больше интересовались Уголовным кодексом, своими апелляциями и прочими бессмысленными бумажками. Никто ничего подобного на памяти Великанова не произносил.
   - При чем тут Гёте? - осторожно переспросил Великанов.
   - Может, и в самом деле ни при чем. А может, и нет. Гений всегда каким-нибудь боком может встрять в самую бытовую, извините, ситуевину.
   Надо же, подумал Великанов, извиняется, старый хрыч. А за что?
   - Я в том смысле, что природа - вещь такая, она не очень-то позволяет с собой шутки шутить, - сказал старик. - Она всегда правдива, серьезна и сурова. Особенно наша, русская природа. Природа неизменно права, это человеку присущи ошибки и заблуждения. И если он не хочет в них признаваться, тогда уж… - Старик махнул рукой. - Нищего духом она чурается.
   - Да прямо уж, - сказал растерявшийся Великанов. - Можно подумать… А что вы там… насчет Гёте?
   - Гёте по этому поводу заметил, что растение тянется вверх от узла к узлу, завершаясь цветком и зародышем. Так же обстоит и в животном мире. И у человека.
   - Например? - с интересом спросил Великанов.
   - Гусеница, ленточный червь тоже растут от узла к узлу и в конце концов образуют голову. У более высокоразвитых животных и у людей такую функцию выполняют постепенно прибавляющиеся позвонки, они заканчиваются головой, в которой концентрируются все силы. Все силы - в голове, по-моему, это важно. Хотите закурить?
   - У меня есть «Беломор».
   - Оставьте эту дрянь до тех времен, Сергей Сергеевич, когда соберетесь завести себе рак легких, - посоветовал старик. - Вот возьмите лучше «Кент», кстати, и в дальнейшем могу вас снабжать…
   Отказываться было просто глупо. Великанов с наслаждением закурил, чувствуя к незнакомому человеку искреннюю благодарность за такой в общем-то пустяковый жест… Надо же, как странно, он уже и забыл, когда с ним было такое последний раз.
   - Откуда вы знаете, как меня зовут?
   - Слышал пять минут назад, как вас приятель величал.
   - Вот как…
   - Да, у меня слух хороший.
   - Кажется, он меня называл только по имени.
   - Верно, - ухмыльнулся старик. - Тогда замнем для ясности.
   Хороша ясность, подумал Великанов, и ему стало не по себе. Он знал, что в подобных беседах следует быть крайне осторожным. Большинство неприятностей в тюрьме люди получают исключительно по своей вине. Как в том анекдоте, когда новичок, войдя в камеру, объявил: «Здорово, козлы!» Ему объяснили, что это слово нехорошее. Поднявшись с пола, он воскликнул: «Так бы сразу и сказали! А то раскричались, как петухи».
   Все это вихрем пронеслось в голове Великанова, когда он соображал, как бы поделикатней уточнить, с кем, собственно, имеет честь вести светскую беседу. Но старик его опередил:
   - Ну а меня зовите Гномом.
   - Это тоже имя?
   - Для вас именно так.
   - Интересно, какое отчество у ваших детей? Гномовичи?
   - Напрасный труд, Сергей Сергеевич, - улыбнулся Гном. - Я пребываю в великолепном расположении духа, и от такого симпатичного человека, как вы, никакой обиды не восприму. Помните, что я говорил про человека и высокоразвитых животных?
   - У них такие прибавляющиеся позвонки заканчиваются головой, в которой концентрируются все силы. К чему вы клоните?
   - Сейчас объясню, - охотно кивнул Гном. - То же самое происходит не только с отдельными особями, но и с целыми корпорациями. Вот пчелы, например… как вы относитесь к пчелам?
   Великанов пожал плечами:
   - Не так чтобы всей душой…
   - Мед любите?
   - В общем, да. В детстве любил.
   - Отлично. Пчелы - это множество особей, живущих семьей, вместе производят нечто завершенное, иными словами, то, что следует считать головою, - пчелиную матку. Вам это ничего не напоминает? - Гном обвел зону взглядом.
   «Ну и жук, - подумал Великанов. - Но к чему он клонит? Зачем весь этот разговор? Ладно, надо его как-то поддержать».
   - И как это происходит? - спросил он, не уточняя, кого имеет в виду - пчелиную семью в улье или человеческую в лагере.
   - Как это происходит - тайна, ее трудно облечь в слова, но кое-какие соображения на этот счет у меня все же имеются. Люди сами порождают своих героев, которые, словно полубоги, защищают их и ведут если не к славе, то к подлинному благополучию. Подобные избранники судьбы главенствуют в своем поколении. В общем… Надо дожить до старости, чтобы все это постичь, - неожиданно закончил свою мысль Гном.
   - И еще надо иметь достаточно средств, чтобы оплачивать приобретенные знания, - сказал Великанов.
   Гном рассмеялся:
   - И это явно касается не только денег! Кто-то расплачивается банкнотами, кто-то - временем, проведенным за решеткой, верно? Кажется, мы с вами подружимся.
   - С чего это вам так кажется?
   - Просто такое ощущение. - И Гном ушел.
   Великанов оказался не готов к такому окончанию разговора и остался стоять, немного растерянно глядя ему вслед. Очень странный человек. Даже для зоны, где всяких чудиков хватает, в высшей степени необычный.
   Через час после вечерней поверки Великанов смотрел в плохо выбеленный потолок и не спал. Ему пришло в голову, что почти у всех людей характер приспособлен к какому-либо одному возрасту и в этом возрасте выделяется особенно благоприятно. А что?! Неплохая, в сущности, идея, которая могла быть исходным тезисом какой-нибудь диссертации по психологии. Некоторые бывают вполне милыми юношами, но позже эта их черта исчезает; другие, например, сильны и деятельны в зрелом возрасте, но старость отнимает у них эти достоинства; третьи наиболее привлекательны именно в старости, когда они, благодаря опыту и большей уравновешенности, приобретают какую-то удивительную харизму. Кажется, именно такого человека он и встретил сегодня.
   Великанов смотрел в потолок и думал, что, вероятно, так происходит просто потому, что в самом характере каждого человека заключается что-то юношеское, мужественное или старческое, что гармонирует с соответствующим возрастом. Он помнил многие часы утомительной езды в арестантском вагоне, когда казалось, что все остановилось: и время, и поезд, и иногда, только потому что предметы за окном - деревья, дома - удалялись и становились все меньше, в его затуманенное сознание проникала мысль, что поезд по-прежнему едет. «А может быть, - не без дрожи подумал Великанов, - может быть, я старею лишь потому, что мне кажутся молодыми люди все более и более великовозрастные? Вот этот самый сегодняшний старик, например?!»

5

   На следующий день к нему в лазарет принесли… Гнома. Глаза у него были закрыты, губы плотно сжаты, со стороны казалось, что он не дышит.
   - Что случилось? - спросил Великанов.