Страница:
— И покончил с собой?
— И покончил с собой. — Турецкий внимательно смотрел на Гордеева. — Ты хочешь что-то добавить?
Гордеев проскрипел:
— И мазохисты признаются во всем под пыткой. Из благодарности.
— Думаешь, его пытали? — удивился Турецкий. — Никаких следов, насколько я понял, не обнаружено, верно? Или ты мне хочешь что-то сказать?
— Ничего я не хочу сказать, — разозлился Гордеев. — Хотел бы — назвал вещи своими именами.
— Знаешь что, Юрка? — повысил голос и Турецкий. — Узнаешь имена вещей — не забудь проинформировать!
Гордеев хлопнул дверью.
Турецкий покачал головой, встал из-за стола. Вышел в коридор.
— Юра, вернись, пожалуйста.
Гордеев остановился. Неохотно сделал несколько шагов Турецкому навстречу.
— Ну что еще.
— Последний вопрос. Не дуйся, нет причин. Этот твой Колдин… Что он из себя представляет? С ним вообще можно иметь дело?
— Правду?
— Конечно.
— Я его толком и не помню. Мы жили вместе в общежитии — не то два, не то три месяца. Помню только, что травку он покуривал, ну так с кем по молодости не случалось, его даже как-то повязали на этом, но обошлось — учился он блестяще. Вот и все. А потом у меня начался роман, и я переехал к своей девушке. А когда вернулся в общагу, Колдина в моей комнате уже не было. Я его знаю не больше… — Гордеев поискал сравнения и не нашел. — Толком, я его не знаю.
— Но, по крайней мере, это тот самый Колдин, ты его вспомнил? Похитители тел из космоса тут ни при чем?
— Это тот самый Колдин. Биолог и кандидат наук.
— Уже легче, — вздохнул Турецкий.
Адвокат уехал, а Турецкий приступил к расследованию. Действительно, прежде всего нужно было понять: по собственной воле погиб ученый, его принудили или вообще убили?
Жаль все-таки, что пуля у Белова в голове не застряла — насколько сейчас все было бы проще, думал Турецкий, листая материалы, которые ему привез Гордеев, — записи разговора с Колдиным. Жаль что ее почему-то не нашли. (Вот почему, интересно? Это самый главный аргумент против самоубийства пока что.) Можно было бы просто идентифицировать ее — из пистолета Белова пуля была выпущена или нет. Да, жаль, что она не застряла в голове…
Турецкий еще раз повторил про себя последнюю фразу и ужаснулся. Господи, что я несу?! «Жаль, что пуля не застряла в голове…» Надо ж такое сказать. Вот же ж циничная работа… А с другой стороны, покойнику все равно, застряла пуля или нет. Как говаривал старина Билли Бонс из любимой детской книжки его дочери, мертвые не кусаются.
…Бросив портфель в прихожей, Турецкий услышал доносящийся с кухни разговор и, не разуваясь, заглянул туда.
Ирина колдовала у плиты, а на табуретке с ножом в руке сидел Слава Грязнов. Генерал-майор МВД и замначальника Департамента по борьбе с коррупцией чистил картошку. Вот, значит, что за гости планировались… Ну да, и Славка же неопределенно так по телефону говорил: вряд ли, не получится… Здорово они его развели, молодцы. Градус настроения у Турецкого пополз вверх. Хорошо, что на свете не перевелись жены и друзья.
— Трудно поверить, что ты старый холостяк, — говорила Ирина, подмигивая Турецкому, которого Гряз-нов еще не видел.
— Зря хвалишь. Потерял квалификацию, — вздыхал Грязнов. — Иногда думаю, скорей бы уже на пенсию, брошу все к чертовой бабушке, обложусь кулинарными книгами и буду готовить — пальчики оближете.
Ирина засмеялась.
— Ты чего? — обиделся Грязнов.
— Я такое уже недавно слышала, — объяснила она, — про блистательную кулинарную карьеру, которая светит одному работнику правоохранительных органов.
Грязнов, матерый волк, тут же оглянулся — Турецкий стоял за спиной и корчил жене рожи.
За столом, едва Грязнов наполнил рюмки, Ирина сказала:
— Саша, я узнала про психодраму, как ты просил.
— Ну-ка, ну-ка! — Турецкий опустил рюмку, несмотря на укоризненный грязновский взгляд.
— В нескольких словах так. Изобретатель этой идеи, доктор Морено, пришел к выводу, что роль и амплуа — неотрывная естественная часть любого человека, и все психические заболевания происходят по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. То есть, иначе говоря, роль «невыученная» или «неправильная».
— О чем это вы? — изумился Грязнов.
— Не обращай внимания, Славка, — сказал Турецкий, думая о своем. — Семейный фольклор.
— Вот, — прищурилась Ирина. — У тебя роль «невыученная». — И после паузы добавила: — А у Славы — «неправильная».
— Я, между прочим, картошку почистил, — возмутился Грязнов. — И вообще зря ты так, Ирка. Ты… — тут Грязнов слегка запнулся, — ты береги его.
Ирина удивленно посмотрела сначала на Грязно-ва, потом — на Турецкого. А Турецкий за спиной у жены показал приятелю кулак.
— А что мы, кстати, едим? — спросил будущий кулинар Грязнов. — Ты готовила, готовила, а я так ничего и не понял.
Выпив пару рюмок коньяка, приятели вышли покурить на балкон.
— Насчет охраны не передумал? — спросил Вячеслав Иванович, зная ответ наперед.
Турецкий покачал головой. Он думал о Шляпникове. Как там Ирина сказала?
Психическое заболевание происходит по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. Роль «невыученная» или «неправильная». Неправильная или невыученная?
Шляпников явно выпендривался со своей «Явой» и демократичным пиджаком. Хотел произвести впечатление? Или? И так некачественно прокололся — у машины. Допустим, у него «роль» выученная, но неправильная… Да, но кто сказал, что у Шляпникова психическое заболевание? Впрочем, вероятность велика по двум причинам: а) у него мания преследования, что вполне возможно; б) совершенно здоровых людей на свете не существует — в психическом плане особенно, у каждого в башке найдется персональный таракан. Так или иначе, миллионер психует, старается это не показать и еще — выглядеть своим парнем. Ну что ж, заслуживает сочувствия. Если забыть, что миллионер.
Турецкий покосился в сторону Грязнова. Тот всегда и всюду чувствовал себя на своем месте и сейчас являл из себя картину абсолютного спокойствия и умиротворенности.
Турецкий подумал о его племяннике. Передать, что ли, Денису эту историю с пиджаками? Да не стоит, наверно.
— Как там твои коррупционеры поживают, Слава? Грязнов выпустил колечко сизого дыма.
— Ловлю потихоньку… Да бог с ними, и президент им судья. Ты вот, Саня, лучше скажи, ты попару ел? — Грязнов прицельно стряхнул пепел на нижний балкон.
— Звучит как-то не очень, — механически ответил Турецкий. — Попара… А что это?
— О, — закатил глаза Грязнов. — Именины сердца. Точнее, головы, печени и желудка. С похмелья — гениальная вещь. Ингредиенты: черствый хлеб, масло и сыр. Тертый. Заливаем кипятком и даем постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаем в тарелки и лопаем. Возврат к жизни гарантирован. Ни тебе боли в затылке, ни томления духа. Понял? С похмелья.
— С похмелья… Похмелье надо еще заработать.
— Эй, повара, возвращайтесь к десерту, — позвала Ирина.
— Ладно, пойдем еще выпьем, — сказал Турецкий. — А там, кто знает, может, и попару готовить начнем…
На следующий день, готовясь к делу о гибели Белова, Турецкий уже составил объемистый список вопросов, которые требовали немедленного ответа, а само дело из областной прокуратуры все еще не прислали. В принципе обычная история, но Турецкий злился. Тогда Александр Борисович решил сэкономить время и поговорить со следователем, который вел дело о гибели профессора Белова, перед тем как его закрыли, — Смагиным.
Следователь областной прокуратуры Смагин с Турецким лично знаком не был, но был о нем наслышан — сразу так и сказал. И в течение всего разговора смотрел на Турецкого так, что временами тот ждал, что Смагин вот-вот попросит автограф.
Турецкий решил не давить человеку на мозги и не вызывать его в Генпрокуратуру. Встретились на нейтральной территории, возле Патриарших прудов. На Патриках, как сказал Смагин. Турецкий вспомнил, что так же это места называет его дочь Нинка, и заранее проникся к Смагину симпатией.
— Олег Николаевич, — сказал он Смагину, — вы не волнуйтесь, вопрос о вашей компетентности у меня не стоит в принципе. Дело же совсем не в этом. Но не исключено, вы можете мне помочь, а это было бы кстати.
— Сочту за честь! — ответил Олег Николаевич Сма-гин, совсем молодой парень, лет двадцати пяти, едва ли больше.
Они гуляли на Патриках, Турецкий с удовольствием забрасывал в рот картошку фри, а Смагин (от угощения отказался) подробно рассказывал ему то, что уже и так большей частью было известно. Турецкий доел и тогда стал задавать предметные вопросы. Смагин отвечал, почти не задумываясь.
— Кто и при каких обстоятельствах нашел Белова?
— Труп обнаружил его сосед Колыванов. Он перелез со своего балкона на балкон Белова.
— Почему он это сделал?
— По просьбе сослуживца Белова, профессора Майзеля.
Турецкий на каждый ответ реагировал серией новых вопросов. Со стороны это напоминало не то партию в пинг-понг, не то разговор дотошного экзаменатора и студента-всезнайки. С той маленькой коррек-тивой, что в данном случае «дотошный экзаменатор» сам еще ничего не знал. Правда, Смагин не был в курсе того, что дело в Генпрокуратуру так и не доставили, и потому разговор вполне мог воспринимать как начальственную выволочку.
— Почему Майзель попросил Колыванова? Откуда он его знает? Когда это произошло? И как. Подробно, пожалуйста.
— Дело было так. Тело нашли в шестнадцать пятьдесят. Майзель звонил Белову с утра. У Белова было все время занято. Как потом оказалось, трубка плохо лежала на телефоне.
— Отпечатки пальцев на трубке искали? — быстро спросил Турецкий, и этот вопрос застал молодого следователя врасплох.
— Нет, — помрачнел Смагин. — А надо было? Турецкий улыбнулся:
— Золотое правило юриста: никогда, друг мой, не признавайтесь в своих ошибках, если только вас к тому не вынуждают.
Смагин выпучил глаза и едва не открыл рот.
— Да шутка, шутка, — похлопал его по плечу Турецкий. — Хотя и не совсем. Говорите дальше. Итак, что сделал Майзель, когда не смог дозвониться до Белова? Приехал к нему домой и стал звонить в дверь?
— Да. Только он не приехал, а пришел. От Лаборатории до дома Белова двадцать минут хода. Майзель пришел в четыре часа дня. Несколько минут трезвонил в дверь. Стучал. Бесполезно, как вы понимаете. Тогда Майзель снова сделал телефонный звонок — с мобильного. И опять было занято. Тогда Майзель позвонил соседу Белова — Колыванову. Колыванов Май-зеля знал и пустил его. Майзель сам порывался лезть через балкон, но Колыванов ему не дал.
— Почему? — не понял Турецкий.
— Майзель — пожилой человек.
— Ясно. А Колыванов?
— Ему сорок пять лет.
— Дальше?
— Колыванов перелез через балкон и…
— Подождите. На каком этаже жил Белов? Смагин на несколько секунд задумался.
— На третьем или на четвертом… На третьем. Да, точно. Я помню два лестничных пролета после входа в подъезд.
Внимательный фрукт, подумал Турецкий и неожиданно спросил:
— А откуда у Белова был пистолет?
— То есть как? У него разрешение имелось, все законно. Я его к делу приобщил. Пистолет системы «Макаров», номер…
Кажется, Смагин помнил буквально все. Турецкий остановил его движением руки:
— Это я понимаю. Я спрашиваю, нашли ли вы при обыске какие-то бумаги или документы, объясняющие происхождение этого оружия в принципе? Оно может быть наградное, например… Подождите, а обыск в квартире Белова кто проводил?
— Я и проводил, — подтвердил догадку Турецкого Смагин. — Но ничего такого не нашел.
— Компьютер дома был? Дискеты, диски?
— Ничего такого. Майзель сказал, что он всегда работал в Лаборатории, да и спал там часто.
— В Лаборатории обыск делали?
— А на каком основании?
— У него же был там свой кабинет!
— В том-то и дело, что нет! Это большой ангар с перегородками. Там компьютеры и всякое оборудование. Никаких кабинетов.
— Известно, где Белов обычно держал пистолет?
— В ящике стола есть коробка. Там лежали патроны и были следы оружейной смазки, совпавшей с той, что на «макарове» Белова.
— Ладно, вернемся на балкон. Колыванов перелез — и что? Увидел Белова, сидящего за столом с двумя дырками в голове?
— Нет. У Белова выход на балкон был из второй комнаты, из спальни. Но тут вышла заминка: дверь из спальни в коридор оказалась закрыта.
— Интересно. — Турецкий вытащил сигареты и предложил Смагину.
— Спасибо, нет. Я бегаю, мне нельзя.
— Почему? — удивился Турецкий.
— Хороших результатов не достичь.
— Серьезно спортом занимаетесь?
— Надеюсь, что это так, — неловко улыбнулся Сма-гин. — Бегаю на длинные дистанции.
— А какие?
— Пять и десять километров.
— И марафон?
— Пока нет. Может, когда-нибудь.
— Каковы же ваши достижения, гражданин следователь?
— На первенстве России в финал выходил пару раз, но сильнейших тогда не было.
— Что же, буду за вас болеть. Позовите как-нибудь на соревнования.
— Вы серьезно?
— А почему нет? Я болельщик с большим стажем. Вот только на моей памяти наши стайеры, увы, не блистали. Так что для меня это стимул.
Все же Турецкий был немного удивлен. Конечно, среди его знакомых ментов, следователей и прочих юристов встречалось немало спортсменов приличной квалификации. Но, как правило, эти люди были со-ориентированы на вид спорта, построенный на единоборстве. Восточный всякий мордобой, бокс наконец. Вон тот же Юрка Гордеев — знатный боксер. Ну и конечно, стрелков всегда было много. А тут такое мирное занятие…
— А давно вы бегаете?
— С детства. — Смагин помолчал немного, улыбнулся застенчиво. — Помню, мне казалось несправедливым, что, бывает, кто-то в середине дистанции быстро бежит, всех обгоняет, а на финише его обходят, и у него время оказывается хуже. Я все никак поверить не мог. Ну и что, думал, что его обошли, ведь и он обходил, только раньше. Почему время хуже-то? Математика эта до меня не доходила.
— Это вы к чему? — удивился Турецкий.
— Я вот думаю иногда, как у нас людей судят. Как в спорте. По последней черте. Разве ж это правильно? Нет, убийство там, особо тяжкие — это все понятно. А когда ерунда какая-нибудь целую жизнь достойную перевешивает, это разве верно? Человек остается с клеймом…
Турецкий засмеялся:
— И с такими идеями вы следователем работаете?! Как говорил товарищ Черчилль, другой демократии у нашего государства для вас нет.
— Он не так говорил.
— Да знаю я. Ладно, это лирика, которую я с вами с удовольствием обсужу как-нибудь за бутылкой, когда все мерзавцы… Ах да, вы ж, наверно, и не пьете, ко всему прочему! Не пьете ведь, Смагин?
— Не пью.
— И молодец. Продолжайте. Теперь говорите, что сделал Колыванов, когда уперся в спальне в закрытую дверь? Вызвал слесаря?
Смагин, улыбаясь, замотал головой:
— Никого он не вызвал! Он сам слесарь. Сперва он стучал и звал Белова — безрезультатно, сами понимаете. Тогда он вышел на балкон и попросил Майзеля, который оставался в его квартире, передать ему инструменты. Через несколько минут он вскрыл замок, вышел из спальни и вошел в кабинет. Дальше вы знаете, наверно.
— Я пока ничего не знаю, — проскрипел Турецкий. — Рассказывайте, Олег Николаевич, рассказывайте.
— Колыванов вызвал милицию. Приехал наряд. «Скорая». Засвидетельствовали смерть. Вызвали понятых. Составили протокол. Тело отвезли в морг. Все.
— А кто распоряжался этими процедурами?
— Через два часа я приехал. Они же в Москву позвонили. К Майзелю добавился профессор Колдин, тоже их сотрудник. Ну этот сразу стал кричать, что это дело государственной важности, и все такое… Но, честно говоря, мне там уже делать особо нечего было — за это время местный опер, старший лейтенант Ананко, все успел. Я, правда, распорядился обыск в квартире провести. А потом стал снимать показания по горячим следам… Александр Борисович, вам, может быть, нужны координаты Ананко?
Турецкий кивнул.
Смагин вытащил из записной книжки заранее приготовленный клочок бумаги с телефонами Ананко, Ко-лыванова, доктора из «скорой» и понятых.
Ай да молодец, подумал Турецкий. На ходу подметки рвет. Что бы еще такое спросить, раз уж пошла такая пьянка…
— Олег Николаевич, а как вы можете объяснить тот факт, что пулю не нашли?
Смагин удивился:
— Александр Борисович, это же ясно как день. Теперь уже удивился Турецкий: они с Гордеевым,
два матерых юриста, даже успели поругаться из-за этой невидимой пули, а этому молокососу все, видите ли, ясно!
Глядя на удивленную физиономию Турецкого, Смагин заулыбался.
— Там же мусорные контейнеры рядом. Ну и… — Он развел руками.
— Что, прямо под окном? Смагин, так не бывает. — Турецкий тут же пожалел, что это сказал. Во-первых, в нашей удивительной стране бывает все, а во-вторых, Смагин-то, в отличие от Турецкого и Гордеева, был на месте преступления. — Извините, Олег Николаевич, рассказывайте.
— Вы как раз правы, так не бывает. Контейнеры под окном стоять не могут. Санитарные нормы же… Но накануне во дворе стали делать детскую площадку. Расчистили место, песок завезли, всякую арматуру, турники там, качели устанавливать начали. И вот рабочие мусорные баки отодвинул и к стене дома — они, эти баки, уже не вписывались. Вечером жильцы пришли с работы, дети из школы, из детского сада, и скандал начался. Но рабочие уже ушли.
— И жильцы сами баки отодвигать не стали?
— Видимо, нет. Это мне понятые между делом рассказывали, когда я показания снимал. В общем, на следующий день баки все еще стояли в пяти метрах от стены дома, не дальше. Так что пуля…
— Что, попала прямо в бак? — спросил Турецкий невинным голосом.
— Необязательно. Могла рядом упасть. Но за время, которое прошло с момента смерти, приезжал мусорный эвакуатор и пересыпал содержимое баков. А после него дворник убирал.
— И вы, конечно, пулю искать не стали?
— Как же ее искать? — удивился Смагин.
— На мусорной свалке, дорогой мой, — сварливо сказал Турецкий. — Узнать, куда отвозили мусор, и искать, искать…
Смагин расстроился. Выдавил еле слышно:
— Это моя оплошность?
— К сожалению, ваша. Ладно. И не такое бывало. Однажды на моих глазах доктор у самоубийцы смерть констатировал. А тот открыл глаза и попросил опохмелиться.
— Вот это да! — расхохотался Смагин.
— Ничего, служба у вас впереди длинная, еще насмотритесь, — пообещал Турецкий и добавил про себя: к сожалению…
Смагин между тем тряхнул головой и сказал довольно решительно:
— Александр Борисович, очень жаль, что я этого не сделал. Но ведь самоубийство же. Пистолет рядом валяется. Отпечатки пальцев на нем — Белова. Плюс — предсмертная записка.
— Чуть не забыл! — спохватился Турецкий. — А как насчет этой записки? Вы в ней поковырялись?
Оказалось, почерковедческую экспертизу Смагин не проводил, потому что предъявил предсмертную записку Белова трем его сотрудникам (Майзелю, Кол-дину и какому-то Ляпину), и все опознали почерк шефа.
— Значит, вы уверены, что это самоубийство?
— Конечно. Я прокурору Григорьеву так и написал. Он изучил материалы и согласился. Дело закрыл. — И добавил с легкой тревогой: — По-моему, он опытный специалист…
То, что Смагин нервничал, было немудрено. Он, молодой следователь областной прокуратуры, то есть, в сущности, московской, собрал весь материал и предположительно классифицировал происшествие как самоубийство. Прокурор такое мнение подтвердил и дело закрыл. Точка. Но Колдин и Гордеев настаивают, что совсем даже не точка.
Турецкому сейчас нужно было, чтобы Смагин не мандражировал, а четко отвечал на его вопросы.
— Опытный так опытный. Ладно. Вы сказали: за время, которое прошло с момента смерти. А что определил врач, сколько времени прошло с момента смерти?
— Пять-шесть часов. Так врач сказал.
— То есть время смерти Белова… — Турецкий вопросительно смотрел на младшего коллегу.
— Между одиннадцатью и двенадцатью часами.
— Хорошо. Хотя что же тут хорошего… Да, а как насчет самого выстрела? Никаких, даже косвенных, свидетельств нет?
— Выстрела никто из соседей не слышал, возможно, потому, что был день и все были на работе, — уточнил Смагин, упреждая следующий вопрос о возможных свидетелях. — А те, кто оставался, — пенсионеры, и они…
— Старые и глухие, — закончил за него Турецкий.
— Вроде того. А Колыванов хоть и не глухой, но спал. У него ночная работа была.
Неплохой паренек, подумал Турецкий. Шустрый. Надо его запомнить. А впрочем, зачем запоминать, когда можно…
— Слушайте, Смагин, вы чем сейчас занимаетесь? На службе я имею в виду.
— Я… у меня есть дело о поджоге на чердаке… и еще там по мелочи… — Смагин покраснел как красна девица. Что-то почувствовал. Интуиция — это хорошо, пригодится.
— По мелочи, значит. И как, интересно?
— По-всякому. Работа же.
— Это точно, — кивнул Турецкий, вполне удовлетворенный философским ответом. — А вас не задевает неприязненное отношение обывателей?
— Когда это? — удивился Смагин.
— Или вы его просто не замечаете? Я имею в виду то, как в обществе относятся к правоохранительным органам. Вы же понимаете, что неоднозначно. Или однозначно плохо. А уж в кругу ваших сверстников — так небось и подавно. Смеются, наверно, над вами, иронизируют, а? Как вы это переносите?
Турецкий намеренно не смягчал выражений: он хотел видеть реакцию Смагина. Реакция оказалось очень простой.
— Я на это внимания не обращаю, Александр Борисович, это пустая трата времени. Я служу своему делу, как умею, как меня научили, и… горжусь своей работой. Я думаю, что я — на своем месте.
Турецкий даже подивился: такие слова не из телевизора или газетных передовиц, а вживую, от нормального человека, услышишь нечасто.
А Смагин продолжал:
— Если кто-то считает, что нашей работы нужно стесняться, так это только потому, что мало о ней знает. А ведь в прокуратуру попасть работать не так-то просто. Уж вы-то понимаете! Во-первых, такое образование нужно еще суметь получить, а во-вторых, нужно постоянно доказывать свою профпригодность. Рутины, конечно, много, но ведь должен же кто-то отделять зерна от плевел.
Теперь Турецкий был не только удивлен, но даже немного растроган, словно увидел в этом мальчике себя самого двадцатилетней давности. Тоже ведь собирался горы сдвинуть… Ну а что, может, даже и вышло немного. По крайней мере, стыдиться точно нечего, господин государственный советник юстиции третьего класса.
— А что вы скажете, Смагин, если я попрошу ваше начальство откомандировать вас ко мне, пока я этим делом занимаюсь?
— Самоубийством Белова? — спросил Смагин чуть дрогнувшим голосом.
— Или убийством, кто знает. В этом и есть суть проблемы.
— Александр Борисович, вы не шутите — насчет «откомандировать»?
— У меня на это времени нет, коллега.
Смагин был в полном восторге и смотрел на Турецкого влюбленными глазами.
Вероятно, подумал Турецкий, парень поглощен не столько работой, сколько смутным предчувствием раскрывающейся жизни. Наверно, ему уже рисуется новая жизнь, полная удивительных приключений и государственных тайн.
У Турецкого зазвонил мобильный. Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Меркулов… то тоже удалась.
— Алло?
— Саша, ты нужен на работе. — Это был Меркулов.
— Скоро приеду. Надеюсь, там у тебе не новый Шляпников меня дожидается?
— Генеральный дожидается.
— Ого!
Турецкий попрощался со Смагиным и пошел к своей машине. Потом остановился и крикнул:
— Слушайте, Олег, а это ведь довольно одинокое занятие — бег на длинные дистанции, а?
Смагин немного подумал, прежде чем ответить, но сказал твердо:
— Ничего, мне нравится.
Пять минут спустя Смагин ел мороженое (ягодное, в пластиковом стаканчике, 13 рублей), вышагивал по тротуару и счастливо улыбался, подставив лицо нежестокому еще утреннему московскому солнцу. Рядом кто-то пару раз нажал на автомобильный клаксон. Смагин посмотрел налево и увидел медленно двигающуюся «Волгу» Турецкого.
Не останавливаясь, Турецкий спросил в открытое окно:
— Забыл спросить. Нашли что-нибудь любопытное при обыске? Что-нибудь стоящее?
— Да нет как будто. Документы всякие научные… но это же в порядке вещей… Да и Майзель никакого интереса к ним не проявил — я ему показывал… Ну дневники Белова потом, — стал перечислять Смагин.
— Стоп! Шутишь?! — Турецкий перешел на «ты» и сам этого не заметил, а Смагин вообще воспринял как должное.
— Почему? В деле же все есть.
— Да я еще твоего дела в глаза не видел! Смагин оторопел:
— Как же так, Александр Борисович…
— Залезай в машину! — Турецкий остановился. Подождал, пока Смагин заберется в кабину. — Подвезу тебя на работу… Да вот так, как видишь, работаем. Пока что ты — мое дело. А ты уже решил, я тут тебе экзамен устроил?
— Ну, честно говоря… — смутился Звягин.
— Был у него дома сейф или какое-нибудь подобное место, которое хорошо запиралось?
— И покончил с собой. — Турецкий внимательно смотрел на Гордеева. — Ты хочешь что-то добавить?
Гордеев проскрипел:
— И мазохисты признаются во всем под пыткой. Из благодарности.
— Думаешь, его пытали? — удивился Турецкий. — Никаких следов, насколько я понял, не обнаружено, верно? Или ты мне хочешь что-то сказать?
— Ничего я не хочу сказать, — разозлился Гордеев. — Хотел бы — назвал вещи своими именами.
— Знаешь что, Юрка? — повысил голос и Турецкий. — Узнаешь имена вещей — не забудь проинформировать!
Гордеев хлопнул дверью.
Турецкий покачал головой, встал из-за стола. Вышел в коридор.
— Юра, вернись, пожалуйста.
Гордеев остановился. Неохотно сделал несколько шагов Турецкому навстречу.
— Ну что еще.
— Последний вопрос. Не дуйся, нет причин. Этот твой Колдин… Что он из себя представляет? С ним вообще можно иметь дело?
— Правду?
— Конечно.
— Я его толком и не помню. Мы жили вместе в общежитии — не то два, не то три месяца. Помню только, что травку он покуривал, ну так с кем по молодости не случалось, его даже как-то повязали на этом, но обошлось — учился он блестяще. Вот и все. А потом у меня начался роман, и я переехал к своей девушке. А когда вернулся в общагу, Колдина в моей комнате уже не было. Я его знаю не больше… — Гордеев поискал сравнения и не нашел. — Толком, я его не знаю.
— Но, по крайней мере, это тот самый Колдин, ты его вспомнил? Похитители тел из космоса тут ни при чем?
— Это тот самый Колдин. Биолог и кандидат наук.
— Уже легче, — вздохнул Турецкий.
Адвокат уехал, а Турецкий приступил к расследованию. Действительно, прежде всего нужно было понять: по собственной воле погиб ученый, его принудили или вообще убили?
Жаль все-таки, что пуля у Белова в голове не застряла — насколько сейчас все было бы проще, думал Турецкий, листая материалы, которые ему привез Гордеев, — записи разговора с Колдиным. Жаль что ее почему-то не нашли. (Вот почему, интересно? Это самый главный аргумент против самоубийства пока что.) Можно было бы просто идентифицировать ее — из пистолета Белова пуля была выпущена или нет. Да, жаль, что она не застряла в голове…
Турецкий еще раз повторил про себя последнюю фразу и ужаснулся. Господи, что я несу?! «Жаль, что пуля не застряла в голове…» Надо ж такое сказать. Вот же ж циничная работа… А с другой стороны, покойнику все равно, застряла пуля или нет. Как говаривал старина Билли Бонс из любимой детской книжки его дочери, мертвые не кусаются.
…Бросив портфель в прихожей, Турецкий услышал доносящийся с кухни разговор и, не разуваясь, заглянул туда.
Ирина колдовала у плиты, а на табуретке с ножом в руке сидел Слава Грязнов. Генерал-майор МВД и замначальника Департамента по борьбе с коррупцией чистил картошку. Вот, значит, что за гости планировались… Ну да, и Славка же неопределенно так по телефону говорил: вряд ли, не получится… Здорово они его развели, молодцы. Градус настроения у Турецкого пополз вверх. Хорошо, что на свете не перевелись жены и друзья.
— Трудно поверить, что ты старый холостяк, — говорила Ирина, подмигивая Турецкому, которого Гряз-нов еще не видел.
— Зря хвалишь. Потерял квалификацию, — вздыхал Грязнов. — Иногда думаю, скорей бы уже на пенсию, брошу все к чертовой бабушке, обложусь кулинарными книгами и буду готовить — пальчики оближете.
Ирина засмеялась.
— Ты чего? — обиделся Грязнов.
— Я такое уже недавно слышала, — объяснила она, — про блистательную кулинарную карьеру, которая светит одному работнику правоохранительных органов.
Грязнов, матерый волк, тут же оглянулся — Турецкий стоял за спиной и корчил жене рожи.
За столом, едва Грязнов наполнил рюмки, Ирина сказала:
— Саша, я узнала про психодраму, как ты просил.
— Ну-ка, ну-ка! — Турецкий опустил рюмку, несмотря на укоризненный грязновский взгляд.
— В нескольких словах так. Изобретатель этой идеи, доктор Морено, пришел к выводу, что роль и амплуа — неотрывная естественная часть любого человека, и все психические заболевания происходят по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. То есть, иначе говоря, роль «невыученная» или «неправильная».
— О чем это вы? — изумился Грязнов.
— Не обращай внимания, Славка, — сказал Турецкий, думая о своем. — Семейный фольклор.
— Вот, — прищурилась Ирина. — У тебя роль «невыученная». — И после паузы добавила: — А у Славы — «неправильная».
— Я, между прочим, картошку почистил, — возмутился Грязнов. — И вообще зря ты так, Ирка. Ты… — тут Грязнов слегка запнулся, — ты береги его.
Ирина удивленно посмотрела сначала на Грязно-ва, потом — на Турецкого. А Турецкий за спиной у жены показал приятелю кулак.
— А что мы, кстати, едим? — спросил будущий кулинар Грязнов. — Ты готовила, готовила, а я так ничего и не понял.
Выпив пару рюмок коньяка, приятели вышли покурить на балкон.
— Насчет охраны не передумал? — спросил Вячеслав Иванович, зная ответ наперед.
Турецкий покачал головой. Он думал о Шляпникове. Как там Ирина сказала?
Психическое заболевание происходит по двум причинам: человек не может играть роль до конца или у него неорганичное амплуа. Роль «невыученная» или «неправильная». Неправильная или невыученная?
Шляпников явно выпендривался со своей «Явой» и демократичным пиджаком. Хотел произвести впечатление? Или? И так некачественно прокололся — у машины. Допустим, у него «роль» выученная, но неправильная… Да, но кто сказал, что у Шляпникова психическое заболевание? Впрочем, вероятность велика по двум причинам: а) у него мания преследования, что вполне возможно; б) совершенно здоровых людей на свете не существует — в психическом плане особенно, у каждого в башке найдется персональный таракан. Так или иначе, миллионер психует, старается это не показать и еще — выглядеть своим парнем. Ну что ж, заслуживает сочувствия. Если забыть, что миллионер.
Турецкий покосился в сторону Грязнова. Тот всегда и всюду чувствовал себя на своем месте и сейчас являл из себя картину абсолютного спокойствия и умиротворенности.
Турецкий подумал о его племяннике. Передать, что ли, Денису эту историю с пиджаками? Да не стоит, наверно.
— Как там твои коррупционеры поживают, Слава? Грязнов выпустил колечко сизого дыма.
— Ловлю потихоньку… Да бог с ними, и президент им судья. Ты вот, Саня, лучше скажи, ты попару ел? — Грязнов прицельно стряхнул пепел на нижний балкон.
— Звучит как-то не очень, — механически ответил Турецкий. — Попара… А что это?
— О, — закатил глаза Грязнов. — Именины сердца. Точнее, головы, печени и желудка. С похмелья — гениальная вещь. Ингредиенты: черствый хлеб, масло и сыр. Тертый. Заливаем кипятком и даем постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаем в тарелки и лопаем. Возврат к жизни гарантирован. Ни тебе боли в затылке, ни томления духа. Понял? С похмелья.
— С похмелья… Похмелье надо еще заработать.
— Эй, повара, возвращайтесь к десерту, — позвала Ирина.
— Ладно, пойдем еще выпьем, — сказал Турецкий. — А там, кто знает, может, и попару готовить начнем…
На следующий день, готовясь к делу о гибели Белова, Турецкий уже составил объемистый список вопросов, которые требовали немедленного ответа, а само дело из областной прокуратуры все еще не прислали. В принципе обычная история, но Турецкий злился. Тогда Александр Борисович решил сэкономить время и поговорить со следователем, который вел дело о гибели профессора Белова, перед тем как его закрыли, — Смагиным.
Следователь областной прокуратуры Смагин с Турецким лично знаком не был, но был о нем наслышан — сразу так и сказал. И в течение всего разговора смотрел на Турецкого так, что временами тот ждал, что Смагин вот-вот попросит автограф.
Турецкий решил не давить человеку на мозги и не вызывать его в Генпрокуратуру. Встретились на нейтральной территории, возле Патриарших прудов. На Патриках, как сказал Смагин. Турецкий вспомнил, что так же это места называет его дочь Нинка, и заранее проникся к Смагину симпатией.
— Олег Николаевич, — сказал он Смагину, — вы не волнуйтесь, вопрос о вашей компетентности у меня не стоит в принципе. Дело же совсем не в этом. Но не исключено, вы можете мне помочь, а это было бы кстати.
— Сочту за честь! — ответил Олег Николаевич Сма-гин, совсем молодой парень, лет двадцати пяти, едва ли больше.
Они гуляли на Патриках, Турецкий с удовольствием забрасывал в рот картошку фри, а Смагин (от угощения отказался) подробно рассказывал ему то, что уже и так большей частью было известно. Турецкий доел и тогда стал задавать предметные вопросы. Смагин отвечал, почти не задумываясь.
— Кто и при каких обстоятельствах нашел Белова?
— Труп обнаружил его сосед Колыванов. Он перелез со своего балкона на балкон Белова.
— Почему он это сделал?
— По просьбе сослуживца Белова, профессора Майзеля.
Турецкий на каждый ответ реагировал серией новых вопросов. Со стороны это напоминало не то партию в пинг-понг, не то разговор дотошного экзаменатора и студента-всезнайки. С той маленькой коррек-тивой, что в данном случае «дотошный экзаменатор» сам еще ничего не знал. Правда, Смагин не был в курсе того, что дело в Генпрокуратуру так и не доставили, и потому разговор вполне мог воспринимать как начальственную выволочку.
— Почему Майзель попросил Колыванова? Откуда он его знает? Когда это произошло? И как. Подробно, пожалуйста.
— Дело было так. Тело нашли в шестнадцать пятьдесят. Майзель звонил Белову с утра. У Белова было все время занято. Как потом оказалось, трубка плохо лежала на телефоне.
— Отпечатки пальцев на трубке искали? — быстро спросил Турецкий, и этот вопрос застал молодого следователя врасплох.
— Нет, — помрачнел Смагин. — А надо было? Турецкий улыбнулся:
— Золотое правило юриста: никогда, друг мой, не признавайтесь в своих ошибках, если только вас к тому не вынуждают.
Смагин выпучил глаза и едва не открыл рот.
— Да шутка, шутка, — похлопал его по плечу Турецкий. — Хотя и не совсем. Говорите дальше. Итак, что сделал Майзель, когда не смог дозвониться до Белова? Приехал к нему домой и стал звонить в дверь?
— Да. Только он не приехал, а пришел. От Лаборатории до дома Белова двадцать минут хода. Майзель пришел в четыре часа дня. Несколько минут трезвонил в дверь. Стучал. Бесполезно, как вы понимаете. Тогда Майзель снова сделал телефонный звонок — с мобильного. И опять было занято. Тогда Майзель позвонил соседу Белова — Колыванову. Колыванов Май-зеля знал и пустил его. Майзель сам порывался лезть через балкон, но Колыванов ему не дал.
— Почему? — не понял Турецкий.
— Майзель — пожилой человек.
— Ясно. А Колыванов?
— Ему сорок пять лет.
— Дальше?
— Колыванов перелез через балкон и…
— Подождите. На каком этаже жил Белов? Смагин на несколько секунд задумался.
— На третьем или на четвертом… На третьем. Да, точно. Я помню два лестничных пролета после входа в подъезд.
Внимательный фрукт, подумал Турецкий и неожиданно спросил:
— А откуда у Белова был пистолет?
— То есть как? У него разрешение имелось, все законно. Я его к делу приобщил. Пистолет системы «Макаров», номер…
Кажется, Смагин помнил буквально все. Турецкий остановил его движением руки:
— Это я понимаю. Я спрашиваю, нашли ли вы при обыске какие-то бумаги или документы, объясняющие происхождение этого оружия в принципе? Оно может быть наградное, например… Подождите, а обыск в квартире Белова кто проводил?
— Я и проводил, — подтвердил догадку Турецкого Смагин. — Но ничего такого не нашел.
— Компьютер дома был? Дискеты, диски?
— Ничего такого. Майзель сказал, что он всегда работал в Лаборатории, да и спал там часто.
— В Лаборатории обыск делали?
— А на каком основании?
— У него же был там свой кабинет!
— В том-то и дело, что нет! Это большой ангар с перегородками. Там компьютеры и всякое оборудование. Никаких кабинетов.
— Известно, где Белов обычно держал пистолет?
— В ящике стола есть коробка. Там лежали патроны и были следы оружейной смазки, совпавшей с той, что на «макарове» Белова.
— Ладно, вернемся на балкон. Колыванов перелез — и что? Увидел Белова, сидящего за столом с двумя дырками в голове?
— Нет. У Белова выход на балкон был из второй комнаты, из спальни. Но тут вышла заминка: дверь из спальни в коридор оказалась закрыта.
— Интересно. — Турецкий вытащил сигареты и предложил Смагину.
— Спасибо, нет. Я бегаю, мне нельзя.
— Почему? — удивился Турецкий.
— Хороших результатов не достичь.
— Серьезно спортом занимаетесь?
— Надеюсь, что это так, — неловко улыбнулся Сма-гин. — Бегаю на длинные дистанции.
— А какие?
— Пять и десять километров.
— И марафон?
— Пока нет. Может, когда-нибудь.
— Каковы же ваши достижения, гражданин следователь?
— На первенстве России в финал выходил пару раз, но сильнейших тогда не было.
— Что же, буду за вас болеть. Позовите как-нибудь на соревнования.
— Вы серьезно?
— А почему нет? Я болельщик с большим стажем. Вот только на моей памяти наши стайеры, увы, не блистали. Так что для меня это стимул.
Все же Турецкий был немного удивлен. Конечно, среди его знакомых ментов, следователей и прочих юристов встречалось немало спортсменов приличной квалификации. Но, как правило, эти люди были со-ориентированы на вид спорта, построенный на единоборстве. Восточный всякий мордобой, бокс наконец. Вон тот же Юрка Гордеев — знатный боксер. Ну и конечно, стрелков всегда было много. А тут такое мирное занятие…
— А давно вы бегаете?
— С детства. — Смагин помолчал немного, улыбнулся застенчиво. — Помню, мне казалось несправедливым, что, бывает, кто-то в середине дистанции быстро бежит, всех обгоняет, а на финише его обходят, и у него время оказывается хуже. Я все никак поверить не мог. Ну и что, думал, что его обошли, ведь и он обходил, только раньше. Почему время хуже-то? Математика эта до меня не доходила.
— Это вы к чему? — удивился Турецкий.
— Я вот думаю иногда, как у нас людей судят. Как в спорте. По последней черте. Разве ж это правильно? Нет, убийство там, особо тяжкие — это все понятно. А когда ерунда какая-нибудь целую жизнь достойную перевешивает, это разве верно? Человек остается с клеймом…
Турецкий засмеялся:
— И с такими идеями вы следователем работаете?! Как говорил товарищ Черчилль, другой демократии у нашего государства для вас нет.
— Он не так говорил.
— Да знаю я. Ладно, это лирика, которую я с вами с удовольствием обсужу как-нибудь за бутылкой, когда все мерзавцы… Ах да, вы ж, наверно, и не пьете, ко всему прочему! Не пьете ведь, Смагин?
— Не пью.
— И молодец. Продолжайте. Теперь говорите, что сделал Колыванов, когда уперся в спальне в закрытую дверь? Вызвал слесаря?
Смагин, улыбаясь, замотал головой:
— Никого он не вызвал! Он сам слесарь. Сперва он стучал и звал Белова — безрезультатно, сами понимаете. Тогда он вышел на балкон и попросил Майзеля, который оставался в его квартире, передать ему инструменты. Через несколько минут он вскрыл замок, вышел из спальни и вошел в кабинет. Дальше вы знаете, наверно.
— Я пока ничего не знаю, — проскрипел Турецкий. — Рассказывайте, Олег Николаевич, рассказывайте.
— Колыванов вызвал милицию. Приехал наряд. «Скорая». Засвидетельствовали смерть. Вызвали понятых. Составили протокол. Тело отвезли в морг. Все.
— А кто распоряжался этими процедурами?
— Через два часа я приехал. Они же в Москву позвонили. К Майзелю добавился профессор Колдин, тоже их сотрудник. Ну этот сразу стал кричать, что это дело государственной важности, и все такое… Но, честно говоря, мне там уже делать особо нечего было — за это время местный опер, старший лейтенант Ананко, все успел. Я, правда, распорядился обыск в квартире провести. А потом стал снимать показания по горячим следам… Александр Борисович, вам, может быть, нужны координаты Ананко?
Турецкий кивнул.
Смагин вытащил из записной книжки заранее приготовленный клочок бумаги с телефонами Ананко, Ко-лыванова, доктора из «скорой» и понятых.
Ай да молодец, подумал Турецкий. На ходу подметки рвет. Что бы еще такое спросить, раз уж пошла такая пьянка…
— Олег Николаевич, а как вы можете объяснить тот факт, что пулю не нашли?
Смагин удивился:
— Александр Борисович, это же ясно как день. Теперь уже удивился Турецкий: они с Гордеевым,
два матерых юриста, даже успели поругаться из-за этой невидимой пули, а этому молокососу все, видите ли, ясно!
Глядя на удивленную физиономию Турецкого, Смагин заулыбался.
— Там же мусорные контейнеры рядом. Ну и… — Он развел руками.
— Что, прямо под окном? Смагин, так не бывает. — Турецкий тут же пожалел, что это сказал. Во-первых, в нашей удивительной стране бывает все, а во-вторых, Смагин-то, в отличие от Турецкого и Гордеева, был на месте преступления. — Извините, Олег Николаевич, рассказывайте.
— Вы как раз правы, так не бывает. Контейнеры под окном стоять не могут. Санитарные нормы же… Но накануне во дворе стали делать детскую площадку. Расчистили место, песок завезли, всякую арматуру, турники там, качели устанавливать начали. И вот рабочие мусорные баки отодвинул и к стене дома — они, эти баки, уже не вписывались. Вечером жильцы пришли с работы, дети из школы, из детского сада, и скандал начался. Но рабочие уже ушли.
— И жильцы сами баки отодвигать не стали?
— Видимо, нет. Это мне понятые между делом рассказывали, когда я показания снимал. В общем, на следующий день баки все еще стояли в пяти метрах от стены дома, не дальше. Так что пуля…
— Что, попала прямо в бак? — спросил Турецкий невинным голосом.
— Необязательно. Могла рядом упасть. Но за время, которое прошло с момента смерти, приезжал мусорный эвакуатор и пересыпал содержимое баков. А после него дворник убирал.
— И вы, конечно, пулю искать не стали?
— Как же ее искать? — удивился Смагин.
— На мусорной свалке, дорогой мой, — сварливо сказал Турецкий. — Узнать, куда отвозили мусор, и искать, искать…
Смагин расстроился. Выдавил еле слышно:
— Это моя оплошность?
— К сожалению, ваша. Ладно. И не такое бывало. Однажды на моих глазах доктор у самоубийцы смерть констатировал. А тот открыл глаза и попросил опохмелиться.
— Вот это да! — расхохотался Смагин.
— Ничего, служба у вас впереди длинная, еще насмотритесь, — пообещал Турецкий и добавил про себя: к сожалению…
Смагин между тем тряхнул головой и сказал довольно решительно:
— Александр Борисович, очень жаль, что я этого не сделал. Но ведь самоубийство же. Пистолет рядом валяется. Отпечатки пальцев на нем — Белова. Плюс — предсмертная записка.
— Чуть не забыл! — спохватился Турецкий. — А как насчет этой записки? Вы в ней поковырялись?
Оказалось, почерковедческую экспертизу Смагин не проводил, потому что предъявил предсмертную записку Белова трем его сотрудникам (Майзелю, Кол-дину и какому-то Ляпину), и все опознали почерк шефа.
— Значит, вы уверены, что это самоубийство?
— Конечно. Я прокурору Григорьеву так и написал. Он изучил материалы и согласился. Дело закрыл. — И добавил с легкой тревогой: — По-моему, он опытный специалист…
То, что Смагин нервничал, было немудрено. Он, молодой следователь областной прокуратуры, то есть, в сущности, московской, собрал весь материал и предположительно классифицировал происшествие как самоубийство. Прокурор такое мнение подтвердил и дело закрыл. Точка. Но Колдин и Гордеев настаивают, что совсем даже не точка.
Турецкому сейчас нужно было, чтобы Смагин не мандражировал, а четко отвечал на его вопросы.
— Опытный так опытный. Ладно. Вы сказали: за время, которое прошло с момента смерти. А что определил врач, сколько времени прошло с момента смерти?
— Пять-шесть часов. Так врач сказал.
— То есть время смерти Белова… — Турецкий вопросительно смотрел на младшего коллегу.
— Между одиннадцатью и двенадцатью часами.
— Хорошо. Хотя что же тут хорошего… Да, а как насчет самого выстрела? Никаких, даже косвенных, свидетельств нет?
— Выстрела никто из соседей не слышал, возможно, потому, что был день и все были на работе, — уточнил Смагин, упреждая следующий вопрос о возможных свидетелях. — А те, кто оставался, — пенсионеры, и они…
— Старые и глухие, — закончил за него Турецкий.
— Вроде того. А Колыванов хоть и не глухой, но спал. У него ночная работа была.
Неплохой паренек, подумал Турецкий. Шустрый. Надо его запомнить. А впрочем, зачем запоминать, когда можно…
— Слушайте, Смагин, вы чем сейчас занимаетесь? На службе я имею в виду.
— Я… у меня есть дело о поджоге на чердаке… и еще там по мелочи… — Смагин покраснел как красна девица. Что-то почувствовал. Интуиция — это хорошо, пригодится.
— По мелочи, значит. И как, интересно?
— По-всякому. Работа же.
— Это точно, — кивнул Турецкий, вполне удовлетворенный философским ответом. — А вас не задевает неприязненное отношение обывателей?
— Когда это? — удивился Смагин.
— Или вы его просто не замечаете? Я имею в виду то, как в обществе относятся к правоохранительным органам. Вы же понимаете, что неоднозначно. Или однозначно плохо. А уж в кругу ваших сверстников — так небось и подавно. Смеются, наверно, над вами, иронизируют, а? Как вы это переносите?
Турецкий намеренно не смягчал выражений: он хотел видеть реакцию Смагина. Реакция оказалось очень простой.
— Я на это внимания не обращаю, Александр Борисович, это пустая трата времени. Я служу своему делу, как умею, как меня научили, и… горжусь своей работой. Я думаю, что я — на своем месте.
Турецкий даже подивился: такие слова не из телевизора или газетных передовиц, а вживую, от нормального человека, услышишь нечасто.
А Смагин продолжал:
— Если кто-то считает, что нашей работы нужно стесняться, так это только потому, что мало о ней знает. А ведь в прокуратуру попасть работать не так-то просто. Уж вы-то понимаете! Во-первых, такое образование нужно еще суметь получить, а во-вторых, нужно постоянно доказывать свою профпригодность. Рутины, конечно, много, но ведь должен же кто-то отделять зерна от плевел.
Теперь Турецкий был не только удивлен, но даже немного растроган, словно увидел в этом мальчике себя самого двадцатилетней давности. Тоже ведь собирался горы сдвинуть… Ну а что, может, даже и вышло немного. По крайней мере, стыдиться точно нечего, господин государственный советник юстиции третьего класса.
— А что вы скажете, Смагин, если я попрошу ваше начальство откомандировать вас ко мне, пока я этим делом занимаюсь?
— Самоубийством Белова? — спросил Смагин чуть дрогнувшим голосом.
— Или убийством, кто знает. В этом и есть суть проблемы.
— Александр Борисович, вы не шутите — насчет «откомандировать»?
— У меня на это времени нет, коллега.
Смагин был в полном восторге и смотрел на Турецкого влюбленными глазами.
Вероятно, подумал Турецкий, парень поглощен не столько работой, сколько смутным предчувствием раскрывающейся жизни. Наверно, ему уже рисуется новая жизнь, полная удивительных приключений и государственных тайн.
У Турецкого зазвонил мобильный. Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Меркулов… то тоже удалась.
— Алло?
— Саша, ты нужен на работе. — Это был Меркулов.
— Скоро приеду. Надеюсь, там у тебе не новый Шляпников меня дожидается?
— Генеральный дожидается.
— Ого!
Турецкий попрощался со Смагиным и пошел к своей машине. Потом остановился и крикнул:
— Слушайте, Олег, а это ведь довольно одинокое занятие — бег на длинные дистанции, а?
Смагин немного подумал, прежде чем ответить, но сказал твердо:
— Ничего, мне нравится.
Пять минут спустя Смагин ел мороженое (ягодное, в пластиковом стаканчике, 13 рублей), вышагивал по тротуару и счастливо улыбался, подставив лицо нежестокому еще утреннему московскому солнцу. Рядом кто-то пару раз нажал на автомобильный клаксон. Смагин посмотрел налево и увидел медленно двигающуюся «Волгу» Турецкого.
Не останавливаясь, Турецкий спросил в открытое окно:
— Забыл спросить. Нашли что-нибудь любопытное при обыске? Что-нибудь стоящее?
— Да нет как будто. Документы всякие научные… но это же в порядке вещей… Да и Майзель никакого интереса к ним не проявил — я ему показывал… Ну дневники Белова потом, — стал перечислять Смагин.
— Стоп! Шутишь?! — Турецкий перешел на «ты» и сам этого не заметил, а Смагин вообще воспринял как должное.
— Почему? В деле же все есть.
— Да я еще твоего дела в глаза не видел! Смагин оторопел:
— Как же так, Александр Борисович…
— Залезай в машину! — Турецкий остановился. Подождал, пока Смагин заберется в кабину. — Подвезу тебя на работу… Да вот так, как видишь, работаем. Пока что ты — мое дело. А ты уже решил, я тут тебе экзамен устроил?
— Ну, честно говоря… — смутился Звягин.
— Был у него дома сейф или какое-нибудь подобное место, которое хорошо запиралось?