Незнанский Фридрих Евсеевич. Сенсация по заказу

Фридрих Евсеевич Незнанский
Сенсация по заказу

Глава первая

   Когда Александр Борисович стряхнул пепел в собственный коньячный бокал, то понял, что вот теперь уже точно пора уходить.
   Турецкий маялся на приеме, на который его обязало пойти начальство. Прием, правда, был не совсем прием — вечеринка после пресс-конференции, которую давали руководители Генпрокуратуры — Кудрявцев и Меркулов, рассказывая об успехах своего ведомства. Как заявил генеральный, такова новая маркетинговая политика их ведомства. Для этих государственных целей был арендован зал в «Рэдиссон-Славянской», и все удалось на славу. Карпаччо из оленины, печень молодого теленка, жюльены с грибами и птицей, семга и осетрина, устрицы, наконец! И — не грело. Ну вот не грело, и все.
   После самой пресс-конференции боссы оперативно смылись, оставив вместо себя нескольких высокопоставленных сотрудников — Турецкого в том числе — для неформального общения. Оно и состоялось. Представители прессы смаковали угощение и сплетничали.
   Это не было ярмаркой тщеславия, скорее рекой забвения. Люди пытались забыться, снять ежедневное напряжение, отдохнуть от обязательных крысиных бегов. Турецкий их за это не осуждал, скорее, наоборот, сочувствовал. И потому не мог не признать, что идея генерального удалась. Пиар из этой акции получится. Иной раз, чтобы заставить к тебе людей нормально относиться (даже если они, страшно сказать, журналисты!), достаточно их хорошо накормить.
   На самом деле он выпил немного, но перед тем двое суток был на ногах (черт бы побрал эту Лабораторию Белова, хоть о покойниках плохо и нельзя, но ведь работа такая), почти не вспоминал про еду и, разумеется, беспрерывно пил кофе. Так что теперь алкоголь на утомленный и голодный организм, даже такой закаленный, мог в любой момент подействовать сокрушительно. Турецкий отдавал себе в этом отчет, и на подвиги его, слава богу, не тянуло.
   А журналисты, нельзя было не отдать им должное, здорово набрались. Неподалеку топтались несколько человек, хваставших друг перед другом своей компетентностью и уровнем проникновения в высшие сферы.
   — Эка невидаль — администрация президента, — презрительно сказал спецкор «Комсомолки». — А вот кто, например, разбирается в странах бывшей Югославии?! Тут же сам черт ногу сломит! Кто из них кто? Где там мусульмане, где христиане? И вообще, где они все расположены?!
   — Это-то как раз несложно, — пробормотал Турецкий и потыкал пальцем в воздух: — Тут Сербия и Черногория. Там Хорватия… Здесь Босния, Герцеговина. А вот тут Словения…
   — А ведь похоже!
   Журналисты посмотрели на воображаемую карту и заржали. Вспомнили о присутствии знаменитого следователя и оживились.
   — Александр Борисович, какие планы на будущее? — раздался вопрос.
   Турецкий скривился:
   — Слушайте, ребята, я же не писатель и не рок-звезда…
   — И все-таки?
   Стало тихо, и было слышно, как Турецкий вздохнул.
   — Ну, может, куплю себе небольшой ресторанчик… Фастфуд.
   — Правда?!
   — Знаете, как говорят? Правительства приходят и уходят, а «макдоналдсы» вечны.
   Журналисты снова засмеялись и больше с вопросами не лезли. И на том спасибо.
   — Александр Борисович, иди сюда! — отсалютовал рюмкой знакомый обозреватель широкого профиля Виктор Кречетов. Они с Турецким иногда делились друг с другом информацией, и не без обоюдной пользы.
   Александр Борисович сделал было вялое движение навстречу Кречетову, но и то не вышло, потому что на руке вдруг повисла блондинка неопределенного возраста. Турецкий посмотрел на нее вопросительно, и блондинка интимно проворковала:
   — А правду говорят, Александр Борисович, что вы соображаете быстрее, чем компьютер?
   — Соображать я сегодня больше не могу… — честно признал Турецкий.
   — Очень мне надо, чтоб вы соображали, — прозрачно намекнула блондинка. — Это ж я — разговор поддержать. В смысле завязать. Точнее…
   Но Турецкий продолжил мысль:
   — …и значит, если Декарт прав, уже не существую. Блондинка обиделась и двинулась в направлении
   Кречетова.
   У Александра Борисовича зазвонил мобильный. Это была жена.
   — Саш, ну где ты застрял? — поинтересовалась супруга. — На работе тебя нет, — великодушно сообщила она, предупреждая возможное вранье.
   — А жаль, что нет, — вздохнул Турецкий. — Ну, пожалуй, я скоро приеду.
   Он неопределенно махнул рукой — попрощался со всеми разом — и вышел на улицу. Кивнул швейцару, и меньше чем через минуту перед ним распахнули дверцу такси.
   — Куда едем, командир? — спросил таксист.
   — Чтобы докопаться до подоплеки преступления, до сути любой задачи, надо всего лишь выбрать относящийся к данному вопросу факт, который еще не объяснен, и найти его реальное объяснение.
   — Ясно, — откомментировал таксист. — Катаемся, что ли, просто? Обзорная экскурсия по городу? Таган-ка-Ваганка?
   — Ну нет! — своевременно сконцентрировался Турецкий. — На Фрунзенскую набережную.
   Кнопка в стене горела, лифт явно работал, жужжал где-то сверху, но почему-то никак не приезжал. Турецкий стал подниматься по лестнице. На втором этаже вспомнил, что не проверил почтовый ящик. Повернулся было, и тут же кто-то схватил его сзади за горло и одновременно ударил в низ живота. А потом, наклоняясь вперед, бросил через спину. Турецкий покатился по ступенькам — в глазах померкло от боли. На площадке он сумел собраться и встать на колени. Куда смотрит консьержка, мелькнула совершенно нелепая в данных обстоятельствах мысль. Нападавший уже настиг его и ударом ноги отбросил к стене. Добивать не спешил. Турецкий кое-как поднялся и увидел перед собой молодого человека с заурядными чертами лица и прозрачными, будто выцветшими глазами. Раздался характерный щелчок — Александр Борисович понял, что это кнопочный нож, и в тот же момент увидел тускло блеснувшее лезвие. На сей раз он успел увернуться, и нож ударил в стену. Нападавший снова ударил ногой, точнее, попытался коротко выбросить вперед правую ногу. И Турецкий встретил его голень предплечьями скрещенных рук, схватил за пятку и рванул на себя. Прием был коварный — дальше Турецкий должен был, нажимая руками на коленный сгиб, а плечом на стопу противника, бросить его на пол и нанести решающий удар ногой… Ничего этого не произошло. Нападавший отскочил как мячик. Сделал какой-то фантастический кульбит, скатился по лестнице и исчез.
   Не то хулиган, не то ниндзя…
   Кряхтя от каждого движения, Турецкий подобрал нож.
   Сверху открылась дверь. В дверном проеме появился сосед с газетой в одной руке и бутербродом в другой.
   — Что происходит? — спросил сосед. — Александр Борисович, это вы? Что случилось?
   — Умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью, — пробормотал Турецкий, приходя в себя. — Статья сто двенадцатая, часть первая.
   — А?… Александр Борисович, что вы бормочете?
   — С лестницы брякнулся, — вздохнул Турецкий. — Банкет, и все такое…
   — Понятно, — хмыкнул сосед.
   Турецкого он знал давно и удивился несильно. Дверь захлопнулась.
   А что, подумал Турецкий, действительно ведь, с лестницы звезданулся. Главное, всегда, во всех обстоятельствах, говорить правду. Даже когда врешь. Тогда совесть твоя будет чиста. Как обглоданная кость.
   — Что с тобой? — спросила Ирина, едва он вошел в квартиру.
   Хорошо, что на лице видимых повреждений не было.
   Турецкий сделал вид, что у него чешется спина, подвигал плечами, а потом почесал спину под правой лопаткой. Он понял, что вопрос жены носил общий характер и мог относиться к чему угодно, то есть конкретно ни к чему. Значит, пронесло. Ирина не настаивала, или, возможно, его спас лишь внезапный и загадочный поворот в ходе ее размышлений, один из тех, что случались у нее довольно часто. Она стала говорить о какой-то знакомой, о том, как та не сдержала обещание, данное ею в связи с каким-то делом, связанным с их общей учебой, что плохо, по ее мнению, характеризовало ту знакомую (Турецкому, кстати, совершенно неизвестную.) Посредством нескольких замечаний и междометий, вставленных в тех местах ее монолога, которые казались ему наиболее важными, он поддержал и развил это направление ее критики. Ирина осталась при мнении, что Турецкий ее полностью понял и даже разделил ее точку зрения. Так кто тут психолог, господа присяжные и заседатели?
   Турецкий так ничего не сказал. Принял три таблетки аспирина и долго отмокал в ванной с морской солью. А нож аккуратно упаковал в пластиковый пакет и положил в портфель.
   Утром Турецкий варил кофе. Медная турка на четыре чашки, подарок Славы Грязнова, руке Александра Борисовича была уже привычней, чем пистолет или клавиатура компьютера. Да и кофе был превосходный — «Карт нуар» в зернах, презент Грязнова, только уже младшего, Дениса. Аромат по кухне распространялся такой, что жена, изучавшая увлекательный психологический трактат Берна «Игры, в которые играют люди, и люди, которые играют в игры», книжку отложила и тревожно потянула носом.
   — Знаешь, Ирка, — сказал Турецкий, — кажется, меня все больше увлекает кулинария. Выйду на пенсию, стану эдаким Ниро Вульфом — гурманом и гастрономом.
   Пять минут назад Александр Борисович собственноручно вынул из тостера (подарок Кости Меркулова) аккуратные горячие хлебцы и мастерски намазал их вишневым джемом, поэтому у него были все основания так говорить.
   — У Ниро Вульфа повар имелся, — откликнулась Ирина Генриховна. — Хотя, наверно, он бездельничал побольше твоего. По крайней мере, постоянно дома торчал.
   — Он вообще не выходил, — уточнил Турецкий. — И дом у него был свой.
   — И все загадки криминальные, плюя, разгадывал, — поддела жена. — Думаешь, в твоей Генпрокуратуре он бы не справился?
   — Черта с два, — хмыкнул Турецкий.
   — Почему?
   — Во-первых, в двери бы не пролез.
   — Ну, Саш, я же серьезно интересуюсь!
   С некоторых пор Ирина Генриховна действительно проявляла к работе мужа недюжинный интерес. А не так давно Турецкий с изумлением обнаружил в домашнем компьютере файл под названием «диплом», а в нем заголовок: «Характерология делинквент-ного (преступного то есть; ну и термин изобрели!) поведения». Оказалось, блестящий музыкальный педагог Ирина Генриховна Турецкая учится на психологическом отделении Центра эффективных технологий обучения, занимающегося профессиональной переориентацией, и намерена в ближайшем будущем стать специалистом в области психологии преступников и преступлений!
   Чего только в жизни не случается, и чаще всего случается так, что наибольшие сюрпризы преподносят самые близкие и, казалось бы, хорошо знакомые люди…
   — И я не шучу, — сказал Турецкий. — В нашей работе столько бессмысленных телодвижений и бюрократической ерунды, что любой литературный сыщик съел бы собственную трубку и ушел в повара. Правда… — тут он подержал театральную паузу, — с другой стороны, без этой тягомотины совершенно невозможно работать.
   Ирина удивленно посмотрела на него. Турецкий молчал. Последнее время ему доставляли удовольствие такие вот разговоры ни о чем с собственной женой. Кто бы мог подумать?
   — Не понимаю, — призналась она.
   — Сейчас объясню. Какая самая рутинная работа на свете?
   — Разучивание гамм на рояле, — не без гордости ответила она.
   — Так и знал, что ты это скажешь, — ухмыльнулся Турецкий. — А почему?
   — Да ни почему. Жуткая тоска. С другой стороны, невозможно представить пианиста, который бы через это не проходил.
   — Нет, ты все-таки ответь, — настаивал Турецкий, — в чем специфика этого занудства? И что оно дает?
   — Ну хорошо. — Ирина ненадолго задумалась. — Тут, пожалуй, важно, что при разучивании гамм не только увеличивается гибкость пальцев, приобретается техника игры, но и устанавливаются зависимости между отдельными звукосочетаниями и мышечными сокращениями. Ферштейн?
   — Более-менее. То же самое и в моей работе. Пользуясь полуфабрикатами — прецедентами и опытом, который, как известно, сын ошибок трудных, удается решать головоломки, на которые человеку неподготовленному, непрофессионалу, понадобились бы годы аналитической работы.
   Ирина наморщила лоб:
   — Здесь есть прямая причинно-следственная связь?
   — Едва ли. Назовем это интуицией.
   — То есть у тебя она на высоте? — спросила-резюмировала супруга, хитро глядя куда-то позади него.
   — А то! — скромно констатировал Турецкий, не обращая внимания на плиту. — Мало примеров, что ли?
   В этот момент у него убежал кофе.
 
   По радио негромко играл джаз. Турецкий держал руки на руле и думал: «Безусловно, логика и здравый смысл — мои лучшие качества. Ну, по крайней мере, логика. А значит, я должен бы делать все, чтобы удовлетворить свое честолюбие. Не надо только требовать трезвого взгляда на жизнь от жены и дочери, и тогда я буду просто обречен на успех. В идеале. Но что такое успех в моем положении? Стать генеральным прокурором? Боже упаси. М-мм… Пожалуй, не стоит расставлять точки над „и“, в жизни есть и другие приятные вещи. Скажем, работа помощника генерального прокурора…»
   Положа руку на сердце и другие жизненно важные органы, можно было признать, что не такая уж она и скучная, как это принято считать друзьями и знакомыми и как привык расписывать сам Александр Борисович. Если какая-то проблема упорно не желает решаться, иной раз можно позволить событиям идти своим чередом и тогда через некоторое время не без удивления обнаружить, что все уже, оказывается, устроилось наилучшим образом. Вот сейчас он, например, стоит в угнетающей пробке, вызванной, скорей всего, проездом какого-нибудь начальственного кортежа через Кутузовский проспект, и единственным внятным желанием является выхватить табельное оружие и разрядить обойму в воздух. Или не в воздух. Хорошо, что табельное оружие благополучно лежит в сейфе на работе, да-а…
   Турецкий убрал музыку и поискал какие-нибудь новости. Приятный женский голос сообщил: «Половина наших соотечественников убеждены, что в стране уже созданы благоприятные условия для развития крупного бизнеса. Столько же россиян относятся к „акулам капитализма“ положительно. Правда, при этом многие люди уверены, что больших денег в России честно заработать невозможно. Такие парадоксы в оценке чужого богатства выявил последний опрос фонда „Общественное мнение“.
   Александр Борисович хмыкнул и вернул джаз.
   Пробка не рассасывалась. Турецкий на всякий случай позвонил на работу и предупредил, что опаздывает. Машины продвигались на пару метров и снова останавливались. Пробка.
   Степень раздражительности водителя зависит от того, как он относится к окружающей обстановке. Раздражать может все: пробки, мигалки, нарушения правил другими. Турецкий считал, что нужно просто относиться ко всему этому, как к должному. (Другое дело, что не всегда удавалось.) Пробки и хамство — это нечто само собой разумеющееся. Главное — поставить цель: доехать от пункта А к пункту Б без всяких проблем. Не замечать хамов, относиться к ним, как к больным людям, которых можно только лечить. И придерживаться золотого правила «трех Д»: «Дай Дорогу Дураку».
   Спустя полчаса он подъехал на Большую Дмитровку, припарковался, заглушил двигатель и вышел из машины, но тут, как водится, зазвонил мобильный. Звонок был какой-то глуховатый, даже далекий. Может, это не у него? Турецкий похлопал себя по карманам и телефона не нашел. Забыл дома? Нет, он же звонил на работу. Да где же телефон?! Турецкий со злостью захлопнул дверцу машины, и звонок стал еще тише — телефон лежал в бардачке. Турецкий открыл дверцу и забрался в кабину.
   — Алло?
   — Александр, ну где ты, в конце концов?! — Это был Меркулов. Верный друг, соратник и босс редко оставлял его в покое.
   — Вообще-то я пытаюсь попасть на работу, — сдержанно ответил Турецкий.
   — Вот и я о том же! Давай уже скорее. Тут тебя ждут.
   — Кто?
   — Сам увидишь, поторапливайся. Сразу ко мне.
   Турецкий наконец выбрался из машины окончательно и кивнул проходившему мимо знакомому следователю. Тот приподнял брови — сделал малопонятный жест, словно предупреждал о какой-то опасности. Интересно, какая же опасность может грозить у здания Генпрокуратуры? Впрочем, после вчерашнего нападения у себя в подъезде он бы ничему не удивился. И кстати, хорошо, что Меркулов сразу вызвал его к себе: Турецкий хотел с ним поделиться этой историей.
   Через несколько минут он вошел в приемную заместителя генерального прокурора по следствию. Секретарша приветливо улыбнулась:
   — Вас ждут, Александр Борисович.
   В кабинете Меркулова помимо хозяина находился неизвестный мужчина лет сорока. Впрочем, сорока ли? Очень ухоженный и поджарый, явно в хорошей физической форме. Вполне возможно, ему сорок пять — сорок восемь. Да и неизвестный ли? Что-то в его внешности показалось Турецкому знакомым. Крупный темноволосый мужик с четко очерченным подбородком. Уверенный в себе, но в то же время как будто чем-то и взволнованный. В вельветовых брюках и неплохом пиджаке. Без галстука, как, кстати, и Турецкий. На безымянном пальце левой руки перстень с каким-то камнем.
   — Знакомьтесь, — сказал Меркулов, подмигивая Турецкому. — Александр Борисович Турецкий. Герман Васильевич Шляпников.
   Шляпников, Шляпников… Шляпников! Ну, конечно. Вот почему физиономия этого типа показалась Турецкому знакомой. Шляпников. Миллионер, олигарх, и прочая, и прочая, и прочая. Из тех, кто нечасто светится в «ящике», и потому не слишком на слуху. Впрочем, олигарх вряд ли, олигарх — это все же человек, обладающий политической властью или хотя бы влиянием, а Шляпников — просто очень богатый человек и в политике не светился. Король фармацевтической империи, как ее там… Хотя вроде бы в каком-то политическом контексте он про Шляпникова слышал или читал… Или нет? Что-то было… Да не все ли равно?
   — У Германа Васильевича деликатная проблема, которой он хочет с тобой поделиться, — продолжил Меркулов. — Он все расскажет, и мое присутствие, думаю, необязательно.
   Кто бы сомневался, подумал Турецкий. Богатенький Буратино со своими деликатными проблемами. Где мой лобзик? А Костя тоже хорош: милости просим, конечно, господин Турецкий вас примет — всенепременно, с нашим удовольствием!
   — Прошу в мой кабинет, — хмуро сказал Александр Борисович, не считая нужным прятать свои эмоции. В конце концов, он сейчас у себя дома. Почти как Ниро Вульф.
   В кабинете Турецкого было только одно кресло, и в нем сидел хозяин. Под Шляпниковым оказался жесткий стул, на котором посетители обычно долго не выдерживали — на то был и расчет.
   — Шляпников, Шляпников. Кажется, был такой знаменитый революционер? — припомнил Турецкий. — Из тех, кто Октябрьский переворот готовил, верно?
   — И из тех, кто тридцать седьмой год не пережил, — кивнул Шляпников.
   — Вы не родственники?
   — Как говорится, даже не однофамильцы. Турецкий решил, что лирического вступления довольно.
   — Так чем же могу быть полезен?
   — Надеюсь, можете, — вздохнул Шляпников и… погрузился в молчание.
   — Слушаю вас, слушаю, — не самым любезным тоном напомнил Турецкий.
   Однако Шляпников больше говорить ничего не стал, он положил на стол конверт. Сантиметров двадцать на пятнадцать. Написано на нем ничего не было.
   Этого еще только не хватало, подумал Турецкий. Что, черт возьми, вообще происходит?! Он почувствовал взгляд Шляпникова и поднял на него глаза. Шляпников смотрел печально и как бы немного сочувствующе, словно гадалка на Арбате.
   — Пожалуйста, покороче, у меня крайне мало времени, — сказал Турецкий.
   — Так вот же, — кивнул Шляпников на конверт.
   — Что там? — спросил Турецкий.
   — А вы посмотрите.
   — Вы скажите, и я посмотрю.
   — Неужели не любопытно? — Шляпников выказал некое подобие удивления.
   Турецкий равнодушно молчал, на самом деле все больше внутренне раздражаясь.
   — Там фотография, — сдался Шляпников.
   — Одна?
   — Да.
   — Чья?
   — Моя.
   Турецкий открыл конверт, встряхнул его, и на стол действительно выпала фотография. На ней был Шляпников. Он сидел в шезлонге на каком-то пляже. Вокруг его головы была нарисована мишень, рядом надпись: «Скоро». Выглядело все это очень недвусмысленно.
   — Так… — Вставать было лень, но мысленно Турецкий пару раз прошелся по кабинету. — По почте пришло? Хотя на конверте ничего нет — ни адреса, ни штемпеля… Как вы это получили?
   Шляпников развел руками:
   — Просто лежало на рабочем столе. Среди деловых бумаг. Вчера вечером присел разгрести текучку и — вот…
   — А секретарша что говорит?
   — При чем тут секретарша? Я конверт у себя дома нашел.
   — Ого! — На этот раз пауза Турецкого затянулась.
   — И что мне теперь делать? — не выдержал Шляпников. — И чего ждать?
   — Понятия не имею. Может, это просто шутка ваших домашних.
   — Исключено.
   — Тогда друзей. У вас есть какие-то предположения?
   — Ни малейшего, — удрученно произнес Шляпников.
   Турецкий закурил. Шляпников глянул на пачку сигарет, лежавшую на столе, — «Давидофф».
   — А я вот не люблю дорогие сигареты, — признался олигарх. — Как привык с юности ко всякой дряни, так вот «Яву» и смолю.
   — При чем тут цена, — возразил Турецкий, — просто «Давидофф» длиннее стандартных сигарет на четверть, дольше курится… Ладно, давайте подытожим. Ситуация, которую вы мне обрисовали, требует оперативного вмешательства. И возможно, весьма нестандартных действий. А возможно, ничего не требует.
   — Честно говоря, у меня какое-то нехорошее предчувствие.
   — Лишняя мнительность вам сейчас ни к чему. Забудьте про свое предчувствие.
   Турецкий внимательно смотрел на Шляпникова. Впечатления истерика тот не производил. Ирине бы его показать. В качестве учебного пособия… Ну уж нет, нечего факультативы устраивать! Ей и так хватает.
   Турецкий собрался с мыслями:
   — Вот что, Герман Васильевич. У меня есть друзья, которые занимаются частным сыском, довольно ушлые ребята… и на вашем месте я бы…
   Шляпников сунул руку в карман за своими сигаретами. Тут Турецкий, к своему изумлению, заметил, что на рукавах безукоризненного пиджака олигарха пришиты налокотники. Шляпников заметил этот взгляд, чуть улыбнулся и пояснил:
   — Люблю носить одежду долго. Для того чтобы привыкнуть к вещи и признать ее своей, мне требуется время. А зачем потом отвыкать от нее, когда случается мелкая неприятность? Вы меня понимаете?
   Турецкий кивнул. Он и сам приходил на работу в джинсах всегда, когда знал наверное, что шефа в офисе не будет. То есть практически через день.
   Портрет олигарха складывался нетипичный. То есть неолигарха. Назовем его неолигархом. А с другой стороны, какие они, типичные миллионеры? Турецкий потер виски, пытаясь сосредоточиться.
   — Где ваша квартира?
   — В Крылатском. На Осенней улице.
   — А офис?
   — Здесь недалеко. — Шляпников мотнул головой куда-то вбок. — На Тверском бульваре.
   Турецкий на мгновение задумался:
   — Значит, сейчас вы живете в городе?
   — Ну да.
   — А на работу как ездите?
   — Через Рублевку и Кутузовский.
   — Практически президентский маршрут, — пробормотал Турецкий.
   — Вроде того, — немного улыбнулся Шляпников. — А почему вы спрашиваете?
   — Пока не готов ответить. Может пригодиться. Вас охраняют по дороге?
   — Ну разумеется.
   — У кого есть ключи от квартиры?
   — У меня и жены.
   — А служба безопасности как же?
   — Да, у Свиридова есть.
   — Это кто?
   — Начальник охраны. Но он сейчас на больничном и ключи никому не передавал.
   — Вы в нем уверены?
   — Да.
   Турецкий слушал внимательно, но еще более настороженно следил за мимикой и построением фраз. Неолигарх говорил не раздумывая, и ничто не свидетельствовало о том, что он лукавил. Ну немного взвинчен человек. Это естественно в такой ситуации. А в какой ситуации? Есть ли вообще ситуация? Неужели действительно придется с этим разбираться?!
   — Кроме того, квартирой этой никто, кроме меня, не пользуется, — добавил Шляпников. — Жена фактически все время живет за городом.
   — У вас там дом?
   — Ну конечно.
   — Где именно?
   — В Архангельском. Точнее, недалеко.
   — А как часто вы пользуетесь квартирой?
   — Пять дней в неделю… Да, простите! Я же не сказал самое главное. Или не самое — это вам судить. Я только вчера приехал. Меня две недели не было в городе.
   — Уезжали по делам?
   — Отдыхал.
   — Где?
   — На Черном море. На яхте катался.
   — С женой?
   — Да, и в компании. Могу представить свидетелей, — чему-то непонятно улыбнулся Шляпников.
   — А дети у вас есть, Герман Васильевич?
   — Нет… То есть что я говорю?! Есть дети от первого брака. Две дочери. Но они сейчас за границей со своей матерью. — Шляпников махнул рукой, как бы показывая, что эта деталь совершенно неважна. — Черт возьми, Александр Борисович, мне все это ужасно не нравится. Разве бывают настолько идиотские анонимные шуточки?
   Откровенно говоря, Турецкому было все равно. Но он все же сделал над собой усилие:
   — Бывают похуже. Вы — богатый человек. И публичный к тому же, значит, привлекаете к себе повышенное внимание.
   — Похуже? — Шляпников ткнул пальцем в конверт. — Вы только посмотрите! Никаких недомолвок, все четко и ясно как божий день. Кто-то хочет меня убить.
   — Тут не сказано, что непременно убить, — уточнил Турецкий. — Пока только угрожает. Возможно, просто хочет напугать.