Страница:
— От тебя-то она чего хочет конкретно?
— Конкретно? Чтобы я назвал преступника. Она мне почему-то верит больше, чем всей твоей Генеральной прокуратуре. А причины я не знаю.
— Ладно дурака валять, не знает он, как же!.. Вы ж с ним одно время, помню, друзьями были?
— Давно было, Костя. Да и не это — главное.
— Я понимаю… — задумчиво пробурчал Меркулов. — Но я в самом деле не имею пока оснований не доверять местным следователям. Опять же и ждать, когда они сядут в галошу, тоже смысла нет… А насчет частного расследования? Что ж, ты вполне имеешь на это право по официальному договору с супругой пострадавшего. Ну а про помощь с моей стороны мог бы и не говорить, будто мы — чужие… Расскажу, конечно, документы кое-какие покажу. Там скверное дело. Бывший местный начальник УБОПа подозревается в организации заказных убийств и прочих противоправных действиях. Кроме того, взяты под стражу несколько, также уже бывших, сотрудников УБОПа. Понимаешь, Саня, там сложилась тяжелая ситуация. По слухам этот сукин сын устроил из области свою вотчину. А еще там какую-то темную роль играет их депутат в Государственной Думе, всячески противодействуя расследованию, — уже несколько запросов прислал. И все бы сходило тому, бывшему, с рук, но он решил подмять под себя очередного крупного бизнесмена, по-моему, пивного босса местного значения, а тот не согласился делиться. Короче говоря, состоялось покушение, в ноябре, но тот малый остался жив, и тогда его «достали» уже в клинике. Наглые действия всплыли, началось расследование. Точнее, областная прокуратура вынуждена была начать его по заявлению жены потерпевшего бизнесмена в Генеральную прокуратуру. Герман и выехал туда… А теперь вот и — его. Да, конечно, это — работа киллера по «заказу», двух мнений быть не может. И, разумеется, если бы я мог, то только тебе и поручил бы новое расследование, но… Разве что попросить заняться в частном порядке? С соответствующими полномочиями? Надо бы с генеральным переговорить, как-никак пострадал наш сотрудник… Да и ты нам не чужой, а лишних людей у меня сейчас просто нет. И не намечается. Все теперь в адвокатуру хотят, денежное дело…
— Ну и что предпринимать будем? Скажем Вале, что дело пущено на самотек? Слушай, Костя, а тебе не кажется, что у Генеральной прокуратуры уже набирается солидный опыт, ссылаясь на всякого рода причины, предоставлять даже собственным пострадавшим сотрудникам возможность, или необходимость, самим разбираться со своими проблемами? Красивая такая нейтральная позиция обозначилась. Мол, в следующий раз пусть они заранее размышляют, подставлять им свои головы под пули или не стоит. Ничего не напоминает?
— Ну, ты — язва, Саня, — спокойно отреагировал Меркулов, как бы предоставляя своим тоном Турецкому право самому спокойно оценить ту ситуацию, в которой оказался, после чего и был уволен из прокуратуры по состоянию здоровья.
Неприятная это была, конечно, для Меркулова тема, ибо обида Турецкого имела под собой твердую почву: старший друг дал слабину, не отстоял перед тем же генеральным, которому строптивый помощник, по-видимому, уже к тому времени порядком надоел. Но ведь Турецкий и сам не стремился в помощники, может, переделать захотел его генеральный прокурор? Только вряд ли, зато прокуратура лишилась опытного следователя, который, вопреки установившимся «обычаям», не имел в своем багаже нераскрытых дел. Генеральная потеряла, а «Глория» приобрела. Александр Борисович и не собирался пока возвращаться на старую службу, хотя ситуация в известном желтом здании на Большой Дмитровке изменилась, и тот же Костя настойчиво звал его обратно. Но удостоверением «важняка», которое ему оставили, учитывая его многолетние заслуги перед обществом и законом, Турецкому козырять при острой необходимости приходилось. И такая необходимость в частном розыске возникала довольно часто. К сожалению, многие ответственные чиновники привычно доверяют только «важной ксиве», а не разумным аргументам.
А по поводу «соответствующих полномочий» Меркулов заметил, имея в виду, что и сам неоднократно разрешал другу Сане ссылаться на свое скорое возвращение в Генеральную прокуратуру, на прежнюю должность помощника генерального прокурора. И это доверительным тоном высказанное известие нередко приводило в трепет тех же чиновников, усматривающих в работе следователя под «крышей» частного охранного агентства особую хитрость этих «москвичей».
— Короче говоря, — сказал, словно собирался завершить разговор, Меркулов, — будешь расследовать в частном порядке, покажу Герины документы. Ну, те, по покушению и затем убийству, с которыми он выехал в командировку. «Крышу» я постараюсь отчасти обеспечить, но тебе все равно придется сдерживать себя и не злоупотреблять полномочиями. Это то, на что ты можешь рассчитывать с моей стороны. А если генеральный упрется, заявит: пусть, мол, сперва вернется, тогда и решим, — тут я бессилен. Придется нагружать кого-то из своих сотрудников. Скверно это все…
— Да уж чего хорошего… Не знаю, за какие «бабки» работать. Опять благотворительность, будь она уже неладна. Это, между прочим, наша зарплата, Костя. И моя, и всех остальных. А откуда у Валентины деньги, чтоб оплачивать труд сыщиков? Сам же говоришь, что дело скверное, значит, и следствие может затянуться надолго. И отказаться совесть не позволяет. А Генеральную прокуратуру, как я понимаю, совесть не мучает… вот то-то и оно…
— Ну, ты не преувеличивай, — сердито отозвался Меркулов и замолчал, потому что и сам знал, что Саня тоже, по-своему, прав. Абы кого не пошлешь, будет вместо расследования смотреть в рот краснопольскому руководству, — нынче ведь все можно заказать, вплоть до заранее заготовленных выводов и эксперта, и следователя. А чтобы официально послать частного сыщика, которому можно довериться полностью — и только на этом основании, — значит, надо изыскивать дополнительные средства. Но, в конце концов, совершено покушение на жизнь собственного сотрудника. И это не каждый день происходит.
Да, очень многое изменилось в жизни с тех пор, когда Меркулов сам работал обычным следователем, причем, изменилось далеко не в лучшую сторону. Впрочем, и раньше была «заказуха», но только чаще государственная, а теперь? Сегодня любые споры решаются кардинально, с помощью контрольного выстрела. Абсурд, казалось бы, а ведь уже свыклись…
Но вопрос с Саней тем не менее придется решать здесь, в прокуратуре. А средства? Что ж, проводятся ведь и срочные спецрасследования, вот и… Генеральный должен согласиться, что защита собственного сотрудника — тоже дело чрезвычайно важное. А то ведь иначе и народ поймет неправильно, и станет, в самом деле, размышлять: стоит ему рисковать или не стоит? Вот и добавится количество «заказных» расследований…
— Ты сейчас у себя будешь? — спросил Меркулов. — Или, может, ко мне завернешь? Материалы покажу. А сам пока договорюсь с генеральным, я думаю, он должен понять. Тем более что он все еще надеется, что ты изменишь свое решение относительно… ну, сам понимаешь.
— Костя, у тебя — явное раздвоение личности. Или у твоего генерального. Разве это я отказался от своей работы? Это вы общими усилиями, грубо говоря, меня выперли за дверь. А теперь жалеете, что ли? Так мне здесь лучше, чем у вас. И Ирка довольна, риску, говорит, поубавилось. Частный сыщик ведь не помчится в пекло, сломя голову, он сперва все просчитает, продумает. А у вас — приказ и «время пошло». Я здесь отдыхаю от вас.
— Ну, милый мой, получается так, что именно мы и создали тебе идеальные условия для работы. А ты все недоволен. Зажрался ты, Санечка, дорогой мой.
— Не возражаю, есть маленько, — Турецкий засмеялся, но тут же стал серьезным. — Исходя из сказанного, я мог бы предположить, что Валентина может не беспокоиться по поводу того, из каких средств оплачивать работу сотрудников «Глории»? Я не уверен, что мне не придется обращаться за помощью к своим коллегам, особенно, если как ты говоришь, из этого долбанного Краснополя кое-кто давно уже устроил себе вотчину и решает «наболевшие вопросы» с помощью контрольного выстрела. А потом, в конце концов, Гера не только чей-то муж, но еще и старший следователь по особо важным делам из Генеральной прокуратуры. Так что не жмись, Костя, раз сами ничего не можете, а частные сыщики — народ небогатый и хлеб свой зарабатывает потом и кровью.
— Да ладно тебе, — пробурчал Меркулов. — Не ораторствуй и не прибедняйся, не на хлебе едином сидите, еще и икоркой намазываете.
— Все, Костя! Это была последняя капля, — снова рассмеялся Турецкий.
Не так давно, ранней осенью, сотрудник «Глории» Филипп Агеев завершил дело, связанное с угрозой покушения на одного крупного бизнесмена, владельца нескольких рыбозаводов. Пугающий его идиот был быстро обнаружен и пойман: оказался собственным сотрудником, предпринявшим этот примитивный шантаж по соображениям личной обиды на хозяина предприятия. И хозяин, в благодарность за скорую и качественную помощь, помимо оговоренной суммы вручил Филе большую банку черной икры, половину которой Агеев, естественно, принес в агентство, чтобы побаловать товарищей, уже забывших вкус этого деликатеса. А они интеллигентно лопали и вспоминали, что ведь еще относительно недавно эта самая икра стояла в серебряных судках в рыбных отделах магазинов по всей стране. И еще — бутерброды с черной икрой во всех вокзальных буфетах. Как и крабы в банках, и многое другое. Как дешевая вяленая вобла — под пиво. Или колбаса, которую тогда можно было есть без опасения за свое здоровье. И даже собаки с кошками ею не брезговали…
Алевтина подобные воспоминания «пожилых» мужчин попросту не понимала, это ведь было, хоть и незадолго, но все же до ее жизни.
И надо же было случиться, что, когда сыщики уселись за стол, чтобы «продегустировать» прочно забытую продукцию, в агентство по собственной инициативе завернул Меркулов. Просто ехал мимо и заглянул «на огонек». Так он сказал, во всяком случае. Но никто не поверил, потому что у Кости была редкостная интуиция. Его удивлению тоже не было предела: сидят, понимаешь, знакомые все люди, попивают коньячок и закусывают черной икрой! Это ли не прямое свидетельство того, что «Глория» зажралась?! Переубедить его так и не смогли, да, в общем-то, и не сильно старались, пускай большие начальники завидуют!..
— Больше ты икры не получишь, — подвел итог своим воспоминаниям Турецкий. — И не проси. Знали б о твоей завистливой натуре, убрали б со стола еще до твоего приезда.
— Да ладно вам, — миролюбиво отозвался Меркулов. — Шутки разучился понимать? Так ты давай, подъезжай, а Валентине я лично объясню ситуацию. Конечно, это наше прямое дело, но бывают обстоятельства, когда и к частному сыску прибегать приходится…
— А вот на бедность свою и не думай ссылаться, — перебил Турецкий. — Тебя в этой ситуации не поймут. Никто, ни мы и не она.
Александр Борисович положил трубку и вышел в приемную. Аля посмотрела на него с вопросительным ожиданием.
— Еду в Генеральную, посмотрю материалы по Краснополю. Севе скажи, обязательно вернусь, и мы закроем с ним вопрос, который обсуждали вчера вечером.
— А какой вопрос?
Было бы естественно так спросить для посторонней девушки, но не для «ответственного работника» ЧОП «Глория», на что Александр Борисович немедленно указал Алевтине, и та покраснела. А он тут же нервно подумал: уж не перебрал ли со своими нравоучениями? Женщина, особенно такая вот, юная, — существо хрупкое, ранимое, и обращения оно к себе требует бережного. То есть постоянно бережного, а не от случая к случаю. Впрочем, надо отдать Альке должное: внешняя хрупкость у нее сочеталась с необыкновенной физической выносливостью и радующей душу фантазией. Так что, по правде говоря, он с наслаждением взял бы ее в свою командировку в качестве помощницы. Хотя бы для постоянной релаксации. Но немедленно оборвал свои мечты: уж чем-чем мог он рисковать, но только не ее здоровьем и жизнью, — вот это уже последнее дело. А что риск там предстоит, причем серьезный и острый, в этом он не сомневался. Подобные дела редко обходятся без потерь. И одна уже есть, это — Гера Ванюшин, казалось, еще вчера — способный ученик, а теперь и сам «важняк». Выжил бы только: кома — вещь непредсказуемая.
Глава третья Сестры
— Конкретно? Чтобы я назвал преступника. Она мне почему-то верит больше, чем всей твоей Генеральной прокуратуре. А причины я не знаю.
— Ладно дурака валять, не знает он, как же!.. Вы ж с ним одно время, помню, друзьями были?
— Давно было, Костя. Да и не это — главное.
— Я понимаю… — задумчиво пробурчал Меркулов. — Но я в самом деле не имею пока оснований не доверять местным следователям. Опять же и ждать, когда они сядут в галошу, тоже смысла нет… А насчет частного расследования? Что ж, ты вполне имеешь на это право по официальному договору с супругой пострадавшего. Ну а про помощь с моей стороны мог бы и не говорить, будто мы — чужие… Расскажу, конечно, документы кое-какие покажу. Там скверное дело. Бывший местный начальник УБОПа подозревается в организации заказных убийств и прочих противоправных действиях. Кроме того, взяты под стражу несколько, также уже бывших, сотрудников УБОПа. Понимаешь, Саня, там сложилась тяжелая ситуация. По слухам этот сукин сын устроил из области свою вотчину. А еще там какую-то темную роль играет их депутат в Государственной Думе, всячески противодействуя расследованию, — уже несколько запросов прислал. И все бы сходило тому, бывшему, с рук, но он решил подмять под себя очередного крупного бизнесмена, по-моему, пивного босса местного значения, а тот не согласился делиться. Короче говоря, состоялось покушение, в ноябре, но тот малый остался жив, и тогда его «достали» уже в клинике. Наглые действия всплыли, началось расследование. Точнее, областная прокуратура вынуждена была начать его по заявлению жены потерпевшего бизнесмена в Генеральную прокуратуру. Герман и выехал туда… А теперь вот и — его. Да, конечно, это — работа киллера по «заказу», двух мнений быть не может. И, разумеется, если бы я мог, то только тебе и поручил бы новое расследование, но… Разве что попросить заняться в частном порядке? С соответствующими полномочиями? Надо бы с генеральным переговорить, как-никак пострадал наш сотрудник… Да и ты нам не чужой, а лишних людей у меня сейчас просто нет. И не намечается. Все теперь в адвокатуру хотят, денежное дело…
— Ну и что предпринимать будем? Скажем Вале, что дело пущено на самотек? Слушай, Костя, а тебе не кажется, что у Генеральной прокуратуры уже набирается солидный опыт, ссылаясь на всякого рода причины, предоставлять даже собственным пострадавшим сотрудникам возможность, или необходимость, самим разбираться со своими проблемами? Красивая такая нейтральная позиция обозначилась. Мол, в следующий раз пусть они заранее размышляют, подставлять им свои головы под пули или не стоит. Ничего не напоминает?
— Ну, ты — язва, Саня, — спокойно отреагировал Меркулов, как бы предоставляя своим тоном Турецкому право самому спокойно оценить ту ситуацию, в которой оказался, после чего и был уволен из прокуратуры по состоянию здоровья.
Неприятная это была, конечно, для Меркулова тема, ибо обида Турецкого имела под собой твердую почву: старший друг дал слабину, не отстоял перед тем же генеральным, которому строптивый помощник, по-видимому, уже к тому времени порядком надоел. Но ведь Турецкий и сам не стремился в помощники, может, переделать захотел его генеральный прокурор? Только вряд ли, зато прокуратура лишилась опытного следователя, который, вопреки установившимся «обычаям», не имел в своем багаже нераскрытых дел. Генеральная потеряла, а «Глория» приобрела. Александр Борисович и не собирался пока возвращаться на старую службу, хотя ситуация в известном желтом здании на Большой Дмитровке изменилась, и тот же Костя настойчиво звал его обратно. Но удостоверением «важняка», которое ему оставили, учитывая его многолетние заслуги перед обществом и законом, Турецкому козырять при острой необходимости приходилось. И такая необходимость в частном розыске возникала довольно часто. К сожалению, многие ответственные чиновники привычно доверяют только «важной ксиве», а не разумным аргументам.
А по поводу «соответствующих полномочий» Меркулов заметил, имея в виду, что и сам неоднократно разрешал другу Сане ссылаться на свое скорое возвращение в Генеральную прокуратуру, на прежнюю должность помощника генерального прокурора. И это доверительным тоном высказанное известие нередко приводило в трепет тех же чиновников, усматривающих в работе следователя под «крышей» частного охранного агентства особую хитрость этих «москвичей».
— Короче говоря, — сказал, словно собирался завершить разговор, Меркулов, — будешь расследовать в частном порядке, покажу Герины документы. Ну, те, по покушению и затем убийству, с которыми он выехал в командировку. «Крышу» я постараюсь отчасти обеспечить, но тебе все равно придется сдерживать себя и не злоупотреблять полномочиями. Это то, на что ты можешь рассчитывать с моей стороны. А если генеральный упрется, заявит: пусть, мол, сперва вернется, тогда и решим, — тут я бессилен. Придется нагружать кого-то из своих сотрудников. Скверно это все…
— Да уж чего хорошего… Не знаю, за какие «бабки» работать. Опять благотворительность, будь она уже неладна. Это, между прочим, наша зарплата, Костя. И моя, и всех остальных. А откуда у Валентины деньги, чтоб оплачивать труд сыщиков? Сам же говоришь, что дело скверное, значит, и следствие может затянуться надолго. И отказаться совесть не позволяет. А Генеральную прокуратуру, как я понимаю, совесть не мучает… вот то-то и оно…
— Ну, ты не преувеличивай, — сердито отозвался Меркулов и замолчал, потому что и сам знал, что Саня тоже, по-своему, прав. Абы кого не пошлешь, будет вместо расследования смотреть в рот краснопольскому руководству, — нынче ведь все можно заказать, вплоть до заранее заготовленных выводов и эксперта, и следователя. А чтобы официально послать частного сыщика, которому можно довериться полностью — и только на этом основании, — значит, надо изыскивать дополнительные средства. Но, в конце концов, совершено покушение на жизнь собственного сотрудника. И это не каждый день происходит.
Да, очень многое изменилось в жизни с тех пор, когда Меркулов сам работал обычным следователем, причем, изменилось далеко не в лучшую сторону. Впрочем, и раньше была «заказуха», но только чаще государственная, а теперь? Сегодня любые споры решаются кардинально, с помощью контрольного выстрела. Абсурд, казалось бы, а ведь уже свыклись…
Но вопрос с Саней тем не менее придется решать здесь, в прокуратуре. А средства? Что ж, проводятся ведь и срочные спецрасследования, вот и… Генеральный должен согласиться, что защита собственного сотрудника — тоже дело чрезвычайно важное. А то ведь иначе и народ поймет неправильно, и станет, в самом деле, размышлять: стоит ему рисковать или не стоит? Вот и добавится количество «заказных» расследований…
— Ты сейчас у себя будешь? — спросил Меркулов. — Или, может, ко мне завернешь? Материалы покажу. А сам пока договорюсь с генеральным, я думаю, он должен понять. Тем более что он все еще надеется, что ты изменишь свое решение относительно… ну, сам понимаешь.
— Костя, у тебя — явное раздвоение личности. Или у твоего генерального. Разве это я отказался от своей работы? Это вы общими усилиями, грубо говоря, меня выперли за дверь. А теперь жалеете, что ли? Так мне здесь лучше, чем у вас. И Ирка довольна, риску, говорит, поубавилось. Частный сыщик ведь не помчится в пекло, сломя голову, он сперва все просчитает, продумает. А у вас — приказ и «время пошло». Я здесь отдыхаю от вас.
— Ну, милый мой, получается так, что именно мы и создали тебе идеальные условия для работы. А ты все недоволен. Зажрался ты, Санечка, дорогой мой.
— Не возражаю, есть маленько, — Турецкий засмеялся, но тут же стал серьезным. — Исходя из сказанного, я мог бы предположить, что Валентина может не беспокоиться по поводу того, из каких средств оплачивать работу сотрудников «Глории»? Я не уверен, что мне не придется обращаться за помощью к своим коллегам, особенно, если как ты говоришь, из этого долбанного Краснополя кое-кто давно уже устроил себе вотчину и решает «наболевшие вопросы» с помощью контрольного выстрела. А потом, в конце концов, Гера не только чей-то муж, но еще и старший следователь по особо важным делам из Генеральной прокуратуры. Так что не жмись, Костя, раз сами ничего не можете, а частные сыщики — народ небогатый и хлеб свой зарабатывает потом и кровью.
— Да ладно тебе, — пробурчал Меркулов. — Не ораторствуй и не прибедняйся, не на хлебе едином сидите, еще и икоркой намазываете.
— Все, Костя! Это была последняя капля, — снова рассмеялся Турецкий.
Не так давно, ранней осенью, сотрудник «Глории» Филипп Агеев завершил дело, связанное с угрозой покушения на одного крупного бизнесмена, владельца нескольких рыбозаводов. Пугающий его идиот был быстро обнаружен и пойман: оказался собственным сотрудником, предпринявшим этот примитивный шантаж по соображениям личной обиды на хозяина предприятия. И хозяин, в благодарность за скорую и качественную помощь, помимо оговоренной суммы вручил Филе большую банку черной икры, половину которой Агеев, естественно, принес в агентство, чтобы побаловать товарищей, уже забывших вкус этого деликатеса. А они интеллигентно лопали и вспоминали, что ведь еще относительно недавно эта самая икра стояла в серебряных судках в рыбных отделах магазинов по всей стране. И еще — бутерброды с черной икрой во всех вокзальных буфетах. Как и крабы в банках, и многое другое. Как дешевая вяленая вобла — под пиво. Или колбаса, которую тогда можно было есть без опасения за свое здоровье. И даже собаки с кошками ею не брезговали…
Алевтина подобные воспоминания «пожилых» мужчин попросту не понимала, это ведь было, хоть и незадолго, но все же до ее жизни.
И надо же было случиться, что, когда сыщики уселись за стол, чтобы «продегустировать» прочно забытую продукцию, в агентство по собственной инициативе завернул Меркулов. Просто ехал мимо и заглянул «на огонек». Так он сказал, во всяком случае. Но никто не поверил, потому что у Кости была редкостная интуиция. Его удивлению тоже не было предела: сидят, понимаешь, знакомые все люди, попивают коньячок и закусывают черной икрой! Это ли не прямое свидетельство того, что «Глория» зажралась?! Переубедить его так и не смогли, да, в общем-то, и не сильно старались, пускай большие начальники завидуют!..
— Больше ты икры не получишь, — подвел итог своим воспоминаниям Турецкий. — И не проси. Знали б о твоей завистливой натуре, убрали б со стола еще до твоего приезда.
— Да ладно вам, — миролюбиво отозвался Меркулов. — Шутки разучился понимать? Так ты давай, подъезжай, а Валентине я лично объясню ситуацию. Конечно, это наше прямое дело, но бывают обстоятельства, когда и к частному сыску прибегать приходится…
— А вот на бедность свою и не думай ссылаться, — перебил Турецкий. — Тебя в этой ситуации не поймут. Никто, ни мы и не она.
Александр Борисович положил трубку и вышел в приемную. Аля посмотрела на него с вопросительным ожиданием.
— Еду в Генеральную, посмотрю материалы по Краснополю. Севе скажи, обязательно вернусь, и мы закроем с ним вопрос, который обсуждали вчера вечером.
— А какой вопрос?
Было бы естественно так спросить для посторонней девушки, но не для «ответственного работника» ЧОП «Глория», на что Александр Борисович немедленно указал Алевтине, и та покраснела. А он тут же нервно подумал: уж не перебрал ли со своими нравоучениями? Женщина, особенно такая вот, юная, — существо хрупкое, ранимое, и обращения оно к себе требует бережного. То есть постоянно бережного, а не от случая к случаю. Впрочем, надо отдать Альке должное: внешняя хрупкость у нее сочеталась с необыкновенной физической выносливостью и радующей душу фантазией. Так что, по правде говоря, он с наслаждением взял бы ее в свою командировку в качестве помощницы. Хотя бы для постоянной релаксации. Но немедленно оборвал свои мечты: уж чем-чем мог он рисковать, но только не ее здоровьем и жизнью, — вот это уже последнее дело. А что риск там предстоит, причем серьезный и острый, в этом он не сомневался. Подобные дела редко обходятся без потерь. И одна уже есть, это — Гера Ванюшин, казалось, еще вчера — способный ученик, а теперь и сам «важняк». Выжил бы только: кома — вещь непредсказуемая.
Глава третья Сестры
Катя прилетела следующим утром. Валентина позвонила Турецкому на службу и сообщила об этом. Оказалось, что в Краснополе разыгрался спектакль доподлинного абсурда, основой которого были события драматические.
Еще накануне Катя рассказала своему шефу о ночном происшествии, но главным образом о хамских предположениях наглого «пинкертона» и своей непосредственной реакции. Шеф в отличие от нее серьезно оценил ситуацию: он был в курсе начатого в городе расследования «громкого» убийства Неделина, а над предположением следователя хотя и расхохотался, настолько оно было нелепым, но и задумался о возможных последствиях. Он посоветовал Катерине немедленно принять меры, чтобы заранее обезопасить себя от всякого рода наветов и сплетен, обвинений и прочего. И тут же предусмотрительно подписал приказ о ее отпуске — со вчерашнего дня. С чем девушка и улетела в Москву, никого не предупредив из подруг, как прежде обычно делала.
Впрочем, за своих коллег на телевидении она не беспокоилась, да и шеф пообещал при первой же возможности публично «дать наотмашь» всяким фантазерам из прокуратуры.
Естественно, что Турецкий немедленно помчался к Ванюшиным, на Ленинский проспект, вызвав в душе своей верной помощницы очередную бурю эмоций. «Вот так, — убеждала себя Аля, — готов за первой же юбкой — хоть на край света! А говорит-то как?! Как уверяет в своей преданности?!» И без конца повторяла про себя чужую горькую фразу: «Все мужики подлецы, им бы своего добиться, им лишь бы цветочек сорвать…»
Катя, что сразу понял Александр Борисович, действительно стоила, выражаясь «культурным языком», мессы в Париже. Совершенно очаровательная молодая женщина, в меру рыжеватая, с милейшими веснушками на курносом обаятельном лице, — типичная среднерусская красавица из прошлых еще времен. Теперь понятно, почему на своем телевидении она пользуется такой широкой популярностью. Улыбка ее завораживала, а серьезное выражение, появлявшееся на лице, делало Катю комически строгой: ну, кто поверит, что эта кошечка действительно так уж строга с симпатичными мужчинами? Словом, как говорится, нет слов. Но по сравнению со старшей сестрой она тем не менее проигрывала: Валя казалась неприступной и потому более желанной.
Турецкий все равно растаял. Он успел заметить, что не вызвал у младшей сестры ни подозрения, ни, что было бы гораздо хуже, неприятия. Зато убедился, что Валя, называя себя слабым подобием младшей сестрицы, попросту лукавила, может быть, для того, чтобы посильнее заинтриговать его этим делом, представив Турецкому свою сестру в качестве некоей награды «за смелость». Слабым ветерком просквозило в душе Александра Борисовича мгновенное воспоминание о ревнивой Алевтине, — появилось и растаяло. Само собой понятно, что от него требовалось, помимо расследования покушения, еще и защитить Катю от любых нападок дураков! Вот прямо сейчас же, не отходя, что называется, от стола, который накрывала к чаю Валентина, бросая на него такие взгляды, от которых у него мурашки бежали по спине. Взгляды-ожидания, взгляды-обещания, — это, что ли, черт возьми!.. И еще — взгляды-предостережения. Такая вот богатая гамма чувств.
Но ощущения ощущениями, а о деле никогда не забывал Турецкий. И он попросил Катю рассказать максимально подробно обо всей этой истории в Краснополе, поскольку из докладных Германа Ванюшина в Генеральную прокуратуру на имя Меркулова, которые накануне дал ему для ознакомления Костя, уже имел представление, правда, слишком общее, о том, что происходит в городе. Гера знал, конечно, больше, чем сообщал в Москву, и именно этих знаний не хватало Турецкому, чтобы определить для себя хотя бы предварительные подходы к расследованию, которое, без всякого сомнения, придется начинать заново, ибо сам Ванюшин в ближайшее время ничем не сможет помочь. А что придется работать по полной программе, в этом он не сомневался. Иначе в Геру бы не стреляли, а просто «хорошо» предупредили, и никаких контрольных выстрелов тоже не прозвучало бы в ночной тишине.
Рассказ Кати основывался не на ее собственных знаниях вопроса, а, скорее, на тех сведениях, точнее, фактах, в которые ее посвятил сам Гера.
Во-первых, что было немаловажно, наблюдение за собой он обнаружил едва ли не на следующий день после своего приезда в город. Еще в конце осени это было. Но сказал он об этих «хвостах» только Кате, у которой и остановился, чтобы избавиться от гостиничных подглядываний и «прослушек». По собственному опыту он давно знал, что без предварительной тщательной проверки с помощью специальной аппаратуры ни в одной гостинице гостю из Москвы «открывать рот» вообще категорически не рекомендуется. А в данном случае еще у вагона, на перроне вокзала, его стали настойчиво убеждать поселиться в лучшем отеле города, где ему будут обеспечены в буквальном смысле все необходимые условия для приятного проживания, ибо все от него ожидали решительных и скорых действий. Произносимые пассажи казались бы издевательскими, если бы не предельно серьезные выражения лиц встречающих коллег. Что они, эти работники областной прокуратуры, имели в виду, Герман, конечно, догадывался. И тем вернее был его отказ в пользу родственницы, проживавшей в Краснополе. Они поскучнели: очевидно, наказ руководства был жестким, а они не справились уже с первым заданием.
Но это были в самом деле только первые шаги местных лиц, «кровно заинтересованных» в установлении истины. И немного позже, но в тот же день, ему, отказавшемуся якобы от прямого сотрудничества с властью, «подбросили» многозначительный «подарок».
Когда Ванюшин поставил местных деятелей в известность, что желает прямо сейчас же, не заезжая к родственникам, встретиться и переговорить, если это возможно, с пострадавшим Неделиным, с его желанием согласились, правда, неохотно. Стали звонить в городской госпиталь, где лежал в отдельной, разумеется, палате пострадавший от взрыва бомбы, прикрепленной к днищу его автомобиля, «пивной король» — все его так прямо и называли, словно в насмешку, — и выяснять, сможет ли тот принять сегодня у себя следователя, прилетевшего из Москвы? Выясняли долго и пространно: то главного врача не было на месте, то лечащего врача, то дежурной медсестры, то руководителя службы безопасности, обеспечивающего охрану своего шефа. Но, наконец, получили разрешение, хотя, в чем состояла трудность, Герман так и не узнал, не понял. Да, состояние «короля» было средней тяжести, но он оставался в сознании и оказался способным отвечать на вопросы следователя без угрозы для своей жизни. Короче говоря, пока торговались да выясняли, случилось непоправимое. Каким-то таинственным образом, минуя охранника, как позже выяснилось, «отошедшего» на одну минутку в туалет, в палату проник киллер. Он и застрелил бизнесмена Неделина из пистолета с глушителем, который, верный своему «творческому призванию», убийца там и оставил, лежащим сверху, на одеяле покойника. Естественно, что «работал» киллер в перчатках, пальцевых отпечатков, да и никаких иных следов после себя не оставил, а оружие было признано экспертами «незасвеченным». Это было Ванюшину, прибывшему сюда со своим, никому не нужным расследованием, серьезным предупреждением. Вдова же ведь не требует установления истины! Да и зачем ей? Как говорят в предгорьях Кавказа, когда серьезные мужчины беседу ведут, женщине нечего среди них делать. Ей оставлено покойным мужем достаточно денег для безбедного существования! А всем остальным занимается местная прокуратура. Зачем ей московские «варяги»?
Вот таково было мнение многих из тех, с кем позже привелось встречаться московскому следователю. И это уже были не намеки, а прямые предупреждения: не суй ты нос в это дело! А он продолжал расследование. Опрашивал свидетелей взрыва, охрану, пропустившую убийцу в палату, просматривал и изучал документы, касавшиеся производственной деятельности предприятий, принадлежавших Неделину. Короче, надоел всем своим выверенным занудством. И вот — новый результат…
Случайные свидетели говорили, что стрелков было двое, и они уехали на машине, стоящей снаружи арки ворот — наготове, другими словами. То есть покушение на Ванюшина было организовано по всем правилам киллерского искусства. Вот только с оружием оплошали, может быть, хотели действительно перевести стрелку со служебной деятельности следователя на какую-нибудь бытовщину, типа мести влюбленного в Катерину неудачника из «новых русских». И пока, получается, именно на эту версию и «клюнул» следователь прокуратуры. Или ему она была предложена вышестоящим начальством? Но, так или иначе, а разыграл Нарышкин эту версию, как по нотам: уверенно и нагло. Такая вот вчера история приключилась…
А сегодня, совсем, можно сказать, недавно, два часа назад, Валентина звонила матери в Краснополь и поинтересовалась, как в городе развиваются дальнейшие события. Услышанное воистину потрясло ее, о чем она и рассказала Катьке, сидевшей рядом с ней во время телефонного разговора.
Утром Ксении Александровне позвонил следователь прокуратуры, как он представился, и не попросил, а потребовал позвать к телефону гражданку Молчанову Екатерину Андреевну. Мать, уже предупрежденная Катей, знала, что отвечать. Нет дома, а куда ушла спозаранку, не доложилась. Следователь все тем же требовательным тоном велел передать Екатерине Андреевне, что она должна сегодня до двенадцати дня, если не желает служебных неприятностей, явиться в прокуратуру для допроса в качестве свидетельницы по делу о причинении тяжкого вреда здоровью гражданина Ванюшина. В случае ее отказа, по отношению к ней будут приняты санкции. И мать покорно согласилась передать: как только, так сразу. А сама тут же перезвонила на Катин мобильный. Дочь находилась в кабинете главного редактора программы и ответила, что ею уже предприняты встречные меры. После чего на машине шефа она вернулась домой за собранным с вечера чемоданом, а оттуда — прямо в аэропорт. Так и получалось, что при всем желании Ксения Александровна, находившаяся в момент отъезда дочери в отпуск, в соседнем с домом магазине, ничего передать ей не смогла, не успела. А если им надо, то пусть сами ее ищут и сообщают. И где она остановится в Москве, тоже неизвестно. Вряд ли у сестры, поскольку та собралась уже лететь сюда, к мужу. Возможно, у кого-нибудь из московских подруг.
Следователь позже перезвонил, узнал об отъезде Екатерины Андреевны и был страшно недоволен, прямо-таки обескуражен. Он снова пообещал Ксении Александровне, что применит какие-то свои санкции, но все это было, очевидно, очередной «страшилкой», поскольку никто у Кати подписки о невыезде не требовал. Значит, они сами оказались дураками. И уж этого шеф пообещал им не спускать, пусть только позвонят к нему, он им в ближайших же вечерних новостях преподнесет нежелательный сюрприз. Распоясались, понимаешь, законники…
Турецкому рано было высказывать какие-то собственные предположения, ему требовалось хотя бы взглянуть в глаза этому Нарышкину, и, значит, надо срочно лететь в Краснополь, не откладывая дела в долгий ящик. А делать этого страшно не хотелось, будто он что-то важное упускал в своей жизни. Впрочем, он уже знал, что именно. Валя, как он видел, была недоступна, а вот Катя его просто очаровала. Да и сама она, видя внимание, с которым ее слушал Александр Борисович и мягко задавал свои вопросы, не выходящие за рамки «светского» приличия, словно бы проникалась к нему доверием и оттого становилась все обворожительней. Голова у Турецкого шла кругом, но он сумел сообразить, что флирт, каким бы опасным он ни казался, флиртом и остается. И чтобы не оказаться в дураках, иной раз надо просто снизить накал интимности, перевести нарастающее напряжение в шутку. Это проявилась в нем не трусость, а твердая уверенность, что подобных женщин стремительным натиском не завоевывают, и что битва за нее, если он когда-нибудь решится, будет длительной и даже с непредсказуемым финалом. Поэтому лучше все оставить в том положении, в котором они теперь находились. Тем более что и Валентина, как успел отметить про себя Александр Борисович, посматривала на них уже с некоторой удивленной ревностью. И это был не самый лучший вариант в том случае, если бы Саша, как звала его по старой памяти Валентина, решился бы продолжить свое наступление, даже не форсируя событий.
Но еще он понял, что Катя, судя по стремительным огонькам, посверкивающим в ее темных глазах, была бы вовсе не прочь познакомиться поближе со старым знакомым семьи Ванюшиных. Интонации ее волшебного голоса, — профессионально поставленного, разумеется, — слышал он, становились все более глубокими и страстными. Это показалось бы в иной ситуации просто странным, но он будто влюблялся в ее голос, который его попросту завораживал.
Нечто подобное, между прочим, он, не так и давно было дело, уже испытывал. В Новороссийске это случилось, куда он сбежал после серьезной ссоры с женой, и где познакомился с доктором-кардиологом, прелестной дамой, лечившей его тетку. И там тоже поводом для сумасшедшей влюбленности оказался совершенно, надо сказать, волшебный голос не менее обаятельной, чем Катерина, женщины. Но та, которую звали Линой, проявила настоящую мудрость, сумев объяснить буквально очумевшему от любви к ней Саше, что ничего путного, кроме именно мимолетной влюбленности, у них не получится. Она была замужем за моряком дальнего плавания, которого не любила, а про Сашиных жену и дочь она слышала от него же самого. Так вот и расстались, бесконечно влюбленными друг в друга, одномоментно счастливыми, и каждый покорно унося в душе свою неутоленную тоску…
Еще накануне Катя рассказала своему шефу о ночном происшествии, но главным образом о хамских предположениях наглого «пинкертона» и своей непосредственной реакции. Шеф в отличие от нее серьезно оценил ситуацию: он был в курсе начатого в городе расследования «громкого» убийства Неделина, а над предположением следователя хотя и расхохотался, настолько оно было нелепым, но и задумался о возможных последствиях. Он посоветовал Катерине немедленно принять меры, чтобы заранее обезопасить себя от всякого рода наветов и сплетен, обвинений и прочего. И тут же предусмотрительно подписал приказ о ее отпуске — со вчерашнего дня. С чем девушка и улетела в Москву, никого не предупредив из подруг, как прежде обычно делала.
Впрочем, за своих коллег на телевидении она не беспокоилась, да и шеф пообещал при первой же возможности публично «дать наотмашь» всяким фантазерам из прокуратуры.
Естественно, что Турецкий немедленно помчался к Ванюшиным, на Ленинский проспект, вызвав в душе своей верной помощницы очередную бурю эмоций. «Вот так, — убеждала себя Аля, — готов за первой же юбкой — хоть на край света! А говорит-то как?! Как уверяет в своей преданности?!» И без конца повторяла про себя чужую горькую фразу: «Все мужики подлецы, им бы своего добиться, им лишь бы цветочек сорвать…»
Катя, что сразу понял Александр Борисович, действительно стоила, выражаясь «культурным языком», мессы в Париже. Совершенно очаровательная молодая женщина, в меру рыжеватая, с милейшими веснушками на курносом обаятельном лице, — типичная среднерусская красавица из прошлых еще времен. Теперь понятно, почему на своем телевидении она пользуется такой широкой популярностью. Улыбка ее завораживала, а серьезное выражение, появлявшееся на лице, делало Катю комически строгой: ну, кто поверит, что эта кошечка действительно так уж строга с симпатичными мужчинами? Словом, как говорится, нет слов. Но по сравнению со старшей сестрой она тем не менее проигрывала: Валя казалась неприступной и потому более желанной.
Турецкий все равно растаял. Он успел заметить, что не вызвал у младшей сестры ни подозрения, ни, что было бы гораздо хуже, неприятия. Зато убедился, что Валя, называя себя слабым подобием младшей сестрицы, попросту лукавила, может быть, для того, чтобы посильнее заинтриговать его этим делом, представив Турецкому свою сестру в качестве некоей награды «за смелость». Слабым ветерком просквозило в душе Александра Борисовича мгновенное воспоминание о ревнивой Алевтине, — появилось и растаяло. Само собой понятно, что от него требовалось, помимо расследования покушения, еще и защитить Катю от любых нападок дураков! Вот прямо сейчас же, не отходя, что называется, от стола, который накрывала к чаю Валентина, бросая на него такие взгляды, от которых у него мурашки бежали по спине. Взгляды-ожидания, взгляды-обещания, — это, что ли, черт возьми!.. И еще — взгляды-предостережения. Такая вот богатая гамма чувств.
Но ощущения ощущениями, а о деле никогда не забывал Турецкий. И он попросил Катю рассказать максимально подробно обо всей этой истории в Краснополе, поскольку из докладных Германа Ванюшина в Генеральную прокуратуру на имя Меркулова, которые накануне дал ему для ознакомления Костя, уже имел представление, правда, слишком общее, о том, что происходит в городе. Гера знал, конечно, больше, чем сообщал в Москву, и именно этих знаний не хватало Турецкому, чтобы определить для себя хотя бы предварительные подходы к расследованию, которое, без всякого сомнения, придется начинать заново, ибо сам Ванюшин в ближайшее время ничем не сможет помочь. А что придется работать по полной программе, в этом он не сомневался. Иначе в Геру бы не стреляли, а просто «хорошо» предупредили, и никаких контрольных выстрелов тоже не прозвучало бы в ночной тишине.
Рассказ Кати основывался не на ее собственных знаниях вопроса, а, скорее, на тех сведениях, точнее, фактах, в которые ее посвятил сам Гера.
Во-первых, что было немаловажно, наблюдение за собой он обнаружил едва ли не на следующий день после своего приезда в город. Еще в конце осени это было. Но сказал он об этих «хвостах» только Кате, у которой и остановился, чтобы избавиться от гостиничных подглядываний и «прослушек». По собственному опыту он давно знал, что без предварительной тщательной проверки с помощью специальной аппаратуры ни в одной гостинице гостю из Москвы «открывать рот» вообще категорически не рекомендуется. А в данном случае еще у вагона, на перроне вокзала, его стали настойчиво убеждать поселиться в лучшем отеле города, где ему будут обеспечены в буквальном смысле все необходимые условия для приятного проживания, ибо все от него ожидали решительных и скорых действий. Произносимые пассажи казались бы издевательскими, если бы не предельно серьезные выражения лиц встречающих коллег. Что они, эти работники областной прокуратуры, имели в виду, Герман, конечно, догадывался. И тем вернее был его отказ в пользу родственницы, проживавшей в Краснополе. Они поскучнели: очевидно, наказ руководства был жестким, а они не справились уже с первым заданием.
Но это были в самом деле только первые шаги местных лиц, «кровно заинтересованных» в установлении истины. И немного позже, но в тот же день, ему, отказавшемуся якобы от прямого сотрудничества с властью, «подбросили» многозначительный «подарок».
Когда Ванюшин поставил местных деятелей в известность, что желает прямо сейчас же, не заезжая к родственникам, встретиться и переговорить, если это возможно, с пострадавшим Неделиным, с его желанием согласились, правда, неохотно. Стали звонить в городской госпиталь, где лежал в отдельной, разумеется, палате пострадавший от взрыва бомбы, прикрепленной к днищу его автомобиля, «пивной король» — все его так прямо и называли, словно в насмешку, — и выяснять, сможет ли тот принять сегодня у себя следователя, прилетевшего из Москвы? Выясняли долго и пространно: то главного врача не было на месте, то лечащего врача, то дежурной медсестры, то руководителя службы безопасности, обеспечивающего охрану своего шефа. Но, наконец, получили разрешение, хотя, в чем состояла трудность, Герман так и не узнал, не понял. Да, состояние «короля» было средней тяжести, но он оставался в сознании и оказался способным отвечать на вопросы следователя без угрозы для своей жизни. Короче говоря, пока торговались да выясняли, случилось непоправимое. Каким-то таинственным образом, минуя охранника, как позже выяснилось, «отошедшего» на одну минутку в туалет, в палату проник киллер. Он и застрелил бизнесмена Неделина из пистолета с глушителем, который, верный своему «творческому призванию», убийца там и оставил, лежащим сверху, на одеяле покойника. Естественно, что «работал» киллер в перчатках, пальцевых отпечатков, да и никаких иных следов после себя не оставил, а оружие было признано экспертами «незасвеченным». Это было Ванюшину, прибывшему сюда со своим, никому не нужным расследованием, серьезным предупреждением. Вдова же ведь не требует установления истины! Да и зачем ей? Как говорят в предгорьях Кавказа, когда серьезные мужчины беседу ведут, женщине нечего среди них делать. Ей оставлено покойным мужем достаточно денег для безбедного существования! А всем остальным занимается местная прокуратура. Зачем ей московские «варяги»?
Вот таково было мнение многих из тех, с кем позже привелось встречаться московскому следователю. И это уже были не намеки, а прямые предупреждения: не суй ты нос в это дело! А он продолжал расследование. Опрашивал свидетелей взрыва, охрану, пропустившую убийцу в палату, просматривал и изучал документы, касавшиеся производственной деятельности предприятий, принадлежавших Неделину. Короче, надоел всем своим выверенным занудством. И вот — новый результат…
Случайные свидетели говорили, что стрелков было двое, и они уехали на машине, стоящей снаружи арки ворот — наготове, другими словами. То есть покушение на Ванюшина было организовано по всем правилам киллерского искусства. Вот только с оружием оплошали, может быть, хотели действительно перевести стрелку со служебной деятельности следователя на какую-нибудь бытовщину, типа мести влюбленного в Катерину неудачника из «новых русских». И пока, получается, именно на эту версию и «клюнул» следователь прокуратуры. Или ему она была предложена вышестоящим начальством? Но, так или иначе, а разыграл Нарышкин эту версию, как по нотам: уверенно и нагло. Такая вот вчера история приключилась…
А сегодня, совсем, можно сказать, недавно, два часа назад, Валентина звонила матери в Краснополь и поинтересовалась, как в городе развиваются дальнейшие события. Услышанное воистину потрясло ее, о чем она и рассказала Катьке, сидевшей рядом с ней во время телефонного разговора.
Утром Ксении Александровне позвонил следователь прокуратуры, как он представился, и не попросил, а потребовал позвать к телефону гражданку Молчанову Екатерину Андреевну. Мать, уже предупрежденная Катей, знала, что отвечать. Нет дома, а куда ушла спозаранку, не доложилась. Следователь все тем же требовательным тоном велел передать Екатерине Андреевне, что она должна сегодня до двенадцати дня, если не желает служебных неприятностей, явиться в прокуратуру для допроса в качестве свидетельницы по делу о причинении тяжкого вреда здоровью гражданина Ванюшина. В случае ее отказа, по отношению к ней будут приняты санкции. И мать покорно согласилась передать: как только, так сразу. А сама тут же перезвонила на Катин мобильный. Дочь находилась в кабинете главного редактора программы и ответила, что ею уже предприняты встречные меры. После чего на машине шефа она вернулась домой за собранным с вечера чемоданом, а оттуда — прямо в аэропорт. Так и получалось, что при всем желании Ксения Александровна, находившаяся в момент отъезда дочери в отпуск, в соседнем с домом магазине, ничего передать ей не смогла, не успела. А если им надо, то пусть сами ее ищут и сообщают. И где она остановится в Москве, тоже неизвестно. Вряд ли у сестры, поскольку та собралась уже лететь сюда, к мужу. Возможно, у кого-нибудь из московских подруг.
Следователь позже перезвонил, узнал об отъезде Екатерины Андреевны и был страшно недоволен, прямо-таки обескуражен. Он снова пообещал Ксении Александровне, что применит какие-то свои санкции, но все это было, очевидно, очередной «страшилкой», поскольку никто у Кати подписки о невыезде не требовал. Значит, они сами оказались дураками. И уж этого шеф пообещал им не спускать, пусть только позвонят к нему, он им в ближайших же вечерних новостях преподнесет нежелательный сюрприз. Распоясались, понимаешь, законники…
Турецкому рано было высказывать какие-то собственные предположения, ему требовалось хотя бы взглянуть в глаза этому Нарышкину, и, значит, надо срочно лететь в Краснополь, не откладывая дела в долгий ящик. А делать этого страшно не хотелось, будто он что-то важное упускал в своей жизни. Впрочем, он уже знал, что именно. Валя, как он видел, была недоступна, а вот Катя его просто очаровала. Да и сама она, видя внимание, с которым ее слушал Александр Борисович и мягко задавал свои вопросы, не выходящие за рамки «светского» приличия, словно бы проникалась к нему доверием и оттого становилась все обворожительней. Голова у Турецкого шла кругом, но он сумел сообразить, что флирт, каким бы опасным он ни казался, флиртом и остается. И чтобы не оказаться в дураках, иной раз надо просто снизить накал интимности, перевести нарастающее напряжение в шутку. Это проявилась в нем не трусость, а твердая уверенность, что подобных женщин стремительным натиском не завоевывают, и что битва за нее, если он когда-нибудь решится, будет длительной и даже с непредсказуемым финалом. Поэтому лучше все оставить в том положении, в котором они теперь находились. Тем более что и Валентина, как успел отметить про себя Александр Борисович, посматривала на них уже с некоторой удивленной ревностью. И это был не самый лучший вариант в том случае, если бы Саша, как звала его по старой памяти Валентина, решился бы продолжить свое наступление, даже не форсируя событий.
Но еще он понял, что Катя, судя по стремительным огонькам, посверкивающим в ее темных глазах, была бы вовсе не прочь познакомиться поближе со старым знакомым семьи Ванюшиных. Интонации ее волшебного голоса, — профессионально поставленного, разумеется, — слышал он, становились все более глубокими и страстными. Это показалось бы в иной ситуации просто странным, но он будто влюблялся в ее голос, который его попросту завораживал.
Нечто подобное, между прочим, он, не так и давно было дело, уже испытывал. В Новороссийске это случилось, куда он сбежал после серьезной ссоры с женой, и где познакомился с доктором-кардиологом, прелестной дамой, лечившей его тетку. И там тоже поводом для сумасшедшей влюбленности оказался совершенно, надо сказать, волшебный голос не менее обаятельной, чем Катерина, женщины. Но та, которую звали Линой, проявила настоящую мудрость, сумев объяснить буквально очумевшему от любви к ней Саше, что ничего путного, кроме именно мимолетной влюбленности, у них не получится. Она была замужем за моряком дальнего плавания, которого не любила, а про Сашиных жену и дочь она слышала от него же самого. Так вот и расстались, бесконечно влюбленными друг в друга, одномоментно счастливыми, и каждый покорно унося в душе свою неутоленную тоску…