Незнанский Фридрих Евсеевич. Я убийца

Незнанский Фридрих
Я убийца

   Фридрих Евсеевич Незнанский
   Серия "ГОСПОДИН АДВОКАТ"
   Я убийца
   (2000)
   Глава 1.
   Потом ввели подсудимого.
   Зал привычно обернулся в его сторону.
   Плюгавый мужичок жалко улыбался охранникам, которые через решетку снимали с него наручники.
   - Сядь, - сказал ему один охранник. И мужичок послушно шлепнулся на скамейку.
   Его судили за воровство. Ночью мужичок взломал хлебный киоск и утащил оттуда мешок белых черствых батонов. Зачем он это сделал, мужичок так за все время следствия, а теперь и суда, объяснить не смог.
   - Пьяным бывши, - говорил он косноязычно. - Мало припоминавши был.
   Ему грозило что-то незначительное, ну год, другой, а то и штрафом отделается. Но мужичок воспринимал суд очень серьезно. Наверное, он первый раз в жизни вообще попал в центр внимания стольких важных и деловых людей.
   К этому моменту должно было случиться главное в суде - приговор. Суд совещался недолго, все было ясно как божий день, сейчас человек в черной мантии займет свое место под гербом России и скажет, как дальше потечет жизнь плюгавого мужичка.
   Народ в зале был, но интересовал его вовсе не подсудимый, они ждали следующего заседания, которое начнется сразу же после этого, а там уже будет поинтереснее и пострашнее, а пока, от нечего делать, чтобы не болтаться по обшарпанным коридорам районного суда, люди решили скоротать время здесь.
   Среди скучающей публики, которая развлекалась разговорами и даже поеданием бутербродов, не было ни одного, кто бы хоть как-то переживал за судьбу подсудимого. Даже его адвокат, уставшая пожилая женщина с потрепанным портфелем, вовсе не пыталась утешить своего подзащитного, как это происходит в американском кино или на наших процессах, где гонорары адвокатам исчисляются в десятках и даже сотнях тысяч долларов, а уткнулась в журнал "Хозяюшка" и шевелила губами над статьей о домашних соленьях и вареньях.
   Словом, было до ужаса обыденно и серо.
   Только в самом углу, никем не замеченный, сидел парень в черной куртке, уткнувшись в собственные ладони. Со стороны могло показаться, что парень спит. Он единственный не повернулся, когда ввели подсудимого. Но если бы кто-то пригляделся к нему внимательнее, увидел бы, что парень вовсе не спит. Плечи его изредка вздрагивали, волна дрожи пробегала по всему телу, и парень издавал еле слышный стон, вернее, даже не стон, а просто тяжкий вздох. В проходе между стульями у ног парня лежал обыкновенный полиэтиленовый пакет. Иногда парень быстро склонялся к этому пакету, раскрывал его и секунду смотрел внутрь. Могло даже показаться, что у него там живое существо и парень боится, что оно прогрызет пакет и сбежит. Но в пакете ничего не шевелилось. Вообще со стороны пакет выглядел пустым. И если там что и могло быть, то явно не продукты, даже не книга или тетрадь, а в крайнем случае авторучка.
   Даже когда парень склонялся к пакету, лицо его разглядеть было невозможно, хотя он специально не прятался. Просто движение его к пакету и обратно было настолько стремительным, что глаз ничего не успевал заметить.
   Подсудимый робко попытался привлечь внимание своего защитника, но та даже не обернулась, только досадливо махнула рукой через плечо. Подсудимый приподнялся с места, но охранник тут же гаркнул на него:
   - Сидеть!
   И мужичок снова послушно плюхнулся на скамейку.
   Ему было страшно и тоскливо. Но не из-за ожидавшегося приговора. Мужичок о себе совсем не думал. Жизнь его в последнее время была из рук вон. Ночевал где придется, даже пару раз на улице. Квартиру свою он давно продал, правда с отсрочкой выселения. Деньги разлетелись за полгода друзей оказалось у мужичка вдруг так много, что он и не всех мог припомнить по именам. Пили, ели, водили каких-то женщин, ночевали у него, но ровно до тех пор, пока одним прекрасным или, скорее, ужасным днем мужичок не понял, что денег не осталось ни копейки. Друзья испарились, как вода на горячей сковороде. Быстро и бесследно. А потом стали вдруг приходить, особенно по ночам, какие-то здоровенные мужики и сначала по-хорошему, а потом все строже говорить мужичку:
   - Сгинь. Освободи жилплощадь.
   - А куда же я пойду? - наивно вопрошал мужичок.
   - Найдешь себе что-нибудь, - утешали гости.
   А потом один раз избили его. И мужичок из дому сбежал. Все-таки друзья у него были, несколько раз он ночевал в их домах. Потом двери перед ним даже не открывали.
   И тогда мужичок понял, что хочет есть.
   Он просил подаяния на улице, но давали мало, к тому же снова появились здоровенные мужики, правда уже другие, снова избили, приговаривая:
   - Не лезь на наш участок.
   Мужичок пошел к себе домой, но там уже жили люди, которые его, разумеется, на порог не пустили, а пригрозили вызвать милицию. Он попросил у них хотя бы кусок хлеба, но ему не дали. Вот тогда он разбил стекло ларька и унес мешок батонов. Два из них он успел съесть. Тут его и подобрали милиционеры. Эти тоже избили его до полусмерти. И посадили в "обезьянник", где мужичка снова били.
   Он надеялся, что хуже не будет, поэтому к предстоящему приговору относился спокойно. Боялся только, что не посадят, а заставят платить штраф. Денег у него никаких не было.
   Поэтому тревожило мужичка что-то совсем другое. Эта тревога исходила не от двери, за которой скрылся судья с заседателями, а вовсе даже с другой стороны - из зала. Мужичок оглядывал собравшихся незнакомых людей, но им не было до него никакого дела. Вот мужичок и терялся, чего ж ему так страшно? Он хотел спросить об этом у адвоката, но та отмахнулась. Поэтому мужичок обиженно вздохнул и стал кусать ногти.
   - Прошу встать, суд идет, - сказала секретарь суда.
   Люди шумно поднялись. И только в этот момент мужичок понял, от кого исходит пугающий его ужас. Единственный человек в зале не поднялся - парень в заднем ряду. Парень этот сидел в зале уже давно, а мужичок так и не смог рассмотреть его лица.
   Поэтому, когда судья, степенный мужчина с красивой шапкой седых волос, зачитывал приговор, мужичок смотрел вовсе не на него, а на парня в заднем ряду.
   Только когда решетчатая дверь загона отворилась с лязгом и охранник сказал лениво:
   - Выходи, свободен, - мужичок понял, что его выпускают, что он может идти на все четыре стороны.
   И мужичок вышел, наткнулся на адвоката, которая что-то спросила у него, а он даже не понял. Он все смотрел на парня. И теперь уже не отрываясь.
   Парень встал. Подхватил с пола свой полиэтиленовый пакет - мужичок впервые увидел его лицо - и быстро, бочком-бочком, двинулся к судейскому столу.
   Мужичок заметил, что руки у парня были в перчатках. Почему-то сразу же захотелось крикнуть, но у мужичка словно ком застрял в горле. Он ошалело смотрел на то, как парень пробился к уходящему судье, сунул руку в пакет, вынул оттуда что-то тонкое и блестящее, потом другой рукой сзади взял судью за его седую копну, с силой запрокинул голову к себе и блестящим тонким предметом мощно чиркнул судью по горлу.
   Только здесь мужичок закричал. Потому что кровавые брызги разлетелись во все стороны, голова судьи запрокинулась, а тело стало медленно заваливаться на первый ряд стульев.
   Все обернулись на крик мужичка, и никто не заметил, как парень снова быстро, снова бочком прошел к выходу, даже задев мужичка локтем, и выскочил на улицу.
   И только тогда люди обернулись к упавшему телу.
   Лужа крови стремительно растекалась по полу. Ее было так много, что казалось удивительным, как она уместилась в одном человеке.
   У мужичка схватило сердце, и он тоже упал, но на него, конечно, никто уже внимания не обращал...
   Глава 2.
   Юрий Гордеев, член Московской городской коллегии адвокатов, проснулся под трамваем.
   Первые несколько секунд он сумасшедшими глазами смотрел на тяжелые колеса, холодные рельсы и считал, что все это ему снится. Решил перевернуться на другой бок, чтобы дурной сон прошел и он увидел бы что-нибудь приятное - море, лес, грибы или хотя бы друзей.
   И мысль и ощущение сошлись в одну секунду. Во-первых, он больно ударился головой о какую-то железяку, торчащую из-под днища трамвая, а во-вторых, он вспомнил, что вчера с друзьями зачем-то они решили после бурной пьянки прогуляться по городу и забрели в трамвайное депо. Забрести в трамвайное депо довольно сложно - ворота, забор, сторожа, наконец. Но, как говорил Александр Дюма, ангел-хранитель витает над пьяными и влюбленными. Юрий и его друзья почему-то проникли сюда, в депо, без всяких преград.
   Потом было какое-то безобразие, кажется, они пытались водить трамваи, наверное, хотели устроить трамвайные гонки, но, к счастью, у них ничего не вышло. Кажется. Или вышло?
   Нет, наверное, все-таки никаких гонок не случилось, а то Гордеев проснулся бы в отделении милиции в лучшем случае, а в худшем - в реанимации. А так он лежит под трамваем в луже солидола и пытается вспомнить вчерашний вечер.
   - Стыдно, - сказал Гордеев сам себе и не узнал собственного голоса. Это был какой-то протухший, сиплый, мерзкий голос бомжа с Казанского вокзала. - Противно, - заключил Юрий и стал выползать из-под железных колес. Сейчас ему только не хватало попасть в руки трамвайщиков и объяснять им, как он здесь очутился, показывать документы и вообще выдавать себя за честного человека.
   В самом деле Гордеев был честным. Именно из-за его честности вчера и состоялась грандиозная пьянка. Накануне он выиграл в суде дело, в котором была масса подводных течений, рифов и прочих мин. На каком-то этапе некие доброжелатели посоветовали ему просто дать следователю на лапу. Но Гордеев в силу своей исключительной честности и не менее исключительной для людей его профессии брезгливости никаких взяток давать не стал. Он сам довел дело до конца, его подзащитному удалось отделаться всего годом условно, за что этот подзащитный и заплатил Гордееву аж тысячу долларов США. А как раз накануне суда Гордеев узнал, что за следователем, который вел дело, была установлена негласная слежка в рамках операции "Чистые руки". Поэтому, заплати Гордеев следователю взятку, сидели бы они оба рядом с подзащитным в уютной камере Матросской Тишины или Лефортово.
   Следователь этот тоже отблагодарил Гордеева, принес две бутылки коньяка и чуть не руки целовал. Его даже не волновало, что Гордеев в суде, по сути говоря, выиграл, то есть вставил этому следователю перо в задницу.
   Правда, как теперь с трудом соображал Юрий, коньяк тот был какой-то левый. Не так уж они много вчера выпили. Всего три бутылки на пятерых крепких мужиков. Но развезло всех безобразно.
   Гордеев знал, что сотрудники наших правоохранительных органов кое-где порой изъятую паленую водку или коньяк вовсе не разбивают картинно перед телекамерами, а пускают в оборот, но уж если не сами на этом греют руки, то ящик-другой прихватить для личных нужд не считают зазорным. Видать, коньяк был как раз из такого ящика.
   Все это Юрий вспомнил, ползя по-пластунски к забору трамвайного депо. Забор этот теперь казался Юрию непреодолимым. Тем более что где-то совсем рядом раздавались голоса.
   И все же Юрий дополз до забора и даже попытался на него влезть. Увы. Ни руки, ни ноги Гордеева не слушались. Они жили сами по себе, а Юрий где-то в другом измерении.
   Юрий присел у забора и глубоко задумался. Собственно, особых проблем не было: в кармане лежало как минимум девятьсот долларов США, оставшихся после вчерашнего гонорара. За такие деньги его довезут до самого дома и даже на руках внесут в квартиру.
   Юрий уже собирался позвать кого-нибудь, чтобы воплотить этот шикарный план, как обнаружил, что никаких денег в кармане нет. Ни долларов США, ни рублей РФ, ни копейки. Это было уже совсем грустно. Куда пропали деньги, Юрий так и не вспомнил. Он сидел и тосковал. Вчерашняя эйфория сменилась сегодняшней трагедией. Дело в том, что денег не было не только в карманах Юрия. Их не было дома, не было на книжке, да и самой книжки не было, как не было кредитной карточки и счета в Швейцарском банке. Зато было много долгов, которые Юрий как раз и намеревался вернуть сегодня. Впрочем, сидеть и тосковать было бессмысленно. Гордеев уже разрабатывал план медленного, но верного отползания до центральных ворот, а там по улице до своего дома, как увидел, что к ближайшему от него трамваю подбежала девушка в синенькой косынке и ловко вспрыгнула в кабину. Руки и ноги Гордеева не слушались, но ум-то ему никогда не отказывал.
   Последними усилиями воли он поднялся на ноги, доковылял до открытых дверей трамвая с девушкой и упал на сиденье.
   Ему повезло, трамвай выехал из депо и пошел по маршруту как раз мимо дома Юрия.
   Через полчаса он уже отмокал в ванной, пытаясь одновременно набрать номер телефона хотя бы одного из вчерашних своих гостей. Но никто из них трубку не поднимал. Может быть, все они еще почивали под трамваями, как давеча сам Гордеев. Отчаявшись дозвониться, Юрий бросил телефон и взялся за губку, когда аппарат зазвонил сам.
   - Да, - прохрипел Гордеев и снова подумал, что с таким голосом ему месяц надо сидеть дома и на людях не показываться.
   - Простите, это Гордеев?
   - Он.
   - Меня зовут Вадим Викторович. Фамилия Локтев. Мне вас порекомендовал Антоненко. Помните такого?
   В этот момент Гордеев вообще мало что помнил, но Антоненко он не забывал никогда.
   - Бориса?
   - Бориса.
   - Помню.
   - Так вот, господин адвокат, у меня проблема. Не могли бы мы встретиться?
   Гордеев тяжко, но беззвучно вздохнул. Сейчас бы он с удовольствием послал куда подальше и Антоненко, и его протеже, но вспомнил, что в кармане пусто, а жить на что-то надо и надо, в конце концов, отдавать долги.
   - А что за проблемы? - выговорил Юрий.
   - Имущественный спор, - деловито ответил собеседник.
   - О чем речь?
   - О кино.
   - То есть?
   - О кино. Приезжайте, поговорим. Но лучше бы сегодня. Или мне приехать к вам?
   - Да, знаете ли, лучше вы ко мне, - обрадовался Юрий.
   - Хорошо. Когда?
   - К двенадцати вас устроит?
   - Вполне.
   И трубку положили, не спросив даже адреса.
   А, ну да, Антоненко...
   С Антоненко у Юрия была большая и сильная история.
   Впрочем, сейчас Юрий о ней вспоминать не хотел. Ему бы сейчас собраться с самыми первостепенными мыслями, чтобы встретить клиента во всеоружии.
   Имущественный спор - это всегда, в общем, неплохие деньги. Из-за мелочей люди судиться не станут. Но и возни будет много: обе стороны нанимают лучших адвокатов, борьба идет не на жизнь, а на смерть. Во всяком случае, у Юрия уже так было один раз - истец не выдержал напряжения и помер перед самым оглашением решения суда. Выигрышным, между прочим, решением. Вот тогда Юрий уже в который раз убедился - все суета, все тщета.
   К двенадцати часам Гордеев был побрит, благоухал одеколоном "Эгоист" и даже мог собирать лоб в морщины, симулируя задумчивость. Все-таки коньяк был какой-то диверсионный. Никак не отпускал, сволочь.
   Но Юрий придумал, как выйти из положения. Он приготовил магнитофон, решив, что запишет весь разговор с клиентом на пленку, а потом, когда мысли перестанут беспробудно спать, прослушает все и все поймет.
   Ровно в двенадцать в дверь позвонили.
   Юрий открыл и замер. Поначалу ему показалось, что, вместо того чтобы распахнуть дверь, он включил телевизор. Лицо человека, который стоял на лестничной площадке, было до неприличия знакомо, знаменито, известно. Это был кинорежиссер, мелькавший по всем каналам в разнообразных программах о кино. Его наверняка можно было бы назвать классиком кино, если бы Юрий видел хотя бы один фильм Локтева. А так, скорее, это был классик разговоров о кино. Что в нашей стране, очевидно, уже одно и то же.
   - Господин Гордеев? - осведомился классик.
   - Да. А вы Вадим Викторович? - сделал вид Юрий, что гостя не узнал, что вообще телевизор не смотрит.
   - Можно просто Вадим.
   - Можно просто Юрий, - ответил любезностью на любезность Гордеев. Проходите.
   Локтев выдвинул вперед свой атташе-кейс и вошел в квартиру, словно ледоход.
   Они устроились в гостиной, которая была по совместительству спальней и кабинетом. У Гордеева, собственно, была однокомнатная квартира. Да, это не очень похоже на быт адвокатов, но Гордеев и не был похож на людей этой уважаемой и очень прибыльной профессии.
   Локтев устроился в кресле, а Гордеев, незаметно включив магнитофон, сел напротив и подпер щеку кулаком.
   - Слушаю вас.
   Локтев открыл кейс и достал оттуда бумаги.
   Этого еще не хватало. Разбираться сейчас в бумагах у Гордеева не было ни сил, ни желания.
   - Вы могли бы рассказать мне своими словами, - попросил он, - а документы я посмотрю потом.
   - А это не документы, - улыбнулся Локтев.
   Он передал Гордееву бумаги, которые оказались фотографиями.
   - Что это? - спросил Гордеев, удивленно рассматривая фотографии, на которых знаменитые актеры были в каких-то странных костюмах.
   - Это - кино, - сказал Локтев. - Так сказать, рабочие моменты.
   - Кино?
   - Да. "Отелло", с вашего позволения.
   - "Отелло"?
   - Ага, Вильяма, нашего, Шекспира, - процитировал известную комедию Локтев.
   - Интересно, - сказал Гордеев, чтобы хоть что-то сказать.
   - Вот об этой картине и речь.
   - Да-да, - сказал Юрий, откладывая фотографии и снова подпирая ладошкой щеку.
   - Я режиссер-постановщик картины. А материал, то есть отснятую пленку, продюсеры мне не отдают.
   - Мгм.
   - Вот я и хочу восстановить справедливость.
   - Ясно.
   Гордеев перестал подпирать рукой щеку, потому что понял, что сейчас просто уснет.
   - Собственно, это и все, - сказала Локтев, укладывая в кейс фотографии. - Все документы - договора, контракты, соглашения - я отксерил, оставляю вам. - С этими словами он вынул из кейса другие бумаги и положил перед Гордеевым на стол. - Вы почитайте. Там, кажется, есть зацепочки.
   - Отлично.
   - А по поводу гонорара... Десять процентов от суммы вас устроят?
   - М-м-м, - неопределенно промычал Юрий, не справляясь с потоком информации.
   - Фильм стоил десять миллионов долларов, - пояснил режиссер.
   - Э-э...
   - Ну хорошо, пятнадцать, но это предел.
   - А-а...
   - Семнадцать, - рубанул воздух режиссер. - Двадцать процентов аванса и остальное по завершении дела. - Он снова полез в кейс и выложил на стол довольно внушительную пачку долларов.
   Гордеев уронил голову. Случайно, но этот жест был воспринят режиссером как полное согласие.
   Он тут же извлек из кейса новую бумагу и подвинул к Гордееву. Это был договор.
   - Тогда подпишите.
   О, если бы это было возможно!
   Гордеев тоскливо посмотрел на Локтева, а тот улыбнулся, снова нырнул рукой в свой кейс и достал бутылку.
   - Это спирт, - сказал он. - Помните, как учил лечиться Воланд?
   Через десять минут договор был подписан.
   И вообще жизнь стала налаживаться.
   Глава 3.
   ...Он плачет как маленький ребенок, которого отшлепали. Громко, со слезами, со страхом и с надеждой оглядываясь по сторонам.
   А я не плакал. Потому что если плакать, то они сразу увидят, заметят тебя и тоже начнут обижать.
   А этот все продолжает плакать. Двое держат его за руки, двое за ноги, а один... Это больно, это очень больно, я знаю. Меня самого так таскали на двор три дня и в очередь по пять человек... по пять этих... ну внешне они похожи на людей, даже очень. Даже, наверное, они люди и есть. Но я не плакал, честно, совсем не плакал...
   Я сижу в самом темном углу моей темницы, моей крепости, и стараюсь не обращать внимания. Стараюсь не видеть и не слышать. Потому что этого нельзя видеть, нельзя слышать, нельзя знать. Потому что это не происходит на самом деле. Просто этот мир дал какой-то сбой, разладился на какое-то время, Бог перестал следить за нами и отошел куда-то по своим делам. И все, как маленькие дети, принялись шалить. Оделись в какие-то страшные костюмы, стали играть в злых разбойников, хватать то, что не положено, делать то, что запрещено, бегать, где нельзя. Но это ничего, это пусть. Вот скоро Бог вернется и все опять станет на свои места. А пока главное - перетерпеть, не играть с ними в их игры. Потому что это нельзя, потому что за это обязательно накажут. И того, который ходит за дверью и смеется, накажут, и тех, которые держат за руки Женьку, и тех, которые его за ноги держат. Ему же больно, неужели они не слышат? А разве мама не учила, что никому никогда нельзя делать больно? Вот за это и накажут...
   Кажется, перестал плакать. Вот сейчас его приведут сюда. Главное - не попасть под кинжал яркого солнечного света, который полоснет по полу, когда откроют дверь. Если попадешь - больно стеганут стальным тросом и будет потом долго болеть. У меня до сих пор болит нога. Вот тут, вот синий рубец. Это еще он заживает, а пару дней назад... Они всегда хлещут, если попадешь под луч солнца.
   Гремит замок снаружи. Я быстро прыгаю в самый угол и прячусь за кучей соломы. Вот по стене полоснуло светом, вот он глухо упал на пол, и вот громыхнула щеколда снаружи. Теперь можно тихонько выбираться. Немножко полежать не шевелясь и тихонько выбираться...
   - Суки, мрази, всех порву... Порву всех, мрази... Суки, с-суки...
   Женька тихо лежит на полу, скрючившись, как будто он еще в маме, и скулит. Когда нам плохо, мы всегда вот так вот подожмем коленки и притворяемся, будто нас еще нет здесь. Как будто это все начнется только потом...
   - Поесть не принес? - Я наконец выбираюсь из соломы.
   Нас не кормили уже три дня. А может, тридцать. Тут у времени нет счета. Потому что Бог ушел и забрал время с собой.
   Женька натягивает штаны и, всхлипывая, застегивается. Старается не смотреть. Ему стыдно. А я вот считаю, что этого нечего стыдиться. Стыдиться сейчас вообще незачем. Бог ведь ушел, - значит, можно не стыдиться. Главное сейчас - выжить. А уж потом, когда Он вернется...
   Нет, сегодня нам поесть, наверно, так и не принесут. Уже самый разгар дня, значит, и на работу не поведут, пасти их стада и возделывать их сады. Значит, и там не удастся поесть. Значит, нужно забиться в угол и спать до завтра. Спать, спать, спать.
   Но заснуть так и не получается. Потому что дверь опять начинает греметь и опять кинжалом по земле. И вталкивают еще одного.
   Его лицо еще не обросло. И лицо хоть все и в крови, но еще круглое. И мышцы на руках все еще мощные. Значит, он недавно из того мира. Значит, не будет нам покоя.
   - Эй... - тихим хриплым голосом зовет он. - Эй, есть кто живой?
   Мы с интересом смотрим на его рваную одежду. Серый свитер и потертые рваные штаны. Но ботинки наши. Значит, уже успели где-то переодеть.
   - Мужики, вы чего? - Его глаза наконец привыкли к темноте, и он разглядел меня и Женьку.
   - Ты нам поесть принес? - Женька перестал плакать и теперь тоже с интересом смотрит на него.
   - Чего? Откуда? - Он куском рукава вытирает разбитую бровь. - А вы тут давно уже?
   Ему страшно, он еще не понял, как очутился в этом мире и вообще что это за мир. Он с ужасом оглядывается, щупая на прочность стены и запоры. Он еще не понимает, что это наша крепость, что это единственное наше убежище. От них.
   - Эй, вы че? Чего вы молчите? - Он наконец делает первый шаг, вливаясь тем самым в пространство темницы. - Меня Эдик зовут.
   Гремит замок, и мы мигом бросаемся по углам. А Эдик не бросается, потому что еще не знает. И в следующий миг с воплем падает на землю. И катается по ней, и кричит, и хватается за плечо.
   - Тише, не кричи! - Женька подскакивает к нему и тянет в угол. - Не кричи, а то еще хуже будет. Сейчас они вернутся и...
   - Да пошел ты, крыса! - Эдик бьет его ногой, и Женька падает. - Чем это они?! Звери, гады! Да я вас голыми руками душил! И вас, и сучек ваших, скоты! Мало я вас перерезал! Вас зубами грызть надо!
   Через минуту он успокоился. Отполз в угол и тихо стонал, то и дело трогая распухающее плечо.
   - Когда открывают дверь, нельзя попадать в свет, - спокойно объясняет Женька, который уже забыл, как сам вот так же катался по полу и скулил. Это у них такая игра. Если попадешь в свет - хлещут тросом. Очень больно.
   Потом Эдик стал рассказывать. Долго говорил о том, как его взяли, как долго били потом, как он хотел убежать, но не получилось. Он думает, что нам это очень интересно, что он рассказывает какие-то важные и нужные вещи. Каждый человек думает, что его жизнь должна волновать всех так же, как и его самого.
   - А ты как попался? - спросил он, толкнув меня в бок.
   - Какая разница. - Я поворачиваюсь на бок и закрываю глаза. - Отстань.
   - А ты? - он толкает в бок Женьку.
   - Не знаю, - бормочет тот. - Не помню.
   - Как это?
   - Да так. Освободили село, в дом зашли, заснули. Проснулся уже в яме.
   - Че, серьезно? - Эдик захихикал. - Ну ты даешь. Надо ж так лохануться.
   Он все еще не может смириться с тем, что он здесь. Он все еще прокручивает события, поворачивая их так и эдак, стараясь то ли лазейку найти, то ли убедить себя, что все от него зависящее он сделал. Как будто теперь есть разница. Как будто он теперь чем-то будет отличаться от Женьки.
   Опять гремит замок, и теперь все бросаются по углам. И никого не задело кинжалом солнца. Но они все равно вваливаются, с гоготом, к криками хватают новенького за ноги и волокут во двор.
   - Козлы! Падлы! Пустите! - орет он, хватаясь за мои ноги, за косяк двери, за жухлую траву. Его лупят ногами по животу, по голове. Но он еще сильный. Он еще не смирился. Он еще продолжает орать.
   - Пустите! Лучше сразу застрелите, а то я вас всех!..
   Он еще долго ругается. Потом просто орет. Потом просто плачет, пока они ломают его волю. Они обязательно должны сломать волю. Так всем легче. И им, и нам. Когда нет воли, больше не хочется убежать, больше не думаешь о том, что нужно что-то делать. Не нужно ничего делать. Просто ждать. Ждать, когда вернется Бог. Или заберет к себе.