Никитин Алексей. Рука птицелова

   - В чайную "Мальборо" кишиневское привезли.
   - Ох и любишь ты выеживаться, - возмутился Царенко. - Ну не хочешь "Астру" курить, это я понимаю, так кури "Яву". Классные сигареты. Всем нравятся.
   - Ну, мне не нравятся.
   - Заколебал. Всем хорошо, тебе одному плохо.
   - А к тому же, кто его знает, может этого "Мальборо" нам теперь несколько лет не видать.
   Царенко промолчал. Если в беседе с Антоном прокурор прогревал мотор и только начинал входить в привычный режим работы, то Сереге Луженков достался вполне взвинченным для того, чтобы выполнить все функции прокурора, как он их понимал.
   После обеда они придвинули стол к батарее и, завернувшись в шинели, попытались на нем уснуть.
   - В роте бы так поспать, - проворчал из-под шинели Царенко.
   - Только хрен кто даст.
   - Это точно, - согласился тот, стараясь вытянуть ноги на батарее.
   За прошедший год Антон научился засыпать мгновенно при первом же удобном случае. Это привитое армией качество скорее забавляло его, чем радовало. Впрочем, было оно не единственным. Он сильно изменился с тех пор, как сказал кому-то из первых своих армейских приятелей: "Они хотят, чтобы я рыл их канаву от забора до обеда. Я ее буду рыть. Там, где они скажут и столько, сколько они захотят. Но мнение мое о них не станет другим, и они не заставят меня думать так, как хотят."
   Он сильно изменился, несмотря на то, что саму эту фразу твердил едва ли не ежедневно. Он не стал смотреть иначе ни на систему, погнавшую его с третьего курса в строй, ни на тех людей, которым вынужден был подчиняться. И все же согласился стать одним из них.
   Причин тому было немало и основная - Москва. Антон хотел остаться в Москве, и сержантские лычки не казались чрезмерно высокой платой за нее. То, что они дают власть, воспринималось как приправа, острая компонента блюда, к которой можно привыкнуть. Антон не знал, что власть подчиняет себе и того, кому она дана, исподволь подменяя мораль силой. "Неподчинившийся аморален", - вот единственное credo власти.
   Он привыкал к ней постепенно, как привыкают к любому наркотику, едва осознавая это привыкание. Правда, действие первой инъекции, хоть и была она незначительной, Антон запомнил хорошо. Он вел на обед взвод, свой первый набор, три десятка здоровенных лбов, только обувших сапоги и едва успевших подшиться.
   - Взвод, смирно! - скомандовал Антон на полпути к столовой, и парни, которым впору было удивиться: "Да ты что, мужик, по такой-то жаре и "смирно"? Давай за пивком лучше смотаемся и свалим загорать на очаковские озера", - вдруг грохнули строевым шагом по раскаленному асфальту. Ощущение власти было так неожиданно, сладостно и остро, что сержант Байкалов почувствовал, как у него встает член.
   Их разбудил начальник караула капитан Мухин.
   - Скоро новый караул приходит, - начал капитан, войдя в камеру и не замечая того, как поднимаются со своего импровизированного ложа сержанты.
   "Забавно, - про себя удивился Антон, - с чего это он решил нам докладывать?"
   - А тут, как назло, снег повалил. Весь плац засыпало. И убирать некому.
   - А вы генерала попросите, - развеселился, просыпаясь постепенно, Царенко, - он порядок любит. Помните, как той зимой к его приезду мы плац гуталином натирали? Так ему все равно не понравилось: наши урюки бордюры начистили. Не везде. Пунктиром. Помните, товарищ капитан?
   - Генерал - подследственный. И те два красавца не пять суток тут коротают.
   - Это вы на нас, что ли, намекаете? - изумился Царенко. - Так ведь не положено сержантов к работам привлекать.
   - Было бы положено, давно б уже лопатами махали. А так, - попросить зашел, - Мухин развел руками, словно сам удивлялся нелепости своего положения, - работы-то минут на двадцать.
   - Това-арищ капитан, - в голосе Царенко появились нотки глумливого сочувствия, - мы бы со всей душой, но перед войсками... Своя рота, все-таки. Сегодня они увидят, как сержанты пашут, а завтра и офицеров на кухню к мойкам отправят.
   - Значит, не пойдете, - с тоской вздохнул Мухин, и Антону стало понятно, что не слишком-то надеялся капитан на их согласие.
   - А там воздух свежий, - сказал Антон Сереге, когда Мухин вышел из камеры, - да и кости поразмять с полчасика я бы не отказался. А то киснем тут, как крысы в мусорнике.
   - Да я и сам хотел погулять, - согласился Царенко, - но не сразу же соглашаться. - Часовой, - закричал он, - зови начальника караула. У нас для него сюрприз.
   Они вернулись в камеру через полтора часа.
   - Знал бы, что ноги промочу, не пошел бы, - ворчал Царенко.
   - А ты усиленное питание себе затребуй. За вредность.
   - С тебя получу. Сухим пайком.
   Антон с Серегой развесили портянки на батарее и рядом выставили сапоги.
   - Но, вообще-то, мне такая губа нравится, - сказал Сергей, когда они снова устроились на столе. - Представляю себе морды дежурных, когда мы встретим их без сапог. Часовой, - крикнул он, - кто по части идет?
   - Капитан Вазин.
   - У-у-у! - обрадовались оба, хоть радоваться было особенно нечему. Просто и у Сергея, и у Антона с Вазиным были связаны не худшие минуты службы.
   - Ты пиво пьешь? - спросил Антона капитан Вазин, когда шли они тенью старых лип ранним июньским вечером по Ивано-Франковску.
   - Пью, когда есть, - отвечал удивленный Антон. Он не видел пива с октября, то есть месяцев семь, все время учебки, потому вопрос Вазина был для него неожидан.
   - Ладно, ладно, - Вазин поднял ладонь в предупреждающем жесте, словно напор Антона и его жажда пива были неудержимы. - Только так: сколько скажу, столько и выпьешь.
   - Понял, товарищ капитан, - не возражал Антон, удивленный и без того щедрым жестом начальника.
   Они шли из гостиницы, где двоих в шестиместном, отдающем казармой номере, поселила их нелюбезная администратор.
   - Тут еще кто-то будет жить? - беспокойно поглядывая на свободные кровати, спросил ее Вазин.
   - Хто приїде, той _ буде , - устало ответила ему казенная дама и направилась к выходу.
   - У меня важные документы, - попытался возмутиться Вазин, - мне их нужно хранить! Я ответственное лицо.
   - До дупы , - лениво отмахнулась та.
   Что же до Антона, то номер ему подходил вполне. Он открыл балконную дверь и оказался над небольшой тихой улицей, усаженной цветущими липами. Напоенный сладким ароматом, теплый воздух кружил голову. Куда-то за город клонилось солнце. Высокое небо было ясным и едва голубым.
   - У нас в части липы недели через две только начнут цвести, - сказал он капитану, когда тот вышел покурить.
   - В части разве есть липы? - удивился тот.
   "Поубирал бы ты плац каждое утро, наизусть знал бы и что у нас растет, и где", - мысленно фыркнул Антон.
   - Мне нужен одноместный номер, - продолжал между тем возмущаться Вазин, - у меня будут документы почти на сотню призывников. Это что, шутка? Тут их украдут и концов не найдешь.
   - Идем ужинать, - сказал он Антону, чуть поостыв. - Идем ужинать, а завтра я перееду в другую гостиницу.
   - Я ведь думал, - рассказывал Антон позже, уже вернувшись в часть, что его "сколько скажу, столько и выпьешь" будет ограничивать меня сверху. Но когда после четвертой литровой кружки он заказал еще пару, я понял, что с обещанием поспешил. Вазин же и после моего дезертирства своего не упустил. Он нашел какого-то "вуйка з вусамы" и выпил с ним столько же, сколько и со мной. Официант, когда нес им очередную пару, я уже сбился в подсчете какую, спросил меня, не родственник ли мне Вазин. - "Начальник", - ответил я. - "Неплохой начальник", - покачал он головой и выставил им на столик кружки.
   На следующий день капитан, с трудом неся огромную голову, переехал в гостиницу при аэропорте - там для него нашелся одноместный номер, - и оставил Антона наедине с городом.
   Лето того года выдалось на Украине знойным. На северо-востоке от Ивано-Франковска ветер нес радиоактивную пыль Чернобыля в сторону Мозыря и пинских болот, а потом дальше, через Польшу, к немцам и скандальным шведам. Припять старательно смывала нуклидный мусор в Днепр.
   Сбывалось пророчество Иоанна Богослова и по опустевшим летним киевским улицам, словно пытаясь смыть скверну людских грехов, оранжевыми жуками расползались поливальные машины.
   Антон, зная о случившемся в общем, не переносил этого знания в область своих забот. Оставшись один, он почувствовал себя солдатом удачи, ловким наемником, которому на три дня отдан город. Тенистый южный город, богатый и ленивый, базары которого обильны и дешевы, а женщины добры и отзывчивы.
   Некоторую опасность представляли для Антона патрули. Улицы были полны ими. Подобное Антон видел лишь в Севастополе, но тогда на нем не было погонов. Впрочем, с заменой своей одежды он тянуть не собирался. За десять рублей Антон купил в спортивном магазине шорты, босоножки и тенниску. За два часа на базаре вспомнил подзабытый в Москве украинский язык и, подражая местному наречию, украсил его полонизмами.
   По старой привычке обшарил он и два небольших букинистических магазина, найденных в центре города. Было в них немало интересного, но скудные средства не позволили Антону унести с собой ни роскошный атлас мира, изданный Императорским Географическим обществом в начале века, ни московское предреволюционное издание Бердяева, которое ни в Москве, ни тем более в Киеве на полках букинистов появиться просто не могло. Купил он только одну небольшую книжечку, сам не вполне понимая, зачем он это делает. У книги не было обложки, а продавцы не знали ни автора, ни названия. По первой главе значилась она у них как "Французская новелла", но никакого отношения к Франции и французской литературе не имела. Орфография была дореформенной. Стоила книга три рубля с мелочью и привлекла Антона названиями глав - "О двух афонских монахах и о трех тысячах чудовищ", "О ведьме", "О сером цилиндре". Было в этом что-то нехарактерное для русского романа.
   - Посмотрим, - решил про себя Антон, унося покупку, - может, определю автора сам.
   Ему хватило одного дня, чтобы навестить все бары, спрятавшиеся от июньского зноя в полуподвалах невысоких, ушедших в землю первыми этажами, кирпичных зданий. Подавалось в них удивительно свежее, холодное пиво. Людей в этих погребках собиралось немного, а атмосфера царила дремотная и вполне душевная. Впрочем, Антон не слишком увлекался дегустацией. Ему был нужен весь город, он хотел владеть им целиком, стать, пусть только на день, на два, хозяином этих цветущих лип и высокого выгоревшего неба. Он уже сносно ориентировался в центре и хоть не помнил названия всех улиц, но смог бы объяснить спросившему, как выйти в любую точку, где скрещиваются мощеные и асфальтированные тропы.
   В обед в небольшом ресторане он свел знакомство с начинающей барышней и провел в ее обществе остаток первого и все оставшиеся дни своих каникул...
   Обратная дорога в Москву далась Антону тяжело.
   Поезд шел через Киев. Антон был у окна, когда переезжали Днепр. На какие-то мгновенья показалось ему, что видит он не настоящий город, а неряшливо сделанную старую выцветшую фотографию, которую кто-то ловкий и хитрый вставил между стеклами. Днепр цвел зеленью застоявшейся воды, небо вылинявшим полотном устало тянулось над Лаврой.
   Cтоя у вагонного окна, с тяжкой тоской почувствовал он вдруг, что предстоящая ему разлука с городом будет много дольше прежней. И где-то на заднем плане сознания прошла едва заметная мысль, что больше Киева ему не видеть вовсе.
   Я пришел один, полагая одиночество состоянием победителя. Это была лишь одна из ошибок, совершенных мной. Я не звал с собой никого и теперь раскаиваюсь в этом; моя спина беззащитна, даже когда я сплю лицом к небу. Здешние жители носят кольчугу, а мне нужен друг. Впрочем, нуждаюсь я во многом, и в очереди моих нужд стоят удача за решимостью, а умение спокойно и честно смотреть в глаза собеседнику - за умением уверенно лгать, не отводя взгляда. Но вне всех очередей, хоть в этом я не готов еще признаться, стала нужда моя в Боге.
   Возможно, я рад был бы видеть Его и друга в одном лице.
   - Уже вернулись? - встретил их в роте удивленный старшина. - Вроде и садились недавно.
   - Кому недавно, товарищ прапорщик, - криво улыбнулся Царенко, - а нам так даже надоесть успело.
   - Вижу, совсем зеленые. Как картошка на свету. Кстати, о картошке, - он повернулся к Антону, - твой взвод сегодня овощи чистит, - так что давай на кухню, командуй.
   - Может, лучше я часа три на губе досижу?
   - А говорите, надоело. Не бойся, скучно там не будет. К тебе во взвод артистов зачислили. На месяц.
   - Каких артистов? - не понял Антон.
   - Присягу принимать. Из окружного ансамбля.
   Новых людей Антону удалось разглядеть только на следующий день. Были они старше его, и смотрели с настороженным недоверием. Впрочем, не все.
   Один из них откликнулся на какую-то реплику Антона с готовностью, и через минуту казалось Антону, что знакомы они с детства.
   - Мне двадцать шесть, сержант, а Курочкину - двадцать семь. Его забрали за день до дня рождения. Подсуетились. После двадцати семи взять уже не могли. У него семинар в консерватории по классу виолончели и на конец декабря - гастроли по Европе. Ему каждый день с инструментом работать надо. Ты не видел, как он на вашу гитару две струны натянул и пытался пальцы разминать?..
   Звали его Николай Стрельцов. За год в учебке Антон общался со многими, и на отношениях с каждым стоял невидимый, но ощутимый штамп армейской условности. Со многими из нынешних своих друзей при иных обстоятельствах он не стал бы даже сводить знакомство. Он не мог с ними говорить искренно и потому подыгрывал как мог, а чаще отмалчивался.
   В Стрельцове Антон увидел человека своей породы. В его повадке угадывалась непростая судьба и плохо скрывался тяжелый характер. Он мог подсказать выход из запутанной ситуации и час спустя обескуражить Антона вопросом о вещах, известных детям. Так было, когда в пустячном разговоре Антон сравнил что-то по размеру со звездой, а что-то с планетой.
   - А разве звезда больше планеты? - недоверчиво прищурился Стрельцов.
   - Ты шутишь, - даже не подумал Антон принять всерьез этот вопрос.
   - Нет, я же видел звезды и планеты на небе. Звезды намного меньше.
   Антон не мог поверить в серьезность этих слов.
   - Но ты же учился в школе. По-моему, это единственное, чему в ней учат.
   - Я как-то все больше в церковном хоре пел.
   - То есть, ты действительно думаешь, что планеты больше звезд?
   - Ну, расскажи тогда, как ты считаешь. Меня, впрочем, это никогда не занимало.
   Антон старательно пересказал то, чем делятся учителя с учениками классе в четвертом на уроке природоведения, но каждый новый вопрос Стрельцова возвращал его к мысли, что тот над ним издевается.
   - Чему ты удивляешься? - не понимал Стрельцов. - Мне ведь астро-номия вовсе неинтересна. Я актер. Я каждую секунду актер. Мне интересен ты, твой друг Царенко, которого я при встрече на гражданке придушил бы, кабы сил хватило. А звезды что? Мне не сыграть взаимоотношений Меркурия и Венеры, космических. Зато мифологические - в любой момент и с удовольствием.
   Он действительно играл постоянно, вовлекая в свой спектакль окружающих. Но игра эта не была обманом, в основе сценария лежала не ложь. Она давала Антону возможность увидеть себя со стороны. Антон не сразу отыскал для себя аналог тому чувству, которое испытывал после разговоров со Стрельцовым. Ему показалось, что видит он мир более красочным и контрастным. Именно так! Словно с поверхности большого зеркала, в которое глядел Антон, кто-то стер пыль. Вот осторожно взглянул Антон в чистую глубину огромного стекла и увидел себя. Увидел привычные и хорошо знакомые черты, но вместе с ними и новые, которые появились, но не были пока замечены. Многие из них были Антону неприятны. Он увидел себя таким, каким стал: сержантом Байкаловым, из последних сил старающимся сержантские лычки сохранить лишь на погонах.
   Только нужда моя в Нем абстрактна, как абстрактно и знание о Нем, а проблемы, решение которых неотложно - конкретны. Потому, зная, что дальнейший мой путь без Него невозможен, я все же не в силах представить себе, чем сможет Он помочь мне, не разрушая идеальности своего существования. Кроме того, и сам я, возможно, опасен для него. Мне неизвестно общее число ошибок, совершенных мной, лишь потому, что не все они уже проявились в своих последствиях. Во всяком случае, совершая очередную, я всегда точно знал, что кроме меня никому оплачивать ее не придется.
   Отыскание природы Бога, - не самая ли насущная из моих проблем?
   XIII
   - Зайдешь ко мне после развода, - майор Матвейчук встретил Антона на завтраке в столовой, - разговор есть. Тут Семен Петрович активность решил проявить, так что инструктаж получишь, что будешь делать и как. Сразу после развода чтобы был у меня.
   Антон с развода отвел взвод в класс, где ждала их политподготовка и направился к штабу. Кабинет особиста был на третьем этаже, но путь к нему занял у Антона не минуту, как он предполагал. Поднимаясь на второй этаж по узкой штабной лестнице, Антон буквально уткнулся носом в шинель командира части. Ушатников с двумя замами и начальником политотдела спускался на улицу.
   - Младший сержант Байкалов, - рявкнул командир, как показалось Антону, малость перепугавшись, - почему не на занятиях?
   Говорить о том, что идет он к особисту, показалось Антону лишним, потому он соврал:
   - Проверяю уборку штаба, товарищ полковник. - С утра штаб убирал взвод Царенко, но Балда вряд ли это знал.
   - Уборка штаба должна производиться и контролироваться до развода. Полковник Ушатников поднял вверх указательный палец правой руки и внимательно на него посмотрел.
   - Я так и сделал, товарищ полковник, но сейчас старшина не досчитался ведра, а взвод на занятиях, вот он и отправил меня на поиски.
   - В этой роте вечно все не так, - командир чуть повернул голову к своим замам, - солдаты ведра теряют, а младшие командиры уходят в самовольную отлучку. А вернувшись! - Балда вновь обратился к Антону и голос его гневно зазвенел в лестничных стеклах, - с помощью милиции! читают командиру части лекции! Так вот! Сейчас же отправляйтесь к майору Боброву! И готовьтесь! Вас вызывает на пятнадцать ноль-ноль полковник Луженков! И я! Как командир! Не уверен! Что Вы вернетесь в часть без конвоя!!!
   Серые шинели прошелестели мимо Антона вниз по лестнице.
   - Надо же, как задела его вчерашняя моя речь, - удивился Антон, выслушав истеричный монолог командира части.
   Накануне начальник политотдела собрал сержантов части чтобы обсудить, так он это назвал, - поведение сержантов Байкалова и Царенко. На обсуждении присутствовал командир части.
   Все шло спокойно, как и должно было идти, и Антону казалось, что у Балды совсем неплохое настроение. Сержанты выступали по списку и каждый аккуратно осуждал.
   - Может, этим и закончится все, - шепнул ему Царенко. Антону тоже показалось, что командир больше не настроен настаивать на вмешательстве прокурора. У части переходящее знамя округа, зачем ей нужны лишние проблемы.
   - Теперь послушаем, как же объясняют свои поступки Байкалов и Царенко, - последними поднял их начальник политотдела. - Да, да, - поддержал его Ушатников, - мне давно хочется послушать их. Вот, Байкалов, Вы ведь были студентом университета, сдавали марксистско-ленинскую философию, политэкономию, сочинение писали при поступлении. Изложите нам, так... литературно. Объясните нам, что вами двигало.
   Почему-то вот это "объясните" зафиксировалось в сознании Антона и, забыв о том, что никаких объяснений тут от него не ждут, что требуется лишь покаяние, а лучшим объяснением станет "простите, товарищ командир" и шапка, мнущаяся в руках и глаза, глядящие на носки сапог, - так вот, забыв об этом, Антон в непроходимой своей глупости, попробовал объяснить.
   - Ты выступал как профессор. Я думал, люди так только в кино говорят, сказал ему потом Юрик Кузь, молодой сержант, оставленный из предыдущего набора.
   Может быть так и было, но только к концу своей речи заметил Антон, как гневно потемнели глаза командира и непроницаемым стало лицо начальника политотдела.
   - Они ничего не поняли, товарищ подполковник, - сказал Балда вставая, как только Антон замолчал, - закрывай собрание.
   - Заходи, заходи, - полушепотом отозвался Матвейчук на его осторожный стук. Майор быстро оглядел пустой коридор и закрыл за Антоном двойные двери кабинета.
   - Никто не видел, как ты ко мне шел?
   Антону стало смешно.
   - Этажом ниже встретил командира со всей свитой.
   - Ну! - особист даже присел, ожидая ответа.
   - Сказал мне, что в три часа надо быть у Луженкова.
   - Так. Это я знаю. А куда идешь, спросил?
   - Сказал, что уборку штаба проверяю.
   - Хорошо. Тут политика своя... - Матвейчук почесал затылок, и на мгновение Антон увидел перед собой не начальника особого отдела части, а фастовского дядька, у которого жена с матерью одновременно сказали: "или я, или она". - Но ты тоже хорош, - перед Антоном снова был особист, - ты что вчера командиру сказал? Его додавили уже звонить Луженкову и просить все погасить. Просто, думаешь, было? Тут такие партии сложились. А ты ему что? "По человечески - объяснимо".
   - Я такое сказал?
   - Я такое сказал, - передразнил Антона майор. - Бал... он прибежал, у него пена с губ, как у коня. Эмоции все заслонили, - "Завтра же к Луженкову отправить". Все, на нем в этом деле - крест. Может, топить и не станет, но помощи от него теперь не ждать. Вот так. Но ничего. С Семеном Петровичем сегодня же до обеда переговорят. Хороший знакомый мой поговорит. Не хотел я канал этот трогать, но для нашего человека тронуть можно и даже нужно. Верно говорю, Антон?
   Антон кивнул и что-то промычал утвердительное, не сразу сообразив, что под "нашим человеком" майор понимает именно его.
   - А раз верно, - Матвейчук прошелся по кабинету, - а раз верно, давай составим с тобой бумагу.
   Он достал два листа чистой бумаги, подумал, достал еще два листа и положил их перед Антоном.
   - На ручку, пиши.
   - Что писать?
   - Сейчас я тебе продиктую.
   В прокуратуре их встретил все тот же жизнерадостный Ступак.
   - Сухари с собой?
   - Пошел в задницу со своими шутками, - Царенко нервничал и шутить расположен не был.
   - Какие шутки? - продолжал резвиться Димка. - Вон машина со спецконвоем для вас, - он показал на машину ветеринарной помощи.
   - Что она тут делает? - не понял Антон. - У Луженкова приступ водобоязни?
   - Много смеемся, - хмуро бросил Царенко, - чтоб потом не заплакать.
   Прокурор был по обыкновению своему груб и громогласен. Он заявил, что мнения своего в отношении этих преступников не переменил и менять не намерен, кто бы ему что ни говорил. Потому он немедленно возбуждает уголовное дело против младшего сержанта Царенко, обвиняя его в краже личного имущества солдат. Что же касается младшего сержанта Байкалова, то в случае малейшего нарушения воинской дисциплины и уставов, последующего с его стороны, будет он привлечен по своей статье. В чем Антон и расписался. Все произошло стремительно, и Антон не успел опомниться, как вновь очутился за пределами прокурорского гнезда. Серега Царенко остался внутри.
   - Прокурорское предостережение называется, - объяснил Ступак, когда курили они на крыльце прокуратуры, дожидаясь машины из части. - Честно говоря... Повезло тебе. Они ведь, и Луженков, и Ушатников, в первую очередь на тебя бочку катили. Понять не могу, почему он отступил. Стареет, наверное... Не знаю. Если бы... Слушай, - лицо Ступака осветилось пониманием, - может ты на лапу ему дал?
   - Из сержантской получки? - Антон выдавил из себя смешок.
   - Не валяй дурака, - Ступак смотрел на него с уважением, - родственник с лампасами надавил, да? Точно. А Сереге не повезло. Селявуха... Ну, я побежал бумажки ваши печатать. В роте увидимся.
   Антон молчал. Он чувствовал себя как никогда мерзко. Договариваясь с Матвейчуком, он был уверен, что вытаскивая себя, вытаскивает и Царенко. Теперь он понимал, вспоминая разговор с особистом, что некоторые слова для него и для Матвейчука в этом разговоре имели разный смысл.
   "Игрушки детские. Клички, явки. Из-за этой ерунды он охотился на меня почти год. - Антон сидел в курилке у входа в казарму. Его взвод скоблил асфальт на плацу и ровнял по нитке сугробы. - На что, интересно, рассчитывает особист? Что я ему сеть шпионскую тут найду? Всего вернее, план выполняет. Леший с ним, пусть меня как свой крупный успех запишет. Может, премию дадут человеку. Факт тот, что свое обещание он выполнил. Можно было и получше, но выполнил. Я же ничего конкретного ему не обещал. И в бумажках его, сегодня мной подписанных, никаких требований ко мне не было. Так что игрушки все", - уговаривал себя Антон, тщетно пытаясь заглушить этими речами едва различимый голос, доносившийся, как казалось, прямо с неба. Голос этот проникнут был отчаяньем и тревогой.
   - Мы закончили, сержант, - услышал он из-за спины.
   Антон медленно и бесшумно выдохнул, возвращаясь.
   - Сдавайте лопаты - и в казарму. Через пятнадцать минут построение на ужин. - Антон встал со скамейки и оглянулся. Стрельцов с Курочкиным.
   - Ко мне родные приехали. На КПП ждут... - Курочкин замялся.
   - Отпустить бы его... вместо ужина, - продолжил Стрельцов, глядя в сторону.
   По всем неписаным, да и по писаным законам части, молодым, не принявшим присягу, без взвода нельзя было ходить никуда. Даже в туалет. Тем более на КПП. Тем более вместо ужина.
   - На ужин пойдешь с ротой, - Антон помолчал, пропуская солдат, возвращавшихся с уборки плаца, - когда все зайдут в столовую, выйдешь на КПП. Если остановит наш сержант, скажешь, что я разрешил. С офицерами не спорь, вообще не разговаривай, молча возвращайся в столовую. К половине девятого вернешься, мне доложишь, - он посмотрел на часы, - час времени у тебя. Хватит?