Богатство у Снорри было и свое, но теперь он мог выступать с огромным, по тем временам, отрядом, достигающим почти тысячи вооруженных воинов. Однако самую большую славу Снорри принесли не богатство, не многочисленные распри с исландцами, в том числе и со своими родственниками, а его литературные труды. Он был поэтом, создавшим несколько хвалебных песен в честь норвежских правителей, оставил многочисленные книги, среди которых с наибольшим вероятием ему приписывается "Хеймскрингла" - "единственная в своем роде сокровищница сведений о далеком прошлом Северной Европы, о ее легендарных мифических временах, о бурной эпохе викингов, о богатых событиями первых веках существования скандинавских государств", как писал в предисловии к русскому переводу "Круга земного" М. И. Стеблин-Каменский.
Снорри Стурлусон не просто собирал и обрабатывал саги. Он их, по-видимому, отбирал и проверял по другим сагам, историческим документам и по сохранившимся в памяти людей песням и стихам скальдов. По его мнению и мнению его современников, это были самые серьезные и достоверные свидетельства. В прологе к своей книге Снорри писал, что ни один скальд перед лицом правителя, которому пел славу, не решился бы приписать ему деяния, которых тот не совершал. Это было бы не похвалой, а насмешкой. В песнях прославлялись подвиги, известные людям. Песни должны были распространить такую известность шире, а это могло быть только в том случае, если слушатели подтверждали слова скальда.
Везде, где только возможно, Снорри ссылался на информатора, от которого он получил те или иные сведения. При этом он поясняет, почему такой человек может знать правду или почему такие сведения правдивы. В других случаях он прямо говорит, что о дальнейшем "ничего не рассказывают".
Исследователь событий, чуждый всякой фантастики, Снорри завоевывает доверие читателя своей явной нелюбовью к выдумке. У него трезвый взгляд реалиста, человека, ищущего во всем простого объяснения, поэтому все, что он счел возможным поместить в свои саги о "стране бьярмов", представлялось мне заслуживающим доверия.
Но оказалось, что всего этого не так много. Вопреки распространенным утверждениям, что в исландских сагах рассыпаны многочисленные сведения о бьярмах и их стране, в "Круге земном" я нашел только три упоминания, и два из них ограничиваются всего лишь несколькими фразами.
Первым у Снорри посещает в 916 году "страну бьярмов" молодой еще сын Харальда Харфагра - Эйрик, получивший впоследствии за убийство своих братьев прозвище Кровавая Секира. Перед этим путешествием он успел с пятью кораблями совершить набеги в страны саксов, фризов, данов, хорошо повоевать в Шотландии, Бретланде (по-видимому, в Бретани), в Ирландии и Валланде (Франции). "После этого, - писал Снорри, - он отправился на север в Финнмерк и дальше в "страну бьярмов", где произошла большая битва, в которой он одержал победу".
В том, что это действительно произошло в "стране бьярмов", сомневаться не приходится. Такое же известие я обнаружил в саге об Эгиле, притом с существенным добавлением, что битва была на берегах "реки Вины" и что "об этом рассказывается в песнях, сложенных в его честь".
Ссылка на свидетельство скальдов, как мы знаем, для Снорри была равноценна документальному подтверждению. Но что мог я извлечь из такого сообщения? Только то, что Эйрик там был, указание на реку Вину, которую знает рассказ о Торире Собаке, и первоначальное направление похода - на север, через Финнмерк, то есть страну саамов, современный Финмарк. Однако никакого "Финнмерка" сага об Эгиле не знает. Как справедливо считают исследователи саги, эта подробность была нужна Снорри лишь для того, чтобы там Эйрик мог найти свою жену, подтвердив расхожую версию, что Гуннхильд, дочь Ацура, которую не любили норвежцы, была колдуньей и обучалась этому искусству у финнов. На самом же деле историки находят, что Гуннхильд была дочерью датского короля Горма.
Вторым конунгом, попавшим в "страну бьярмов" почти через полвека после Эйрика, примерно в 965 году, был его сын, Харальд Серая Шкура. "Однажды летом, - писал Снорри, - он поплыл со своим войском на север в "страну бьярмов", совершал там набеги и дал большую битву бьярмам на берегах Вины… Об этом говорит Глум сын Гейри".
Географические признаки, которые указывает этот скальд, совпадают с теми, что мы уже знаем. Точный перевод текста позволяет прояснить это свидетельство, потому что Глум говорит не о "берегах Вины", а о "холмах Вины". Никакого "Финнмерка" здесь уже нет, но указание начального пути "на север" - сохранено.
Третье и последнее свидетельство Снорри о "стране бьярмов" уже нам известно - это рассказ о Торире Собаке, вернее, рассказ о том, где и каким образом Торир Собака начал свою месть за племянника, Асбьерна Тюленя. Как я говорил, все побеги цветистого дерева фантазии поздних исследователей Биармии произросли на почве именно этого рассказа.
Но что нового он дает нам? Маршрут? Он такой же, как и в первых двух сюжетах: на север до конца обитаемой Норвегии, а там сразу.же на "берег Вины". Между северной Норвегией и "рекой Виной" нет никаких ориентиров, кроме разве что Гандвика, "Волчьего залива", в котором К. Ф. Тиандер видел исконное название Кандалакшского залива. И напрасно! Ничего общего, кроме созвучия, Кандалакша с Гандвиком не имеет, разве что общее окончание "залив", выраженное по-фински и по-норвежски. Конечно, можно вспомнить, что "беормы", по словам Оттара - или Вульфстана, - говорили сходно с финнами, но на побережье Кандалакшского залива во все исторические времена жили несколько иные финны, а именно саамы-лопари.
Вернувшись опять к повествованию о Торире и Карли, я смог взглянуть на многое по-новому. Например, я впервые задумался, почему Торир не убил Карли еще в Биармии, гораздо раньше, чем они возвратились в Норвегию? Похоже было, что свобода Снорри как рассказчика была связана тем обстоятельством, что Торир Собака убил халогаландца Карли именно в Гейрсвере, когда тот возвращался откуда-то с богатой добычей. Таков был исторический факт, и Снорри не мог его исказить. Чтобы согласовать факты и сделать их понятными для читателя, он, как можно думать, ввел рассказ о поездке в Биармию. Иначе откуда у Карли могла быть какая-то добыча?
В самом деле, откуда? Что и почему должны были делить Карли и конунг? Ведь Карли не сам вызвался в эту поездку: конунг послал его!
По мере того как я сопоставлял факты, во мне крепла уверенность, что долгая и опасная экспедиция к бьярмам всего на одном корабле заслонила собой заурядный сбор дани с северных лопарей, которые не случайно ни разу не названы в саге. Не назвал Снорри и Финнмерк, мимо которого должны были бы проплывать Торир и Карли.
Здесь было над чем поразмыслить. Ведь как раз сюда, на север Норвегии, норвежские конунги отправляли своих подручных для сбора дани с саамов, вторгаясь в "сферы влияния" таких хэвдингов, каким был некогда Оттар и, по-видимому, Торир Собака с острова Бьяркей. Возвращаясь к тексту саги, всякий раз я приходил к заключению, что Ториру вовсе не надо было отправляться в Биармию и грабить святилище Йомалы, чтобы отомстить Карли за смерть своего племянника Асбьерна Тюленя. Не случайно же вплоть до возвращения в северную Норвегию, то есть в пределы своих владений, Торир никак не проявляет свою враждебность к Карли и Гуннстейну Они действуют как равноправные партнеры. Да и гнаться за кораблем Карли Торир начинает, только вступив в свои территориальные воды. Почему? Непонятно.
Столь же трудно объяснить убийство Карли одной лишь местью. Ведь Асбьерна убил не он. Карли только показал Асбьерна Асмунду, сыну Гранкеля, которому, как и Олаву-конунгу, должен был мстить Торир. Об этом в саге сказано прямо. Копье, поразившее Асбьерна, было вручено его матерью Ториру с призывом отомстить не кому иному, а именно конунгу Олаву! Кстати оказать, впоследствии он это выполнил.
Была еще одна любопытная подробность, на которую я обратил внимание раньше. В распоряжении Карли с Гуннстейном и Торира Собаки было всего по одному кораблю. Однако в рассказе об их совместной поездке время от времени возникает множественное число, как будто бы автор откуда-то списывал и не всегда поправлял текст:
корабль, набирающий скорость, догоняет "бегущие впереди суда" или даже опережает "остальных". То же наблюдается и на обратном пути: "якоря" и "паруса" возникают там, где по смыслу должно быть единственное число. Но у Карли и Гуннстейна не было и не могло быть других кораблей. В противном случае Торир вряд ли решился бы на убийство и уж никак не мог так легко захватить корабль Гуннстейна. Самое примечательное, что умножение числа кораблей происходит лишь за пределами точных ориентиров - после Сандвера на пути в Биармию и на обратном пути до Гейрсвера.
Из сопоставления фактов невольно напрашивался вывод, что рассказ об экспедиции в "страну бьярмов" и ограблении святилища существовал в другом контексте, повествовал об ином времени. Возможно, о совсем другом приключении того же Торира Собаки. Сюда же он попал по воле Снорри Стурлусона, чтобы придать больший эффект и занимательность нападению Торира на Карли, доверенного человека конунга Олава, который вторгся на неподвластную ему территорию, по-видимому, чтобы собрать дань с лопарей. Отсюда истоки конфликта и требование Торира, чтобы Карли отдал ему все, полученное у "бьярмов". Отсюда - угрозы, убийство, бегство Гуннстейна и погоня за ним Торира, пока он не захватил его корабль со всем содержимым, чтобы… спокойно вернуться на свой остров Бьяркей.
Если бы Торир мстил за убийство Асбьерна, он не позволил бы уйти Гуннстейну и его людям, это было не в обычае норвежцев. Торир негодовал за вторжение на его территорию и отобрал у вторгшихся лишь то, что считал по праву своим, незаконно у него похищенным, поскольку лопари, обитавшие в этих краях - "бьярмы" саги, - тоже как бы принадлежали ему.
– Откуда же Снорри взял, что путь в Биармию лежит через север? - может задать вопрос кто-либо из читателей. - Ведь не сам же он это выдумал! И если такой осторожный человек, как Снорри, живший не только в Исландии, но подолгу бывавший в Норвегии и в Швеции, знакомый с географией тех мест, посылает своих героев в Биармию именно по северному пути, вдоль западных берегов Норвегии, то, стало быть, у него на это есть какие-то основания, не правда ли? Наконец, относительно двух его героев, Эйрика Кровавая Секира и Харальда Серая Шкура, определенно известно, что они были в Биармии. Ведь об этом свидетельствуют скальды! В таком случае, северный путь…
– В таком случае северный путь ничего не означает, поскольку скальды говорят обо всем, кроме… северного пути! - перебью я читателя. - А уж если говорить о северном пути, то сюда следует привлечь для дознания о нем героев менее достоверных, часто просто фантастических, "лживых" саг. Послушаем их.
Согласно рассказу Ансаги, некий Торир, весьма похожий на Торира Собаку, грабит "страну бьярмов", которая оказывается поблизости от Халогаланда, а к осени возвращается на юг, в Наумудаль. Финнмерка сага не знает:
его место как раз и занимает "страна бьярмов". Наоборот, Стурлаугсага помещает "страну бьярмов" не только за Финнмёрком, но и за фантастической "страной Гундинга", то есть на севере, но за пределами реального мира. В "стране бьярмов" эта сага тоже называет реку Вину, но добавляет, что на равнине там стоит "сверкающий" храм, который и ограбил Стурлауг.
Наиболее подробно о "стране бьярмов" повествует Одд-сага, рассказывающая об Одде Стреле, или Одде со стрелами, как по-разному переводят его имя. Персонаж этот замечателен тем, что удивительно напоминает "вещего Олега" нашей летописи. До сих пор исследователи гадают: то ли Одд Стрела был "вещим Олегом", то ли сказание о нем попало в руки одного из летописцев? Сравнивая сообщение "Повести временных лет" под 912 годом с сагой, можно предполагать, что имело место и то, и другое.
Еще в ранней юности, когда ему исполнилось двенадцать лет, Одд слышит предсказание вещуньи, что проживет много больше других людей - по одним вариантам сто, по другим триста лет, - совершит великие подвиги на морях и на суше, слава его пройдет по всем странам, но умереть ему суждено здесь, на родине, в Беруриоде, и погибнет он от головы коня Факси, который сейчас в конюшне. Услышав такое предсказание, Одд со своим другом и побратимом, у отца которого он живет, на следующий день выводят Факси, убивают и зарывают его глубоко в землю. После этого Одд уезжает.
Саги рассказывают о его подвигах в различных странах, в том числе и на Севере. Однако большую и главную часть подвигов Одд совершает где-то на юге. Возвращаясь из Святой Земли, он попадает в страну гуннов, как именуют некоторые саги южную Русь, Там в результате нескольких победоносных походов против внешних врагов Одд женится на дочери короля, которую зовут Силькисиф, и становится правителем страны. Под старость, хотя он и помнит о предсказании, Одда одолевает желание съездить в Норвегию, чтобы узнать, кто теперь владеет его родным островом Рафниста. Пробыв там некоторое время и устроив свои дела, Одд отправляется в обратный путь. Корабль проходит мимо Беруриода, и Одд не может сдержать желания взглянуть на место, где стоял дом его приемного отца. Теперь там никто не живет. Одд ходит по пустынному Беруриоду, рассказывает спутникам, где какие строения стояли в годы его юности, и наконец предлагает вернуться на корабль, говоря, что он ушел от своей судьбы и в Беруриоде его не сожгут.
Спускаясь с откоса песчаного холма, который намело за это время, Одд задевает ногой лошадиный череп, из которого выползает змея и кусает его в ногу. Распухла сразу нога и бедро, яд стал причинять сильную боль. Тогда Одд приказал вырубить ему гробницу в скале на берегу и, пока не наступила смерть, слагал песню о своей жизни и своих подвигах.
Был ли Одд тем человеком, которого на Руси знали как "Олега вещего", то есть "знающего"? По-видимому, да. Можно предположить, что летописец знал рассказ саги, но как объяснить соответствие содержания саги общей биографии Олега? Историков до сих пор приводит в недоумение исключительное и в то же время неопределенное положение Олега среди первых русских князей. Он - князь-регент, какой-то родственник Рюрика и Игоря. По одной версии, Олег всего лишь полководец Игоря, правящий его именем в годы малолетства; по другой - сам правитель, только после смерти которого престол в Киеве достается Игорю. Сага, как мне кажется, вносит в эту путаницу определенную ясность, позволяя думать, что Рюрик и Олег были женаты на родственницах - на родных или двоюродных сестрах. Вот почему, женившись на дочери короля, Олег был только временным правителем государства до возрастания законного наследника.
Перед тем как Одд должен покинуть родную Скандинавию, сага посылает его в "страну бьярмов". Здесь, несмотря на явную фантазию саги, мы находим вполне реалистическое описание пути. Сначала он ведет героев на север в Финнмерк, где спутники Одда грабят и насилуют лопарок, живущих в землянках на берегу. Похоже, здесь отголосок вполне реалистичной зарисовки, тем более что на побережье Финмарка саамы жили действительно в землянках. Но дальше опять разрыв. Сразу же после Финнмерка Одд оказывается в "стране бьярмов", поднимается вверх по реке Вине, торгует с местными жителями, а после торга, следуя примеру Торира Собаки, идет ночью через лес и грабит курган, составленный из земли и блестящих монет.
В отличие от Торира Одд не смог избежать столкновения с бьярмами. Уладив дело миром после схватки, он отплывает и снова оказывается в Финнмерке. На этот раз Финнмерк этот не реальный, а самый что ни есть фантастический, с великанами, колдовством и прочими чудесами.
Передо мной открывалась любопытная ситуация. С одной стороны, я мог убедиться в устойчивой традиции северного пути в "страну бьярмов", что подтверждали и карты позднего средневековья, помещавшие Биармию в современном Финмарке. С другой стороны, я все более убеждался в фиктивности этого пути. Скальды знали "страну бьярмов", но ничего не говорили о пути в нее. Наоборот, Снорри, как можно видеть по "Кругу земному", реальной Биармии уже не застал. Он только весьма осторожно поддерживал существовавшую в его дни литературную традицию, которая направляла корабли викингов куда-то на север.
В чем же дело?
Я бился над этой загадкой долго, комбинировал известия саг, пытался рассматривать их под разными углами зрения, проверял переводы… Все было правильно - и непонятно. В конце концов я махнул рукой и решил больше о Биармии не думать. Пусть остается где-то во льдах! Может быть, это просто Земля Санникова? Тогда и пришла догадка.
9
В тот день я сидел на одном из научных заседаний. Разговор шел об отношении к спорным летописным известиям, а среди прочего и о соответствии летописи "Слову о полку Игореве", которым я тогда интересовался еще очень мало. Спорили о правильности указания отчества Бориса Вячеславича, которого "слава на суд привела". Многим было непонятно, каким образом в дела сыновей Святослава оказался замешан этот их двоюродный брат, сын давно умершего смоленского князя. Где был после смерти отца этот Борис, что делал, в каких отношениях был с семейством Святослава, почему испытывал такое озлобление против своих дядей по отцовской линии? Обо всем этом в летописи не было ни слова. Поэтому некоторые историки, опираясь на свидетельство Татищева, считали, что в тексте "Слова о полку Игореве" заключена ошибка и на самом деле речь идет о Борисе Святославиче, одном из старших сыновей Святослава.
Им возражали другие, указывая, что в "Повести временных лет", в полном соответствии со "Словом", показан убитым на Нежатине Ниве именно Борис Вячеславич, который "похвалился вельми…".
Спор ходил по кругу. "Слово о полку Игореве" сопоставляли с летописью, а летопись - со "Словом". Слушать спорящих со стороны было забавно. Но в какой-то момент в мозгу у меня что-то словно переключилось, и я подумал, что ситуация похожа на ту, которая сложилась у меня с Биармией. Конечно, можно было думать, что в этом месте оба текста - летопись и "Слово" - восходят к одному и тому же источнику. Но могло быть и так, что один из этих текстов влиял на другой. Сомневающиеся в древности "Слова" считали, что фактическая сторона "Слова" заимствована из летописи: оттуда и перешла ошибка в отчестве убитого князя. Защитники древнерусской поэмы отрицали такую возможность, но им не приходило в голову, что скорее всего именно "Слово" своим авторитетом - вспомним авторитет скальдов! - могло повлиять на летописный текст.
"А кто на кого влиял в сагах? - думал я, отключившись от дискуссии. - Скальды ни при чем. Сам Снорри вряд ли выдумал "северный путь", который яростно отстаивают сторонники беломорской Биармии… А они откуда о нем знают? Из саг? Отчасти, но главным образом из рассказа Оттара. Почему бы не предположить, что у современных ученых и у исландских историков, к которым принадлежал Снорри, оказался один и тот же источник заблуждений! Был ли известен им рассказ о плавании Оттара в том виде, в котором мы его знаем сейчас?"
Решение оказывалось простым и неожиданным. Запись рассказа Оттара была сделана в конце IX вежа, и от того времени до наших дней сохранилось несколько рукописей перевода Павла Орозия, полностью и в отрывках. Сколько же списков с них было сделано в Х веке?! А в позднейшее время? Между тем записывать саги исландцы стали много позднее, во всяком случае в XI веке, не раньше.
Чем дальше я размышлял над этим, чем больше припоминал факты, тем крепче становилась уверенность. Конечно же, знали! И не только потому, что сочинение Павла Орозия в обработке короля Альфреда было особенно популярно в англосаксонском мире. Для исландцев того времени Англия была столь же знакома, как Норвегия и Ирландия. Там они воевали, там они жили, гостили у друзей и родственников, служили при дворе английских королей… Именно из Англии и Ирландии на отдаленный северный остров в ту эпоху шел нескончаемый поток рукописных книг самого различного содержания.
Началось это, я думаю, еще в Х веке. Падение язычества лишь ускорило процесс.
Христианство, принятое исландцами в 1000 году, только шире открыло двери острова просвещению, культуре и искусствам. Известно, что уже во второй половине XI века в Исландии было четыре училища, где изучали латинский язык, богословие и опытную философию. К тому же при монастырях существовали еще свои семинарии. Сказалась близость Ирландии. В продолжение всего раннего средневековья "Зеленый остров" был одним из ведущих центров европейской культуры и книжной образованности. Начатое в училищах образование исландцы продолжали в европейских университетах - в Англии, Германии, Франции и в других странах. У многих дома были большие библиотеки. Как писал А. М. Стрингольм, исландцы перенесли на свой остров все английские сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Переведенные и переработанные, они стали сагами об Ивенте, о Персевале, об Эрике Каппе и прекрасной Эвиде, о самом короле Артуре, который приобрел черты норвежского конунга. Этими же и подобными сказаниями питались саги о Самсоне Фагресе, Бреттаманне. Постоянно бывая в Нормандии, исландцы заимствовали через своих родных и земляков произведения французской средневековой поэзии и прозы, переделывая их в саги о делах Александра Великого, о Фалентине и Урсоне, о Кларусе и Серене, о Сауле и Никаноре, о Сигурде Турнирце, о рыцарях Тиоделе и Гугаскаплере, Амелии, Амичи, Ремунде и Гиббоне и о многих других, вместе с полным собранием сказаний о Карле Великом и его паладинах…
Список поэтических заимствований оказался столь же велик. Исландцы перевели поэмы о падении Трои, переселении Энея в Италию и о прочих событиях древности, написанных в рыцарском духе Генрихом Вельдеком, Вольфрамом Эшенбахом и другими известными поэтами XII и XIII столетий. На северном наречии была составлена Трояборгская летопись, в которой излагались Гомер, Троюманнасага и сага о Гекторе. Культурная жизнь далекой Италии дала содержание саге о волшебнике Вергилии и о похождениях норманнов в Сицилии…
Мог ли я после такого перечня хотя бы на минуту допустить, что исландцами был не замечен перевод Орозия, содержавший рассказы о плавании их соотечественников - Оттара и Вульфстана? Такого быть просто не могло. Я нисколько не удивился бы, обнаружив, что кто-то из исландцев одного из них причислял к своим прямым предкам…
Именно в этой ситуации видел я причины того, что внимательный и осторожный летописец событий прошлого, каким был Снорри Стурлусон, встречая на своем пути "страну бьярмов", ограничивался самыми общими словами. К тому времени, как он начал собирать и записывать саги, то есть к началу XIII века, "страны бьярмов", как таковой, уже не существовало. Никто из живущих в Исландии, в Норвегии и в Швеции, где бывал Снорри, не мог сказать о ней ничего определенного. Сохранялась лишь смутная память, литературная традиция, подкрепленная стихами скальдов. А единственный достоверный документ, повествующий вроде бы о поездке Оттара к "беормам", не содержал никаких конкретных ориентиров, кроме четкого указания, что тот "поехал на север",
Иного объяснения у меня не было.
Сформулировав такой вывод, я даже вздохнул с облегчением. Наконец-то намечался выход из тупика, в который я забрел! "Путь на север", который никуда не вел, получал разумное объяснение, и о нем можно было не думать. Но вместе с тем у меня снова возникла надежда найти "страну бьярмов", о которой упоминали скальды, сопровождавшие туда конунгов. И если в тех немногих сагах, где упоминалась "страна бьярмов", оказывалось слишком много фантастики, с этим приходилось мириться, ибо выбирать было уже не из чего…
10
То, что фантастические саги остались бы в стороне, получилось непреднамеренно. Более достойными внимания казались мне саги родовые и исторические, тем более что существовали их переводы, снабженные комментариями, и посвященные им исследования. Фантастические, "лживые" саги были мне доступны только в переложениях и пересказах К. Ф. Тиандера. Как я уже говорил, в исландских сагах филолога интересовали только отдельные сюжеты, заимствованные из мировой литературы или европейского фольклора, получившие в дальнейшем специфическую скандинавскую окраску и развитие.
Если же учесть, что на Тиандера безусловное влияние оказала мифологическая школа, заставляющая видеть в персонажах малореального мира, с которыми встречается герой, олицетворение сил природы, старых языческих богов, а действие разворачивается в "царстве мертвых", то надежда обнаружить в его работе сколько-нибудь реальные географические приметы, сохраненные сагой, могла показаться напрасной.
Но иного выхода у меня не было. Кузнецов ничем помочь не мог. В своей работе о Биармии он приводил только те выдержки из текстов, где непосредственно упоминалась Биармия. Само содержание саг оставалось читателю неизвестным. Происходило так потому, что Кузнецов пользовался не текстами саг, которых было тогда опубликовано не слишком много, а сводом выдержек из них, напечатанным в середине прошлого века Рафном в Копенгагене в двух томах под интригующим названием "Русские древности". К выдержкам были приложены параллельные переводы на латынь, которыми и воспользовался для своей работы Кузнецов. Мне же нужны были переводы с подлинника, сохранявшие малозаметные, а то и просто исчезавшие при двойном переводе детали текста, те мелочи, "штампы", общие места, характерные для каждого сюжета, которые ведут исследователя сквозь чащу фантазий к источнику вымысла.
Снорри Стурлусон не просто собирал и обрабатывал саги. Он их, по-видимому, отбирал и проверял по другим сагам, историческим документам и по сохранившимся в памяти людей песням и стихам скальдов. По его мнению и мнению его современников, это были самые серьезные и достоверные свидетельства. В прологе к своей книге Снорри писал, что ни один скальд перед лицом правителя, которому пел славу, не решился бы приписать ему деяния, которых тот не совершал. Это было бы не похвалой, а насмешкой. В песнях прославлялись подвиги, известные людям. Песни должны были распространить такую известность шире, а это могло быть только в том случае, если слушатели подтверждали слова скальда.
Везде, где только возможно, Снорри ссылался на информатора, от которого он получил те или иные сведения. При этом он поясняет, почему такой человек может знать правду или почему такие сведения правдивы. В других случаях он прямо говорит, что о дальнейшем "ничего не рассказывают".
Исследователь событий, чуждый всякой фантастики, Снорри завоевывает доверие читателя своей явной нелюбовью к выдумке. У него трезвый взгляд реалиста, человека, ищущего во всем простого объяснения, поэтому все, что он счел возможным поместить в свои саги о "стране бьярмов", представлялось мне заслуживающим доверия.
Но оказалось, что всего этого не так много. Вопреки распространенным утверждениям, что в исландских сагах рассыпаны многочисленные сведения о бьярмах и их стране, в "Круге земном" я нашел только три упоминания, и два из них ограничиваются всего лишь несколькими фразами.
Первым у Снорри посещает в 916 году "страну бьярмов" молодой еще сын Харальда Харфагра - Эйрик, получивший впоследствии за убийство своих братьев прозвище Кровавая Секира. Перед этим путешествием он успел с пятью кораблями совершить набеги в страны саксов, фризов, данов, хорошо повоевать в Шотландии, Бретланде (по-видимому, в Бретани), в Ирландии и Валланде (Франции). "После этого, - писал Снорри, - он отправился на север в Финнмерк и дальше в "страну бьярмов", где произошла большая битва, в которой он одержал победу".
В том, что это действительно произошло в "стране бьярмов", сомневаться не приходится. Такое же известие я обнаружил в саге об Эгиле, притом с существенным добавлением, что битва была на берегах "реки Вины" и что "об этом рассказывается в песнях, сложенных в его честь".
Ссылка на свидетельство скальдов, как мы знаем, для Снорри была равноценна документальному подтверждению. Но что мог я извлечь из такого сообщения? Только то, что Эйрик там был, указание на реку Вину, которую знает рассказ о Торире Собаке, и первоначальное направление похода - на север, через Финнмерк, то есть страну саамов, современный Финмарк. Однако никакого "Финнмерка" сага об Эгиле не знает. Как справедливо считают исследователи саги, эта подробность была нужна Снорри лишь для того, чтобы там Эйрик мог найти свою жену, подтвердив расхожую версию, что Гуннхильд, дочь Ацура, которую не любили норвежцы, была колдуньей и обучалась этому искусству у финнов. На самом же деле историки находят, что Гуннхильд была дочерью датского короля Горма.
Вторым конунгом, попавшим в "страну бьярмов" почти через полвека после Эйрика, примерно в 965 году, был его сын, Харальд Серая Шкура. "Однажды летом, - писал Снорри, - он поплыл со своим войском на север в "страну бьярмов", совершал там набеги и дал большую битву бьярмам на берегах Вины… Об этом говорит Глум сын Гейри".
Географические признаки, которые указывает этот скальд, совпадают с теми, что мы уже знаем. Точный перевод текста позволяет прояснить это свидетельство, потому что Глум говорит не о "берегах Вины", а о "холмах Вины". Никакого "Финнмерка" здесь уже нет, но указание начального пути "на север" - сохранено.
Третье и последнее свидетельство Снорри о "стране бьярмов" уже нам известно - это рассказ о Торире Собаке, вернее, рассказ о том, где и каким образом Торир Собака начал свою месть за племянника, Асбьерна Тюленя. Как я говорил, все побеги цветистого дерева фантазии поздних исследователей Биармии произросли на почве именно этого рассказа.
Но что нового он дает нам? Маршрут? Он такой же, как и в первых двух сюжетах: на север до конца обитаемой Норвегии, а там сразу.же на "берег Вины". Между северной Норвегией и "рекой Виной" нет никаких ориентиров, кроме разве что Гандвика, "Волчьего залива", в котором К. Ф. Тиандер видел исконное название Кандалакшского залива. И напрасно! Ничего общего, кроме созвучия, Кандалакша с Гандвиком не имеет, разве что общее окончание "залив", выраженное по-фински и по-норвежски. Конечно, можно вспомнить, что "беормы", по словам Оттара - или Вульфстана, - говорили сходно с финнами, но на побережье Кандалакшского залива во все исторические времена жили несколько иные финны, а именно саамы-лопари.
Вернувшись опять к повествованию о Торире и Карли, я смог взглянуть на многое по-новому. Например, я впервые задумался, почему Торир не убил Карли еще в Биармии, гораздо раньше, чем они возвратились в Норвегию? Похоже было, что свобода Снорри как рассказчика была связана тем обстоятельством, что Торир Собака убил халогаландца Карли именно в Гейрсвере, когда тот возвращался откуда-то с богатой добычей. Таков был исторический факт, и Снорри не мог его исказить. Чтобы согласовать факты и сделать их понятными для читателя, он, как можно думать, ввел рассказ о поездке в Биармию. Иначе откуда у Карли могла быть какая-то добыча?
В самом деле, откуда? Что и почему должны были делить Карли и конунг? Ведь Карли не сам вызвался в эту поездку: конунг послал его!
По мере того как я сопоставлял факты, во мне крепла уверенность, что долгая и опасная экспедиция к бьярмам всего на одном корабле заслонила собой заурядный сбор дани с северных лопарей, которые не случайно ни разу не названы в саге. Не назвал Снорри и Финнмерк, мимо которого должны были бы проплывать Торир и Карли.
Здесь было над чем поразмыслить. Ведь как раз сюда, на север Норвегии, норвежские конунги отправляли своих подручных для сбора дани с саамов, вторгаясь в "сферы влияния" таких хэвдингов, каким был некогда Оттар и, по-видимому, Торир Собака с острова Бьяркей. Возвращаясь к тексту саги, всякий раз я приходил к заключению, что Ториру вовсе не надо было отправляться в Биармию и грабить святилище Йомалы, чтобы отомстить Карли за смерть своего племянника Асбьерна Тюленя. Не случайно же вплоть до возвращения в северную Норвегию, то есть в пределы своих владений, Торир никак не проявляет свою враждебность к Карли и Гуннстейну Они действуют как равноправные партнеры. Да и гнаться за кораблем Карли Торир начинает, только вступив в свои территориальные воды. Почему? Непонятно.
Столь же трудно объяснить убийство Карли одной лишь местью. Ведь Асбьерна убил не он. Карли только показал Асбьерна Асмунду, сыну Гранкеля, которому, как и Олаву-конунгу, должен был мстить Торир. Об этом в саге сказано прямо. Копье, поразившее Асбьерна, было вручено его матерью Ториру с призывом отомстить не кому иному, а именно конунгу Олаву! Кстати оказать, впоследствии он это выполнил.
Была еще одна любопытная подробность, на которую я обратил внимание раньше. В распоряжении Карли с Гуннстейном и Торира Собаки было всего по одному кораблю. Однако в рассказе об их совместной поездке время от времени возникает множественное число, как будто бы автор откуда-то списывал и не всегда поправлял текст:
корабль, набирающий скорость, догоняет "бегущие впереди суда" или даже опережает "остальных". То же наблюдается и на обратном пути: "якоря" и "паруса" возникают там, где по смыслу должно быть единственное число. Но у Карли и Гуннстейна не было и не могло быть других кораблей. В противном случае Торир вряд ли решился бы на убийство и уж никак не мог так легко захватить корабль Гуннстейна. Самое примечательное, что умножение числа кораблей происходит лишь за пределами точных ориентиров - после Сандвера на пути в Биармию и на обратном пути до Гейрсвера.
Из сопоставления фактов невольно напрашивался вывод, что рассказ об экспедиции в "страну бьярмов" и ограблении святилища существовал в другом контексте, повествовал об ином времени. Возможно, о совсем другом приключении того же Торира Собаки. Сюда же он попал по воле Снорри Стурлусона, чтобы придать больший эффект и занимательность нападению Торира на Карли, доверенного человека конунга Олава, который вторгся на неподвластную ему территорию, по-видимому, чтобы собрать дань с лопарей. Отсюда истоки конфликта и требование Торира, чтобы Карли отдал ему все, полученное у "бьярмов". Отсюда - угрозы, убийство, бегство Гуннстейна и погоня за ним Торира, пока он не захватил его корабль со всем содержимым, чтобы… спокойно вернуться на свой остров Бьяркей.
Если бы Торир мстил за убийство Асбьерна, он не позволил бы уйти Гуннстейну и его людям, это было не в обычае норвежцев. Торир негодовал за вторжение на его территорию и отобрал у вторгшихся лишь то, что считал по праву своим, незаконно у него похищенным, поскольку лопари, обитавшие в этих краях - "бьярмы" саги, - тоже как бы принадлежали ему.
– Откуда же Снорри взял, что путь в Биармию лежит через север? - может задать вопрос кто-либо из читателей. - Ведь не сам же он это выдумал! И если такой осторожный человек, как Снорри, живший не только в Исландии, но подолгу бывавший в Норвегии и в Швеции, знакомый с географией тех мест, посылает своих героев в Биармию именно по северному пути, вдоль западных берегов Норвегии, то, стало быть, у него на это есть какие-то основания, не правда ли? Наконец, относительно двух его героев, Эйрика Кровавая Секира и Харальда Серая Шкура, определенно известно, что они были в Биармии. Ведь об этом свидетельствуют скальды! В таком случае, северный путь…
– В таком случае северный путь ничего не означает, поскольку скальды говорят обо всем, кроме… северного пути! - перебью я читателя. - А уж если говорить о северном пути, то сюда следует привлечь для дознания о нем героев менее достоверных, часто просто фантастических, "лживых" саг. Послушаем их.
Согласно рассказу Ансаги, некий Торир, весьма похожий на Торира Собаку, грабит "страну бьярмов", которая оказывается поблизости от Халогаланда, а к осени возвращается на юг, в Наумудаль. Финнмерка сага не знает:
его место как раз и занимает "страна бьярмов". Наоборот, Стурлаугсага помещает "страну бьярмов" не только за Финнмёрком, но и за фантастической "страной Гундинга", то есть на севере, но за пределами реального мира. В "стране бьярмов" эта сага тоже называет реку Вину, но добавляет, что на равнине там стоит "сверкающий" храм, который и ограбил Стурлауг.
Наиболее подробно о "стране бьярмов" повествует Одд-сага, рассказывающая об Одде Стреле, или Одде со стрелами, как по-разному переводят его имя. Персонаж этот замечателен тем, что удивительно напоминает "вещего Олега" нашей летописи. До сих пор исследователи гадают: то ли Одд Стрела был "вещим Олегом", то ли сказание о нем попало в руки одного из летописцев? Сравнивая сообщение "Повести временных лет" под 912 годом с сагой, можно предполагать, что имело место и то, и другое.
Еще в ранней юности, когда ему исполнилось двенадцать лет, Одд слышит предсказание вещуньи, что проживет много больше других людей - по одним вариантам сто, по другим триста лет, - совершит великие подвиги на морях и на суше, слава его пройдет по всем странам, но умереть ему суждено здесь, на родине, в Беруриоде, и погибнет он от головы коня Факси, который сейчас в конюшне. Услышав такое предсказание, Одд со своим другом и побратимом, у отца которого он живет, на следующий день выводят Факси, убивают и зарывают его глубоко в землю. После этого Одд уезжает.
Саги рассказывают о его подвигах в различных странах, в том числе и на Севере. Однако большую и главную часть подвигов Одд совершает где-то на юге. Возвращаясь из Святой Земли, он попадает в страну гуннов, как именуют некоторые саги южную Русь, Там в результате нескольких победоносных походов против внешних врагов Одд женится на дочери короля, которую зовут Силькисиф, и становится правителем страны. Под старость, хотя он и помнит о предсказании, Одда одолевает желание съездить в Норвегию, чтобы узнать, кто теперь владеет его родным островом Рафниста. Пробыв там некоторое время и устроив свои дела, Одд отправляется в обратный путь. Корабль проходит мимо Беруриода, и Одд не может сдержать желания взглянуть на место, где стоял дом его приемного отца. Теперь там никто не живет. Одд ходит по пустынному Беруриоду, рассказывает спутникам, где какие строения стояли в годы его юности, и наконец предлагает вернуться на корабль, говоря, что он ушел от своей судьбы и в Беруриоде его не сожгут.
Спускаясь с откоса песчаного холма, который намело за это время, Одд задевает ногой лошадиный череп, из которого выползает змея и кусает его в ногу. Распухла сразу нога и бедро, яд стал причинять сильную боль. Тогда Одд приказал вырубить ему гробницу в скале на берегу и, пока не наступила смерть, слагал песню о своей жизни и своих подвигах.
Был ли Одд тем человеком, которого на Руси знали как "Олега вещего", то есть "знающего"? По-видимому, да. Можно предположить, что летописец знал рассказ саги, но как объяснить соответствие содержания саги общей биографии Олега? Историков до сих пор приводит в недоумение исключительное и в то же время неопределенное положение Олега среди первых русских князей. Он - князь-регент, какой-то родственник Рюрика и Игоря. По одной версии, Олег всего лишь полководец Игоря, правящий его именем в годы малолетства; по другой - сам правитель, только после смерти которого престол в Киеве достается Игорю. Сага, как мне кажется, вносит в эту путаницу определенную ясность, позволяя думать, что Рюрик и Олег были женаты на родственницах - на родных или двоюродных сестрах. Вот почему, женившись на дочери короля, Олег был только временным правителем государства до возрастания законного наследника.
Перед тем как Одд должен покинуть родную Скандинавию, сага посылает его в "страну бьярмов". Здесь, несмотря на явную фантазию саги, мы находим вполне реалистическое описание пути. Сначала он ведет героев на север в Финнмерк, где спутники Одда грабят и насилуют лопарок, живущих в землянках на берегу. Похоже, здесь отголосок вполне реалистичной зарисовки, тем более что на побережье Финмарка саамы жили действительно в землянках. Но дальше опять разрыв. Сразу же после Финнмерка Одд оказывается в "стране бьярмов", поднимается вверх по реке Вине, торгует с местными жителями, а после торга, следуя примеру Торира Собаки, идет ночью через лес и грабит курган, составленный из земли и блестящих монет.
В отличие от Торира Одд не смог избежать столкновения с бьярмами. Уладив дело миром после схватки, он отплывает и снова оказывается в Финнмерке. На этот раз Финнмерк этот не реальный, а самый что ни есть фантастический, с великанами, колдовством и прочими чудесами.
Передо мной открывалась любопытная ситуация. С одной стороны, я мог убедиться в устойчивой традиции северного пути в "страну бьярмов", что подтверждали и карты позднего средневековья, помещавшие Биармию в современном Финмарке. С другой стороны, я все более убеждался в фиктивности этого пути. Скальды знали "страну бьярмов", но ничего не говорили о пути в нее. Наоборот, Снорри, как можно видеть по "Кругу земному", реальной Биармии уже не застал. Он только весьма осторожно поддерживал существовавшую в его дни литературную традицию, которая направляла корабли викингов куда-то на север.
В чем же дело?
Я бился над этой загадкой долго, комбинировал известия саг, пытался рассматривать их под разными углами зрения, проверял переводы… Все было правильно - и непонятно. В конце концов я махнул рукой и решил больше о Биармии не думать. Пусть остается где-то во льдах! Может быть, это просто Земля Санникова? Тогда и пришла догадка.
9
В тот день я сидел на одном из научных заседаний. Разговор шел об отношении к спорным летописным известиям, а среди прочего и о соответствии летописи "Слову о полку Игореве", которым я тогда интересовался еще очень мало. Спорили о правильности указания отчества Бориса Вячеславича, которого "слава на суд привела". Многим было непонятно, каким образом в дела сыновей Святослава оказался замешан этот их двоюродный брат, сын давно умершего смоленского князя. Где был после смерти отца этот Борис, что делал, в каких отношениях был с семейством Святослава, почему испытывал такое озлобление против своих дядей по отцовской линии? Обо всем этом в летописи не было ни слова. Поэтому некоторые историки, опираясь на свидетельство Татищева, считали, что в тексте "Слова о полку Игореве" заключена ошибка и на самом деле речь идет о Борисе Святославиче, одном из старших сыновей Святослава.
Им возражали другие, указывая, что в "Повести временных лет", в полном соответствии со "Словом", показан убитым на Нежатине Ниве именно Борис Вячеславич, который "похвалился вельми…".
Спор ходил по кругу. "Слово о полку Игореве" сопоставляли с летописью, а летопись - со "Словом". Слушать спорящих со стороны было забавно. Но в какой-то момент в мозгу у меня что-то словно переключилось, и я подумал, что ситуация похожа на ту, которая сложилась у меня с Биармией. Конечно, можно было думать, что в этом месте оба текста - летопись и "Слово" - восходят к одному и тому же источнику. Но могло быть и так, что один из этих текстов влиял на другой. Сомневающиеся в древности "Слова" считали, что фактическая сторона "Слова" заимствована из летописи: оттуда и перешла ошибка в отчестве убитого князя. Защитники древнерусской поэмы отрицали такую возможность, но им не приходило в голову, что скорее всего именно "Слово" своим авторитетом - вспомним авторитет скальдов! - могло повлиять на летописный текст.
"А кто на кого влиял в сагах? - думал я, отключившись от дискуссии. - Скальды ни при чем. Сам Снорри вряд ли выдумал "северный путь", который яростно отстаивают сторонники беломорской Биармии… А они откуда о нем знают? Из саг? Отчасти, но главным образом из рассказа Оттара. Почему бы не предположить, что у современных ученых и у исландских историков, к которым принадлежал Снорри, оказался один и тот же источник заблуждений! Был ли известен им рассказ о плавании Оттара в том виде, в котором мы его знаем сейчас?"
Решение оказывалось простым и неожиданным. Запись рассказа Оттара была сделана в конце IX вежа, и от того времени до наших дней сохранилось несколько рукописей перевода Павла Орозия, полностью и в отрывках. Сколько же списков с них было сделано в Х веке?! А в позднейшее время? Между тем записывать саги исландцы стали много позднее, во всяком случае в XI веке, не раньше.
Чем дальше я размышлял над этим, чем больше припоминал факты, тем крепче становилась уверенность. Конечно же, знали! И не только потому, что сочинение Павла Орозия в обработке короля Альфреда было особенно популярно в англосаксонском мире. Для исландцев того времени Англия была столь же знакома, как Норвегия и Ирландия. Там они воевали, там они жили, гостили у друзей и родственников, служили при дворе английских королей… Именно из Англии и Ирландии на отдаленный северный остров в ту эпоху шел нескончаемый поток рукописных книг самого различного содержания.
Началось это, я думаю, еще в Х веке. Падение язычества лишь ускорило процесс.
Христианство, принятое исландцами в 1000 году, только шире открыло двери острова просвещению, культуре и искусствам. Известно, что уже во второй половине XI века в Исландии было четыре училища, где изучали латинский язык, богословие и опытную философию. К тому же при монастырях существовали еще свои семинарии. Сказалась близость Ирландии. В продолжение всего раннего средневековья "Зеленый остров" был одним из ведущих центров европейской культуры и книжной образованности. Начатое в училищах образование исландцы продолжали в европейских университетах - в Англии, Германии, Франции и в других странах. У многих дома были большие библиотеки. Как писал А. М. Стрингольм, исландцы перенесли на свой остров все английские сказания о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Переведенные и переработанные, они стали сагами об Ивенте, о Персевале, об Эрике Каппе и прекрасной Эвиде, о самом короле Артуре, который приобрел черты норвежского конунга. Этими же и подобными сказаниями питались саги о Самсоне Фагресе, Бреттаманне. Постоянно бывая в Нормандии, исландцы заимствовали через своих родных и земляков произведения французской средневековой поэзии и прозы, переделывая их в саги о делах Александра Великого, о Фалентине и Урсоне, о Кларусе и Серене, о Сауле и Никаноре, о Сигурде Турнирце, о рыцарях Тиоделе и Гугаскаплере, Амелии, Амичи, Ремунде и Гиббоне и о многих других, вместе с полным собранием сказаний о Карле Великом и его паладинах…
Список поэтических заимствований оказался столь же велик. Исландцы перевели поэмы о падении Трои, переселении Энея в Италию и о прочих событиях древности, написанных в рыцарском духе Генрихом Вельдеком, Вольфрамом Эшенбахом и другими известными поэтами XII и XIII столетий. На северном наречии была составлена Трояборгская летопись, в которой излагались Гомер, Троюманнасага и сага о Гекторе. Культурная жизнь далекой Италии дала содержание саге о волшебнике Вергилии и о похождениях норманнов в Сицилии…
Мог ли я после такого перечня хотя бы на минуту допустить, что исландцами был не замечен перевод Орозия, содержавший рассказы о плавании их соотечественников - Оттара и Вульфстана? Такого быть просто не могло. Я нисколько не удивился бы, обнаружив, что кто-то из исландцев одного из них причислял к своим прямым предкам…
Именно в этой ситуации видел я причины того, что внимательный и осторожный летописец событий прошлого, каким был Снорри Стурлусон, встречая на своем пути "страну бьярмов", ограничивался самыми общими словами. К тому времени, как он начал собирать и записывать саги, то есть к началу XIII века, "страны бьярмов", как таковой, уже не существовало. Никто из живущих в Исландии, в Норвегии и в Швеции, где бывал Снорри, не мог сказать о ней ничего определенного. Сохранялась лишь смутная память, литературная традиция, подкрепленная стихами скальдов. А единственный достоверный документ, повествующий вроде бы о поездке Оттара к "беормам", не содержал никаких конкретных ориентиров, кроме четкого указания, что тот "поехал на север",
Иного объяснения у меня не было.
Сформулировав такой вывод, я даже вздохнул с облегчением. Наконец-то намечался выход из тупика, в который я забрел! "Путь на север", который никуда не вел, получал разумное объяснение, и о нем можно было не думать. Но вместе с тем у меня снова возникла надежда найти "страну бьярмов", о которой упоминали скальды, сопровождавшие туда конунгов. И если в тех немногих сагах, где упоминалась "страна бьярмов", оказывалось слишком много фантастики, с этим приходилось мириться, ибо выбирать было уже не из чего…
10
То, что фантастические саги остались бы в стороне, получилось непреднамеренно. Более достойными внимания казались мне саги родовые и исторические, тем более что существовали их переводы, снабженные комментариями, и посвященные им исследования. Фантастические, "лживые" саги были мне доступны только в переложениях и пересказах К. Ф. Тиандера. Как я уже говорил, в исландских сагах филолога интересовали только отдельные сюжеты, заимствованные из мировой литературы или европейского фольклора, получившие в дальнейшем специфическую скандинавскую окраску и развитие.
Если же учесть, что на Тиандера безусловное влияние оказала мифологическая школа, заставляющая видеть в персонажах малореального мира, с которыми встречается герой, олицетворение сил природы, старых языческих богов, а действие разворачивается в "царстве мертвых", то надежда обнаружить в его работе сколько-нибудь реальные географические приметы, сохраненные сагой, могла показаться напрасной.
Но иного выхода у меня не было. Кузнецов ничем помочь не мог. В своей работе о Биармии он приводил только те выдержки из текстов, где непосредственно упоминалась Биармия. Само содержание саг оставалось читателю неизвестным. Происходило так потому, что Кузнецов пользовался не текстами саг, которых было тогда опубликовано не слишком много, а сводом выдержек из них, напечатанным в середине прошлого века Рафном в Копенгагене в двух томах под интригующим названием "Русские древности". К выдержкам были приложены параллельные переводы на латынь, которыми и воспользовался для своей работы Кузнецов. Мне же нужны были переводы с подлинника, сохранявшие малозаметные, а то и просто исчезавшие при двойном переводе детали текста, те мелочи, "штампы", общие места, характерные для каждого сюжета, которые ведут исследователя сквозь чащу фантазий к источнику вымысла.