Никитин Николай. О бывшем купце Хропове

   Антон Антонович пришел к Концам. Концы славились огородами, банями, там своевольничали и гнали самогон. В праздники резались на ножах. Больше ничем не славились Концы.
   Так из Концов Антон Антонович направился в Белые Поля, к тому перекрестку, где встречаются две дороги и на перекрестке лежит камень. На камне - сегодняшний снежок. Можно его смахнуть полой, а на камень присесть и подумать, какую выбрать дорогу.
   Опять, как в прошлый раз, Антон Антонович встретил здесь курчавенькую девочку с тупым носом. Она поздоровалась с ним. Тогда Антон Антонович спросил ее:
   - Чья вы девочка?
   - Я дочка Сонеберга, аптекаря в Посолоди.
   Очень Антону Антоновичу это понравилось, он даже всплеснул руками от удовольствия.
   - А вы меня знаете?
   - Очень знаю, - ответила девочка равнодушно и ясно, точно хорошо знакомый урок, - вы Антон Антонович Хропов, бывший купец из рядов.
   - Очень, очень отчетливенько, - сказал Хропов, - вы умненькая будете барышня.
   - Я не барышня, я записана в организацию пионеров, - спокойно ответила девочка.
   - Вот нынче какие растут... Бывший, значит, купец... а нынче что я? засмеялся Хропов.
   - Не знаю... - ответила девочка.
   И снова остался Хропов очень доволен, и снова он даже засмеялся.
   - Опять правильно... Я и сам не знаю. Ну, иди... Тебе легко жить, ты все знаешь. Скажи отцу, чтобы керосину запас мне.
   - Сколько? - спросила девочка.
   - Да все равно, ну, пуд. Нет, фунтов десять, скажи, довольно.
   Когда девочка на полдороге оглянулась, Хропов сидел на камне - лицом в Белые Поля.
   Напротив церковного двора на посолодской площади стоит двухэтажный желтый дом с желтой вывеской: "Посолодский совдеп". У дома вечно метет ветер солому, сено, навозную пыль. Кругом дома построена б три стенки коновязь, у коновязи вечно - куча подвод, шум и мужики, и чего больше, разобрать этого здесь нет никакой возможности. Вечно выбегает на крыльцо писарь в белых кудерьках, бритый начисто, с широкой крутой грудью, хорошо упрятанной в летнюю (так как в совдепе всегда тепло) гимнастерку с черными углами по воротнику, и кричит тонким голосом: "Следующий. Ну, кто следующий?" Мужики останавливаются, замирают и начинают подталкивать друг друга локтем; тогда писарь сердится, лезет в список и, найдя нужный номер, обкладывает мужиков: "Степан Загин из деревни Дряни... Граждане, порядку не знаете". А мужики, смотря на писаря, не могут понять: баба он или нет.
   Мужики гуторят о налоге, о земле, о местном лесе, о больнице, ветеринаре и учителе. И о чем бы ни говорили, ко всему приложат крепкую печать.
   Баба Шитиха говорит мужикам:
   - Он мне и говорит: донеси, говорит. А я ему говорю: нечего говорить мне и доказывать, прямо скажу, что сын мой Максимка Шитов гонит самогон. Вчерась пуд согнал. Хорошо, говорю, ежели я тебе докажу, господин начальник милиции, у меня сына уведут и корову возьмут, Максимку - бог с ним, а коровы жалко. Как же я могу доносить, господин начальник милиции? я ему говорю. Так, значит, и не доказала ему. И он меня похвалил. Спасибо, говорит, вы, говорит, сознательная женщина. Будешь сознательная, когда корову уведут, а то бог с ним совсем, прости господи, донесла бы...
   - Ну, правильно! - сказал один из деревенских жителей. - Я зря впутался. Жалуется мне баба, что, говорит, ихняя школа: песни поют, игры играют, рисунки рисуют, а букв не учють. Митька наш год ходит, а букв не знает. Ладно, думаю, пойду к учительше, и она мне говорит: новое, говорит, ученье, наглядный способ. Хорошо. Приходит Митька домой; дай, говорю, тетрадку, гляжу - вся в рисунках, а под ними подписи. Читаю один: фуфайка. Ну, говорю, Митька, почитай мне. И он читает: ру-баха. Я говорю: читай, сукин сын, лучше, голову тебе расшибить, а он опять мне говорит: да тут рубаха, тятя, написано. Вот тебе, думаю, и новое ученье; пошел я к учительше, не годится, говорю, давай нам старое. Она меня ругать, говорит: несознательные... Ну, а я выпивши был, дотронулся до нее... Что же это такое? Это нам больной удар, раньше этого не было. Не дотронься, выходит...
   В это время среди этой кучи разговоров и мужичьих жалоб протискивались к совдепу двое: поп Паисий и аптекарь Сонеберг. Поп находился в чрезвычайной смуте, а аптекарь в чрезвычайной взволнованности, но и здесь аптекарь не утерпел, загорелось его просвещенное сердце, и он вмешался в спор.
   - Простите, граждане, - сказал он, пробравшись к мужикам, - кто сказал: давайте старое?
   Мужики, стоявшие около, сразу, точно по команде, подтолкнули друг друга локтем и замолчали.
   - Кто сказал: давайте старое? - еще настойчивее повторил аптекарь Сонеберг.
   Мужики молчали опять, и только один, самый большой, дерзко выставил вперед рыжую свою бороду и сказал аптекарю:
   - Проходи, а то получишь новое.
   - Нет, товарищ - храбро сказал аптекарь, сжав кулак и указывая кулаком на совдеп, - у нас есть закон, пойдем туда и разберемся.
   Тогда рыжий, немного опешив, сказал тише:
   - Ну, что ты хорохоришься, что тебе надо?
   - О! Что мне надо? - повторил аптекарь. - Мне надо вбить гвоздь просвещения в ваши темные головы.
   - Будет вам совать нос, Иосиф Иосевич, - сказал поп, хватая Сонеберга за рукав, - вечно вы суетесь в истории...
   - Ша, - сказал аптекарь попу, - не мешайте. Я вколочу этот гвоздь!
   - Отстань ты, пожалуйста, уйди от греха, - посоветовал аптекарю рыжий мужик, - мы насчет нового ученья говорили.
   - А я что говорю, - сказал аптекарь, - ты, сударь, не понимаешь нового ученья. Оно развивает в детях наблюдательность. А? Моя девочка учится в школе. Учитель школьников спросил: "Сколько у кошки ног?" Один ответил: "Три". А другой ответил: "Пять". Что делать?
   И только что аптекарь хотел дальше развить целую теорию, оглянулся и видит, что мужиков уже нет, все рассеялись, и только сбоку за аптекарский рукав держится поп Паисий да рыжий мужик нахально смеется в лицо аптекарю.
   - Эх, барин, на крестьянстве кошка пустая вещь. Вот они чему учють, а буквы не учють...
   - Пойдемте, Иосиф Иосевич, у нас свое дело, - попросил поп.
   И аптекарь, грустно махнув рукой, поплелся за попом на крыльцо совдепа.
   Войдя в совдеп, они немного поспорили.
   - Дозвольте, Иосиф Иосевич, кто же будет там говорить?
   - Я все расскажу, отец Паисий. Не беспокойтесь.
   - А почему не я, позвольте вас спросить? - рассердился поп.
   - Что?! Глупый человек, я интеллигенция, а вы представитель культа. Разве вам верят? Не выскакивайте, пожалуйста.
   - Знаем, - ехидно сказал поп, - это вы на иконостас лезете, сами вылепиться хотите.
   Но Сонеберг, не возражая ни слова, успел первым юркнуть в кабинет.
   Аптекарь считал своим долгом держаться с властями свободно и независимо, дабы не уронить престижа. И потому в кабинете товарища Камчаткина уселся в кресло и, закурив папироску, начал излагать просьбу. Товарищ Камчаткин, в ватной тужурочке, отказался от папиросы, предложенной аптекарем, и закурил свою собственную, - он тоже заботился и о престиже и о независимости и даже, ссылаясь на болезнь глаз, но больше для поддержания этого самого престижа, завел очки. Слушая аптекаря, он спустил очки на кончик носа, поигрывая в рассеянности карандашом, и поглядывал сквозь стенку, сквозь попа, стоявшего рядом с креслом аптекаря. Поп сесть не рискнул. Поп стоял и грыз ногти.
   - Теперь вы видите, - сказал аптекарь, плавно кончая свое изложение, - почему бывший купец Хропов является опасным для населения нашего города...
   - Я еще этого не вижу, - спокойно сказал товарищ Камчаткин.
   - Поздно будет, товарищ Камчаткин, когда социально вредный элемент в сумасшествии своем наточит ножик и начнет кидаться. Странно, - возмутился аптекарь Сонеберг, - надо прислушаться к общественному мнению, я, как местная интеллигенция, снимаю с себя всякую ответственность. Странно. Точно я для себя хлопочу. Я хлопочу в целях медицины и общественного спокойствия.
   - Хорошо, - сказал Камчаткин, - я назначу комиссию, ежели в целях медицины.
   И поднялся с кресла, давая этим понять, что разговоры кончены, но тут поп не вытерпел и выскочил к самому столу.
   - Дозвольте мне. Они, - кивнул он на аптекаря, - самого главного не сообщили. Он, газет начитавшись, террористический акт учинит, он на прошлой неделе мне грозился при свидетелях взрыв сделать...
   - Взрыв? - сказал Камчаткин и, сняв очки, закричал: - Пантюхов!
   Милиционер Пантюхов, стукнув сапогами и зазвенев, будто он уронил рояль, встал у двери.
   - Слушаю, товарищ начальник.
   - Приведи немедленно бывшего купца Хропова.
   - Слушаю, - сказал Пантюхов и опять уронил рояль.
   - Вот видите, - победоносно подмигнул поп аптекарю и снова обратился к Камчаткину: - Позвольте доложить. При свидетелях, при матушке, купец Хропов в исступлении сказал: я, говорит, тебя взорву, все говорит, сие взорву без остатку, то исть меня, матушку и церковь, - которое есть здание, то исть государственное имущество, и поелику это так, в городе вспыхнет пламя...
   - Почему же вы мне этого не сказали, гражданин Сонеберг? - сурово сказал Камчаткин и подозрительно посмотрел на Сонеберга.
   - Я... с медицинской точки... - залепетал аптекарь.
   - Позвольте, точка точкой, а это уже пожарный факт.
   - Справедливо сказано, пожарный факт, - заторопился поп, поддакивая Камчаткину, - и пока мы тут рассуждаем, Хропов, может быть, бомбы начиняет... Уже имеются материалы... Хропов закупает... - сказал поп, ехидно взглянув на аптекаря.
   - Какие материалы имеются? - повторил Камчаткин и тоже взглянул на аптекаря; аптекарь сидел в кресле и старался закурить папиросу, но от волнения не мог зажечь спичку.
   - Спросите, спросите его, товарищ Камчаткин, - подзуживал поп, уже подобравшийся боком к креслу и усевшийся на кончик.
   - Так какие же материалы имеются, гражданин Сонеберг?
   - Никаких, никаких, товарищ Камчаткин, вы не верьте: это поп со злости врет.
   - А керосину пуд, это тоже со злости? - ехидно подбавил поп.
   - Какого керосину? - спросил Камчаткин.
   - Ихней дочке сегодня Хропов заказывал: приготовьте мне, говорит, пуд аптекарского чистого керосину... Что, не правда сие? Ну-ка, ответствуйте товарищу, гражданин Сонеберг.
   Аптекарь дрожал в кресле. Камчаткин внимательно посмотрел на него, надел очки и сказал:
   - Предупреждаю, гражданин Сонеберг...
   - Что касается керосину, - испуганно ответил Сонеберг, - то это совершенно верно: керосин мне заказан...
   - И вы отправили, гражданин Сонеберг?
   - Отправил...
   - Пуд отправили?
   - Что значит пуд, товарищ Камчаткин? Отправил. Керосин - не взрывчатое вещество, оно в домашнем хозяйстве...
   - Господи, - засмеялся поп от радости, - оно зажигательная вещь. Видите, как он прикидывается... Может быть, он сам знает, чем нужно бомбы начинять. Спросите, спросите его, товарищ Камчаткин.
   - Не вмешивайтесь, - сурово перебил попа Камчаткин. - Итак, керосин куплен в вашем магазине. Вы не подумали, гражданин Сонеберг, зачем сумасшедшему пуд керосину, что из этого может произойти?
   Аптекарь страшно заметался в кресле.
   - Вы бывший эсер?
   - Бывший... но, товарищ Камчаткин... какой я эсер... что, в самом деле... какое это... да дочка моя... да я всей душой сам... о, что же это такое?
   Еще страшнее заметался аптекарь в кресле.
   Но в это время около двери кабинета упал рояль. Это Пантюхов докладывал начальнику:
   - Никак нет, не найден. Супруга ихняя, гражданина Хропова, говорит: с утра сгибли, как, попивши кофию, к художнику посылали, и художник Мокин, по сообщению, донес, что выбыл от них утром неизвестно куда, в расстегнутой шубе.
   - Ладно, - сказал Камчаткин, - поди к Хропову и арестуй там бочку керосину и дожидайся там.
   - Слушаю, - ответил милиционер Пантюхов и, опять уронив рояль, круто повернулся кругом.
   - Что же теперь, какого суда ждать? - мудро спросил поп.
   - Ничего, - отрывисто ответил Камчаткин попу, - вы можете идти, а что касается гражданина Сонеберга, то, впредь до выяснения... - тут Камчаткин посмотрел на аптекаря, и аптекарь быстро подскочил с кресла, как пружина, - ...подпишите протокол.
   - Какой еще? - спросил аптекарь.
   Но поп не дождался ответа Камчаткина и, хотя был тонок, как осока, однако шариком выкатился из кабинета, успев все же на ходу показать аптекарю язык и даже шепнуть: "Что, сунулись?"
   Так окончилась их экспедиция.
   Антон Антонович Хропов, возвращаясь из Белых Полей, шел по Егорьевской улице. Знал Антон Антонович, какую дорогу ему выбрать. Весел был чрезвычайно и доволен... "Вот, - думал, - приду домой, кофию напьюсь... и Липушке-шельме все расскажу. И даже нервных капель приготовлю Липушке-шельме, на всякий случай от неожиданности. Прощаю Липушку-шельму, так как купец Хропов жить перестал... Насмеюся я над всеми, как последний человек".
   Покраснел от ветра нос у Антона Антоновича - день был ветреный, - а все думали, что Антон Антонович идет выпивши.
   Подходит Хропов к своему дому - и видит: на форточке в спальне висит розовая ленточка.
   "Почему висит розовая ленточка?" - подумал Хропов и прошел дальше, не заходя домой. Было когда-то условлено, давным-давно еще, когда обыски шли по городу, что ежели висит на форточке розовая ленточка, значит в доме неблагополучно.
   "Совсем новый ход делу дан..." - подумал Хропов и остановился в растерянности около пруда.
   Мимо Хропова, не кланяясь, пугливо прошмыгнул поп Паисий. Хропов засмеялся, поднял камень и бросил в попа.
   - На, собака, получи.
   Поп крикнул: "Ай!", думая, что Хропов кинул бомбу, и опрометью влетел в церковный дом, ожидая взрыва. Но на дворе было все спокойно, и поп со страху, укладываясь в постель, подумал: "Не зажглось".
   А Хропов стоял у пруда, не зная, куда ему деться. В пруд кинуться самое подходящее дело. Посолодский пруд подземным ключом соединяется с Сябрским озером... Вот бы кинуться туда Хропову, пройти трубой до Сябр и в Сябре-озере уже выплыть мучеником... Шуму будет много...
   Тут и автору повести очень удобно было бы поставить точку и романтически разделаться с героем. Олимпиаду Ивановну можно было бы отправить в Берлин... В Берлине Олимпиада Ивановна поступила бы в кафе Рушо исполнять русские песни, влюбился бы в нее изгнанный с родины русский князь... О, до чего не довела бы фантазия, если бы за это дело взялся французский романист!.. Художник Мокин, почувствовавший угрызения совести, погнался бы в Европу за Олимпиадой Ивановной, решившись предложением руки и сердца загладить страшный грех... Но влюбленная парочка - князь и Олимпиада Ивановна, вообразив, что гонится за ними русский большевик-террорист, перебегали бы, как куропатки, из одного угла Европы в другой, не успевая насладиться семейным счастьем... И вот наконец тут автор придумывает американский трюк, и читатель, благословляя находчивость автора, с благодарностью и приятной зевотой откладывает в сторону роман.
   Жизненная правда всегда беднее вымыслами. И потому в действительности все обстояло гораздо проще.
   Хропов попробовал концом валенка берег: хрустнул лед, покрылся мутной, как суп, водой, и сказал тогда Антон Антонович:
   - Растаяло... Да ну их к черту, в самом деле... возьму и развяжусь.
   И крупными шагами направился прямо в совдеп и без доклада влез к товарищу Камчаткину. Вид его в расстегнутой шубе, вспотевшее от ходьбы лицо, наверное, не были привлекательны, потому что Камчаткин, подумав: "Он!", вдруг отскочил в угол своего кабинета. Хропов в шубе упал на колени, простер руки к товарищу Камчаткину и громко, так что дрогнули стекла в совдепе, спросил его:
   - Товарищ Камчаткин, могу ли я надеяться на вашу помощь? Если же нет...
   - Можете! - сказал Камчаткин, испугавшись: уж не взбесился ли Хропов?..
   - Могу я отречься, товарищ Камчаткин?
   - Можете, - сказал Камчаткин, не желая спорить с сумасшедшим.
   - Ну, так я отрекаюсь и от попа и от бога... И желаю разоблачить обман.
   Тут товарищ Камчаткин заинтересовался.
   - А вы не сошли с ума? Зачем вы пуд керосину купили у аптекаря?
   - Какой пуд!.. Вот сука! Я ему десять фунтов заказал, кофий варить.
   - Так это для кофия? - улыбнулся Камчаткин. Он вернулся к столу, сел в кресло и, попросив Хропова встать, сказал:
   - Считаю дело выясненным. Что вы имеете заявить?
   - Разоблачить хочу религиозный обман, как денежки собирают. Меня вся округа знает.
   - Это не наше дело... впрочем, действуйте. Мандат я вам дать не могу, - сухо сказал Камчаткин.
   - Ничего, я и без мандата... Покорно благодарю.
   Вышел Хропов на крыльцо, бросил оземь каракулевую свою шапку и крикнул на весь базар:
   - Православные, слыхали ли вы, как вас обманывают?
   Мигом затих базар, и сбежался народ к крыльцу.
   - Слыхали ли, спрашиваю, как вас обманывают?.. Хропов - такой человек вам известен, и морда его знакома?
   - Ну, как же незнакома? - засмеялись в толпе.
   - Видали вы его морду в церкви на картинке?..
   - Видали, известно.
   - И плевали?
   - Да, поплевали малость.
   - А ангела видали с золотой трубой?
   - Видали. Как не видать?
   - И свечки ангелу ставили?..
   - Ну, как не поставишь...
   - А много свечек переставили?
   - Да порядочно будет.
   - Теперь подсчитайте, православные, сколько вы денег на ангела издержали...
   - Да соберется, верно, сумма.
   - Теперь хочу я сказать, на что вы деньги свои несли и кому свечки ставили. Приглядитесь-ка вы к ангелу... Знаете, перед кем свечу возжигали - перед женой моей - Хропихой Олимпиадой... И глаза ее с искрой...
   Ахнул базар и согласился: и верно, смахивает, волос другой, а глаза хроповские, верно... Вот история.
   - Что же делать теперь, граждане? Что же делать, когда в церкви обман?.. Ежели подлость такая с трудовых копеек, то на что нам поп, ежели он такое допускает и выручку себе в карман прячет?..
   - Вот сука-то... - сказали мужики.
   - Дальше, граждане, - раскричался Антон Антонович, войдя в азарт. Пущай поп паи получает, но какой же тут бог, ежели он подобную подлость переносит и не покарает попа?.. Вот отчего я стал безбожником, православные. Слушайте... в образованных странах...
   И тут такое стал говорить бывший купец Хропов, что весь базар изумился, остановилась торговля, и даже, если бы милиция не приняла своевременно мер, поднялась бы давка.
   Обратно с базара шел Хропов в сопровождении толпы. Правда, были в толпе разные голоса. Одни говорили, что купец спятил, другие - что Мокина надо пойти бить, а третьи сразу согласились с купцом насчет подлости.
   Увидя Хропова и толпу, испугалась Олимпиада Ивановна и упала в обморок.
   А когда привели ее в чувство, Хропов с досадой сказал:
   - Ну, какая же ты серая женщина!.. Я пришел как новый пророк, а ты бац... Даже перед людьми совестно.
   С тех пор Хропов Антон Антонович нашел свое место в жизни и даже недавно, совсем осмелев, ездил по поручению политпросвета в Сябры - делать доклад на тему: "Как я стал безбожником".
   А художнику Мокину запретили писать в церкви. Он рассердился и уехал. У Сонеберга же перестали многие лечиться, - а все Хропов!.. Распустил об аптекаре такие слухи...
   Что же было с Олимпиадой Ивановной?
   Страшно возгордилась женщина. И недавно задала Антону Антоновичу совершенно неосмысленный вопрос:
   - А не слукавил ты, Антошенька?
   И, получив ответ, спросила с еще большим смущением и даже с непростительным, по-моему, кокетством:
   - Антошенька... а не махнуть ли мне в Берлин?..
   На что Антон Антонович плюнул и выругался.
   Ну, а как поп? - спросит читатель.
   Что ж, поп... Поп...
   Картину, всех смущавшую, он уничтожил.
   1926