Никитин Николай. Потерянный Рембрандт

   10
   Не всегда деньги бывают приятны. Шамшин старался спустить их как можно скорее. Часть была отослана в Тамбов старикам, часть отдана Ляльке, выплачен долг Бержере, куплена дача в Петергофе.
   На дачу приезжали гости. Кипел самовар, и не сходили со стола закуски и вино. Ирина держала голову выше обыкновенного, и про нее говорили: "Ну вот, все-таки выслужилась в жены". По вечерам играли в покер. Он тоже играл и смеялся вместе со всеми. Однако даже малознакомые люди замечали в этом смехе что-то маскарадное. Ирина пыталась узнать, он молчал. Вся окружающая жизнь подходила к пределу, после которого должно было начаться что-то новое....Но как все это будет, Шамшин не видел. Первыми почувствовали частники. Антиквары, сообразив, что им теперь не жить, стали потихоньку свертываться. Бержере нелегально перебежал через границу. Шамшин узнал об этом совершенно неожиданно.
   В Петергоф приехала Лялька. Она влетела в квартиру, точно кавалерийская бригада. За столом сидели гости. Ирина сжала губы, она сразу почуяла какую-то опасность. Лялька села за стол, не смущаясь попросила чашку чая и закурила папиросу.
   Она оглядывала Ирину и гостей, улыбаясь из-под фетровой шляпки, и весело спросила Шамшина, как он живет.
   Он пожал плечами.
   Лялька качалась на стуле, будто она сидела в седле.
   - А я задумала смыться в Ташкент.
   - Зачем?
   Шамшин задал этот вопрос из необходимости, желая хоть чем-нибудь заткнуть образовавшуюся пустоту. Все молчали.
   - Как зачем? Мы ведь живем совсем не так, как надо жить... Как от нас требуют. Скоро все изменится...
   Лялька захохотала и погладила себя по груди, по бедрам.
   Она вскочила. Прошлась по комнате, щеголяя тонкими туфлями и серебристым платьем. Остановилась около начатых картин, потом, махнув рукой, перевернулась на каблуках и положила руки на плечи Шамшину.
   - Я бегу! Наш клуб скоро прихлопнут. Чего мне ждать?
   Высылки... Я лучше уеду сама... В Ташкент! В отстающие районы. - Она засмеялась. - Там солнце, виноград, восточные люди... Программы хватит на год. А дальше? Поживем - увидим...
   Да, кстати, Бержере смотался за границу... Разве ты не знал?
   Лица у гостей вытянулись. Это не смутило ее.
   - Неужели вы не знали? - сказала она необычайно звонко. - Этой осенью!
   Шамшин покраснел. Кто-то из гостей заинтересовался: каким же образом сбежал Бержере?
   - Ну, мне это неизвестно. Не я его переправляла! - опять засмеялась Лялька. - Мне говорили, что на яхте из Дубков...
   Прямо в Териоки! Решительный мужик.
   Крепко стиснув Шамшина за плечи, она ему шепнула:
   - Юсуп сказал, что Бержере увез твою картину... туда!
   И она сделала в воздухе жест, точно раскланиваясь с трапеции.
   Лялька, заметив, что Шамшин терялся все больше и больше, наконец сжалилась над ним. Она нагнулась к Ирине исказала, нагло улыбнувшись:
   - Простите... Я могу поговорить с вашим... - Тут она нарочно сделала паузу. - С вашим мужем. У меня к нему маленькое дело... Секретное! прибавила она и погрозила пальцем.
   Ирина молча кивнула головой и не подняла на нее глаз. Гости переглянулись. Шамшин, еще больше краснея, увел ее в соседнюю комнату.
   Увидав большую французскую кровать, она прикусила губы, потом бросилась на шелковое одеяло, подрыгала ногами и задохлась от восторга.
   - Какая мягкая... Какая киска! Вася... Я хочу быть твоей женой. Почему ты ни разу не зашел ко мне? Или уж так хороша твоя Ирина?
   Не дав ему опомниться, она его поцеловала и, оглядываясь по сторонам, зашептала на ухо:
   - У тебя есть немного денег? Капельку? Мне надо на отъезд... Если только есть...
   Шамшин стал искать в шкафу деньги. Не считая, он сунул в сумку то, что попалось. Он понимал, что Лялька не шантажирует. Этот заем - для нее явление естественное, как снег зимой.
   Она не обиделась бы, если бы он отказал. Она прилетела сюда поклевать. Не найдя здесь ничего, она улетела бы, как птица, в Другое место. Шамшин смотрел на этот маленький лоб, лишенный мысли, на разрисованное лицо, на котором широкие зеленые глаза казались странными, точно камни, заросшие тиной и выглядывающие из воды, на маленькое тело, небрежно прикрытое платьем, как будто по необходимости. Она прижалась к Шамшину и сказала ему бесстрастно, точно диктор:
   - Спасибо...
   Потом еще раз поцеловала его и посмотрела ему в глаза.
   - Прощай! Тебя всегда будут любить бабы... А за что? Неизвестно. Впрочем, так именно и любят. Если будешь знаменитым, нарисуй меня. Пускай любуются! Хотя... Кому надо такое барахло?
   Тут она еще кое-что прибавила на своем кровосмесительном жаргоне, расхохоталась и удрала.
   Шамшин вернулся, все гости уже ушли. Ирина одна сидела за столом, закрыв лицо руками. Шамшин бросился к ней,
   - Что с тобой?
   Он пробовал шутить.
   - Ты точно проигралась...
   - Да, я проигралась. Я-то ничего... Кто я? Никто. А вот ты...
   Ирина развела руками.
   - Недаром я боялась этого Бержере. Эта девка, свалившаяся с неба... Ты, очевидно, связан с ними каким-нибудь темным делом?
   - Я? Связан? - Шамшин поднял голову. - Ты с ума сошла.
   Он рассказал ей все от начала до конца.
   - Бержере сам влез во всю эту историю, он сам себя втянул. Есть о чем горевать...
   Шамшин наигранно улыбнулся.
   Ирина ходила по комнате, растирая лоб, ей мешали оскорбительные мысли, по щекам ее текли слезы.
   - Ирина, - говорил Шамшин, - ну, черт с ним, с этим буржуем... Что такое честность, в конце концов? А он был честным?
   Они сами соблазнили меня. Они меня втянули в эту игру. Разве не так? Да не плачь... Да черт с ними, с этими деньгами!
   Разве тебе так жалко денег Бержере? Может быть, следовало даже всерьез, по-настоящему обобрать его... а не так, случайно...
   - Случайно ли? - задумчиво сказала Ирина и взглянула в глаза Шамшину.
   - Какой вздор! - Шамшин освирепел, - Ну, хорошо, значит, по-твоему, я смошенничал...
   Он захохотал, но по его волнению видно было, что этот хохот стоит ему дорого.
   - Допустим, я смошенничал. А кто от этого в убытке?
   - Ты... - твердо сказала Ирина, - больше никто. Ты прежде всего советский художник... А не... Кто, как не ты, презирал всех этих людей, третировал... А чем ты от них отличаешься?
   Так чего же стоит твое благородство?
   - Вот как? - крикнул Шамшин. - А почему Рубенс мог писать брейгелевского "Старика" и эта копия ценится отнюдь не меньше, чем оригинал? Даже больше!
   - Разве Рубенс выдавал ее за Брейгеля? - холодно спросила Ирина.
   Молчание. Шамшин лег на тахту и отвернулся лицом к стене. Ирина сидела у окна. Над Петергофом повисли зимние коричневые тучи.
   Не глядя на Шамшина, точно обращаясь к себе, вслух подумала Ирина:
   - Теперь я понимаю, зачем тебе нужны эти постоянные гости, и покер, и вино...
   Она встала, обтерла лицо руками, будто умываясь, - И такой человек мог мечтать о славе? Лучше бы ты убил меня, - сказала она, глубоко вздохнув. Затем она ушла в переднюю. Потом хлопнула дверь.
   Ирина уехала, не сказав ему ни слова.
   Шамшин решил покончить с собой в этот вечер. Все случившееся казалось ему не случайным... А преступление, которое он понял во всей широте только сейчас, угнетало его своей бессмыслицей. Зачем он его сделал? Для славы... Чья же слава?
   Из-за Ирины? Нет. Для кутежей? Нет. Для денег? Нет... Так для чего же? Ни для чего. Тем хуже! Какая бессмыслица... При таком честолюбии попасть в такой тупик! Вспомнив слова Вострецова о погибших гениях, он сел за стол, чтобы написать письма Ирине и Апрельскому: о том, что истина всегда запаздывает, о том, как скучно повторять прошлое искусство и притворяться мертвым. Над чертежным столиком горела маленькая лампа, прикрытая зеленым колпачком. За домом прохрустел снег. Кто-то с улицы осторожно постучал в окно. Шамшин потушил лампу, решив не открывать. Он уже покончил со всем... Минут десять он просидел в темноте, не двигаясь. Когда он вновь повернул выключатель, опять раздался стук, на этот раз требовательный и настойчивый.
   - Кто там? - спросил Шамшин, подходя к дверям.
   - Это я, Василий Игнатьевич, - радостно отозвался дворник с улицы. К вам гость приехал, вас разыскивает...
   Шамшин открыл дверь.
   Брук мрачно вошел в квартиру и, не спимая пальто, не здороваясь, спросил Шамшина:
   - Можно мне пробыть у вас до утра?
   - Здесь не гостиница, - резко ответил Шамшин.
   - Неужели вы погоните меня?
   Шамшин молча ушел в спальню, он не слыхал Брука. Ему было все равно, кто бы там ни был в соседней комнате. Прошло несколько часов. Брук хрипел за стенкой, кашлял, ворочался, как собака, сторожившая Шамшина,
   Потом он крикнул:
   - Вася!
   Шамшин молчал.
   - Не желаешь разговаривать? Не надо. Я хотел сообщить тебе новость о твоей картине.
   Шамшин не откликнулся.
   - Агафон увез ее в Берлин. Она была на экспертизе у доктора Боде, и он признал ее Рембрандтом тридцатых годов. Два мировых коллекционера-рембрандтиста спорили о ней... А купил какой-то третий дурак! Теперь она ушла в Америку за сто тысяч долларов! Какой ужас! А я с Агафона получил только пять тысяч комиссии... Зачем ты обманул меня?
   Шамшин и на это ничего не ответил. Тогда Брук тихо засмеялся:
   - Вася, да жив ли ты?.. Может быть, я говорю с покойником?
   Шамшин, сжав кулаки, выскочил к Бруку и закричал:
   - Врешь! Картина моя!
   - - Твоя? - Брук зло улыбнулся. - Интересно. Почему же она твоя? Я слыхал уже это. - Брук махнул рукой. - Если это даже так, надо доказать... А теперь поздно доказывать...
   - Я докажу... - Шамшин впал в бешенство. - Только я знаю это место в картине... Если снять там слой краски, все увидят мою подпись: "Василий Шамшин, Ленинград". Я нарочно это сделал! Меня никто не может обвинить...
   - Дурак! - Брук расхохотался. - Кому нужна твоя подпись! Кто выплюнет золото ради тебя?
   - Кто выплюнет золото...
   Шамшин, не помня себя, схватил со стола острый разрезальный нож и бросился на Брука. Зажав нож в руке, он вдруг остановился, закрыл глаза и швырнул его на пол.
   Нельзя было понять, испугался Брук или нет. Но он встал.
   Вынул из кармана золотые часы, посмотрел время, щелкнул крышкой и покосился на окно. На синем замерзшем стекле уже проявились расплывшиеся черные лапы деревьев.
   - Я ухожу, - сказал Брук. - Только никому не советую говорить, что эту ночь я провел здесь. Вчера в городе арестовали нескольких антикваров...
   Когда Шамшин открыл глаза, Брука не было, он исчез, как будто он никогда и не сидел в этой комнате. У стола валялся нож с разбитым клинком. Шамшин упал на тахту, совершенно обессилев, словно он скатился в горную щель и все забыл. Мгновениями он просыпался и вспоминал все и от тяжести этих воспоминаний опять проваливался в забытье. Очнулся он утром.
   Он услыхал звон колокольчиков. Оп с ужасом подумал: неужели утро? Вдруг показался черный горнист, сбитый с седла, черная лошадь без всадника, а впереди нее четыре удирающих офицера. Брук с лошади махнул ему рукой. Потом Лялька скинула мундир, и Шамшин увидал себя. Он лежал, залитый кровью, на него смотрела лошадь. Тут опять все раздвоилось, и уже неон, а сенегалец вскочил с земли и крикнул: "Ты дурак!"
   Он раскрыл глаза и рассмеялся. В квартире тишина. Он потушил электричество, растопил печку, вымылся с головы до ног, потом подошел к забытой картине и сдернул с нее полотно.
   - Я повалю горниста... - решил он и начал работать.
   Когда обеспокоенная Ирина привезла Апрельского, они увидали художника стоящим около картины. Он писал. Услыхав людей, он обернулся и помахал кистью. В своем потрепанном комбинезоне он с некоторой горечью рассматривал поле битвы, точно главнокомандующий.
   - Кончаешь? - осторожно спросил Апрельский.
   - Не знаю... Думаю... - ответил Шамшин и гордо прибавил: - Картины бывают разные. Одну можно писать месяц, а другую годы, и все будет, что писать.
   Горела печка.
   Высокий, выпрямившийся и спокойный художник, реставратор, ремесленник, пошляк, болтун, любовник, игрок, похититель Рембрандта, человек с самых нпзов, но чрезвычайно высокого полета, человек, сложенный из противоречий, смотрел в огонь. Он думал:
   "Поменьше вечности, побольше жизни!.. Каждый должен жить настоящим. Не делая настоящего, не рождая его в себе второй раз уже как художник, я мог убить себя..."
   - Что ты бормочешь? - спросил Апрельский.
   Шамшин улыбнулся:
   - Я думаю о том, как будет сделан "Сенегалец"! Иринка, чаю...
   1935
   НИКИТИН Николай Николаевич (1895 - 1963). Потерянный Рембрандт. Впервые опубликован в журнале "Новый мир", 1935, № 3.
   Печатается по изданию: Никитин Николай. Избранные произведения:
   В 2-х т. Т. 2. Л.: Художественная литература, 1968.