Олег покосился на Гульчу — она не поняла зловещего оттенка в словах Тверда и двойного смысла слова «решат».
Парни увели коней, Тверд грубо дернул ножи с пояса Олега, отобрал кинжал Гульчи, и двери за ним захлопнулись. Оба остались в огромной комнате, свет проникал из двух забранных железными прутьями окон. Стены были бревенчатые, между щелей свисали лохмы почерневшего мха.
— Нам повезло, — сказал Олег с кривой усмешкой. — Зимой было бы зябко. Печи нет. Впрочем, зачем медведям?
Гульча побегала по комнате, ощупывая стены, повернулась. Лицо ее было белое от страха:
— Мы пленники?
Олег прислушался. По ту сторону двери все еще пыхтели, вкладывая засов в чересчур узкие петли. Затем шаги удалились.
— Мы чужаки, — объяснил Олег мирно. — Не бойся! Сейчас еще ничего. Будет намного хуже.
Успокоив таким образом, он снял мокрую одежду, развесил на колышках, торчащих в стене. Гульча с глазами, полными слез, забилась в угол. Олег подпрыгнул, ухватился за край окна, долго висел на согнутых руках, что-то обозревал через решетку.
Гульча наконец повернула голову, смотрела, поражаясь, сколько же провисит, — не паук, человеку столько не дано. Пещерник долго не двигался, лишь однажды почесал босыми пятками одна другую — сапоги сохли в углу. Вдруг сказал довольно:
— Еду несут... Ого, здесь живут терпимо. Еще как терпимо!
Он спрыгнул, уселся рядом с Гульчей. Засов заскрипел, дверь распахнулась. Сперва блеснули острия рогатин с широкими наконечниками, затем через порог шагнул молодой парнишка. Толкаясь в дверях, ввалились еще двое отроков — тащили стол, две лавки, корзинки с едой. Двери загородили трое мужиков, поперек себя шире, угрожающе сжимали в руках дротики и топоры.
Отроки, блестя глазами и посапывая, выкладывали на стол жареных птиц, каравай хлеба, заднюю часть кабана, лепешки с лесными ягодами, два глиняных глечика — даже Гульча ощутила сильный запах старого меда.
Один отрок, засмотревшись на Гульчу с ее дикой красотой, едва не уронил медовые соты — подхватил другой. От двери раздался рык, отрок спешно выгрузил вареную рыбу в широких листьях, убежал, не смея поднять глаз.
Дверь с грохотом захлопнулась, снова загремел засов, послышались пыхтение, ругань. Олег довольно потер ладони:
— Неплохо живут. Что за народ, интересно?
Гульча, воспрянув духом — если так кормят, то не убьют сразу, — сказала язвительно:
— Ты, конечно, есть не станешь? Пещерники ведь одними акридами...
— Медом и акридами, — поправил Олег.
— Вот-вот!
Олег с хрустом отломил кабанью ногу, с наслаждением вдохнул запах жареного мяса, сдобренного ароматными травами, буркнул:
— Мало ли чего ты слышала... Но если настаиваешь, будешь всю дорогу ловить мне акрид, женщина.
Когда они отвалились от стола, отдуваясь и глядя друг на друга осоловело, Гульча сказала с облегчением:
— Богато живут.
— Богатство человека портит, — сказал он наставительно.
— Перестань быть пещерником хоть сейчас!
Он промолчал, делая вид, что не понял прозрачного намека. Зато понял, судя по внешнему облику своих тюремщиков, что попали к тиверцам. К тем самым, которые едва ли не первыми вышли из Леса, отделившись от невров. Тивер со своим родом так и остался жить возле Леса, новые веси пошли одна от другой часто — через полверсты-версту, все такие же махонькие, как встарь, когда кормились охотой. Землю пахали теперь, как поляне, огороды завели подобно дулебам, но и лесное дело не забывали — промышляли охотой, когда в поле завершались работы. Били зверя, рубили деревья — на коромысла, ведра, ушаты, кадки. Поляне быстро наловчились драть лыко и обулись в лапти, но тиверцы, судя по увиденному, по-прежнему в сапогах: мужики в дубленых, бабы — в мягких, расшитых бисером. Лапти, правда, есть в каждой хате — старик, что с печи не слезает, плетет от скуки, на себя меряет: в гроб принято ложиться в белой рубахе и новых лаптях.
Не растеряв связи с Лесом, тиверцы остались такими же надежными охотниками и бойцами, как и их прародители — невры. Да и в кости пошире, ростом выше соседних дулебов, древлян, борщаков, тем более — дрягвы. Лишь поляне вровень, но поляне кротки аки голуби, а тиверцы всегда готовы к драке, даже дети носятся обвешанные ножами, белок и зайцев бьют настоящими стрелами. Когда не удается задраться с соседом, тиверцы со скуки бьются друг с другом, идут стенка на стенку, весь на весь, конец деревни на другой, а то и правая сторона улицы на левую.
Олег не успел рассказать Гульче о тиверцах все, что понял, глядя из окна, и что знал раньше, как дверь распахнулась, в комнату хлынул яркий солнечный свет. Знакомый голос Тверда гаркнул:
— Эй, странники! Выходь на солнышко.
На утоптанной площади лужи от недавнего дождика исчезли под ногами гудящей толпы — воинов с мечами, саблями, копьями, палицами. За их спинами теснились мужики попроще, но и у них на поясах висели ножи и короткие мечи, которые Олег все еще звал по старой привычке акинаками. И молодые парни. И бабы.
ГЛАВА 6
Парни увели коней, Тверд грубо дернул ножи с пояса Олега, отобрал кинжал Гульчи, и двери за ним захлопнулись. Оба остались в огромной комнате, свет проникал из двух забранных железными прутьями окон. Стены были бревенчатые, между щелей свисали лохмы почерневшего мха.
— Нам повезло, — сказал Олег с кривой усмешкой. — Зимой было бы зябко. Печи нет. Впрочем, зачем медведям?
Гульча побегала по комнате, ощупывая стены, повернулась. Лицо ее было белое от страха:
— Мы пленники?
Олег прислушался. По ту сторону двери все еще пыхтели, вкладывая засов в чересчур узкие петли. Затем шаги удалились.
— Мы чужаки, — объяснил Олег мирно. — Не бойся! Сейчас еще ничего. Будет намного хуже.
Успокоив таким образом, он снял мокрую одежду, развесил на колышках, торчащих в стене. Гульча с глазами, полными слез, забилась в угол. Олег подпрыгнул, ухватился за край окна, долго висел на согнутых руках, что-то обозревал через решетку.
Гульча наконец повернула голову, смотрела, поражаясь, сколько же провисит, — не паук, человеку столько не дано. Пещерник долго не двигался, лишь однажды почесал босыми пятками одна другую — сапоги сохли в углу. Вдруг сказал довольно:
— Еду несут... Ого, здесь живут терпимо. Еще как терпимо!
Он спрыгнул, уселся рядом с Гульчей. Засов заскрипел, дверь распахнулась. Сперва блеснули острия рогатин с широкими наконечниками, затем через порог шагнул молодой парнишка. Толкаясь в дверях, ввалились еще двое отроков — тащили стол, две лавки, корзинки с едой. Двери загородили трое мужиков, поперек себя шире, угрожающе сжимали в руках дротики и топоры.
Отроки, блестя глазами и посапывая, выкладывали на стол жареных птиц, каравай хлеба, заднюю часть кабана, лепешки с лесными ягодами, два глиняных глечика — даже Гульча ощутила сильный запах старого меда.
Один отрок, засмотревшись на Гульчу с ее дикой красотой, едва не уронил медовые соты — подхватил другой. От двери раздался рык, отрок спешно выгрузил вареную рыбу в широких листьях, убежал, не смея поднять глаз.
Дверь с грохотом захлопнулась, снова загремел засов, послышались пыхтение, ругань. Олег довольно потер ладони:
— Неплохо живут. Что за народ, интересно?
Гульча, воспрянув духом — если так кормят, то не убьют сразу, — сказала язвительно:
— Ты, конечно, есть не станешь? Пещерники ведь одними акридами...
— Медом и акридами, — поправил Олег.
— Вот-вот!
Олег с хрустом отломил кабанью ногу, с наслаждением вдохнул запах жареного мяса, сдобренного ароматными травами, буркнул:
— Мало ли чего ты слышала... Но если настаиваешь, будешь всю дорогу ловить мне акрид, женщина.
Когда они отвалились от стола, отдуваясь и глядя друг на друга осоловело, Гульча сказала с облегчением:
— Богато живут.
— Богатство человека портит, — сказал он наставительно.
— Перестань быть пещерником хоть сейчас!
Он промолчал, делая вид, что не понял прозрачного намека. Зато понял, судя по внешнему облику своих тюремщиков, что попали к тиверцам. К тем самым, которые едва ли не первыми вышли из Леса, отделившись от невров. Тивер со своим родом так и остался жить возле Леса, новые веси пошли одна от другой часто — через полверсты-версту, все такие же махонькие, как встарь, когда кормились охотой. Землю пахали теперь, как поляне, огороды завели подобно дулебам, но и лесное дело не забывали — промышляли охотой, когда в поле завершались работы. Били зверя, рубили деревья — на коромысла, ведра, ушаты, кадки. Поляне быстро наловчились драть лыко и обулись в лапти, но тиверцы, судя по увиденному, по-прежнему в сапогах: мужики в дубленых, бабы — в мягких, расшитых бисером. Лапти, правда, есть в каждой хате — старик, что с печи не слезает, плетет от скуки, на себя меряет: в гроб принято ложиться в белой рубахе и новых лаптях.
Не растеряв связи с Лесом, тиверцы остались такими же надежными охотниками и бойцами, как и их прародители — невры. Да и в кости пошире, ростом выше соседних дулебов, древлян, борщаков, тем более — дрягвы. Лишь поляне вровень, но поляне кротки аки голуби, а тиверцы всегда готовы к драке, даже дети носятся обвешанные ножами, белок и зайцев бьют настоящими стрелами. Когда не удается задраться с соседом, тиверцы со скуки бьются друг с другом, идут стенка на стенку, весь на весь, конец деревни на другой, а то и правая сторона улицы на левую.
Олег не успел рассказать Гульче о тиверцах все, что понял, глядя из окна, и что знал раньше, как дверь распахнулась, в комнату хлынул яркий солнечный свет. Знакомый голос Тверда гаркнул:
— Эй, странники! Выходь на солнышко.
На утоптанной площади лужи от недавнего дождика исчезли под ногами гудящей толпы — воинов с мечами, саблями, копьями, палицами. За их спинами теснились мужики попроще, но и у них на поясах висели ножи и короткие мечи, которые Олег все еще звал по старой привычке акинаками. И молодые парни. И бабы.
ГЛАВА 6
Посреди площади сидели на широкой скамье пятеро крупных крепких мужиков. Скамья не простая: блистает яркими красками, дубовая резная спинка расписана стрелами Перуна, колесами с шестью спицами — так всегда изображают Рода, — крылатыми конями, грифонами, полканами.
Заглавным сидел медведистый мужик, борода и волосы — серые, цвета старого серебра, такие же волосы курчавились и на широкой груди; рубаха распахнута до пупа, как у молодого парубка, глаза навыкате, разбойничьи, налитые кровью белки с поволокою — мутные после гулянки. Справа и слева старейшины под стать вождю — под мостом сидеть бы с кистенем, грабить, а не решать судьбы племени. Впрочем, может быть, и промышляют. Не ради прибыли — добротно живут — ради озорства, удали.
— Подойди, святой пещерник, — велел вождь зычным голосом.
Олег смиренно остановился в трех шагах, опустив голову. Вождь разглядывал в упор, за спиной Олега слышались смешки, перешептывания. Один из старейшин тяжело поднялся, со знающим видом ощупал обереги на шее Олега. У него самого болтались обереги из камня и дерева — попроще. Гульча держалась позади Олега, вызывающе встречала откровенные раздевающие взгляды молодых парней.
— Кто ты и откель будешь?
— Меня зовут Олег, я жил в пещере. Пришли обры, надругались, испакостили святое место... Бреду на север. Говорят, там места тихие, годные для раздумий, совета с богами и своим сердцем. А это бедная девушка, которая...
— Про нее помолчи, — прервал вождь. Голос был зычный, не голос — рев. — Сама ответит. Мы не древляне — пса выслушаем, ежели заговорит!
В толпе с готовностью заржали здоровые молодые голоса. Не из угодливости, как сразу заметил Олег, просто всех распирает здоровье — крупные, налитые сытостью, нерастраченной силой. Даже девки одна в одну: дай дубины — погонят обров вместе с дулебами, не разбирая...
— Я Гульча, — сказала девушка звонким голосом. — И я...
Вождь прервал, глаза полезли на лоб:
— Нешто я тебя спрашивал? Заткнись, баба. А то найду, чем заткнуть. У нас таких не жалуют. Я рек про пса, но нашего пса. А с чужими у нас разговор короток!
Он оценивающе рассматривал ее из-под кустистых бровей. Гульча покраснела от негодования. Старейшины негромко переговаривались — их наглые глаза уже раздели ее и снова неторопливо одели, измерили вдоль и поперек, оценили в гривнах и беличьих хвостах, теперь все четверо зевали, зыркали на длинный, угрюмый сарай. Когда потянуло ветерком, Олег уловил сильный запах браги.
— Ладно, — сказал вдруг вождь. Он звучно хлопнул ладонью по широкой коленке. — Поляне горазды языки чесать, а у настоящих мужиков разговор короток. Бог велел быть милостивым к сирым и слабым. Это нам любо, мы ж сами такого бога выбирали! Эй, хлопцы, соберите две седельные сумки. Кони накормлены, напоены? Отборного овса мешок в дорогу! Еды и питья — на неделю. Что еще?.. Ага, святому пещернику надо новый плащ, старый поклевали птицы с железными клювами. Бери-бери, вон опять туча с востока!
Олег молча поклонился. Старейшины с облегчением поднимались с лавки, без всякого почтения опередив вождя. Гульча воскликнула, приложив ладони к сердцу:
— Спасибо! Ты щедрый и великодушный. Мы будем молиться о твоем здравии!
Вождь поднялся, лавка под ним с облегчением выпрямилась. Он был одного роста с Олегом, но массивнее, тяжелее. От Гульчи отмахнулся:
— Умолкни, баба! Своему здоровью я сам хозяин — боги причем?.. Ты остаешься. Святому пещернику поднадоела, разумеешь? Мы, мужики, по глазам понимаем друг дружку.
Гульча задохнулась, словно ее ткнули под дых. Остановившимися глазами, вытаращенными как у совенка, смотрела на Олега. Толпа раздалась, отрок протискивался с двумя конями — вороным и белым. На белом спесиво красовалось новенькое седло, расшитое серебром, так же грузно свисали седельные сумки. По обе стороны седла были приторочены двуручный меч, колчан со стрелами, пластинчатый лук, короткое копье. Вороной шел без седла, нес объемистые мешки с овсом, едой, там же болтался котел.
— Это мой конь! — взвизгнула Гульча. — Не отдам! Ни пещернику, ни вам, противные рожи!
Вождь прогудел одобрительно:
— Сильная женщина!.. Сам бы взял, так женки бороду выдерут.
Из толпы, без нужды распихивая народ, выдвинулся молодой румяный парень:
— Вождь, дозволь слово молвить! Я возьму.
Вождь оценивающе оглядел Гульчу с головы до ног:
— В жены?.. А что скажет наш волхв?
— В жены не даст, — заторопился парень, — а в рабыни можно... Помнишь, я два раза ходил на умыкание? В первый раз отдал Гордею, у него женка перекинулась, в другой раз утопил, когда боги возжелали жертву...
В толпе сочувствующе загудели. Вождь вскинул руку, похожую на бревно:
— Сам знаю, Масляк старался для отечества. Надо и его уважить, раз он свое, можно сказать уже кровное, отдал. Даже не попробовал. Надо и его уважить! Община держится справедливостью! Наша — в особенности. Бери ее всю, Масляк.
Парень шагнул к Гульче, рот растянулся до ушей. Он был дебелый, краснощекий, но не краснорожий, с широкой грудью и длинными работящими руками. На вздутых ладонях желтели крупные, как орехи, мозоли от плотницкого топора — от боевого вспухают лишь водянки. Гульча отступила, вскрикнула в ужасе:
— Не пойду!.. Олег, не отдавай!
Олег сказал убеждающе:
— Останься. Племя здесь крепкое, богатое. Люди — надежные, смелые. И парень тебя хороший берет, я вижу.
Отрок застенчиво передал ему повод, и Олег приготовился вскочить в седло. Сзади раздался отчаянный женский крик — Масляк, глупо улыбаясь, тащил за собой Гульчу. Ее хрупкие пальцы утонули в его огромной ладони. Она упиралась, подошвы вспахивали каблучками утоптанную землю, оставляя мокрые полосы.
— Олег! — кричала она отчаянно. — Не отдавай! Ты не просто оставил меня, как грозился, а отдал в рабыни! В рабыни!
Олег постоял, держа ладони на прогретом солнцем седле. У славян нет жуткого рабства, как у восточных народов, рабы живут той же жизнью, что и все в племени, через год-два они уже полноправные члены общины, а их дети могут стать племенными вождями и походными князьями...
Он вздохнул, с усилием повернулся к вождю, старейшинам:
— Отпустите ее со мной.
Голос прорезал гомон, как острый меч рассекает тонкие ветки. Масляк остановился, с недоумением смотрел на пещерника. Гульча отчаянно дергалась, выдирала руку, но Масляк стоял, словно врытый в землю столб, и не замечал, что с ним дерутся.
Вождь повел налитыми кровью глазами. Хриплый голос был скорее удивленным, чем сердитым:
— Я отдал Масляку... Но святых пещерников надо чтить — так завещано. Хочешь взять ее для своих нужд, возьми! Если Масляк отдаст, теперь он хозяин.
Олег встретился взглядом с Масляком, вздохнул, тяжело побрел обратно. Воины забегали, подавая толпу назад, образовывая круг. Старейшины быстро опустились на лавку, как куры на насест, — ее только оттащили подальше. Глаза старейшин и даже вождя начали просветляться — добрая драка лучше похмелья. Вождь проговорил со странной усмешечкой:
— Божий суд!.. Боги зрят правду, ежели не спят и не бегают по бабам.
Олег остановился в середине круга. Масляк отпустил Гульчу, пошел на пещерника. На круглом лице было виноватое выражение: пещерник, святой человек, как-никак... Он нехотя взмахнул кулаком, метя в грудь. Олег чуть сдвинулся, кулак угодил в плечо. В глазах парня мелькнуло удивление: мышцы святого старца были как гранитный валун.
Он ударил с размаху, целясь в голову. Пещерник снова отодвинулся. Масляк успел увидеть мелькнувшую землю, в лицо с размаху ударило чем-то твердым, рот забился грязью. Сквозь боль и шум в голове услышал крики. С трудом поднял голову — на ладони осталась кровь вперемешку с грязью. Он лежал на непросохшей земле, пещерник высился над ним, как гора, глядел сверху вниз внимательно и печально. За спиной пещерника народ подыхал от смеха, приседал, хлопал себя по коленям, с гоготом тыкал в его сторону корявыми пальцами.
Масляк взревел, вскочил, ринулся на Олега. Снова мелькнули перекошенные лица, земля и небо поменялись, и Масляк грохнулся плашмя о землю. Голень больно ныла. Масляк догадался: подножка. Он вскочил, бросился со всей дури, снова с размаху грохнулся, из разбитого носа брызнули кровавые сопли. Из восторженных воплей понял, что пещерник не тронул его и пальцем, отпрыгивал да уворачивался, в нужное время ставил подножку, однажды дал пинка в зад.
Поднявшись в очередной раз, Масляк пошел на противника медленно, пожирая горящими от вспыхнувшей ненависти глазами. Кровь заливала сорочку, передние зубы шатались. Масляк потрогал их языком, молча поклялся бить сильно, но с места не двигаться. пещерник даже не запыхался, в их деревне так дрался лишь Тверд, но тот побывал в самом Царьграде, служил Кесарю, воевал в дальних странах!
Олег принял град ударов на локти, плечи. В глазах парня горело бешенство, он с силой выбрасывал огромные кулаки, сопел, как разъяренный бык. Плечо Олега заныло — Масляк бил сильно. В толпе орали, свистели, и Олег наконец ухватил Масляка за кулак, дернул, присел, и тяжелое тело перелетело через него.
Вождь досадливо крякнул. Олег видел по сузившимся глазам, что вождь понял — пещерник может сломать руку молодому парню, но жалеет, не калечит. Масляк поднялся под свист и вопли, снова бросился и снова оказался на земле. В толпе стоял сплошной рев, глаза горели. Олегу на миг почудилась огромная арена, во все стороны кругами уходят ряды, тысячи богато одетых зрителей орут, стонут от наслаждения, вытягивают руки с опущенными вниз большими пальцами...
Масляк всякий раз поднимался — окровавленный, в разорванной одежде. Олег чувствовал раздражение и злость.
— Все, — сказал он громко, обращаясь к Масляку. — Остановись. Ты побежден, понимаешь?
Масляк надвигался, останавливался, стирал ладонью кровь со лба, что заливала глаза, слепила. Он покачал головой, говорить не мог, губы распухли, как оладьи, горло посинело, передние зубы лежали в красной грязи.
Олег повернулся к вождю:
— Разве бой не до первой крови?
Вождь оскалил зубы — желтые, огромные, крепкие:
— Что кровь?.. Кошка царапнет — тоже кровь. Пока не останется один на ногах.
Олег со злостью повернулся к надвигающемуся на него истерзанному человеку — лицо было кровавой маской с разводами грязи. Кулак метнулся вперед, со всей силой ударил в угол нижней челюсти. Масляк еще стоял, как малое время стоит срубленное дерево, а Олег пошел к Гульче, крикнул:
— Собирайся!
Сзади тяжело грохнуло. В толпе на этот раз охнул женский голос, воины и простые мужики молчали. Гульча смотрела на Олега расширенными глазами. Опомнилась, часто-часто закивала, опрометью бросилась к коням. Отрок ей повод не отдал, выжидающе смотрел на вождя.
Вождь поднялся, покачался на кривых ногах, став еще похожим на медведя. Его глаза налились кровью, в них блистали злые молнии:
— Масляка унесите. Цел, не вопи... Святой пещерник, ты не всегда молился в пещере, верно?
— Пещерниками не рождаются, — ответил Олег уклончиво.
— Видим. Тебя недооценили. Так что этот бой не в счет. Сам понимаешь, надо на равных. Чтобы по-честному, верно? Наше племя стоит на справедливости. То был кутенок супротив тебя. Побьешь настоящего мужа, иди с богом. И бабу бери.
— Я готов, — ответил Олег кротко и потупил глаза.
Вождь обвел суровым взглядом собравшихся. Одни бодро выпячивали груди, другие опускали глаза, еще было таких, кто прятался за чужие спины. Вождь раздраженно засопел. Молчание тянулось, наконец за спиной Олега прогремел густой сильный голос:
— Дозволь мне, княже.
Из толпы выступил суровый гигант — Тверд. Лицо его было темным от загара, надбровные дуги выступали вперед, глаза сидели глубоко. Теперь он был в душегрейке из грубой кожи, голые плечи блестели, как валуны, руки были перевиты толстыми жилами. На запястьях блестели булатные браслеты русина, и он сразу понимающе оглядел браслеты на руках пещерника. На левой руке Тверда был каратыгский меч с чуть закругленным острием.
— Тверд, — сказал вождь предостерегающе, — мудрый волхв носит разные обереги.
— Вижу, — отозвался Тверд. Он медленно потащил из ножен другой меч, вдвое короче, с узким лезвием. — У меня такой же!
Олег вернулся к коню за мечами — они начали медленно сходиться посреди круга. Вождь рявкнул, велел сделать круг пошире, никто не сдвинулся, и старейшины бросились отпихивать народ, упираясь головами и плечами.
Внезапно в круг ворвалась Гульча, ухватила Олега за пояс:
— Дай мне нож!
— Будем драться вместе? — спросил он.
В толпе хохотнули.
— Они не возьмут меня живой!
Олег вытащил из чехла нож, отбросил в сторону. Гульча быстро подхватила. Да, славяне почти не держат рабов — кто выживет, того вскоре принимают в общину. Но если Масляк помрет, то ее ухватит этот опьяненный кровью велет. Тонкие косточки затрещат, окровавленные пальцы будут шарить по ее телу. Еще повезет, если станет забавой только для Тверда и братьев, если они есть, — один мужик, даже тиверец, лучше, чем три десятка. Ведь он может, насытившись, бросить ее молодым парням на потеху, пока она еще не человек — добыча...
В толпе затихли: двое бойцов уже шли медленно по кругу, чуть пригнувшись, присматриваясь друг к другу. Тверд был чуть ниже Олега, но в плечах тяжелее — они казались покатыми под массой мускулов. Голые руки вздулись, в рыжих волосах прыгали солнечные искорки. Руки были длиннее, чем у пещерника. Лицо в шрамах, нос расплющен, словно ударом копыта.
Олег наконец выдернул меч из ножен, в толпе ахнули. Голубоватый булат блеснул, как холодное пламя. Тверд вытянул руку с длинным мечом вперед. Мечи звонко цокнулись кончиками, пробуя вес чужого меча, крепость хватки.
Внезапно Тверд прыгнул вперед, ударил наискосок. Олег ловко парировал: Тверд всего лишь проверял защиту. Снова медленно пошли по кругу, следя за каждым движением друг друга. В толпе замерли: Тверд — лучший боец, известный русич, почему так осторожен?..
Тверд прыгнул, тяжелый меч взвился с легкостью хворостинки. Олег с трудом отражал удары — тиверец оказался намного быстрее, чем можно было ожидать от такой бычьей туши. Тверд наступал шаг за шагом, глаза блестели холодно, не увлекался, был готов к защите, выпадам, подвохам.
Мечи сшибались с треском, между волхвом и Твердом словно бы мерцал занавес из ярких бликов в быстро бегущем ручье. В толпе ахали, не могли уследить за молниеносными ударами — мелькали не два меча, а две дюжины!
Тверд упруго вдруг отпрыгнул, уловил момент ответного выпада. Щит поднялся, защищая голову, а мечом он полоснул внизу, пытаясь достать колени пещерника. Олег едва успел уклониться, поспешно опустил щит, но меч Тверда блеснул над головой, и Олег упал на спину, перекувырнулся, вскочил, отражая страшный удар, нацеленный в шею.
— Александрийская школа... — прохрипел Тверд. — Ничо... русичи тоже...
Он насел, обрушивая такие тяжелые удары, словно бил молотом по наковальне. Капли крови сорвались на грудь, руки, в толпе азартно завизжали. Олег отступал, и народ расступился, выпуская его из круга. Тверд усилил натиск, Олег внезапно отшатнулся, страшный удар меча пришелся по столбу Велеса. Скотьего бога тесали из кондового негниющего ствола — лезвие врубилось глубоко, на всю его ширину, и Олег опустил свои мечи. Его грудь вздымалась часто, дыхание вырывалось с хрипом.
Тверд с руганью дергал за рукоять, от него веером летели крупные капли, словно огромный пес отряхивался после купания. Он дважды оглянулся в страхе на Олега, тот отдыхал, в спину не бил.
Красный, злой Тверд с огромным усилием выдрал меч, тут же прыгнул на Олега. Олег отразил два удара, внезапно взмахнул наискось, Тверда отбросило. По искаженному лицу Олег понял, что левая рука русича онемела.
— Ничо, ничо, — прохрипел Тверд. Он дышал тяжело, по красному лицу струился пот. — Не боись, я не мясо... А вот ты — труп!
Снова заблестело две дюжины мечей. Олег и Тверд сходились грудь в грудь, парировали, делали выпады, обомлевшим зрителям казались двумя водоворотами смерти — не уследить, слишком все стремительно — тяжелое дыхание, запах пота, ослепительные искры колят глаза.
Тверд нанес страшный удар сверху, тут же полоснул над землей по коленям. Лезвие пропороло кожу штанов, Олег отпрыгнул запоздало — штанина повисла, и Олег отступил, шатаясь под градом ударов. Штанина волочилась по земле, мешала, по голой ноге побежала струйка крови.
В толпе нарастал гул, Тверд оскалил зубы, чуя победу. Отшвырнув акинак, перехватил меч обеими руками, пошел рубить справа и слева. Олег пятился, кровь заливала глаза, сердце колотилось часто, грозя выломать ребра. Он тоже отшвырнул малый меч, но двуручным, лишь парировал удары, все хуже и хуже. Внезапно он отступил в сторону, Тверд проскочил с разбега, но тут же круто развернулся. Яркое солнце ударило в глаза. Полуослепленный, он почти не видел, как жутко блеснуло голубое лезвие чужого меча.
В толпе вскрикнули. Ноги Тверда подломились в коленях, он опустился медленно, словно хотел прилечь, но он был мертв раньше, чем голова коснулась земли.
Олег дышал тяжело, вяло стер ладонью со лба кровь, голос стал сиплым:
— Могучий русич... зазря погиб...
Вокруг него были не люди — врытый в землю частокол, а лица белели, как горшки из белой глины. Даже дети не двигались, смотрели на залитого кровью страшного чужого человека расширенными от ужаса глазами.
Вождь медленно поднялся, подошел к распростертому Тверду. Под могучим русичем расплылась огромная лужа крови, темная земля стала багровой.
— Он мог бы стать вождем, — проговорил вождь странным голосом. Олегу почудилось облегчение. — Но богам сверху виднее...
Олег сквозь кровавый туман ощутил, что его дергают за руку. Гульча поднялась на цыпочки, тянулась к его лицу с чистой тряпицей:
— Наклонись! Надо перевязать.
— Не надо, — прохрипел Олег. — Остыну, кровь остановится. Перевяжи ногу...
Она упала на колени, быстро и умело перетянула рану, сунув под тряпицу лист подорожника.
Заглавным сидел медведистый мужик, борода и волосы — серые, цвета старого серебра, такие же волосы курчавились и на широкой груди; рубаха распахнута до пупа, как у молодого парубка, глаза навыкате, разбойничьи, налитые кровью белки с поволокою — мутные после гулянки. Справа и слева старейшины под стать вождю — под мостом сидеть бы с кистенем, грабить, а не решать судьбы племени. Впрочем, может быть, и промышляют. Не ради прибыли — добротно живут — ради озорства, удали.
— Подойди, святой пещерник, — велел вождь зычным голосом.
Олег смиренно остановился в трех шагах, опустив голову. Вождь разглядывал в упор, за спиной Олега слышались смешки, перешептывания. Один из старейшин тяжело поднялся, со знающим видом ощупал обереги на шее Олега. У него самого болтались обереги из камня и дерева — попроще. Гульча держалась позади Олега, вызывающе встречала откровенные раздевающие взгляды молодых парней.
— Кто ты и откель будешь?
— Меня зовут Олег, я жил в пещере. Пришли обры, надругались, испакостили святое место... Бреду на север. Говорят, там места тихие, годные для раздумий, совета с богами и своим сердцем. А это бедная девушка, которая...
— Про нее помолчи, — прервал вождь. Голос был зычный, не голос — рев. — Сама ответит. Мы не древляне — пса выслушаем, ежели заговорит!
В толпе с готовностью заржали здоровые молодые голоса. Не из угодливости, как сразу заметил Олег, просто всех распирает здоровье — крупные, налитые сытостью, нерастраченной силой. Даже девки одна в одну: дай дубины — погонят обров вместе с дулебами, не разбирая...
— Я Гульча, — сказала девушка звонким голосом. — И я...
Вождь прервал, глаза полезли на лоб:
— Нешто я тебя спрашивал? Заткнись, баба. А то найду, чем заткнуть. У нас таких не жалуют. Я рек про пса, но нашего пса. А с чужими у нас разговор короток!
Он оценивающе рассматривал ее из-под кустистых бровей. Гульча покраснела от негодования. Старейшины негромко переговаривались — их наглые глаза уже раздели ее и снова неторопливо одели, измерили вдоль и поперек, оценили в гривнах и беличьих хвостах, теперь все четверо зевали, зыркали на длинный, угрюмый сарай. Когда потянуло ветерком, Олег уловил сильный запах браги.
— Ладно, — сказал вдруг вождь. Он звучно хлопнул ладонью по широкой коленке. — Поляне горазды языки чесать, а у настоящих мужиков разговор короток. Бог велел быть милостивым к сирым и слабым. Это нам любо, мы ж сами такого бога выбирали! Эй, хлопцы, соберите две седельные сумки. Кони накормлены, напоены? Отборного овса мешок в дорогу! Еды и питья — на неделю. Что еще?.. Ага, святому пещернику надо новый плащ, старый поклевали птицы с железными клювами. Бери-бери, вон опять туча с востока!
Олег молча поклонился. Старейшины с облегчением поднимались с лавки, без всякого почтения опередив вождя. Гульча воскликнула, приложив ладони к сердцу:
— Спасибо! Ты щедрый и великодушный. Мы будем молиться о твоем здравии!
Вождь поднялся, лавка под ним с облегчением выпрямилась. Он был одного роста с Олегом, но массивнее, тяжелее. От Гульчи отмахнулся:
— Умолкни, баба! Своему здоровью я сам хозяин — боги причем?.. Ты остаешься. Святому пещернику поднадоела, разумеешь? Мы, мужики, по глазам понимаем друг дружку.
Гульча задохнулась, словно ее ткнули под дых. Остановившимися глазами, вытаращенными как у совенка, смотрела на Олега. Толпа раздалась, отрок протискивался с двумя конями — вороным и белым. На белом спесиво красовалось новенькое седло, расшитое серебром, так же грузно свисали седельные сумки. По обе стороны седла были приторочены двуручный меч, колчан со стрелами, пластинчатый лук, короткое копье. Вороной шел без седла, нес объемистые мешки с овсом, едой, там же болтался котел.
— Это мой конь! — взвизгнула Гульча. — Не отдам! Ни пещернику, ни вам, противные рожи!
Вождь прогудел одобрительно:
— Сильная женщина!.. Сам бы взял, так женки бороду выдерут.
Из толпы, без нужды распихивая народ, выдвинулся молодой румяный парень:
— Вождь, дозволь слово молвить! Я возьму.
Вождь оценивающе оглядел Гульчу с головы до ног:
— В жены?.. А что скажет наш волхв?
— В жены не даст, — заторопился парень, — а в рабыни можно... Помнишь, я два раза ходил на умыкание? В первый раз отдал Гордею, у него женка перекинулась, в другой раз утопил, когда боги возжелали жертву...
В толпе сочувствующе загудели. Вождь вскинул руку, похожую на бревно:
— Сам знаю, Масляк старался для отечества. Надо и его уважить, раз он свое, можно сказать уже кровное, отдал. Даже не попробовал. Надо и его уважить! Община держится справедливостью! Наша — в особенности. Бери ее всю, Масляк.
Парень шагнул к Гульче, рот растянулся до ушей. Он был дебелый, краснощекий, но не краснорожий, с широкой грудью и длинными работящими руками. На вздутых ладонях желтели крупные, как орехи, мозоли от плотницкого топора — от боевого вспухают лишь водянки. Гульча отступила, вскрикнула в ужасе:
— Не пойду!.. Олег, не отдавай!
Олег сказал убеждающе:
— Останься. Племя здесь крепкое, богатое. Люди — надежные, смелые. И парень тебя хороший берет, я вижу.
Отрок застенчиво передал ему повод, и Олег приготовился вскочить в седло. Сзади раздался отчаянный женский крик — Масляк, глупо улыбаясь, тащил за собой Гульчу. Ее хрупкие пальцы утонули в его огромной ладони. Она упиралась, подошвы вспахивали каблучками утоптанную землю, оставляя мокрые полосы.
— Олег! — кричала она отчаянно. — Не отдавай! Ты не просто оставил меня, как грозился, а отдал в рабыни! В рабыни!
Олег постоял, держа ладони на прогретом солнцем седле. У славян нет жуткого рабства, как у восточных народов, рабы живут той же жизнью, что и все в племени, через год-два они уже полноправные члены общины, а их дети могут стать племенными вождями и походными князьями...
Он вздохнул, с усилием повернулся к вождю, старейшинам:
— Отпустите ее со мной.
Голос прорезал гомон, как острый меч рассекает тонкие ветки. Масляк остановился, с недоумением смотрел на пещерника. Гульча отчаянно дергалась, выдирала руку, но Масляк стоял, словно врытый в землю столб, и не замечал, что с ним дерутся.
Вождь повел налитыми кровью глазами. Хриплый голос был скорее удивленным, чем сердитым:
— Я отдал Масляку... Но святых пещерников надо чтить — так завещано. Хочешь взять ее для своих нужд, возьми! Если Масляк отдаст, теперь он хозяин.
Олег встретился взглядом с Масляком, вздохнул, тяжело побрел обратно. Воины забегали, подавая толпу назад, образовывая круг. Старейшины быстро опустились на лавку, как куры на насест, — ее только оттащили подальше. Глаза старейшин и даже вождя начали просветляться — добрая драка лучше похмелья. Вождь проговорил со странной усмешечкой:
— Божий суд!.. Боги зрят правду, ежели не спят и не бегают по бабам.
Олег остановился в середине круга. Масляк отпустил Гульчу, пошел на пещерника. На круглом лице было виноватое выражение: пещерник, святой человек, как-никак... Он нехотя взмахнул кулаком, метя в грудь. Олег чуть сдвинулся, кулак угодил в плечо. В глазах парня мелькнуло удивление: мышцы святого старца были как гранитный валун.
Он ударил с размаху, целясь в голову. Пещерник снова отодвинулся. Масляк успел увидеть мелькнувшую землю, в лицо с размаху ударило чем-то твердым, рот забился грязью. Сквозь боль и шум в голове услышал крики. С трудом поднял голову — на ладони осталась кровь вперемешку с грязью. Он лежал на непросохшей земле, пещерник высился над ним, как гора, глядел сверху вниз внимательно и печально. За спиной пещерника народ подыхал от смеха, приседал, хлопал себя по коленям, с гоготом тыкал в его сторону корявыми пальцами.
Масляк взревел, вскочил, ринулся на Олега. Снова мелькнули перекошенные лица, земля и небо поменялись, и Масляк грохнулся плашмя о землю. Голень больно ныла. Масляк догадался: подножка. Он вскочил, бросился со всей дури, снова с размаху грохнулся, из разбитого носа брызнули кровавые сопли. Из восторженных воплей понял, что пещерник не тронул его и пальцем, отпрыгивал да уворачивался, в нужное время ставил подножку, однажды дал пинка в зад.
Поднявшись в очередной раз, Масляк пошел на противника медленно, пожирая горящими от вспыхнувшей ненависти глазами. Кровь заливала сорочку, передние зубы шатались. Масляк потрогал их языком, молча поклялся бить сильно, но с места не двигаться. пещерник даже не запыхался, в их деревне так дрался лишь Тверд, но тот побывал в самом Царьграде, служил Кесарю, воевал в дальних странах!
Олег принял град ударов на локти, плечи. В глазах парня горело бешенство, он с силой выбрасывал огромные кулаки, сопел, как разъяренный бык. Плечо Олега заныло — Масляк бил сильно. В толпе орали, свистели, и Олег наконец ухватил Масляка за кулак, дернул, присел, и тяжелое тело перелетело через него.
Вождь досадливо крякнул. Олег видел по сузившимся глазам, что вождь понял — пещерник может сломать руку молодому парню, но жалеет, не калечит. Масляк поднялся под свист и вопли, снова бросился и снова оказался на земле. В толпе стоял сплошной рев, глаза горели. Олегу на миг почудилась огромная арена, во все стороны кругами уходят ряды, тысячи богато одетых зрителей орут, стонут от наслаждения, вытягивают руки с опущенными вниз большими пальцами...
Масляк всякий раз поднимался — окровавленный, в разорванной одежде. Олег чувствовал раздражение и злость.
— Все, — сказал он громко, обращаясь к Масляку. — Остановись. Ты побежден, понимаешь?
Масляк надвигался, останавливался, стирал ладонью кровь со лба, что заливала глаза, слепила. Он покачал головой, говорить не мог, губы распухли, как оладьи, горло посинело, передние зубы лежали в красной грязи.
Олег повернулся к вождю:
— Разве бой не до первой крови?
Вождь оскалил зубы — желтые, огромные, крепкие:
— Что кровь?.. Кошка царапнет — тоже кровь. Пока не останется один на ногах.
Олег со злостью повернулся к надвигающемуся на него истерзанному человеку — лицо было кровавой маской с разводами грязи. Кулак метнулся вперед, со всей силой ударил в угол нижней челюсти. Масляк еще стоял, как малое время стоит срубленное дерево, а Олег пошел к Гульче, крикнул:
— Собирайся!
Сзади тяжело грохнуло. В толпе на этот раз охнул женский голос, воины и простые мужики молчали. Гульча смотрела на Олега расширенными глазами. Опомнилась, часто-часто закивала, опрометью бросилась к коням. Отрок ей повод не отдал, выжидающе смотрел на вождя.
Вождь поднялся, покачался на кривых ногах, став еще похожим на медведя. Его глаза налились кровью, в них блистали злые молнии:
— Масляка унесите. Цел, не вопи... Святой пещерник, ты не всегда молился в пещере, верно?
— Пещерниками не рождаются, — ответил Олег уклончиво.
— Видим. Тебя недооценили. Так что этот бой не в счет. Сам понимаешь, надо на равных. Чтобы по-честному, верно? Наше племя стоит на справедливости. То был кутенок супротив тебя. Побьешь настоящего мужа, иди с богом. И бабу бери.
— Я готов, — ответил Олег кротко и потупил глаза.
Вождь обвел суровым взглядом собравшихся. Одни бодро выпячивали груди, другие опускали глаза, еще было таких, кто прятался за чужие спины. Вождь раздраженно засопел. Молчание тянулось, наконец за спиной Олега прогремел густой сильный голос:
— Дозволь мне, княже.
Из толпы выступил суровый гигант — Тверд. Лицо его было темным от загара, надбровные дуги выступали вперед, глаза сидели глубоко. Теперь он был в душегрейке из грубой кожи, голые плечи блестели, как валуны, руки были перевиты толстыми жилами. На запястьях блестели булатные браслеты русина, и он сразу понимающе оглядел браслеты на руках пещерника. На левой руке Тверда был каратыгский меч с чуть закругленным острием.
— Тверд, — сказал вождь предостерегающе, — мудрый волхв носит разные обереги.
— Вижу, — отозвался Тверд. Он медленно потащил из ножен другой меч, вдвое короче, с узким лезвием. — У меня такой же!
Олег вернулся к коню за мечами — они начали медленно сходиться посреди круга. Вождь рявкнул, велел сделать круг пошире, никто не сдвинулся, и старейшины бросились отпихивать народ, упираясь головами и плечами.
Внезапно в круг ворвалась Гульча, ухватила Олега за пояс:
— Дай мне нож!
— Будем драться вместе? — спросил он.
В толпе хохотнули.
— Они не возьмут меня живой!
Олег вытащил из чехла нож, отбросил в сторону. Гульча быстро подхватила. Да, славяне почти не держат рабов — кто выживет, того вскоре принимают в общину. Но если Масляк помрет, то ее ухватит этот опьяненный кровью велет. Тонкие косточки затрещат, окровавленные пальцы будут шарить по ее телу. Еще повезет, если станет забавой только для Тверда и братьев, если они есть, — один мужик, даже тиверец, лучше, чем три десятка. Ведь он может, насытившись, бросить ее молодым парням на потеху, пока она еще не человек — добыча...
В толпе затихли: двое бойцов уже шли медленно по кругу, чуть пригнувшись, присматриваясь друг к другу. Тверд был чуть ниже Олега, но в плечах тяжелее — они казались покатыми под массой мускулов. Голые руки вздулись, в рыжих волосах прыгали солнечные искорки. Руки были длиннее, чем у пещерника. Лицо в шрамах, нос расплющен, словно ударом копыта.
Олег наконец выдернул меч из ножен, в толпе ахнули. Голубоватый булат блеснул, как холодное пламя. Тверд вытянул руку с длинным мечом вперед. Мечи звонко цокнулись кончиками, пробуя вес чужого меча, крепость хватки.
Внезапно Тверд прыгнул вперед, ударил наискосок. Олег ловко парировал: Тверд всего лишь проверял защиту. Снова медленно пошли по кругу, следя за каждым движением друг друга. В толпе замерли: Тверд — лучший боец, известный русич, почему так осторожен?..
Тверд прыгнул, тяжелый меч взвился с легкостью хворостинки. Олег с трудом отражал удары — тиверец оказался намного быстрее, чем можно было ожидать от такой бычьей туши. Тверд наступал шаг за шагом, глаза блестели холодно, не увлекался, был готов к защите, выпадам, подвохам.
Мечи сшибались с треском, между волхвом и Твердом словно бы мерцал занавес из ярких бликов в быстро бегущем ручье. В толпе ахали, не могли уследить за молниеносными ударами — мелькали не два меча, а две дюжины!
Тверд упруго вдруг отпрыгнул, уловил момент ответного выпада. Щит поднялся, защищая голову, а мечом он полоснул внизу, пытаясь достать колени пещерника. Олег едва успел уклониться, поспешно опустил щит, но меч Тверда блеснул над головой, и Олег упал на спину, перекувырнулся, вскочил, отражая страшный удар, нацеленный в шею.
— Александрийская школа... — прохрипел Тверд. — Ничо... русичи тоже...
Он насел, обрушивая такие тяжелые удары, словно бил молотом по наковальне. Капли крови сорвались на грудь, руки, в толпе азартно завизжали. Олег отступал, и народ расступился, выпуская его из круга. Тверд усилил натиск, Олег внезапно отшатнулся, страшный удар меча пришелся по столбу Велеса. Скотьего бога тесали из кондового негниющего ствола — лезвие врубилось глубоко, на всю его ширину, и Олег опустил свои мечи. Его грудь вздымалась часто, дыхание вырывалось с хрипом.
Тверд с руганью дергал за рукоять, от него веером летели крупные капли, словно огромный пес отряхивался после купания. Он дважды оглянулся в страхе на Олега, тот отдыхал, в спину не бил.
Красный, злой Тверд с огромным усилием выдрал меч, тут же прыгнул на Олега. Олег отразил два удара, внезапно взмахнул наискось, Тверда отбросило. По искаженному лицу Олег понял, что левая рука русича онемела.
— Ничо, ничо, — прохрипел Тверд. Он дышал тяжело, по красному лицу струился пот. — Не боись, я не мясо... А вот ты — труп!
Снова заблестело две дюжины мечей. Олег и Тверд сходились грудь в грудь, парировали, делали выпады, обомлевшим зрителям казались двумя водоворотами смерти — не уследить, слишком все стремительно — тяжелое дыхание, запах пота, ослепительные искры колят глаза.
Тверд нанес страшный удар сверху, тут же полоснул над землей по коленям. Лезвие пропороло кожу штанов, Олег отпрыгнул запоздало — штанина повисла, и Олег отступил, шатаясь под градом ударов. Штанина волочилась по земле, мешала, по голой ноге побежала струйка крови.
В толпе нарастал гул, Тверд оскалил зубы, чуя победу. Отшвырнув акинак, перехватил меч обеими руками, пошел рубить справа и слева. Олег пятился, кровь заливала глаза, сердце колотилось часто, грозя выломать ребра. Он тоже отшвырнул малый меч, но двуручным, лишь парировал удары, все хуже и хуже. Внезапно он отступил в сторону, Тверд проскочил с разбега, но тут же круто развернулся. Яркое солнце ударило в глаза. Полуослепленный, он почти не видел, как жутко блеснуло голубое лезвие чужого меча.
В толпе вскрикнули. Ноги Тверда подломились в коленях, он опустился медленно, словно хотел прилечь, но он был мертв раньше, чем голова коснулась земли.
Олег дышал тяжело, вяло стер ладонью со лба кровь, голос стал сиплым:
— Могучий русич... зазря погиб...
Вокруг него были не люди — врытый в землю частокол, а лица белели, как горшки из белой глины. Даже дети не двигались, смотрели на залитого кровью страшного чужого человека расширенными от ужаса глазами.
Вождь медленно поднялся, подошел к распростертому Тверду. Под могучим русичем расплылась огромная лужа крови, темная земля стала багровой.
— Он мог бы стать вождем, — проговорил вождь странным голосом. Олегу почудилось облегчение. — Но богам сверху виднее...
Олег сквозь кровавый туман ощутил, что его дергают за руку. Гульча поднялась на цыпочки, тянулась к его лицу с чистой тряпицей:
— Наклонись! Надо перевязать.
— Не надо, — прохрипел Олег. — Остыну, кровь остановится. Перевяжи ногу...
Она упала на колени, быстро и умело перетянула рану, сунув под тряпицу лист подорожника.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента