Страница:
– Укрой ее, – сказал Рус тихо. Он перегнулся через край, опустил спасенную на груду шкур. Она осмотрелась еще более дико, ее взгляд упал на Руса, страх сменился немой мольбой. Она что-то сказала на чужом языке. Рус успокаивающе толкнул ее в плечо. Она опрокинулась на шкуры. Заринка засмеялась, придержала за плечи, не давая встать.
– Отдыхай, – сказал Рус. Он раздвинул губы, с удивлением понял, что это удается без усилий. Сейчас не мог бы рыкнуть или грозно нахмурить брови, даже если бы сильно постарался. – Пусть спит. Я приду ночью.
Заринка сказала потрясенным шепотом:
– Еще бы! Она… просто необыкновенная. Она… человек?
– Что все об этом спрашивают? – огрызнулся Рус. – Мне что за дело?
Отступающее под натиском ночи солнце, багровое от усилий, в отчаянии поджигало горящими стрелами облака. Те вспыхивали красным, пурпурным, освещая запад небесного свода зловещим заревом гигантского пожара. Ночь замедляла натиск, боролась с пожарами, а те разгорались страшно, на полнеба. Багровый шар уже опустился за край, а облака все еще полыхали жутко и обрекающе. Огонь буйствовал, охватив ту половину неба, куда двигались всадники. Мужчины мрачно и тревожно глядели поверх конских ушей.
Лех ехал рядом с Русом, багровые сполохи освещали неподвижное, будто вырезанное из красного гранита лицо. Нижняя челюсть чуть выдвинулась вперед. Средний брат постоянно готов к схватке, сшибке, двобою. На голых плечах, похожих на обцелованные морем валуны, вздувались тугие мышцы, перекатывались, ненадолго успокаивались, для того чтобы внезапно проявиться где-нибудь так хвастливо, что было видно, как все тело Леха ищет повод для драки.
– К добру ли, – сказал он негромко, но Рус почуял затаенную опасность. – Прем, как в море крови!
– Это будет чужая кровь, – ответил Рус. Он старался, чтобы голос звучал уверенно.
– Да-да, конечно, – согласился Лех. Он молодецки повел плечами, но оглянулся с опаской. Сзади в окружении бояр ехал суровый и насупленный Чех. Вряд ли так думает их старший брат, который старается все предусмотреть, все учесть, все беды обойти загодя.
Верхние облака, их подожгли первыми, уже подергиваются багровым, как горящие угли костра, что из раскаленно-алых переходят в пурпур, затем багровеют, а в конце концов покрываются пеплом.
– Что он сказал? – прошептал Рус.
Он подал коня к Леху, они ехали, касаясь стременами. Лех оглянулся в ту сторону, где чернела массивная фигура старшего брата. Ответил тоже шепотом, хотя Чех был на расстоянии полета стрелы:
– Считает, что женщину лучше оставить.
Сердце Руса оборвалось.
– Почему?
– Во-первых, за нами могут выслать погоню по-настоящему. Уж на сменных конях, с запасом еды, чтобы не останавливаться. Далеко ли уйдем на ветхих повозках? Во-вторых, волхвы поговаривают, что ты вызвал гнев чужого бога, через земли которого едем… Надо сказать, я этого тоже побаиваюсь. Не до свинячьего писка, но все-таки колени иной раз…
Рус поежился, по спине пробежала невидимая ящерица, щекоча холодными, как могила, лапами:
– Я тоже. С богами как-то еще не дрались.
– А в-третьих, – закончил Лех, – старики считают, что ты вырвал из рук волхвов вовсе не человека. Это демон ночи. Не зря же у нее такие темные как ночь глаза, а волосы чернее вороньего крыла!
Рус молчал убито. Он сам чувствовал злое колдовство, ибо демоны ночи отвратительны, как и все в ночи, как ночные птицы вроде сов и сычей, как летучие мыши, нетопыри, мертвецы, встающие из могил… ибо ничем, кроме колдовства, нельзя объяснить ту странную власть, которую имеет эта женщина или это существо. Куда бы ни поворачивался, он чувствует, в какой она стороне, даже спиной ощущает ее взгляд, настойчивый и обволакивающий.
– А ты как считаешь? – спросил он тихонько.
– Не знаю, – признался Лех. – Может быть, она демон… Хотя с другой стороны, ну и что? Не всякому выпадет удача схватить демона в объятия и затащить на ложе.
– Лех, ты серьезно?
– Как Род свят, – заприсягнулся Лех. – Кто из мужчин не мечтал о чем-нибудь таком, этаком… необыкновенном! Как она тебе показалась?
– Как будто окунулся в кипящее масло, – признался Рус.
– Ух ты!
– Я не знаю, что со мной происходит. Мало ли у нас было женщин? Но я вижу перед глазами только эту. Почему, не знаю.
– Колдовство? – предположил Лех.
– Наверное. Но я не хочу ему противиться. И мне не надо отворотного зелья. Это так здорово и непривычно, когда так сладко щемит сердце! Я такой восторг испытывал, лишь когда сразил в поединке троих братьев Красного Быка. Тогда я вырвал их печени и сожрал на глазах всей их родни! О, какая на их лицах была бессильная ненависть, когда я жрал их плоть, разбрызгивал по току, а их богатыри лежали с распоротыми животами!.. Я мог по праву взять их жен и детей, забрать их дома и скот, но я получил больше радости, когда стоял на току весь залитый кровью и вздымал к небесам окровавленную палицу, где до края рукояти налипли мозги и волосы…
Лех протянул уважительно:
– Если так, то это мощно. Сразить врага и сожрать его печень – это радость богов. Если чем-то схоже – тебе повезло. Ты вдвое богаче на радости. Но ежели она все-таки демон? И сожрет с потрохами?
– Думаешь…
– Но ежели демон?
Рус вздохнул:
– Сожрет так сожрет. Я все равно пойду к ней, как пропойца идет к вину, пусть даже его за это казнят. Надеюсь, я успею ею напиться еще. А там будь что будет.
– Гм… кощунникам будет о чем сложить новую песнь. Я сам, пожалуй, подскажу Баюну, как завернуть похлеще. Чтобы у парней руки тянулись к топорам, а девки ревели так, чтобы сами скользили и падали на своих соплях и слюнях. Как ее зовут, говоришь?
– Ис. Если я правильно понял.
– Странное имя, – сказал Лех в удивлении. – Таких имен не бывает!
– А если она не человек?
– Тогда бывает, – решил Лех. – Там… у этих… все бывает.
Подводы тянулись толстой нескончаемой нитью. Ехали осторожно, прижимаясь к опушкам, готовые при первых же признаках беды уйти в лес, спрятаться за деревьями. Из дубовых зарослей, из-за стен вязов, кленов, березок наконец потянуло свежестью, сыростью и гнилью. Там еще не прохладно, но все же стрелки хвоща указывали измученным людям, что где ни копни – ямка наполнится свежей водой. Ключевые воды выходят прямо под поверхностью.
Все совсем недавно были в рубахах, а теперь уже в стертых лохмотьях, безрукавках из волчьей или козьей шерсти, даже портки сшиты из кожи, а заправлены в сапоги на толстой подошве, крепко-накрепко пришитых дратвой, смоляными нитками. Лишь немногие еще обуты в постолы с длинными ремнями, что прикручивают штанину к голени до самого колена. Редко у кого на голове колпак из кожи, остальные же блещут золотом волос на летнем солнце.
У всадников сзади к седлу приторочен мешок с разной походной мелочью, меч или боевой топор на левом боку, второй меч, поменьше, торчит из-за голенища правого сапога. К седлу привязан обязательный колчан с двумя-тремя десятками стрел, а на заводном коне еще и короб с запасными стрелами, там их больше сотни. К седлу же приторочены и два лука со спущенными тетивами – еще Скиф начал носить по два лука и велел каждому воину иметь два и уметь метко бить стрелами с коня вперед, вбок и поворотясь назад. У каждого воина спину укрывает круглый щит. Края обиты бронзой, по всему полю сверкают железные бляхи, изнутри под наручинами лежит толстая бычья кожа, охраняя руку от ударов о дерево.
В степи из-под ног то и дело начали выпархивать птахи. То там, то здесь темнеют стада диких коней, туров, коз, а всякую мелочь вроде лис да степных волков не углядишь: сторонятся человека.
Лех, самый ярый охотник, наконец ногами послал коня в чащу, уже завидел, где и как изрыто под могучими дубами. Но свиньи хитры, затаились поблизости, следят за человеком, ни одна не хрюкнет, не наступит на веточку. Сопят, нюхают воздух хрящеватыми носами.
Лех достал лук, конь идет верно, слушается ног, а руки уже набросили петлю тетивы на один конец, оперли в выступ в седле, натянули. Рус видел, как средний брат любовно тронул тетиву из оленьих сухожилий, самых крепких на свете, если не считать турьих.
– Я вижу, – сказал Рус вполголоса. – Слева за грабом.
– Того и я вижу, – ответил Лех негромко, – но зачем нам подсвинок?
Он наложил стрелу, конь послушно остановился. Несколько томительных мгновений Лех нацеливался, уже оттянув тетиву до уха, затем стрела исчезла, донесся сухой щелчок тетивы о кожаную рукавичку. Лех победно улыбнулся, тут же снял тетиву и сунул лук в налучник, даже не проводив взглядом стрелу. Из-за кустов раздался истошный визг.
Всколыхнув зелень, навстречу хлынуло огромное стадо. Конь Руса захрапел, попятился, хотя и видел затаившихся свиней, но не думал, что их так много. Грохот, треск кустов, визг, раздраженное хорканье, и вот уже осталась в луже крови крупная туша, а вдаль уходит тяжелый топот всего кабаньего стада, будто умчался табун коней.
Лех нагнулся легко, подхватил без усилий тушу годовалого поросенка, нежного и сочного, раздобревшего на жирных желудях.
– Неплохие здесь земли, – заметил он. – Остаться бы. Все прем и прем!
– Коломырда настигнет, – предостерег Рус несчастливо.
– Понятно… Да и вообще, раз уж сдвинулись с места, надо катить до конца.
– До последнего моря?
Лех засмеялся:
– Я бы тоже так хотел! Как наши предки шли за солнцем, как сказывают волхвы, до самого края земли, где вода кипит и уходит в огромную черную дыру… Но Чех сказал, что остановимся, когда листья падут с деревьев. А то и просто пожелтеют.
Верно, все решит Чех, как самый старший. Правда, он и самый рассудительный, если говорить положа руку на сердце. И самый осторожный, заглядывающий надолго вперед, что не раз выручало из беды. Если сказал, что остановятся в листопаде, то, значит, просчитал, с какой скоростью ослабевшие люди выроют землянки, срубят простейшие избушки, чтобы пережить зиму!
Глава 5
Глава 6
– Отдыхай, – сказал Рус. Он раздвинул губы, с удивлением понял, что это удается без усилий. Сейчас не мог бы рыкнуть или грозно нахмурить брови, даже если бы сильно постарался. – Пусть спит. Я приду ночью.
Заринка сказала потрясенным шепотом:
– Еще бы! Она… просто необыкновенная. Она… человек?
– Что все об этом спрашивают? – огрызнулся Рус. – Мне что за дело?
Отступающее под натиском ночи солнце, багровое от усилий, в отчаянии поджигало горящими стрелами облака. Те вспыхивали красным, пурпурным, освещая запад небесного свода зловещим заревом гигантского пожара. Ночь замедляла натиск, боролась с пожарами, а те разгорались страшно, на полнеба. Багровый шар уже опустился за край, а облака все еще полыхали жутко и обрекающе. Огонь буйствовал, охватив ту половину неба, куда двигались всадники. Мужчины мрачно и тревожно глядели поверх конских ушей.
Лех ехал рядом с Русом, багровые сполохи освещали неподвижное, будто вырезанное из красного гранита лицо. Нижняя челюсть чуть выдвинулась вперед. Средний брат постоянно готов к схватке, сшибке, двобою. На голых плечах, похожих на обцелованные морем валуны, вздувались тугие мышцы, перекатывались, ненадолго успокаивались, для того чтобы внезапно проявиться где-нибудь так хвастливо, что было видно, как все тело Леха ищет повод для драки.
– К добру ли, – сказал он негромко, но Рус почуял затаенную опасность. – Прем, как в море крови!
– Это будет чужая кровь, – ответил Рус. Он старался, чтобы голос звучал уверенно.
– Да-да, конечно, – согласился Лех. Он молодецки повел плечами, но оглянулся с опаской. Сзади в окружении бояр ехал суровый и насупленный Чех. Вряд ли так думает их старший брат, который старается все предусмотреть, все учесть, все беды обойти загодя.
Верхние облака, их подожгли первыми, уже подергиваются багровым, как горящие угли костра, что из раскаленно-алых переходят в пурпур, затем багровеют, а в конце концов покрываются пеплом.
– Что он сказал? – прошептал Рус.
Он подал коня к Леху, они ехали, касаясь стременами. Лех оглянулся в ту сторону, где чернела массивная фигура старшего брата. Ответил тоже шепотом, хотя Чех был на расстоянии полета стрелы:
– Считает, что женщину лучше оставить.
Сердце Руса оборвалось.
– Почему?
– Во-первых, за нами могут выслать погоню по-настоящему. Уж на сменных конях, с запасом еды, чтобы не останавливаться. Далеко ли уйдем на ветхих повозках? Во-вторых, волхвы поговаривают, что ты вызвал гнев чужого бога, через земли которого едем… Надо сказать, я этого тоже побаиваюсь. Не до свинячьего писка, но все-таки колени иной раз…
Рус поежился, по спине пробежала невидимая ящерица, щекоча холодными, как могила, лапами:
– Я тоже. С богами как-то еще не дрались.
– А в-третьих, – закончил Лех, – старики считают, что ты вырвал из рук волхвов вовсе не человека. Это демон ночи. Не зря же у нее такие темные как ночь глаза, а волосы чернее вороньего крыла!
Рус молчал убито. Он сам чувствовал злое колдовство, ибо демоны ночи отвратительны, как и все в ночи, как ночные птицы вроде сов и сычей, как летучие мыши, нетопыри, мертвецы, встающие из могил… ибо ничем, кроме колдовства, нельзя объяснить ту странную власть, которую имеет эта женщина или это существо. Куда бы ни поворачивался, он чувствует, в какой она стороне, даже спиной ощущает ее взгляд, настойчивый и обволакивающий.
– А ты как считаешь? – спросил он тихонько.
– Не знаю, – признался Лех. – Может быть, она демон… Хотя с другой стороны, ну и что? Не всякому выпадет удача схватить демона в объятия и затащить на ложе.
– Лех, ты серьезно?
– Как Род свят, – заприсягнулся Лех. – Кто из мужчин не мечтал о чем-нибудь таком, этаком… необыкновенном! Как она тебе показалась?
– Как будто окунулся в кипящее масло, – признался Рус.
– Ух ты!
– Я не знаю, что со мной происходит. Мало ли у нас было женщин? Но я вижу перед глазами только эту. Почему, не знаю.
– Колдовство? – предположил Лех.
– Наверное. Но я не хочу ему противиться. И мне не надо отворотного зелья. Это так здорово и непривычно, когда так сладко щемит сердце! Я такой восторг испытывал, лишь когда сразил в поединке троих братьев Красного Быка. Тогда я вырвал их печени и сожрал на глазах всей их родни! О, какая на их лицах была бессильная ненависть, когда я жрал их плоть, разбрызгивал по току, а их богатыри лежали с распоротыми животами!.. Я мог по праву взять их жен и детей, забрать их дома и скот, но я получил больше радости, когда стоял на току весь залитый кровью и вздымал к небесам окровавленную палицу, где до края рукояти налипли мозги и волосы…
Лех протянул уважительно:
– Если так, то это мощно. Сразить врага и сожрать его печень – это радость богов. Если чем-то схоже – тебе повезло. Ты вдвое богаче на радости. Но ежели она все-таки демон? И сожрет с потрохами?
– Думаешь…
– Но ежели демон?
Рус вздохнул:
– Сожрет так сожрет. Я все равно пойду к ней, как пропойца идет к вину, пусть даже его за это казнят. Надеюсь, я успею ею напиться еще. А там будь что будет.
– Гм… кощунникам будет о чем сложить новую песнь. Я сам, пожалуй, подскажу Баюну, как завернуть похлеще. Чтобы у парней руки тянулись к топорам, а девки ревели так, чтобы сами скользили и падали на своих соплях и слюнях. Как ее зовут, говоришь?
– Ис. Если я правильно понял.
– Странное имя, – сказал Лех в удивлении. – Таких имен не бывает!
– А если она не человек?
– Тогда бывает, – решил Лех. – Там… у этих… все бывает.
Подводы тянулись толстой нескончаемой нитью. Ехали осторожно, прижимаясь к опушкам, готовые при первых же признаках беды уйти в лес, спрятаться за деревьями. Из дубовых зарослей, из-за стен вязов, кленов, березок наконец потянуло свежестью, сыростью и гнилью. Там еще не прохладно, но все же стрелки хвоща указывали измученным людям, что где ни копни – ямка наполнится свежей водой. Ключевые воды выходят прямо под поверхностью.
Все совсем недавно были в рубахах, а теперь уже в стертых лохмотьях, безрукавках из волчьей или козьей шерсти, даже портки сшиты из кожи, а заправлены в сапоги на толстой подошве, крепко-накрепко пришитых дратвой, смоляными нитками. Лишь немногие еще обуты в постолы с длинными ремнями, что прикручивают штанину к голени до самого колена. Редко у кого на голове колпак из кожи, остальные же блещут золотом волос на летнем солнце.
У всадников сзади к седлу приторочен мешок с разной походной мелочью, меч или боевой топор на левом боку, второй меч, поменьше, торчит из-за голенища правого сапога. К седлу привязан обязательный колчан с двумя-тремя десятками стрел, а на заводном коне еще и короб с запасными стрелами, там их больше сотни. К седлу же приторочены и два лука со спущенными тетивами – еще Скиф начал носить по два лука и велел каждому воину иметь два и уметь метко бить стрелами с коня вперед, вбок и поворотясь назад. У каждого воина спину укрывает круглый щит. Края обиты бронзой, по всему полю сверкают железные бляхи, изнутри под наручинами лежит толстая бычья кожа, охраняя руку от ударов о дерево.
В степи из-под ног то и дело начали выпархивать птахи. То там, то здесь темнеют стада диких коней, туров, коз, а всякую мелочь вроде лис да степных волков не углядишь: сторонятся человека.
Лех, самый ярый охотник, наконец ногами послал коня в чащу, уже завидел, где и как изрыто под могучими дубами. Но свиньи хитры, затаились поблизости, следят за человеком, ни одна не хрюкнет, не наступит на веточку. Сопят, нюхают воздух хрящеватыми носами.
Лех достал лук, конь идет верно, слушается ног, а руки уже набросили петлю тетивы на один конец, оперли в выступ в седле, натянули. Рус видел, как средний брат любовно тронул тетиву из оленьих сухожилий, самых крепких на свете, если не считать турьих.
– Я вижу, – сказал Рус вполголоса. – Слева за грабом.
– Того и я вижу, – ответил Лех негромко, – но зачем нам подсвинок?
Он наложил стрелу, конь послушно остановился. Несколько томительных мгновений Лех нацеливался, уже оттянув тетиву до уха, затем стрела исчезла, донесся сухой щелчок тетивы о кожаную рукавичку. Лех победно улыбнулся, тут же снял тетиву и сунул лук в налучник, даже не проводив взглядом стрелу. Из-за кустов раздался истошный визг.
Всколыхнув зелень, навстречу хлынуло огромное стадо. Конь Руса захрапел, попятился, хотя и видел затаившихся свиней, но не думал, что их так много. Грохот, треск кустов, визг, раздраженное хорканье, и вот уже осталась в луже крови крупная туша, а вдаль уходит тяжелый топот всего кабаньего стада, будто умчался табун коней.
Лех нагнулся легко, подхватил без усилий тушу годовалого поросенка, нежного и сочного, раздобревшего на жирных желудях.
– Неплохие здесь земли, – заметил он. – Остаться бы. Все прем и прем!
– Коломырда настигнет, – предостерег Рус несчастливо.
– Понятно… Да и вообще, раз уж сдвинулись с места, надо катить до конца.
– До последнего моря?
Лех засмеялся:
– Я бы тоже так хотел! Как наши предки шли за солнцем, как сказывают волхвы, до самого края земли, где вода кипит и уходит в огромную черную дыру… Но Чех сказал, что остановимся, когда листья падут с деревьев. А то и просто пожелтеют.
Верно, все решит Чех, как самый старший. Правда, он и самый рассудительный, если говорить положа руку на сердце. И самый осторожный, заглядывающий надолго вперед, что не раз выручало из беды. Если сказал, что остановятся в листопаде, то, значит, просчитал, с какой скоростью ослабевшие люди выроют землянки, срубят простейшие избушки, чтобы пережить зиму!
Глава 5
Телегу немилосердно трясло. Колеса стонали, трещали, как тонкий лед под грузным лосем, жалобно звякали по твердой каменистой земле. Ис хваталась за борта, уже прикусила язык, во рту стало солоно от крови. Напротив сидела на охапках сена, покрытых цветными одеялами, совсем молоденькая девушка, миловидная, с уже развитой женской фигурой, но еще девичьим личиком. На нее поглядывала с откровенным любопытством.
Сверху хлопало под порывами ветра грязное полотно, с боков тоже тряпки, но в щели дул ветер, забрасывал песок, что противно хрустел на зубах, покрывал потные лица пылью, а те превращались в грязные личины. Впереди слышались окрики возницы, щелчки бича. Волы тянули невыносимо медленно, колеса подпрыгивали на камнях, а в выбоины падали с таким стуком, что сердце холодело и обрывалось.
Спереди и сзади тянулись другие повозки. Люди помогали волам тащить, погоняли такой же измученный, как и сами, скот. По обе стороны на понурых худых конях покачивались худые, костистые всадники.
Дважды мимо проскакал тот юный богатырь, что вырвал ее из лап водяного демона. Возможно, ее ждет участь еще хуже, но пока что жива и сидит в телеге, а не лежит на речном дне. Сильно ноет ушибленная лодыжка, неудачно соскочила на землю, больно сидеть, на ягодицах будут кровоподтеки от железных пальцев ее спасителя, чересчур огромного для нее, хотя и она совсем не такая крохотная, какими были ее сестры…
Когда Рус появился в третий раз, она успела с удивлением заметить на месте недавней раны лишь сизый шрам. Еще вздутый, под тонкой пленкой видно нежное мясо: тронь – брызнет кровь, но кожа на глазах грубеет, а шрам опускается и рассасывается.
Он грубо выхватил ее из повозки, снова вскинув к себе на коня, она больно ободрала о край телеги и вторую ногу, отвез галопом вперед и так же грубо забросил в другую телегу:
– Гой ты еси, Векша!.. Погляди за этой женщиной. Если что надо, помоги.
В повозке была только одна женщина, старая и высохшая, как лягушка на солнце. Ее лицо, шея и руки казались коричневыми, как крылья летучей мыши. Беззубый рот собрался в жемок, глубокие трещины испещрили лицо, сделав похожим на яблоко, пролежавшее всю ночь на горячих углях.
Вся повозка была завалена пучками душистых трав, связками корешков неопрятного вида. Отдельно лежали раздутые бурдюки, в них булькало, а в баклажках из выдолбленных тыкв просвечивали сквозь тонкие стены темные отвары.
Старуха оглядела Ис, надолго задержала взор на ее рубашке с пятнами крови:
– Что с ней?
– Я отнял ее у чужого бога, – ответил Рус с пугливой гордостью. Оглянулся, добавил: – Научи ее, если сможешь, и человечьей речи.
Векша покачала головой:
– То-то Чех всполошился, что вы исчезли так надолго.
– Да ладно, мы целы.
– Эх, – сказала старуха невесело, – не сносить тебе головы, Рус. Заведут тебя в беду горячее сердце да буйная головушка. Ладно, займусь я твоей добычей.
– Дай ей какую-нибудь женскую тряпку, – добавил Рус просительно. – Впрочем, сама гляди, что и как. Я в долгу не останусь.
Он медлил, не мог заставить себя отъехать, смотрел в удивительное лицо странной женщины, словно увидел впервые. Молода, непривычно смугла, брови как две дуги лука, тонкие, как шнурки, удивленно вскинутые и застывшие в вечном удивлении. Глаза излишне крупные, со странной поволокой, и он не мог отвести от них взор, чувствовал, как погружается, тонет… Но самое удивительное, ни на что не похожее, чему он не перестанет удивляться, ее волшебные волосы, темные, как безлунная ночь, таинственные и загадочные, таких черных просто не может быть у человека.
А она с тем же удивлением смотрела на него и видела, как он почти неотличим от своих братьев, непривычно огромных, рослых, как деревья, широких в плечах настолько, что нужно поворачивать голову, чтобы увидеть оба плеча. Все трое с золотыми, как солнце, волосами, а у старшего еще и кудрявая бородка пшеничного цвета. Лех и Рус с выбритыми подбородками, по-мужски квадратными, видны сила и упрямство, но с по-девичьи нежной розовой кожей. У всех троих удивительно синие глаза, даже не голубые, голубые встречала и раньше, а пронзительно-синие, настолько яркие, что у нее по спине и сейчас побежали тревожные мурашки.
Но не только три брата, а весь народ в повозках и на конях, как она заметила, со светлыми волосами и синими глазами. Явно одно племя, которое пошло от одного отца. В крайнем случае от одного прародителя, чьи дети вынуждены были, как и в ее племени, брать в жены двоюродных сестер. И если их не оказывалось, то и родных.
Он все еще ехал рядом, его синие глаза впились в ее лицо, и она ощутила, как его взгляд жадно ощупывает ее щеки, глаза, нос, лоб, губы, и чувство было такое, словно горячие ищущие губы прикасаются к тем местам, куда падает его взгляд.
– Ты демон? – спросил он.
Она вслушивалась в звуки чужого языка, странного и не похожего ни на что из слышанного. Они походили на лязг металла по металлу, но этот человек невольно смягчал, обращаясь к ней, и она чувствовала, что его все же бояться не следует. Понятно, он вырвал ее из чужих рук не для того, чтобы отпустить на свободу, мужчина есть мужчина, он свои намерения уже проявил ясно, но это участь всех женщин, и тут уж ничего не поделаешь. Если бороться нельзя, то надо стараться хотя бы выжить.
Он кивнул старухе:
– Ты лучшая ведунья во всем племени. Вылечи ее царапины, а я хочу знать, человек это или демон.
– Тебе не все равно? – удивилась ведунья. – Просто убей.
– Нет! – вскрикнул Рус в испуге.
– Почему?
Он в затруднении поискал слова, не нашел, разозлился:
– Демона надо убить, человека же, если невиновен, нельзя!
– А мало ты убил невиновных, – проворчала она беззубым ртом. – Все ж понятно, да только, как пес, сказать не можешь. Хоть человек, хоть демон – надо убить, пока слаб. А время потеряешь, все погубишь. Демона потом убить трудно, а женщину… да еще такую, ни один мужчина пальцем не тронет. Даже если она на нем станет воду возить.
Но Рус уже отъехал, на прощание сердито блеснув зубами, показал, как перегрызет ей горло. Векша после его ухода села рядом с Ис:
– Молодые они, света не зрели… А ведь их отцы-прадеды ходили в дальние походы за тридевять земель, где все народы были вовсе черные, как осмоленные головешки!.. Водил их доблестный Скиф… нет, дети Скифа. Или правнуки. Но с той поры прошло столько веков, что из поколения в поколение те люди становились все чуднее, пока не превратились в демонов ночи… Я буду тебя лечить, милая. Если ты демон, то тебе это не навредит, сама излечишься, а ежели человек, то я подсобить могу.
Ис все же по интонации и жестам поняла, что хотела сказать старая ведунья. Улыбнулась благодарно, ткнула себя в грудь пальцем:
– Ис.
– Ис, – повторила старуха, – понятно, тебя зовут Ис. Верно?.. Вот-вот, Ис!.. Ты права, тебе надо бы подучиться и языку человеческому. Что ты хотела бы узнать?.. Нет-нет, на того витязя указывать рано. Зовут его Рус… Рус… Рус… все остальное не поймешь. Давай-ка начнем с простого. Приветствие начинаешь со слов «Гой ты еси…», а то и просто «Гой». Что ты так вздрогнула?.. А вот это рука… это нога… глаз…
То ли язык золотоволосых гигантов был прост, то ли она оказалась усердной ученицей, но через несколько дней уже разговаривала с Векшей, а еще через три дня старая ведунья рассказала, почему так поспешно двигаются через незнаемые для них земли.
Тцар Пан, сын Вандала, был силен и могуч, у него было пять сотен жен и около тысячи наложниц. От них он породил тысячи и тысячи сынов и дочерей, внуков вовсе несметное число, но при тцаре постоянно находились только две женщины: синеглазая Злата и красавица Коломырда, обе сильные и умные, обе родили по трое сыновей, которые красотой, здоровьем и силой затмили остальных детей Пана. Они с детства росли богатырями, и настоящее соперничество при дворе тцаря было только между двумя этими женщинами. Не за любовь тцара, настоящие женщины такой малостью пренебрегают, – за имя наследника!
Коломырда родила Крекана, Терлана и Щеркса, а Злата – Чеха, Леха и Руса. У той и другой были еще и дочери, но девочки, даже если они тцарские дочери, всего лишь разменная монета, отрезанные ломти сладкого пирога, что попадут в чужие руки, а вот сыновья… Эти шестеро всегда играли вместе, росли вместе, охотились и учились владеть оружием, скакать на конях, ловить рыбу и обгонять на бегу оленей. Но когда начали подрастать, заметили соперничество матерей, сами невольно стали смотреть друг на друга с подозрением и недоверием. Кого великий тцар назовет своим наследником? Кто станет тцарем, будет раздавать братьям земли, людей, стада скота, рабов?
Опасаясь ссор, их разлучили и стали держать в разных половинах дворца. И однажды Коломырда, опоив тцара сладким зельем, сумела добиться от него клятвы, что всякий, кто войдет сейчас в его покои и нарушит их ласки, будет изгнан из тцарства без права возвращения. Тцар согласился, но тут же с грохотом распахнулась окованная золотом дверь, вбежали, стуча тяжелыми сапогами, его встревоженные дети Чех, Лех и Рус. Им кто-то сказал, что их отец заболел и только их присутствие может отогнать болезнь…
А может, добавила Векша с сомнением, было вовсе не так, но во всяком случае тцар велел троим покинуть тцарство. Говорят, он плакал и убивался, но слово тцара крепче адаманта, на том держится власть тцарей и крепость тцарств, и трое ошеломленных детей повиновались. Их мать Злата умерла с горя в тот день, когда они выехали за городские врата.
С ними в добровольное изгнание отправились их наставники, их упросила несчастная мать, слуги, телохранители, а также часть родни, которые опасались мести Коломырды и ее детей, когда те придут к власти. И вот теперь трое братьев бегут, ибо не верят, что Коломырда оставит их в покое. Та, к несчастью, помнит о судьбе великого пращура Скифа, которого точно так же изгнали, правда – на тридцать лет; тогда думали, что с ним покончено, но Скиф собрал сперва малый отряд, потом войско и совершил великий поход в южные страны, где захватил их все, включая Мидию, Сирию, Палестину, а египетский фараон Псамметих вышел с дарами навстречу и униженно откупился. В захваченной Палестине Скиф остался на двадцать девять лет, а потом вернулся, ибо истекал его тридцатилетний срок. Он явился с великой силой, потрясателем Вселенной, но не казнил своих врагов, а поблагодарил за изгнание: иначе разве стал бы тем, кем стал? Сидел бы на печи, ел бы калачи, утирал бы сопли, и так – до старости.
– Коломырда боится этих троих, – сказала Векша со смешком. – Боится нищих, голодных, измученных!.. Боится, сидя во дворце, имея под рукой уже подвластного ее воле тцаря и огромное войско!
– Так Скиф… его предок? – спросила Ис медленно, вслушиваясь в звуки чужого, но теперь почти понятного языка.
– Прадед… или прапрадед, – отмахнулась Векша словоохотливо. – По прямой линии.
– А у Скифа как звали отца?
Векша пожала плечами:
– Кто знает? Разве что волхвы. А мы, простые люди, не знаем даже, как звали сыновей Скифа. Меж ним и нами столько поколений.
Лицо Ис оставалось встревоженным. Векша сказала успокаивающе:
– Чего так встревожилась? Все хорошо. Никто тебя не обидит.
Ис сказала тихонько:
– А ты не слышала случайно… такие имена: Гог и Магог?
Векша наморщила лоб:
– Погоди… погоди… Нет, вроде бы не слышала. Хотя что-то знакомое чуется. А что, родня тебе какая?
Смуглое лицо Ис побледнело, словно отхлынула вся кровь. Голос дрогнул:
– Нет… Ох, совсем нет!
Векша смотрела с удивлением, набрала в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, но впереди вдруг заорали изумленно, сердито. В роще, куда подъезжали повозки, деревья стояли пугающе голые, будто зимой. Скелеты, а не деревья, даже трава у корней исчезла, оставив серую землю, странно струящуюся, шелестящую, словно бы та вдруг разом превратилась в гонимую ветром грязь.
Ис тоже увидела, ахнула:
– Боги!..
– Добрый был урожай листьев, – бросила Векша сожалеюще. – Да лесным богам не собрать уже.
– Что это? – прошептала Ис.
Она приподнялась, держась за борта, вглядывалась в непонятное. Ей показалось, что земли вовсе не видно из-за массы шевелящихся насекомых.
Векша понимающе кивала, а сбоку подъехал огромный воин, свирепый и со шрамами на лице и голых плечах. У него были такие же синие глаза, как у Руса и его братьев, открытое лицо. Ис сжалась, помнила, как огромные руки этого человека деловито вспарывали раненых, выдирали сердца и печень, как пожирал, довольно чавкая, хлюпая кровью. Воин густым голосом, привыкшим больше выкрикивать брань и угрозы, проревел:
– Гой ты еси! Не видала, красавица из преисподней? А в моих краях это привычное дело. Это еще что… Один раз мы плыли по морю, когда такая вот туча перелетала на другой берег. То ли ветер был встречный, то ли еще что, но эта крылатая мелочь решила передохнуть. Как навалились на наш корабль, а мы плыли на быстром двадцативесельном, как облепили, так мы и весла бросили, еле отбивались…
Он не выглядел словоохотливым, говорил медленно, будто ворочал камни. Но когда его жестокое лицо осветилось улыбкой, Ис показалось, что этот свирепый гигант вовсе не так лют, как выглядит. Она спросила робко:
– Отбивались?
– Ну да! Эти твари лезли за ворот, за пазуху, в рот, ноздри, уши, щекотали, набились на дно палубы… Когда их там набралось по колени гребцам, наш хозяин заорал, что их надо выбрасывать за борт… куда там! Руками не выбросишь, так начали черпать ведром, но у нас ни рук, ни ведер не хватило. А они все садились и садились, перевести дух решили… Я глазом не успел моргнуть, как вода хлынула через борт. К счастью, я хороший пловец, да еще сундук попался под руку… Я золотишко высыпал в дар морскому кагану, а на пустом добрался до берега. Один со всего корабля.
– В ваших краях было море? – спросила Ис.
Он махнул рукой:
– Чего в наших краях только нет… Ладно, увидимся. Меня зовут Бугай. Если кто будет обижать, зови на помощь.
Он уехал вперед, а Векша посмотрела на нее с недоверием:
– Наверное, ты в самом деле нечистый дух. С Бугаем, с таким чудом-юдом, да чтоб завести дружбу?
Сверху хлопало под порывами ветра грязное полотно, с боков тоже тряпки, но в щели дул ветер, забрасывал песок, что противно хрустел на зубах, покрывал потные лица пылью, а те превращались в грязные личины. Впереди слышались окрики возницы, щелчки бича. Волы тянули невыносимо медленно, колеса подпрыгивали на камнях, а в выбоины падали с таким стуком, что сердце холодело и обрывалось.
Спереди и сзади тянулись другие повозки. Люди помогали волам тащить, погоняли такой же измученный, как и сами, скот. По обе стороны на понурых худых конях покачивались худые, костистые всадники.
Дважды мимо проскакал тот юный богатырь, что вырвал ее из лап водяного демона. Возможно, ее ждет участь еще хуже, но пока что жива и сидит в телеге, а не лежит на речном дне. Сильно ноет ушибленная лодыжка, неудачно соскочила на землю, больно сидеть, на ягодицах будут кровоподтеки от железных пальцев ее спасителя, чересчур огромного для нее, хотя и она совсем не такая крохотная, какими были ее сестры…
Когда Рус появился в третий раз, она успела с удивлением заметить на месте недавней раны лишь сизый шрам. Еще вздутый, под тонкой пленкой видно нежное мясо: тронь – брызнет кровь, но кожа на глазах грубеет, а шрам опускается и рассасывается.
Он грубо выхватил ее из повозки, снова вскинув к себе на коня, она больно ободрала о край телеги и вторую ногу, отвез галопом вперед и так же грубо забросил в другую телегу:
– Гой ты еси, Векша!.. Погляди за этой женщиной. Если что надо, помоги.
В повозке была только одна женщина, старая и высохшая, как лягушка на солнце. Ее лицо, шея и руки казались коричневыми, как крылья летучей мыши. Беззубый рот собрался в жемок, глубокие трещины испещрили лицо, сделав похожим на яблоко, пролежавшее всю ночь на горячих углях.
Вся повозка была завалена пучками душистых трав, связками корешков неопрятного вида. Отдельно лежали раздутые бурдюки, в них булькало, а в баклажках из выдолбленных тыкв просвечивали сквозь тонкие стены темные отвары.
Старуха оглядела Ис, надолго задержала взор на ее рубашке с пятнами крови:
– Что с ней?
– Я отнял ее у чужого бога, – ответил Рус с пугливой гордостью. Оглянулся, добавил: – Научи ее, если сможешь, и человечьей речи.
Векша покачала головой:
– То-то Чех всполошился, что вы исчезли так надолго.
– Да ладно, мы целы.
– Эх, – сказала старуха невесело, – не сносить тебе головы, Рус. Заведут тебя в беду горячее сердце да буйная головушка. Ладно, займусь я твоей добычей.
– Дай ей какую-нибудь женскую тряпку, – добавил Рус просительно. – Впрочем, сама гляди, что и как. Я в долгу не останусь.
Он медлил, не мог заставить себя отъехать, смотрел в удивительное лицо странной женщины, словно увидел впервые. Молода, непривычно смугла, брови как две дуги лука, тонкие, как шнурки, удивленно вскинутые и застывшие в вечном удивлении. Глаза излишне крупные, со странной поволокой, и он не мог отвести от них взор, чувствовал, как погружается, тонет… Но самое удивительное, ни на что не похожее, чему он не перестанет удивляться, ее волшебные волосы, темные, как безлунная ночь, таинственные и загадочные, таких черных просто не может быть у человека.
А она с тем же удивлением смотрела на него и видела, как он почти неотличим от своих братьев, непривычно огромных, рослых, как деревья, широких в плечах настолько, что нужно поворачивать голову, чтобы увидеть оба плеча. Все трое с золотыми, как солнце, волосами, а у старшего еще и кудрявая бородка пшеничного цвета. Лех и Рус с выбритыми подбородками, по-мужски квадратными, видны сила и упрямство, но с по-девичьи нежной розовой кожей. У всех троих удивительно синие глаза, даже не голубые, голубые встречала и раньше, а пронзительно-синие, настолько яркие, что у нее по спине и сейчас побежали тревожные мурашки.
Но не только три брата, а весь народ в повозках и на конях, как она заметила, со светлыми волосами и синими глазами. Явно одно племя, которое пошло от одного отца. В крайнем случае от одного прародителя, чьи дети вынуждены были, как и в ее племени, брать в жены двоюродных сестер. И если их не оказывалось, то и родных.
Он все еще ехал рядом, его синие глаза впились в ее лицо, и она ощутила, как его взгляд жадно ощупывает ее щеки, глаза, нос, лоб, губы, и чувство было такое, словно горячие ищущие губы прикасаются к тем местам, куда падает его взгляд.
– Ты демон? – спросил он.
Она вслушивалась в звуки чужого языка, странного и не похожего ни на что из слышанного. Они походили на лязг металла по металлу, но этот человек невольно смягчал, обращаясь к ней, и она чувствовала, что его все же бояться не следует. Понятно, он вырвал ее из чужих рук не для того, чтобы отпустить на свободу, мужчина есть мужчина, он свои намерения уже проявил ясно, но это участь всех женщин, и тут уж ничего не поделаешь. Если бороться нельзя, то надо стараться хотя бы выжить.
Он кивнул старухе:
– Ты лучшая ведунья во всем племени. Вылечи ее царапины, а я хочу знать, человек это или демон.
– Тебе не все равно? – удивилась ведунья. – Просто убей.
– Нет! – вскрикнул Рус в испуге.
– Почему?
Он в затруднении поискал слова, не нашел, разозлился:
– Демона надо убить, человека же, если невиновен, нельзя!
– А мало ты убил невиновных, – проворчала она беззубым ртом. – Все ж понятно, да только, как пес, сказать не можешь. Хоть человек, хоть демон – надо убить, пока слаб. А время потеряешь, все погубишь. Демона потом убить трудно, а женщину… да еще такую, ни один мужчина пальцем не тронет. Даже если она на нем станет воду возить.
Но Рус уже отъехал, на прощание сердито блеснув зубами, показал, как перегрызет ей горло. Векша после его ухода села рядом с Ис:
– Молодые они, света не зрели… А ведь их отцы-прадеды ходили в дальние походы за тридевять земель, где все народы были вовсе черные, как осмоленные головешки!.. Водил их доблестный Скиф… нет, дети Скифа. Или правнуки. Но с той поры прошло столько веков, что из поколения в поколение те люди становились все чуднее, пока не превратились в демонов ночи… Я буду тебя лечить, милая. Если ты демон, то тебе это не навредит, сама излечишься, а ежели человек, то я подсобить могу.
Ис все же по интонации и жестам поняла, что хотела сказать старая ведунья. Улыбнулась благодарно, ткнула себя в грудь пальцем:
– Ис.
– Ис, – повторила старуха, – понятно, тебя зовут Ис. Верно?.. Вот-вот, Ис!.. Ты права, тебе надо бы подучиться и языку человеческому. Что ты хотела бы узнать?.. Нет-нет, на того витязя указывать рано. Зовут его Рус… Рус… Рус… все остальное не поймешь. Давай-ка начнем с простого. Приветствие начинаешь со слов «Гой ты еси…», а то и просто «Гой». Что ты так вздрогнула?.. А вот это рука… это нога… глаз…
То ли язык золотоволосых гигантов был прост, то ли она оказалась усердной ученицей, но через несколько дней уже разговаривала с Векшей, а еще через три дня старая ведунья рассказала, почему так поспешно двигаются через незнаемые для них земли.
Тцар Пан, сын Вандала, был силен и могуч, у него было пять сотен жен и около тысячи наложниц. От них он породил тысячи и тысячи сынов и дочерей, внуков вовсе несметное число, но при тцаре постоянно находились только две женщины: синеглазая Злата и красавица Коломырда, обе сильные и умные, обе родили по трое сыновей, которые красотой, здоровьем и силой затмили остальных детей Пана. Они с детства росли богатырями, и настоящее соперничество при дворе тцаря было только между двумя этими женщинами. Не за любовь тцара, настоящие женщины такой малостью пренебрегают, – за имя наследника!
Коломырда родила Крекана, Терлана и Щеркса, а Злата – Чеха, Леха и Руса. У той и другой были еще и дочери, но девочки, даже если они тцарские дочери, всего лишь разменная монета, отрезанные ломти сладкого пирога, что попадут в чужие руки, а вот сыновья… Эти шестеро всегда играли вместе, росли вместе, охотились и учились владеть оружием, скакать на конях, ловить рыбу и обгонять на бегу оленей. Но когда начали подрастать, заметили соперничество матерей, сами невольно стали смотреть друг на друга с подозрением и недоверием. Кого великий тцар назовет своим наследником? Кто станет тцарем, будет раздавать братьям земли, людей, стада скота, рабов?
Опасаясь ссор, их разлучили и стали держать в разных половинах дворца. И однажды Коломырда, опоив тцара сладким зельем, сумела добиться от него клятвы, что всякий, кто войдет сейчас в его покои и нарушит их ласки, будет изгнан из тцарства без права возвращения. Тцар согласился, но тут же с грохотом распахнулась окованная золотом дверь, вбежали, стуча тяжелыми сапогами, его встревоженные дети Чех, Лех и Рус. Им кто-то сказал, что их отец заболел и только их присутствие может отогнать болезнь…
А может, добавила Векша с сомнением, было вовсе не так, но во всяком случае тцар велел троим покинуть тцарство. Говорят, он плакал и убивался, но слово тцара крепче адаманта, на том держится власть тцарей и крепость тцарств, и трое ошеломленных детей повиновались. Их мать Злата умерла с горя в тот день, когда они выехали за городские врата.
С ними в добровольное изгнание отправились их наставники, их упросила несчастная мать, слуги, телохранители, а также часть родни, которые опасались мести Коломырды и ее детей, когда те придут к власти. И вот теперь трое братьев бегут, ибо не верят, что Коломырда оставит их в покое. Та, к несчастью, помнит о судьбе великого пращура Скифа, которого точно так же изгнали, правда – на тридцать лет; тогда думали, что с ним покончено, но Скиф собрал сперва малый отряд, потом войско и совершил великий поход в южные страны, где захватил их все, включая Мидию, Сирию, Палестину, а египетский фараон Псамметих вышел с дарами навстречу и униженно откупился. В захваченной Палестине Скиф остался на двадцать девять лет, а потом вернулся, ибо истекал его тридцатилетний срок. Он явился с великой силой, потрясателем Вселенной, но не казнил своих врагов, а поблагодарил за изгнание: иначе разве стал бы тем, кем стал? Сидел бы на печи, ел бы калачи, утирал бы сопли, и так – до старости.
– Коломырда боится этих троих, – сказала Векша со смешком. – Боится нищих, голодных, измученных!.. Боится, сидя во дворце, имея под рукой уже подвластного ее воле тцаря и огромное войско!
– Так Скиф… его предок? – спросила Ис медленно, вслушиваясь в звуки чужого, но теперь почти понятного языка.
– Прадед… или прапрадед, – отмахнулась Векша словоохотливо. – По прямой линии.
– А у Скифа как звали отца?
Векша пожала плечами:
– Кто знает? Разве что волхвы. А мы, простые люди, не знаем даже, как звали сыновей Скифа. Меж ним и нами столько поколений.
Лицо Ис оставалось встревоженным. Векша сказала успокаивающе:
– Чего так встревожилась? Все хорошо. Никто тебя не обидит.
Ис сказала тихонько:
– А ты не слышала случайно… такие имена: Гог и Магог?
Векша наморщила лоб:
– Погоди… погоди… Нет, вроде бы не слышала. Хотя что-то знакомое чуется. А что, родня тебе какая?
Смуглое лицо Ис побледнело, словно отхлынула вся кровь. Голос дрогнул:
– Нет… Ох, совсем нет!
Векша смотрела с удивлением, набрала в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, но впереди вдруг заорали изумленно, сердито. В роще, куда подъезжали повозки, деревья стояли пугающе голые, будто зимой. Скелеты, а не деревья, даже трава у корней исчезла, оставив серую землю, странно струящуюся, шелестящую, словно бы та вдруг разом превратилась в гонимую ветром грязь.
Ис тоже увидела, ахнула:
– Боги!..
– Добрый был урожай листьев, – бросила Векша сожалеюще. – Да лесным богам не собрать уже.
– Что это? – прошептала Ис.
Она приподнялась, держась за борта, вглядывалась в непонятное. Ей показалось, что земли вовсе не видно из-за массы шевелящихся насекомых.
Векша понимающе кивала, а сбоку подъехал огромный воин, свирепый и со шрамами на лице и голых плечах. У него были такие же синие глаза, как у Руса и его братьев, открытое лицо. Ис сжалась, помнила, как огромные руки этого человека деловито вспарывали раненых, выдирали сердца и печень, как пожирал, довольно чавкая, хлюпая кровью. Воин густым голосом, привыкшим больше выкрикивать брань и угрозы, проревел:
– Гой ты еси! Не видала, красавица из преисподней? А в моих краях это привычное дело. Это еще что… Один раз мы плыли по морю, когда такая вот туча перелетала на другой берег. То ли ветер был встречный, то ли еще что, но эта крылатая мелочь решила передохнуть. Как навалились на наш корабль, а мы плыли на быстром двадцативесельном, как облепили, так мы и весла бросили, еле отбивались…
Он не выглядел словоохотливым, говорил медленно, будто ворочал камни. Но когда его жестокое лицо осветилось улыбкой, Ис показалось, что этот свирепый гигант вовсе не так лют, как выглядит. Она спросила робко:
– Отбивались?
– Ну да! Эти твари лезли за ворот, за пазуху, в рот, ноздри, уши, щекотали, набились на дно палубы… Когда их там набралось по колени гребцам, наш хозяин заорал, что их надо выбрасывать за борт… куда там! Руками не выбросишь, так начали черпать ведром, но у нас ни рук, ни ведер не хватило. А они все садились и садились, перевести дух решили… Я глазом не успел моргнуть, как вода хлынула через борт. К счастью, я хороший пловец, да еще сундук попался под руку… Я золотишко высыпал в дар морскому кагану, а на пустом добрался до берега. Один со всего корабля.
– В ваших краях было море? – спросила Ис.
Он махнул рукой:
– Чего в наших краях только нет… Ладно, увидимся. Меня зовут Бугай. Если кто будет обижать, зови на помощь.
Он уехал вперед, а Векша посмотрела на нее с недоверием:
– Наверное, ты в самом деле нечистый дух. С Бугаем, с таким чудом-юдом, да чтоб завести дружбу?
Глава 6
Красный свет падал на горы и скалы, заливая их, как кровью, багровым светом. Небо было пурпурным, а скалы торчали как окровавленные зубы. Рус потрясенно вертел головой. Уже третий день колеса звонко гремят по камню, горы начались как холмистые возвышения из гранита, затем выросли, между ними тянулась узкая долина, заросшая лесом, а пологие горы превратились в стены из остроконечных скал.
Гойтосир долго смотрел на небо, нюхал воздух. За ним насмешливо следил Корнило, второй волхв, почти такой же древний, белоголовый, с седой бородой, только без черепа на поясе. Наконец Гойтосир изрек таинственно:
– Эти горы через два дня кончатся.
Кто слышал, почтительно переглянулись, волхв и должен зреть наперед, только один из дружинников, Ерш, вертлявый и хитрый как лис, скептически оттопырил губу. Его нос беспокойно подергивался, какую бы каверзу кому устроить, сон без этого не сладок, кусок хлеба идет не в то горло. Весь из тугих жил, беспокойный, лицо с желтоватым оттенком, будто сжигаем огнем изнутри, он исхудал едва ли не больше других, кожа да кости, но от усталости стал только ядовитее, шуточками доставал всякого, его сторонились, не в силах даже огрызнуться.
Гойтосир долго смотрел на небо, нюхал воздух. За ним насмешливо следил Корнило, второй волхв, почти такой же древний, белоголовый, с седой бородой, только без черепа на поясе. Наконец Гойтосир изрек таинственно:
– Эти горы через два дня кончатся.
Кто слышал, почтительно переглянулись, волхв и должен зреть наперед, только один из дружинников, Ерш, вертлявый и хитрый как лис, скептически оттопырил губу. Его нос беспокойно подергивался, какую бы каверзу кому устроить, сон без этого не сладок, кусок хлеба идет не в то горло. Весь из тугих жил, беспокойный, лицо с желтоватым оттенком, будто сжигаем огнем изнутри, он исхудал едва ли не больше других, кожа да кости, но от усталости стал только ядовитее, шуточками доставал всякого, его сторонились, не в силах даже огрызнуться.