Едва порозовел восток, Лех и Рус вскочили на коней. Сова уже ждал в седле, собранный для долгой скачки. Конь под ним был поджарый, с сухим мускулистым торсом. Рус сразу оценил его как редкостного скакуна, хотя с виду конь не выглядел таким же могучим гигантом, как красный жеребец Леха или черный – Руса.
– Долго спите, – заметил Сова с прохладцей.
– Долго? – оскорбился Лех. – Да еще ночь!
– Мужчин рассвет застигает в пути.
– О боги… Еще один Гойтосир с его занудством!
Кони перемахнули тлеющие угли сторожевых костров, пошли бодрой рысью, постепенно разогреваясь. Сова сразу приотстал чуть, давая братьям мчаться бок о бок, касаясь стремян друг друга.
Темная стена леса приближалась, уже было видно два вытянутых далеко вперед клина. Деревья стояли тесно, выдерживая натиск степи, исполинских стад туров, ураганных ветров, палящего зноя. Под их кровом зеленел цепкий кустарник, на коне въехать, как сразу определил Рус, просто немыслимо. К тому же острые глаза братьев заметили мертвые деревья, зависшие на ветвях живых: тронь – рухнут, костей не соберешь, а внизу наверняка валежины с торчащими вверх и в стороны острыми сучьями.
Лех повертел головой, сравнивал:
– Смотри, как будто Скиф прорубил огненным мечом!
Рус всмотрелся, сказал неуверенно:
– Похожи на высохшие русла рек…
– Три реки?
– Три рукава одной реки. Только дно должно быть из песка… или хотя бы камня. А я такой травы в жисть не видел!
Сочные стебли хрустели под копытами. Кони до самого брюха взмокли от густого сока. Из-под ног нехотя выпрыгивали зайцы, а птицы пятились совсем медленно, угрожающе щелкая клювами.
– Благодатная земля, – сказал Лех благоговейно. Потом добавил очень серьезно: – Но кто скажет, как здесь зимой? Мы забрались на север, как никто и никогда! Может быть, тут зимой все гибнет, а земля репается от мороза.
Рус поежился, сделал жест, отгоняющий недобрую силу и прочую нечисть.
– Но звери как-то живут?
– А может, замерзают, как жабы во льду, а потом оттаивают?
Рус обвел долгим взором долину:
– Ну… пусть и мы будем. Как жабы. Зато весной как здорово!
Кони шли все медленнее, потряхивали гривами, срывали на ходу верхушки сочных трав. Наконец остановились вовсе. Дальше вздымалась до синего неба, перегораживая мир, стена черного леса. Узкие клинья были уже в десятке шагов. На острие каждого клина росло по одинаковому дубу – могучему, широкому, с растопыренными ветвями, такие встречаются лишь на просторе, а ветвями укрывают молодняк. За их спинами в самом деле теснились дубки помоложе, хоть и не шибко юные. А дальше виднелись такие же могучие деревья, стоят плотно, не давая ворваться ни сухому ветру, ни злому морозу.
Рус в затруднении глядел в проходы. Все три одинаковы, как угадать, какой окажется тупиком, какой выведет к реке, а какой заведет в болото?
– Давай разделимся, – предложил он. – Ты иди по правой, я – по левой. Сова пусть съездит по средней.
Лех подумал, сказал великодушно:
– Лучше ты едь по правой.
– Лех…
– Ладно-ладно. Я скорее отобьюсь!
Рус растроганно обнял брата, Лех с неудовольствием высвободился, вытер щеку:
– Фу, как девку… Поехали! Сова, скачи до полудня. Если и дальше все такое же, возвращайся все равно. Чех будет беспокоиться.
Он пришпорил своего красного коня, унесся – прямой, с развевающимися за спиной оранжевыми, как спелая пшеница, волосами. Длинный меч в широких ножнах как приклеился к спине, только черная рукоять ныряет, будто в волнах, среди золота волос.
Сова молча улыбнулся, поднял руку в прощании. Конь пошел под ним ровной, уверенной иноходью. Бывший воевода слегка горбился, но это была поза хищного зверя – отдыхающего, но готового к прыжку. Он уже чувствовал, что долго на побегушках у братьев не останется.
Рус проводил обоих любящим взором, вздохнул и повернул коня. Лех послал по правой, ибо все злое и недоброе находится слева. А Лех быстрее хватается за меч, конь под ним злее и скачет как гигантский олень, сам Лех выходил без единой царапины из таких схваток, где и бывалые воины не сумели бы спасти жизни. Как хорошо, когда есть братья! Братья, что берегут друг друга.
Слева скачками двигалась стена одинаковых гигантских деревьев, справа на расстоянии полета стрелы – другая, а он мчался по зеленой просеке, ровной и заполненной сочной травой.
Деревья стояли как в строю, одинаково рослые, ни одно не выдвинулось ни на полшага. Его всегда удивляло, что лес начинается так внезапно. Тянется Степь, тянется, ни кустика, а потом вдруг разом дорогу перегораживает стена деревьев-исполинов. То ли сами хранят лесную клятву, то ли неосторожных стаптывают козы и олени, но лес всякий раз начинается одинаково. Редко край леса опушивал кустарник, его так и звали – опушка, но чаще даже кусты прятались за могучие спины деревьев-щитов.
Он не заметил, когда просека расширилась, почти до полудня скакал и скакал, а от одной стены леса до другой было не меньше двух полетов стрелы.
Несколько раз пытался остановиться, но что-то заставляло гнать коня дальше и дальше. Солнце уже зависло в зените, а он в злом нетерпении вглядывался в даль. Ну хотя бы что-нибудь! Боги, подайте знак! Что-нибудь помимо выскакивающих зайцев, жирных птиц, кроме белеющих в траве костей задранных волками оленей…
Он в самом деле взял повод и собирался остановить коня. На этот раз остановит и повернется… И тут лесные стены начали раздвигаться. Лесная просека стала шире. И дальше, похоже, она расширялась еще больше.
– Победа, – прошептал он с великим облегчением. – Боги, это и есть знак, какой я ждал!
Солнце зависло над обрием, когда он на взмыленном коне выехал на место встречи. Сердце дрогнуло, затем в груди стало холодно, как в могиле. При его приближении вспорхнула стая птиц, но сколько ни кружил, ни всматривался в примятую траву, но отыскать удалось следы Леха и Совы только в одну сторону.
– Боги, – взмолился он отчаянно. – Не дайте им погибнуть! О Лех! Почему не я поехал по левой просеке! Это было уготовано мне… Что бы ты ни встретил, это ждало меня, только меня…
Руки в бессилии упали. Он чувствовал, как в усталое тело вливается новая мертвящая тяжесть, словно весь пропитался свинцом из преисподней. Даже дышать стало трудно, а горло сжала незримая рука врага.
– Я никуда отсюда не уйду! – закричал он яростно. – Слышите, боги? Я не уйду! Вдруг им еще понадобится моя помощь? А Чех завтра все равно будет здесь. С дозором, с дружиной!
Он слез с седла, ослабил подпруги и пустил коня по траве – отдохнет и малость подкормится. Бесцельно щупал палицу, кусал губы, и вдруг настороженные уши уловили едва слышный перестук копыт.
В мгновение ока оказался в седле, подпруги уже затянуты, палица в руке, копыта уже не стучат, а гремят, и он боялся поверить, потому что узнал знакомый топот, а немного погодя из-за темного клина деревьев вынырнул всадник на красном, как закат, как пролитая кровь, коне.
– Лех!!!
Он заорал, кинулся, обнял с такой страстью, что сперва едва не сшиб, а потом едва не задавил. Лех, слегка побледневший, вяло отбивался:
– Ну чего ты так? Как ребенок, право.
– Лех, ты цел…
– Цел, – буркнул Лех, он кое-как отпихнулся от Руса. – А что могло случиться? Земли-то пустые! С той поры как Род сотворил эти земли, нога человека не ступала.
– Ну, – сказал Рус счастливо, – могли неведомые звери… Няня рассказывала о грифонах, что как раз в этих землях живут и плодятся! За тридевять земель – это же здесь? Еще муравьи тут ростом каждый с теленка, что золото из-под земли выносят. Самородки с кулак, право!.. А то и чужие боги могли осерчать.
Лех похлопал брата по плечу:
– Разве что приняли бы меня за тебя. Я у них ничего не крал. А где Сова?
Рус оглянулся:
– Теперь верю, что и Сова отыщется. Но почему так долго, что стряслось?
– Понимаешь, – сказал Лех со смешком, – я мчался, мчался, мчался… А трава тянется везде одинаковая, сосняк сменяется ельником, березняком, затем снова лиственницы, дубы, да все такие ровные, что глазу зацепиться не за что. Уже и солнце перевалило за середину, а мне как-то вернуться нелепо… Надо, понимаю, а не могу.
– Ну и?.. – спросил Рус со стесненным сердцем.
– А потом, поверишь, просека начала медленно расширяться. Я доехал до холма, посмотрел с вершинки… Поверишь ли, дальше вообще долина без всякого леса! А лес отступил, от одной стены до другой не меньше пяти выстрелов из хорошего лука. А как съездил ты?
– Лех, – ответил Рус упавшим голосом, – не нравится мне такое внезапное счастье.
Вдвоем возвращались к стану, когда на небе высыпали звезды, а костры уже разгоняли поздние сумерки. Вартовые выехали навстречу, собранные и настороженные. Передний сразу крикнул предостерегающе:
– Лех, Рус!.. А кто это скачет там, вдали?
Они остановили коней. В тишине слышался стук копыт. В лунном свете поблескивали искры на блестящем металле. Всадник гнал коня ровным, неторопливым галопом. Когда лунный свет упал на лицо, Рус узнал Сову:
– Ура!.. Отыскался!
Сова выглядел усталым, но голос звучал весело:
– Вы даже не представляете, что я отыскал!
Навстречу с оружием в руках вышли мужчины. Суровые, темные в ночи, они окружили всех троих, молчали. Тут же раздался мощный возглас, и к братьям протолкался Чех. От него пахло потом и почему-то кровью. Он сразу вскрикнул встревоженно:
– Людские следы?
Сове подали бурдюк с холодной водой. Он напился, проливая струйки на грудь. Чех свирепо прожигал его взором, вожак каторжников слишком уж выказывает непочтение; наконец Сова отлепился от бурдюка, шумно перевел дух, вытер рот рукавом:
– Откуда люди в забытой богами земле?
Люди окружили, посыпались вопросы:
– Песиголовцы?
– Великаны?
– Лешаки?
– А Змеи есть? Змеев видели?
Сова отмахнулся:
– Сами вы… Удивительнее. И желаннее. Бескрайняя… нет, края есть, зато бесконечная равнина с сочной травой и ручьями, какими ручьями… А в тех ручьях воды не видно, столько рыбы.
Чех шумно перевел дух. Повернулся к братьям, нахмурился:
– А что стряслось у вас? Какие беды?
Рус развел руками, а Лех ответил сильным звонким голосом:
– Какие беды, ежели с нами мечи?
– У Руса палица, – напомнил Чех сварливо.
– Зато какая! Брат, наши рассказы до тошноты одинаковы. У нас все то же. Боги как сговорились. Все три просеки прорубили что вширь, что в длину… Правда, до конца мы не дошли, но и так едва коней не загнали! Теперь нам только следы упрятать. Ежели погоня, то чтоб не поняли, какую дорогу мы избрали.
Чех зыркнул из-под нависших бровей на одного, другого, сопел в раздумье. Вокруг все ждали затаив дыхание. Наконец Чех громыхнул:
– Отдыхайте. Утро вечера мудренее.
Глава 12
– Долго спите, – заметил Сова с прохладцей.
– Долго? – оскорбился Лех. – Да еще ночь!
– Мужчин рассвет застигает в пути.
– О боги… Еще один Гойтосир с его занудством!
Кони перемахнули тлеющие угли сторожевых костров, пошли бодрой рысью, постепенно разогреваясь. Сова сразу приотстал чуть, давая братьям мчаться бок о бок, касаясь стремян друг друга.
Темная стена леса приближалась, уже было видно два вытянутых далеко вперед клина. Деревья стояли тесно, выдерживая натиск степи, исполинских стад туров, ураганных ветров, палящего зноя. Под их кровом зеленел цепкий кустарник, на коне въехать, как сразу определил Рус, просто немыслимо. К тому же острые глаза братьев заметили мертвые деревья, зависшие на ветвях живых: тронь – рухнут, костей не соберешь, а внизу наверняка валежины с торчащими вверх и в стороны острыми сучьями.
Лех повертел головой, сравнивал:
– Смотри, как будто Скиф прорубил огненным мечом!
Рус всмотрелся, сказал неуверенно:
– Похожи на высохшие русла рек…
– Три реки?
– Три рукава одной реки. Только дно должно быть из песка… или хотя бы камня. А я такой травы в жисть не видел!
Сочные стебли хрустели под копытами. Кони до самого брюха взмокли от густого сока. Из-под ног нехотя выпрыгивали зайцы, а птицы пятились совсем медленно, угрожающе щелкая клювами.
– Благодатная земля, – сказал Лех благоговейно. Потом добавил очень серьезно: – Но кто скажет, как здесь зимой? Мы забрались на север, как никто и никогда! Может быть, тут зимой все гибнет, а земля репается от мороза.
Рус поежился, сделал жест, отгоняющий недобрую силу и прочую нечисть.
– Но звери как-то живут?
– А может, замерзают, как жабы во льду, а потом оттаивают?
Рус обвел долгим взором долину:
– Ну… пусть и мы будем. Как жабы. Зато весной как здорово!
Кони шли все медленнее, потряхивали гривами, срывали на ходу верхушки сочных трав. Наконец остановились вовсе. Дальше вздымалась до синего неба, перегораживая мир, стена черного леса. Узкие клинья были уже в десятке шагов. На острие каждого клина росло по одинаковому дубу – могучему, широкому, с растопыренными ветвями, такие встречаются лишь на просторе, а ветвями укрывают молодняк. За их спинами в самом деле теснились дубки помоложе, хоть и не шибко юные. А дальше виднелись такие же могучие деревья, стоят плотно, не давая ворваться ни сухому ветру, ни злому морозу.
Рус в затруднении глядел в проходы. Все три одинаковы, как угадать, какой окажется тупиком, какой выведет к реке, а какой заведет в болото?
– Давай разделимся, – предложил он. – Ты иди по правой, я – по левой. Сова пусть съездит по средней.
Лех подумал, сказал великодушно:
– Лучше ты едь по правой.
– Лех…
– Ладно-ладно. Я скорее отобьюсь!
Рус растроганно обнял брата, Лех с неудовольствием высвободился, вытер щеку:
– Фу, как девку… Поехали! Сова, скачи до полудня. Если и дальше все такое же, возвращайся все равно. Чех будет беспокоиться.
Он пришпорил своего красного коня, унесся – прямой, с развевающимися за спиной оранжевыми, как спелая пшеница, волосами. Длинный меч в широких ножнах как приклеился к спине, только черная рукоять ныряет, будто в волнах, среди золота волос.
Сова молча улыбнулся, поднял руку в прощании. Конь пошел под ним ровной, уверенной иноходью. Бывший воевода слегка горбился, но это была поза хищного зверя – отдыхающего, но готового к прыжку. Он уже чувствовал, что долго на побегушках у братьев не останется.
Рус проводил обоих любящим взором, вздохнул и повернул коня. Лех послал по правой, ибо все злое и недоброе находится слева. А Лех быстрее хватается за меч, конь под ним злее и скачет как гигантский олень, сам Лех выходил без единой царапины из таких схваток, где и бывалые воины не сумели бы спасти жизни. Как хорошо, когда есть братья! Братья, что берегут друг друга.
Слева скачками двигалась стена одинаковых гигантских деревьев, справа на расстоянии полета стрелы – другая, а он мчался по зеленой просеке, ровной и заполненной сочной травой.
Деревья стояли как в строю, одинаково рослые, ни одно не выдвинулось ни на полшага. Его всегда удивляло, что лес начинается так внезапно. Тянется Степь, тянется, ни кустика, а потом вдруг разом дорогу перегораживает стена деревьев-исполинов. То ли сами хранят лесную клятву, то ли неосторожных стаптывают козы и олени, но лес всякий раз начинается одинаково. Редко край леса опушивал кустарник, его так и звали – опушка, но чаще даже кусты прятались за могучие спины деревьев-щитов.
Он не заметил, когда просека расширилась, почти до полудня скакал и скакал, а от одной стены леса до другой было не меньше двух полетов стрелы.
Несколько раз пытался остановиться, но что-то заставляло гнать коня дальше и дальше. Солнце уже зависло в зените, а он в злом нетерпении вглядывался в даль. Ну хотя бы что-нибудь! Боги, подайте знак! Что-нибудь помимо выскакивающих зайцев, жирных птиц, кроме белеющих в траве костей задранных волками оленей…
Он в самом деле взял повод и собирался остановить коня. На этот раз остановит и повернется… И тут лесные стены начали раздвигаться. Лесная просека стала шире. И дальше, похоже, она расширялась еще больше.
– Победа, – прошептал он с великим облегчением. – Боги, это и есть знак, какой я ждал!
Солнце зависло над обрием, когда он на взмыленном коне выехал на место встречи. Сердце дрогнуло, затем в груди стало холодно, как в могиле. При его приближении вспорхнула стая птиц, но сколько ни кружил, ни всматривался в примятую траву, но отыскать удалось следы Леха и Совы только в одну сторону.
– Боги, – взмолился он отчаянно. – Не дайте им погибнуть! О Лех! Почему не я поехал по левой просеке! Это было уготовано мне… Что бы ты ни встретил, это ждало меня, только меня…
Руки в бессилии упали. Он чувствовал, как в усталое тело вливается новая мертвящая тяжесть, словно весь пропитался свинцом из преисподней. Даже дышать стало трудно, а горло сжала незримая рука врага.
– Я никуда отсюда не уйду! – закричал он яростно. – Слышите, боги? Я не уйду! Вдруг им еще понадобится моя помощь? А Чех завтра все равно будет здесь. С дозором, с дружиной!
Он слез с седла, ослабил подпруги и пустил коня по траве – отдохнет и малость подкормится. Бесцельно щупал палицу, кусал губы, и вдруг настороженные уши уловили едва слышный перестук копыт.
В мгновение ока оказался в седле, подпруги уже затянуты, палица в руке, копыта уже не стучат, а гремят, и он боялся поверить, потому что узнал знакомый топот, а немного погодя из-за темного клина деревьев вынырнул всадник на красном, как закат, как пролитая кровь, коне.
– Лех!!!
Он заорал, кинулся, обнял с такой страстью, что сперва едва не сшиб, а потом едва не задавил. Лех, слегка побледневший, вяло отбивался:
– Ну чего ты так? Как ребенок, право.
– Лех, ты цел…
– Цел, – буркнул Лех, он кое-как отпихнулся от Руса. – А что могло случиться? Земли-то пустые! С той поры как Род сотворил эти земли, нога человека не ступала.
– Ну, – сказал Рус счастливо, – могли неведомые звери… Няня рассказывала о грифонах, что как раз в этих землях живут и плодятся! За тридевять земель – это же здесь? Еще муравьи тут ростом каждый с теленка, что золото из-под земли выносят. Самородки с кулак, право!.. А то и чужие боги могли осерчать.
Лех похлопал брата по плечу:
– Разве что приняли бы меня за тебя. Я у них ничего не крал. А где Сова?
Рус оглянулся:
– Теперь верю, что и Сова отыщется. Но почему так долго, что стряслось?
– Понимаешь, – сказал Лех со смешком, – я мчался, мчался, мчался… А трава тянется везде одинаковая, сосняк сменяется ельником, березняком, затем снова лиственницы, дубы, да все такие ровные, что глазу зацепиться не за что. Уже и солнце перевалило за середину, а мне как-то вернуться нелепо… Надо, понимаю, а не могу.
– Ну и?.. – спросил Рус со стесненным сердцем.
– А потом, поверишь, просека начала медленно расширяться. Я доехал до холма, посмотрел с вершинки… Поверишь ли, дальше вообще долина без всякого леса! А лес отступил, от одной стены до другой не меньше пяти выстрелов из хорошего лука. А как съездил ты?
– Лех, – ответил Рус упавшим голосом, – не нравится мне такое внезапное счастье.
Вдвоем возвращались к стану, когда на небе высыпали звезды, а костры уже разгоняли поздние сумерки. Вартовые выехали навстречу, собранные и настороженные. Передний сразу крикнул предостерегающе:
– Лех, Рус!.. А кто это скачет там, вдали?
Они остановили коней. В тишине слышался стук копыт. В лунном свете поблескивали искры на блестящем металле. Всадник гнал коня ровным, неторопливым галопом. Когда лунный свет упал на лицо, Рус узнал Сову:
– Ура!.. Отыскался!
Сова выглядел усталым, но голос звучал весело:
– Вы даже не представляете, что я отыскал!
Навстречу с оружием в руках вышли мужчины. Суровые, темные в ночи, они окружили всех троих, молчали. Тут же раздался мощный возглас, и к братьям протолкался Чех. От него пахло потом и почему-то кровью. Он сразу вскрикнул встревоженно:
– Людские следы?
Сове подали бурдюк с холодной водой. Он напился, проливая струйки на грудь. Чех свирепо прожигал его взором, вожак каторжников слишком уж выказывает непочтение; наконец Сова отлепился от бурдюка, шумно перевел дух, вытер рот рукавом:
– Откуда люди в забытой богами земле?
Люди окружили, посыпались вопросы:
– Песиголовцы?
– Великаны?
– Лешаки?
– А Змеи есть? Змеев видели?
Сова отмахнулся:
– Сами вы… Удивительнее. И желаннее. Бескрайняя… нет, края есть, зато бесконечная равнина с сочной травой и ручьями, какими ручьями… А в тех ручьях воды не видно, столько рыбы.
Чех шумно перевел дух. Повернулся к братьям, нахмурился:
– А что стряслось у вас? Какие беды?
Рус развел руками, а Лех ответил сильным звонким голосом:
– Какие беды, ежели с нами мечи?
– У Руса палица, – напомнил Чех сварливо.
– Зато какая! Брат, наши рассказы до тошноты одинаковы. У нас все то же. Боги как сговорились. Все три просеки прорубили что вширь, что в длину… Правда, до конца мы не дошли, но и так едва коней не загнали! Теперь нам только следы упрятать. Ежели погоня, то чтоб не поняли, какую дорогу мы избрали.
Чех зыркнул из-под нависших бровей на одного, другого, сопел в раздумье. Вокруг все ждали затаив дыхание. Наконец Чех громыхнул:
– Отдыхайте. Утро вечера мудренее.
Глава 12
Сквозь тонкие стены шатра Чеха всю ночь желтело мутное пятно светильника. Изредка мелькала гигантская тень, хищно хватала жбан с квасом, снова исчезала. Появлялись другие тени, в одной Рус опознал сутулую фигуру Гойтосира. Тени смыкались огромными головами, превращались в неведомое чудище, что душными ночами является во сне и садится на грудь.
Тонкие руки Ис обняли его за плечи. Она, как щенок, шумно посопела над ухом, ее острые зубы хищно прихватили за мочку, куснули:
– Что гнетет тебя, потомок богов?
Голос был игривым, но Рус слышал в нем любовь и затаенную тревогу.
– Да нет, – ответил он как можно ровнее, – все хорошо. Мы нашли дорогу дальше. И уже не придется продираться сквозь лесные завалы.
– И все?
– Да…
Она прижалась к нему сзади, тонкие пальцы сплелись в замок, сжали. Он слышал, как она задержала дыхание, стараясь сдавить как можно сильнее.
– Ой, – сказал он, – пощади… Ты сильна, как бык.
– Ах, ты назвал меня быком?
– Ты мой небесный бычок. Я люблю тебя, Ис…
Она сказала внезапно очень серьезным голосом:
– Рус, что тебя пожирает как лесной пожар изнутри? Скажи. Мужчине трудно признаться другому мужчине, вы все соперники друг другу, но не мне…
Его голос упал до шепота:
– Я впервые страшусь утра.
В обозе везли три разобранных шатра: Чеха, Леха и Руса, как тцарских детей великого рода, что корнями уходят к богу богов, самому Роду. В начале Исхода ставили только один, Чеху, где на совет собирались старшие из беглецов, а теперь и Рус разбивал для себя, чтобы мог без подсказок и глубокомысленных советов со стороны без меры развеселившихся дружинников ложиться с черноволосой добычей. Лех про свой шатер забыл, ложился у костра, но разнежился настолько, что клал под голову седло, а ноги укрывал конской попоной.
В эту ночь Рус держал полог открытым, чтобы видно было шатер старшего брата. Там за тонкой стенкой появлялись новые тени, исчезали. Фигура Чеха иногда заслоняла светильник, огромная и растопыренная, и Руса охватывал страх. Пальцы сжимали обереги, он шептал непослушными губами заклятие от Чернобога.
Ис не спала, он слышал по ее дыханию. Притворяется, не хочет привлекать внимание. Ее пальцы робко держали его за плечо, готовые в любой миг отдернуться.
Он старался дышать ровно, чтобы она поверила, что он спит, и заснула тоже, но недоброе предчувствие с такой силой давило на грудь, что с трудом раздвигал грудную клетку, впуская воздух к измученному сердцу. Словно наковальню взгромоздили ему на грудь, а та становится все массивнее, тяжелее…
Все-таки забылся под утро, потому что внезапно увидел светлые стены шатра, полог был задернут. По ту сторону тонкой ткани перекликались мужские голоса, вдали хрипло протрубил охотничий рог.
В шатре чувствовался сладковатый запах. Он взглянул в усталое лицо Ис, понял: не спала, бедняжка. Окуривала травами, отгоняла злых духов, молила своих богов отвести от него беду. Он сердился, когда она пыталась говорить о своих богах, и теперь она призывает их помочь ему тайком…
– Ис, – сказал он, морщась, – мужчина должен выстаивать сам! Никакие твои боги…
– У нас один бог, – сказала она, защищаясь.
– Тем более! Что может один, если десяток против? А мужчина должен стоять и против сотни богов. Так нас учил отец.
– Но выстоит ли, – ответила она печально.
– Не это главное! Он должен стоять красиво. И умереть, если понадобится, красиво.
Она прошептала:
– А наш бог учит выжить… любой ценой.
Она подала ему перевязь. Он надел через голову, поцеловал ее крепко в губы, и полог резко отдернулся под его пальцами. Мир был еще сер, только восток полыхал алым, как нежный цвет молодого мака. Как румянец на щеках Ис, подумал Рус. В груди потеплело, он с удивлением ощутил, как исполинская наковальня уменьшилась до размеров простых клещей кузнеца.
Костры горели мощно, искры с треском выстреливались в серое небо. Деревьев много, и выбирают только сухие березы, чтобы горело долго и жарко, люди спали возле костров на земле охотнее, чем в телегах. Кое-где уже варили в котлах, на ближайшем костре жарили на вертеле дикого кабанчика. Буська помахал Русу, облизался и показал на тушу. Жир капал на багровые угли, с шипением взлетали короткие злые дымки.
От одного из костров поднялся взъерошенный Лех. Голый до пояса, красивый, хоть и заспанный, широко зевал, чесал под мышками, вздрагивал от утренней свежести, и могучие мышцы радостно вздувались, перекатывались, стараясь проглотить одна другую, но делались только толще.
Рус видел, как посерьезнело лицо среднего брата, когда оглянулся на шатер Чеха. Две молодые девки, хихикая и толкая друг друга, принесли медный таз с водой. Лех быстро умылся, воду расплескивал, как большая перепуганная рыба. Девки преувеличенно старательно вытерли спину, норовя щипнуть за тугое мясо, юный отрок с серьезными глазами принес и подал обеими руками меч в расписных ножнах.
– Как спалось, Рус?
Голос Леха был хриплый, с трещиной. Совсем не тот чистый, звонкий голос, которым всегда приветствовал утреннюю зарю. А синие глаза потемнели.
– Как и тебе, – буркнул Рус.
– Ну, с чего ты взял…
– В воду погляди, – посоветовал Рус.
Лех послушно поглядел, раздраженно ударил ладонью. Рус отшатнулся от брызг:
– Неча на воду пенять, коли рожа крива.
– И тебе неспокойно?
– Как и тебе, – повторил Рус. Он вздохнул. – Ничего не сказано, но прямо в воздухе висит как проклятие!
От костра кричали, показывали жареное мясо. Сова умело нарезал кабана, Русу и Леху сунул по задней ляжке. Ели быстро и жадно, обжигались. Мясо не прожарилось, сверху хрустела корочка, а у костей осталась кровь, и сладко было чуять ее, свежую, солоноватую, мощь дикого лесного зверя вместе с соком и мясом перетекала в их сильные, молодые тела.
Полог шатра Чеха отодвинулся. Гойтосир стоял на выходе, придерживая полог одной рукой, его не старческие глаза зорко оглядывали стан, горящие костры, проснувшихся людей. Что-то крикнул, помахал рукой. Рус оглянулся, Гойтосир помахал снова:
– Да-да, ты и Лех! Чех ждет к нему на совет.
Руки Руса похолодели, он опустил недогрызенную кость. Лех изменился в лице. Их взгляды встретились. Сова и Буська смотрели непонимающе. В мертвом молчании Лех прошептал:
– Догадываешься?
– Да, – ответил Рус несчастным голосом. – Возможно, так будет в самом деле лучше… и правильно, но как мне этого не хочется!
В шатре Чеха, кроме него и Гойтосира, собрались оба младших волхва: Корнило и Травоцвет, воеводы, лекари, явилась даже Векша. Сам Чех склонился над тонко выделанной телячьей шкурой, рукой волхва уже были нанесены края долины. Увидев входящих братьев, разогнулся. Вид его был невеселый, глаза блестели сумрачно.
– Больше не будем спорить, – громыхнул он мощно, – какой дорогой идти! Небесные знамения сами указали нам путь.
Он подождал, ожидая возражений, но братья убито молчали. Наконец Рус пролепетал жалобно:
– Чех… Ты нам вместо отца. Разве ж мы спорим? Куда поведешь, туда и пойдем.
В глубине шатра Гойтосир хмыкнул, острие посоха с глухим стуком пробило медвежью шкуру и вонзилось в плотно утоптанную землю. Лех молчал, но глаза были умоляющими. Чех, сердясь на себя, молчал, но хватило не надолго, подошел, обнялся с братьями. Все в почтительной тишине смотрели, как три богатыря слились в крепком объятии, не разлить водой, не разорвать, разве что с кровью, с мясом. Затем Чех вздохнул, высвободился:
– Вы что, не зрите? Боги сами подсказывают путь. Нет, не путь, а решение.
Лех снова смолчал, а Рус вскрикнул с обидой:
– Чех! Это злые боги нашептывают. Что доброго в разлуке?
Чех задержал широкую ладонь на горячем плече младшего брата. Синие глаза Руса смотрели неотрывно, умоляюще. Чех выговорил с тяжелым вздохом:
– Ты возмужал, брат… Да, хочется оставаться в детстве как можно дольше. За широкой спиной отца мы и сейчас, может быть, еще бы в песочке играли. Но мужчины умеют взрослеть за одну ночь… У нас же было целое лето!
Рус сказал несчастливо:
– Не знаю, как Лех, но я не чувствую себя таким уж взрослым мужем. Не бросай меня, Чех!
Все отводили глаза. Рус чувствовал, что им неловко за него. Чех проговорил с мукой:
– Я ж не в воду вас… как бросил нас отец, помните, когда учил плавать! Разве не видно, чего хотят от нас боги? Три дороги легли от этой исполинской поляны богов. А нас трое братьев. Есть ли яснее знаки? Расставаться надо сейчас, пока мы в любви и согласии. Нельзя задерживаться до времен, когда начнется недовольство, свары, распри…
Гойтосир снова стукнул посохом. Бугай кашлянул, завозился. Рус сказал упавшим голосом:
– Воля твоя, брат. По мне бы – всю жизнь под твоей рукой ходил.
Оглянулись на Леха. Тот блеснул белыми как снег зубами:
– Ежели и хочется порой самому… но я ж понимаю, что ты – лучший князь! Ты единственный из нас, кто живет головой. Я – больше сердцем, а Рус так и вовсе… мечтами, грезами.
Улыбка Чеха была грустной и загадочной:
– Иной раз сердце подскажет ответ точнее. А без мечты жить… так лучше вовсе не жить! Дорогие мои, я повелеваю сейчас волхвам принести жертвы нашим богам. И вопросить о нашей судьбе.
Гулко и зловеще рокотали барабаны. Пятеро встали с трембитами, хриплый недобрый вой разнесся над долиной, вломился в стену леса, вытряхнул птиц из гнезд, белок и куниц из дупла, лишь барсуки забрались в норы поглубже. Холодок пробежал по рукам Руса, кожа пошла пупырышками, а волосы встали дыбом.
Из шатра Чеха выходили друг за другом волхвы. Лица выглядели осунувшимися, глаза покраснели, словно всю ночь спорили, искали правду. Сейчас легко бы обвинить Чеха, подумал Рус невесело, что взял в свои руки гадание, теперь, мол, подстроит в свою пользу. Но кто поверит, знают Чеха, да и у самого язык не повернется сказать такое. Чех за отца ему и Леху. Скорее себя ущемит, чем у них что-то отнимет!
Мужчины разбрелись по траве, выискивали и собирали большие камни. Два десятка было таких, что пришлось впрягать коней. А для жертвенного камня, настоящей каменный плиты, пришлось запрягать двух могучих быков.
Корнило и второй волхв, Травоцвет, старательно вертели сухой кол в деревянной колоде, пока не пошел сизый дымок, а затем не полыхнул оранжевый огонь. Чистый огонь добывали из дерева в особых случаях, толпа притихла. Даже дети молчали и следили за волхвами не детски серьезными глазами.
Траву утоптали на расстоянии полета стрелы от капища. Теперь, когда валуны выложили по кругу, а в середке уже темнела массивная каменная плита, место стало настоящим капищем. Гойтосир повел бровью, помощники приволокли широкую колоду, оставили подле священного огня.
Рус чувствовал, как по спине бегают злые мурашки. Ноги вздрагивали. Он пытался подавить озноб, но теперь вздрагивали уже и руки. Рядом средний брат стоит бледный, челюсти стиснуты, словно удерживает дрожь.
– Лех…
– Тихо, – прошипел Лех. – Теперь уже не остановить.
– Боги еще не сказали…
– Что боги! Чех сказал.
Чех растолкал народ, могучий как бык, на ходу вытащил свой чудовищный топор. Хмурясь, остановился перед колодой, глаза метнули синюю молнию. Без размаха всадил топор в колоду, отступил.
Тонкие руки Ис обняли его за плечи. Она, как щенок, шумно посопела над ухом, ее острые зубы хищно прихватили за мочку, куснули:
– Что гнетет тебя, потомок богов?
Голос был игривым, но Рус слышал в нем любовь и затаенную тревогу.
– Да нет, – ответил он как можно ровнее, – все хорошо. Мы нашли дорогу дальше. И уже не придется продираться сквозь лесные завалы.
– И все?
– Да…
Она прижалась к нему сзади, тонкие пальцы сплелись в замок, сжали. Он слышал, как она задержала дыхание, стараясь сдавить как можно сильнее.
– Ой, – сказал он, – пощади… Ты сильна, как бык.
– Ах, ты назвал меня быком?
– Ты мой небесный бычок. Я люблю тебя, Ис…
Она сказала внезапно очень серьезным голосом:
– Рус, что тебя пожирает как лесной пожар изнутри? Скажи. Мужчине трудно признаться другому мужчине, вы все соперники друг другу, но не мне…
Его голос упал до шепота:
– Я впервые страшусь утра.
В обозе везли три разобранных шатра: Чеха, Леха и Руса, как тцарских детей великого рода, что корнями уходят к богу богов, самому Роду. В начале Исхода ставили только один, Чеху, где на совет собирались старшие из беглецов, а теперь и Рус разбивал для себя, чтобы мог без подсказок и глубокомысленных советов со стороны без меры развеселившихся дружинников ложиться с черноволосой добычей. Лех про свой шатер забыл, ложился у костра, но разнежился настолько, что клал под голову седло, а ноги укрывал конской попоной.
В эту ночь Рус держал полог открытым, чтобы видно было шатер старшего брата. Там за тонкой стенкой появлялись новые тени, исчезали. Фигура Чеха иногда заслоняла светильник, огромная и растопыренная, и Руса охватывал страх. Пальцы сжимали обереги, он шептал непослушными губами заклятие от Чернобога.
Ис не спала, он слышал по ее дыханию. Притворяется, не хочет привлекать внимание. Ее пальцы робко держали его за плечо, готовые в любой миг отдернуться.
Он старался дышать ровно, чтобы она поверила, что он спит, и заснула тоже, но недоброе предчувствие с такой силой давило на грудь, что с трудом раздвигал грудную клетку, впуская воздух к измученному сердцу. Словно наковальню взгромоздили ему на грудь, а та становится все массивнее, тяжелее…
Все-таки забылся под утро, потому что внезапно увидел светлые стены шатра, полог был задернут. По ту сторону тонкой ткани перекликались мужские голоса, вдали хрипло протрубил охотничий рог.
В шатре чувствовался сладковатый запах. Он взглянул в усталое лицо Ис, понял: не спала, бедняжка. Окуривала травами, отгоняла злых духов, молила своих богов отвести от него беду. Он сердился, когда она пыталась говорить о своих богах, и теперь она призывает их помочь ему тайком…
– Ис, – сказал он, морщась, – мужчина должен выстаивать сам! Никакие твои боги…
– У нас один бог, – сказала она, защищаясь.
– Тем более! Что может один, если десяток против? А мужчина должен стоять и против сотни богов. Так нас учил отец.
– Но выстоит ли, – ответила она печально.
– Не это главное! Он должен стоять красиво. И умереть, если понадобится, красиво.
Она прошептала:
– А наш бог учит выжить… любой ценой.
Она подала ему перевязь. Он надел через голову, поцеловал ее крепко в губы, и полог резко отдернулся под его пальцами. Мир был еще сер, только восток полыхал алым, как нежный цвет молодого мака. Как румянец на щеках Ис, подумал Рус. В груди потеплело, он с удивлением ощутил, как исполинская наковальня уменьшилась до размеров простых клещей кузнеца.
Костры горели мощно, искры с треском выстреливались в серое небо. Деревьев много, и выбирают только сухие березы, чтобы горело долго и жарко, люди спали возле костров на земле охотнее, чем в телегах. Кое-где уже варили в котлах, на ближайшем костре жарили на вертеле дикого кабанчика. Буська помахал Русу, облизался и показал на тушу. Жир капал на багровые угли, с шипением взлетали короткие злые дымки.
От одного из костров поднялся взъерошенный Лех. Голый до пояса, красивый, хоть и заспанный, широко зевал, чесал под мышками, вздрагивал от утренней свежести, и могучие мышцы радостно вздувались, перекатывались, стараясь проглотить одна другую, но делались только толще.
Рус видел, как посерьезнело лицо среднего брата, когда оглянулся на шатер Чеха. Две молодые девки, хихикая и толкая друг друга, принесли медный таз с водой. Лех быстро умылся, воду расплескивал, как большая перепуганная рыба. Девки преувеличенно старательно вытерли спину, норовя щипнуть за тугое мясо, юный отрок с серьезными глазами принес и подал обеими руками меч в расписных ножнах.
– Как спалось, Рус?
Голос Леха был хриплый, с трещиной. Совсем не тот чистый, звонкий голос, которым всегда приветствовал утреннюю зарю. А синие глаза потемнели.
– Как и тебе, – буркнул Рус.
– Ну, с чего ты взял…
– В воду погляди, – посоветовал Рус.
Лех послушно поглядел, раздраженно ударил ладонью. Рус отшатнулся от брызг:
– Неча на воду пенять, коли рожа крива.
– И тебе неспокойно?
– Как и тебе, – повторил Рус. Он вздохнул. – Ничего не сказано, но прямо в воздухе висит как проклятие!
От костра кричали, показывали жареное мясо. Сова умело нарезал кабана, Русу и Леху сунул по задней ляжке. Ели быстро и жадно, обжигались. Мясо не прожарилось, сверху хрустела корочка, а у костей осталась кровь, и сладко было чуять ее, свежую, солоноватую, мощь дикого лесного зверя вместе с соком и мясом перетекала в их сильные, молодые тела.
Полог шатра Чеха отодвинулся. Гойтосир стоял на выходе, придерживая полог одной рукой, его не старческие глаза зорко оглядывали стан, горящие костры, проснувшихся людей. Что-то крикнул, помахал рукой. Рус оглянулся, Гойтосир помахал снова:
– Да-да, ты и Лех! Чех ждет к нему на совет.
Руки Руса похолодели, он опустил недогрызенную кость. Лех изменился в лице. Их взгляды встретились. Сова и Буська смотрели непонимающе. В мертвом молчании Лех прошептал:
– Догадываешься?
– Да, – ответил Рус несчастным голосом. – Возможно, так будет в самом деле лучше… и правильно, но как мне этого не хочется!
В шатре Чеха, кроме него и Гойтосира, собрались оба младших волхва: Корнило и Травоцвет, воеводы, лекари, явилась даже Векша. Сам Чех склонился над тонко выделанной телячьей шкурой, рукой волхва уже были нанесены края долины. Увидев входящих братьев, разогнулся. Вид его был невеселый, глаза блестели сумрачно.
– Больше не будем спорить, – громыхнул он мощно, – какой дорогой идти! Небесные знамения сами указали нам путь.
Он подождал, ожидая возражений, но братья убито молчали. Наконец Рус пролепетал жалобно:
– Чех… Ты нам вместо отца. Разве ж мы спорим? Куда поведешь, туда и пойдем.
В глубине шатра Гойтосир хмыкнул, острие посоха с глухим стуком пробило медвежью шкуру и вонзилось в плотно утоптанную землю. Лех молчал, но глаза были умоляющими. Чех, сердясь на себя, молчал, но хватило не надолго, подошел, обнялся с братьями. Все в почтительной тишине смотрели, как три богатыря слились в крепком объятии, не разлить водой, не разорвать, разве что с кровью, с мясом. Затем Чех вздохнул, высвободился:
– Вы что, не зрите? Боги сами подсказывают путь. Нет, не путь, а решение.
Лех снова смолчал, а Рус вскрикнул с обидой:
– Чех! Это злые боги нашептывают. Что доброго в разлуке?
Чех задержал широкую ладонь на горячем плече младшего брата. Синие глаза Руса смотрели неотрывно, умоляюще. Чех выговорил с тяжелым вздохом:
– Ты возмужал, брат… Да, хочется оставаться в детстве как можно дольше. За широкой спиной отца мы и сейчас, может быть, еще бы в песочке играли. Но мужчины умеют взрослеть за одну ночь… У нас же было целое лето!
Рус сказал несчастливо:
– Не знаю, как Лех, но я не чувствую себя таким уж взрослым мужем. Не бросай меня, Чех!
Все отводили глаза. Рус чувствовал, что им неловко за него. Чех проговорил с мукой:
– Я ж не в воду вас… как бросил нас отец, помните, когда учил плавать! Разве не видно, чего хотят от нас боги? Три дороги легли от этой исполинской поляны богов. А нас трое братьев. Есть ли яснее знаки? Расставаться надо сейчас, пока мы в любви и согласии. Нельзя задерживаться до времен, когда начнется недовольство, свары, распри…
Гойтосир снова стукнул посохом. Бугай кашлянул, завозился. Рус сказал упавшим голосом:
– Воля твоя, брат. По мне бы – всю жизнь под твоей рукой ходил.
Оглянулись на Леха. Тот блеснул белыми как снег зубами:
– Ежели и хочется порой самому… но я ж понимаю, что ты – лучший князь! Ты единственный из нас, кто живет головой. Я – больше сердцем, а Рус так и вовсе… мечтами, грезами.
Улыбка Чеха была грустной и загадочной:
– Иной раз сердце подскажет ответ точнее. А без мечты жить… так лучше вовсе не жить! Дорогие мои, я повелеваю сейчас волхвам принести жертвы нашим богам. И вопросить о нашей судьбе.
Гулко и зловеще рокотали барабаны. Пятеро встали с трембитами, хриплый недобрый вой разнесся над долиной, вломился в стену леса, вытряхнул птиц из гнезд, белок и куниц из дупла, лишь барсуки забрались в норы поглубже. Холодок пробежал по рукам Руса, кожа пошла пупырышками, а волосы встали дыбом.
Из шатра Чеха выходили друг за другом волхвы. Лица выглядели осунувшимися, глаза покраснели, словно всю ночь спорили, искали правду. Сейчас легко бы обвинить Чеха, подумал Рус невесело, что взял в свои руки гадание, теперь, мол, подстроит в свою пользу. Но кто поверит, знают Чеха, да и у самого язык не повернется сказать такое. Чех за отца ему и Леху. Скорее себя ущемит, чем у них что-то отнимет!
Мужчины разбрелись по траве, выискивали и собирали большие камни. Два десятка было таких, что пришлось впрягать коней. А для жертвенного камня, настоящей каменный плиты, пришлось запрягать двух могучих быков.
Корнило и второй волхв, Травоцвет, старательно вертели сухой кол в деревянной колоде, пока не пошел сизый дымок, а затем не полыхнул оранжевый огонь. Чистый огонь добывали из дерева в особых случаях, толпа притихла. Даже дети молчали и следили за волхвами не детски серьезными глазами.
Траву утоптали на расстоянии полета стрелы от капища. Теперь, когда валуны выложили по кругу, а в середке уже темнела массивная каменная плита, место стало настоящим капищем. Гойтосир повел бровью, помощники приволокли широкую колоду, оставили подле священного огня.
Рус чувствовал, как по спине бегают злые мурашки. Ноги вздрагивали. Он пытался подавить озноб, но теперь вздрагивали уже и руки. Рядом средний брат стоит бледный, челюсти стиснуты, словно удерживает дрожь.
– Лех…
– Тихо, – прошипел Лех. – Теперь уже не остановить.
– Боги еще не сказали…
– Что боги! Чех сказал.
Чех растолкал народ, могучий как бык, на ходу вытащил свой чудовищный топор. Хмурясь, остановился перед колодой, глаза метнули синюю молнию. Без размаха всадил топор в колоду, отступил.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента