Дмитрий с гусеницей в руках спрыгнул вниз. Енисеев на миг задержался, почему-то вернулся страх высоты. Он с силой помахал рукой, плотный воздух густыми струйками потек между растопыренными пальцами. Прыгнул, нагретый воздух подхватил, не дал стремительно упасть на дно воздушного океана.
– Какой там Марс, – прошептал Енисеев. Сердце его колотилось, как испуганная птица в клетке. – Самый удивительный мир… Прицепить бы крылья, можно летать…
Внизу сбежались зеваки, щупали сяжками добычу. Нашлись помощники, Дмитрий обрадовался, вдруг да сдружатся за совместным трудом, но Енисеев выдернул гусеницу, отпрянул с нею в сторону от пахнущего тракта. Обескураженные муравьи заметались, гусеница для них выпала в другое измерение.
– Сами справимся, – объяснил Енисеев напряженно. – А то на входе решат, что присоединились как раз мы.
Дмитрий опасливо смотрел на муравья, что рассерженно метался с угрожающе разведенными жвалами совсем рядом.
– Неужели не видит?
– В том-то и дело. Одни ориентируются по звездам, другим хоть фигу под нос поднеси.
– Черт, разберешься с ними…
– Разберемся, – пообещал Енисеев, но в сердце кольнуло. Его пригласили всего лишь на одну операцию…
Из центрального входа часто выскакивали эти сильно пахнущие черные торпеды. Теперь в воздухе чувствовался новый запах, сильный, но уже не резкий, в нем ощущалась сырость глубин, свежесть новорожденных муравьев, аромат молодых корней дерева.
– Жесты запомнил? – спросил Енисеев сдавленным голосом. – Держись уверенно, прячься за гусеницей.
По телу забегали быстрые бесцеремонные усики. Ногу Енисеева цапнуло. Он напрягся, с усилием проламываясь сквозь живые ворота ощупывающих усиков и раздвинутых жвал.
Мелькнуло перекошенное лицо Дмитрия. Белый, с обезумевшими глазами, он пихал перед собой гусеницу как таран, изгибался, когда по нему пробегали усики с жесткими щеточками на концах, похожими на ершики для чистки бутылок.
Продравшись сквозь живой частокол, они оказались в широком полутемном тоннеле. Тянуло могильной сыростью. Из темноты внезапно выныривали оскаленные пасти, зазубренные челюсти грозно щелкали, чудовище свирепо бросалось на них… почему-то промахивалось, и лишь тогда Дмитрий понимал, что муравьишка бежал по личным или общественным делам, а двуногие мирмекофилы ему до лампочки.
В полутьме ярко сверкало окно в солнечный мир, но его перекрещивали гуще тюремной решетки длинные усики-антенны и серповидные жвалы. Оттуда в муравейник вплывали нагретые запахи солнца и трав.
– Бросай гусеницу, – услышал Дмитрий в темноте голос Енисеева. – За вход мы заплатили, а на склад пусть тащат сами.
Дмитрий с неохотой бросил почти невесомую гусеницу, ощущая себя без нее совсем голым. Рядом зашуршало, через гусеницу перемахнула рогатая тень, зато второй муравей с азартом вонзил жвалы в лакомое мясо, заурчал, поволок в темную нору.
– Теперь куда? – спросил Дмитрий обреченно.
– Вниз. Проверим склады живой добычи.
– Погоди малость, – вдруг попросил Дмитрий. Он виновато улыбался, губы его пересохли. – Дай отойти… Не знаю, как ты, но у меня душа трясется. Помню, как-то парашют не раскрылся… Нет, тогда было не так страшно.
Из темноты начали выступать неясные очертания. Наметился потолок, а черные пятна превратились в норы. Пальцы Енисеева скользнули по стене, оставляя слабый светящийся след. Плесень? Но муравьи плесени не выносят. У них чисто, сухо. Если появляется плесень, с которой не сладят, то бросают гнездо, переселяются. Этот муравейник слабым не выглядит… Опять загадка.
– Готов? – спросил Енисеев нетерпеливо.
– Готов, – отозвался Дмитрий. – Совсем готов!
– Иди за мной.
– Веди, Сусанин… Или Вергилий? Какой толк от тех ворон, которые наблюдают за нами? Раньше не успевали помочь, а теперь и вовсе…
Он вытащил из-за пояса Дюрандаль, с тоской покосился на черные тоннели.
– Спрячь, – посоветовал Енисеев. – Я вон шпагу и не вынимаю. Если что случится, эти булавки не спасут.
Медленно, часто останавливаясь и прижимаясь к стенам, они двинулись по самому широкому тоннелю. Запах стал гуще. Пахло личинками, пакетами яиц, сырой землей, новорожденными муравьями. Енисеев жадно вдыхал, вжимался, старался ощутить себя муравьем с его заботами, желаниями. Дмитрий дышал ему в спину, натыкался в темноте, часто с разбега бодал, сбивал с ног.
Головная боль и слабость в теле быстро испарялись, а воспаленные от солнца глаза перестали слезиться. Дмитрий подпрыгивал, завидев бегущего навстречу муравья, хватался за оружие.
– Перестань, – сказал Енисеев. – Через турникет прошли благополучно, а тут пропуска не спрашивают. Держись как дома.
– Благодарю покорно!
– Иначе надолго тебя не хватит.
– Знаю, но что делать? Умом уже не боюсь, но внутри трясется, как поросячий хвост. Мы ж в чужом доме ходим, как ворюги…
Тоннель повел в сырость, в сгустившиеся запахи. Стены казались облицованными, словно покрытыми глазурью. Песчинки держались даже на потолке. Опустившись на два уровня, Енисеев поколебался, был соблазн начать поиски здесь, но заставил себя выбрать извилистый штрек, ведущий круто вниз.
Прошли через анфиладу огромнейших пустых пещер. Чисто, сквозная вентиляция, но встретили только одного муравья. Тот вяло прошел мимо.
Дмитрий проворчал, стараясь держать голос на мужественной ноте:
– Лабиринт! В этих пещерах десяток муравейников поместится. На вырост строят или чокнулись на почве гигантомании?
– Муравейники не строят по фигуре, – ответил Енисеев. Он полез вниз по отвесной стене из пережеванной древесины. – Это не улитка слизня, не панцирь черепахи, не раковина перловицы… Прыгай сюда! Вот так. Зато муравьи термопреферендят…
– Что-что?
– Запомни, пригодится. Есть такое понятие, термопреферендум. В жару муравьи опускаются в нижние этажи к грунтовой воде, в холод поднимаются в прогреваемые солнцем участки. Чем больше муравейник, тем точнее выбирают влажность, движение воздуха, то бишь выбирают и термо-, и гидро-, и анемо-, и прочие-прочие преферендумы.
Дмитрий, при всей натренированности на выживание, ориентировку потерял почти сразу. Сворачивали, опускались, ныряли в крохотные боковые ходы, выходили в огромные пещеры, откуда мирмеколог без колебаний нырял в самую темную, как казалось Дмитрию, и самую страшную.
– Мне почудилось, – встрепенулся он, – что за нами перекрыли ход! Ловушка?
Енисеев даже не обернулся, сказал буднично:
– Муравьи постоянно что-либо перестраивают, переделывают.
– Как же вернемся? – воскликнул Дмитрий в ужасе. – Или станем этими… мирмекофилами?
– Вернемся другим ходом, – ответил Енисеев с безразличием. – Карту муравейника составлять бесполезно. Муравьи вечно перестраивают собственный город. Как дети.
– Как дети?.. Ага, как дети. Понятно, милые детишки. Только все с саблями наголо…
Они почти плыли в мощном кисловатом запахе. В темных переходах силуэты муравьев мелькали призрачно-темными тенями. Иногда такая тень задевала Енисеева, чаще он сам в потемках налетал на нее. В любом случае впечатывался в стену, катился по полу, убеждаясь в жесткой реальности призраков. Дмитрий увертывался чаще, но Енисеев чувствовал, насколько десантник подавлен, испуган.
На четвертом уровне, считая от поверхности, две пещеры были заполнены зерном. Еще три оказались с мертвыми насекомыми. Кое-где трудились перепачканные мукой зерномолы, со вкусным хрустом превращая крепкими жвалами зерна в белый порошок. Там же мясники придирчиво осматривали разнокалиберную добычу, недоверчиво вонзали жвалы, проверяя на свежесть.
Снизу тянуло могильным холодом. Енисеев чувствовал, как тело цепенеет, мышцы сокращаются все с большим трудом. Сказывалась близость колодцев, прорытых до подземной воды. С другой стороны, здесь не грозит опасное пересыхание…
Енисеев внезапно остановился, ухватившись за выступ. Дмитрий ткнулся ему в спину, едва не столкнув в огромную яму-пещеру. Внизу слабо поблескивало огромное зеркало, пробегали жемчужные искорки, вспыхивали матовые молнии. Дмитрий присмотрелся, непонятное зеркало вроде бы сложено из крохотных осколков, плотно прижатых один к другому. Осколки сдвигаются, наползают друг на друга! Едва слышно доносится неумолчный шелест, словно сто тысяч раков пытаются выбраться по стенам.
– Здесь не пройти, – услышал он в темноте шепот Енисеева.
– Что там?
– Молодые самцы и самки! Вон крылья блестят! Крылья длинные, прикрывают туловище полностью, самих муравьев под ними не видно.
– Опасные? – спросил Дмитрий о самом главном.
– Беспомощные! Но это будущее муравейника. Их охраняют особенно строго.
– Ага… Поперли обратно?
Соседний ход нашли быстро, но двигались осторожнее. Дмитрий понял из объяснений мирмеколога, что настоящие муравьи занимаются делом, как и подобает мужикам: воюют, охотятся, строят, ломают, пасут тлей, выращивают злаки. А для размножения появляются красивые крылатые дурни, у которых мозгов впятеро меньше, чем у нормальных муравьев. Крылатые не умеют ни ломать, ни строить, зато за бабами гонять – будь здоров! Вместо мозгов у них развиты гляделки, чтобы издали засечь крылатую и закадрить на ходу.
– Сейчас они прячутся, – объяснил Енисеев, – но час настанет, и тогда их не удержишь. Всего день длится роение! Найдя друг друга, сочетаются в полете. Самка спешит заложить гнездо, а самец погибает…
– Красивая смерть, – сказал Дмитрий с чувством.
Енисеев отодвинулся от одетого в мускулы испытателя, который показался странно похожим на муравья-самца:
– Кому как. Кстати, мы подошли к складу живой добычи.
– Где?
– Прямо…
Дмитрий бросился вперед, ударился о выступ, упал. Енисеев закричал, предупреждая об опасностях, но Дмитрий уже с разбегу ворвался под своды очередной пещеры.
ГЛАВА 9
Светящаяся плесень на стенах освещала слабым призрачным светом темную массу на дне пещеры. Здесь чуть теплее, насекомых притащили из жаркого солнечного дня, Енисеев чувствовал, как они отдают тепло холодным стенам. Шевелились длинные лапы с зазубренными голенями, лопались с сухим треском хитиновые панцири. Слышался шелест, шорох, скрип, щелканье, словно целая насыпь крупных валунов медленно сползает с горы.
Дмитрий, как гигантский тушканчик, перепрыгнул почти через всю пещеру, упал на скопище мертвых и полумертвых насекомых. Даже с оторванными головами, наполовину расчлененные, изуродованные, еще пытались ползти, лягаться, подгребали крючковатыми лапами соседей…
Едва ноги Дмитрия коснулись чьей-то мягкой щетинистой спины, как рядом подпрыгнула и люто щелкнула жвалами оторванная голова. Даже не голова, половинка головы! Чудовище промахнулось самую малость, но Дмитрий даже не оглянулся на острейшие жвалы, готовые одним движением отхватить ноги.
Енисеев остановился на краю пещеры. Похолодевшие ноги отказывались нести в шевелящееся адское месиво. А Дмитрий метался по мягким телам гусениц, жестким спинам жуков, по телам щетинистым, скользким, пульсирующим. Исчезал за огромными насекомыми, приподнимал их, переворачивал, нырял под длинные туловища стрекоз, лазил на четвереньках под скопищем дергающихся дождевых червей…
Когда вернулся, от него несло сыростью, слизью, чужими запахами. Енисеев сказал торопливо:
– Таких складов много! Обыщем все, будь уверен. Испытатель где-то здесь.
В следующей пещере Дмитрий снова, уже не чувствуя прежнего страха перед диковинными чудовищами, прыгал по грудам добычи, переворачивал, заглядывая во все углы, безбоязненно отпихивал муравьев, воспринимая их только как досадную помеху.
Миновали три склада. Дмитрий мрачнел, на ходу вытирал о стены налипшую на руки слизь. Если в первом складе были полуживые насекомые, то в остальных только горы высохших, скрюченных, закоченевших…
Тело ныло, наконец-то отзываясь на ушибы, падения, толчки. Оба напряженно всматривались в полумрак, стараясь уловить движение раньше, чем выскочивший муравей снова собьет с ног. Вдруг Енисеев вытянул руку:
– Мне кажется… там человек!
Дмитрий сорвался с места как реактивный снаряд. Енисеев бросился за ним, упал, завертелся волчком, а потом, теряя драгоценные секунды, не сразу понял, где верх, где низ, откуда и куда они идут.
Издали донесся крик. Енисеев закричал в ответ. Из темноты вынырнула плечистая фигура. Они почти столкнулись в темной, как преисподняя, пещере. Дмитрий устало положил ему на плечо горячую ладонь, голос был хриплым:
– Извини. Тоже почудилось… В глазах чертики пляшут.
– Да нет, – сказал Енисеев торопливо, – я видел силуэт! Спутать трудно… Но ты побежал по другому ходу. Давай искать дорогу обратно.
Спустились на ярус, потом по соседней шахте поднялись сразу на два. Ход петлял, поднимался, делал зигзаги. Устали, в мышцах начала разливаться боль. Дмитрий вопросительно косился на мирмеколога.
– Вон там, – сказал наконец Енисеев, он неуверенно показал пальцем, – человек…
Дмитрий стрельнул глазами, на этот раз засек направление, прыгнул вперед. Под ногами громко шелестнули отколотые камешки.
Енисеев добежал до порога пещеры в тот момент, когда Дмитрий с торжествующим ревом торопливыми скачками несся к смутно различимой фигуре. Человек стоял напротив некрупного муравья, осторожно трогал его сяжки. Муравей, как сразу определил Енисеев, из нянек, что всю жизнь занимаются расплодом, лишь в последние дни жизни могут выйти на поверхность, да и то в сырые облачные дни…
Заслышав Дмитрия, человек в испуге отпрянул. Роста он был среднего, сложения вовсе не атлетического, светлокожий, светловолосый, в плечах тоже с Дмитрием не сравнить.
Муравей убежал, а Дмитрий налетел на друга, схватил его в объятия:
– Сашка!
Человек покачнулся. Если бы Дмитрий не поддержал, упал бы на землю.
– Димка! – прошептал человек. – Откуда ты?
– Ясно откуда… Ты в порядке? Господи, руки-ноги на месте…
Енисеев остановился, словно с разбегу влетел в каплю клея. У испытателя Сашки были длинные пушистые ресницы, крупные синие глаза, нежное белое лицо… Слишком узкие плечи, тонкие кисти рук, а под майкой-хитоном… Господи, да это же…
Дмитрий, не выпуская друга из объятий, с самым счастливым видом развернулся к Енисееву:
– Лампадий, знакомься! Это Саша – звезда нашей группы. Единственная женщина, кстати, во всем отряде наших мордоворотов. Фетисова Александра Борисовна. Но раз мы без галстуков и штанов, то лучше – Саша, Сашка. А это, дружище, крупный ученый – мырмы… мярмю… словом, муравьелог Евлумпий Владимирович Енисеев.
Енисеев молчал, оцепенев. Его глаза шарили по фигурке испытателя Сашки. В горле сипело, но звуки не складывались в слова. Девушка окинула его сердитым взглядом. Глаза ее были чересчур синие, вопрошающие. Внезапно ее голос стал ядовитым:
– Может, мне повернуться?
– З-зачем? – спросил Енисеев тупо.
– Чтобы вам удобнее было рассмотреть меня и сзади, – объяснила она сердито.
Дмитрий коротко гоготнул. Енисеев с трудом раскрыл рот:
– Что вы, боже упаси… Верю, что и с той стороны так же… гм…
Дмитрий сказал предостерегающе:
– Евпаторий, прикуси язык! Схлопочешь. Это самый жуткий феминист на свете. А дерется, куда там бешеному барсу! Как богомол!
Саша окинула его с головы до ног оценивающим взглядом, поморщилась:
– Так Лампадий или Евпаторий?
Дмитрий со скрипом, словно скреб сковороду, почесал в затылке:
– Или Евлюстрий, не помню точно… Что-то со светом связано!.. Евторшерий? Евбрарий?.. Евджиний?.. Лучше бы уж лошадиная фамилия…
– Меня зовут Евлампий, – сказал Енисеев сердито. – Но я не обижусь, если будете звать просто по фамилии. Без всяких добавок, типа «товарищ», «господин», «мастер». Мы без галстуков, как сказал Дмитрий…
Губы девушки чуть дрогнули в усмешке. Она сказала звонким чистым голосом:
– Вы правы. Что за церемонии в полевых условиях? Меня зовут просто Саша.
Дмитрий помял в громадной ладони хрупкое плечо Сашки. Енисееву показалось, что атлет погладил стальной шар размером с кулак. Плечо Сашки было, судя по всему, хрупким только с виду.
– Саша, это Енисеев на тебя вывел! Я бы ни в жисть… Римские катакомбы! Ладно, приключениям конец. Прем обратненько. По дороге расскажешь, как и что стряслось.
Енисеев перехватил быстрый взгляд, брошенный на него Сашкой. Она ответила медленно, уводя глаза в сторону:
– Мне кажется, лучше чуть-чуть обождать… Я не специалист, но часовые сейчас, как мне показалось, настороже. Вот-вот зайдет солнце, муравьи закроют выходы, задремлют. Так я читала в детской книжке…
Дмитрий раздосадованно переступил с ноги на ногу, нелепо подпрыгивая при таком привычном для прежнего мира движении.
– Енисеев, ты мюрмю… спец по шестиногим, что скажешь?
– Шестиногие – это тараканы и вши, – ответил Енисеев резковато. – Муравьи – это муравьи!
Злило дурацкое положение, в котором очутился. Неужели за всю дорогу так и не проскользнуло, что пропавший испытатель – женщина? Или он такой прибацанный мирмеколог, что ни черта не слышит, не видит, не замечает каких-то деталей…
Дмитрий взмолился:
– Ради бога, шучу! Тараканы тоже хорошие парни, если спросить у тараканолога или тараканиста, а не у моей тещи. Ты скажи, можно сейчас убираться из этого ужасного места… или стоит чуть погодить?
Енисеев перехватил встревоженный взгляд Фетисовой.
– Да как сказать, – ответил он медленно. – С заходом солнца активность в самом деле падает… Незначительно, правда.
– Но в нашем случае, – добавила Саша быстро, – это может оказаться решающим. Так ведь, Евхрякий Влади… Енисеев?
Голосок ее был сладеньким, подлизывающимся, Енисеев несколько раз кивнул:
– Да-да… гм… да.
Дмитрий рассерженно оглядывался. Саша нашлась, задание выполнено, а пещеры стали вроде бы еще мрачнее, тоннели извилистее. Против огромных насекомых по-прежнему нет другой защиты, кроме унизительной для бравых десантников мимикрии.
Зашуршало хитином, мелькнула темная тень. Дмитрий вспикнул, исчез.
Сильнее запахло кислотой. Муравей унесся, в трех шагах дальше с пола поднялся Дмитрий, сказал извиняющимся тоном:
– Чертяка слепая! Прет, не смотрит… Это впервые. Вот что, надо отыскать нишку. Если начали меня задевать, то вас до захода солнца вообще по стенам размажут!
– Вон в ту, – предложила Саша с готовностью.
Она подпрыгнула, зацепилась кончиками пальцев. Ее тело бесшумно скользнуло в темноту, словно вплыло по воде. Дмитрий влетел в нишу, словно пробитый с пенальти мяч. Енисеев сплоховал, но его вовремя подхватили, вдернули в каверну немногим просторнее кабины лифта.
– Для чего выдолбили? – сказал Дмитрий брезгливо. – Под потолком! Сказано, насекомые… Без ума, соображения.
– Это я выдолбила, – призналась Саша сердито. – Они хотели заделать, а я не дала. Надо же где-то отсиживаться?
– Остальные тоже ты? – удивился Дмитрий. Он вытянул шею, пытаясь в полутьме рассмотреть длинную анфиладу пещер.
– И с этой повозилась! Подручными средствами, как учили… Пришлось, а то все хватали, тащили…
– Теперь не потащат, – сказал Енисеев смущенно. Он все еще не мог адаптироваться. Не в муравейнике, здесь все привычно, а в присутствии бравого испытателя Сашки. – Вы уже пропитались здешними духами. Это пароль «свой – чужой».
– Это я усекла, – кивнула Сашка. – Не сразу, правда. А сперва отсиживалась, присматривалась.
Лицо Дмитрия вдруг посуровело. Он набычился, из глаз ушел блеск. Уже не друг Сашки Фетисовой, перед ним находился староста группы испытателей, завсектором оперативной подготовки.
– Рассказывай, – потребовал он.
Саша развела руками. Ее меццо-сопрано стало глубоко несчастным:
– Глупо все… Ошалела от телячьей радости. Ну и потеряла, как говорит начальник первого отдела, бдительность. Что-то цапнуло сзади, будто какой дурень искал приключений. Не успела дать сдачи, как потащило с такой скоростью, будто меня рокер хватанул на полном ходу. Попробовала применить прием…
– Тебе бы только приемы, – вздохнул Дмитрий. Однако на Енисеева покосился гордо: вот мы какая круть, нигде не пасуем. – Головой тоже надо…
– …но мне ответили таким, что именно без головы чуть и не осталась. Решила притвориться мертвой.
– Наконец-то, – буркнул Дмитрий. На Енисеева уже не косился.
– Притворяться особенно не приходилось, и так еле– еле… Потом хватка чуть ослабела. Я увидела, что меня, царицу природы, несет, как тряпичную куклу, паршивый муравей! Ну не совсем паршивый, паршивый не знает карате, а этот мог бы преподавать в нашей секции на две ставки…
– Давай без шуточек, – предупредил Дмитрий.
– Приволок меня в муравейник. Я сыграла дохлую. Меня швырнули к личинкам. Эти детки, скажу тебе, жрать умеют – будь здоров! Я дала деру. Бродила, выйти не решалась.
Енисеев помалкивал. Таких женщин он боялся больше всего на свете. Непонятно, что за комплекс ими движет, но самые хрупкие и женственные вдруг начинают заниматься карате, футболом, даже штангой. А знание приемов борьбы провоцирует, их хочется применять, только бы повод… Особенно в поединке с мужчиной! Хорошо, что догадалась притвориться мертвой, выдолбила нишу для отсидки, даже пыталась говорить с муравьем. Но вряд ли «не решалась выйти». Что-то держит за спиной. А от этого «что-то» у самого вдоль хребта поднимаются волосы.
Дмитрий проговорил с великим облегчением:
– Хорошо, что хорошо кончается. Морозов – голова! Рискнул взять человека со стороны. Я бы не отыскал, никто бы из наших не смог… Кстати, тут попить-поесть поблизости ничего нет? Енисеев по дороге сумел, зато у меня уже голодные глюки начались: мед диких пчел, нектар, ветчина из гусениц, окорока из мух… Енисеев, какие запасы муравьи готовят на зиму? Еще Крылов говорил…
Без особой охоты Енисеев объяснил, что из всех баснописцев только наблюдательнейший Эзоп был прав, когда писал про цикаду и муравья, сушившего на солнце зерна. Зерна сушат муравьи-жнецы у нас, в Греции, в других странах. А вот после Эзопа пошла эскалация литературных нелепиц. Лафонтен заменил цикаду сверчком, а Сумароков вовсе превратил ее в стрекозу. И хотя у него она «просит подаянье», то уже у Неледецкого-Мелецкого «лето красное жужжала», отсюда всего шаг до «лето красное все пела». Стрекоза никогда не поет, в мягких муравах не бывает, это повадки цикады. Но, с точки зрения мирмекологов, еще большая ошибка в том, что муравей якобы делает запасы на зиму. Крыловская стрекоза напрасно рассчитывала прокормиться «до вешних дней», собственные запасы муравьи уничтожают к концу осени…
Дмитрий поднялся в темноте, как тяжелый сгусток мрака.
– Понятно. Окорока из мух не будет. Надо топать! Меня от недоедания корчи сводят. Здесь метаболизм ускорился, есть все время хочется.
– Тебе всегда есть хочется, – уличила его Саша. – Я же терплю!
– А ты всегда каторжанишь себя диетой. Фигуру, видите ли, держишь! Как баба.
Наверно, это было оскорбление, но только не для Саши. Она тоже поднялась, голос ее упал до таинственного шепота:
– Друзья, разве не замечаете?.. Это же лежит прямо на поверхности!
Енисеев насторожился. Дмитрий повернулся, ожидая разъяснения, затем спросил в лоб:
– Что лежит?
– Разум! – ответила Саша торжественно. Она выпрямилась, ее невысокая грудь торчала прямо. – Неземной разум, точнее – нечеловеческий. Готовимся лететь на другие планеты, к далеким звездам, ловим радиосигналы из чужих галактик… А чужой разум рядом!
ГЛАВА 10
Для Енисеева как будто рядом с силой поскребли ножом по стеклу. Чтобы не видеть одухотворенного лица десантницы, наклонился, нащупал ступни. Жаль, твердая кожа здесь рассосется за ненадобностью, нагрузка близка к нулю, а лучше бы, чтобы все наоборот: такой кожей покрыться бы с головы до ног! От микроорганизмов спасения нет, изгрызли. Кожа горит, словно сквозь заросли крапивы полз. Скоро микробы собственными трупами набьют его как чучело, антибиотики не спасут.
Возвращаясь в реальный мир муравейника, услышал жаркие слова:
– …Сложнейшая организация, четкое разделение труда, разнообразная сигнализация, обмен информацией…
Сюда б научную экспедицию, подумал он завистливо. Да оснастить ее как следует… Вся наука бы выиграла, не только бионика! Львиную долю открытий взяли бы биологи: ботаники и инсектологи, но если здесь закрепиться, то стали бы прибыльными металлургия сверхчистых металлов, кристаллография, электроника…
В сознание прорвался бойцовский голос Дмитрия:
– А что? У мурашей образцово поставлена разведка. Сам шпиона видел. Разве шпионы не доказательство цивилизации? Нет?.. Гм… Система паролей, как сами видите, в лучшем виде, разные уровни допусков… А что молчит Енисеев? Он мурмо… словом, муравьед, ему и карты для покера в руки.
Енисеев ответил неохотно:
– Да, у муравьев сложнейшая социальная жизнь. Но о разуме специалисты не говорят.
– Почему? – спросила Саша с болью в голосе. – Профессиональная слепота?
– Профессиональные знания. Извини, ты неспециалист. Ничего, что я на «ты»?
Саша раздраженно отмахнулась:
– Сделай милость. Но разве мало открытий делали именно неспециалисты?
– Мало. Хотя делали. Правда, лишь в случаях, как говорят газетчики, когда шли по непроторенным тропам. С муравьями все ясно. Как и с ва… тобой. Ты кандидат в космонавты, жаждешь встречи с другими разумными существами. Даже готовишься к Контакту. Верно?