Они спускались по крутым ступенькам, снизу тянуло прохладой, сыростью. Чачар держалась поближе к Томасу, ей было страшно, а рыцарь шел рядом, могучий, красивый, мужчина с головы до пят, и она при первой же возможности испуганно пискнула и ухватилась за его руку, так и пошла – вздрагивая, прижимаясь в страхе, ибо тени сгущались, двигались, словно в только что выстроенном замке уже появились призраки.
Опустившись в подвал, они оказались перед массивной железной дверью. Томас пошевелил ноздрями, грудь его раздулась, он поспешно толкнул железные створки. Из глубокого подземелья вместе с влажным холодом пахнуло таким мощным запахом вин, что Томас пошатнулся. В тусклом багровом свете факела, который держал над головой, виднелись три высоких бугристых ряда, похожих на спины буйволов.
Чачар пораженно вскрикнула:
– Три ряда винных бочек!.. Зачем ему столько?
– Узнаю Горвеля! – рассмеялся Томас. – Он считает оскорблением напиться воды, если за пару миль в окрестностях есть вино. А в этом замке, что на перекрестке караванных дорог…
Чачар покосилась на смеющееся лицо рыцаря, где плясали багровые блики, отважно спустилась в подвал. Ступеньки были с острыми краями, нестертые, земля под ногами еще испускала запах свежести, незатоптанности. Кое-где из-под винных рядов торчали жерди, доски. Винные бочки сложены в три ряда: два – под стенами, один – посреди, между ними проход в ширину раскинутых рук, а точнее – чтобы без помех выкатывать нужную бочку. Огромные чудовища из толстых дубовых досок громоздились так высоко, что Чачар изумленно покачала головой:
– Их не выпить и за сто лет!
– А если с друзьями? – спросил Томас весело.
– Ну за пятьдесят…
– Горвель отважный рыцарь, но выгоды не упускал. За ним всегда шел обоз с награбленным. Поэтому он здесь, а я возвращаюсь на родину. Вино продаст, купит что-то взамен, снова продаст… Мы скоро услышим о новом королевстве, Чачар!
Он воткнул факел в железную подставку, и Чачар немедленно повернулась к нему. Ее глаза блестели, она положила ладони ему на грудь, под ее тонкими пальцами изгибалась широкая пластина мышц, в глубине ровно бухало огромное, как молот, сердце, с каждым ударом стучало чаще и мощнее. Чачар победоносно улыбнулась, потянулась навстречу его губам… Томас взял Чачар за плечи.
В звенящей тишине, где оба слышали только его хриплое дыхание, внезапно послышались тяжелые шаги. Томас оглянулся, непроизвольно хлопнул себя по бедру, где должна торчать рукоять меча. В подвал по лестнице спускались двое широких в плечах, блистающих железными шлемами воинов. Томас не разглядел лиц, но обнаженные мечи в их руках зловеще рассыпали багровые блики, воины шли настороженно, кого-то искали, мечи, изогнутые, заточенные с одной стороны – сарацинские, держали чуть наискось, как принято у наемников Востока, повадки изобличали умелых бойцов-сарацин.
Он отодвинул Чачар себе за спину, шепнул:
– Ты их знаешь?
– Вижу впервые…
Томас замер за выступом ряда бочек, но воины их не видели, двигались медленно, прикрывая друг друга. Забывшись, Томас снова метнул руку к бедру, пальцы ощутили полотняную ткань. Впрочем, на поясе висит короткий кинжал!
Воины сошли со ступенек на землю, постояли, давая глазам свыкнуться со слабым светом. Один что-то шепнул другому, двинулись осторожно, хищно пригнувшись.
– Чачар, – прошептал Томас, – присядь за этой бочкой! Когда они пройдут мимо, беги к лестнице.
– Они заметят! – шепнула она одними губами.
– Увидят меня, на тебя не обратят внимания.
– А как же ты?
– Попробую задержать. А ты, когда выскочишь, подними тревогу. Или беги сразу к Горвелю, это два поверха выше.
Она присела, прячась в тени, а Томас пятился, не сводя с сарацин взгляда. Под ногой хрустнуло, оба воина встрепенулись, заспешили в его сторону, держа широкие мечи перед собой: один в правой руке, другой в левой. Но не мчались сломя голову, явно не новички в охоте на человека.
Томас пробежал назад, прячась за рядами бочек. Жерди под ногами похрустывали, указывая его путь. Оба воина наконец углядели ускользающую тень, ускорили продвижение, но не побежали, на что надеялся Томас. Сердце его сжала рука страха: успеет ли спастись невинная женщина от рук убийц, а что убийцы – надо ли сомневаться? Он много видел разного, не спутает вино с уксусом, а священника с бродягой…
Воины разделились, бежали по краям прохода, почти задевая бочки. Томас выдернул кинжал, зло повертел в ладони, ощущая крохотность, игрушечность в сравнении с огромным двуручным мечом. У тех двоих мечи короче – кривые арабские, но настоящие, а не эта игрушка…
Они замедлили шаги, начали заходить с двух сторон, насколько позволяли стены из бочек, их цепкие глаза оценивали каждое движение загнанного в угол рыцаря. Томас взвесил в руке кинжал, восстановил в памяти, как его друг ловко управлялся с таким странным оружием, с силой метнул его. Воин был в четырех шагах, кинжал с силой ударился о его грудь, отскочил, запрыгал по земляному полу и скрылся под бочками. Воин отшатнулся, в полутьме его лица не было видно, но голос прозвучал квакающим от сдавленного хохота:
– Нет удачи?.. Всему надо учиться!
Его меч внезапно прорезал воздух, одновременно метнулся второй, занося меч. Томас с силой оттолкнулся, вспрыгнул на огромную бочку, перескочил на другую. Сзади страшно хрястнуло, на ноги брызнуло мокрым. Ассасин с проклятиями на арабском вытаскивал меч из разрубленного края бочки.
Второй вскрикнул:
– Держи здесь, а я вернусь запру дверь! Он все равно не уйдет.
Томас измерил взглядом расстояние до того, что остался внизу. Тот нехорошо усмехался, приглашающе помахав свободной рукой, – приди и возьми, пока я один. Меч он держал небрежно, но Томас бывал в переделках, мог отличить битого, за которого двух небитых дают, от желторотого. Если хотя бы кинжал, что швырнул так глупо…
Он перебрался по влажным деревянным бочкам, щеки горели от стыда и унижения. С четырех шагов! Плашмя! Лучше бы промахнулся вовсе. Хотя бы Чачар успела выскользнуть, должна успеть, пока загоняли, как обезьяну, на самый верх…
От двери послышался лязг, воин задвинул засовы, и теперь оба заходили с двух сторон ряда. Томас вскарабкался на самую верхнюю бочку, но едва отдернул ногу, как кончик меча отсек ее нижний край. Он подпрыгнул, спасая ступни, рухнул, упершись руками в соседнюю бочку, тут же другой меч блеснул снизу, в бочку, едва не отрубив пальцы.
Томас выругался, упал, перекатился через бочку, остановившись в выемке между покатыми боками. Снизу засмеялись, один осторожно покарабкался наверх, другой не спускал с Томаса немигающих глаз, меч держал наготове. Первый ударил мечом, пытаясь достать, Томас перепрыгнул на круглый бок следующей бочки. Лезвие с хрустом проломило деревянную стенку, воин выдрал рывком, снова замахнулся. Томас приседал на согнутых ногах, готовился прыгнуть, убийца тоже выжидал, несколько раз замахивался, пытался поймать, наконец ударил мечом очень быстро и коварно. Томас взвился в воздух – у обоих тяжелые мечи, не сабли, это спасало, и теперь, когда они пошли крушить острейшей сталью, он все же успевал увертываться, но в груди уже стало холодно. Игра в кошки-мышки заканчивается одинаково – мышка сдачи не даст…
Они окружали, а Томас скакал по ряду с бочки на бочку, как по спинам гигантских черепах. В сыром подвале все покрылось слизью, даже заплесневело, ноги ныли от усилий держаться, не сорваться.
До края ряда оставалось три бочки, и его умело гнали к неизбежному концу, дальше – стена. Томас видел смерть, слышал хлопанье ее крыльев над головой. Собравшись с остатком сил, он внезапно прыгнул со среднего ряда бочек на другой. Воин, не ожидая отчаянного прыжка, запоздало взмахнул мечом, рассек подошву сапога Томаса. В прыжке Томас не дотянул, больно саданулся грудью о деревянный край, но мгновенно вскинул ноги, оказался на бочке и откатился. Услышал треск, ругань, послышалось бульканье, запах вина стал мощнее. Сзади раздался злой крик, ругань.
Томас пробежал по ряду, касаясь плечом стены, спрыгнул на землю, ушибся. Хромая, бросился к двери. Сзади услышал топот, но желанная дверь была рядом. Он ухватился за железные скобы, с треском отбросил засов, ухватился за другой… Шаги застучали так близко, что он, успев отшвырнуть второй засов и даже потянуть дверь на себя, бросился вниз головой в сторону ступенек. Жутко лязгнуло железо о железо, меч просвистел, задев его волосы, едва не срубив ухо.
Он упал, ударился лбом о дно бочки, а дверь с грохотом захлопнулась, снова лязгнули засовы. На земле между бочками знакомо блеснуло, он непроизвольно лапнул рукой, еще не соображая, что делает, услышал топот и тут же с непостижимой для себя скоростью оказался на стене из бочек. С удивлением посмотрел на свой судорожно сжатый кулак, где торчала рукоять его кинжала. Оба воина дышали тяжело, один сказал гортанным голосом:
– Что ты прыгаешь, как жалкая обезьяна?.. Слазь, будь мужчиной.
– Ты не благородный рыцарь, – обвинил второй негодующе.
– Лучше ты залезай, – пригласил Томас. Воздух со свистом вырвался из его груди, горло пересохло.
– Придется…
Они полезли на бочки, а Томас быстро полоснул по толстой веревке, что держала вместе весь ряд бочек. Чудовищно огромные вместилища вина начали медленно раздвигаться. Воины сперва не поняли, почему те задвигались, но послышался тяжелый шелест, покряхтывание сырого дерева. Один спрыгнул, держа перед собой меч, другой еще цеплялся сбоку за огромную бочку. Она медленно перевернулась, покатилась вместе с другими, набирая скорость, и он отлепился, упал на спину, но меч не выпустил.
Томас повис на обрывке веревки, толстой, как морской канат, и болтался в воздухе: бочки раскатились, ушли из-под ног. Первый убийца бежал в страхе, но тяжелые бочки, раскатываясь из высокого ряда, набирали скорость быстро. Второй едва успел вскочить, как огромная бочка сбила с ног и прокатилась сверху. Томас слышал хруст костей, черепа, страшно хлопнула лопнувшая, как бычий пузырь, грудь, а из-под бочки брызнули струи крови, в полумраке подвала темные, как деготь.
На миг Томас увидел расплющенное пятно, похожее на снятую шкуру зверя, какие лежат в зимнее время в замках перед постелями, затем прокатились другие бочки, громыхая и толкаясь, Томас больше не видел распростертого тела.
Первый успел добежать почти до стены, но огромные, булькающие вином чудища догнали, смяли. Бочки трещали, от мощного запаха вин кружилась голова, Томас чувствовал себя более пьяным, чем когда-либо в жизни.
Только сейчас услышал тяжелый грохот, дверь содрогалась, грозя слететь с петель. Томас выпустил веревку, упал на пол с воплем:
– Сейчас открою, сейчас!
Ноги скользили по лужам вина, он трижды упал, вывозился в жидкой грязи, с трудом добрался до ступеней. Едва сдвинул засовы, как его отшвырнуло дверью, он вскрикнул и слетел обратно в винную лужу. В проеме выросли с оружием в руках сэр Горвель, двое воинов, за ними слышался визжащий голосок Чачар, а дальше блестели шлемы, латы, обнаженные мечи.
Томас ощутил сильные руки на плечах, с трудом поднялся. Горвель смотрел встревоженно, глаза едва не вылезли из орбит.
– Сэр Томас!.. Если решил в загул, то почему один?.. Не по-дружески совсем, я так не поступал!
Томас пьяно помотал головой:
– Сэр Горвель, сэр Горвель… Разве я бы так обошелся с твоим винным складом, если бы не острая нужда…
– Что вино!.. – отмахнулся Горвель. – А что стряслось? Женщина что-то лопотала, но я не понял, у меня в голове тоже булькает вино, хотя, надо признаться, мне далеко до тебя, сэр Томас. От тебя разит так, словно ты выпил бочек сорок…
– Не больше трех-четырех, – успокоил Томас. – Не больше… В смысле повреждено. Дали течь, словом… Будешь смеяться, сэр Горвель, но я даже не лизнул твоего вина…
Горвель с готовностью захохотал. Сэр Томас еле держался на ногах, глаза уходили под лоб, а язык заплетался. Если пошел в винный склад, то не для того же, чтобы говорить о возвышенной любви?
Позже Томас и сам спрашивал себя, какая нелегкая понесла его в винный склад, но не находил вразумительного ответа. Объяснение было только одно: где замешана женщина, логику искать бессмысленно.
Глава 8
Олег не спал, раскинулся на ложе, перебирая обереги. В зарешеченное окно слабо светила луна, высвечивалась лишь часть постели, и он уже прикинул, как ляжет спать, чтобы мертвенный свет не падал на лицо.
Пальцы подрагивали, подолгу застывали на коротких деревянных фигурках. По спине часто пробегал мороз: куда ни кинь – везде клин. Опасность справа и слева, грозит сверху и снизу, смотрит в окно и подстерегает на лестнице. Знак раздвоенного сердца означает, что беда грозит еще и близким. А какие у него здесь близкие? Разве что этот нелепый рыцарь с его благородными замашками… Но тогда вовсе не понятно. Кто связывает их воедино и желает обоим смерти? Что их вообще может связывать?
Он закрыл глаза, сосредоточился на ощущении, снова медленно пропустил деревянные фигурки между пальцами. Что-то застряло между большим и указательным пальцами – снова меч, стрела! Очень настойчиво боги подсказывают, предостерегают. В суматохе дней не всегда уловишь признаки надвигающейся беды, даже не всегда слышишь голос души, которая все видит, все слышит, все понимает. Иногда ей удается докричаться во сне, тогда просыпаешься просветленный: во сне открыл, придумал, изобрел! Иногда слышишь утром в полудреме, когда голова чиста, не забита мирскими заботами, но только волхвы умеют отгораживаться от мира, умеют слушать душу. Обереги – простейшие знаки, через которые душа говорит с человеком, подсказывает, предостерегает…
Олег тихонько сполз с постели, оставив взбитым одеяло, притаился под ложем. Его пальцы все еще перебирали обереги, когда за окном послышался тихий шорох. В комнате потемнело, будто что-то заслонило окно. Показалось, что услышал затаенное дыхание, потом звонко щелкнуло. По звуку Олег узнал стальную тетиву – стреляли из арбалета. Олег издал короткий стон, слегка дернул за свисающий край одеяла, толкнул снизу в деревянное ложе.
Олег прислушался, быстро выскользнул из-под кровати. В руке держал готовый к броску швыряльный нож. В толстом изголовье торчала, пробив одеяло, короткая металлическая стрела. Кончик был с глубокой бороздкой. Олег взялся за стрелу, еще чувствуя тепло чужой ладони, дернул. Стрела засела глубоко, погрузилась в дубовое изголовье почти до половины. Впрочем, силу рук лучника не определишь, когда стреляют из арбалета: ребенок посылает стрелу с той же силой, что и взрослый. Он мигом оказался у окна, ухватился за металлические прутья, напрягся. Зашелестела каменная крошка: прутья, изгибаясь, с легким скрежетом выползали из каменных гнезд. Во дворе замка стояла тишина, в ночном небе мертво плыла луна с надгрызенным краем, в сарае мычал скот, за постройками глупо тявкал молодой пес.
Олег протиснулся в окно, обдирая плечи, нащупал кончиками пальцев выступы, щели между камнями. Замок Горвеля почти неприступен, на взгляд франка, но отважный умелец или сорвиголова без особого труда заберется здесь хоть на крышу. Франкам придется многому научиться на горьком и кровавом опыте. Сарацинские ассасины умеют намного больше, чем напыщенные европейские рыцари или простодушные вилланы.
Прижимаясь к стене, он медленно сползал вниз, останавливался, прислушивался. Кто-то невидимый спускается левее, их разделяет выпуклость башни. Карабкается не очень умело, пыхтит, стучит по камням. Судя по звукам, он в кольчуге или в легких латах – явно не сарацин, ассасины всегда налегке, лишнего не возьмут, франков презирают, даже если им служат, ибо те без пуда железа на плечах шагу не ступят. Но если европеец, то осарациненный, иначе не рискнет лезть по отвесной стене в глухую ночь. Сошлется на традиции, добрый англицкий удар сплеча, приплетет доблесть рыцарей Круглого стола, но не полезет ни за какие пряники.
Над головой покачивались звезды, но Олег продолжал спускаться в непроглядную тьму. Луна освещает крыши и верхушки стен, однако чернильно-темные тени от стен перекрывают весь двор. Одиноким островком среди моря тьмы блестит верхушка коновязи.
Когда земля уже чувствовалась по запаху, арбалетчик спрыгнул – Олег услышал стук сапог по каменной плите. Олег тут же разжал руки, не заботясь о шуме – босые пятки не загремят. Сердце сжалось в страхе, когда перебежал залитый лунным светом клочок двора, торопливо прыгнул головой вперед в спасительную тень, замер, вслушиваясь. Тяжелые шаги стучали далеко впереди.
Глаза обвыклись, Олег уже видел силуэт убегающего человека. За спиной блестело металлом: арбалетчик не оставил дорогое оружие – механический лук. Убийца подбежал к внешней стене, окружавшей замок, полез по ней вверх, перебирая руками и ногами очень быстро, словно паук, бегущий по паутине.
Олег крался медленно, остановился. Арбалетчик поднимался по веревке, Олегу пришлось карабкаться по голой поверхности, цепляться за крохотные выступы, трещинки. Когда арбалетчик на миг затмил звезды над гребнем стены, Олег докарабкался лишь до середины, а когда сам перевалил через край, снизу, из темноты, послышался стук копыт, приглушенное ржание, затем из тени выметнулась лошадь с всадником в развевающемся плаще, понеслась прочь от замка.
Олег прыгнул с самого верха, упал на край рва, покатился по косогору, гася скорость. Под ним трещало и хрустело, в голые ноги кололо острым, словно со стен замка издавна сбрасывали сюда рыбьи и птичьи кости. Топот копыт быстро удалялся. Олег бросился вдогонку, сразу расстегнул душегрейку. Земля под босыми ногами приятно холодила ступни, воздух был по-утреннему прохладный и острый, как дамасская сабля. В беге разогреется, но пока надо хранить холод, а не тепло – ведь арбалетчик пустил коня в ровный галоп, щадя силы коня, явно скакать долго. Редко кто знает, завороженный мощью конских мышц, а также придавленный собственной ленью, что нет на свете коня, который пробежит быстрее и дальше человека! Ежели условиться бежать на полверсты – конь еще худо-бедно обойдет, но дальше запалится, а то и падет, а человек готов бежать десяток и больше верст с той же прыткостью, да еще в полных доспехах. Русичей приучали бегать в панцире, держа щит и топор, двуручный меч – на перевязи за спиной, швыряльные ножи на поясе или под полой, в тайнике, а короткий скифский меч-акинак за голенищем сапога, его уже привыкли звать ножным мечом, а то и проще – ножом.
Дорожная пыль вздымалась тончайшим облачком. Олег на бегу посматривал то на быстро светлеющее небо, то на изредка поблескивающую далеко впереди искорку – металлическую пластинку на ложе арбалета. Стук копыт в ночном безмолвии доносился ясно – еще даже птицы не проснулись, молчали, а его босые ступни поднимали пыль бесшумно.
Наконец стук копыт почти затих, но уже в бледном рассвете Олег видел смутно темнеющие впереди на дороге следы. Далекий край земли розовел; если арбалетчик свернет, вломится в заросли, то несложно проследить по следу. Отпечатки копыт, сломанные ветви, истоптанная трава – все укажет опытному глазу, куда скрылся всадник.
Дыхание пошло из груди сиплое, жаркое. Горло пересохло, и Олег понял, что начал уставать, как выброшенная на берег огромная рыба. В пещере не разбегаешься, отвык от нагрузок, на одном опыте не выедешь, надо кое-что еще…
Задыхаясь от бега, он внезапно подумал, что у арбалетчика тоже может хватить опыта да помимо может отыскаться что-либо опасное, как змея, затаившаяся в гнилой листве, под трухлявой колодой или в пустом лошадином черепе…
Следы с дороги ушли внезапно. Он едва не пробежал мимо, но успел вломиться в кусты, сразу увидел глубокие оттиски копыт во влажной земле. Впереди чувствовалась прохлада ручья. По этой прохладе Олег уже нарисовал бы его изгибы, знал глубину и мог перечислить травы и цветы на берегах. Снова донесся стук копыт. Теперь конь шагал мерно, сочно хрустели толстые стебли, переполненные соком.
В небе уже пламенели облака, рассвет с облаков сошел на землю, песок стал оранжевый, заблестел, а трава заискрилась всем богатством зелени.
В двух-трех сотнях шагов впереди, на излучине ручья, виднелся шалаш из свежесрубленных веток. Плел умелец. Олег с трудом вычленил покатые стенки из окружающей зелени. Всадник с арбалетом за плечами ехал прямо к шалашу. Когда он был в десятке шагов, из кустов справа вышел низкорослый человек в длинном зеленом халате, в руках у него был простой лук из ясеневой палки, но с туго натянутой тетивой.
Всадник успокаивающе помахал еще издали:
– Свой! Хозяин, тебя трудно застать врасплох, верно?
– Как выполнил? – прервал человек в зеленом халате.
– Пришпилил, как жабу, прямо к спинке кровати. Этот франкский арбалет бьет страшно! Только натягивать тетиву воротом очень долго… Да еще эта проклятая двойная тяга…
Он соскочил на землю, похлопал разгоряченного коня по шее, расседлал, взвалил седло и сбрую на плечи.
– Хороший конь, несся как ветер… Чукан и Гекса не вернулись еще?
– У них работка потруднее, – ответил человек в халате. – Рыцарь смел, без доспехов под кустом не присядет. Его еще подстеречь надо. Это тебе не стрелу выпустить в безоружного паломника!
Всадник удерживал разгоряченного коня, что рвался к ледяной воде ручья, похлопывал, оглаживал, ответил недовольно:
– Этот паломник больше похож на медведя! Я все время чуял опасность, хотя он без доспехов, даже без оружия!
Олег вытащил швыряльные ножи, прикинул взглядом расстояние до арбалетчика и его хозяина. Сердце бешено колотилось, протестуя против внезапной остановки после бега. Со лба катились крупные капли пота, прорывались через плотину бровей, щипали глаза, пальцы увлажнились, он то и дело вытирал о колени.
Человек в зеленом халате с мрачным одобрением посматривал на арбалетчика, тот водил коня по кругу, остужая, не давая распаренному напиться ледяной воды.
– Дело сделано… Надеюсь, сделано! Чукан и Гекса не знали промахов… Подумать только, пять тысяч динаров за чашу! С ума сойти!
– Серебряных? – спросил арбалетчик, лицо его расплылось в широкой гримасе.
– Золотых, дурень. Ты за один выстрел заработал тысячу золотых динаров! Понял? Где бы ты еще так заработал?
Всадник изумленно покачал головой:
– Тысячу золотых?!
– Тысячу. Чукан и Гекса – тоже по тысяче. Две – мои, я все придумал и нацелил вас – умелых с ножами и стрелами, но слабых на мозги.
– Я не спорю, – сказал арбалетчик поспешно. – Ты всегда получал большую долю. Но мы никогда столько не… Здесь что-то не так. Когда короля прошили стрелами, пройдя через три кордона телохранителей, и то получили меньше. А здесь – убить рыцаря с паломником, забрать чашу? Всего только.
– Нам какое дело? Ты исполняй, а что и зачем – не спрашивай. Вообще-то я понял, что можно было бы только чашу забрать, но с этим они уже раз оплошали. То ли воровали, то ли отнимали…
– Понятно, мертвые вернуть не смогут. Тысяча золотых, Ганим! Да я за эти деньги…
На спине арбалетчика ерзал тяжелый арбалет с длинным отполированным прикладом, и Олег выждал, когда он, ведя коня, повернулся лицом. Нож серебристой рыбкой выскользнул из руки Олега, он тут же перехватил второй нож, с силой метнул в спину человека в зеленом халате, которого арбалетчик назвал Ганимом. Арбалетчик вскинул руки, словно пытался взлететь, упал навзничь, выронив повод коня, застыл с раскрытым в безмолвном крике ртом: в кровавой булькающей каше на месте правого глаза торчала рукоять ножа.
Человек в зеленом халате стоял спиной, но звериное чутье заставило развернуться. Он мгновенно натянул лук, стрела сорвалась с тетивы. Олег качнулся в сторону, поймал стрелу рукой. Человек в халате, зло оскалив зубы, скреб ногтями рукоять ножа, что торчала посредине груди, проломив грудной хрящ. Он начал натягивать лук снова. Олег стоял уже в десятке шагов от него, напрягся, и Ганим несколько раз натягивал и отпускал лук, ловя момент: если паломник сумел ухватить стрелу левой рукой, то может поймать и правой…
Наконец пальцы разжались, он без сил опустился на колени. Лук вывалился из рук. Глаза сверкнули и погасли, он повалился на бок, неловко подвернув руку. Под ним расползалась лужа крови, свободная рука поскребла землю и застыла.
Олег зашел сбоку, проговорил, остановившись в трех шагах:
– Ты не мертв, отпусти рукоять моего ножа. Повернись ко мне.
Ганим не двигался, пальцы слабо задрожали, выпрямились. Олег зашел со спины, пинком перевернул, тут же отодвинулся. Ганим внезапно прыгнул прямо с земли: левая рука швырнула горсть земли в лицо, а правая выдернула нож из собственной груди, молниеносно ударила без размаха, целясь в то место, где должен был стоять Олег. Но горсть земли пролетела мимо, Олег локтем отбил нож, схватил за кисть и свирепо вывернул. Ганим вскрикнул, рухнул на колени.
Олег вывернул сильнее, кости затрещали, послышался хруст лопающихся сухожилий. Ганим уткнулся лицом в мокрую от крови землю, из груди теперь хлестала тонкая струйка неровными толчками в такт трепыхающемуся сердцу.
– Я не промахнулся, – проговорил Олег с нажимом в голосе. – Я хотел спросить, лишь потому ты еще жив… Кто дал пять тысяч золотых?
Ганим с трудом повернул облепленное кровавой грязью лицо. Рот и глаза были залеплены, он прохрипел:
– Вас раздавят обоих… Против такой силы еще никто не выстоял!