Странно остро пахло огурцами, серую мглу периодически разрывает ветвистая молния, похожая на светящиеся корни исполинского дерева, а следом раздавался треск такой ужасающей силы, что он глох на какое-то время.
На кончиках флюгеров и флажков на башнях скачут искры, потом рассмотрел даже не искры, а едва заметные серебряные нити, что тянутся вверх, а там размываются во мгле.
– Господи, – прошептал он в темноту, – когда же я познаю этот странный мир… Ну, когда?
Замер, поймав себя на том, что впервые обратился, пусть даже просто так, к этому новому символу, на который с великой надеждой обращены взоры как простых людей, так и серьезных мыслителей.
Олег придирчиво осмотрел, как кузнецы расчищают копыта гуннских коней и подковывают для дальней дороги, рядом в оружейной спешно ремонтируют и подгоняют части доспехов, Томас отказался от замены своих боевых, в которых прошел весь крестоносный путь, хотя на самом деле менял так часто, что уже и сам забыл, где добыл последний раз, но звучит благородно и красиво: «весь крестоносный путь», и он так говорил, ибо благородные люди больше обращают внимание на изысканный и благородный подбор слов, чем на грубую действительность, которую они описывают.
Отец пытался уговорить Томаса надеть самые красивые доспехи, но Томас выбрал намного менее броские, но из хорошей стали, без всяких узоров. В них рыцарь не будет привлекать особого внимания и вызывать зависти у рыцарей победнее. И пусть не трудно побить этих дураков, польстившихся на его коня и доспехи, но с них-то как раз взять нечего, а они чем-то повредить и задержать путешествие могут.
В оружейной Олег осмотрел доспехи и мечи, фыркнул и вышел на залитый солнцем двор. Из часовни почти выбежал и заспешил к нему священник, все так же прижимая к груди книгу, круглое лицо с блестящей тонзурой в бисеринках пота, дыхание частое, словно отбил сотню земных поклонов.
– Сын мой, – сказал он торопливо, задыхаясь, – фух… мы в прошлый раз не договорили…
Олег удивился:
– В самом деле?
– Ну да, – заверил его священник, – душа твоя встревожена была, в смятении, мы говорили о святом таинстве…
– Вот уж никогда не подумал, – сказал Олег озадаченно. – Или у меня память совсем ни к черту?
– Не поминай имя Врага рода людского, – воскликнул священник. – Сын мой, мы все наслышаны о той неоценимой помощи, что ты оказал сыну хозяина этих владений…
Он не сказал, как сразу заметил Олег, «нашего хозяина», священник точен даже в обыденных словах, вообще речь строит грамотно, чувствуется образованность человека, отказавшегося от мирских утех и посвятившего себя духовной жизни.
– Ну, – проворчал Олег, – это неважно. Че ты хотел?
Священник даже вздрогнул от приглушенного рыка, но не отступил, свободная от книги рука описала широкий полукруг в сторону часовни.
– Не хочешь ли, сын мой, зайти в эту святую обитель, где незримо присутствует Святой Дух… и послушать о таинстве крещения? Мне кажется странным, что ты все еще язычник. Это, мягко говоря, удивительно в уже полностью христианском мире…
Олег проворчал:
– Ну хоть не сразу на костер. И то спасибо.
– Ни один язычник не был сожжен на костре, – живо возразил священник. – Эта мера применялась только к своим отступившим братьям, что отринули веру Христа и предали душу дьяволу. И активно вредили добрым христианам. И не отреклись от заблуждений.
Олег отмахнулся.
– Да это я так. Вам эти костры еще припомнят. Скажут, что все лучшее жгли, а говно оставляли. Народ у нас такой, позлорадствуют! Знаешь, дружище, прости, но твои разговоры и нравоучения мне… неинтересны. Лучше пойду служанку какую напоследок завалю на сено. Тоже ничего нового, но почему-то интереснее… Как думаешь, почему? Ах, черт, у меня же теперь такая подруга, что хрен кого завалишь…
Священник торопливо перекрестился и перекрестил Олега.
– Не призывай Врага рода людского, – повторил он с укором. – Плотские утехи просты, потому к ним и тянет простой народ… а в глазах Господа мы все простые. Но ты же видишь, что все страны приняли учение Христа? И всякий молится?
– Я, – ответил Олег, – не всякий, святой отец. К тому же ваш Гисленд – еще не все страны. Одно тебе могу сказать, патер, оставь свои попытки спасти, как ты считаешь в своей наивности, мою грешную душу. Сегодня-завтра уедем, а ты постарайся забыть про упорствующего грешника, чтобы не смущать сомнениями собственную душу, ибо человек ты хороший, совестливый и, как вижу, старающийся понять, почему и как.
Он похлопал ошарашенного священника по плечу, едва не пришибив незримо сидящего там крохотного ангела-хранителя, подмигнул и удалился тяжелой крестьянской походкой, хотя не крестьянин, не воин, не священнослужитель, не торговец, а что-то странное, объемное, всеохватное…
Священник торопливо прочел первые слова воскресной молитвы, ощущение огромности момента медленно испарилось, однако он вернулся в часовню и на всякий случай постоял на коленях, моля просветить и подсказать, как жить и поступать правильно.
Глава 9
Весь замок жил приготовлениями к отъезду сына хозяина, доблестного сэра Томаса, Олег же побродил по залам, перекинулся парой слов с челядью, наконец, выбрался на задний двор, где чьи-то заботливые руки создали настоящий цветник из клумбы: в центре роскошные пурпурные розы, а вокруг великое множество самых разных цветов.
Над головой прокричали галки, пчелы в полном безветрии сонно переползают с цветка на цветок, не утруждая себя расправить крылья, а шмель так и вовсе заснул, уцепившись всеми шестью лапами в мохнатый цветок, такой же желтый, полосатый и пушистый.
Олег в задумчивости смотрел на пляшущих по цветкам крохотных человечков с крылышками. В народе утверждают, что, когда прогремела величайшая из битв, Господь провел генеральную чистку рядов своего воинства, низринув с небес Люцифера и его команду. Те, понятно, пробили земную твердь и попали туда, где сейчас и находятся. Но еще больше было тех ангелов, которые не приняли участие в великой борьбе, а продолжали наслаждаться жизнью на земле. Творец брезгливо велел им отныне навеки оставаться там, где они находятся. Так появились феи озер, ручьев, рек и морей, лесов и рощ, даже отдельных деревьев, а также феи гор, воздуха и прочего-прочего.
Вспыхнул короткий свет, Лилит возникла возле клумбы с самым невинным видом, в платье с низким вырезом и подолом… впрочем, когда она села возле цветов, подол задрался намного выше колен. Олег вздохнул, но с наслаждением опустил голову на горячие колени, а ее нежные пальцы перебирали ему волосы, чесали, ковырялись в ушах, он довольно похрюкивал, поворачивался. Попеременно подставляя уши и остро жалея, что их у него всего два.
Томас не сразу отыскал Олега, а когда увидел в такой позе, замедлил шаг и пугливо огляделся: не лучше ли отступить незаметно, однако калика уже заметил и приглашающе помахал рукой. Томас приблизился, старательно отводя взгляд от голых коленей Лилит. Только сейчас увидел, что калика рассматривает с таким вниманием, не понял причины интереса, вроде бы не совсем уж и дурак, а засмотрелся на этих абсолютно неинтересных существ, кузнечики и то смешнее.
Олег перехватил взгляд, сказал задумчиво:
– Мне кажется, Творец этих вот презирает гораздо больше, чем тех, с кем воевал, как думаешь? Тех не презирает, а уважает, как противников, у которых есть убеждения, доводы, принципы. А эти так… простолюдины.
Томас переспросил с недоумением:
– Простолюдины?
– Ну да, они слишком просты. Живут, как мотыльки, среди которых порхают. Для Творца они просто неинтересны. Они не противники, как для тебя не противники всякие там дятлы или выхухоли…
Томас покосился на Лилит, она ехидно улыбается, спросил с подозрением:
– Это что за выхухоли?
– Да так, зверьки такие. Так вот, как для тебя выхухоли…
Томас прервал:
– Знаешь, лучше что-нибудь другое.
– Что? – спросил Олег с непониманием.
– Ну, не знаю… Пусть еще одни дятлы.
Олег отмахнулся.
– Да ладно, чем тебе выхухоль не нравится? Хороший зверь…
– Сам ты выхухоль, – обиделся Томас. – И дятел!
Олег осторожно уточнил:
– А дятел при чем?
– При том, – ответил Томас злорадно. Он убрал пальцы с пояса, гордо отвернулся. – Дятел, дятел!
Олег проводил его удаляющуюся спину остановившимся взглядом. На лице оставалось мучительное недоумение. Лилит откровенно хихикнула.
– Ты что-то понимаешь? – спросил Олег с надеждой.
– Нет, – ответила Лилит с нежностью, ее пальцы ласково перебирали ему волосы, распутывали пряди. – Нет, конечно. Ох, Олег, не все нужно понимать.
Она почти видела, как на Олеге моментально выросла толстая бронированная шкура, отросли рога. Не меняя позы, он незримо встал в боевую стойку быка, перед которым помахали красной тряпкой.
– Как это не все?
– А так, – ответила она хладнокровно. – Что-то нужно чувствовать. Во что-то нужно верить.
Он моментально сдулся, как винный бурдюк, из которого широкой струей вылилось вино, на лице крайнее отвращение, отмахнулся с таким разочарованием, что Лилит расхохоталась.
– Что не так? – буркнул он.
Она наклонилась и поцеловала его в нос.
– Олег, я не враг. Я ни в чем не стараюсь тебя убедить или переубедить. Я – на твоей стороне. Просто говорю о том, что… есть. Ты же знаешь, что целые империи, которые строили свое могущество на знании, рассыпались без следа. Как и те, которые рассчитывали только на военную силу.
Он поглядел в ту сторону, где скрылся Томас.
– Ты хочешь сказать…
Она помотала головой.
– Я? Ты шутишь? Я могу только чувствовать. Как собаки чувствуют приближение грозы. Вот так же чувствую в тебе непомерную мощь.
Он спросил с подозрением:
– А Томас? Мы говорили о нем.
– В нем тоже есть мощь, – призналась она. – Не такая прямая и ясная, как в тебе, но у него тоже есть нечто внутри очень… ценное. И, догадываюсь, опять же как собака, что именно это в нем и заинтересовало тебя. Ладно, молчи, молчи! Мне признаваться не надо.
Отец и дядя предложили помощь в подготовке к путешествию, Олег вежливо, на диво вежливо поблагодарил и сказал, что раз уж поедут вдвоем – Яра и Лилит останутся ждать, когда Томас обоснуется на новом месте, – то мужчинам прилично ехать налегке. Он посетил кузнеца, оружейника, еще раз проверил, как подковали коней для дальней дороги, отобрал сухого сыра, орехов, сушеного мяса, вина выбрал самые легкие, только чтобы можно было пить вместо болотной воды в дороге.
Томас в этих вопросах положился на отшельника: все же сообразил, что при всем богатом крестоносном опыте у калики опыта странствий побольше. Как на конях, так и на драконах, на дельфинах, на рыбах и вообще пусть занимается этими делами, не рыцарское дело вникать, что слуги покладут в дорогу.
Сэр Торвальд старался быть полезным в сборах, а когда сын проверял боевое снаряжение перед дорогой, зашел в его комнату грустный и довольный в одно и то же время. Кивнул Олегу, тот рассеянно наблюдал за кропотливыми приготовлениями рыцаря, уж очень много доспехов, обратился к сыну с тайной гордостью в голосе:
– С тобой рвутся ехать все рыцари! Тебя любят, сынок. Отбери с собой тех, кого считаешь достойным для себя в пути.
Томас покачал головой.
– Спасибо, отец. Но мы едем вдвоем. А тебе понадобится здесь каждый человек. Мало ли что.
– Не скажи, – возразил отец. – Когда ты вернулся, многие рыцари восхотели служить под твоей рукой.
Олег усмехнулся.
– А когда возвели на трон…
Томас раздраженно покосился в его сторону, отец же сказал поспешно:
– Это ни при чем!
– Ладно, – откликнулся Олег вяло, – мне как-то все равно. Но если кто-то будет вместо нас седлать и расседлывать коней, разжигать костер в пути… почему не взять двух-трех парней?
Томас возразил с достоинством:
– Сэр калика, ты не совсем понимаешь сути рыцарства. Рыцари вовсе не затем, чтобы разжигать для тебя костер.
– Да? – спросил Олег с сомнением. – Значит, не умеют?
– Умеют, – ответил Томас с раздражением. – Они все умеют!
– Тогда бери, – разрешил Олег. – Если придется заночевать в лесу или в дороге, пригодятся.
Отец посмотрел на Олега с благодарностью.
– Твой мудрый… спутник прав, сынок. А ты сохрани себя для великих дел.
– Нет, – отрезал Томас. – Отец, ты знаешь закон отряда: любой двигается со скоростью самого медленного. Я не хочу ползти там, где мы можем промчаться! А ни у кого здесь нет таких коней. Прости, но это даже не обсуждается.
Сэр Торвальд вздохнул, развел руками.
– Видите, – сказал он, обращаясь к Олегу, – он всегда так… И в крестовый поход отправился один, хотя я уговаривал взять отряд.
Томас холодно усмехнулся.
– Вспомни, когда я вернулся, твой замок осаждали! Если бы я увел с собой хоть человека…
Олег не стал дослушивать, утреннее солнце уже ласково греет голову и плечи, быстро и умело прикрепил фляги с вином на запасного коня, еще погрузил меховой спальный мешок, котелок для приготовлении ухи, а также прочие мелочи, чтобы не чувствовать неудобств, когда придется ночевать в лесу или в поле.
Томас под тяжелый панцирь надел кольчугу из булатных колец, а поверх доспехов накинул на плечи свой поношенный плащ. Шлем пока решил не надевать, пристроил сзади за седлом. Из оружия распорядился приготовить рыцарское копье, меч Громо-бог и два кинжала.
Яра держалась с поистине королевским достоинством, ей и Лилит предстоит ждать в замке, пока сэр Томас отыщет новое место, где будут его владения, замок и откуда продлится славный род Мальтонов. Лилит шепталась с Олегом, все видели, что язычник спокоен, а это значит, ничего особенного не произойдет, ведь могучий язычник тоже отправляется с сыном их хозяина. Олег еще беседовал с Лилит, когда конюхи вывели ему коня.
Томас сам вывел своего боевого друга о четырех копытах, оруженосцы укрыли жеребца кольчужной сетью, легкими доспехами, цветной попоной, а седло водрузили на спину особое рыцарское с высокой задней лукой, чтобы воин при таранном ударе не вылетел вверх тормашками. Томас поднялся в седло, меч у пояса, щит у седла, плащ с красным крестом красиво ниспадает с плеч. Ему подали длинное копье, челядь восторженно закричала, когда небрежно подбросил в воздух, поймал и легко потряс, словно прутиком.
Яра сняла с шеи голубой кисейный платок, лицо ее оставалось спокойным и торжественным. С прямой спиной, красивая и полная чувства собственного достоинства, она подошла к Томасу, он наклонился, ее руки повязали ему платок на шею. Челядь снова ликующе заорала, захлопали в ладоши, в воздух взлетели шапки.
Томас воздел очи к синему небу, где появились первые кучерявые облачка, сказал громко и внятно:
– Клянусь не снимать этого платка, пока не завоюю новое владение, еще большее, чем Гисленд! Да будет мой обет нерушимее британских скал, да накажет меня Пречистая Дева, если хоть на шаг отступлюсь от клятвы!
Отец и дядя смотрели встревоженно, но ни один не подал виду, что обеспокоен таким суровым и опасным обетом. Отец первым подошел и обнял сына, благословил, затем мать поцеловала и перекрестила, обнял дядя. Священник по настойчивому побуждению Томаса скрепил обет нерушимой записью.
Олег покосился на Яру, она стояла, застывшая, бледная и с решительным лицом, взгляд прям, поза истинно королевская. Сэр Торвальд обратился к ней с легким поклоном:
– Леди Яра, это в рыцарском обычае…
– Я знаю, – прервала она. – Вы что, намерены меня утешать?
Он несколько смешался:
– Я просто хочу объяснить…
– Я ценю вашу заботу, – ответила она ровным контролируемым голосом, – но я знаю благородные законы рыцарства, которыми руководствуются истинные мужчины. Мой муж отправится в Эссекс и добудет себе владения, а я дождусь, когда он пришлет за мной. Я нисколько не сомневаюсь, что все это он сделает.
Сэр Торвальд перевел дыхание, а сэр Эдвин за его спиной пробормотал:
– Поразительное присутствие духа… А сколько знатных дам даже королевской крови падали бы в обморок, визжали или бросались на шею своим мужьям, умоляя не оставлять их…
– Да, – ответил сэр Торвальд, он смотрел на Яру с великим уважением. – А подумать только, из какого медвежьего угла… Гм, да-да, ее княжество больше не только нашего королевства, но и всей Британии, отсюда и величие тамошних князей… Дорогая Яра, я клянусь, что вы будете окружены всем почетом, который заслуживаете, и никто и ничем не заденет вашей чести! Порукой тому мое слово, и потому даю торжественный обет…
Яра быстро прервала:
– Достаточно обетов!.. Я нисколько не сомневаюсь, что мои права здесь будут соблюдены. Позвольте мне еще раз обнять мужа…
Олег наблюдал со снисходительной усмешкой, в голове вертятся разные мысли, звучат разные голоса, спорят, все добывают истину, он уже научился следить за этим процессом несколько отстраненно, влезая только в критических случаях, когда уж совсем уйдут в сторону, а то и вовсе заспорят о бабах, на эту тему соскальзывают всегда почему-то с необыкновенной легкостью.
Он взобрался на коня спокойный и равнодушный, замок этот ему такой же, как сотни других, ничего родного, а деревья везде одинаковые. Томас вскинул руку, далеко у привратных башен заскрипел ворот, лязгнули и завизжали цепи.
Тяжелая решетка из толстой закаленной стали медленно поползла вверх, открывая дорогу из замка.
Глава 10
Олег посматривал на Томаса искоса, стараясь, чтобы тот не видел пристального взгляда, иначе сразу же спина еще прямее, взгляд тверд и решителен, суровые складки у рта, готовность ответить ударом на удар, даже если этот предполагаемый удар только предполагаемый, но все равно отвечать нужно сокрушительно. Правда, и в остальное время Томас все так же тверд и непреклонен, и только в редкие мгновения его можно увидеть таким, какой на самом деле: ребенком в теле взрослого человека, иногда восторженным, иногда растерянным и даже испуганным, но изо всех сил старающимся не выказать ни страха, ни растерянности, ни какой-то другой слабости, семь самых худших из которых вообще названы смертными грехами.
Другой мир, напомнил себе Олег. Мир, в котором человеку отказано в праве быть естественным. Мир, в котором человек должен быть таким, каким он… быть должен. И потому Томас, входя даже в пустую комнату, держится так, словно вдоль стен сидят незнакомые рыцари и смотрят на него очень внимательно. Так же точно ведет себя и женщина благородного сословия: хоть дома, хоть на прогулке держится так, будто на нее смотрит множество людей.
Мир обетов, если можно так сказать. Впрочем, почему нет? Ведь этот рыцарский мир – мир обетов. И не только рыцарский: все сословия дают клятвы и призывают Господа в свидетели, что выполнят то-то и то-то или сделают то-то и то-то. От короля и до последнего простолюдина люди соблюдают посты в определенные дни, а что это, как не демонстрация власти духа над плотью?
Кроме частных обетов, существуют еще и общие, как, скажем, предприятие, вызванное благородным порывом освободить Гроб Господень от неверных. Тысячи и тысячи рыцарей, а также других людей, благородного и неблагородного сословия, давали обеты отправиться в Святые Земли и пролить кровь в сражениях за правое дело, первыми ворваться во вражеский лагерь или через пролом в крепостной стене, водрузить знамя на башне или на замке противника. Все соревновались в обетах, которые ничего им не принесут, как сказал бы человек предыдущего мира, только раны, увечье, а то и смерть, зато имеют целью пользу Отечества, церкви, победы Запада над Востоком.
То, что Яра, согласно рыцарским обычаям, повязала Томасу на шею свой платок, по нынешним меркам, почти ничем не обязала и не затруднила ему жизнь. Во всяком случае, на взгляд Олега, с платком на шее ничуть не обременительно, а в ряде случаев даже полезно: когда едешь по лесу, за воротник не сыплются сосновые иголки и всякий сор, всегда есть чем вытереть потный лоб, а в гостях – высморкаться.
Другое дело, что большинство рыцарей налагают на себя куда более строгие ограничения: не смотреть левым глазом, пока не будет выполнен обет, носить на ноге цепь, стальной браслет на руке, черные ожерелья или что-то еще, причиняющее неудобства. Собственно, это все та же борьба с плотью и возвышение духа, так ярко и отчетливо проявившиеся в этой ветви развития цивилизации: аскеты демонстрируют волю и силу духа тем, что не моются по десять лет, не стригут ногти и волосы, отшельники – что живут в пещерах и питаются медом и акридами, а рыцари – что сражаются за честь, справедливость, а никак не за личную выгоду, как было в прошлых цивилизациях.
Конечно, сволочей и хапуг предостаточно и в этом мире, но они как бы вне закона, во всяком случае, здесь осуждаемы алчность, похоть, корыстолюбие и прочее, прочее, смотри семь смертных грехов и семьдесят просто неприличных для достойного человека грехов и грешков.
Томас тоже поглядывал на Олега, тот едет слишком уж погруженный в думы, а ведь столько пережито, только что расстались с такими женщинами, есть о чем почесать языки…
Он вздохнул, напомнил себе, что он – крестоносец, а не чесун языка, пустил коня рядом и, считая удачным моментом наконец-то обратить язычника в истинную веру, заговорил о таинствах, о Божьих знаках и предначертаниях, о самой сути веры Христовой.
Олег слушал невнимательно, видно, что не расстается со своими мыслями, наконец, ответил коротко:
– У Бога нет религии.
Томас поперхнулся от великого возмущения, долго кашлял, Олег дотянулся и стукнул кулаком между лопаток. У Томаса потемнело в глазах, он ткнулся лицом в конскую гриву. Когда кое-как прокашлялся, прохрипел:
– Язычник! Когда нет доводов…
– Это у христиан занял, – возразил Олег. – Это у вас, чуть что – сразу в рыло!
– У нас дискуссии!
– Да, – согласился Олег, – видывал я эти… дискуссии. Особенно между катарами и арианами. Между альбигойцами и пуригонами тоже нехилые. И все из-за того, что Богу не хватает стойкости характера. Да еще и твердых убеждений. Ему следует быть католиком, арианином или альбигойцем, да неважно кем еще, все равно, – но не стараться поспеть сразу всюду.
Томас хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Лицо посинело от чудовищного богохульства, и в то же время не мог ответить достойно, калика уел, ткнув в очевидные разногласия между церквями, диоценами и даже епархиями.
Он покрепче стиснул древко копья, поклявшись себе, что это не последний разговор. Христианин не может позволить, чтобы ему было хорошо, а ближний страдал во тьме неверия и невежества. Калика еще услышит от него пламенные слова о Творце, которые прольют свет в его мохнатую душу!
Олег про себя посмеивался, краем глаза наблюдал за исполненным благородного негодования рыцарем. Сколько помнит этого кривляку, всегда держит спину прямой, нижнюю челюсть выдвинутой, а взор снисходительно любезным. Никогда не позволяет другим увидеть себя таким, какой он на самом деле…
Мелькнула ироничная мысль, а какой этот рыцарь на самом деле? Может быть, какая-нибудь редкая сволочь? Да еще со склонностью истязать детей и мучить женщин?
Мысль вообще-то дикая, уже достаточно долго знает Томаса Мальтона из Гисленда, благородного потомка благородных предков, которые гибли, топли и которым благородно рубили головы по облыжным обвинениям, но все равно повертел эту дикую мысль так и эдак, помял, пощупал, сколол наросты, содрал накипь, а в глубине засияла совсем крохотная и простая мысль, зато ясная и четкая: а какая тебе разница? Для тебя, как и любого члена общества, важно именно как ведет себя человек. Как держит, а не какой есть на самом деле. Если за всю жизнь никого не обманет и не обидит, то важно ли другим, что в глубине души редкостная сволочь, только прикидывается хорошим человеком? А вот если хороший и честный человек, не сдерживая своих порывов, будет тебя крыть матом, время от времени давать в рыло, блевать в твоем доме, приставать к твоей женщине… то не лучше ли в друзьях иметь воспитанную сволочь, чем такого вот искреннего и честного?
Христианство сделало ставку на то, что раз Бог видит тебя постоянно, то от Его взора ничего не укроется. Сам Бог не требует, чтобы человек был чем-то необыкновенно хорошим, понимает, что «хорошесть» определяется набором неких правил. И вот христианину предъявляется их для выполнения намного больше, чем язычнику, тем самым делая все общество христиан выше, чище и благороднее, чем дохристиан. Во всяком случае, задумано, чтобы общество христиан было выше.
Томас придержал коня, Олег поравнялся с ним, Томас спросил с некоторым беспокойством:
– Ты не помнишь, какой сейчас день?
Олег посмотрел на небо.
– Ну, вообще-то солнечный.
Томас сказал раздраженно:
– Я не о том!
– А, – понял Олег, – на завтра погоду знать хочешь? Думаю, эту недельку дождей не ждать…
Томас рыкнул раздраженно:
– Что ты мне о погоде? Рыцарь должен совершать подвиги во славу церкви и своих дам в любую погоду! Не прикидывайся, что не понимаешь. Я спрашиваю о действительно важном: сегодня день постный или скоромный?
Олег посмотрел с удивлением, но Томас предельно серьезен, а на лице такое внимание, будто от того, скоромный день или постный, зависит успех всего предприятия. Да что там предприятия: дело за куда более важным – быть человеком или стать свиньей?