– Кто, Холе?
– Ничего из того, что создал наш отец, больше не будет. Занзибар, тот, каким мы его знаем, пропадет.
Воспоминание о прорицательнице, которая в тот ураган вещала о счастливом возвращении домой султана, вдруг молнией сверкнуло в голове Салимы. Что-то в тоне Холе, в ее позе и в манере произносить слова быстро и отрешенно, когда казалось, что она говорит сама с собой, напомнило Салиме о колдунье. Сестра будто впала в транс и в ней проснулось что-то непонятное, тень чего-то, которая тут же рассеялась, когда Холе повернулась к Салиме и положила руки на ее лицо.
– Я боюсь не за себя, – нежно прошептала она. – Только за тебя, маленькая сестренка. Ты еще так молода, у тебя вся жизнь впереди.
Салима обхватила запястья Холе:
– Прошу тебя, Холе, объясни мне, что или кого ты имеешь в виду?
Прерывистое дыханье Холе выдало, какие чувства бушуют в ее душе.
– Англичане, – безжизненно выдавила она из себя, но сразу же за этим в ее тоне отчетливо зазвучали презрительные нотки. – Англичане, в руки которых предался Меджид, чтобы укрепить свою власть. Постепенно они заберут все сначала у него, потом у нас. Они всех нас превратят в прислугу и будут помыкать нами. Занзибар постигнет та же участь, что и Индию.
Салима ничего не знала об английском господстве на далеком индийском субконтиненте. Но то, что беззаботное времяпрепровождение и уютная атмосфера нынешнего полудня – только фасад былого благополучия, – это она знала хорошо.
Ежедневно собирать силы перед предстоящей беспокойной ночью, а потом наверстывать недостаток сна в дневные часы в такую жару удавалось весьма условно. Как только темнота расправляла над островом чернильно-черные крылья, сразу же из всех щелей выползали «призраки»: шпионы, наблюдатели, разведчики и доносчики. Если кто-нибудь из многочисленных детей султана Саида, рассеявшихся по всему острову, хоть краешком глаза взглянул на особенно прекрасного жеребца или купил роскошное украшение – соглядатаи, закутанные в плащи и шнырявшие повсюду, всегда обо всем узнавали из надежного источника, и им за это хорошо платили. Золотыми французскими луидорами, английскими старинными гинеями или новыми соверенами, серебряными австрийскими талерами с профилем Марии Терезии и американскими золотыми «орлами» – из шкатулок и кожаных мешочков, которые почивший султан оставил в наследство своим многочисленным отпрыскам. Лучше всего оплачивались сведения о родственных встречах: кто в каких словах говорил – уничижительно или уважительно – о Меджиде и Баргаше, кто поддерживал отношения с иностранцами или вообще пытался копировать их образ жизни. Очень большие деньги расходовалось на то, чтобы опередить сводных братьев и сестер в любом деле или превзойти их покупкой еще более дорогих лошадей, более роскошных украшений, тонких тканей. Все больше золота и серебра утекало сквозь прорехи в переплетении кровных уз, которые тянулись от могил предков, где давно все бурлило, грозя вырваться наружу.
Неужели дела и в самом деле обстоят так плохо? Салима чувствовала такую растерянность, что почти задыхалась. Ночную кутерьму в Бейт-Иль-Тани она считала просто игрой, как-то разнообразившей дневную скуку. Таинственность, с какой входили и выходили под покровом темноты осведомители, казалась ей отблеском безудержных детских проделок; взволнованное ожидание новостей, какие они принесут, – все это было, как эхо давних диких скачек и соперничества с Хамданом. Однако это была уже не игра, как смутно начала подозревать Салима. И не приключение, которое сдабривало сладкую кашу сытого бытия острыми специями.
Нет, то была горькая действительность.
– Меджид не видит, какое несчастье он накликал, – услышала Салима. – Какое предательство по отношению к своей семье и всему Занзибару он совершает.
Салима еще глубже вжалась щекой в мягкую ладонь.
– Я в это не могу поверить, – пробормотала она. – Только не Меджид! Только не наш добрый Меджид! Только не наш брат! – Словно ища поддержки, она подняла глаза на сестру. Та снисходительно улыбнулась и погладила ее по волосам и по лицу.
– Да, старый добрый Меджид… Я не сомневаюсь в его благородных намерениях. Но у него плохие советчики, а он слишком слаб, чтобы противостоять уловкам и давлению охочих до власти англичан. Я думаю и о нем. Что будет, если тело откажется ему служить? Что будет, если он повторит судьбу Хиляля?
Салима закусила нижнюю губу. Хиляль, один из ее старших сводных братьев, с самой юности был очарован обычаями и нравами англичан и французов, живших на Занзибаре. В их домах он познакомился с опьяняющими напитками, которые ему так понравились и в итоге сгубили его. Отец лишил его наследства и в конце концов отослал в Аден, где он и умер преждевременно, превращенный алкоголем в настоящую развалину, лишившуюся рассудка и беспомощно что-то лепечущую. Салима тогда была слишком мала, чтобы запомнить его, но его историю до сих пор не уставали рассказывать на Занзибаре – как напоминание, что в обхождении с чужеземцами надо ухо держать востро. И даже при всей доброй воле нельзя сбрасывать со счетов, что многолетние припадки теперь начинают оборачиваться против Меджида.
– Ты заметила, какие тени у него под глазами? – Голос Холе пробудил Салиму от задумчивости – И какое у него серое лицо и как он запинается, когда говорит?
Та медленно кивнула, и вдруг страх за любимого брата нахлынул на нее: «Я не хочу потерять еще и Меджида».
– Но что мы-то можем сделать? – От беспомощности слова, слетевшие с губ Салимы, прозвучали жестко.
– Ему нужна наша помощь, Салима, – прошептала Холе. – Он не видит, как он опасно болен. Меджид просто ослеплен своими обязанностями и долгом султана и забывает о том, что он должен позаботиться и о себе.
Нежно, но твердо Салима отвела ладони сестры от своего лица и вскочила.
– Я иду к нему и поговорю с ним.
– Нет-нет! Останься!
Салима вздрогнула – от неожиданно резкого возгласа и горячности, с какой Холе ее удержала и заставила снова сеть на подушки.
– Не делай этого, девочка! Он не поблагодарит тебя. Поступит так же, как и со мной… – У полного, изогнутого в виде лука рта появилась горькая морщинка, и по лицу Салимы скользнула тень понимания.
– Из-за этого вы и поссорились?
Холе потупилась, и нежные розы расцвели на ее щеках. Она озабоченно кивнула.
Между Холе и Меджидом не все гладко – и Салима недавно что-то почувствовала, даром что оба молчали. Слезы с новой силой хлынули из глаз Холе.
– Только ради его здоровья я решилась поговорить с ним. А он с такой ненавистью мне ответил!
Сердечко Салимы было переполнено любовью к ее прекрасной добросердечной сестрице, и одновременно в ней поднимался гнев против Меджида. А вместе с гневом росло и беспокойство за брата.
– Но я же не могу ничего не делать и просто смотреть, как он губит себя. И еще больше мне не нравится, как он губит всех нас, – всхлипывая, объяснила Холе.
– Что я могу сделать? – прошептала Салима.
Холе покачала головой и решительно вытерла слезы.
– Нет, Салима, этого я не могу от тебя требовать.
– Я прошу тебя, Холе, что бы ты ни задумала – я тоже хочу в этом участвовать! – Она крепко сжала руки сестры. – Ради Меджида и ради Занзибара, – торжественно добавила она.
12.
13.
14.
– Ничего из того, что создал наш отец, больше не будет. Занзибар, тот, каким мы его знаем, пропадет.
Воспоминание о прорицательнице, которая в тот ураган вещала о счастливом возвращении домой султана, вдруг молнией сверкнуло в голове Салимы. Что-то в тоне Холе, в ее позе и в манере произносить слова быстро и отрешенно, когда казалось, что она говорит сама с собой, напомнило Салиме о колдунье. Сестра будто впала в транс и в ней проснулось что-то непонятное, тень чего-то, которая тут же рассеялась, когда Холе повернулась к Салиме и положила руки на ее лицо.
– Я боюсь не за себя, – нежно прошептала она. – Только за тебя, маленькая сестренка. Ты еще так молода, у тебя вся жизнь впереди.
Салима обхватила запястья Холе:
– Прошу тебя, Холе, объясни мне, что или кого ты имеешь в виду?
Прерывистое дыханье Холе выдало, какие чувства бушуют в ее душе.
– Англичане, – безжизненно выдавила она из себя, но сразу же за этим в ее тоне отчетливо зазвучали презрительные нотки. – Англичане, в руки которых предался Меджид, чтобы укрепить свою власть. Постепенно они заберут все сначала у него, потом у нас. Они всех нас превратят в прислугу и будут помыкать нами. Занзибар постигнет та же участь, что и Индию.
Салима ничего не знала об английском господстве на далеком индийском субконтиненте. Но то, что беззаботное времяпрепровождение и уютная атмосфера нынешнего полудня – только фасад былого благополучия, – это она знала хорошо.
Ежедневно собирать силы перед предстоящей беспокойной ночью, а потом наверстывать недостаток сна в дневные часы в такую жару удавалось весьма условно. Как только темнота расправляла над островом чернильно-черные крылья, сразу же из всех щелей выползали «призраки»: шпионы, наблюдатели, разведчики и доносчики. Если кто-нибудь из многочисленных детей султана Саида, рассеявшихся по всему острову, хоть краешком глаза взглянул на особенно прекрасного жеребца или купил роскошное украшение – соглядатаи, закутанные в плащи и шнырявшие повсюду, всегда обо всем узнавали из надежного источника, и им за это хорошо платили. Золотыми французскими луидорами, английскими старинными гинеями или новыми соверенами, серебряными австрийскими талерами с профилем Марии Терезии и американскими золотыми «орлами» – из шкатулок и кожаных мешочков, которые почивший султан оставил в наследство своим многочисленным отпрыскам. Лучше всего оплачивались сведения о родственных встречах: кто в каких словах говорил – уничижительно или уважительно – о Меджиде и Баргаше, кто поддерживал отношения с иностранцами или вообще пытался копировать их образ жизни. Очень большие деньги расходовалось на то, чтобы опередить сводных братьев и сестер в любом деле или превзойти их покупкой еще более дорогих лошадей, более роскошных украшений, тонких тканей. Все больше золота и серебра утекало сквозь прорехи в переплетении кровных уз, которые тянулись от могил предков, где давно все бурлило, грозя вырваться наружу.
Неужели дела и в самом деле обстоят так плохо? Салима чувствовала такую растерянность, что почти задыхалась. Ночную кутерьму в Бейт-Иль-Тани она считала просто игрой, как-то разнообразившей дневную скуку. Таинственность, с какой входили и выходили под покровом темноты осведомители, казалась ей отблеском безудержных детских проделок; взволнованное ожидание новостей, какие они принесут, – все это было, как эхо давних диких скачек и соперничества с Хамданом. Однако это была уже не игра, как смутно начала подозревать Салима. И не приключение, которое сдабривало сладкую кашу сытого бытия острыми специями.
Нет, то была горькая действительность.
– Меджид не видит, какое несчастье он накликал, – услышала Салима. – Какое предательство по отношению к своей семье и всему Занзибару он совершает.
Салима еще глубже вжалась щекой в мягкую ладонь.
– Я в это не могу поверить, – пробормотала она. – Только не Меджид! Только не наш добрый Меджид! Только не наш брат! – Словно ища поддержки, она подняла глаза на сестру. Та снисходительно улыбнулась и погладила ее по волосам и по лицу.
– Да, старый добрый Меджид… Я не сомневаюсь в его благородных намерениях. Но у него плохие советчики, а он слишком слаб, чтобы противостоять уловкам и давлению охочих до власти англичан. Я думаю и о нем. Что будет, если тело откажется ему служить? Что будет, если он повторит судьбу Хиляля?
Салима закусила нижнюю губу. Хиляль, один из ее старших сводных братьев, с самой юности был очарован обычаями и нравами англичан и французов, живших на Занзибаре. В их домах он познакомился с опьяняющими напитками, которые ему так понравились и в итоге сгубили его. Отец лишил его наследства и в конце концов отослал в Аден, где он и умер преждевременно, превращенный алкоголем в настоящую развалину, лишившуюся рассудка и беспомощно что-то лепечущую. Салима тогда была слишком мала, чтобы запомнить его, но его историю до сих пор не уставали рассказывать на Занзибаре – как напоминание, что в обхождении с чужеземцами надо ухо держать востро. И даже при всей доброй воле нельзя сбрасывать со счетов, что многолетние припадки теперь начинают оборачиваться против Меджида.
– Ты заметила, какие тени у него под глазами? – Голос Холе пробудил Салиму от задумчивости – И какое у него серое лицо и как он запинается, когда говорит?
Та медленно кивнула, и вдруг страх за любимого брата нахлынул на нее: «Я не хочу потерять еще и Меджида».
– Но что мы-то можем сделать? – От беспомощности слова, слетевшие с губ Салимы, прозвучали жестко.
– Ему нужна наша помощь, Салима, – прошептала Холе. – Он не видит, как он опасно болен. Меджид просто ослеплен своими обязанностями и долгом султана и забывает о том, что он должен позаботиться и о себе.
Нежно, но твердо Салима отвела ладони сестры от своего лица и вскочила.
– Я иду к нему и поговорю с ним.
– Нет-нет! Останься!
Салима вздрогнула – от неожиданно резкого возгласа и горячности, с какой Холе ее удержала и заставила снова сеть на подушки.
– Не делай этого, девочка! Он не поблагодарит тебя. Поступит так же, как и со мной… – У полного, изогнутого в виде лука рта появилась горькая морщинка, и по лицу Салимы скользнула тень понимания.
– Из-за этого вы и поссорились?
Холе потупилась, и нежные розы расцвели на ее щеках. Она озабоченно кивнула.
Между Холе и Меджидом не все гладко – и Салима недавно что-то почувствовала, даром что оба молчали. Слезы с новой силой хлынули из глаз Холе.
– Только ради его здоровья я решилась поговорить с ним. А он с такой ненавистью мне ответил!
Сердечко Салимы было переполнено любовью к ее прекрасной добросердечной сестрице, и одновременно в ней поднимался гнев против Меджида. А вместе с гневом росло и беспокойство за брата.
– Но я же не могу ничего не делать и просто смотреть, как он губит себя. И еще больше мне не нравится, как он губит всех нас, – всхлипывая, объяснила Холе.
– Что я могу сделать? – прошептала Салима.
Холе покачала головой и решительно вытерла слезы.
– Нет, Салима, этого я не могу от тебя требовать.
– Я прошу тебя, Холе, что бы ты ни задумала – я тоже хочу в этом участвовать! – Она крепко сжала руки сестры. – Ради Меджида и ради Занзибара, – торжественно добавила она.
12.
«…таким образом Вы можете быть уверены в нашей поддержке и нашей нерушимой верности».
Салима сидела со скрещенными ногами на подушке – перед ней стоял пюпитр – и чернилами и бамбуковым пером вычерчивала черточки, завитушки и точки – «буквы» арабского языка.
«…ваше участие не останется без внимания и награды. Да благословит Аллах наше начинание! Подпись: принц Баргаш».
Салима отложила перо и, не поднимая глаз, выждала несколько секунд, пока чернила не высохли. Затем она подняла лист и протянула его Баргашу, который топтался возле нее, избегая смотреть ей в глаза.
– А заказы?
Она схватила пачку сложенных вместе листов, лежащую у ножки бамбукового пюпитра, – письма, которые она написала раньше тоже по приказу Баргаша, и также передала ему. «Письма, сулящие смерть», – молнией пронеслось у нее в голове, и она с трудом подавила озноб.
Темная мясистая рука Баргаша быстро провела по ее голове, тяжелые кольца неприятно коснулись ее затылка.
– Хорошая девочка.
Салима сидела, не в силах тронуться с места. Старший сводный брат только что вышел из комнаты и спустился вниз, где его ожидал посыльный, – ему надо было передать несколько писем и еще несколько мелких монеток – за труды. Тихие шаги Баргаша, обутого в домашние туфли, громким эхом отдавались в ее ушах, и чем дальше он уходил, тем громче и быстрее стучало ее сердце.
Опираясь локтями на колени, она спрятала лицо в ладонях, перепачканных чернилами. Когда она была совсем маленькой, она думала, что ее никто не видит, когда она закрывает глаза. Сейчас ей так не хватало ее детской веры в чудеса и маленького чуда – пусть на несколько мгновений. Просто исчезнуть, оставив после себя пустое место в этом неразрешимом клубке сложностей, вины и позора – в клубке, в который за столь короткий срок превратилась ее жизнь.
А как безобидно все начиналось! Несколько писем, написанных по просьбе Холе; обычное засвидетельствование вежливости, адресованное главам других арабских кланов, живших на Занзибаре; или приглашения посетить принца Баргаша в его новом доме рядом с Бейт-Иль-Тани; Салима была даже слегка раздосадована, что для нее не нашлось задания посложнее, чем писать эти ни к чему не обязывающие послания. Но очень скоро в замысловатых фразах, которые диктовал ей брат, тон переменился, став более резким. Сопоставляя их с тем, о чем доносили Баргашу ночные тени, Салима постепенно собрала кусочки мозаики. Меджид был все еще очень популярен на Занзибаре, однако его правление, каким бы блестящим оно ни казалось, назвать золотым было нельзя. Состояние здоровья его оставляло желать лучшего. Опасались его скорой смерти, за которой могли последовать беспорядки. Хотя Меджид и вступил во второй брак, но до сих пор у него родилась только одна дочь, наследника мужского пола не было. Часто султану нездоровилось, и его замещали министры, однако их действия, которые иначе как произволом, корыстолюбием и алчностью назвать было нельзя, и они лишь умножали число новых врагов повелителя. А врагов, перебегавших на его сторону, Баргаш осыпал обещаниями высоких постов, большой власти и еще большего богатства. На Занзибаре образовался раскол, увеличивающийся с каждым днем и особенно с каждой ночью. Теперь это был вопрос только времени: когда же остров окончательно будет поделен.
С сегодняшнего дня, когда Салима написала письма с требованием винтовок, пороха и боеприпасов в таких количествах, что их хватило бы на целую армию, в ней проснулись подозрения, что эта пропасть между братьями будет залита кровью.
Я написала эти письма. Письма, из-за которых погибнут невинные, мужчины, женщины и дети.
Вина, которую Салима возложила на себя, угнетала ее все больше. Ее усугубляло сознание, что она не нашла в себе мужества отказать Баргашу и отложить перо в сторону. Гнев старшего брата вспыхивал мгновенно как пламя и мог просто испепелить любого несогласного.
Салиму начала бить дрожь, она отняла руки от лица и обхватила себя за плечи, как будто боялась, что может разлететься на куски под тяжестью столь чудовищного поступка и его ужасных последствий.
– Салима!
Настойчивый шепот проник в ее сознание, но в ее ушах он прозвучал как пушечный выстрел.
– Садаф!
Она вскочила и бросилась в объятия мачехи, родной тетки Меджида со стороны матери, обе были черкешенками – как и Джильфидан. Драгоценные минуты в материнских объятиях, они прогоняли горе и заботы.
– У тебя все хорошо, дитя мое? Дай-ка я на тебя посмотрю… Да ты такая бледная! И вся в чернилах – погоди… – Садаф послюнявила краешек своей шейлы и начала оттирать чернильные пятна с открытого личика. Салима засмеялась, подставляя лицо. Сегодня ей было смешно, но раньше, когда она была совсем маленькой, она сердито размахивала руками, когда ее мать или другие женщины пробовала делать то же самое, так как ненавидела этот горько-сладкий запах слюны на своей коже.
– Прошу тебя, присаживайся, Садаф, я велю принести чай и…
– Нет, дитя мое, – мачеха удержала ее за руку. – На это нет времени. – Она понизила голос до шелеста. – Меджид послал меня к тебе. – Салима моргнула. – Он знает о кознях Баргаша.
– А он знает о… – Голос отказал ей…
– Да, Салима, он знает, что ты тоже замешана – и как глубоко. Но он также знает, что ты без злого умысла попала сюда, только из любви к Холе и от страха перед Баргашем.
«Великодушный Меджид – он все еще хорошо думает обо мне».
Салима стала пунцовой: «Я такая плохая».
– Он послал меня для того, чтобы я попросила тебя держаться подальше от Баргаша и Холе. Они оба по природе испорченные и не поблагодарят тебя за помощь. Но еще не поздно, ты еще можешь повернуть назад, Салима!
– Я не знаю, как мне выйти сухой из воды, Садаф! Как мне спасти свою шкуру?
– За одного битого двух небитых дают. Лучше всего остаться живой. Когда подойдешь к краю – а так, несомненно, и будет, тогда уж Меджид не посмотрит, где ты – в безопасности или на линии огня.
«Вы увидите, что из этого получится. Вы увидите, что выпадет на вашу долю», – Салима как будто наяву услышала слова Медже, сестры Баргаша, которая честно старалась отговорить брата от его затеи и этим вызвала у Холе приступ ненависти. Холе из кошечки с бархатными лапками преображалась в тигрицу и, фигурально выражаясь, оскаливала зубы и выпускала когти, если кто-то осмеливался критиковать Баргаша или его поведение.
Салиму затошнило. Она испугалась, что ее прямо сейчас вырвет. Было бы так просто и легко взять Садаф за руку и вместе с ней покинуть дом, пойти к Меджиду, который принял бы ее с распростертыми объятиями. Но что если планы Баргаша увенчаются успехом – как он тогда накажет ее за предательство? В тот момент ей казалось, что она зажата между двумя самыми высокими домами на Занзибаре, которые нависли над ней, грозя раздавить.
– Какой неожиданный визит, Садаф, – резко прозвучало с порога. В дверях стояла Холе – в ее глазах тлела ненависть. – Если ты приходишь без предупреждения и спрашиваешь, где найти Салиму, это может означать лишь одно: Меджид прислал тебя, чтобы поссорить нас.
– Вам совсем не стыдно, – отвечала Садаф медленно и подчеркнуто, – использовать Салиму в своих вероломных планах, тебе и Баргашу? Вы же взрослые люди и понимаете, что творите постыдное. А Салима еще совсем ребенок.
Холе перевела взгляд на сестру, которая смело его встретила, и начался молчаливый диалог.
– Холе, ты меня завлекла в ловушку.
– Подумай хорошенько, Салима, прежде чем ты что-то скажешь или сделаешь.
– Я умею писать, Холе, и потому вы втянули меня в свои планы.
– Подумай еще раз, на чьей ты стороне, Салима.
Салима закрыла глаза, она больше не могла выносить обиду, искреннюю симпатию и гневные угрозы в глазах Холе.
– Во всяком случае, Салима достаточно взрослая, чтобы поклясться в верности мне и Баргашу. А дочь султана никогда не нарушает своего слова, не так ли, Салима?!
У той внутри все оборвалось. Да все равно, на чьей стороне я буду, – ничего хорошего ждать мне не придется. Либо Меджид возненавидит меня, либо Баргаш с Холе. А их ненависть не пойдет ни в какое сравнение с негодованием, которое мои поступки могут вызвать у Меджида.
Разочарование, которое, как она предполагала, испытывает Холе, окутало ее, как грязно-серое облако, придавливая к земле и тесня грудь так, что она боялась потерять равновесие – пока не перевела дыхание. Как она могла разочаровать Холе, ведь та после смерти Джильфидан всегда была рядом, разделяла ее горе, да и все крупицы радости сестры делили пополам. Они были сестрами лишь по отцу, однако за прошедшие месяцы их души так сроднились, как не бывает даже у близнецов, которых вынашивала одна мать.
Глядя в пол на носки своих туфель, Салима кивнула.
– Видишь, Садаф? – как бы уступая решению Салимы, сказала Холе. – Салима остается с нами. Умная девочка… – И тут же в ее голосе зазвучал металл, переходящий в визг. – А теперь убирайся, слышишь, ты, старая карга! Убирайся, и чтоб я тебя здесь больше не видела! Вон! Вон, я сказала!
– Аллах да защитит тебя, дитя мое, – пробормотала Садаф, нежно поцеловала Салиму в лоб и вышла.
Салима сначала подумала, что пол под ней начал ходить ходуном, но потом поняла, что ее трясет.
Теперь нет пути назад. Только Аллах знает, что мне предстоит.
Всем нам.
Салима сидела со скрещенными ногами на подушке – перед ней стоял пюпитр – и чернилами и бамбуковым пером вычерчивала черточки, завитушки и точки – «буквы» арабского языка.
«…ваше участие не останется без внимания и награды. Да благословит Аллах наше начинание! Подпись: принц Баргаш».
Салима отложила перо и, не поднимая глаз, выждала несколько секунд, пока чернила не высохли. Затем она подняла лист и протянула его Баргашу, который топтался возле нее, избегая смотреть ей в глаза.
– А заказы?
Она схватила пачку сложенных вместе листов, лежащую у ножки бамбукового пюпитра, – письма, которые она написала раньше тоже по приказу Баргаша, и также передала ему. «Письма, сулящие смерть», – молнией пронеслось у нее в голове, и она с трудом подавила озноб.
Темная мясистая рука Баргаша быстро провела по ее голове, тяжелые кольца неприятно коснулись ее затылка.
– Хорошая девочка.
Салима сидела, не в силах тронуться с места. Старший сводный брат только что вышел из комнаты и спустился вниз, где его ожидал посыльный, – ему надо было передать несколько писем и еще несколько мелких монеток – за труды. Тихие шаги Баргаша, обутого в домашние туфли, громким эхом отдавались в ее ушах, и чем дальше он уходил, тем громче и быстрее стучало ее сердце.
Опираясь локтями на колени, она спрятала лицо в ладонях, перепачканных чернилами. Когда она была совсем маленькой, она думала, что ее никто не видит, когда она закрывает глаза. Сейчас ей так не хватало ее детской веры в чудеса и маленького чуда – пусть на несколько мгновений. Просто исчезнуть, оставив после себя пустое место в этом неразрешимом клубке сложностей, вины и позора – в клубке, в который за столь короткий срок превратилась ее жизнь.
А как безобидно все начиналось! Несколько писем, написанных по просьбе Холе; обычное засвидетельствование вежливости, адресованное главам других арабских кланов, живших на Занзибаре; или приглашения посетить принца Баргаша в его новом доме рядом с Бейт-Иль-Тани; Салима была даже слегка раздосадована, что для нее не нашлось задания посложнее, чем писать эти ни к чему не обязывающие послания. Но очень скоро в замысловатых фразах, которые диктовал ей брат, тон переменился, став более резким. Сопоставляя их с тем, о чем доносили Баргашу ночные тени, Салима постепенно собрала кусочки мозаики. Меджид был все еще очень популярен на Занзибаре, однако его правление, каким бы блестящим оно ни казалось, назвать золотым было нельзя. Состояние здоровья его оставляло желать лучшего. Опасались его скорой смерти, за которой могли последовать беспорядки. Хотя Меджид и вступил во второй брак, но до сих пор у него родилась только одна дочь, наследника мужского пола не было. Часто султану нездоровилось, и его замещали министры, однако их действия, которые иначе как произволом, корыстолюбием и алчностью назвать было нельзя, и они лишь умножали число новых врагов повелителя. А врагов, перебегавших на его сторону, Баргаш осыпал обещаниями высоких постов, большой власти и еще большего богатства. На Занзибаре образовался раскол, увеличивающийся с каждым днем и особенно с каждой ночью. Теперь это был вопрос только времени: когда же остров окончательно будет поделен.
С сегодняшнего дня, когда Салима написала письма с требованием винтовок, пороха и боеприпасов в таких количествах, что их хватило бы на целую армию, в ней проснулись подозрения, что эта пропасть между братьями будет залита кровью.
Я написала эти письма. Письма, из-за которых погибнут невинные, мужчины, женщины и дети.
Вина, которую Салима возложила на себя, угнетала ее все больше. Ее усугубляло сознание, что она не нашла в себе мужества отказать Баргашу и отложить перо в сторону. Гнев старшего брата вспыхивал мгновенно как пламя и мог просто испепелить любого несогласного.
Салиму начала бить дрожь, она отняла руки от лица и обхватила себя за плечи, как будто боялась, что может разлететься на куски под тяжестью столь чудовищного поступка и его ужасных последствий.
– Салима!
Настойчивый шепот проник в ее сознание, но в ее ушах он прозвучал как пушечный выстрел.
– Садаф!
Она вскочила и бросилась в объятия мачехи, родной тетки Меджида со стороны матери, обе были черкешенками – как и Джильфидан. Драгоценные минуты в материнских объятиях, они прогоняли горе и заботы.
– У тебя все хорошо, дитя мое? Дай-ка я на тебя посмотрю… Да ты такая бледная! И вся в чернилах – погоди… – Садаф послюнявила краешек своей шейлы и начала оттирать чернильные пятна с открытого личика. Салима засмеялась, подставляя лицо. Сегодня ей было смешно, но раньше, когда она была совсем маленькой, она сердито размахивала руками, когда ее мать или другие женщины пробовала делать то же самое, так как ненавидела этот горько-сладкий запах слюны на своей коже.
– Прошу тебя, присаживайся, Садаф, я велю принести чай и…
– Нет, дитя мое, – мачеха удержала ее за руку. – На это нет времени. – Она понизила голос до шелеста. – Меджид послал меня к тебе. – Салима моргнула. – Он знает о кознях Баргаша.
– А он знает о… – Голос отказал ей…
– Да, Салима, он знает, что ты тоже замешана – и как глубоко. Но он также знает, что ты без злого умысла попала сюда, только из любви к Холе и от страха перед Баргашем.
«Великодушный Меджид – он все еще хорошо думает обо мне».
Салима стала пунцовой: «Я такая плохая».
– Он послал меня для того, чтобы я попросила тебя держаться подальше от Баргаша и Холе. Они оба по природе испорченные и не поблагодарят тебя за помощь. Но еще не поздно, ты еще можешь повернуть назад, Салима!
– Я не знаю, как мне выйти сухой из воды, Садаф! Как мне спасти свою шкуру?
– За одного битого двух небитых дают. Лучше всего остаться живой. Когда подойдешь к краю – а так, несомненно, и будет, тогда уж Меджид не посмотрит, где ты – в безопасности или на линии огня.
«Вы увидите, что из этого получится. Вы увидите, что выпадет на вашу долю», – Салима как будто наяву услышала слова Медже, сестры Баргаша, которая честно старалась отговорить брата от его затеи и этим вызвала у Холе приступ ненависти. Холе из кошечки с бархатными лапками преображалась в тигрицу и, фигурально выражаясь, оскаливала зубы и выпускала когти, если кто-то осмеливался критиковать Баргаша или его поведение.
Салиму затошнило. Она испугалась, что ее прямо сейчас вырвет. Было бы так просто и легко взять Садаф за руку и вместе с ней покинуть дом, пойти к Меджиду, который принял бы ее с распростертыми объятиями. Но что если планы Баргаша увенчаются успехом – как он тогда накажет ее за предательство? В тот момент ей казалось, что она зажата между двумя самыми высокими домами на Занзибаре, которые нависли над ней, грозя раздавить.
– Какой неожиданный визит, Садаф, – резко прозвучало с порога. В дверях стояла Холе – в ее глазах тлела ненависть. – Если ты приходишь без предупреждения и спрашиваешь, где найти Салиму, это может означать лишь одно: Меджид прислал тебя, чтобы поссорить нас.
– Вам совсем не стыдно, – отвечала Садаф медленно и подчеркнуто, – использовать Салиму в своих вероломных планах, тебе и Баргашу? Вы же взрослые люди и понимаете, что творите постыдное. А Салима еще совсем ребенок.
Холе перевела взгляд на сестру, которая смело его встретила, и начался молчаливый диалог.
– Холе, ты меня завлекла в ловушку.
– Подумай хорошенько, Салима, прежде чем ты что-то скажешь или сделаешь.
– Я умею писать, Холе, и потому вы втянули меня в свои планы.
– Подумай еще раз, на чьей ты стороне, Салима.
Салима закрыла глаза, она больше не могла выносить обиду, искреннюю симпатию и гневные угрозы в глазах Холе.
– Во всяком случае, Салима достаточно взрослая, чтобы поклясться в верности мне и Баргашу. А дочь султана никогда не нарушает своего слова, не так ли, Салима?!
У той внутри все оборвалось. Да все равно, на чьей стороне я буду, – ничего хорошего ждать мне не придется. Либо Меджид возненавидит меня, либо Баргаш с Холе. А их ненависть не пойдет ни в какое сравнение с негодованием, которое мои поступки могут вызвать у Меджида.
Разочарование, которое, как она предполагала, испытывает Холе, окутало ее, как грязно-серое облако, придавливая к земле и тесня грудь так, что она боялась потерять равновесие – пока не перевела дыхание. Как она могла разочаровать Холе, ведь та после смерти Джильфидан всегда была рядом, разделяла ее горе, да и все крупицы радости сестры делили пополам. Они были сестрами лишь по отцу, однако за прошедшие месяцы их души так сроднились, как не бывает даже у близнецов, которых вынашивала одна мать.
Глядя в пол на носки своих туфель, Салима кивнула.
– Видишь, Садаф? – как бы уступая решению Салимы, сказала Холе. – Салима остается с нами. Умная девочка… – И тут же в ее голосе зазвучал металл, переходящий в визг. – А теперь убирайся, слышишь, ты, старая карга! Убирайся, и чтоб я тебя здесь больше не видела! Вон! Вон, я сказала!
– Аллах да защитит тебя, дитя мое, – пробормотала Садаф, нежно поцеловала Салиму в лоб и вышла.
Салима сначала подумала, что пол под ней начал ходить ходуном, но потом поняла, что ее трясет.
Теперь нет пути назад. Только Аллах знает, что мне предстоит.
Всем нам.
13.
– Вы не можете долго смотреть сквозь пальцы на действия вашего брата и ничего не предпринимать, ваше высочество! – взволнованно воскликнул Сулейман ибн-Али, один из министров султана Меджида. – Каждый день может играть решающую роль в вопросе о войне и мире.
Меджид мягко улыбнулся.
– Предпринятых нами мер вполне достаточно, чтобы предотвратить переворот.
– Ни в коем случае, ваше высочество! – взял слово второй министр. – Хотя вы и отправили наемников-белуджей для наблюдения за тремя домами, но они сами еще колеблются, кому служить – вам или вашим братьям и сестрам. Нам сообщили, что ваши сестры и ваши братья и другие заговорщики и впредь могут беспрепятственно входить и выходить и сноситься по любым вопросам. И что толпы закутанных в плащи приверженцев вашего брата постоянно торчат не скрываясь перед его домом.
– Однако же некоторые заговорщики арестованы и заключены за решетку в Форте, – спокойно возразил султан, почти радостно.
Сулейман ибн-Али фыркнул:
– Мелкая рыбешка! Послушные слуги, мало что понимающие, в лучшем случае они годятся только на то, чтобы таскать письма, с ними мы их как раз и схватили.
– Нам известно, что в Бейт-Иль-Тани припасы завозятся в больших объемах, – доложил третий. – Уже изготовлено много сухих галет, их доставили в крепость Марсель в таком количестве, что можно кормить полгорода в течение нескольких недель.
Марсель – так назывался дом на одноименной плантации, принадлежавший старшему брату Меджида Халиду, а после его смерти перешедший к Шамбуа и Фаршу, дочерям Халида. Его толстые каменные стены и оборонительные сооружения могли противостоять любому нападению так же хорошо, как и старый арабский форт в городе.
– В крепость Марсель?
Министры обменялись взглядами, в которых явно читалось облегчение, когда улыбка султана погасла и тень беспокойства скользнула по его лицу.
Такое случилось не впервые: советники султана постоянно расписывали ему в самых черных красках угрожающие последствия его миролюбивого поведения. Им было очень важно, чтобы на троне оставался султан Меджид – пока он на троне, им обеспечены их высокие посты. Посты, не только дающие власть, но и умножающие их солидное состояние.
Но терпение министров начинало иссякать. Каждый день принц Баргаш мог нанести удар первым.
– Мой брат не настолько ослеплен, чтобы не видеть, как он заблуждается, – только и сказал султан. – Я убежден, что со временем он осознает, как бессмысленны его интриги против меня, и в конце концов он их оставит.
Сулейман ибн-Али с трудом подавил непроизвольный стон.
– Но то, что он поступает против предписанных для всех братьев вашего высочества правил и не является на ваши аудиенции и приемы, должно дать вам понять, как серьезно он взялся за дело, – проговорил сановник нарочито медленно, как будто объясняя ребенку особенно трудное положение вещей. – Да разве вы не видите, что он даже не дает себе труда притвориться и заверить вас в своей верности и преданности.
– Вам давно следовало бы принять наши советы и арестовать кое-кого из приверженцев принца Баргаша и посадить в тюрьму! – выкрикнул четвертый министр. – А еще лучше – надо бы их всех сразу выслать с Занзибара!
– Не могу же я собственного брата… – султан Меджид хотел еще что-то возразить, но Сулейман ибн-Али, нарушая все правила этикета, оборвал его:
– Ваш собственный брат, ваше высочество, не погнушается обстрелять Бейт-Иль-Сахель из пушек и превратить его в руины, а вас собственноручно заколоть кинжалом – прямо в сердце!
Султан Меджид старался избежать пронзительного взгляда своего министра и нервно начал крутить вокруг пальца бриллиантовое кольцо. Прошло несколько секунд, в течение которых кое-кто из министров обменялся вопрошающими, полными надежды или сомневающимися взглядами.
– И что вы теперь предлагаете? – словно нуждаясь в поддержке, спросил султан Меджид.
– Велите окружить все три дома солдатами, – посоветовал Сулейман ибн-Али. – Всех припасов и воды навечно не хватит, и у заговорщиков будет время все обдумать и принять другое решение. Если и это не поможет, мы могли бы их выкурить оттуда.
– Дайте же ваше дозволение на это, ваше высочество!
– Если вы сейчас не начнете действовать, вы очень скоро об этом пожалеете!
Бледность разлилась по лицу султана, и он невольно сгорбился под градом предложений, бурно выкрикиваемых министрами.
– Не зря говорят: «Доброта и змею выманит из норы».
– Надо действовать, так вы избавите Занзибар от ужаснейшего кровопролития!
– Я совершенно согласен с высказавшимися прежде меня, ваше высочество!
И все мгновенно умолкли, когда Меджид поднял дрожащую руку.
– Я доверяю вашему решению, – объявил он слабым голосом, откашлялся и добавил с большей убежденностью: – При одном условии. Окружить только дом моего брата, Бейт-Иль-Сахель пусть стоит себе, как стоял, чтобы без причин не ввергать моих сестер в неприятности.
Меджид мягко улыбнулся.
– Предпринятых нами мер вполне достаточно, чтобы предотвратить переворот.
– Ни в коем случае, ваше высочество! – взял слово второй министр. – Хотя вы и отправили наемников-белуджей для наблюдения за тремя домами, но они сами еще колеблются, кому служить – вам или вашим братьям и сестрам. Нам сообщили, что ваши сестры и ваши братья и другие заговорщики и впредь могут беспрепятственно входить и выходить и сноситься по любым вопросам. И что толпы закутанных в плащи приверженцев вашего брата постоянно торчат не скрываясь перед его домом.
– Однако же некоторые заговорщики арестованы и заключены за решетку в Форте, – спокойно возразил султан, почти радостно.
Сулейман ибн-Али фыркнул:
– Мелкая рыбешка! Послушные слуги, мало что понимающие, в лучшем случае они годятся только на то, чтобы таскать письма, с ними мы их как раз и схватили.
– Нам известно, что в Бейт-Иль-Тани припасы завозятся в больших объемах, – доложил третий. – Уже изготовлено много сухих галет, их доставили в крепость Марсель в таком количестве, что можно кормить полгорода в течение нескольких недель.
Марсель – так назывался дом на одноименной плантации, принадлежавший старшему брату Меджида Халиду, а после его смерти перешедший к Шамбуа и Фаршу, дочерям Халида. Его толстые каменные стены и оборонительные сооружения могли противостоять любому нападению так же хорошо, как и старый арабский форт в городе.
– В крепость Марсель?
Министры обменялись взглядами, в которых явно читалось облегчение, когда улыбка султана погасла и тень беспокойства скользнула по его лицу.
Такое случилось не впервые: советники султана постоянно расписывали ему в самых черных красках угрожающие последствия его миролюбивого поведения. Им было очень важно, чтобы на троне оставался султан Меджид – пока он на троне, им обеспечены их высокие посты. Посты, не только дающие власть, но и умножающие их солидное состояние.
Но терпение министров начинало иссякать. Каждый день принц Баргаш мог нанести удар первым.
– Мой брат не настолько ослеплен, чтобы не видеть, как он заблуждается, – только и сказал султан. – Я убежден, что со временем он осознает, как бессмысленны его интриги против меня, и в конце концов он их оставит.
Сулейман ибн-Али с трудом подавил непроизвольный стон.
– Но то, что он поступает против предписанных для всех братьев вашего высочества правил и не является на ваши аудиенции и приемы, должно дать вам понять, как серьезно он взялся за дело, – проговорил сановник нарочито медленно, как будто объясняя ребенку особенно трудное положение вещей. – Да разве вы не видите, что он даже не дает себе труда притвориться и заверить вас в своей верности и преданности.
– Вам давно следовало бы принять наши советы и арестовать кое-кого из приверженцев принца Баргаша и посадить в тюрьму! – выкрикнул четвертый министр. – А еще лучше – надо бы их всех сразу выслать с Занзибара!
– Не могу же я собственного брата… – султан Меджид хотел еще что-то возразить, но Сулейман ибн-Али, нарушая все правила этикета, оборвал его:
– Ваш собственный брат, ваше высочество, не погнушается обстрелять Бейт-Иль-Сахель из пушек и превратить его в руины, а вас собственноручно заколоть кинжалом – прямо в сердце!
Султан Меджид старался избежать пронзительного взгляда своего министра и нервно начал крутить вокруг пальца бриллиантовое кольцо. Прошло несколько секунд, в течение которых кое-кто из министров обменялся вопрошающими, полными надежды или сомневающимися взглядами.
– И что вы теперь предлагаете? – словно нуждаясь в поддержке, спросил султан Меджид.
– Велите окружить все три дома солдатами, – посоветовал Сулейман ибн-Али. – Всех припасов и воды навечно не хватит, и у заговорщиков будет время все обдумать и принять другое решение. Если и это не поможет, мы могли бы их выкурить оттуда.
– Дайте же ваше дозволение на это, ваше высочество!
– Если вы сейчас не начнете действовать, вы очень скоро об этом пожалеете!
Бледность разлилась по лицу султана, и он невольно сгорбился под градом предложений, бурно выкрикиваемых министрами.
– Не зря говорят: «Доброта и змею выманит из норы».
– Надо действовать, так вы избавите Занзибар от ужаснейшего кровопролития!
– Я совершенно согласен с высказавшимися прежде меня, ваше высочество!
И все мгновенно умолкли, когда Меджид поднял дрожащую руку.
– Я доверяю вашему решению, – объявил он слабым голосом, откашлялся и добавил с большей убежденностью: – При одном условии. Окружить только дом моего брата, Бейт-Иль-Сахель пусть стоит себе, как стоял, чтобы без причин не ввергать моих сестер в неприятности.
14.
Воздух над плоскими крышами светился. Стояла ужасающая тишина. Город застыл в ожидании. Казалось, даже море затаило дыхание. А если прислушаться, можно было уловить взволнованное неразборчивое бормотанье и признаки бурной деятельности, доносившиеся из трех домов, стоящих вплотную.
– Никому не входить и не выходить, – шепотом приказал Баргаш через проулок шириной едва в два локтя.
Шамбуа и Фаршу, чей городской дом стоял рядом с домом Баргаша и Бейт-Иль-Тани, одновременно выглянули из окна и стали изучать, что происходит перед стенами их домов.
– Интересно, сколько их может быть… – пробормотала Шамбуа, увидев солдат, выстроившихся перед порталом дворца брата, обращенным к морю. Как всегда, сводная сестра Фаршу продолжила ее мысль:
– Наверняка не меньше сотни! – Обе резко втянули в себя воздух.
– У вас достаточно еды? – тихо спросила Холе. Когда появились солдаты, всех сторонников Баргаша, толпившихся перед домом и желавших войти, теперь пропустили. Поскольку по обычаю мужчины не имели права доступа на женскую половину, во всех остальных покоях царила ужасная толкотня.
– Если мы будем расходовать припасы экономно, хватит на несколько недель, – так же шепотом ответил Баргаш. – Только вот с водой плохо, а та, что есть, застоялась и пригодна только для умывания и готовки.
У Салимы, стоящей рядом с Холе у окна в Бейт-Иль-Тани, защемило сердце, когда она подумала о своем маленьком братце Абдуле Азизе, который пришел в гости во дворец Баргаша именно в тот момент, когда солдаты оцепили дом, и теперь тоже был заперт здесь.
– Может быть, – сказала она осторожно, – было бы действительно лучше, если бы мы отказались, прежде чем…
– Никогда! – в голосе старшего брата зазвенел металл – так вибрирует дамасский клинок. И как бы в подтверждение своих слов он отошел от окна и исчез в глубине дворца.
– Мы должны подумать, как нам достать свежую воду, – задумчиво сказала Холе, морща лоб. – А еще лучше было бы сразу подыскать новое убежище для Баргаша и его людей.
– Марсель? – неохотно предложила Салима.
Лицо сестры просветлело. Она обхватила лицо Салимы руками и звучно поцеловала в лоб.
– Моя умная маленькая сестренка! Пойдем скорее, надо написать письма! Мы должны предупредить глав других кланов, чтобы боеприпасы и порох доставляли в Марсель. Нам понадобится еще больше припасов…
В спешке нашли какой-то парус, разрезали его на полотнища, и теперь дюжина ловких женских рук проворно сшивали эти полотнища наподобие веревки. Под защитой темноты ее перебросили с крыши Бейт-Или-Тани на крышу соседнего дома и, переправив вниз горшки и кувшины, наполнили их там водой, – а потом вместе с мешками с рисом и мукой, кувшинами с топленым маслом и корзинами с сушеными фруктами тайком отправили в поместье Марсель. Каждый шаг, каждое движенье руки было подобно хождению по лезвию ножа – ведь в любой момент солдаты султана могли что-то заподозрить и открыть ружейный огонь.
– Теперь Баргашу самому нужно тихонько улизнуть из дома, – пробормотала Холе и, подавив зевок от усталости, без сил рухнула на подушку возле младшей сестренки. – Иначе все усилия последних недель будут напрасными.
Только что отправили последний груз – винтовки, которые Холе на всякий случай хранила в доме. Кладовки Бейт-Иль-Тани опустели, а Марсель был снабжен всем необходимым, припасов бы хватило, даже если бы пришлось выстоять более длительную осаду. Все было готово.
Салима уперлась локтями в колени и устало потерла лоб. Напряжение последних дней, тайная ночная суета не оставляли времени на сон и еду. В голове у нее было так легко, легко и пусто, что голова почти кружилась. И все-таки… все-таки…
– Холе, – медленно проговорила она. – Холе, мне кажется, я знаю, как нам все устроить…
Вскоре на узкой улочке перед осажденным домом – после того как стемнело – можно было наблюдать необычное зрелище. С обеих сторон – от Бейт-Иль-Тани и от дома сестер султана начали двигаться две процессии, темные фигуры с ног до головы были закутаны в черные покрывала. Процессию справа возглавляли Холе и Салима, слева – Шамбуа и Фаршу, каждую пару сестер сопровождали женщины из их домов, все были в масках и в шейлах. Черная толпа была темнее только что опустившейся на город ночи, а фонари в руках призрачных фигур делали их еще призрачнее.
– Никому не входить и не выходить, – шепотом приказал Баргаш через проулок шириной едва в два локтя.
Шамбуа и Фаршу, чей городской дом стоял рядом с домом Баргаша и Бейт-Иль-Тани, одновременно выглянули из окна и стали изучать, что происходит перед стенами их домов.
– Интересно, сколько их может быть… – пробормотала Шамбуа, увидев солдат, выстроившихся перед порталом дворца брата, обращенным к морю. Как всегда, сводная сестра Фаршу продолжила ее мысль:
– Наверняка не меньше сотни! – Обе резко втянули в себя воздух.
– У вас достаточно еды? – тихо спросила Холе. Когда появились солдаты, всех сторонников Баргаша, толпившихся перед домом и желавших войти, теперь пропустили. Поскольку по обычаю мужчины не имели права доступа на женскую половину, во всех остальных покоях царила ужасная толкотня.
– Если мы будем расходовать припасы экономно, хватит на несколько недель, – так же шепотом ответил Баргаш. – Только вот с водой плохо, а та, что есть, застоялась и пригодна только для умывания и готовки.
У Салимы, стоящей рядом с Холе у окна в Бейт-Иль-Тани, защемило сердце, когда она подумала о своем маленьком братце Абдуле Азизе, который пришел в гости во дворец Баргаша именно в тот момент, когда солдаты оцепили дом, и теперь тоже был заперт здесь.
– Может быть, – сказала она осторожно, – было бы действительно лучше, если бы мы отказались, прежде чем…
– Никогда! – в голосе старшего брата зазвенел металл – так вибрирует дамасский клинок. И как бы в подтверждение своих слов он отошел от окна и исчез в глубине дворца.
– Мы должны подумать, как нам достать свежую воду, – задумчиво сказала Холе, морща лоб. – А еще лучше было бы сразу подыскать новое убежище для Баргаша и его людей.
– Марсель? – неохотно предложила Салима.
Лицо сестры просветлело. Она обхватила лицо Салимы руками и звучно поцеловала в лоб.
– Моя умная маленькая сестренка! Пойдем скорее, надо написать письма! Мы должны предупредить глав других кланов, чтобы боеприпасы и порох доставляли в Марсель. Нам понадобится еще больше припасов…
В спешке нашли какой-то парус, разрезали его на полотнища, и теперь дюжина ловких женских рук проворно сшивали эти полотнища наподобие веревки. Под защитой темноты ее перебросили с крыши Бейт-Или-Тани на крышу соседнего дома и, переправив вниз горшки и кувшины, наполнили их там водой, – а потом вместе с мешками с рисом и мукой, кувшинами с топленым маслом и корзинами с сушеными фруктами тайком отправили в поместье Марсель. Каждый шаг, каждое движенье руки было подобно хождению по лезвию ножа – ведь в любой момент солдаты султана могли что-то заподозрить и открыть ружейный огонь.
– Теперь Баргашу самому нужно тихонько улизнуть из дома, – пробормотала Холе и, подавив зевок от усталости, без сил рухнула на подушку возле младшей сестренки. – Иначе все усилия последних недель будут напрасными.
Только что отправили последний груз – винтовки, которые Холе на всякий случай хранила в доме. Кладовки Бейт-Иль-Тани опустели, а Марсель был снабжен всем необходимым, припасов бы хватило, даже если бы пришлось выстоять более длительную осаду. Все было готово.
Салима уперлась локтями в колени и устало потерла лоб. Напряжение последних дней, тайная ночная суета не оставляли времени на сон и еду. В голове у нее было так легко, легко и пусто, что голова почти кружилась. И все-таки… все-таки…
– Холе, – медленно проговорила она. – Холе, мне кажется, я знаю, как нам все устроить…
Вскоре на узкой улочке перед осажденным домом – после того как стемнело – можно было наблюдать необычное зрелище. С обеих сторон – от Бейт-Иль-Тани и от дома сестер султана начали двигаться две процессии, темные фигуры с ног до головы были закутаны в черные покрывала. Процессию справа возглавляли Холе и Салима, слева – Шамбуа и Фаршу, каждую пару сестер сопровождали женщины из их домов, все были в масках и в шейлах. Черная толпа была темнее только что опустившейся на город ночи, а фонари в руках призрачных фигур делали их еще призрачнее.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента