Платиновый - это, разумеется, гипербола. На самом деле это был обычный рыжий лесной муравей, причем самка, отобранная из десяткoв подобных в одном из подмосковных муравейников. Отобрана из-за своих чисто женских качеств: высокая, красивая, статная, сильная, как истинная царица! Она и была царицей в том, подмосковном муравейнике. Когда мы ее украсили нашей электронной короной, я так расчувствовался, что сравнил ее с Галей - до того она казалась мне прекрасной. Галя лишь посмеивалась.
Муравьиха была жива и здорова. Папа осторожно вынул ее из коробочки и положил себе на ладонь. Она попробовала своими клешнями его палец на прочность и стала водить антеннами, соображая, куда двигаться дальше. Папа бережно взял ее в кулак и коротко, как бывало в Центральной лаборатории, велел включить весь Комплекс. Этим заведовал я - Комплекс был включен мгновенно. Толик, исполнявший роль еще и помощника в разного рода мелких делах, снял с муравейника защитный конус из хлопчатобумажной материи, предохранявший прозрачный и прочный корпус, внутри которого и был сооружен почти натуральный муравейник, естественно, по специальному проекту. Папа поднес ее к основанию муравейника, где был вход, и, оглядев нас строгим, многозначительным взглядом, выпустил "МУРИКа-3" на волю.
Муравейник, самый натуральный, со всем муравьиным семейством, был модернизирован в нашей лаборатории: изменена геометрия ходов и камер, по основным ходам и в главных камерах были вмонтированы миниатюрные датчики последний визг шпионской технологии. Вся информация выводилась на компьютеры, так что наблюдатель имел возможность каждую секунду видеть на экране все, что происходило внутри муравейника.
Итак, Папа выпустил "МУРИКа-3". Наша супермуравьиха шустро побежала по внутреннему ходу, обнюхивая и метя все на своем пути. По всему было видно, что чувствует она себя здесь уверенно, более того - хозяйкой! Мелкие муравьи-рабы или фуражиры, занятые повседневной работой - перетаскиванием коконов, крупинок пищи, строительных деталей, - уступали ей дорогу. Еще бы, она была раза в два выше их и значительно сильнее. Это шла царица! Но весь фокус заключался в том, что она была второй царицей, пришедшей извне, а внутри, в самой главной камере сидела настоящая, местная царица, отнюдь не уступавшая самозванке ни статью, ни характером, ни желанием властвовать над своими подданными. Не буду томить вас долгими описаниями: сюжет этот был отработан и доведен до совершенства при создании "МУРИКа-2". Борьба за власть - об этом отдельный разговор. Сейчас же - только результат: наша добралась до местной царицы, и не успела та опомниться от столь внезапного визита, как была схвачена нашей поперек узкой талии и перекушена пополам. Конвульсирующие половинки были без всяких сантиментов выброшены из царской камеры в центральный проход, и рабы тотчас утащили их в подземные хранилища - будь ты трижды царицей, но коли не усидела на троне, отправляйся на пищеблок, сгодишься на десерт... Наша же заняла трон и стала править!
Первый этап операции завершился полным триумфом! Наша агентесса внедрилась на самой вершине власти - мониторы продолжали отслеживать выполнение программы "МУРИК-3". Папа дал отмашку - по палаткам и спать!...)
Проснулся я от чьих-то рыданий. У моей койки на коленях стоял Франц. Он буквально выл, обливаясь слезами. Слюни текли в три ручья. Я испугался - что это, такой странный припадок? Захлебываясь от слез и слюны, он бормотал что-то, подвывая при этом. Ни единого слова я понять не мог и, крайне встревоженный, вызвал кнопкой дежурного медбрата.
Герштейн пришел сонный, недовольный. Его толстая нижняя губа презрительно отвисла, очки перекосились, в седых курчавых волосах торчали перья от подушки. Большой салфеткой, которых было понатыкано в палате столько, что можно было подумать, будто это не палата на цвай перзонен, а общественный туалет, он вытер Францу физиономию. С невозмутимостью привыкшей ко всему няньки дал ему высморкаться, чтобы тот смог заговорить. Наконец мы услышали отдельные слова, из коих сложилась картина случившегося. Герштейн, проживший в Германии уже почти семь лет, хорошо говорил по-немецки и, главное, понимал, что говорят ему немцы. С его помощью и я понял, в чем дело. Бедолагу, оказывается, именно сейчас, глубокой ночью, осенило: он вдруг понял, что Джильда его не любит! Он ее любит, а она его - нет! Лишь раздразнивает, балуется с ним только руками, а к себе не пускает! Но ведь он дает ей каждый раз по десять марок! Разве можно так?! Он уже измучился с ней. Пусть доктор прикажет ей! Иначе он начнет жевать простыню! И Франц, в подтверждение серьезности своих угроз, схватил за уголок мою простыню, сунул в рот и принялся с ожесточением жевать.
Герштейн устало смотрел на Франца своими умными, видавшими всякое глазами и выжидал, когда Франц перестанет наконец валять дурака.
- Тяжелый случай, - со вздохом сказал он. - У них - свои проблемы. Несчастный мальчик, хотя я вижу и элементы симуляции...
- Вы считаете, он придуривается? - спросил я со смутной надеждой получить утвердительный ответ. Если бы Герштейн определенно сказал "да", то это его "да" невольно распространилось бы и на меня, дало бы мне хоть какую-то уверенность... Но Герштейн молчал, уставясь косящими глазами куда-то в угол.
- Вам я скажу, - начал он тихим гнусавым голосом. - Сначала я думал, что его скрыли от армии. Какой из него солдат? Но я ошибся. Здесь не принято прятаться от армии, потому что есть возможность пройти альтернативную службу. А главное - этот парнишка ничего не хочет, ни учиться, ни жениться. Полное равнодушие к жизни! Бери его, веди куда хочешь, ему все равно. То, о чем болтает тетя Ильза, по-моему, бред сивой кобылы. На таком коротком промежутке времени расовый отбор не может вызвать деградации. Но массовые психозы, которые пережили в особенно тяжелой форме народы Германии и СССР, не остаются без последствий - близких и дальних. Да вы и сами, по книгам, по фильмам, должны знать, сколько у нас после войны было психопатов, алкоголиков, вообще странных. Франц же для меня пока что тайна, возможно, в детстве у него был психический срыв, возможно, наследственное. Лечить - только активной жизнью, принуждением к действию, чужой волей. Однако никто не хочет им заниматься. Он - "вещь в себе", по Канту. По-своему он не глуп, адекватен, все понимает, но некий жизненный импульс в нем завял на корню. Я пробую свои методы, но о результатах говорить пока рано. Надеюсь на Джильду. Есть сдвиги, но у нее тоже проблемы - муж без работы, болтается на стороне, двое деток.
Герштейн умолк, склонив свою огромную голову с курчавым венчиком седых волос и обширной плешью на макушке.
- Доктор, скажите честно, я - псих?
Он перевел на меня печальные, чуть навыкате глаза, пожал плечами.
- Я ведь вам, кажется, уже говорил, что мы все, абсолютно все, психи. Нормальные живут где-нибудь в глуши, в тайге, у моря-окияна, а мы, горожане, все с приветом. Плоды так называемой цивилизации. Но вы - если и псих, то тихий. С вами можно работать...
- Но если я, как вы говорите, "тихий", почему за мной такая слежка?
Доктор сонно взглянул на меня, поморщился.
- Не переживайте, голубчик, за мной тоже следят, - сказал он с обычной своей ухмылкой.
Я не понял, шутит он или всерьез.
- За вами?! Следят?! - воскликнул я. - Но почему?!
- А как вы думали? Нас, эмигрантов, оставить без надзора? Это было бы глупо с их стороны.
- Кого вы имеете в виду? Кто следит? Немцы или КГБ?
- И те, и другие...
Я замер. Господи, как я раньше этого не понимал! Двойной контроль! Это же элементарно! Я же в своей анкете честно указал все "почтовые ящики", где работал... Доктор, внимательно следивший за мной, утешительно похлопал меня по плечу:
- Ничего, голубчик, вот вернется ваша жена, возьмет вас домой, и всё будет о-кей.
- Доктор, прошу, умоляю, сделайте мне трепанацию черепа, у меня так болит голова! Ведь в Древнем Египте только так и лечили головную боль!
- Но при чем здесь Древний Египет?
- Ну как же, они закрыли луну, наступила тьма египетская, и теперь я египтянин!
- Да, да, - пробормотал доктор, - я забыл. Послушайте, при трепанации может выйти не только головная боль, но и ваша душа. Подумайте об этом. Есть более радикальный способ избавиться от головной боли - гильотина! Вы слышали что-нибудь о судьбе Лавуазье, великого французского химика? Ему в пятьдесят один год отрубили голову, и больше она у него никогда не болела! Лавуазье, ученый до мозга костей, попросил палача, чтобы тот, когда поднимет отсеченную голову, заглянул ему в глаза, а Лавуазье подмигнет ему правым глазом, что, по мнению Лавуазье, стало бы научным открытием, ибо сознание существует какое-то время и в отделенной голове...
Доктор хотел было уйти, но я буквально завопил:
- Ну и что дальше?!
- Палач, опытный гильотинщик, работы прорва, год шел 1794-й, разгул революционного террора, торопливо сказал ученому: никакого открытия, они, то есть отрубленные головы, обкусывают края моей корзины, и мне приходится менять ее каждую неделю! Спокойной ночи!
Герштейн ушел, а я, смятенный рассказом доктора, погрузился в размышления о Лавуазье, душе и не смог заснуть до самого утра. Вспомнил Ивана Алексеевича Бунина: "Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу же была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров, - непременно почему-то комиссаров, - и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все "пожирали друг друга"... Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна... Ах, эти сны про смерть! Какое вообще громадное место занимает смерть в нашем и без того крохотном существовании! А про эти годы и говорить нечего: день и ночь живем в оргии смерти. И все во имя "светлого будущего", которое будто бы должно родиться именно из этого дьявольского мрака..."
(Из секретных записей.
Утро выдалось на редкость ясное и теплое. Байкал утих, Франц спал без задних ног и, как мне показалось, дышал вполне нормально. Вообще его слюни загадка для меня. Возможно, он принимает какие-то препараты, вызывающие обильное слюноотделение. Впрочем, к черту Франца! Сегодня, хотя и не спал всю ночь, такое прекрасное настроение, что, пожалуй, попробую описать всю эту шайку-лейку во главе с генералом Баржуковым, иначе потом будет поздно, тетради и карандаши похитят, единственную радость здесь...
Генерал Жорес Артурович Баржуков был, что называется, "военной косточкой". Его отец, Баржуков-старший, как везучий альпинист, прошел дистанцию от командира роты до командира дивизии еще до войны и чуть было не попал в "райскую группу", но подлый инсульт прервал столь блестящую карьеру, возможно, из-за чрезмерного употребления армянского коньяка.
Хотя и говорят, что люди ничему не учатся, но это не про нашего героя. Жорес Артурович с годами понял, что минные поля для него начинаются после двух бутылок коньяка за одну презентацию, поэтому научился справляться с этой главной трудностью жизни довольно просто и элегантно: вторую бутылку растягивал на следующие сутки. Служба шла удачно: сам - комдив, сын Васька старлей в танковой дивизии, парень лихой, хотя какой "парень" - уже двух пацанов заделал.
Чувствуете, пишу как бы от имени генерала Баржукова Жореса Артуровича, нашего военного шефа и покровителя. Так и продолжу, этак мне более с руки...
Служить можно и даже очень, но не в самой Москве, а при... Главное никаких лишних рапортов, никаких ЧП, никаких изобретений и рацпредложений по улучшению службы - она сама, по Конституции, улучшается день ото дня. Главное, чтобы проблемы проваливались туда же, откуда вылезали. И еще одно: враг, хотя уже и не тот, что был в Папашину бытность кругом, но все же и нынче существует, не дремлет и другим дремать не дает. Но это как раз хорошо: ведь ежели бы не враг или, по-нынешнему, потенциальный противник, вообще никакой жизни не было бы для человека в погонах. Так что кому враг, а кому - добрый Дядя Сэм: пусть живет и процветает, а мы будем догонять и, чем черт не шутит, может, и перегоним кое в чем... И если, не дай бог, враг возьмет да и вдруг исчезнет, беда будет, ох, беда-бедища, придется в срочном порядке врага искать, выдумывать, наконец создавать! Пропаганда-то на что?
Все бы ничего, но заедают мелкие проблемы. Проблема на проблеме! Одно построение чего стоит. Представляете, перед Штабом плац, это в Зоне No1. Как положено, утренние и вечерние построения. Смех и грех: пятьсот голов рядовых, перед ними одиннадцать ванек-взводных и - толпа генералов! Дивизия называется. С клуба тетя Павлинария врубает магнитофон и - па-ашла, родимая: "Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон..." Круг почета по плацу вдарят, пыль столбом, только разгорячатся - "Смирно!" А, спросите, почему? Почему один круг? Что, они уже вспотели? Ну ни за что не догадаетесь - сапог жалко, экономия!
Но главная проблема все же кадровый перекос: куда ни плюнь - генерал! И каждому кабинет предоставь, да еще и с уборщицей, коли денщиков отменили. Говорю, вы что, сами не можете вынести после себя две бумажки за день? Нет, говорят, нельзя, мы - генералы! Но где их взять, этих уборщиц?! В штате не предусмотрены, кто платить будет? Говорят, будем приплачивать. С чего бы этакая щедрость? Секрет прост: уборщицы - молоденькие, как на подбор. Это же какой морально-политический климат станет в дивизии, когда все дни напролет генералитет будет проводить в кабинетах с уборщицами, каждую из которых хоть в кино, хоть в журнал. Жены-то что скажут? А ну как начнутся в дивизии разборки! Не приведи господь! Так что уборщиц запретил специальным приказом под личную подпись, а все кабинеты убирать Павлинарии по совместительству - к пенсии прибавка.
Но все это - присказка, а сказка - впереди. Про то, к чему приставлены, ради чего тянем армейскую лямку, - про ученых и их так называемую науку. Вот наиглавнейшая головная боль! Собрали их сюда с миру по нитке - голому френчик. И правда, какой нынче выдающийся пойдет работать на армию? Только какой-нибудь совсем завалящий, ни "а" ни "бэ" ни по-немецки, ни по-английски, ни по-французски. Те, которые и "а" и "бэ", давно уже за морями, за буграми трудоустроились, коттеджики, виллы, счета в банках, против родного народа вкалывают, вражескую мощь укрепляют. А наши в носу целыми днями колупают, идеи выковыривают, туда же, за бугор метят. Честно-откровенно, им и здесь неплохо, хотя и на "деревянных". Это, конечно, не "зеленые", но с премиальными - жить можно. Невыездные все - вот что их гложет. Капризные, то им достань да выложь в одночасье, другое закажи за бугром. А денежки? Кто платить будет? Но что делать? Крутишься, достаешь, заказываешь - через Москву, конечно. Дорого нашему брату, военному, эти ученые обходятся. Но, правду сказать, если бы их не было, то и нам бы хана, моей Спецдивизии. Мысль правильная, но не совсем глубокая. А глубже - так: не в ученых дело, а дело - в лидерах! Убери которого, и всех ученых вместе с военными, врачами, тетей Павлинарией - всех сдунет в одночасье. Значит, держаться надо за лидеров, а все остальное - пух и тля!
А теперь - самое главное, самое неприятное: проблема с насекомыми.
Насекомое насекомому, конечно, рознь, но мы работаем не с таракашками, не с блошиным-вшиным - только с муравьями! Они, как известно, разные: рыжие, черные, большие, махонькие, лесные, домашние, короче, прорва! Есть еще, конечно, пардон, клопы, тоже науке неизвестно, откуда и как зародились на земле, будто всегда при ней, с самого сотворения. Но с клопами наши ученые никаких дел не имеют. Дома, конечно, давят... А здесь - только с муравьями! Почему, спросите? И не приставайте - военная тайна! И мы тут не какие-нибудь фуксы, чтоб по идейным соображениям все вам выкладывать. Так что про муравьев забудьте, вообще их нету - нету и все! А коли где увидите в расположении дивизии - забрели случайно, мало ли какое насекомое шастает по земле, вот и забрело безо всяких на то инвестиций...
Хотя, если откровенно, в наших же интересах, чтоб сведения просачивались чуть-чуть, как бы поддразнивая потенциального противника, бередя его, чтоб с их стороны отзвук какой-нибудь поиметь, выманить, как у них там с этим делом. Наши ученые, хотя и заморыши, однако доки, любую крошечку раскусят и, чего даже не было, все вызнают из этой крошечки.
Так вот. Конфиденциально и только в один адрес. Совершенно секретно. Особая папка. Из помещения не выносить. Вообще лучше не читать. Кто много читает, рано слепнет - от слез. И родные их - тоже. Ну, это система, такова селяви. И не только у нас - у них такая же похабень.
Тезис первый. Муравей - существо таинственное и загадочное на нашей многострадальной планете. Вроде человека, но совсем не то. Тезис второй. Время. Оно, так сказать, течет, а муравью, в отличие от человека, хоть бы хны, плевал он на время, даже на мильоны лет! А может, вообще на всю катушку, от звонка до звонка, от сотворения до последнего катаклизма, чем ученые пугают нашего брата. Живут себе это муравьи, муравейники в плановом порядке строят, торговые пути тянут, мир во всем мире, дружбу укрепляют. И - никаких тебе ни митингов, ни перекрытий дорог, ни лагерей у Белых Домов, ни пикетов, ни плакатов. Зарплата, пенсия вовремя, пособия на куколок, на матерей-одиночек тоже без задержек. Ни очередей, ни дефицита, ни перебоев с продуктами первой необходимости. И с теплом без проблем. На зиму запечатались и - храпака, вповалку, друг дружку согревают. Всё, как говорится, по уму. Наши книгочеи все мозги напрягают, патриоты тоже, как жизнь обустроить, чтоб без эксплуатации и по справедливости. Классовые там битвы разные, экспроприации, приватизации выдумывают, а хренятина все это, все эти кибуцы, колхозно-навозная уравниловка, всякие там общины, вся эта "толстовщина", мудро разоблаченная еще товарищем Сталиным. Надо л- как у муравьев! Ежели рожден рабом - значит, такая твоя горькая судьбина, таскай по тропке продукцию, получай харчи, жинку и - не вякай! Будешь вякать - секир-башка! Порядок и полное благополучие. Главное никаких проблем! Где ж эти ученые, куда смотрят?! Чем не житуха? Без бомб, без нацменьшинств, которые претендуют. Без олигархов, кровопийц антинародных! Вот с кого жизнь делать! Не с Феликса Эдмундовича, царствие ему небесное, а с товарища МУРАВЬЯ! Это, конечно, сугубо между нами, а то за такие крамольные мысли можно и загреметь с должности, и, между прочим, правильно! Наше дело военное: крепить оборону, стеречь секреты, руководить научными кадрами, чтоб их не заносило, чтобы шли прямо, по намеченной руководством линии. А как линия изгибается - не нашего ума дело...
Наше основное дело - ставить перед учеными задачи: выполнить, перевыполнить, перевыполнить досрочно! Ставить и, естественно, контролировать. И - оберегать от вражеских влияний, дружески оберегать, не орать, не ставить к стенке, руки за спину, - боже упаси! Беречь ученых - дело, как выражался Владимир Ильич, архиважное! Ведь именно они, ученые, призваны придумывать, изобретать, предлагать ноу-хау, которое дало бы возможность здравствующему лидеру править своим народом долго, очень долго, так долго, как только это возможно, и еще дольше, хотя бы чуть-чуть. И править мирно, счастливо, на радость себе, любимому, и народу, осчастливленному согласием лидера править. Чтобы лидер и его генералы могли спокойно, всласть охотиться на своих кабанов, коз, медведей, уток, до упора пить свой коньяк, водку, пиво, виски, играть в свой теннис, карты, гольф, шашки, пересчитывать свои баксы, марки, рубли и в конце концов иметь свои десять-двенадцать часов заслуженного крепкого сна для восстановления растраченных на благо народа сил. Лидер и его генералы вправе ждать от своих ученых соответствующей отдачи - за что же, в противном случае, им отваливают такие бабки?!
И, надо сказать, есть, есть отдача: задействовать муравьев - это, прямо скажем, не каждому по плечу! Огромного, титанического таланта идея!
Вот говорят: евреи, евреи, кругом одни евреи, без евреев наука замрет и вообще жизнь кончится. У меня в Спецдивизии с антисемитизмом полный порядок, нет его и быть не может, потому что мы - интернационалисты! Мы скорей русскому глаз выбьем, чем какое-нибудь нацменьшинство обидим, пусть даже и еврей. Но, при всем уважении, так сказать, к лицам известной нации, и наши тоже не пальцем деланы, тоже способны на разные научные подвиги. К примеру, наш Марэн Флавиевич Бродягин отличился не хуже ваших евреев. Он, конечно, русачок, хотя отчество, честно-откровенно, под ба-альшим вопросом. Но зато - имя: МАР-ЭН! Это же о чем-то говорит! Именно Марэн придумал МУРИКов - Первого, Второго и Третьего! И мы планируем выдвинуть его на Госпремию! Коли заслужил, почему не дать, хоть и Флавиевич. И - заметьте! - на работу к нам принят был безо всякого блата, можно сказать, прямо с улицы, хотя при известных обстоятельствах...)
Все, конец утреннему покою. Закашлялся и проснулся Франц. Пошли сестрички с градусниками, с пилюлями, которые натощак. А вот и за моей персоной пожаловали. Двое рослых санитаров взяли меня под белы ручки, повели на процедуры - мыть, голову наголо брить, укол всадили, на каталку и, уже вздремнувшего, - на томографию или энцефалографию, черт их разберет! Ну, что ж, господа хорошие, ваша взяла, пожалуйста, глядите, любуйтесь моими гениальными извилинами, только внутрь не лезьте, никаких датчиков для контроля за мыслями не втыкайте. С тем и отключился...
В палату вернулся своим ходом. Доктор Матцке после обследования что-то долго с энтузиазмом говорил мне, но я ни черта не понял. Я хорошо понимаю Джильду, когда она гладит меня по бедру, неплохо понимаю продавщиц в магазинах, которые общаются с нашим контингентом медленно, по упрощенной схеме, без грамматического изуверства. А доктор Матцке, как человек весьма интеллигентный и, подозреваю, тоже с большим приветом, распалялся иной раз до такой степени, что, думаю, даже у его немецких коллег были проблемы с пониманием. Понимал его только доктор Герштейн. Вообще они понимали друг друга, можно сказать, с полуслова, независимо от языка общения, хоть на языке африканского племени мумбо-юмбо.
Покачиваясь, я вошел в свою палату и - о, боже! - Франц сидел на моей кровати! Этого еще не хватало! Однако другая мысль пронзила меня: что ему там надо?! Под матрацем тетради, книги, карандаши и письма от Галины, моей жены! Я рявкнул: убирайся! Он тотчас убрался, а я сразу же полез под матрац, проверить, всё ли на месте. Знаю я их гэбэшные штучки! Подсунут под видом слюнявого Франца какого-нибудь Васю или Федю, потом ищи-свищи свои бесценные для истории записи и письма любимой, горячо любимой жены! Давно уже этот якобы больной, якобы Франц вызывал у меня, мягко говоря, подозрения... Странно, но письма, книги, тетради и карандаши были на месте. А Франц, изгнанный на свою кровать, с виноватым видом подал мне конверт, от которого я затрепетал, как листочек под порывом ветра. Письмо было от Гали! Я вырвал конверт из мокрых, обслюнявленных рук Франца и, держась за стены, вышел в коридор. Читать письма от НЕЕ при ком-то я не мог...
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
(Из секретных записей.
Они, видно, чуяли нечто такое в атмосфере, в природе вообще, причем за несколько дней. А может, еще раньше. Они шли из окрестных рощ и лесов, текли поначалу малозаметными струйками, переходили друг по дружке ручьи и реки, перебирались через завалы камней и поваленные деревья. Потом струйки и колонны соединились, и вся эта движущаяся масса, наподобие живого ковра, целеустремленно, со всех сторон, стянулась в одно место - к подножию пирамиды. Тут они остановились - перевести дух, дождаться отставших или замешкавшихся в пути - и, когда их накопилось столько, что они заняли все подножие пирамиды на сотни метров вокруг, словно по команде, пошли на штурм. Они лезли по всем четырем граням пирамиды - слоями, слой по слою, упорно, взбираясь все выше и выше, помогая нижним подтягиваться следом за передовыми. Наконец вся искрошенная, овеянная ветрами тысячелетий вершина была покрыта ими в несколько слоев. Тогда они замерли в ожидании момента, ради которого проделали столь долгий и трудный путь.
И вот он наступил. Уже под вечер на западе, со стороны пустыни, над самым горизонтом сгустилась синяя мгла. Она почернела, стала быстро уплотняться, с каждой минутой приближаясь и меняя форму, пока не превратилась в чудовищных размеров тучу. И вдруг туча закрутилась завертью, белесый мотающийся хоботок потянулся вниз, коснулся земли и в тот же миг почернел от пыли, которую с дикой жадностью стал всасывать в себя. А туча крутилась, раскручивалась все быстрее, все бешенее, таща за собой уже толстую вертящуюся ножку-присосок. Поднялся ураганный ветер. Пыль, песок, мелкая каменная крошка, мусор - все устремилось к этой ножке, которая, как бы танцуя, извивалась, словно отыскивая на земле, что бы еще всосать в эту черную чудовищную воронку и напитать до предела черную вихрем вращающуюся тучу. Наконец туча зависла над пирамидой.
Муравьиха была жива и здорова. Папа осторожно вынул ее из коробочки и положил себе на ладонь. Она попробовала своими клешнями его палец на прочность и стала водить антеннами, соображая, куда двигаться дальше. Папа бережно взял ее в кулак и коротко, как бывало в Центральной лаборатории, велел включить весь Комплекс. Этим заведовал я - Комплекс был включен мгновенно. Толик, исполнявший роль еще и помощника в разного рода мелких делах, снял с муравейника защитный конус из хлопчатобумажной материи, предохранявший прозрачный и прочный корпус, внутри которого и был сооружен почти натуральный муравейник, естественно, по специальному проекту. Папа поднес ее к основанию муравейника, где был вход, и, оглядев нас строгим, многозначительным взглядом, выпустил "МУРИКа-3" на волю.
Муравейник, самый натуральный, со всем муравьиным семейством, был модернизирован в нашей лаборатории: изменена геометрия ходов и камер, по основным ходам и в главных камерах были вмонтированы миниатюрные датчики последний визг шпионской технологии. Вся информация выводилась на компьютеры, так что наблюдатель имел возможность каждую секунду видеть на экране все, что происходило внутри муравейника.
Итак, Папа выпустил "МУРИКа-3". Наша супермуравьиха шустро побежала по внутреннему ходу, обнюхивая и метя все на своем пути. По всему было видно, что чувствует она себя здесь уверенно, более того - хозяйкой! Мелкие муравьи-рабы или фуражиры, занятые повседневной работой - перетаскиванием коконов, крупинок пищи, строительных деталей, - уступали ей дорогу. Еще бы, она была раза в два выше их и значительно сильнее. Это шла царица! Но весь фокус заключался в том, что она была второй царицей, пришедшей извне, а внутри, в самой главной камере сидела настоящая, местная царица, отнюдь не уступавшая самозванке ни статью, ни характером, ни желанием властвовать над своими подданными. Не буду томить вас долгими описаниями: сюжет этот был отработан и доведен до совершенства при создании "МУРИКа-2". Борьба за власть - об этом отдельный разговор. Сейчас же - только результат: наша добралась до местной царицы, и не успела та опомниться от столь внезапного визита, как была схвачена нашей поперек узкой талии и перекушена пополам. Конвульсирующие половинки были без всяких сантиментов выброшены из царской камеры в центральный проход, и рабы тотчас утащили их в подземные хранилища - будь ты трижды царицей, но коли не усидела на троне, отправляйся на пищеблок, сгодишься на десерт... Наша же заняла трон и стала править!
Первый этап операции завершился полным триумфом! Наша агентесса внедрилась на самой вершине власти - мониторы продолжали отслеживать выполнение программы "МУРИК-3". Папа дал отмашку - по палаткам и спать!...)
Проснулся я от чьих-то рыданий. У моей койки на коленях стоял Франц. Он буквально выл, обливаясь слезами. Слюни текли в три ручья. Я испугался - что это, такой странный припадок? Захлебываясь от слез и слюны, он бормотал что-то, подвывая при этом. Ни единого слова я понять не мог и, крайне встревоженный, вызвал кнопкой дежурного медбрата.
Герштейн пришел сонный, недовольный. Его толстая нижняя губа презрительно отвисла, очки перекосились, в седых курчавых волосах торчали перья от подушки. Большой салфеткой, которых было понатыкано в палате столько, что можно было подумать, будто это не палата на цвай перзонен, а общественный туалет, он вытер Францу физиономию. С невозмутимостью привыкшей ко всему няньки дал ему высморкаться, чтобы тот смог заговорить. Наконец мы услышали отдельные слова, из коих сложилась картина случившегося. Герштейн, проживший в Германии уже почти семь лет, хорошо говорил по-немецки и, главное, понимал, что говорят ему немцы. С его помощью и я понял, в чем дело. Бедолагу, оказывается, именно сейчас, глубокой ночью, осенило: он вдруг понял, что Джильда его не любит! Он ее любит, а она его - нет! Лишь раздразнивает, балуется с ним только руками, а к себе не пускает! Но ведь он дает ей каждый раз по десять марок! Разве можно так?! Он уже измучился с ней. Пусть доктор прикажет ей! Иначе он начнет жевать простыню! И Франц, в подтверждение серьезности своих угроз, схватил за уголок мою простыню, сунул в рот и принялся с ожесточением жевать.
Герштейн устало смотрел на Франца своими умными, видавшими всякое глазами и выжидал, когда Франц перестанет наконец валять дурака.
- Тяжелый случай, - со вздохом сказал он. - У них - свои проблемы. Несчастный мальчик, хотя я вижу и элементы симуляции...
- Вы считаете, он придуривается? - спросил я со смутной надеждой получить утвердительный ответ. Если бы Герштейн определенно сказал "да", то это его "да" невольно распространилось бы и на меня, дало бы мне хоть какую-то уверенность... Но Герштейн молчал, уставясь косящими глазами куда-то в угол.
- Вам я скажу, - начал он тихим гнусавым голосом. - Сначала я думал, что его скрыли от армии. Какой из него солдат? Но я ошибся. Здесь не принято прятаться от армии, потому что есть возможность пройти альтернативную службу. А главное - этот парнишка ничего не хочет, ни учиться, ни жениться. Полное равнодушие к жизни! Бери его, веди куда хочешь, ему все равно. То, о чем болтает тетя Ильза, по-моему, бред сивой кобылы. На таком коротком промежутке времени расовый отбор не может вызвать деградации. Но массовые психозы, которые пережили в особенно тяжелой форме народы Германии и СССР, не остаются без последствий - близких и дальних. Да вы и сами, по книгам, по фильмам, должны знать, сколько у нас после войны было психопатов, алкоголиков, вообще странных. Франц же для меня пока что тайна, возможно, в детстве у него был психический срыв, возможно, наследственное. Лечить - только активной жизнью, принуждением к действию, чужой волей. Однако никто не хочет им заниматься. Он - "вещь в себе", по Канту. По-своему он не глуп, адекватен, все понимает, но некий жизненный импульс в нем завял на корню. Я пробую свои методы, но о результатах говорить пока рано. Надеюсь на Джильду. Есть сдвиги, но у нее тоже проблемы - муж без работы, болтается на стороне, двое деток.
Герштейн умолк, склонив свою огромную голову с курчавым венчиком седых волос и обширной плешью на макушке.
- Доктор, скажите честно, я - псих?
Он перевел на меня печальные, чуть навыкате глаза, пожал плечами.
- Я ведь вам, кажется, уже говорил, что мы все, абсолютно все, психи. Нормальные живут где-нибудь в глуши, в тайге, у моря-окияна, а мы, горожане, все с приветом. Плоды так называемой цивилизации. Но вы - если и псих, то тихий. С вами можно работать...
- Но если я, как вы говорите, "тихий", почему за мной такая слежка?
Доктор сонно взглянул на меня, поморщился.
- Не переживайте, голубчик, за мной тоже следят, - сказал он с обычной своей ухмылкой.
Я не понял, шутит он или всерьез.
- За вами?! Следят?! - воскликнул я. - Но почему?!
- А как вы думали? Нас, эмигрантов, оставить без надзора? Это было бы глупо с их стороны.
- Кого вы имеете в виду? Кто следит? Немцы или КГБ?
- И те, и другие...
Я замер. Господи, как я раньше этого не понимал! Двойной контроль! Это же элементарно! Я же в своей анкете честно указал все "почтовые ящики", где работал... Доктор, внимательно следивший за мной, утешительно похлопал меня по плечу:
- Ничего, голубчик, вот вернется ваша жена, возьмет вас домой, и всё будет о-кей.
- Доктор, прошу, умоляю, сделайте мне трепанацию черепа, у меня так болит голова! Ведь в Древнем Египте только так и лечили головную боль!
- Но при чем здесь Древний Египет?
- Ну как же, они закрыли луну, наступила тьма египетская, и теперь я египтянин!
- Да, да, - пробормотал доктор, - я забыл. Послушайте, при трепанации может выйти не только головная боль, но и ваша душа. Подумайте об этом. Есть более радикальный способ избавиться от головной боли - гильотина! Вы слышали что-нибудь о судьбе Лавуазье, великого французского химика? Ему в пятьдесят один год отрубили голову, и больше она у него никогда не болела! Лавуазье, ученый до мозга костей, попросил палача, чтобы тот, когда поднимет отсеченную голову, заглянул ему в глаза, а Лавуазье подмигнет ему правым глазом, что, по мнению Лавуазье, стало бы научным открытием, ибо сознание существует какое-то время и в отделенной голове...
Доктор хотел было уйти, но я буквально завопил:
- Ну и что дальше?!
- Палач, опытный гильотинщик, работы прорва, год шел 1794-й, разгул революционного террора, торопливо сказал ученому: никакого открытия, они, то есть отрубленные головы, обкусывают края моей корзины, и мне приходится менять ее каждую неделю! Спокойной ночи!
Герштейн ушел, а я, смятенный рассказом доктора, погрузился в размышления о Лавуазье, душе и не смог заснуть до самого утра. Вспомнил Ивана Алексеевича Бунина: "Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу же была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров, - непременно почему-то комиссаров, - и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли, как грибы, и все "пожирали друг друга"... Все это повторяется потому прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна... Ах, эти сны про смерть! Какое вообще громадное место занимает смерть в нашем и без того крохотном существовании! А про эти годы и говорить нечего: день и ночь живем в оргии смерти. И все во имя "светлого будущего", которое будто бы должно родиться именно из этого дьявольского мрака..."
(Из секретных записей.
Утро выдалось на редкость ясное и теплое. Байкал утих, Франц спал без задних ног и, как мне показалось, дышал вполне нормально. Вообще его слюни загадка для меня. Возможно, он принимает какие-то препараты, вызывающие обильное слюноотделение. Впрочем, к черту Франца! Сегодня, хотя и не спал всю ночь, такое прекрасное настроение, что, пожалуй, попробую описать всю эту шайку-лейку во главе с генералом Баржуковым, иначе потом будет поздно, тетради и карандаши похитят, единственную радость здесь...
Генерал Жорес Артурович Баржуков был, что называется, "военной косточкой". Его отец, Баржуков-старший, как везучий альпинист, прошел дистанцию от командира роты до командира дивизии еще до войны и чуть было не попал в "райскую группу", но подлый инсульт прервал столь блестящую карьеру, возможно, из-за чрезмерного употребления армянского коньяка.
Хотя и говорят, что люди ничему не учатся, но это не про нашего героя. Жорес Артурович с годами понял, что минные поля для него начинаются после двух бутылок коньяка за одну презентацию, поэтому научился справляться с этой главной трудностью жизни довольно просто и элегантно: вторую бутылку растягивал на следующие сутки. Служба шла удачно: сам - комдив, сын Васька старлей в танковой дивизии, парень лихой, хотя какой "парень" - уже двух пацанов заделал.
Чувствуете, пишу как бы от имени генерала Баржукова Жореса Артуровича, нашего военного шефа и покровителя. Так и продолжу, этак мне более с руки...
Служить можно и даже очень, но не в самой Москве, а при... Главное никаких лишних рапортов, никаких ЧП, никаких изобретений и рацпредложений по улучшению службы - она сама, по Конституции, улучшается день ото дня. Главное, чтобы проблемы проваливались туда же, откуда вылезали. И еще одно: враг, хотя уже и не тот, что был в Папашину бытность кругом, но все же и нынче существует, не дремлет и другим дремать не дает. Но это как раз хорошо: ведь ежели бы не враг или, по-нынешнему, потенциальный противник, вообще никакой жизни не было бы для человека в погонах. Так что кому враг, а кому - добрый Дядя Сэм: пусть живет и процветает, а мы будем догонять и, чем черт не шутит, может, и перегоним кое в чем... И если, не дай бог, враг возьмет да и вдруг исчезнет, беда будет, ох, беда-бедища, придется в срочном порядке врага искать, выдумывать, наконец создавать! Пропаганда-то на что?
Все бы ничего, но заедают мелкие проблемы. Проблема на проблеме! Одно построение чего стоит. Представляете, перед Штабом плац, это в Зоне No1. Как положено, утренние и вечерние построения. Смех и грех: пятьсот голов рядовых, перед ними одиннадцать ванек-взводных и - толпа генералов! Дивизия называется. С клуба тетя Павлинария врубает магнитофон и - па-ашла, родимая: "Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон..." Круг почета по плацу вдарят, пыль столбом, только разгорячатся - "Смирно!" А, спросите, почему? Почему один круг? Что, они уже вспотели? Ну ни за что не догадаетесь - сапог жалко, экономия!
Но главная проблема все же кадровый перекос: куда ни плюнь - генерал! И каждому кабинет предоставь, да еще и с уборщицей, коли денщиков отменили. Говорю, вы что, сами не можете вынести после себя две бумажки за день? Нет, говорят, нельзя, мы - генералы! Но где их взять, этих уборщиц?! В штате не предусмотрены, кто платить будет? Говорят, будем приплачивать. С чего бы этакая щедрость? Секрет прост: уборщицы - молоденькие, как на подбор. Это же какой морально-политический климат станет в дивизии, когда все дни напролет генералитет будет проводить в кабинетах с уборщицами, каждую из которых хоть в кино, хоть в журнал. Жены-то что скажут? А ну как начнутся в дивизии разборки! Не приведи господь! Так что уборщиц запретил специальным приказом под личную подпись, а все кабинеты убирать Павлинарии по совместительству - к пенсии прибавка.
Но все это - присказка, а сказка - впереди. Про то, к чему приставлены, ради чего тянем армейскую лямку, - про ученых и их так называемую науку. Вот наиглавнейшая головная боль! Собрали их сюда с миру по нитке - голому френчик. И правда, какой нынче выдающийся пойдет работать на армию? Только какой-нибудь совсем завалящий, ни "а" ни "бэ" ни по-немецки, ни по-английски, ни по-французски. Те, которые и "а" и "бэ", давно уже за морями, за буграми трудоустроились, коттеджики, виллы, счета в банках, против родного народа вкалывают, вражескую мощь укрепляют. А наши в носу целыми днями колупают, идеи выковыривают, туда же, за бугор метят. Честно-откровенно, им и здесь неплохо, хотя и на "деревянных". Это, конечно, не "зеленые", но с премиальными - жить можно. Невыездные все - вот что их гложет. Капризные, то им достань да выложь в одночасье, другое закажи за бугром. А денежки? Кто платить будет? Но что делать? Крутишься, достаешь, заказываешь - через Москву, конечно. Дорого нашему брату, военному, эти ученые обходятся. Но, правду сказать, если бы их не было, то и нам бы хана, моей Спецдивизии. Мысль правильная, но не совсем глубокая. А глубже - так: не в ученых дело, а дело - в лидерах! Убери которого, и всех ученых вместе с военными, врачами, тетей Павлинарией - всех сдунет в одночасье. Значит, держаться надо за лидеров, а все остальное - пух и тля!
А теперь - самое главное, самое неприятное: проблема с насекомыми.
Насекомое насекомому, конечно, рознь, но мы работаем не с таракашками, не с блошиным-вшиным - только с муравьями! Они, как известно, разные: рыжие, черные, большие, махонькие, лесные, домашние, короче, прорва! Есть еще, конечно, пардон, клопы, тоже науке неизвестно, откуда и как зародились на земле, будто всегда при ней, с самого сотворения. Но с клопами наши ученые никаких дел не имеют. Дома, конечно, давят... А здесь - только с муравьями! Почему, спросите? И не приставайте - военная тайна! И мы тут не какие-нибудь фуксы, чтоб по идейным соображениям все вам выкладывать. Так что про муравьев забудьте, вообще их нету - нету и все! А коли где увидите в расположении дивизии - забрели случайно, мало ли какое насекомое шастает по земле, вот и забрело безо всяких на то инвестиций...
Хотя, если откровенно, в наших же интересах, чтоб сведения просачивались чуть-чуть, как бы поддразнивая потенциального противника, бередя его, чтоб с их стороны отзвук какой-нибудь поиметь, выманить, как у них там с этим делом. Наши ученые, хотя и заморыши, однако доки, любую крошечку раскусят и, чего даже не было, все вызнают из этой крошечки.
Так вот. Конфиденциально и только в один адрес. Совершенно секретно. Особая папка. Из помещения не выносить. Вообще лучше не читать. Кто много читает, рано слепнет - от слез. И родные их - тоже. Ну, это система, такова селяви. И не только у нас - у них такая же похабень.
Тезис первый. Муравей - существо таинственное и загадочное на нашей многострадальной планете. Вроде человека, но совсем не то. Тезис второй. Время. Оно, так сказать, течет, а муравью, в отличие от человека, хоть бы хны, плевал он на время, даже на мильоны лет! А может, вообще на всю катушку, от звонка до звонка, от сотворения до последнего катаклизма, чем ученые пугают нашего брата. Живут себе это муравьи, муравейники в плановом порядке строят, торговые пути тянут, мир во всем мире, дружбу укрепляют. И - никаких тебе ни митингов, ни перекрытий дорог, ни лагерей у Белых Домов, ни пикетов, ни плакатов. Зарплата, пенсия вовремя, пособия на куколок, на матерей-одиночек тоже без задержек. Ни очередей, ни дефицита, ни перебоев с продуктами первой необходимости. И с теплом без проблем. На зиму запечатались и - храпака, вповалку, друг дружку согревают. Всё, как говорится, по уму. Наши книгочеи все мозги напрягают, патриоты тоже, как жизнь обустроить, чтоб без эксплуатации и по справедливости. Классовые там битвы разные, экспроприации, приватизации выдумывают, а хренятина все это, все эти кибуцы, колхозно-навозная уравниловка, всякие там общины, вся эта "толстовщина", мудро разоблаченная еще товарищем Сталиным. Надо л- как у муравьев! Ежели рожден рабом - значит, такая твоя горькая судьбина, таскай по тропке продукцию, получай харчи, жинку и - не вякай! Будешь вякать - секир-башка! Порядок и полное благополучие. Главное никаких проблем! Где ж эти ученые, куда смотрят?! Чем не житуха? Без бомб, без нацменьшинств, которые претендуют. Без олигархов, кровопийц антинародных! Вот с кого жизнь делать! Не с Феликса Эдмундовича, царствие ему небесное, а с товарища МУРАВЬЯ! Это, конечно, сугубо между нами, а то за такие крамольные мысли можно и загреметь с должности, и, между прочим, правильно! Наше дело военное: крепить оборону, стеречь секреты, руководить научными кадрами, чтоб их не заносило, чтобы шли прямо, по намеченной руководством линии. А как линия изгибается - не нашего ума дело...
Наше основное дело - ставить перед учеными задачи: выполнить, перевыполнить, перевыполнить досрочно! Ставить и, естественно, контролировать. И - оберегать от вражеских влияний, дружески оберегать, не орать, не ставить к стенке, руки за спину, - боже упаси! Беречь ученых - дело, как выражался Владимир Ильич, архиважное! Ведь именно они, ученые, призваны придумывать, изобретать, предлагать ноу-хау, которое дало бы возможность здравствующему лидеру править своим народом долго, очень долго, так долго, как только это возможно, и еще дольше, хотя бы чуть-чуть. И править мирно, счастливо, на радость себе, любимому, и народу, осчастливленному согласием лидера править. Чтобы лидер и его генералы могли спокойно, всласть охотиться на своих кабанов, коз, медведей, уток, до упора пить свой коньяк, водку, пиво, виски, играть в свой теннис, карты, гольф, шашки, пересчитывать свои баксы, марки, рубли и в конце концов иметь свои десять-двенадцать часов заслуженного крепкого сна для восстановления растраченных на благо народа сил. Лидер и его генералы вправе ждать от своих ученых соответствующей отдачи - за что же, в противном случае, им отваливают такие бабки?!
И, надо сказать, есть, есть отдача: задействовать муравьев - это, прямо скажем, не каждому по плечу! Огромного, титанического таланта идея!
Вот говорят: евреи, евреи, кругом одни евреи, без евреев наука замрет и вообще жизнь кончится. У меня в Спецдивизии с антисемитизмом полный порядок, нет его и быть не может, потому что мы - интернационалисты! Мы скорей русскому глаз выбьем, чем какое-нибудь нацменьшинство обидим, пусть даже и еврей. Но, при всем уважении, так сказать, к лицам известной нации, и наши тоже не пальцем деланы, тоже способны на разные научные подвиги. К примеру, наш Марэн Флавиевич Бродягин отличился не хуже ваших евреев. Он, конечно, русачок, хотя отчество, честно-откровенно, под ба-альшим вопросом. Но зато - имя: МАР-ЭН! Это же о чем-то говорит! Именно Марэн придумал МУРИКов - Первого, Второго и Третьего! И мы планируем выдвинуть его на Госпремию! Коли заслужил, почему не дать, хоть и Флавиевич. И - заметьте! - на работу к нам принят был безо всякого блата, можно сказать, прямо с улицы, хотя при известных обстоятельствах...)
Все, конец утреннему покою. Закашлялся и проснулся Франц. Пошли сестрички с градусниками, с пилюлями, которые натощак. А вот и за моей персоной пожаловали. Двое рослых санитаров взяли меня под белы ручки, повели на процедуры - мыть, голову наголо брить, укол всадили, на каталку и, уже вздремнувшего, - на томографию или энцефалографию, черт их разберет! Ну, что ж, господа хорошие, ваша взяла, пожалуйста, глядите, любуйтесь моими гениальными извилинами, только внутрь не лезьте, никаких датчиков для контроля за мыслями не втыкайте. С тем и отключился...
В палату вернулся своим ходом. Доктор Матцке после обследования что-то долго с энтузиазмом говорил мне, но я ни черта не понял. Я хорошо понимаю Джильду, когда она гладит меня по бедру, неплохо понимаю продавщиц в магазинах, которые общаются с нашим контингентом медленно, по упрощенной схеме, без грамматического изуверства. А доктор Матцке, как человек весьма интеллигентный и, подозреваю, тоже с большим приветом, распалялся иной раз до такой степени, что, думаю, даже у его немецких коллег были проблемы с пониманием. Понимал его только доктор Герштейн. Вообще они понимали друг друга, можно сказать, с полуслова, независимо от языка общения, хоть на языке африканского племени мумбо-юмбо.
Покачиваясь, я вошел в свою палату и - о, боже! - Франц сидел на моей кровати! Этого еще не хватало! Однако другая мысль пронзила меня: что ему там надо?! Под матрацем тетради, книги, карандаши и письма от Галины, моей жены! Я рявкнул: убирайся! Он тотчас убрался, а я сразу же полез под матрац, проверить, всё ли на месте. Знаю я их гэбэшные штучки! Подсунут под видом слюнявого Франца какого-нибудь Васю или Федю, потом ищи-свищи свои бесценные для истории записи и письма любимой, горячо любимой жены! Давно уже этот якобы больной, якобы Франц вызывал у меня, мягко говоря, подозрения... Странно, но письма, книги, тетради и карандаши были на месте. А Франц, изгнанный на свою кровать, с виноватым видом подал мне конверт, от которого я затрепетал, как листочек под порывом ветра. Письмо было от Гали! Я вырвал конверт из мокрых, обслюнявленных рук Франца и, держась за стены, вышел в коридор. Читать письма от НЕЕ при ком-то я не мог...
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
(Из секретных записей.
Они, видно, чуяли нечто такое в атмосфере, в природе вообще, причем за несколько дней. А может, еще раньше. Они шли из окрестных рощ и лесов, текли поначалу малозаметными струйками, переходили друг по дружке ручьи и реки, перебирались через завалы камней и поваленные деревья. Потом струйки и колонны соединились, и вся эта движущаяся масса, наподобие живого ковра, целеустремленно, со всех сторон, стянулась в одно место - к подножию пирамиды. Тут они остановились - перевести дух, дождаться отставших или замешкавшихся в пути - и, когда их накопилось столько, что они заняли все подножие пирамиды на сотни метров вокруг, словно по команде, пошли на штурм. Они лезли по всем четырем граням пирамиды - слоями, слой по слою, упорно, взбираясь все выше и выше, помогая нижним подтягиваться следом за передовыми. Наконец вся искрошенная, овеянная ветрами тысячелетий вершина была покрыта ими в несколько слоев. Тогда они замерли в ожидании момента, ради которого проделали столь долгий и трудный путь.
И вот он наступил. Уже под вечер на западе, со стороны пустыни, над самым горизонтом сгустилась синяя мгла. Она почернела, стала быстро уплотняться, с каждой минутой приближаясь и меняя форму, пока не превратилась в чудовищных размеров тучу. И вдруг туча закрутилась завертью, белесый мотающийся хоботок потянулся вниз, коснулся земли и в тот же миг почернел от пыли, которую с дикой жадностью стал всасывать в себя. А туча крутилась, раскручивалась все быстрее, все бешенее, таща за собой уже толстую вертящуюся ножку-присосок. Поднялся ураганный ветер. Пыль, песок, мелкая каменная крошка, мусор - все устремилось к этой ножке, которая, как бы танцуя, извивалась, словно отыскивая на земле, что бы еще всосать в эту черную чудовищную воронку и напитать до предела черную вихрем вращающуюся тучу. Наконец туча зависла над пирамидой.