Проблема состояла лишь в том, что у Синякова совершенно не было средств. Существовал он на мизерное пособие, выплачиваемое какой-то подозрительной фирмой, скрывавшейся под вывеской общественного фонда помощи ветеранам спорта, а на самом деле торговавшей контрабандными сигаретами и фальшивой водкой.
   Конечно, денег можно было попросить у Нелки, но после того, что случилось сегодня, он не стал бы унижаться перед ней даже под угрозой немедленной кастрации. Знакомых с тугими кошельками у Синякова отродясь не водилось, да и времени на всякие финансовые операции не оставалось, ведь у него обязательно потребовали бы залог, надежное поручительство, нотариально заверенный договор и еще какую-нибудь подобную фигню. Оставалось только одно – воспользоваться обширными, хотя и не совсем безобидными связями Стрекопытова.
   А тот, легкий на помине, уже маячил в дверях.
   – Ты прости меня, – с порога заявил он. – Я полбанки по дороге прикончил. Подругу встретил. Клавку Метлу, ты же ее знаешь.
   – Это которая лысая? – машинально поинтересовался Синяков.
   – Нет, которая на протезе. Народная артистка. На углу у пивного ларька поет. «Полосатая рубашка, полосатые штаны, привязались ко мне парни, покажи да покажи…»
   Ужин был сервирован на том самом табурете, где еще совсем недавно сидела Нелка. Разрезая деревянной линейкой ливерную колбасу (после недавней кухонной драки участковый Дрозд изъял из квартиры все ножи), Стрекопытов как бы между прочим поинтересовался:
   – Что это за краля к тебе наведывалась? На порядочную не похожа, но шалавой тоже не назовешь.
   – Жена моя, – нехотя признался Синяков. – Бывшая… Ну, поехали!
   – За ваше уважение! – Это был любимый, но отнюдь не единственный тост Стрекопытова.
   Сам он пил из серебряной церковной чарки, опять же найденной на помойке, а в распоряжение квартиранта предоставил хрустальный бокал с фирменной гравировкой парижского ресторана «Корона».
   – Неприятности у меня, – сказал Синяков после третьего захода. – Сын в беду попал. Судить его будут. Телеграмма пришла. На, прочти.
   – Ни-ни, – замахал руками Стрекопытов. – Лучше на словах расскажи. Сам знаешь, какой я читатель, особенно ежели под мухой…
   Тут хозяин квартиры был абсолютно прав и в чем-то даже самокритичен. Выпив, он начинал медленно, но верно регрессировать, а проще говоря, терять человеческий облик – переставал пользоваться какими-либо столовыми приборами, абсолютно не разбирал как печатные, так и рукописные тексты (за исключением тех, что имелись на винно-водочных этикетках), забывал все, касающееся абстрактных понятий, и подозрительно косился на бытовые приборы, хоть немногим более сложные, чем штопор или электророзетка.
   Зато при всем при этом Стрекопытов как бы в виде компенсации приобретал обезьянью ловкость (вкупе с обезьяньими ужимками), звериную интуицию и какую-то совершенно невероятную атавистическую память, проблески которой не раз ставили Синякова в тупик.
   После первой бутылки он обычно садился на корточки, а после второй, случалось, и на четвереньки становился.
   Впрочем, все это было еще впереди, а покуда Стрекопытов окружающую действительность воспринимал вполне адекватно, рассуждал здраво и кильку из консервной банки брал не рукой, а все той же линейкой. Выслушав Димкино послание, он глубокомысленно заявил:
   – Случай тяжелый, но не смертельный. Бывает и хуже. Жаль, конечно, что он статью свою не сообщил… Ну ничего, если в зону загремит, я туда соответствующую маляву[1] организую. Чтобы, значит, не обижали парня и на хорошее место пристроили. Хлеборезом, там, или сантехником… Но если его на дизель упекут, тут я пас. С вояками отродясь никаких дел не водил…
   – Что такое дизель? – не понял Синяков, благодаря спортивным успехам в свое время сумевший от армии увильнуть.
   – Дисциплинарный батальон, – охотно объяснил Стрекопытов. – Место пребывания военнослужащих, наказанных за воинские преступления, а также за любые другие преступления, влекущие за собой лишение свободы на срок не более двух лет. По старому кодексу это была в основном статья двести сорок пятая и двести пятидесятая, а теперь даже и не знаю. Кстати говоря, отбытие наказания в дисбате судимости не порождает. Просекаешь?
   – Просекаю… – пробормотал Синяков, пораженный эрудицией своего собеседника. – Ты что, весь кодекс наизусть помнишь?
   – Уголовный наизусть, а уголовно-процессуальный и административный только частично, – скромно признался Стрекопытов.
   – В дальнейшем буду рассчитывать на твою помощь… А теперь объясняю суть дела. Сам понимаешь, мне нужно обязательно присутствовать на суде.
   – Святое дело, – кивнул Стрекопытов.
   – Но тут есть одна загвоздочка. В настоящий момент не имею при себе наличности. Даже билет не на что купить. А ведь, наверно, еще и на адвоката придется тратиться.
   – Это хуже, – согласился Стрекопытов. – Как говорится, были бы денежки, так и ума не надо. Нынче без них, родимых, даже в сортир не сунешься… А далеко тебе добираться?
   – Не близко.
   – В какую хоть сторону?
   – На запад… А какая разница?
   – Разница есть. На западе все дороже. В Караганде, к примеру, доза «дури» одну цену имеет, а в Риге – совсем другую. Просекаешь?
   – Просекаю… – повторил вконец обескураженный Синяков. – Так как же насчет денег? Ты меня не выручишь? Я бы отдал потом…
   – Вопрос сложный. – Стрекопытов покосился на свои хоть и допотопные, но безотказные часы, имевшие на задней крышке дарственную надпись: «Лейтенанту НКВД Гробовому И. И. за успехи в боевой и политической подготовке, а также в связи с переходом на вышестоящую должность».
   – Я понимаю, что сложный, – Синяков по справедливости разделил оставшуюся водку. – Иначе бы я к тебе обращаться не стал.
   – Так, надо подумать… – Стрекопытов засунул в нос указательный палец, что у него означало крайнюю степень сосредоточенности. – Деньги, конечно, нужны в валюте?
   – Даже не знаю… – пожал плечами Синяков. – Думаю, не обязательно.
   – Не скажи… В дальней дороге все может случиться. Еще неизвестно, куда тебя занесет. А доллар, он и в Африке доллар.
   – Согласен, – сказал Синяков, раньше видевший эти самые доллары разве что в чужих руках.
   – Поэтому всякие там магазины и ларьки исключаются… – Стрекопытов уходил в стихию размышлений все глубже, словно в болотную топь погружался. – В ближайшие обменники соваться не стоит. Там меня в лицо знают, да и охрана нынче сплошь с автоматами… Сберкасса возле «Ромашки» через полчаса закрывается… А в той, что возле «Бомбея», уже инкассаторы успели побывать… Что нам остается? Остается какой-нибудь нехилый коммерсант, который всегда при себе бабки имеет…
   – Только попрошу без уголовщины! – взволновался Синяков. – А не то я с сыном не в зале суда, а натурально в зоне встречусь.
   – При чем здесь уголовщина? – искренне удивился Стрекопытов. – Если коммерсанта хорошенько прижать, он нам деньги сам отдаст. По доброй воле. Как бы спонсирует. От штуки баксов ему не убудет.
   – Ты про охрану не забывай, – напомнил Синяков. – Как мы с ней справимся?
   – Мы-то? – еще больше удивился Стрекопытов. – Запросто! Это же не вологодский конвой. Подумаешь, сопляки мохнорылые. Качки зачухованные. Да я их так пугну, что сразу уссутся.
   – Нет, придумай что-нибудь другое, – замотал головой Синяков. – В долг попроси. Пусть даже с процентами. Ты же местную публику знаешь.
   – Даже очень хорошо. Потому и в долг никогда не прошу.
   – Что же делать?
   – Ладно… Есть один способ. Приличные туфли у тебя имеются?
   – Только вот эти, что на мне. – Ни босиком, ни даже в тапочках Синяков по квартире Стрекопытова передвигаться не рисковал (и на осколок стекла, и на гвоздь, и на чахоточный плевок можно было нарваться). – А туфли-то зачем? За них много не дадут.
   – Чудак ты в самом деле. Без туфлей в казино не пускают, – просветил квартиранта Стрекопытов, сам обычно носивший разномастную обувь. В настоящий момент, например, на его правой ноге красовалась почти новая кроссовка «Найк», а на левой – стоптанный войлочный ботинок.
   – Неужели ты в казино пойдешь? – Изумлению Синякова не было предела. – А в какое?
   – Там видно будет. Сначала разузнаю, где ставки повыше и банк побогаче… Ты пока разувайся.
   – Может, заодно и костюм мой наденешь? Вполне еще приличный.
   – Сойдет и так… – Стрекопытов сосредоточенно примерял чужие туфли, смотревшиеся на нем, как на клоуне. – Размер, поди, сорок пятый?
   – Сорок четвертый.
   – А я сорок первый ношу… Ничего, на шерстяной носок пойдет… Вот только удирать в таких лыжах несподручно. Если что, я их сброшу, ладно?
   – Бросай, – со вздохом разрешил Синяков. – Все равно у них подошвы до дыр протертые.
   – Ну ладно, жди. Часа через полтора вернусь.
   – Желаю удачи.
   – Во-во! – саркастически хохотнул Стрекопытов. – Ты мне еще здоровья пожелай. В казино за удачей ходить то же самое, что в суд за справедливостью.

Глава 2

   Хотя Стрекопытов вернулся в точно обещанное время, Синяков успел изрядно переволноваться.
   В затею с казино он абсолютно не верил. Неверие это базировалось на личном опыте, приобретенном в крымских санаториях, интуристовских гостиницах и скорых поездах, на печальной судьбе знакомых, рискнувших принять участие в одной из многочисленных уличных лотерей, и на произведениях литературных классиков, спускавших за игорным столом не только драгоценности своих невест, но и собственные гениальные рукописи.
   Однако, судя по всему, Стрекопытов находился с фортуной совсем в других взаимоотношениях. Ни слова не говоря, он выложил на кухонный стол гору никогда не виданных здесь деликатесов – икру, красную рыбу, сервелат, копченую курицу, оливки, а вдобавок еще выставил две литровые водочные бутыли, на этикетках которых медалей имелось не меньше, чем на груди у самого бравого из генсеков.
   – Это чтобы твой отъезд отметить, – как о чем-то само собой разумеющемся сообщил он и, предваряя немой вопрос Синякова, извлек из шерстяного носка пять новеньких стодолларовых бумажек.
   – Ну спасибо, – пробормотал тот. – Век не забуду…
   – Извини, больше не получилось. День сегодня неудачный. Это я еще с утра понял, когда бутылки собирал. Пятьдесят штук всего вышло. Из них половина «бомбы». А такие нынче попробуй сдай.
   – Честно сказать, не ожидал даже, – признался Синяков. – На рулетке играл?
   – Еще чего! Я только в картишки. Тут дело верное. Местных банкометов их ремеслу те фраера учили, которых я еще при развитом социализме до нитки раздевал. Они против меня, как «Шинник» против «Ювентуса».
   – Зачем же ты тогда по помойкам шатаешься, если за один вечер можешь такие деньги настрогать?
   – А на фига мне они? – пожал плечами Стрекопытов. – Имел я уж деньги. Да еще какие. И горя с ними хлебнул, и счастья. Хватит. Ну что, спрашивается, мне сейчас от жизни надо? Банку денатурата, кусок хлеба, рвань какую-нибудь – срам прикрыть, да шалашовку, желательно со справкой из вендиспансера. Всего этого на свалке хватает. Зачем судьбу зря гневить… А в казино я только ради тебя сунулся.
   – Возможно, ты и прав, – согласился Синяков, голова которого сейчас была занята совсем другими заботами. – Я, пожалуй, по магазинам прошвырнусь. Надо кое-что в дорогу прикупить. А не то у меня даже рубашки приличной нет, не говоря уже о белье. Плюс мыло, одеколон, зубная паста…
   – Зубную пасту ты и в аэропорту свободно купишь, – сказал Стрекопытов. – А насчет одежонки не беспокойся. Сейчас подберем что-нибудь. Не на свадьбу ведь едешь. Зачем зря тратиться…
 
   Из антресолей, до этого всегда закрытых на ржавый навесной замок, были немедленно извлечены на свет божий два узла с носильными вещами, хотя далеко и не новыми, но вполне подходящими для человека, переставшего пользоваться услугами модных магазинов еще лет десять назад. Стрекопытов принялся сортировать одежду, женскую и детскую отбрасывая в одну сторону, а мужскую – в другую. Делал он это со сноровкой опытного старьевщика.
   – Свитерок как раз на тебя, – приговаривал он при этом. – Скромный покрой, полушерсть… Вот только на локте маленькая дырочка. Заштопаем без проблем… Трусы семейные, в цветочках. Стираные… Клифт импортный. Без пуговиц, зато на подкладке…
   – Что это за пятна на нем? – подозрительно поинтересовался Синяков. – Не кровь?
   – Скорее всего томатный соус. – Стрекопытов понюхал лацканы пиджака. – Но если сомневаешься, лучше не бери… Джинсы отечественные. Твой размер, но замок на ширинке неисправен… Еще одни трусы семейные, в горошек… Футболка. Клуба «Динамо».
   – Не надо, – отмахнулся Синяков. – Я всегда за «Торпедо» болел.
   – Подштанники утепленные. Незаменимая вещь для людей, ночующих под открытым небом… Ремень брючный. Кожзаменитель. Пряжку можно использовать вместо кастета…
   Не прошло и получаса, как Синяков был полностью экипирован в дорогу. И рубашка подходящая нашлась, и брюки нужного фасона, и куртка-ветровка, и полдюжины мало ношенных носков, и даже добротные солдатские ботинки, которые Стрекопытов почему-то назвал «берцами».
   – В кладовке у меня еще пуленепробиваемый жилет имеется, – доверительно сообщил щедрый хозяин. – Но тот, правда, и в самом деле весь кровью перемазан. Да и не пустят тебя в самолет с бронежилетом.
   – Спасибо. Без бронежилета я как-нибудь обойдусь. Но вот сумка какая-нибудь не помешала бы. Куда я все это добро засуну?
   Впервые Стрекопытов оказался в затруднительном положении. Среди его запасов имелись и холщовые мешки, и полиэтиленовые пакеты огромного размера вроде тех, в которых санитары увозят в морг трупы, и даже дамские сумочки разных фасонов, но самой обыкновенной дорожной сумки или даже туристского рюкзака не оказалось.
   – А с чем же ты сюда пришел? – удивился Стрекопытов.
   – Да ни с чем. Шапка на голове. Куртка на плечах. Документы в кармане. Потом жена, правда, кое-что из постельных принадлежностей переслала. То, что выкидывать жалко было…
   Стрекопытов вновь принялся ковырять пальцем в носу. Эта операция, по-видимому, действовала на его мышление столь же эффективно, как кнут на клячу или стартер на двигатель. Уже спустя полминуты он хлопнул себя по лбу:
   – Кажется, придумал!
   – Я и не сомневался, – сказал Синяков, однако Стрекопытов, устремившийся к выходу, этот скромный комплимент услышать уже не мог.
   Тайком съев кусочек сервелата, который он пробовал так давно, что даже не мог упомнить этот случай, Синяков принялся ждать хозяина, чьи пути были неисповедимы, а замыслы непредсказуемы. Впрочем, на этот раз Стрекопытов не заставил себя долго ждать. Вернулся он через четверть часа, имея при себе старомодный фибровый чемодан с никелированными уголками. На каждой из его стенок черной тушью было выведено «Секретный № 3», а рядом с ручкой крепилась жестяная бутылочная пробка, наполненная окаменевшим пластилином, хранившим на себе следы печатей какой-то неведомой спецчасти.
   – Солидная вещь, – похвалил свое приобретение Стрекопытов. – Не чемодан, а сейф. Хочешь – портки в нем храни, а хочешь – золотые слитки.
   Учитывая безальтернативность выбора, Синяков вынужден был принять этот подарок. Зловещие надписи он решил потом соскоблить бритвенным лезвием.
   Когда чемодан, изнутри оклеенный блеклыми порнографическими открытками, был упакован, Стрекопытов сказал:
   – Ну все. Отдохнем малость. Утро вечера мудренее. Гостей я на завтра уже пригласил и тачку заказал, чтобы тебя в аэропорт отвезти.
   – А с билетами проблем не будет? – осторожно поинтересовался Синяков.
   – Ну ты даешь! – От наивности квартиранта Стрекопытов даже осерчал немного. – Это надо же так от жизни отстать! Отпали все проблемы с билетами. И уже давно. Езжай куда хочешь и на чем хочешь. Недавно один таксист подряжался меня в Париж отвезти. И паспорт, говорит, международный есть и все нужные визы открыты. Только плати. Доллар за километр.
   – Ну и дела… – пробормотал Синяков, осознавший наконец всю меру своего невежества. – И очередей, значит, уже нигде нет?
   – А это смотря за чем. Чтобы тару сдать, еще как отстоишь. Или за бесплатным супом… А сложнее всего с похоронами. Тут и постоишь, и побегаешь. Катафалк на две недели вперед расписан, а в крематории очередь на семьдесят дней.
   Последнюю фразу Стрекопытов сказал зря. Ночью Синякову приснился тревожный сон, грозивший нехорошими последствиями. Он как будто бы летел сквозь облака на самолете, который хотя и имел спереди пропеллер, а сзади хвост, но внешним видом напоминал огромный мрачный катафалк. Вместо кресел в его салоне были торчком расставлены гробы, в одном из которых нашлось место и для Синякова…
 
   Приглашенные Стрекопытовым гости начали собираться спозаранку, когда нормальные люди еще провожают детей в школу или выслушивают от начальников первые указания. Однако публика, допущенная на проводы Синякова, никаких обязательств ни перед близкими, ни тем более перед работодателями не имела и вполне могла позволить себе лишний выходной. Сам виновник торжества даже подумал ненароком, что благодаря его отъезду ближайшие пункты приема стеклотары сегодня не выполнят дневной план, а статистики райотдела милиции (должны же там быть такие) отметят ничем не мотивированное уменьшение мелких краж.
   Первой явилась «народная артистка» Клавка Метла и, отстукивая такт костылем, прямо с порога запела:
 
Я сегодня торопилась
И прокладку не сняла.
А клиент решил по пьянке,
Будто целкой я была!
 
   При этом она еще и размахивала пышной березовой веткой, судя по реакции Стрекопытова, имевшей для грядущего пира какое-то немаловажное значение.
   Немой рубщик мяса Леха Обрезок (представляясь, он всегда тыкал под нос незнакомому человеку кулак, на котором было вытатуировано его имя) принес кусок говядины, который тут же утащили жарить к соседям.
   Собратьев Стрекопытова по ремеслу представляли самые влиятельные на свалке личности – Лаврентий Карабах, Ося Кентавр и Томка Селитра. Вклад последней в общее застолье состоял из мешка капустных листьев и нескольких банок давно просроченного майонеза.
   – Сейчас салатик соорудим, пальчики оближете! – пообещала жизнерадостная Томка, курировавшая тот угол свалки, где сгружала свои отходы овощная база.
   – Сама и жрать его будешь, – буркнул ее конкурент Ося, благосостояние которого зижделось в основном на макулатуре. – Я после прошлого твоего салата целую неделю дристал.
   Синякову он преподнес персональный подарок – невзрачную книжку довоенного издания.
   – Раритет, – произнес Ося многозначительно. – Главный труд жизни Андрея Януарьевича Вышинского, любимого сталинского прокурора. «Признание подсудимого как главный фактор доказательства его вины». Ничего звучит? Имеется дарственная надпись видному партийцу Уншлихту, кстати говоря, моему дальнему родственнику, которого этот самый Януарьевич впоследствии под вышку и подвел. Знающий человек за такую книжонку никаких денег не пожалеет.
   Лаврентий Карабах дарить Синякову ничего не стал, а только позволил пожать свою коротковатую смуглую руку. Такой чести удостаивались очень немногие, зато удостоенные могли смело посещать самые подозрительные городские притоны, где авторитет Лаврентия, имевшего еще одну кличку – Гочкис, – был непререкаем.
   Вскоре квартира наполнилась самой разношерстной публикой, покуда старавшейся держаться подчеркнуто сдержанно. Кто-то готовил холодные закуски, кто-то финкой вскрывал консервные банки, кто-то расставлял посуду – видавшие виды пластмассовые тарелки одноразового пользования, майонезные баночки и наскоро выструганные из березовой ветки двузубые вилки. Гостей было столько, что они разместились во всех комнатах, кроме туалета, естественно. Кто-то сидел на кроватях, кто-то на подоконниках, но основная масса – прямо на полу. Единственный табурет достался одноногой Клавке Метле.
   Последним на правах свадебного генерала явился участковый Дрозд, мент новой формации, в перерывах между облавами занимавшийся гимнастикой цигун и имевший свою страничку в Интернете. Официально Дрозд находился в отгуле, что не помешало ему проверить документы у целого ряда присутствующих и разъяснить числившемуся в розыске Осе Кентавру все преимущества явки с повинной.
   – Ага, скоро явлюсь, – пообещал Ося. – Только грыжу вырежу и зубы вставлю.
   Это, по-видимому, была шутка, потому что некоторые заулыбались.
   С собой Дрозд (в отличие от остальной шушеры, знавший и биографию Синякова, и истинную цель его срочной поездки) привел шамана – молодого парня вполне европейской наружности, одетого безо всяких претензий, если не считать пестрой ленточки, стягивавшей его волосы. Да и шаманские курсы, как выяснилось, он окончил в городе Сан-Диего, штат Калифорния, хотя потом с год практиковался на Чукотке.
   Свой бубен он до поры до времени хранил в плоской картонной коробке от кухонной вытяжки «Мулинекс».
   Поскольку нестойкие личности в дальних комнатах уже начали празднование, Стрекопытов поспешил выступить с официальным заявлением.
   – Тише, убогие! – рявкнул он. – Потом будете глотки драть! Слушайте сюда! А ты, лярва, вообще заткнись! – это относилось к чересчур расшалившейся Метле. – Суньте ей в пасть что-нибудь! Ну хотя бы кусок колбасы… Все стихли? Слава богу! Тогда прошу выпить эти бокалы, – он поднял свою майонезную баночку до уровня глаз, – за моего приятеля Федю Синякова, человека честного и тихого…
   – Мастера спорта по футболу и самбо, неоднократного призера всесоюзных и республиканских первенств, члена сборной страны, – вставил Дрозд.
   – И красавца мужчину! – вякнула Метла, сумевшая к этому времени прожевать свой колбасный кляп.
   Стрекопытов, очень не любивший, когда его перебивают, скривился, однако здравицу все же продолжил:
   – …Который в связи с семейными обстоятельствами вынужден нас сегодня покинуть и которому мы от всей души желаем удачи!
   Выпили все, кроме Дрозда и шамана. О причинах воздержания первого осведомиться никто не посмел, зато второй охотно объяснил, что спиртное несовместимо с теми снадобьями, которые он вынужден будет принять, чтобы ввести себя в соответствующее состояние.
   – Знаем мы это снадобье, – съязвил кто-то в углу. – Мухоморы сушеные…
   Затем слово взял сидевший по левую руку от Синякова Лаврентий Карабах. Его тост, долгий и витиеватый, содержал скрытую угрозу всем тем, кто мешает жить хорошим людям. Призвав высшие силы лишить этих подлецов хлеба, вина и мужской силы, он обратился непосредственно к виновнику торжества:
   – Возвращайся, дорогой, с победой. Я назначу тебя своим личным тренером.
   – По футболу или по самбо? – осведомился уже чуть захмелевший Синяков.
   – Зачем? – покосился на него Лаврентий. – Я только в нарды играть умею. Будешь за мной доску носить. Зарплатой не обижу.
   После этого он покровительственно похлопал Синякова по плечу, что в понимании большинства из присутствующих значило ничуть не меньше, чем вручение ордена «Знак Почета».
   Не выпить за это было просто нельзя. Дальнейшие тосты произносились строго по порядку – слева направо, по часовой стрелке. С каждой опорожненной рюмкой они становились все более невнятными, поскольку народ в основном подобрался слабый, давно отпивший и мозги, и печень. Некоторое разнообразие внесла лишь Клавка Метла.
   – Хочу станцевать с чемпионом! – заорала она, задирая свой протез, в сексуальном плане выглядевший куда более привлекательно, чем настоящая нога. – Музыку!
   – Музыку мы тебе чуть попозже закажем, – пообещал Стрекопытов, уже усевшийся на корточки. – Похоронный марш.
 
   Как водится, повод, по которому было организовано застолье, вскоре забылся, и каждый принялся веселиться кто во что горазд. От ссор и рукоприкладства непутевых гостей удерживало только присутствие участкового да решительные действия Стрекопытова, подавлявшего любой конфликт еще в зародыше.
   Синяков, впервые за долгое время обласканный человеческим вниманием – пусть даже показным, – был растроган до такой степени, что забыл о собственной беде. Гости, по многим из которых веревка плакала, стали казаться ему сплошь милыми, отзывчивыми и симпатичными людьми. Он поборолся на руках с Обрезком, станцевал с Метлой какой-то дикий танец, выпил на брудершафт с Кентавром и отведал фирменного салата Селитры прямо из ее рук.
   Внезапно кто-то тронул Синякова за плечо – мягко, но требовательно. Пришлось обернуться. У него за спиной стоял Дрозд и выражение лица имел самое серьезное.
   – Пройдемте.
   В устах Дрозда это сакраментальное милицейское словечко звучало столь убедительно, что ему, наверное, подчинился бы любой из присутствующих, не говоря уже о законопослушном Синякове.
   Кухня была очищена от посторонних. На газовой плите калилась чугунная сковородка. Окно было почему-то занавешено драным байковым одеялом, что создавало отрадный для глаз полумрак.
   Молодой шаман возился с бубном – прикладывал его к уху и тихонько встряхивал.
   – Ну как? – деловито поинтересовался Дрозд.
   – Отсырел слегка, – ответил шаман, встряхнув бубен чуть посильнее. – Голос будет не тот… Но, я думаю, ничего страшного нет…