Страница:
– Прямо туда не доедешь. Топай лучше пешком до проспекта… Знаешь, где это?
– Ага, – кивнул Синяков.
– А там всего пару кварталов пройти. Увидишь большие часы, они все время двенадцать показывают, поворачивай налево. Дойдешь до скверика. За ним храм божий. Не спутаешь. Прокуратура рядом.
Поблагодарив милиционера, на рукавах которого красовались многочисленные нашивки с мечами, дикими животными и какими-то непонятными аббревиатурами, Синяков отправился в указанном направлении.
Лопатками он все время ощущал пронзительный и недоверчивый взгляд сержанта. Прежде чем повернуть за угол, Синяков успел раза два споткнуться. Если кто-то и общался здесь с потусторонними силами, так это славные ребята из внутренних органов (употребляя термин из популярного анекдота).
Первый с момента прибытия в этот город приступ ностальгии он ощутил именно на проспекте, не раз менявшем свое официальное название, но среди завсегдатаев – кутил и праздных гуляк – всегда именовавшемся «Бродвеем».
Вот Главпочтамт, на ступеньках которого принято было назначать свидания; вот старая интуристовская гостиница, где всегда ошивались валютчики и фарцовщики; вот кинотеатр, в то время один из лучших в городе; вот мрачное, кубическое здание, прозванное «Жандармерией», куда непросто было войти, но еще труднее выйти; вот если и не самые шикарные, то самые популярные рестораны и кафешки; вот общественный туалет «Тусовка педерастов» и вот, наконец, перекресток, откуда хорошо видны большие круглые часы, обе стрелки которых замерли на цифре двенадцать. Скверик, расположенный в двухстах метрах за поворотом, Синяков тоже хорошо помнил. Давным-давно поблизости от него не то застрелили, не то искалечили какого-то легендарного борца за свободу, и по праздникам сюда принято было приносить цветы.
Осталось найти главный из указанных сержантом ориентиров – церковь, но ее скрывали пышно разросшиеся за четверть века деревья. Дабы понапрасну не топать туда-сюда, можно было поспрошать граждан, отдыхавших здесь же на скамейках, но тут церковь сама обнаружила себя мелодичным колокольным перезвоном.
Внезапно какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце Синякова. Он невольно придержал шаг, но под оценивающим взглядом юной курящей особы, закинувшей ногу за ногу так нахально, что из-под юбки даже пупок выглядывал, вынужден был вновь заторопиться.
Сквер кончился. Мимо его ограды по узкой улочке неслись машины – ожившие покойники со всех автомобильных кладбищ старушки Европы. Поодаль высился храм, выкрашенный в цвет яичного желтка.
Кошмарное видение обрело реальность. Это были те же самые улицы, только полные суеты и жизни. Это был тот же самый храм, только сейчас на его маковках сверкали золоченые кресты.
Рядом находилось здание-близнец с такими же толстенными стенами, с такими же окнами-бойницами и такое же ярко-желтое, правда, без куполов и колоколен. Люди, входившие в его двери и выходившие из них, как правило, были облачены в защитного цвета мундиры…
Глава 4
– Ага, – кивнул Синяков.
– А там всего пару кварталов пройти. Увидишь большие часы, они все время двенадцать показывают, поворачивай налево. Дойдешь до скверика. За ним храм божий. Не спутаешь. Прокуратура рядом.
Поблагодарив милиционера, на рукавах которого красовались многочисленные нашивки с мечами, дикими животными и какими-то непонятными аббревиатурами, Синяков отправился в указанном направлении.
Лопатками он все время ощущал пронзительный и недоверчивый взгляд сержанта. Прежде чем повернуть за угол, Синяков успел раза два споткнуться. Если кто-то и общался здесь с потусторонними силами, так это славные ребята из внутренних органов (употребляя термин из популярного анекдота).
Первый с момента прибытия в этот город приступ ностальгии он ощутил именно на проспекте, не раз менявшем свое официальное название, но среди завсегдатаев – кутил и праздных гуляк – всегда именовавшемся «Бродвеем».
Вот Главпочтамт, на ступеньках которого принято было назначать свидания; вот старая интуристовская гостиница, где всегда ошивались валютчики и фарцовщики; вот кинотеатр, в то время один из лучших в городе; вот мрачное, кубическое здание, прозванное «Жандармерией», куда непросто было войти, но еще труднее выйти; вот если и не самые шикарные, то самые популярные рестораны и кафешки; вот общественный туалет «Тусовка педерастов» и вот, наконец, перекресток, откуда хорошо видны большие круглые часы, обе стрелки которых замерли на цифре двенадцать. Скверик, расположенный в двухстах метрах за поворотом, Синяков тоже хорошо помнил. Давным-давно поблизости от него не то застрелили, не то искалечили какого-то легендарного борца за свободу, и по праздникам сюда принято было приносить цветы.
Осталось найти главный из указанных сержантом ориентиров – церковь, но ее скрывали пышно разросшиеся за четверть века деревья. Дабы понапрасну не топать туда-сюда, можно было поспрошать граждан, отдыхавших здесь же на скамейках, но тут церковь сама обнаружила себя мелодичным колокольным перезвоном.
Внезапно какое-то недоброе предчувствие кольнуло сердце Синякова. Он невольно придержал шаг, но под оценивающим взглядом юной курящей особы, закинувшей ногу за ногу так нахально, что из-под юбки даже пупок выглядывал, вынужден был вновь заторопиться.
Сквер кончился. Мимо его ограды по узкой улочке неслись машины – ожившие покойники со всех автомобильных кладбищ старушки Европы. Поодаль высился храм, выкрашенный в цвет яичного желтка.
Кошмарное видение обрело реальность. Это были те же самые улицы, только полные суеты и жизни. Это был тот же самый храм, только сейчас на его маковках сверкали золоченые кресты.
Рядом находилось здание-близнец с такими же толстенными стенами, с такими же окнами-бойницами и такое же ярко-желтое, правда, без куполов и колоколен. Люди, входившие в его двери и выходившие из них, как правило, были облачены в защитного цвета мундиры…
Глава 4
Похоже, сегодня удача не отходила от Синякова ни на шаг. В его душу даже закралась тревога: а не собирается ли эта капризная дамочка с завтрашнего дня взять отпуск?
Прокурор оказался на месте (как нарочно, у него были сейчас приемные часы), и очередь к нему собралась совсем небольшая, человек пять-шесть. Точнее сказать было нельзя, потому что мужчины все время выходили курить, стреляя друг у друга то сигареты, то спички. Женщин было всего две. Та, что постарше, все время натягивала на глаза черный траурный платок, а та, что помоложе, нянчила на руках ребенка. Отлучаясь покурить, она оставляла ребенка на попечение секретарши, надо думать, своей близкой знакомой.
В очередной раз вернувшись в приемную, она поинтересовалась у секретарши:
– Что же, так и будете в этих поповских хоромах сидеть? Не наезжают еще на вас хозяева?
– Еще как наезжают! – усмехнулась секретарша. – Митрополит, видите ли, пожелал здесь свою канцелярию открыть. Во все инстанции на нас жалобы строчит.
– А вы что?
– А мы ничего. Пускай построят для нас в другом месте прокуратуру, суд и гауптвахту, тогда съедем. Думаешь, приятно каждый день эти колокола слушать? Голова раскалывается!
«Оказывается, все учреждения здесь в одной куче, – догадался Синяков. – Удобно, ничего не скажешь…»
– Ты за свекрухой-то своей поглядывай, – секретарша покосилась на женщину в черном платочке. – Не в себе она, похоже… Как бы не отрубилась. Бывали уже такие случаи. А у меня даже нашатыря нет.
– Ничего ей не сделается, – беспечно махнула рукой девица. – Она еще нас с тобой переживет. Кремень, а не баба.
– Не скажите, – вмешался в разговор один из мужчин, похоже, слегка подвыпивший. – У меня тоже, между прочим, жена была. И тоже… кремень. Даже трактор. Потом какой-то прыщик расковыряла и р-раз – сгорела в три дня. А я ей перед этим еще зубы вставил. За пятьсот баксов! – Неподдельная печаль звучала в голосе вдовца.
– Ну и что такого! – заерзал на стуле другой мужчина, сидевший к Синякову ближе всех. – Раз зубы на твои средства вставлены, имеешь полное право их перед погребением изъять. Никто тебя в нынешние времена за это не упрекнет.
– Так ведь они-то не золотые, а керамические! – простонал вдовец. – Кому они теперь нужны?
Тут прокурор разделался с находившимся у него посетителем, и секретарша кивнула женщинам: «Заходите».
Пробыли они в кабинете прокурора очень недолго и вышли оттуда в слезах. Рыдала не только пожилая женщина, действительно казавшаяся невменяемой, но и легкомысленная девица, и даже младенец, до этого державшийся на удивление спокойно. Секретарша потянулась было к графину с водой, но на нее замахали, как на привидение.
Спустя еще полчаса Синяков оказался в очереди первым, а одновременно и последним, потому что других желающих на прием не было. Никто из посетителей не задержался в кабинете долго, и все они, кроме вдовца, ушли несолоно хлебавши (сосед Синякова даже зло выматерился в коридоре). Зато вдовец, заполучивший какую-то важную для себя бумажку, прямо цвел. Когда секретарша шлепнула на эту бумажку штамп, он даже совершил неуклюжую попытку чмокнуть ее в щеку.
– Заходите, – не глядя на Синякова, буркнула секретарша, занятая наведением красоты на своем довольно-таки банальном и блеклом личике.
Конечно, она здесь была самым мелким из винтиков, но от одной мысли о том, что Димкина судьба может зависеть вот от такой лахудры, на душе становилось тошно.
Бочком проникнув в кабинет, Синяков первым делом узрел не хозяина, а глянцевый лик Воеводы, одновременно и мудрый, и простецкий, снисходительный и взыскующий, добродушный и строгий.
Сам прокурор располагался не напротив дверей, как это обычно принято, а где-то в углу. Планировка монашеских келий шла вразрез с казенной целесообразностью госучреждения.
Числившийся по военному ведомству прокурор состоял в звании полковника. Выглядел он достаточно моложаво, хотя о его реальном возрасте ничего определенного сказать было нельзя, точно так же, как и о возрасте монументальной фарфоровой пепельницы, украшавшей стол. Подобные вещи делаются на века, и ветры времени не властны над ними. В этой пепельнице, возможно, тушил сигарные окурки еще граф Бенкендорф, а человек с таким лицом мог заседать и в иудейском синедрионе, и в трибунале святой инквизиции, и в приснопамятной ежовской тройке.
– Слушаю вас, – произнес прокурор скрипучим голосом, глядя куда-то мимо Синякова.
Тот хоть и волновался (а кто не волнуется, оставшись наедине с прокурором), но суть дела сумел изложить кратко и толково.
– Синяков Дмитрий Федорович, рядовой, – повторил прокурор и, вооружившись толстенными очками, стал вглядываться в какой-то список, лежавший перед ним на видном месте. – Действительно, есть такой… Суд назначен на завтра, на одиннадцать ноль-ноль. Хотите присутствовать?
– Конечно, конечно, – заторопился Синяков. – А можно узнать, за что его судят?
– Вас статья интересует? – Прокурор тщательно протирал очки белоснежным платком.
– В статьях я не очень… Вы лучше скажите, какое он преступление совершил. Украл что-нибудь или подрался?
– Неуставные взаимоотношения, – сухо ответил прокурор.
– Вот те на! – Синякову вдруг перестало хватать воздуха. – Никогда бы не подумал…
– Детей надо лучше воспитывать, тогда и удивляться не будете, – все тем же постным голосом посоветовал прокурор.
– Я бы не сказал, что он плохо воспитан… А сколько ему грозит?
– До трех лет, – закончив полировать очки, прокурор теперь любовался ими, поворачивая к себе то одной, то другой стороной.
– Ничего себе! – Эта весть была для Синякова как удар под ложечку. – Ничего себе… А помочь ему никак нельзя?
– Наймите адвоката, – отложив очки, прокурор стал внимательно рассматривать свои ногти. – Все вопросы к нему.
– А где этого самого адвоката найти? Рабочий день уже заканчивается… – произнес Синяков неуверенно.
– Третий кабинет налево. И советую поторопиться, – уставившись на портрет Воеводы, прокурор забарабанил по столу пальцами.
Это означало, что разговор закончен. Синяков хотел еще разузнать, где сейчас может находиться Димка, но внимание прокурора отвлек телефон, затрезвонивший на приставном столике.
– Сводка? – поинтересовался он, напяливая свои необычные очки. – Почему так поздно? Хорошо, сейчас запишу… Вы помедленнее диктуйте, помедленнее…
Тут только Синяков понял, почему прокурор так ни разу не глянул в его сторону. Слепой, как крот, и ничего не видящий дальше своего носа, он прибегал к помощи очков лишь тогда, когда заглядывал в бумаги.
Людей, а особенно их лица, то искаженные горем, то заискивающие, то распухшие от слез, он не замечал принципиально.
Если бы Синяков был настроен более воинственно и его не скрутили бы в дугу личные неприятности, он мог бы сейчас патетически воскликнуть, обращаясь к прокурору, что именно такие бездушные служители неправедных законов засудили в свое время Иисуса из Назарета, Джордано Бруно, академика Вавилова и доброго христианина Стрекопытова.
Впрочем, если говорить откровенно, Синяков никогда бы не решился на подобный поступок, потому что хорошо помнил одну из заповедей Стрекопытова, гласившую, что спорить с прокурором то же самое, что брызгать против ветра.
Оказавшись в узком сводчатом коридоре, где нельзя было ни присесть, ни даже к стене прислониться (все они были свежевыбелены известкой), Синяков очень скоро убедился, что председатель суда, прокурор, комендант гауптвахты и адвокаты занимают практически смежные кабинеты. Надо думать, все они не раз участвовали в приятельских попойках и даже крестили друг у друга детей. Не исключено, что к этой же компании принадлежал и митрополит, обитавший через улицу напротив.
Адвокат, в отличие от других должностных лиц, нашедших приют под этими древними сводами, был облачен в цивильный костюм и старался держаться рубахой-парнем. Впрочем, вскоре он признался, что в свое время тоже служил по прокурорской части, правда, простым следователем.
«Это то же самое, как если бы вышедший на пенсию палач устроился на работу акушером, – подумал Синяков. – Хотя так оно, может, и к лучшему. Он здесь все ходы-выходы должен знать».
Перед адвокатом лежали большие конторские счеты, и, закончив очередную фразу, он для вящей убедительности громко щелкал костяшкой. Возможно, это удерживало его от излишнего многословия.
– Я свои услуги не навязываю, – заявил адвокат первым делом. – Решайте сами, исходя из ваших финансовых возможностей.
– Помочь-то вы ему чем-нибудь можете? – напрямую спросил Синяков.
– Заранее сказать трудно. Я ведь еще и дело не читал.
– Когда же вы успеете прочесть?
– Прямо перед судом. Какие сейчас дела… Три странички. – Адвокат уже раскрыл было рот, чтобы рассказать о том, какие грандиозные дела он раскручивал раньше, но тут же энергично перебросил косточку на счетах, тем самым самолично пресекая ненужную откровенность.
– Как же так получается, за три странички – три года, – Синяков все еще не мог оправиться от пережитого шока.
– Случалось на моей памяти, что и за три слова расстрел давали. – Снова громкий щелчок.
– Так то когда было…
– Бывает, времена возвращаются, – адвокат почесал счетами спину. – Вы с собой никаких документов не захватили?
– А какие документы я должен был с собой захватить? – удивился Синяков.
– Неплохо было бы иметь справку о тяжелом заболевании одного из близких родственников. Желательно психическом. А еще лучше о ранении или контузии, полученных при выполнении интернационального долга. Мог же у вашего сына быть брат, потерявший в Афгане, скажем, ногу.
– Нет у него такого брата.
– Да нам не брат нужен, – проникновенно произнес адвокат. – Его к делу не подошьешь. Нам справка нужна.
– Фальшивая? – догадался Синяков.
– Почему сразу фальшивая? – адвокат даже обиделся. – Фальшивыми деньги бывают. А в процессе защиты обвиняемого любые средства хороши. Разве вы об этом не знаете?
– Таких документов у меня нет, – развел руками Синяков.
– А как насчет похвальных грамот, дипломов, официальных благодарностей, правительственных наград, полученных непосредственно вашим сыном? Суд это учитывает.
– Откуда у него в восемнадцать лет возьмутся правительственные награды?
– Ладно. Будем строить защиту, опираясь на ошибки следствия, – адвокат тряхнул счетами, как шаман своим бубном.
– Думаете, есть они?
– Уверен, – безапелляционно заявил адвокат. – Иногда их даже преднамеренно допускают. Чтобы была возможность в случае чего дать задний ход.
– Хорошо бы, – вздохнул Синяков. – Но ведь приговора все равно не избежать.
– Ну и что! Зато полгодика можно скостить.
– А если иначе? – Синяков откашлялся в кулак. – Мне, конечно, просить об этом неудобно… Но поймите правильно, я ведь отец… Если, как говорится, подмазать кому-нибудь? Судье или прокурору…
– Нет, уже поздно. – Столь откровенное предложение ничуть не смутило адвоката. – Раньше надо было беспокоиться, на стадии предварительного следствия… А когда дело в прокуратуру попало – все.
– Понятно. – Надежды рушились одна за другой, словно птичьи гнезда под ударами бури. – А нельзя узнать, где он сейчас находится?
– Почему нельзя? Можно. – Адвокат постучал углом счетов в стенку, оказавшуюся вовсе не кирпичной, а фанерной. – Сергей, зайди ко мне! Разговор есть.
За хлипкой стеночкой кто-то недовольно буркнул и тяжко заворочался, словно зверь в клетке. Заскрипел стул. Хлопнула соседняя дверь. Запела паркетная доска, на передвижения Синякова никак не отзывавшаяся.
Человек в форме, ввалившийся в кабинет, был всего лишь старлеем, но страха он внушал не меньше, чем маршал. Столь импозантные фигуры мать-природа создает редко, и то, наверное, по спецзаказу.
Спецзаказ, по которому был создан этот самый Сергей, формулировался примерно так – «Идеальный образец коменданта гауптвахты».
– Ну? – пробасил он, мельком глянув на адвоката. – Чего звал?
– Рядовой Синяков за тобой числится? – несколько заискивающе спросил адвокат.
– Почем я знаю? Их за мной больше полсотни числится… Из какой он части?
– Особая бригада внутренних войск, – вспомнил Синяков.
– А-а… этот… Лежит на нарах. Суда ждет. Таких на работу выводить не положено.
– Вот отец его приехал, – адвокат указал на Синякова. – Увидеться хочет.
– До суда не положено, – обронил комендант равнодушно.
– Ты пойми, он же не из пригородного колхоза сюда пришлепал! – загорячился адвокат. – Он за тысячу верст на самолете прилетел!
– Хоть на ракете. Какая разница, – комендант и бровью не повел. – Устав забыл?
– Я больше забыл, чем ты помнишь! – Адвокат схватил счеты, словно это было какое-то неотразимое оружие вроде меча-кладенца. – Разве нельзя для хорошего человека исключение сделать?
– Нет в уставе такого термина «хороший человек». – Комендант осторожно отобрал у адвоката счеты и от греха подальше положил их на шкаф. – Еще вопросы имеются?
Тут внутренний голос подсказал Синякову, что пора брать инициативу на себя. По некоторым приметам – значку мастера спорта и переломанным ушам – он почуял в коменданте родственную душу.
– Борьбой занимаетесь? – поинтересовался Синяков как бы между прочим.
– Бывает, – буркнул комендант.
– Каким видом?
– Всеми…
– Зубаря случайно не знаете? Или Метлицкого? – Это были ровесники Синякова, вместе с ним начинавшие спортивную карьеру и впоследствии добившиеся немалых успехов.
– Про какого Зубаря речь? – В светлых рысьих глазах коменданта пробудилось что-то похожее на интерес.
– Про Илюху.
– Илья Ильич тренировал меня одно время, – комендант в упор уставился на Синякова. – А вы ему кем доводитесь?
– Другом. Ну и соперником, конечно. В одном весе боролись. То он меня, то я его. Говорят, он потом на Европе призером стал? В Мадриде, кажется?
– В Лиссабоне, – уточнил комендант.
– Привет ему от меня при встрече передавайте.
– Помер Илья Ильич в прошлом году. Не вышел из запоя.
– Вот так несчастье! – Скорбь Синякова была совершенно искренней. – А ведь помню, он раньше и пива в рот не брал.
– Именно это и губит нашего брата! – вмешался адвокат. – Кто резко начинает или резко завязывает, тот обречен. Нужно понемногу, но постоянно.
– Вроде как ты, – усмехнулся комендант, поворачиваясь боком к двери. – Ну ладно… Если вы Зубаря знали, это меняет дело. Заходите через четверть часа ко мне, что-нибудь придумаем.
– Вот так надо улаживать дела! – воскликнул адвокат, когда они остались наедине (можно было подумать, что это именно он уломал несговорчивого коменданта). – А у нас с вами осталась одна небольшая формальность.
– Вы деньги сразу берете? – Синяков понял его прозрачный намек.
– Половину сразу, половину потом.
– У меня, правда, с собой только доллары…
– Ничего, сейчас по текущему курсу пересчитаем. Подай-ка сюда мой деревянный калькулятор.
Затем быстро-быстро защелкал костяшками.
За все время, проведенное Синяковым в кабинете адвоката, это был первый случай, когда счеты использовались по их прямому назначению.
Гарнизонная гауптвахта располагалась в том же самом здании, только вход имела со двора.
Автоматчик, вызванный дежурным по КПП, отвел Синякова в обширное помещение, где раньше, надо думать, проводились молебны. Об этом можно было судить по непомерной высоте потолка, на котором даже крюк от паникадила сохранился.
То, что находилось здесь сейчас, шутки ради можно было назвать музеем решеток.
Решетки были повсюду: на окнах, на дверях, на стенных нишах, в коридорах, даже под потолком – все разного размера и разной конфигурации. Были решетки-солнышко, решетки-елочка и просто решетки без всяких изысков. Были решетки раздвижные, были и стационарные. Одни были сварены из прутка, другие из уголка, а третьи вообще из швеллера. Из материалов шире всего была представлена сталь, но имелся и алюминий, как простой, так и анодированный.
Чувствовалось, что кто-то из былых комендантов (а может, даже и нынешний) вложил в это дело немалую частичку души.
Процесс передвижения по гауптвахте представлял собой череду перемещений из одной клетки в другую. В первой из этих клеток Синякова обыскали (надо сказать, что такой процедуре он подвергался впервые в жизни). Изъяли купленные для Димки сигареты, колбасу, сгущенку, шоколад, сыр. С собой разрешили взять только булочки и фрукты.
В конце концов он оказался в загоне, где три стены были кирпичными и только одна решетчатой (но уж эту-то решетку не смог бы свернуть даже взбесившийся африканский слон). Из мебели здесь имелись стол, две лавки и рукомойник.
Тот же самый конвоир, приведя Димку, сказал: «Время свидания двадцать минут» – и остался стоять между ними, нервно теребя ремень своего автомата.
Отец и сын поздоровались за руку через стол. Конвоир при этом непроизвольно вздрогнул. Похоже, он побаивался этой парочки куда больше, чем они его.
– Ты ешь, ешь. – Синяков выложил на стол все, что ему позволили пронести сюда. – Жаль только, сигареты отобрали.
– Ничего… По одной штуке в день нам разрешается.
Димка уже ел – торопливо и жадно, как никогда не ел в домашней обстановке. За время разлуки он вытянулся и похудел. На его щеке появился незнакомый Синякову шрам, а на обритой наголо голове – несколько голых проплешин. Грязные ногти были выгрызены почти до мяса. Форма Димке явно не шла. Выглядел он в ней почти что чучелом.
«Вот вам и элитные части», – с горечью подумал Синяков.
Когда сын справился с едой, запив ее водой из рукомойника, Синяков спросил:
– Чем вас хоть кормят тут?
– А ты как думаешь? – невесело, одними губами улыбнулся Димка. – По крайней мере не шашлыками.
– Прекратить неположенные разговоры! – пискнул конвоир.
Димка покосился на него и негромко сказал:
– Ты, салага, много на себя не бери. А то ведь можем встретиться на гражданке.
– Не надо. Не обращай внимания, – попросил Синяков. – Нам и так осталось всего десять минут. Лучше расскажи, что с тобой случилось.
– Засветил сержанту между рогов, – как о чем-то совершенно обыденном сообщил Димка.
– За что?
– Доставал он меня, понимаешь? – В словах сына вдруг прорвалась злоба, которой Синяков за ним раньше не замечал. – В гроб хотел загнать.
– А просто пожаловаться кому-нибудь нельзя было?
– Папа, ты в армии служил?
– Нет.
– Тогда не возникай. Ничего ты про эти дела не понимаешь.
– Но ведь тебе тюрьма грозит?
– А где, по-твоему, я был до этого? На курорте? На каторге так не пашут, как мы в бригаде пахали!
– Но служить тебе всего год оставалось, а сидеть придется целых три!
– Убегу. – Сказано это было абсолютно спокойно и, что самое страшное, вполне серьезно. – Хорошо, если бы на зону послали… А то про дисбат тут такое говорят… Уши вянут.
– Я сейчас обо всем доложу начальнику караула! – конвоир уже чуть не плакал.
– Докладывай, – Димка недобро, исподлобья глянул на него. – Сам же и нарвешься. А мне что будет? Пайки лишат? Так я ее уже съел. В карцер посадят? Не посмеют, мне завтра на суд идти.
– Ну почему ты такой! – прервал Синяков сына. – Столько не виделись, а ты и разговаривать со мной не хочешь.
– Я хочу. Да только мешают некоторые… А за то, что ты, папа, приехал, большое спасибо. Я, честно сказать, мать ожидал.
В это время снаружи к решетке подошел прапорщик с ключами и зычным голосом, словно все они находились где-нибудь в чистом поле, объявил:
– Время свидания истекло!
Отец и сын одновременно встали и обнялись, чуть не перевернув стол. За недолгое время, проведенное на гауптвахте, Димка успел пропитаться тюремным запахом, неистребимым и прилипчивым, как зараза.
– Ты только не верь тому, что здесь по радио болтают и в газетах пишут, – торопливо шепнул он. – Ты больше людей слушай и сам в оба гляди.
Прапорщик уже стучал ключами по приоткрытой решетчатой двери, а конвоир тыкал Димку стволом автомата в спину.
– До завтра! – крикнул Синяков.
– До завтра, – отозвался Димка.
Сейчас в его жизни было не самое лучшее время, однако на перепуганного зайца (чего заранее опасался Синяков) он совсем не походил. Скорее это был волчонок – усталый, голодный, загнанный, злой, но уже клыкастый…
…На выходе из гауптвахты Синякову вежливо вернули все конфискованные продукты. Пропала только одна пачка самых дешевых сигарет…
Минут пять Синяков слонялся по горбатой улочке, отделявшей божий храм от гнезда сатаны (по крайней мере, такое впечатление осталось у него после посещения прокуратуры), и старался успокоиться.
В принципе сделано было немало. Он многое узнал о деле, ради которого прилетел сюда, нанял адвоката, а главное – свиделся с Димкой. Хотелось надеяться, что эта встреча поможет сыну пережить завтрашний день, обещавший стать для него таким тяжелым. Да и знакомство с комендантом кое-что значило.
Теперь не мешало бы подумать и о себе самом. Еды, слава богу, хватало. «Секретный № 3» пусть подождет в камере хранения до завтрашнего дня. Вопрос сейчас упирался только в ночлег.
Искать кого-нибудь из старых знакомых было уже поздно, тем паче что Синяков не помнил толком ни одного адреса. Этим можно будет заняться завтра с утра, когда откроются справочные бюро. А пока придется воспользоваться услугами гостиницы, тем более что по дороге сюда он уже успел присмотреть одну, чей обшарпанный фасад, по идее, должен был свидетельствовать о либеральных порядках и умеренных ценах.
Действительно, какие-либо дополнительные препоны в лице бдительных швейцаров или неустрашимых агентов службы безопасности в фойе гостиницы, носившей скромное название «Первая Советская», отсутствовали. Единственным живым существом (кроме двух пестреньких кошечек), обратившим внимание на появление Синякова, была немолодая дама, вязавшая что-то за барьерчиком.
Синяков попытался вспомнить, как называется служащая гостиницы, занимающаяся регистрацией постояльцев и выдающая им ключи от номеров. По крайней мере не ключница. Это что-то из области фольклора. И не регистраторша. Может, дежурная? Нет, дежурные сидят на этажах, кипятят чай и надзирают за нравственностью жильцов… Тогда скорее всего портье. А если это женщина? Неужели портьера? Или портьерша?
Прокурор оказался на месте (как нарочно, у него были сейчас приемные часы), и очередь к нему собралась совсем небольшая, человек пять-шесть. Точнее сказать было нельзя, потому что мужчины все время выходили курить, стреляя друг у друга то сигареты, то спички. Женщин было всего две. Та, что постарше, все время натягивала на глаза черный траурный платок, а та, что помоложе, нянчила на руках ребенка. Отлучаясь покурить, она оставляла ребенка на попечение секретарши, надо думать, своей близкой знакомой.
В очередной раз вернувшись в приемную, она поинтересовалась у секретарши:
– Что же, так и будете в этих поповских хоромах сидеть? Не наезжают еще на вас хозяева?
– Еще как наезжают! – усмехнулась секретарша. – Митрополит, видите ли, пожелал здесь свою канцелярию открыть. Во все инстанции на нас жалобы строчит.
– А вы что?
– А мы ничего. Пускай построят для нас в другом месте прокуратуру, суд и гауптвахту, тогда съедем. Думаешь, приятно каждый день эти колокола слушать? Голова раскалывается!
«Оказывается, все учреждения здесь в одной куче, – догадался Синяков. – Удобно, ничего не скажешь…»
– Ты за свекрухой-то своей поглядывай, – секретарша покосилась на женщину в черном платочке. – Не в себе она, похоже… Как бы не отрубилась. Бывали уже такие случаи. А у меня даже нашатыря нет.
– Ничего ей не сделается, – беспечно махнула рукой девица. – Она еще нас с тобой переживет. Кремень, а не баба.
– Не скажите, – вмешался в разговор один из мужчин, похоже, слегка подвыпивший. – У меня тоже, между прочим, жена была. И тоже… кремень. Даже трактор. Потом какой-то прыщик расковыряла и р-раз – сгорела в три дня. А я ей перед этим еще зубы вставил. За пятьсот баксов! – Неподдельная печаль звучала в голосе вдовца.
– Ну и что такого! – заерзал на стуле другой мужчина, сидевший к Синякову ближе всех. – Раз зубы на твои средства вставлены, имеешь полное право их перед погребением изъять. Никто тебя в нынешние времена за это не упрекнет.
– Так ведь они-то не золотые, а керамические! – простонал вдовец. – Кому они теперь нужны?
Тут прокурор разделался с находившимся у него посетителем, и секретарша кивнула женщинам: «Заходите».
Пробыли они в кабинете прокурора очень недолго и вышли оттуда в слезах. Рыдала не только пожилая женщина, действительно казавшаяся невменяемой, но и легкомысленная девица, и даже младенец, до этого державшийся на удивление спокойно. Секретарша потянулась было к графину с водой, но на нее замахали, как на привидение.
Спустя еще полчаса Синяков оказался в очереди первым, а одновременно и последним, потому что других желающих на прием не было. Никто из посетителей не задержался в кабинете долго, и все они, кроме вдовца, ушли несолоно хлебавши (сосед Синякова даже зло выматерился в коридоре). Зато вдовец, заполучивший какую-то важную для себя бумажку, прямо цвел. Когда секретарша шлепнула на эту бумажку штамп, он даже совершил неуклюжую попытку чмокнуть ее в щеку.
– Заходите, – не глядя на Синякова, буркнула секретарша, занятая наведением красоты на своем довольно-таки банальном и блеклом личике.
Конечно, она здесь была самым мелким из винтиков, но от одной мысли о том, что Димкина судьба может зависеть вот от такой лахудры, на душе становилось тошно.
Бочком проникнув в кабинет, Синяков первым делом узрел не хозяина, а глянцевый лик Воеводы, одновременно и мудрый, и простецкий, снисходительный и взыскующий, добродушный и строгий.
Сам прокурор располагался не напротив дверей, как это обычно принято, а где-то в углу. Планировка монашеских келий шла вразрез с казенной целесообразностью госучреждения.
Числившийся по военному ведомству прокурор состоял в звании полковника. Выглядел он достаточно моложаво, хотя о его реальном возрасте ничего определенного сказать было нельзя, точно так же, как и о возрасте монументальной фарфоровой пепельницы, украшавшей стол. Подобные вещи делаются на века, и ветры времени не властны над ними. В этой пепельнице, возможно, тушил сигарные окурки еще граф Бенкендорф, а человек с таким лицом мог заседать и в иудейском синедрионе, и в трибунале святой инквизиции, и в приснопамятной ежовской тройке.
– Слушаю вас, – произнес прокурор скрипучим голосом, глядя куда-то мимо Синякова.
Тот хоть и волновался (а кто не волнуется, оставшись наедине с прокурором), но суть дела сумел изложить кратко и толково.
– Синяков Дмитрий Федорович, рядовой, – повторил прокурор и, вооружившись толстенными очками, стал вглядываться в какой-то список, лежавший перед ним на видном месте. – Действительно, есть такой… Суд назначен на завтра, на одиннадцать ноль-ноль. Хотите присутствовать?
– Конечно, конечно, – заторопился Синяков. – А можно узнать, за что его судят?
– Вас статья интересует? – Прокурор тщательно протирал очки белоснежным платком.
– В статьях я не очень… Вы лучше скажите, какое он преступление совершил. Украл что-нибудь или подрался?
– Неуставные взаимоотношения, – сухо ответил прокурор.
– Вот те на! – Синякову вдруг перестало хватать воздуха. – Никогда бы не подумал…
– Детей надо лучше воспитывать, тогда и удивляться не будете, – все тем же постным голосом посоветовал прокурор.
– Я бы не сказал, что он плохо воспитан… А сколько ему грозит?
– До трех лет, – закончив полировать очки, прокурор теперь любовался ими, поворачивая к себе то одной, то другой стороной.
– Ничего себе! – Эта весть была для Синякова как удар под ложечку. – Ничего себе… А помочь ему никак нельзя?
– Наймите адвоката, – отложив очки, прокурор стал внимательно рассматривать свои ногти. – Все вопросы к нему.
– А где этого самого адвоката найти? Рабочий день уже заканчивается… – произнес Синяков неуверенно.
– Третий кабинет налево. И советую поторопиться, – уставившись на портрет Воеводы, прокурор забарабанил по столу пальцами.
Это означало, что разговор закончен. Синяков хотел еще разузнать, где сейчас может находиться Димка, но внимание прокурора отвлек телефон, затрезвонивший на приставном столике.
– Сводка? – поинтересовался он, напяливая свои необычные очки. – Почему так поздно? Хорошо, сейчас запишу… Вы помедленнее диктуйте, помедленнее…
Тут только Синяков понял, почему прокурор так ни разу не глянул в его сторону. Слепой, как крот, и ничего не видящий дальше своего носа, он прибегал к помощи очков лишь тогда, когда заглядывал в бумаги.
Людей, а особенно их лица, то искаженные горем, то заискивающие, то распухшие от слез, он не замечал принципиально.
Если бы Синяков был настроен более воинственно и его не скрутили бы в дугу личные неприятности, он мог бы сейчас патетически воскликнуть, обращаясь к прокурору, что именно такие бездушные служители неправедных законов засудили в свое время Иисуса из Назарета, Джордано Бруно, академика Вавилова и доброго христианина Стрекопытова.
Впрочем, если говорить откровенно, Синяков никогда бы не решился на подобный поступок, потому что хорошо помнил одну из заповедей Стрекопытова, гласившую, что спорить с прокурором то же самое, что брызгать против ветра.
Оказавшись в узком сводчатом коридоре, где нельзя было ни присесть, ни даже к стене прислониться (все они были свежевыбелены известкой), Синяков очень скоро убедился, что председатель суда, прокурор, комендант гауптвахты и адвокаты занимают практически смежные кабинеты. Надо думать, все они не раз участвовали в приятельских попойках и даже крестили друг у друга детей. Не исключено, что к этой же компании принадлежал и митрополит, обитавший через улицу напротив.
Адвокат, в отличие от других должностных лиц, нашедших приют под этими древними сводами, был облачен в цивильный костюм и старался держаться рубахой-парнем. Впрочем, вскоре он признался, что в свое время тоже служил по прокурорской части, правда, простым следователем.
«Это то же самое, как если бы вышедший на пенсию палач устроился на работу акушером, – подумал Синяков. – Хотя так оно, может, и к лучшему. Он здесь все ходы-выходы должен знать».
Перед адвокатом лежали большие конторские счеты, и, закончив очередную фразу, он для вящей убедительности громко щелкал костяшкой. Возможно, это удерживало его от излишнего многословия.
– Я свои услуги не навязываю, – заявил адвокат первым делом. – Решайте сами, исходя из ваших финансовых возможностей.
– Помочь-то вы ему чем-нибудь можете? – напрямую спросил Синяков.
– Заранее сказать трудно. Я ведь еще и дело не читал.
– Когда же вы успеете прочесть?
– Прямо перед судом. Какие сейчас дела… Три странички. – Адвокат уже раскрыл было рот, чтобы рассказать о том, какие грандиозные дела он раскручивал раньше, но тут же энергично перебросил косточку на счетах, тем самым самолично пресекая ненужную откровенность.
– Как же так получается, за три странички – три года, – Синяков все еще не мог оправиться от пережитого шока.
– Случалось на моей памяти, что и за три слова расстрел давали. – Снова громкий щелчок.
– Так то когда было…
– Бывает, времена возвращаются, – адвокат почесал счетами спину. – Вы с собой никаких документов не захватили?
– А какие документы я должен был с собой захватить? – удивился Синяков.
– Неплохо было бы иметь справку о тяжелом заболевании одного из близких родственников. Желательно психическом. А еще лучше о ранении или контузии, полученных при выполнении интернационального долга. Мог же у вашего сына быть брат, потерявший в Афгане, скажем, ногу.
– Нет у него такого брата.
– Да нам не брат нужен, – проникновенно произнес адвокат. – Его к делу не подошьешь. Нам справка нужна.
– Фальшивая? – догадался Синяков.
– Почему сразу фальшивая? – адвокат даже обиделся. – Фальшивыми деньги бывают. А в процессе защиты обвиняемого любые средства хороши. Разве вы об этом не знаете?
– Таких документов у меня нет, – развел руками Синяков.
– А как насчет похвальных грамот, дипломов, официальных благодарностей, правительственных наград, полученных непосредственно вашим сыном? Суд это учитывает.
– Откуда у него в восемнадцать лет возьмутся правительственные награды?
– Ладно. Будем строить защиту, опираясь на ошибки следствия, – адвокат тряхнул счетами, как шаман своим бубном.
– Думаете, есть они?
– Уверен, – безапелляционно заявил адвокат. – Иногда их даже преднамеренно допускают. Чтобы была возможность в случае чего дать задний ход.
– Хорошо бы, – вздохнул Синяков. – Но ведь приговора все равно не избежать.
– Ну и что! Зато полгодика можно скостить.
– А если иначе? – Синяков откашлялся в кулак. – Мне, конечно, просить об этом неудобно… Но поймите правильно, я ведь отец… Если, как говорится, подмазать кому-нибудь? Судье или прокурору…
– Нет, уже поздно. – Столь откровенное предложение ничуть не смутило адвоката. – Раньше надо было беспокоиться, на стадии предварительного следствия… А когда дело в прокуратуру попало – все.
– Понятно. – Надежды рушились одна за другой, словно птичьи гнезда под ударами бури. – А нельзя узнать, где он сейчас находится?
– Почему нельзя? Можно. – Адвокат постучал углом счетов в стенку, оказавшуюся вовсе не кирпичной, а фанерной. – Сергей, зайди ко мне! Разговор есть.
За хлипкой стеночкой кто-то недовольно буркнул и тяжко заворочался, словно зверь в клетке. Заскрипел стул. Хлопнула соседняя дверь. Запела паркетная доска, на передвижения Синякова никак не отзывавшаяся.
Человек в форме, ввалившийся в кабинет, был всего лишь старлеем, но страха он внушал не меньше, чем маршал. Столь импозантные фигуры мать-природа создает редко, и то, наверное, по спецзаказу.
Спецзаказ, по которому был создан этот самый Сергей, формулировался примерно так – «Идеальный образец коменданта гауптвахты».
– Ну? – пробасил он, мельком глянув на адвоката. – Чего звал?
– Рядовой Синяков за тобой числится? – несколько заискивающе спросил адвокат.
– Почем я знаю? Их за мной больше полсотни числится… Из какой он части?
– Особая бригада внутренних войск, – вспомнил Синяков.
– А-а… этот… Лежит на нарах. Суда ждет. Таких на работу выводить не положено.
– Вот отец его приехал, – адвокат указал на Синякова. – Увидеться хочет.
– До суда не положено, – обронил комендант равнодушно.
– Ты пойми, он же не из пригородного колхоза сюда пришлепал! – загорячился адвокат. – Он за тысячу верст на самолете прилетел!
– Хоть на ракете. Какая разница, – комендант и бровью не повел. – Устав забыл?
– Я больше забыл, чем ты помнишь! – Адвокат схватил счеты, словно это было какое-то неотразимое оружие вроде меча-кладенца. – Разве нельзя для хорошего человека исключение сделать?
– Нет в уставе такого термина «хороший человек». – Комендант осторожно отобрал у адвоката счеты и от греха подальше положил их на шкаф. – Еще вопросы имеются?
Тут внутренний голос подсказал Синякову, что пора брать инициативу на себя. По некоторым приметам – значку мастера спорта и переломанным ушам – он почуял в коменданте родственную душу.
– Борьбой занимаетесь? – поинтересовался Синяков как бы между прочим.
– Бывает, – буркнул комендант.
– Каким видом?
– Всеми…
– Зубаря случайно не знаете? Или Метлицкого? – Это были ровесники Синякова, вместе с ним начинавшие спортивную карьеру и впоследствии добившиеся немалых успехов.
– Про какого Зубаря речь? – В светлых рысьих глазах коменданта пробудилось что-то похожее на интерес.
– Про Илюху.
– Илья Ильич тренировал меня одно время, – комендант в упор уставился на Синякова. – А вы ему кем доводитесь?
– Другом. Ну и соперником, конечно. В одном весе боролись. То он меня, то я его. Говорят, он потом на Европе призером стал? В Мадриде, кажется?
– В Лиссабоне, – уточнил комендант.
– Привет ему от меня при встрече передавайте.
– Помер Илья Ильич в прошлом году. Не вышел из запоя.
– Вот так несчастье! – Скорбь Синякова была совершенно искренней. – А ведь помню, он раньше и пива в рот не брал.
– Именно это и губит нашего брата! – вмешался адвокат. – Кто резко начинает или резко завязывает, тот обречен. Нужно понемногу, но постоянно.
– Вроде как ты, – усмехнулся комендант, поворачиваясь боком к двери. – Ну ладно… Если вы Зубаря знали, это меняет дело. Заходите через четверть часа ко мне, что-нибудь придумаем.
– Вот так надо улаживать дела! – воскликнул адвокат, когда они остались наедине (можно было подумать, что это именно он уломал несговорчивого коменданта). – А у нас с вами осталась одна небольшая формальность.
– Вы деньги сразу берете? – Синяков понял его прозрачный намек.
– Половину сразу, половину потом.
– У меня, правда, с собой только доллары…
– Ничего, сейчас по текущему курсу пересчитаем. Подай-ка сюда мой деревянный калькулятор.
Затем быстро-быстро защелкал костяшками.
За все время, проведенное Синяковым в кабинете адвоката, это был первый случай, когда счеты использовались по их прямому назначению.
Гарнизонная гауптвахта располагалась в том же самом здании, только вход имела со двора.
Автоматчик, вызванный дежурным по КПП, отвел Синякова в обширное помещение, где раньше, надо думать, проводились молебны. Об этом можно было судить по непомерной высоте потолка, на котором даже крюк от паникадила сохранился.
То, что находилось здесь сейчас, шутки ради можно было назвать музеем решеток.
Решетки были повсюду: на окнах, на дверях, на стенных нишах, в коридорах, даже под потолком – все разного размера и разной конфигурации. Были решетки-солнышко, решетки-елочка и просто решетки без всяких изысков. Были решетки раздвижные, были и стационарные. Одни были сварены из прутка, другие из уголка, а третьи вообще из швеллера. Из материалов шире всего была представлена сталь, но имелся и алюминий, как простой, так и анодированный.
Чувствовалось, что кто-то из былых комендантов (а может, даже и нынешний) вложил в это дело немалую частичку души.
Процесс передвижения по гауптвахте представлял собой череду перемещений из одной клетки в другую. В первой из этих клеток Синякова обыскали (надо сказать, что такой процедуре он подвергался впервые в жизни). Изъяли купленные для Димки сигареты, колбасу, сгущенку, шоколад, сыр. С собой разрешили взять только булочки и фрукты.
В конце концов он оказался в загоне, где три стены были кирпичными и только одна решетчатой (но уж эту-то решетку не смог бы свернуть даже взбесившийся африканский слон). Из мебели здесь имелись стол, две лавки и рукомойник.
Тот же самый конвоир, приведя Димку, сказал: «Время свидания двадцать минут» – и остался стоять между ними, нервно теребя ремень своего автомата.
Отец и сын поздоровались за руку через стол. Конвоир при этом непроизвольно вздрогнул. Похоже, он побаивался этой парочки куда больше, чем они его.
– Ты ешь, ешь. – Синяков выложил на стол все, что ему позволили пронести сюда. – Жаль только, сигареты отобрали.
– Ничего… По одной штуке в день нам разрешается.
Димка уже ел – торопливо и жадно, как никогда не ел в домашней обстановке. За время разлуки он вытянулся и похудел. На его щеке появился незнакомый Синякову шрам, а на обритой наголо голове – несколько голых проплешин. Грязные ногти были выгрызены почти до мяса. Форма Димке явно не шла. Выглядел он в ней почти что чучелом.
«Вот вам и элитные части», – с горечью подумал Синяков.
Когда сын справился с едой, запив ее водой из рукомойника, Синяков спросил:
– Чем вас хоть кормят тут?
– А ты как думаешь? – невесело, одними губами улыбнулся Димка. – По крайней мере не шашлыками.
– Прекратить неположенные разговоры! – пискнул конвоир.
Димка покосился на него и негромко сказал:
– Ты, салага, много на себя не бери. А то ведь можем встретиться на гражданке.
– Не надо. Не обращай внимания, – попросил Синяков. – Нам и так осталось всего десять минут. Лучше расскажи, что с тобой случилось.
– Засветил сержанту между рогов, – как о чем-то совершенно обыденном сообщил Димка.
– За что?
– Доставал он меня, понимаешь? – В словах сына вдруг прорвалась злоба, которой Синяков за ним раньше не замечал. – В гроб хотел загнать.
– А просто пожаловаться кому-нибудь нельзя было?
– Папа, ты в армии служил?
– Нет.
– Тогда не возникай. Ничего ты про эти дела не понимаешь.
– Но ведь тебе тюрьма грозит?
– А где, по-твоему, я был до этого? На курорте? На каторге так не пашут, как мы в бригаде пахали!
– Но служить тебе всего год оставалось, а сидеть придется целых три!
– Убегу. – Сказано это было абсолютно спокойно и, что самое страшное, вполне серьезно. – Хорошо, если бы на зону послали… А то про дисбат тут такое говорят… Уши вянут.
– Я сейчас обо всем доложу начальнику караула! – конвоир уже чуть не плакал.
– Докладывай, – Димка недобро, исподлобья глянул на него. – Сам же и нарвешься. А мне что будет? Пайки лишат? Так я ее уже съел. В карцер посадят? Не посмеют, мне завтра на суд идти.
– Ну почему ты такой! – прервал Синяков сына. – Столько не виделись, а ты и разговаривать со мной не хочешь.
– Я хочу. Да только мешают некоторые… А за то, что ты, папа, приехал, большое спасибо. Я, честно сказать, мать ожидал.
В это время снаружи к решетке подошел прапорщик с ключами и зычным голосом, словно все они находились где-нибудь в чистом поле, объявил:
– Время свидания истекло!
Отец и сын одновременно встали и обнялись, чуть не перевернув стол. За недолгое время, проведенное на гауптвахте, Димка успел пропитаться тюремным запахом, неистребимым и прилипчивым, как зараза.
– Ты только не верь тому, что здесь по радио болтают и в газетах пишут, – торопливо шепнул он. – Ты больше людей слушай и сам в оба гляди.
Прапорщик уже стучал ключами по приоткрытой решетчатой двери, а конвоир тыкал Димку стволом автомата в спину.
– До завтра! – крикнул Синяков.
– До завтра, – отозвался Димка.
Сейчас в его жизни было не самое лучшее время, однако на перепуганного зайца (чего заранее опасался Синяков) он совсем не походил. Скорее это был волчонок – усталый, голодный, загнанный, злой, но уже клыкастый…
…На выходе из гауптвахты Синякову вежливо вернули все конфискованные продукты. Пропала только одна пачка самых дешевых сигарет…
Минут пять Синяков слонялся по горбатой улочке, отделявшей божий храм от гнезда сатаны (по крайней мере, такое впечатление осталось у него после посещения прокуратуры), и старался успокоиться.
В принципе сделано было немало. Он многое узнал о деле, ради которого прилетел сюда, нанял адвоката, а главное – свиделся с Димкой. Хотелось надеяться, что эта встреча поможет сыну пережить завтрашний день, обещавший стать для него таким тяжелым. Да и знакомство с комендантом кое-что значило.
Теперь не мешало бы подумать и о себе самом. Еды, слава богу, хватало. «Секретный № 3» пусть подождет в камере хранения до завтрашнего дня. Вопрос сейчас упирался только в ночлег.
Искать кого-нибудь из старых знакомых было уже поздно, тем паче что Синяков не помнил толком ни одного адреса. Этим можно будет заняться завтра с утра, когда откроются справочные бюро. А пока придется воспользоваться услугами гостиницы, тем более что по дороге сюда он уже успел присмотреть одну, чей обшарпанный фасад, по идее, должен был свидетельствовать о либеральных порядках и умеренных ценах.
Действительно, какие-либо дополнительные препоны в лице бдительных швейцаров или неустрашимых агентов службы безопасности в фойе гостиницы, носившей скромное название «Первая Советская», отсутствовали. Единственным живым существом (кроме двух пестреньких кошечек), обратившим внимание на появление Синякова, была немолодая дама, вязавшая что-то за барьерчиком.
Синяков попытался вспомнить, как называется служащая гостиницы, занимающаяся регистрацией постояльцев и выдающая им ключи от номеров. По крайней мере не ключница. Это что-то из области фольклора. И не регистраторша. Может, дежурная? Нет, дежурные сидят на этажах, кипятят чай и надзирают за нравственностью жильцов… Тогда скорее всего портье. А если это женщина? Неужели портьера? Или портьерша?