Николай Чадович. Между плахой и секирой

   – Сначала всегда кормили дедушку. Если по прошествии часа он не проявлял признаков отравления, за трапезу принималась вся семья.
   Толгай, видевший смерть чаще, чем иные – срамное место своей жены, на этот раз заметно трусил. Причина его водобоязни, возможно, проистекала из того же источника, что и страх средневековых европейцев перед явлением кометы – в этих столь разных природных стихиях недалеким людям чудилась злая воля высших сил.
   – Вдохни поглубже! – посоветовал Артем, когда над водой осталась торчать только голова Толгая.
   Однако тот так оробел, что перестал ясно понимать русскую речь и вместо глубокого вдоха сделал глубокий выдох. Так он и ушел на глубину, даже пузырей не пустив, а для наблюдателей, оставшихся на берегу, сразу как бы укоротившись вдвое.
   Цыпф, с трепетом следивший за тем, что в самое ближайшее время предстояло проделать и ему самому, по привычке отсчитывал время по ударам собственного пульса. Он прекрасно понимал, что идти под водой, борясь одновременно и с течением, и с удушьем, и с выталкивающей силой, совсем не то же самое, что праздно разгуливать по бережку, но тем не менее в душе клял Толгая за медлительность. Наконец тот достиг середины потока – об этом взмахом руки известил Зяблик, плывший параллельным курсом. После этого темп подводного марша еще более замедлился, – и две или три минуты спустя Толгай все еще продолжал топать по дну. Это скорее радовало, чем пугало, – любой другой на его месте, исключая разве что профессиональных ныряльщиков, уже давно бы захлебнулся. Следовательно, расчеты на всесильность бдолаха оправдались.
   Никому из оставшихся на этой стороне уже не было видно Толгая, но и Зяблик и Смыков жестами сигнализировали, что все покуда в порядке.
   Вскоре вода у противоположного берега забурлила, и на поверхности показалась голова – круглая, сплошь облепленная волосами и поэтому похожая на черный бильярдный шар.
   – Уф! – облегченно произнес Толгай, предварительно выпустив изо рта фонтанчик воды. – Хелден тайдылар… Из сил выбился.
   – Зато можешь еще года два не мыться! – крикнула со своего берега Верка.
   Смыков помог Толгаю выбраться на сушу, а Зяблик поплыл обратно.
   – Ну, кто следующий? – спросил Артем.
   – А можно мы вдвоем? – Выражение на лице Лилечки было примерно такое же, с каким королева Мария-Антуанетта всходила на эшафот.
   – Да-да! – заторопился Лева Цыпф. – Мы вместе…
   – Как угодно, – кивнул Артем.
   – Очки не забудь снять, кавалер, – добавила жестокосердная Верка.
   Заранее заготовленные камни лежали на берегу. Лилечка взяла один в охапку, осторожно, как мину. Лева зажал другой под мышкой, а свободной рукой обнял спутницу за талию.
   – Так и пойдете? – удивилась Верка. – Не раздеваясь?
   – Так и пойдем, – ответила Лилечка без выражения.
   Обнявшись, они ступили в воду (кто-то при этом еле слышно ойкнул), но уже через пару шагов случился конфуз – подол платья надулся пузырем, грозя на глубине завернуться хозяйке на голову. Впрочем, Лилечка очень быстро нашла выход из положения – сунула в подол балластный камень. Верка позади нервно хохотнула, а Смыков, такой маленький на своем недостижимо далеком берегу, ободряюще крикнул:
   – Смелее! Никакого страха нет!
   Если бы!.. Был страх! Страшны были уже первые шаги по круто уходящему вниз дну, но неизмеримо страшнее был миг, когда колеблющаяся поверхность воды, холодным языком облизав лицо, сомкнулась над головой. Сразу стало сумрачно, неуютно, холодно. Даже звуки изменились – в ушах что-то гулко забухало и забубнело. На тело со всех сторон навалилась тяжесть, ничуть не меньшая, чем в мире варнаков.
   Речные твари нагло шныряли вокруг, едва не тыкаясь в людей. Цыпф попытался ухватить одну, самую надоедливую, но промахнулся – водная среда искажала расстояние.
   Далеко вверху в ореоле радужных пузырьков скользила тень – раскорячившийся лягушкой Зяблик. Неприятные громыхающие звуки, больно бьющие по барабанным перепонкам, производил скорее всего именно он.
   Дно все понижалось. Ближе к середине реки его сплошь покрывали водоросли – длинные бурые извивающиеся ленты, в которых путались ноги.
   Внезапно в лицо Лилечке ткнулось что-то омерзительно-податливое, скользкое и еще более холодное, чем придонная вода. Забыв, где она находится, девушка вскрикнула, и воздух одним огромным пузырем вырвался из ее легких. Обгоняя его, метнулась прочь виновница происшествия – студенистая колоколообразная тварь с пучком щупалец вместо головы.
   В последний момент Лилечка все же успела закрыть рот, но ее опустевшие легкие съежились наподобие пробитого футбольного мяча. Цепкие объятия речной глубины еще сильнее сдавили тело, а особенно – грудь.
   Вот когда Лилечка испугалась по-настоящему. Все вылетело из ее головы. Как будто бы не было предупреждений Артема о недопустимости паники, как будто бы ее не хранил чудодейственный бдолах, как будто бы не было поблизости верных друзей, всегда готовых прийти на помощь. Может, Лилечка и желала сейчас спасения, но ее желание тонуло в омуте черного страха, точно так же, как она сама тонула в этой коварной и обманчивой реке.
   Багровые пятна заплясали в ее глазах, в голове загудело (не только в ушах, а сразу во всей черепной коробке), ноги налились свинцом.
   Смерть уже была рядом, уже хватала за горло своими клешнями, уже укутывала в обрывки собственного савана, но кто-то этой смерти мешал, кто-то не давал Лилечке выронить камень, кто-то зажимал ее полураскрытый рот, кто-то силой тащил ее дальше, сквозь плавно колеблющиеся заросли траурно-бурых водорослей.
   О Леве Лилечка вспомнила лишь тогда, когда его горячие губы (все вокруг было холодное, как в могиле, а эти губы – горячее углей) с почти голливудской страстью впились в ее безвольно расслабленный рот. Лилечка рванулась было – девичью честь полагалось блюсти и на пороге небытия, – но тут же сомлела, почувствовав, как в легкие вливается живительный воздух.
   Оказывается, это был вовсе не поцелуй, а что-то вроде искусственного дыхания по системе «рот в рот». Лева отдал ей весь запас своего воздуха без остатка, да и было того воздуха, может, всего литра два, но главным оказалось совсем не это, а то, что Лилечкин черный страх улетучился. Теперь она была не одна, рядом находился еще один человек: живой, теплый, сильный, сообразительный, а главное – готовый защитить ее от любой напасти.
   Страх ушел, а жажда жизни осталась. Тут уж за дело пора было браться бдолаху. Не разнимая объятий, они не выбрались, а буквально вылетели на берег, едва не сбив при этом Смыкова, в целях опорожнения ушей от воды прыгавшего на одной ноге.
   – Лихо вы, граждане водолазы! – похвалил их Зяблик, все еще остававшийся на воде. – Вам бы в свое время за сборную общества «Водник» выступать. В подводном беге с препятствиями.
   Он и не заметил заминку, случившуюся с Лилечкой и Цыпфом на дне.
   А на другом берегу к заплыву готовились Артем и Верка. Он и сапог снимать не стал, только перевесил сумку с остатками бдолаха с пояса на шею. Она же скинула с себя абсолютно все и, связывая одежду в узел, который, по примеру Смыкова, собиралась пристроить на голове, извиняющимся тоном сказала:
   – Боюсь, как бы не полиняло барахлишко. Как я тогда перед местными женихами выглядеть буду…
   Эта маленькая победа окрылила всю ватагу, а в особенности тех, кто напробовался бдолаха. Обычно молчаливый Толгай, мешая слова родного языка с русским и пиджином, горячо и во всех подробностях описывал жуткие перипетии своей подводной прогулки: как боязно ему было поначалу одному на дне реки, где, по рассказам шаманов, должен обитать многоногий и многорукий злой дух Чотгор, и как он потом изрубил саблей этого духа, посмевшего высунуться из логова.
   – Борын… морда, значит, вот такой! – он широко раскинул руки. – Усы еще больше… Явыз… Злой… Страшный…
   – Сильно злой? – рассеянно поинтересовался Смыков.
   – Сильно! Как пьяный Зябля.
   Сам Зяблик в этот момент пытался разжечь костер, сложенный из сырых сучьев какого-то райского кустарника. Был он в этом деле общепризнанным корифеем (на лагерном лесоповале и не такому можно научиться), но нынче его безотказная зажигалка, еще в Отчине заправленная самогоном-первачом, давала осечку за осечкой. Искры от кремня сыпались исправно, но фитиль зажигаться не хотел. Зяблик остервенело тряс зажигалку, обнюхивал ее со всех сторон и громко материл неизвестного злоумышленника, подменившего самогон водой.
   – Сам, наверное, и выжрал, а теперь виноватых ищешь, – сказала продрогшая Верка, ошивавшаяся рядом в тщетном ожидании тепла.
   Не стесняясь ни ветхого вафельного полотенца, составлявшего весь ее наряд, ни своей мальчишеской груди, ни безобразного ножевого шрама под пупком, она для сугрева принялась вытанцовывать что-то, напоминающее канкан.
   Оглянувшись на подружку, Лилечка тоже поборола стыд и, стянув мокрое платье, принялась с помощью Цыпфа выкручивать его. При этом она беспричинно улыбалась налево и направо. На девушку сейчас было любо-дорого глянуть: щеки разрумянились, глаза сияют, высокая грудь вздымается как бы в предчувствии счастья, пышные формы вовсе не портят фигуры, а, наоборот, придают ей особую пикантность. Не то это бдолах продолжал действовать, не то она внезапно влюбилась.
   Последнее предположение косвенно подтвердилось, когда Лилечка в сопровождении Левы отправилась в чащу кустарника, дабы развесить там для просушки свою одежду.
   Многозначительно глядя им вслед, Верка сказала:
   – Какой же рай без Адама и Евы!
   – Подожди, вот скоро змей поганый приползет, – мрачно предрек Зяблик, расстроенный отказом зажигалки.
   – Сплюнь через левое плечо.
   Лева и Лилечка тем временем выбирали куст, наиболее удобный для такого ответственного дела, как просушка платья. Эти поиски постепенно уводили их все дальше и дальше от реки.
   – Спасибо тебе, – вдруг сказала Лилечка.
   – За что? – Лева остановился, словно к месту прирос.
   – Ведь ты же спас меня!
   – Разве? – В голосе Левы звучало опасливое удивление.
   – А то нет! Ты же мне свой воздух отдал.
   – Я сам испугался тогда, – честно признался Лева. – Если бы ты захлебнулась, я бы тоже спасаться не стал. Не знаю даже, как это получилось… Я не нарочно… Я только поцеловать тебя хотел… На прощание… Воздух перетек сам собой. По принципу сообщающихся сосудов. – Он опустил глаза.
   – Ты бы хоть раз соврал, – вздохнула Лилечка. – А впрочем, какая разница… Главное, что мы живы. Но я как порядочная девушка просто обязана вернуть тебе поцелуй.
   – Прощальный?
   – Ну почему же! Пусть он будет… как бы это лучше сказать… обещающим, что ли…
   – Залогом будущих встреч? – просиял Лева.
   – Вот-вот! Господи, откуда ты только слова такие знаешь.
   – Тогда я согласен… Давай, возвращай! – Лева быстро снял очки и пригладил растрепавшиеся после купания волосы.
   – Что значит – давай? – возмутилась Лилечка. – Так с девушками не разговаривают. Ну-ка вспомни что-нибудь соответствующее моменту.
   – Сейчас… э-э-э… – Лева опять нацепил очки, в которых ему всегда лучше думалось. – Даруй поцелуй мне, принцесса. И пусть я от счастья умру, волшебное это мгновение жизнь скрасит в загробном миру…
   – Все-все-все! Молодец! – Лилечка захлопала в ладоши. – Только про загробный мир больше не надо… Ты это сам придумал?
   – Нет. Стихи принадлежат одному малоизвестному кастильскому менестрелю. Но перевод мой.
   – Ах, жалко, я ничего такого наизусть не знаю, – опечалилась Лилечка.
   – Тебе это и не нужно… Воспевать страстную любовь – дело мужчин. А женское дело – страстно любить.
   – Ага! Хочешь сказать, что курицам не положено кукарекать? – возразила скорая на обиду Лилечка.
   – Ты, кажется, забыла, о чем у нас шел разговор, – набравшись смелости, напомнил Лева.
   – А ведь верно. – Лилечка озадаченно умолкла. – Ты сам все время меня сбиваешь. Так нельзя.
   – Больше не буду. – Лева нервно откашлялся и, чуть приоткрыв рот, наклонился к Лилечке.
   – А ты хоть раз целовался, певец страстной любви? – хихикнула Лилечка.
   – Целовался, – кивнул Лева.
   – С кем это, интересно? – Лилечка подбоченилась. – А ну, отвечай!
   – С тобой. На дне реки. Ты разве забыла?
   – Это меняет дело, – обреченно вздохнула она. – Ладно уж… Только губы-то не поджимай, не укушу.
   После первого поцелуя Лева почувствовал себя так, словно его укачало на карусели. Чтобы не упасть, он вцепился в Лилечку, и они вместе сели под куст, на котором наподобие флага победы полоскалось ее платье, кстати, уже почти сухое.
   – Ну что, понравилось? – спросила Лилечка шепотом, словно боялась, что их могут подслушать. – Еще?
   – Еще! – простонал Лева, чувствуя, как его покидает не только обычная рассудительность, но и разум вообще.
   – Ах какой ты хитрый… Но что уж тут поделаешь, раз начали… Только не надо меня руками лапать.
   С запоздалым стыдом Лева убедился, что его руки находятся совсем не там, где полагается быть рукам воспитанного человека – правая на чашечке Лилечкиного лифчика, левая на ее округлом и гладком бедре.
   Он попробовал было целоваться без рук, но не выходило. Прежней близости не хватало, что ли. Пришлось обхватить девушку за плечи. Впрочем, она сама, целуясь, обняла Леву за шею и даже запустила пальцы в его шевелюру.
   Невинная забава, начатая нашей парочкой под кустом, похоже, затягивалась, и Лилечка устроилась поудобнее, да так, что куда бы Лева теперь не тыкался губами, попадал только в ее лицо или шею.
   На лифчике что-то само собой отлетело (Лева себе такую вольность никогда бы не позволил), и бретельки сползли с плеч девушки. Она попыталась было что-то возразить, но сумела выдавить только нечленораздельное мычание – в этот момент ее язык находился в Левкином рту.
   Пространство для ласк сразу увеличилось – даже неискушенный в любовных утехах Лева догадался, как можно с приятностью использовать два эти сокровища, буквально свалившиеся ему в руки. Но прежде, чем припасть ртом к ее соскам – таким же алым, как и губы, – Лева, не лишенный дара эстетического восприятия, успел отметить, что за долгие годы эволюции природа не сумела создать ничего более гармоничного по форме, чем молодые женские груди.
   – Не надо, не надо… – шептала Лилечка, лобзая Леву в макушку, а сама все плотнее прижималась к нему и даже груди свои для его удобства поддерживала снизу ладонями.
   Старательно делая все то, к чему его побуждало неосознанное телесное желание и ненавязчивый Лилечкин напор, Лева каким-то никогда не дремлющим уголком сознания понимал, что это не все, что игра зашла слишком далеко, чтобы окончиться безрезультатно, и что ему еще предстоит нечто такое, что может принести и несказанное наслаждение, и несмываемый позор. Все говорило за то, что Лилечка не такая уж простофиля в любовных делах, как это могло показаться вначале, и одними ласками ее до экстаза не доведешь. Пора было переходить к решительным действиям, но страх опростоволоситься перед любимой (что для него являлось уже неоспоримым фактом) одолевал плотскую страсть.
   Развязка тем не менее приближалась – на Лилечке уже вообще ничего не было, и он даже не понимал, как это могло случиться. Все тело ее влажно блестело от поцелуев, а кое-где в особенно нежных местах расцветали пока еще тусклые розы легких кровоподтеков.
   Была не была, решил он, ощущая себя как неопытный циркач, которому впервые в жизни предстоит пройти по натянутому над бездной канату. Пан или пропал! Ведь когда-нибудь да надо начинать.
   Продолжая целовать уже порядочно распухшие девичьи губы, он попытался расстегнуть свой ремень, на котором чего только не висело: и пистолет в кобуре, и пустая фляжка, и штык-нож, и брезентовый подсумок со всякой всячиной. Однако мягкий живот навалившейся на него Лилечки мешал добраться до пряжки, а отклониться назад не давал куст. Когда же Лева с грехом пополам освободился наконец от своей амуниции, загремевшей и залязгавшей при этом, Лилечка резко отстранилась.
   – Ты чего? – недоуменно спросила она.
   – Ничего… – Ну что еще мог ответить на этот вопрос бедный Лева?
   – Не смей! – Туман, заволакивавший до этого глаза девушки, быстро рассеивался. – Ишь, какой быстрый… Я ему как другу доверяла, а он скорее штаны снимать!
   – Я как ты… – растерянно пробормотал Лева.
   – Как ты… – передразнила она его. – Это совсем разные дела! Да и не снимала я ничего. Ты мне сам все белье изорвал.
   Действительно, лифчик требовал серьезной починки, а на трусики Лева даже глянуть боялся.
   – Отвернись! – приказала она.
   За спиной Левы зашуршал куст, а потом затрещала материя платья.
   – Во, блин! – с досадой сказала Лилечка. – Что за напасть сегодня такая? Все по швам расползается… Можешь теперь повернуться, только штаны сначала подтяни.
   Послушно исполнив все указания, Лева увидел, что Лилечка старается приладить к платью оторвавшийся рукав.
   – Как же я в этой рвани ходить буду? – сетовала она, критически оглядывая свой наряд. – Ведь такое крепкое платье было! Я его и надела специально… Ладно, не стой столбом. Пошли, – она взяла Леву под руку. – А теперь послушай меня, миленький. Договоримся раз и навсегда. Всякому баловству пределы есть. Я не Верка, чтобы под всех подряд ложиться. Хочешь со мной дружить – дружи. Станет тоскливо, приходи, я тебя всегда пожалею. А о серьезных вещах поговорим после того, как домой вернемся. Согласен? Что молчишь?.. Понимаю, что ты обо мне сейчас думаешь. Дескать, если уж мне так с варнаками повезло, значит, я последняя потаскуха, да? Я ругань вашего Зяблика по гроб жизни не забуду! Никогда его не прощу! Пережил бы хоть кто-нибудь из вас то, что я тогда пережила! Не на варнаков я в обиде, а на вас, охламоны!
   Она вырвала свою руку, заплакала и побежала вперед, сверкая прорехами в платье…
 
   Приближаясь к бивуаку, разбитому на речном берегу, Цыпф ожидал всего, чего угодно: грубых шуточек, ехидных советов, многозначительных взглядов – но, как ни странно, его появление прошло почти незамеченным. Общество было целиком занято новой и весьма серьезной проблемой, возникшей буквально на пустом месте.
   С чем-то похожим Лева уже успел столкнуться под кустиком, давшим им с Лилечкой недолгий приют. Одежда, еще вчера вполне добротная, сегодня расползалась на части. Ватага выглядела, словно шайка оборванцев. Неизменный малахай Толгая светился проплешинами, будто бы его моль побила. У Смыкова на ботинках отвалились подошвы. Зяблик, лишившийся ремня еще на том берегу, теперь даже шевелиться боялся – при каждом резком движении его куртка и брюки осыпались трухой. Верка, все еще обернутая в полотенце, демонстрировала всем свои превратившиеся в кисею одежды.
   – Да это речка наверняка виновата! – доказывал Зяблик. – Не вода в ней, а кислота какая-то!
   – Была бы кислота, у вас бы, братец мой, шкура чесалась, – возражал Смыков. – Я, между прочим, при переправе ничего своего не замочил, а результат тот же.
   – Не зря, выходит, тот красавец голышом бегал, – вспомнила Верка. – Нельзя по Эдему в одежде разгуливать. Вы что, про Адама с Евой забыли?
   – Им-то что… они стыда не знали, – печально вздохнула стоящая в стороне Лилечка.
   – Стыд, как говорится, не дым, глаза не выест. – Зяблик выглядел как никогда хмуро. – Одежду в крайнем случае можно и из листьев сделать. Тут позаковыристей дела могут прорезаться… Я, значит, разобрал все же свою зажигалку. Все в ажуре – и кремень, и фитиль. Зря на них грешил. Только вместо самогона девяностоградусного в зажигалке вода оказалась. И хихикать тут нечего…
   Ни слова не говоря, Артем пустил по кругу сумку, в которой хранился бдолах.
   – Не понял… – Зяблик носом втянул воздух. – Сюда что, коты нагадили?
   – Да, запашок… – скривился Смыков.
   – А внутри-то, внутри! – ужаснулась Верка. – Слизь какая-то!
   – Подумать есть над чем. – Артем покосился на Цыпфа. – Что-то наш профессор приуныл. С чего бы это?
   – Неудовлетворенные желания приводят к депрессии, – авторитетно заявила Верка. – В особенности неудовлетворенная похоть.
   – Вам виднее, – вяло огрызнулся Цыпф, у которого и без того сердце было не на месте.
   – Признаться, мне импонирует коллегиальность, с которой вы решаете важные вопросы, – сказал Артем. – Вот и попробуем разобраться во всем случившемся совместными усилиями. Пусть каждый постарается вспомнить то, что лично ему здесь показалось особенно странным. А глубокоуважаемый Лев Борисович эти факты сопоставит и проанализирует.
   – А что же вы сами?..
   – Я, конечно, не останусь в стороне. Но тут важна не логика, а знание точных наук. По крайней мере, мне так кажется. Ну, начинаем!
   – Мне, например, больше всего запомнился этот голый красавчик, – мечтательно произнесла Верка. – И совсем не за то, о чем вы подумали. Странно все же… Здесь хоть и рай, но ходить без трусов очень неудобно.
   – У Веры Ивановны, конечно, своя точка зрения, – ухмыльнулся Смыков, – но лично меня удивило другое. Почему в здешнем лесу нет ни пней, ни валежника, ни опавшей листвы. Вы наши леса вспомните. Из-за бурелома да сухостоя дальше опушки не сунешься. Куда это все девалось? Дворники тут, думаю, штатным расписанием не предусмотрены.
   – Теплее, – кивнул Артем. – Уже теплее… Кто следующий?
   – Я свое замечание уже высказал, – жуя незажженную самокрутку, буркнул Зяблик. – Ладно, самогон, конечно, может выдохнуться, но не за такое же время! И вот еще что, – кончиком языка он попробовал крупицу махорки. – Знатное курево было. До потрохов пробирало. А теперь – натуральная солома.
   – Табак, следовательно, разделил участь бдолаха, – Артем слегка прищурился. – Все один к одному… А ты, Лилечка, что скажешь?
   – Не знаю, – девушка пожала плечами. – Вы спрашиваете, что мне здесь кажется странным… Мне все страно… Вроде бы рай. Тихо, красиво… А на душе тревожно… Как будто бы кто-то над нами опыты ставит… Заманили в ловушку и проверяют, что мы делать будем, если голыми останемся. Про следующий опыт и догадываться боязно. Читала в одной книжке, как люди когда-то над подопытными собаками издевались. Бр-р-р…
   Последним пришла очередь Толгая, от которого, впрочем, ничего путного и не ждали. Ход его мыслей и принципы логики были так же путаны и непредсказуемы, как заячьи петли.
   – Черу сгнил, – Толгай продемонстрировал всем свой пришедший в негодность малахай, а потом постучал пальцем по голове. – Баш целый… Кыны сгнил, – он отбросил в сторону ножны, – кыпыч целый… – сабля в его руках описала стремительную дугу, под корень срезав ближайший куст. – Зачем бояться?
   – Действительно, на металлах пребывание в Эдеме никак не сказывается, – задумчиво произнес Артем. – Та стрела, наверное, попала в дерево довольно давно… Ну как, Лев Борисович, посетила вашу баш какая-нибудь светлая уй, я хотел сказать, мысль.
   – Подождите… Сейчас… Сначала надо выстроить логическую цепочку… Итак, что мы имеем… Отсутствие следов отмерших растений на фоне довольно богатой эдемической флоры… Разрушение предметов одежды и снаряжения без признаков негативного воздействия на человеческие организмы…
   – Не только одежды, но и табака, спирта… – добавил Артем.
   – Пластмассы. – Верка вертела в руках расческу, которая выглядела так, словно ее довольно долгое время держали над огнем.
   – Что же здесь общее… что? – бормотал Цыпф, полузакрыв глаза.
   – Люди и деревья живые, а пни и одежда – нет, – безапелляционно заявил Смыков.
   – Металл тоже неживой… Нет, тут что-то другое… Хотя мысль интересная…
   Лева торопливо вытащил из кобуры пистолет, довольно уверенно проделал все необходимые для подготовки к стрельбе манипуляции и, направив ствол в небо, нажал на спуск. Боек четко клацнул по донышку патрона, но выстрела не последовало. Тогда Лева передернул затвор и повторил все сначала, но с тем же результатом. Пораженная публика молчала, только Зяблик удивленно присвистнул.
   – Понятно, – сказал Лева как бы самому себе и попытался засунуть пистолет обратно в кобуру, разлезшуюся по швам и сейчас очень похожую на растоптанную ночную туфлю.
   – Ты пояснее выражайся! – Зяблик повысил голос. – Тебе, может, понятно, а нам нет.
   – Все вещества в природе делятся на органические и неорганические, – в устах Левы этот неоспоримый факт звучал как печальная новость. – Основное их отличие состоит в том…
   – Ты нам Лазаря не пой, – прервал его Зяблик. – Покороче давай. Все в школе химию изучали.
   – Кроме меня, – возразила Лилечка.
   – И Толгайчика, – добавила Верка.
   – Впрочем, детали здесь несущественны, – продолжал Лева. – Важно, что это принципиально разные по строению вещества. Деревья, спирт, пластмасса, человеческое тело, почти вся его одежда – это органика. Железо, камень, вода, песок – нет. Скорее всего, в Эдеме присутствует какой-то неизвестный природный фактор, разрушающий мертвую органику. Именно мертвую, как только что справедливо заметил товарищ Смыков.
   – Вот хорошо, – сказала Верка. – Ни могил не надо, ни помоек, ни туалетов…
   – Порох тоже органика? – поинтересовался Зяблик, внутренне уже готовый к ответу.
   – Конечно. Бездымный порох производится на основе нитроцеллюлозы, а в состав дымного входит древесный уголь.