Что же случилось с легендарной Особой Дальневосточной? Что произошло с не менее легендарным Блюхером? Ведь совсем еще недавно, всего год тому назад, выступая 2 июня 1937 года на Военном совете, Сталин всячески защищал его: «…И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять… Агитацию ведет Гамарник, ведет Аронштам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он выпивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует, Аронштам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик, как мужик, неплохой…»[55]
Выходит, Блюхер разучился воевать? Всегда, умел, а тут вдруг не справился с несложной для его уровня задачей, проявил растерянность и безволие?!. Ответ на поставленный вопрос по глубинной своей сути гораздо сложнее и трагичнее, нежели как он сформулирован в приказе от 4 сентября 1938 года. Обескровленная непрекращающимися чистками, увольнениями, арестами командно-начальствующего состава. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия оказалась в критическом положении, с нарушенным управлением войсками и недоверием со стороны рядовых красноармейцев к оставшимся (пока оставшимся!) в строю командирам. Думается, что и сам маршал Блюхер в середине 1938 года рассуждал по поводу арестованных командиров и политработников несколько иначе, нежели в июне 1937 года, находясь на заседаниях Военного совета и Специального судебного присутствия. Скажем прямо: если события на КВЖД в 1929 году явились триумфом Блюхера, то бои у озера Хасан летом 1938 года стали настоящей его трагедией. А до ареста оставалось всего полтора месяца…
Как говорится, аппетит приходит во время еды. Наказанием одного комфронта Блюхера за неудачные бои у озера Хасан высокая власть не могла удовлетвориться. В назидание командирам и начальникам более низкого ранга потребовались другие «козлы отпущения» на Дальнем Востоке. В качестве таковых решено было выбрать руководство 1 й (Приморской) армии: командующего комдива К.П. Подласа, члена Военного совета бригадного комиссара М.В. Шуликова и начальника штаба полковника А.И. Помощникова. Их обвинили в том, что в период боев у озера Хасан они проявили преступное бездействие, выражавшееся в непринятии необходимых мер к воспрепятствованию вторжения японских войск на советскую территорию, а также в плохом обеспечении боевых действий некоторых частей и подразделений армии. Все это, вместе взятое, привело к тому, что японцам удалось захватить и временно закрепиться на господствующей в этом районе высоте Заозерной.
Такие формулировки содержались в обвинительном заключении. Они же затем почти без изменений перекочевали в текст приговора по их делу. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Подласа к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, Помощникова и Шуликова – соответственно на три и два года. В отношении двух последних лиц меру наказания было признано считать условной[56].
Дальнейшая судьба Шуликова нам неизвестна. Что же касается командарма, Кузьмы Петровича Подласа, то он оказался в числе тех немногих счастливчиков, вернувшихся незадолго до войны в кадры РККА в результате пересмотра их дел. В звании генерал-лейтенанта Подлас, командуя 57 й армией Юго-Западного фронта, погиб в мае 1942 года в окружении под Харьковом. На несколько лет пережил своего командарма А.И. Помощников: будучи заместителем начальника штаба 1-го Прибалтийского фронта, он погиб в октябре 1944 года в звании генерал-майора.
Но вернемся к В.К. Блюхеру. Его звезда во второй половине 1938 года, как можно усмотреть из приведенных выше материалов и документов, стала действительно стремительно гаснуть. Дело дошло до того, что аресту Блюхера 22 октября 1938 года предшествовали его оперативная разработка органами контрразведки, наружное наблюдение за ним и просмотр всей корреспонденции маршала. Оперативные материалы, хранившиеся на момент реабилитации В.К. Блюхера в учетно-архивном отделе КГБ СССР, говорят о том, что его разработкой и следствием по делу руководил лично Л.П. Берия. Ордер же на его арест подписан Н.И. Ежовым.
Мы уже упоминали о просьбе, а точнее – требовании начальника политуправления ОКДВА армейского комиссара 2-го ранга Л.Н. Аронштама снять Блюхера с должности командующего и перевести его на другой, менее ответственный пост как человека, сильно пьющего. Об этом порочном пристрастии маршала свидетельствуют и другие люди, хорошо знавшие его. В частности, генерал армии А.В. Хрулев: «Блюхер последние годы очень много пил и обосновывал это тем, что его страшно мучила, экзема, кожи, и он, якобы, желая избавиться от болей этой экземы, употреблял очень много спиртных напитков…»
Конечно, подобные увлечения и склонности сильно подрывали авторитет Блюхера, имя которого знала вся страна, о котором писали книги, слагали стихи. Чего только стоит песня, припев которой содержал призыв-приказ: «Товарищ Блюхер! Даешь отпор!»
Одни писали стихи и книги, тогда как другие тоже писали, но только доносы и тому подобные пасквили, дискредитирующие Блюхера. Речь идет о действиях органов контрразведки, которые неоднократно предпринимали меры по опорочиванию командующего войсками ОКДВА, по увязке его с действиями правых, в первую очередь с А.И. Рыковым. Например, в оперативных материалах по делу Блюхера обнаружен рукописный документ антисоветского содержания, написанный якобы его рукой, однако им не подписанный. Адресован он всем командующим войсками округов.
Здесь странным является не только то, что документ исполнен рукой Блюхера и не подписан никем, но больше то, что в ходе следствия арестованный маршал ни разу не был допрошен по поводу появления у него этого важного вещественного доказательства. Сам Блюхер на допросе 28 октября 1938 года попытался дать объяснения по этому вопросу, сказав, что получил от Рыкова письмо, адресованное командующим округов, однако следователь почему-то не придал заявлению никакого значения и перешел к другой теме.
Дополнительной проверкой в период реабилитации Блюхера установлено, что указанный антисоветский документ был изъят из сейфа Блюхера сотрудником госбезопасности Кайдаловым при секретном его осмотре еще до ареста маршала. Кайдалов, допрошенный в середине 50 х годов по поводу данного документа, показал, что он немедленно доложил о нем руководству Управления НКВД по Дальневосточному краю, однако бывший начальник УНКВД Г.Ф. Горбач и его заместитель М.С. Ямницкий не проявили к нему никакого интереса.
Напомним, что инцидент с неподписанным документом происходил во второй половине 1938 года. И он не являлся единичным. За восемь лет до упомянутого случая был и другой, свидетельствующий о том, что даже тогда, когда Блюхер находился в самом зените своей славы (после победы на КВЖД), против него планировались и проводились провокационные комбинации, имеющие цель скомпрометировать его. Подтверждением сказанного являются показания бывшего порученца Блюхера – С.А. Павлова, данные им на допросе 8 августа 1938 года (то есть до ареста Василия Константиновича):
«В декабре 1930 или январе 193l года, точно не помню, на квартире Блюхера собиралась группа высшего и старшего комполитсостава армии, прибывшего в Хабаровск на совещание. За столом в одном месте сидели нач. политотдела 18 корпуса Зайцев, нач. политотдела 1 стр. дивизии Свинкин, начальник подива (политического отдела дивизии. – Н.Ч.) 26 Серпуховитин, командир полка Морган и другие, которых сейчас не помню. Кто из них, кто – я не могу восстановить в памяти, кто именно, вручил мне книгу (кажется «Современная тактика»), сказав, что взял эту книгу здесь же в квартире Блюхера из его личной библиотеки и попросил меня эту книгу положить на место в книжный шкаф. Я с этой книгой направился в кабинет, где находилась библиотека Блюхера и по дороге, перелистывая книгу, обнаружил между страницами лист бумаги с текстом, напечатанным на машинке. Я обратил внимание на подпись снизу этого письма: «С комприветом А.И. Рыков» (подпись от руки и подставленные в скобках на машинке инициалы и фамилия).
Заинтересовавшись, я прочитал несколько строк этого документа и в тексте его заметил следующую фразу: «В недалеком будущем Вам предстоит стать во главе всех Вооруженных Сил Союза, как самому выдающемуся и авторитетному командиру Красной Армии». Я не стал дочитывать письма и сразу понял, что оно является важным политическим документом, свидетельствующим о каких-то контрреволюционных замыслах Рыкова и Блюхера, вызвал в отдельную комнату заместителя начальника политуправления армии Скворцова и передал ему это письмо, сообщив, при каких обстоятельствах я его обнаружил. Скворцов тут же, прочитав документ, позвал Блюхера и при мне опросил его: «Что это за письмо? Блюхер ответил: «Это провокационная афера, я об этом предупрежден Особым отделом». На этом разговор закончился и Блюхер забрал это письмо». Далее Попов показал, что при разговоре со Скворцовым Блюхер вел себя спокойно и никакого волнения по поводу этого письма не наблюдалось.
По поводу двух приведенных выше попыток политической компрометации Блюхера следует выделить несколько моментов. Во-первых, совершенно ясно, что он не был автором изъятого из его сейфа антисоветского рукописного документа. Во-вторых, не исключена, по всем признакам, возможность того что сей злополучный «компромат» является легендированным письмом от имени А.И. Рыкова, направленным Блюхеру в ходе оперативных мероприятий ОГПУ. А посему указанный документ не может рассматриваться, как доказательство по делу и основание для обвинения маршала в антисоветских связях.
В Лефортовской тюрьме с высокими воинскими званиями арестованных, их прежними заслугами перед страной и народом нисколько не считались и маршала подвергали не меньшим истязаниям, нежели какого-то там комбрига или полковника, командира дивизии из небольшого гарнизона. Если не больше, рассчитывая при этом выйти на широкий круг так называемых участников военного заговора.
Свидетельствует начальник санчасти Лефортовской тюрьмы военврач 3-го ранга Анна Розенблюм, оказывавшая Блюхеру медицинскую помощь: «На лице у Блюхера около глаза был огромный синяк. Удар, вследствие чего появился синяк, был настолько силен, что образовалось кровоизлияние в склеру глаза, поэтому склера глаза была переполнена кровью»[57]. Факт издевательства над прославленным военачальником, первым кавалером советских орденов Красного Знамени и Красной Звезды, подтвердил и бывший следователь НКВД В.Я. Головлев. Он на допросе в ноябре 1955 года показал, что увидев в тюрьме накануне ноябрьских праздников 1938 года арестованного маршала (разумеется, без орденов и знаков отличия), «…сразу же обратил внимание на то, что Блюхер… был сильно избит, ибо все лицо у него представляло оплошной синяк и было распухшим. Вспоминаю, что, посмотрев на Блюхера и видя, что все лицо у него в синяках, Иванов тогда сказал мне, что Блюхеру, как он выразился, „здорово попало“.
О том, что Блюхера жестоко истязали, видно также из показаний С.А. Ариной-Русаковской, одно время содержавшейся в камере вместе с бывшей женой маршала – Г.А. Кольчугиной-Блюхер: «Из бесед с Кольчугиной-Блюхер выяснилось, что причиной ее подавленного настроения была очная ставка с бывшим Маршалом Блюхером, который, по словам Кольчугиной-Блюхер, был до неузнаваемости избит и, находясь почти в невменяемом состоянии, в присутствии ее, а также двух других его бывших жен наговаривал на себя чудовищные вещи и просил, чтобы Кольчугина-Блюхер и остальные бывшие его жены все это подтвердили. Я помню, что Кольчугина-Блюхер с ужасом говорила о жутком, растерзанном виде, который имел Блюхер на очной ставке, бросила фразу: «Вы понимаете, он выглядел так, как будто побывал под танком»[58].
Несколько слов о женах В.К. Блюхера – у него их было три. Первая, Покровская Галина Павловна, на которой он женился в гражданскую войну, была арестована 24 октября 1938 года по личному указанию Л.П. Берия. Обвинялась в том, что якобы знала об антисоветских настроениях Блюхера и не донесла об этом органам Советской власти. 10 марта 1939 года Военной коллегией была осуждена к расстрелу. От брака с Блюхером она имела дочь Зою и сына Всеволода.
Вторым браком В.К. Блюхер был женат на упомянутой выше Кольчугиной Галине Александровне. К моменту ареста 22 октября 1938 года (в один день с бывшим мужем) она являлась слушателем 4-го курса военного факультета Академии связи имени Подбельского. Обвинялась, как и Г.П. Покровская, в недоносительстве о контрреволюционной деятельности своего бывшего супруга, а также, дополнительно к этому, в проведении шпионажа и соучастии в антисоветском военном заговоре. Следователи НКВД, действуя методом «кнута и пряника», вынудили ее в ходе следствия оговорить себя, бывшего мужа и ряд других лиц.
«Пряниками» потчевал Кольчугину и Лаврентий Берия. По свидетельству ее сокамерницы С.А. Ариной-Русаковской, Кольчугина рассказывала, как ее вызывал к себе Берия, угощал фруктами, уговаривая при этой дать на Блюхера, необходимые следствию показания. А что касается «кнута», то такого «удовольствия» в тюрьмах НКВД Галина Александровна хлебнула с избытком. Получилось так, что врач А.А. Розенблюм, в свое время, как мы помним, лечившая В.К. Блюхера, через некоторый промежуток времени оказалась в одной камере с его бывшей женой. По ее свидетельству, «…Кольчугина-Блюхер из камеры внутренней тюрьмы, где мы находились, очень часто, почти ежедневно, вызывалась на допросы, продолжавшиеся до утра. С допросов она всегда приходила в обморочной состоянии. Точнее даже сказать, она не приходила с допросов, а ее буквально под руки приводили в камеру». Поэтому нет ничего удивительного в том, что измученная до предела женщина, опасаясь новых истязаний, подтвердила на суде свои показания, данные на предварительном следствии.
14 марта 1939 года (спустя четыре дня после расстрела Г.П. Покровской) Военная коллегия приговорила к высшей мере наказания и вторую жену Блюхера. От брака с ним у Кольчугиной был сын Вячеслав (Василий).
Третья – и последняя – жена В.К. Блюхера – Глафира Лукинична Безверхова, не в пример двум другим его бывшим супругам, была осуждена не Военной коллегией, а Особым совещанием при НКВД СССР. Срок ей дали стандартный для членов семей изменников Родине – 8 лет исправительно-трудовых лагерей за недоносительство о преступной деятельности мужа, о которой она якобы знала. В ходе следствия Г.Л. Безверхова виновной себя не признала. Отбыв заключение полностью, она затем была направлена в административную ссылку, где и находилась до момента реабилитации (своей и мужа). От брака с В.К. Блюхером у нее были дети: сын Васелин и дочь Вайнира.
Сопротивляющегося Блюхера следователь – сотрудник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР с истинно русской фамилией Иванов всячески старался уличить в причастности к военному заговору в РККА, в шпионаже и вредительстве, манипулируя при этом показаниями на него лиц, в разные годы работавших совместно с ним в ОКДВА и других военных округах Маршала Советского Союза А.И. Егорова, командарма 1-го ранга И.Ф. Федько, комкора Г.Д. Хаханьяна, комдива Г.И. Кассина, дивизионного комиссара B.C. Винокурова, комбрига С.Ф. Гулина, наконец, его родного брата летчика капитана Павла Блюхера.
Особые надежды следствие возлагало на проведение очных ставок Блюхера с некоторыми из названных лиц. Например, с бывшим заместителем наркома обороны И.Ф. Федько, которая состоялась через неделю после ареста маршала. Командарм Федько, до мая 1937 года возглавлявший Приморскую группу войск ОКДВА, на этот раз тщательно проинструктированный своим следователем, на очной ставке не подкачал. Он заученно подтвердил: «Преступные антисоветские связи с Блюхером я установил в ноябре 1935 года, когда работал военный совет». А может быть и не говорил всего этого Иван Федорович Федько, однако в протоколе очной ставки слова его преподнесены в такой редакции.
Эти и другие вымышленные показания Блюхером решительно отвергались. В протоколе означенной очной ставки четко просматривается его реакция на измышления бывшего подчиненного: «Как Вам не стыдно, Федько!». Обращаясь к следователю и присутствующему на очной ставке Л.П. Берия, он заявил: «Все, что сказал Федько, я категорически отрицаю». Но такие заявления арестованного совершенно не вписывались в схему, разработанную следствием. Поэтому, чтобы все-таки сломить волю Блюхера, в тот же день проводится вторая очная ставка, на сей раз с бывшим членом Военного совета ОКДВА комкором Г.Д. Хаханьяном.
Из материалов следственного дела последнего известно, что Хаханьян, будучи сломлен пытками, согласился помогать органам НКВД. Вот почему, не получив ожидаемого результата на очной ставке с Федько, решено было ввести в игру Хаханьяна. Но Блюхер так же сразу, как и в предыдущем случае, отверг утверждения бывшего своего заместителя по политической части об антисоветской заговорщической деятельности. О том, насколько большое значение в НКВД придавалось показаниям маршала Блюхера, говорит то обстоятельство, что первые его допросы и указанные очные ставки проводил лично Лаврентий Берия, являвшийся в то время заместителем Ежова. Именно он, не удовлетворившись результатами допросов и очных ставок, дал команду своим подчиненным подвергнуть подследственного Блюхера пыткам по полной программе. Как вое это отразилось на здоровье последнего, мы уже упоминали.
К Блюхеру применили и еще одно из крайне нечистоплотных средств, имевшихся в арсенале следователей ГУГБ. Из оперативных материалов по его делу видно, что в камеру внутренней тюрьмы, где он, содержался, был подсажен агент, который, спаивая Блюхера коньяком, уговаривал того признать вину, а именно: участие в военном заговоре, шпионаж в пользу Японии, организационную связь с А.И. Рыковым. Этим агентом являлся бывший начальник УНКВД по Свердловской области комиссар госбезопасности 3-го ранга Д.М. Дмитриев, арестованный в конце июня 1938 года. Являвшийся, как и Блюхер, депутатом Верховного Совета СССР. Он имел большой опыт по фальсификации следственных дел. Как раз под его руководством прошли первые аресты высшего комначсостава РККА после февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). Тогда пострадало прежде всего командование Уральского военного округа в лице комкоров И.И. Гарькавого и М.И. Василенко. Потом последовал черед еще двух комкоров – Б.С. Горбачева и Я.П. Гайлита, которые тоже не миновали рук Дмитриева.
Видимо, за эти «заслуги и самоотверженные действия при выполнении правительственных заданий» Дмитриев в числе немногих был в декабре 1937 года удостоен ордена Ленина. Весомым доводом к этому послужила и его докладная записка наркому Ежову в конце октября 1937 года, в которой он, как о большой победе, сообщал о ликвидации на Урале крупной офицерско-фашистской организации, созданной якобы агентурой «Российского Общевоинского Союза» (РОВС). Одним из руководителей этой организации в записке неоднократно называется комкор М.И. Василенко. По этому инспирированному Дмитриевым, а также его помощниками Строминым и Чистовым делу было арестовано 399 человек, из них бывших офицеров старой армии – 196 человек, то есть ровно половина от числа арестованных[59].
Такую деятельность команды Дмитриева в Москве не могли не заметить, – и через несколько месяцев он получает повышение. Как и его кровавые помощники Стромин и Чистов, получившие под свое начато областные управления НКВД. Дмитриев же назначается начальником Главного Управления шоссейных дорог СССР (ГУШосдор), находившегося в ведении НКВД.
Это тот самый Дмитриев, о котором, характеризуя его методы работы, начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР комбриг Н.Н. Федоров в письме своему «шефу» М.П. Фриновскому сообщал: «…В частности: у него было мало поляков, он отдал кое-где приказ арестовать всех, у кого фамилия оканчивается на «-ский».
В аппарате острят по поводу того, что если бы Вы в это время были на Урале, то могли бы попасть в списки подлежащих аресту…»[60]
Пробыв всего месяц в последней должности. Дмитриев был арестован. Не новичок в своем ведомстве, он, чтобы спасти свою шкуру или хотя бы несколько облегчить режим его содержания в тюрьме и смягчить грядущее наказание, без колебаний изъявил желание помогать следственным органам. По заданию Берия он применял различного рода провокации по отношению к подследственным, в том числе, к Блюхеру, с единственной целью – склонить их к признанию своей вины, к самооговору. Шантаж, угрозы, увещевания и уговоры – все это в полной мере использовал Дмитриев, обрабатывая Блюхера. что подтверждается записью их беседы в камере, сделанной с помощью оперативной техники. Из нее также усматривается, что Блюхер действительно подвергался избиениям и провокационной обработке со стороны Берия.
Воспроизведем фрагменты этого разговора между Блюхером и Дмитриевым, происходившего 26 октября 1938 года (через четверо суток после ареста маршала).
Выходит, Блюхер разучился воевать? Всегда, умел, а тут вдруг не справился с несложной для его уровня задачей, проявил растерянность и безволие?!. Ответ на поставленный вопрос по глубинной своей сути гораздо сложнее и трагичнее, нежели как он сформулирован в приказе от 4 сентября 1938 года. Обескровленная непрекращающимися чистками, увольнениями, арестами командно-начальствующего состава. Особая Краснознаменная Дальневосточная армия оказалась в критическом положении, с нарушенным управлением войсками и недоверием со стороны рядовых красноармейцев к оставшимся (пока оставшимся!) в строю командирам. Думается, что и сам маршал Блюхер в середине 1938 года рассуждал по поводу арестованных командиров и политработников несколько иначе, нежели в июне 1937 года, находясь на заседаниях Военного совета и Специального судебного присутствия. Скажем прямо: если события на КВЖД в 1929 году явились триумфом Блюхера, то бои у озера Хасан летом 1938 года стали настоящей его трагедией. А до ареста оставалось всего полтора месяца…
Как говорится, аппетит приходит во время еды. Наказанием одного комфронта Блюхера за неудачные бои у озера Хасан высокая власть не могла удовлетвориться. В назидание командирам и начальникам более низкого ранга потребовались другие «козлы отпущения» на Дальнем Востоке. В качестве таковых решено было выбрать руководство 1 й (Приморской) армии: командующего комдива К.П. Подласа, члена Военного совета бригадного комиссара М.В. Шуликова и начальника штаба полковника А.И. Помощникова. Их обвинили в том, что в период боев у озера Хасан они проявили преступное бездействие, выражавшееся в непринятии необходимых мер к воспрепятствованию вторжения японских войск на советскую территорию, а также в плохом обеспечении боевых действий некоторых частей и подразделений армии. Все это, вместе взятое, привело к тому, что японцам удалось захватить и временно закрепиться на господствующей в этом районе высоте Заозерной.
Такие формулировки содержались в обвинительном заключении. Они же затем почти без изменений перекочевали в текст приговора по их делу. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Подласа к заключению в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, Помощникова и Шуликова – соответственно на три и два года. В отношении двух последних лиц меру наказания было признано считать условной[56].
Дальнейшая судьба Шуликова нам неизвестна. Что же касается командарма, Кузьмы Петровича Подласа, то он оказался в числе тех немногих счастливчиков, вернувшихся незадолго до войны в кадры РККА в результате пересмотра их дел. В звании генерал-лейтенанта Подлас, командуя 57 й армией Юго-Западного фронта, погиб в мае 1942 года в окружении под Харьковом. На несколько лет пережил своего командарма А.И. Помощников: будучи заместителем начальника штаба 1-го Прибалтийского фронта, он погиб в октябре 1944 года в звании генерал-майора.
Но вернемся к В.К. Блюхеру. Его звезда во второй половине 1938 года, как можно усмотреть из приведенных выше материалов и документов, стала действительно стремительно гаснуть. Дело дошло до того, что аресту Блюхера 22 октября 1938 года предшествовали его оперативная разработка органами контрразведки, наружное наблюдение за ним и просмотр всей корреспонденции маршала. Оперативные материалы, хранившиеся на момент реабилитации В.К. Блюхера в учетно-архивном отделе КГБ СССР, говорят о том, что его разработкой и следствием по делу руководил лично Л.П. Берия. Ордер же на его арест подписан Н.И. Ежовым.
Мы уже упоминали о просьбе, а точнее – требовании начальника политуправления ОКДВА армейского комиссара 2-го ранга Л.Н. Аронштама снять Блюхера с должности командующего и перевести его на другой, менее ответственный пост как человека, сильно пьющего. Об этом порочном пристрастии маршала свидетельствуют и другие люди, хорошо знавшие его. В частности, генерал армии А.В. Хрулев: «Блюхер последние годы очень много пил и обосновывал это тем, что его страшно мучила, экзема, кожи, и он, якобы, желая избавиться от болей этой экземы, употреблял очень много спиртных напитков…»
Конечно, подобные увлечения и склонности сильно подрывали авторитет Блюхера, имя которого знала вся страна, о котором писали книги, слагали стихи. Чего только стоит песня, припев которой содержал призыв-приказ: «Товарищ Блюхер! Даешь отпор!»
Одни писали стихи и книги, тогда как другие тоже писали, но только доносы и тому подобные пасквили, дискредитирующие Блюхера. Речь идет о действиях органов контрразведки, которые неоднократно предпринимали меры по опорочиванию командующего войсками ОКДВА, по увязке его с действиями правых, в первую очередь с А.И. Рыковым. Например, в оперативных материалах по делу Блюхера обнаружен рукописный документ антисоветского содержания, написанный якобы его рукой, однако им не подписанный. Адресован он всем командующим войсками округов.
Здесь странным является не только то, что документ исполнен рукой Блюхера и не подписан никем, но больше то, что в ходе следствия арестованный маршал ни разу не был допрошен по поводу появления у него этого важного вещественного доказательства. Сам Блюхер на допросе 28 октября 1938 года попытался дать объяснения по этому вопросу, сказав, что получил от Рыкова письмо, адресованное командующим округов, однако следователь почему-то не придал заявлению никакого значения и перешел к другой теме.
Дополнительной проверкой в период реабилитации Блюхера установлено, что указанный антисоветский документ был изъят из сейфа Блюхера сотрудником госбезопасности Кайдаловым при секретном его осмотре еще до ареста маршала. Кайдалов, допрошенный в середине 50 х годов по поводу данного документа, показал, что он немедленно доложил о нем руководству Управления НКВД по Дальневосточному краю, однако бывший начальник УНКВД Г.Ф. Горбач и его заместитель М.С. Ямницкий не проявили к нему никакого интереса.
Напомним, что инцидент с неподписанным документом происходил во второй половине 1938 года. И он не являлся единичным. За восемь лет до упомянутого случая был и другой, свидетельствующий о том, что даже тогда, когда Блюхер находился в самом зените своей славы (после победы на КВЖД), против него планировались и проводились провокационные комбинации, имеющие цель скомпрометировать его. Подтверждением сказанного являются показания бывшего порученца Блюхера – С.А. Павлова, данные им на допросе 8 августа 1938 года (то есть до ареста Василия Константиновича):
«В декабре 1930 или январе 193l года, точно не помню, на квартире Блюхера собиралась группа высшего и старшего комполитсостава армии, прибывшего в Хабаровск на совещание. За столом в одном месте сидели нач. политотдела 18 корпуса Зайцев, нач. политотдела 1 стр. дивизии Свинкин, начальник подива (политического отдела дивизии. – Н.Ч.) 26 Серпуховитин, командир полка Морган и другие, которых сейчас не помню. Кто из них, кто – я не могу восстановить в памяти, кто именно, вручил мне книгу (кажется «Современная тактика»), сказав, что взял эту книгу здесь же в квартире Блюхера из его личной библиотеки и попросил меня эту книгу положить на место в книжный шкаф. Я с этой книгой направился в кабинет, где находилась библиотека Блюхера и по дороге, перелистывая книгу, обнаружил между страницами лист бумаги с текстом, напечатанным на машинке. Я обратил внимание на подпись снизу этого письма: «С комприветом А.И. Рыков» (подпись от руки и подставленные в скобках на машинке инициалы и фамилия).
Заинтересовавшись, я прочитал несколько строк этого документа и в тексте его заметил следующую фразу: «В недалеком будущем Вам предстоит стать во главе всех Вооруженных Сил Союза, как самому выдающемуся и авторитетному командиру Красной Армии». Я не стал дочитывать письма и сразу понял, что оно является важным политическим документом, свидетельствующим о каких-то контрреволюционных замыслах Рыкова и Блюхера, вызвал в отдельную комнату заместителя начальника политуправления армии Скворцова и передал ему это письмо, сообщив, при каких обстоятельствах я его обнаружил. Скворцов тут же, прочитав документ, позвал Блюхера и при мне опросил его: «Что это за письмо? Блюхер ответил: «Это провокационная афера, я об этом предупрежден Особым отделом». На этом разговор закончился и Блюхер забрал это письмо». Далее Попов показал, что при разговоре со Скворцовым Блюхер вел себя спокойно и никакого волнения по поводу этого письма не наблюдалось.
По поводу двух приведенных выше попыток политической компрометации Блюхера следует выделить несколько моментов. Во-первых, совершенно ясно, что он не был автором изъятого из его сейфа антисоветского рукописного документа. Во-вторых, не исключена, по всем признакам, возможность того что сей злополучный «компромат» является легендированным письмом от имени А.И. Рыкова, направленным Блюхеру в ходе оперативных мероприятий ОГПУ. А посему указанный документ не может рассматриваться, как доказательство по делу и основание для обвинения маршала в антисоветских связях.
В Лефортовской тюрьме с высокими воинскими званиями арестованных, их прежними заслугами перед страной и народом нисколько не считались и маршала подвергали не меньшим истязаниям, нежели какого-то там комбрига или полковника, командира дивизии из небольшого гарнизона. Если не больше, рассчитывая при этом выйти на широкий круг так называемых участников военного заговора.
Свидетельствует начальник санчасти Лефортовской тюрьмы военврач 3-го ранга Анна Розенблюм, оказывавшая Блюхеру медицинскую помощь: «На лице у Блюхера около глаза был огромный синяк. Удар, вследствие чего появился синяк, был настолько силен, что образовалось кровоизлияние в склеру глаза, поэтому склера глаза была переполнена кровью»[57]. Факт издевательства над прославленным военачальником, первым кавалером советских орденов Красного Знамени и Красной Звезды, подтвердил и бывший следователь НКВД В.Я. Головлев. Он на допросе в ноябре 1955 года показал, что увидев в тюрьме накануне ноябрьских праздников 1938 года арестованного маршала (разумеется, без орденов и знаков отличия), «…сразу же обратил внимание на то, что Блюхер… был сильно избит, ибо все лицо у него представляло оплошной синяк и было распухшим. Вспоминаю, что, посмотрев на Блюхера и видя, что все лицо у него в синяках, Иванов тогда сказал мне, что Блюхеру, как он выразился, „здорово попало“.
О том, что Блюхера жестоко истязали, видно также из показаний С.А. Ариной-Русаковской, одно время содержавшейся в камере вместе с бывшей женой маршала – Г.А. Кольчугиной-Блюхер: «Из бесед с Кольчугиной-Блюхер выяснилось, что причиной ее подавленного настроения была очная ставка с бывшим Маршалом Блюхером, который, по словам Кольчугиной-Блюхер, был до неузнаваемости избит и, находясь почти в невменяемом состоянии, в присутствии ее, а также двух других его бывших жен наговаривал на себя чудовищные вещи и просил, чтобы Кольчугина-Блюхер и остальные бывшие его жены все это подтвердили. Я помню, что Кольчугина-Блюхер с ужасом говорила о жутком, растерзанном виде, который имел Блюхер на очной ставке, бросила фразу: «Вы понимаете, он выглядел так, как будто побывал под танком»[58].
Несколько слов о женах В.К. Блюхера – у него их было три. Первая, Покровская Галина Павловна, на которой он женился в гражданскую войну, была арестована 24 октября 1938 года по личному указанию Л.П. Берия. Обвинялась в том, что якобы знала об антисоветских настроениях Блюхера и не донесла об этом органам Советской власти. 10 марта 1939 года Военной коллегией была осуждена к расстрелу. От брака с Блюхером она имела дочь Зою и сына Всеволода.
Вторым браком В.К. Блюхер был женат на упомянутой выше Кольчугиной Галине Александровне. К моменту ареста 22 октября 1938 года (в один день с бывшим мужем) она являлась слушателем 4-го курса военного факультета Академии связи имени Подбельского. Обвинялась, как и Г.П. Покровская, в недоносительстве о контрреволюционной деятельности своего бывшего супруга, а также, дополнительно к этому, в проведении шпионажа и соучастии в антисоветском военном заговоре. Следователи НКВД, действуя методом «кнута и пряника», вынудили ее в ходе следствия оговорить себя, бывшего мужа и ряд других лиц.
«Пряниками» потчевал Кольчугину и Лаврентий Берия. По свидетельству ее сокамерницы С.А. Ариной-Русаковской, Кольчугина рассказывала, как ее вызывал к себе Берия, угощал фруктами, уговаривая при этой дать на Блюхера, необходимые следствию показания. А что касается «кнута», то такого «удовольствия» в тюрьмах НКВД Галина Александровна хлебнула с избытком. Получилось так, что врач А.А. Розенблюм, в свое время, как мы помним, лечившая В.К. Блюхера, через некоторый промежуток времени оказалась в одной камере с его бывшей женой. По ее свидетельству, «…Кольчугина-Блюхер из камеры внутренней тюрьмы, где мы находились, очень часто, почти ежедневно, вызывалась на допросы, продолжавшиеся до утра. С допросов она всегда приходила в обморочной состоянии. Точнее даже сказать, она не приходила с допросов, а ее буквально под руки приводили в камеру». Поэтому нет ничего удивительного в том, что измученная до предела женщина, опасаясь новых истязаний, подтвердила на суде свои показания, данные на предварительном следствии.
14 марта 1939 года (спустя четыре дня после расстрела Г.П. Покровской) Военная коллегия приговорила к высшей мере наказания и вторую жену Блюхера. От брака с ним у Кольчугиной был сын Вячеслав (Василий).
Третья – и последняя – жена В.К. Блюхера – Глафира Лукинична Безверхова, не в пример двум другим его бывшим супругам, была осуждена не Военной коллегией, а Особым совещанием при НКВД СССР. Срок ей дали стандартный для членов семей изменников Родине – 8 лет исправительно-трудовых лагерей за недоносительство о преступной деятельности мужа, о которой она якобы знала. В ходе следствия Г.Л. Безверхова виновной себя не признала. Отбыв заключение полностью, она затем была направлена в административную ссылку, где и находилась до момента реабилитации (своей и мужа). От брака с В.К. Блюхером у нее были дети: сын Васелин и дочь Вайнира.
Сопротивляющегося Блюхера следователь – сотрудник секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР с истинно русской фамилией Иванов всячески старался уличить в причастности к военному заговору в РККА, в шпионаже и вредительстве, манипулируя при этом показаниями на него лиц, в разные годы работавших совместно с ним в ОКДВА и других военных округах Маршала Советского Союза А.И. Егорова, командарма 1-го ранга И.Ф. Федько, комкора Г.Д. Хаханьяна, комдива Г.И. Кассина, дивизионного комиссара B.C. Винокурова, комбрига С.Ф. Гулина, наконец, его родного брата летчика капитана Павла Блюхера.
Особые надежды следствие возлагало на проведение очных ставок Блюхера с некоторыми из названных лиц. Например, с бывшим заместителем наркома обороны И.Ф. Федько, которая состоялась через неделю после ареста маршала. Командарм Федько, до мая 1937 года возглавлявший Приморскую группу войск ОКДВА, на этот раз тщательно проинструктированный своим следователем, на очной ставке не подкачал. Он заученно подтвердил: «Преступные антисоветские связи с Блюхером я установил в ноябре 1935 года, когда работал военный совет». А может быть и не говорил всего этого Иван Федорович Федько, однако в протоколе очной ставки слова его преподнесены в такой редакции.
Эти и другие вымышленные показания Блюхером решительно отвергались. В протоколе означенной очной ставки четко просматривается его реакция на измышления бывшего подчиненного: «Как Вам не стыдно, Федько!». Обращаясь к следователю и присутствующему на очной ставке Л.П. Берия, он заявил: «Все, что сказал Федько, я категорически отрицаю». Но такие заявления арестованного совершенно не вписывались в схему, разработанную следствием. Поэтому, чтобы все-таки сломить волю Блюхера, в тот же день проводится вторая очная ставка, на сей раз с бывшим членом Военного совета ОКДВА комкором Г.Д. Хаханьяном.
Из материалов следственного дела последнего известно, что Хаханьян, будучи сломлен пытками, согласился помогать органам НКВД. Вот почему, не получив ожидаемого результата на очной ставке с Федько, решено было ввести в игру Хаханьяна. Но Блюхер так же сразу, как и в предыдущем случае, отверг утверждения бывшего своего заместителя по политической части об антисоветской заговорщической деятельности. О том, насколько большое значение в НКВД придавалось показаниям маршала Блюхера, говорит то обстоятельство, что первые его допросы и указанные очные ставки проводил лично Лаврентий Берия, являвшийся в то время заместителем Ежова. Именно он, не удовлетворившись результатами допросов и очных ставок, дал команду своим подчиненным подвергнуть подследственного Блюхера пыткам по полной программе. Как вое это отразилось на здоровье последнего, мы уже упоминали.
К Блюхеру применили и еще одно из крайне нечистоплотных средств, имевшихся в арсенале следователей ГУГБ. Из оперативных материалов по его делу видно, что в камеру внутренней тюрьмы, где он, содержался, был подсажен агент, который, спаивая Блюхера коньяком, уговаривал того признать вину, а именно: участие в военном заговоре, шпионаж в пользу Японии, организационную связь с А.И. Рыковым. Этим агентом являлся бывший начальник УНКВД по Свердловской области комиссар госбезопасности 3-го ранга Д.М. Дмитриев, арестованный в конце июня 1938 года. Являвшийся, как и Блюхер, депутатом Верховного Совета СССР. Он имел большой опыт по фальсификации следственных дел. Как раз под его руководством прошли первые аресты высшего комначсостава РККА после февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б). Тогда пострадало прежде всего командование Уральского военного округа в лице комкоров И.И. Гарькавого и М.И. Василенко. Потом последовал черед еще двух комкоров – Б.С. Горбачева и Я.П. Гайлита, которые тоже не миновали рук Дмитриева.
Видимо, за эти «заслуги и самоотверженные действия при выполнении правительственных заданий» Дмитриев в числе немногих был в декабре 1937 года удостоен ордена Ленина. Весомым доводом к этому послужила и его докладная записка наркому Ежову в конце октября 1937 года, в которой он, как о большой победе, сообщал о ликвидации на Урале крупной офицерско-фашистской организации, созданной якобы агентурой «Российского Общевоинского Союза» (РОВС). Одним из руководителей этой организации в записке неоднократно называется комкор М.И. Василенко. По этому инспирированному Дмитриевым, а также его помощниками Строминым и Чистовым делу было арестовано 399 человек, из них бывших офицеров старой армии – 196 человек, то есть ровно половина от числа арестованных[59].
Такую деятельность команды Дмитриева в Москве не могли не заметить, – и через несколько месяцев он получает повышение. Как и его кровавые помощники Стромин и Чистов, получившие под свое начато областные управления НКВД. Дмитриев же назначается начальником Главного Управления шоссейных дорог СССР (ГУШосдор), находившегося в ведении НКВД.
Это тот самый Дмитриев, о котором, характеризуя его методы работы, начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР комбриг Н.Н. Федоров в письме своему «шефу» М.П. Фриновскому сообщал: «…В частности: у него было мало поляков, он отдал кое-где приказ арестовать всех, у кого фамилия оканчивается на «-ский».
В аппарате острят по поводу того, что если бы Вы в это время были на Урале, то могли бы попасть в списки подлежащих аресту…»[60]
Пробыв всего месяц в последней должности. Дмитриев был арестован. Не новичок в своем ведомстве, он, чтобы спасти свою шкуру или хотя бы несколько облегчить режим его содержания в тюрьме и смягчить грядущее наказание, без колебаний изъявил желание помогать следственным органам. По заданию Берия он применял различного рода провокации по отношению к подследственным, в том числе, к Блюхеру, с единственной целью – склонить их к признанию своей вины, к самооговору. Шантаж, угрозы, увещевания и уговоры – все это в полной мере использовал Дмитриев, обрабатывая Блюхера. что подтверждается записью их беседы в камере, сделанной с помощью оперативной техники. Из нее также усматривается, что Блюхер действительно подвергался избиениям и провокационной обработке со стороны Берия.
Воспроизведем фрагменты этого разговора между Блюхером и Дмитриевым, происходившего 26 октября 1938 года (через четверо суток после ареста маршала).
Блюхер. Физическое воздействие… Как будто ничего не болит, а фактически все болит. Вчера я разговаривал с Берия, очевидно, дальше будет разговор с народным комиссаром.Далее в записи разговора следует пауза, так как Блюхера вызвали на очередной допрос. Когда он возвратился, вновь не признав своей вины, дежурный надзиратель, работавший, видимо, в паре с Дмитриевым, предупредил о предстоящей отправке его в Лефортово. Мрачная слава этой тюрьмы Блюхеру была известна и на данное обстоятельство в его психологической обработке делалась определенная ставка.
Агент (Дмитриев). С Ежовым?
Блюхер. Да. Ой, не могу двигаться, чувство разбитости.
Агент. Вы еще одну ночь покричите, и будет все замечательно.
Дежурный. Приготовьтесь к отъезду, через час вы поедете в Лефортово.Напомним еще раз, что разговор этот состоялся через несколько суток после ареста Блюхера. По его ответам Дмитриеву чувствуется, что он пребывает в растерянности от всего происходящего, не понимает некоторых вещей, которые агенту НКВД предельно ясны, что он сопротивляется моральному давлению со стороны своего сокамерника, действующего по сценарию, разработанному, по всей видимости, в кабинете Берия. 26 октября у Блюхера еще хватает сил сопротивляться и отказываться от самооговора. По тону его реплики относительно предстоящей встречи с Ежовым чувствуется. что он от нее ничего хорошего не ожидает, ибо понимает, ради чего все это затеяно – исключительно ради признания им предъявленных обвинений.
Блюхер. С чего начинать?
Дежурный. Вам товарищ Берия сказал, что от вас требуется, или поедете в Лефортово через час. Вам объявлено? Да?
Блюхер. Объявлено… Ну вот я сижу и думаю. Что же выдумать? Не находишь даже.
Агент. Вопрос решен раньше. Решение было тогда, когда вас арестовали. Что было для того, чтобы вас арестовать? Большое количество показаний. Раз это было – нечего отрицать. Сейчас надо найти смягчающую обстановку. А вы ее утяжеляете тем, что идете в Лефортово.
Блюхер. Я же не шпионил.
Агент. Вы не стройте из себя невиновного. Можно прийти и сказать, что я подтверждаю и заявляю, что это верно. Разрешите мне завтра утром все рассказать. И все. Если вы решили, то надо теперь все это сделать..
Блюхер. Меня никто не вербовал.
Агент. Как вас вербовали, вам скажут, когда завербовали, на какой почве завербовали. Вот это и есть прямая установка…
Блюхер. Я могу сейчас сказать, что я был виноват.
Агент. Не виноват, а состоял в организации…
Блюхер. Не входил я в состав организации. Нет, я не могу сказать.
Агент. Вы лучше подумайте, что вы скажете Берия, чтобы это не было пустозвоном… Кто с вами на эту тему говорил? Кто вам сказал и кому вы дали согласие?
Блюхер. Вот это письмо-предложение, я на него не ответил. Копию письма я передал Дерибасу.
Агент. Дерибас донес… Вы должны сказать.
Блюхер. Что я буду говорить?
Агент. Какой вы чудак, ей-богу. Вы знаете (называет фамилию). Три месяца сидел в Бутырках, ничего не говорил. Когда ему дали в Лефортово – сразу сказал…
Блюхер. Что я скажу?
Агент….Вы меня послушайте, я вас считаю японским шпионом, тем более, что у вас такой провал. Я вам скажу больше, факт, доказано, что вы шпион. Что, вам нужно обязательно пройти камеру Лефоотовской тюрьмы? Вы хоть думайте…[61]