В конце июля 1983 года произошла смена командования в разведке. По замене прибыл новый командир разведывательного батальона – майор Валерий Николаевич Тихонов. Ну всем хорош! Высокий, спортивный, энергичный.
Правда, настораживало, что он из «репрессированных». То есть был старшим офицером РУ штаба ЛенВО, потом снят с должности и назначен командиром разведбата в Вологду, где прослужил около года. Закончил разведфак Академии им. Фрунзе в 1979 году, в один год со мной. Причина понижения в должности – развод с женой. Я думаю, что не это было главной причиной, мало ли кто с кем разводился. За это с должности не снимают. Однако больше об этом спрашивать не стал.
Через 2 дня в дивизию прибыл с проверкой руководитель оперативной группы МО СССР маршал С.Л. Соколов, естественно, с группой инспекторов.
Это было серьезным испытанием для нас, так как он, обладая очень широкими полномочиями, мог снять с должности кого угодно, включая и командира дивизии. И практически после каждой его инспекции кто-то «слетал» с должности.
Я был первым, кто отчитывался перед ним. Далее заместитель командира по тылу, потом командир дивизии.
Всё! Больше ему никто был не нужен. Это только в мирное время начальник разведки в штабе «старший куда пошлют», на войне же, где разведка важнейший вид боевого обеспечения, к ней и ее начальнику отношение совсем другое.
Я, конечно, волновался: перед таким высоким начальником мне еще не приходилось выступать. Но мое серьезное отношение к «канцелярщине», о которой я говорил ранее, за полгода дало свои положительные результаты.
Захожу в кабинет комдива, под мышкой целая кипа документов. Представляюсь. За столом сидит загоревший дочерна старик, в афганской военной форме без погон, беспрерывно курит длинные черные сигареты.
Спросил, давно ли я служу в Афганистане, какое имею военное образование. Доложил: «Седьмой месяц, командный факультет Академии бронетанковых войск в 1979 году». Смотрю, взгляд его помягчел. Он сам выпускник нашей Академии, оба его сына тоже ее закончили, младший – на год раньше меня. Говорит: «Ну, танкист, докладывай, только не сильно ври».
Мой довольно четкий доклад, хорошо отработанные карты, журналы учета развединформации, разведывательных полетов авиации, проведения засад и реализаций разведывательных данных – все это произвело благоприятное впечатление на маршала.
Дополнительных вопросов мне он не задал, видимо, был удовлетворен докладом, только пробурчал командиру дивизии: «Что же это, раз вы так все знаете о противнике, почему вяло с ним боретесь?» Ну это вопрос уже не ко мне, я быстро собрал документы и вышел. Только за дверью перевел дух. Офицеры штаба поздравляли меня с успехом, а я все думал, что что-то важное так и не сказал.
Боевые будни продолжались. Засады сменялись «зачистками», патрулирования – рейдами, и далее по кругу. Я уже упоминал, что, по журналу боевых действий 783 орб, разведчики за 365 суток 1983 года умудрились быть на боевых действиях почти 300 суток.
У меня, конечно, был не такой плотный график, но в штабе я тоже появлялся только урывками: спокойнее, когда от начальства подальше, а к опасности привыкаешь.
После нескольких случаев в разведротах, когда молодые солдаты опаздывали с открытием огня на поражение, меня заинтересовал вопрос: а тяжело ли выстрелить в человека?
Однозначно здесь сказать нельзя: зависит от многого и прежде всего от умения хладнокровно действовать в боевой обстановке, ну и конечно, от психологического состояния солдата и его готовности, скажем мягко – к убийству. В армии США, например, действует девиз – «Сначала стреляй, потом разбирайся». Может, это и цинично, но правильно. Если, конечно, жалеешь своего солдата.
В нашей же армии действовал другой принцип: командиры и особенно политработники страшно боялись всяких ЧП. И особенно все, что было связано с гибелью мирного населения. Не скажу, что таких фактов не было, но как в боевой обстановке отличить врага от мирного жителя?
Шли постоянные директивы и приказы, где требовалось исключить такие случаи, и применялись суровые наказания. Ведь писали эти директивы люди, сидевшие более чем за 4 тыс. километров от войны и даже не представлявшие ее условия. И наши заинструктированные солдаты и офицеры иногда теряли свои жизни за промедление в открытии огня.
Очень хорошо помню случай, произошедший летом 1984 года в нашей дивизии.
Мотострелковая рота 395 мсп прочесывала горный район в поисках пропавшего солдата. Искали уже больше недели, жара под 50 градусов, все вымотанные до предела. Рота цепочкой медленно идет по дну ущелья. Командир роты, оглядывая в бинокль окрестности, заметил вверху по склону хижину. Думая, что это жилище пастухов, он посылает двух солдат осмотреть ее. Причем послал не вместе, а с разных направлений, что было вполне тактически грамотно.
Первый солдат, русский по национальности, первым поднялся на площадку, но, услышав выстрелы, спрятался за камень и увидел, что хижина, которую им поручили осмотреть – это окраина кишлака домов в 20–30, который было невозможно разглядеть снизу. Спиной к нему стоит душман и из автомата стреляет в его товарища-таджика, который тоже спрятался за камни и что-то кричит на своем языке «духу».
Так вот, вместо того чтобы просто влепить очередь в спину душману, как это сделал бы любой опытный солдат, наш кричит по-русски «Бросай оружие!». Тот повернулся и, увидев направленный на себя автомат, бросил свой и поднял руки. Солдат-таджик, увидев это, встал из-за камней, подошел к «духу» и начал с ним разговаривать.
Правда, настораживало, что он из «репрессированных». То есть был старшим офицером РУ штаба ЛенВО, потом снят с должности и назначен командиром разведбата в Вологду, где прослужил около года. Закончил разведфак Академии им. Фрунзе в 1979 году, в один год со мной. Причина понижения в должности – развод с женой. Я думаю, что не это было главной причиной, мало ли кто с кем разводился. За это с должности не снимают. Однако больше об этом спрашивать не стал.
Через 2 дня в дивизию прибыл с проверкой руководитель оперативной группы МО СССР маршал С.Л. Соколов, естественно, с группой инспекторов.
Это было серьезным испытанием для нас, так как он, обладая очень широкими полномочиями, мог снять с должности кого угодно, включая и командира дивизии. И практически после каждой его инспекции кто-то «слетал» с должности.
Я был первым, кто отчитывался перед ним. Далее заместитель командира по тылу, потом командир дивизии.
Всё! Больше ему никто был не нужен. Это только в мирное время начальник разведки в штабе «старший куда пошлют», на войне же, где разведка важнейший вид боевого обеспечения, к ней и ее начальнику отношение совсем другое.
Я, конечно, волновался: перед таким высоким начальником мне еще не приходилось выступать. Но мое серьезное отношение к «канцелярщине», о которой я говорил ранее, за полгода дало свои положительные результаты.
Захожу в кабинет комдива, под мышкой целая кипа документов. Представляюсь. За столом сидит загоревший дочерна старик, в афганской военной форме без погон, беспрерывно курит длинные черные сигареты.
Спросил, давно ли я служу в Афганистане, какое имею военное образование. Доложил: «Седьмой месяц, командный факультет Академии бронетанковых войск в 1979 году». Смотрю, взгляд его помягчел. Он сам выпускник нашей Академии, оба его сына тоже ее закончили, младший – на год раньше меня. Говорит: «Ну, танкист, докладывай, только не сильно ври».
Мой довольно четкий доклад, хорошо отработанные карты, журналы учета развединформации, разведывательных полетов авиации, проведения засад и реализаций разведывательных данных – все это произвело благоприятное впечатление на маршала.
Дополнительных вопросов мне он не задал, видимо, был удовлетворен докладом, только пробурчал командиру дивизии: «Что же это, раз вы так все знаете о противнике, почему вяло с ним боретесь?» Ну это вопрос уже не ко мне, я быстро собрал документы и вышел. Только за дверью перевел дух. Офицеры штаба поздравляли меня с успехом, а я все думал, что что-то важное так и не сказал.
Боевые будни продолжались. Засады сменялись «зачистками», патрулирования – рейдами, и далее по кругу. Я уже упоминал, что, по журналу боевых действий 783 орб, разведчики за 365 суток 1983 года умудрились быть на боевых действиях почти 300 суток.
У меня, конечно, был не такой плотный график, но в штабе я тоже появлялся только урывками: спокойнее, когда от начальства подальше, а к опасности привыкаешь.
После нескольких случаев в разведротах, когда молодые солдаты опаздывали с открытием огня на поражение, меня заинтересовал вопрос: а тяжело ли выстрелить в человека?
Однозначно здесь сказать нельзя: зависит от многого и прежде всего от умения хладнокровно действовать в боевой обстановке, ну и конечно, от психологического состояния солдата и его готовности, скажем мягко – к убийству. В армии США, например, действует девиз – «Сначала стреляй, потом разбирайся». Может, это и цинично, но правильно. Если, конечно, жалеешь своего солдата.
В нашей же армии действовал другой принцип: командиры и особенно политработники страшно боялись всяких ЧП. И особенно все, что было связано с гибелью мирного населения. Не скажу, что таких фактов не было, но как в боевой обстановке отличить врага от мирного жителя?
Шли постоянные директивы и приказы, где требовалось исключить такие случаи, и применялись суровые наказания. Ведь писали эти директивы люди, сидевшие более чем за 4 тыс. километров от войны и даже не представлявшие ее условия. И наши заинструктированные солдаты и офицеры иногда теряли свои жизни за промедление в открытии огня.
Очень хорошо помню случай, произошедший летом 1984 года в нашей дивизии.
Мотострелковая рота 395 мсп прочесывала горный район в поисках пропавшего солдата. Искали уже больше недели, жара под 50 градусов, все вымотанные до предела. Рота цепочкой медленно идет по дну ущелья. Командир роты, оглядывая в бинокль окрестности, заметил вверху по склону хижину. Думая, что это жилище пастухов, он посылает двух солдат осмотреть ее. Причем послал не вместе, а с разных направлений, что было вполне тактически грамотно.
Первый солдат, русский по национальности, первым поднялся на площадку, но, услышав выстрелы, спрятался за камень и увидел, что хижина, которую им поручили осмотреть – это окраина кишлака домов в 20–30, который было невозможно разглядеть снизу. Спиной к нему стоит душман и из автомата стреляет в его товарища-таджика, который тоже спрятался за камни и что-то кричит на своем языке «духу».
Так вот, вместо того чтобы просто влепить очередь в спину душману, как это сделал бы любой опытный солдат, наш кричит по-русски «Бросай оружие!». Тот повернулся и, увидев направленный на себя автомат, бросил свой и поднял руки. Солдат-таджик, увидев это, встал из-за камней, подошел к «духу» и начал с ним разговаривать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента