Страница:
Николай Надеждин
Эдит Пиаф
Вступление
Диск с ее песнями в числе любимых. Это, конечно, музыка не на каждый день. Это музыка под настроение… Но вот – тишина. И из нее выплывает, сотрясая душу, волнующий низкий голос: «Падам, падам, падам»… И на глаза наворачиваются нечаянные слезы, хотя уже и не вспомнишь, когда в последний раз плакал. Но ведь это Пиаф. Ее песни мимо сердца не пропустишь. Ибо даже не песни это. Это – сама любовь.
Бывают женщины очаровательные, бывают ослепительно эффектные. Но бывают такие, от которых невозможно оторвать взгляда. Если внимательно присмотреться, то окажется, что они не так уж и красивы. Хотя это не имеет никакого значения. Рядом с ними блекнут самые яркие дивы. Пиаф – именно из этой редчайшей породы женщин необыкновенной, лучащейся красоты. Стоит лишь ей запеть. Только – запеть.
Без ее голоса трудно жить. И это действительно так. Не слушал месяцами и даже годами. И вдруг… А потом думаешь – как же ты, абсолютно русский человек, обходился без ее песен на этом загадочном и безумно красивом французском языке? Как?!
Бывают женщины очаровательные, бывают ослепительно эффектные. Но бывают такие, от которых невозможно оторвать взгляда. Если внимательно присмотреться, то окажется, что они не так уж и красивы. Хотя это не имеет никакого значения. Рядом с ними блекнут самые яркие дивы. Пиаф – именно из этой редчайшей породы женщин необыкновенной, лучащейся красоты. Стоит лишь ей запеть. Только – запеть.
Без ее голоса трудно жить. И это действительно так. Не слушал месяцами и даже годами. И вдруг… А потом думаешь – как же ты, абсолютно русский человек, обходился без ее песен на этом загадочном и безумно красивом французском языке? Как?!
1. Только для него
Октябрьским вечером 1949 года за кулисами сцены нью-йоркского концертного зала «Версаль» нервно прохаживалась маленькая женщина. Выражение ее лица было напряженным. Там, за занавесом, ее ожидали сотни людей. Они пришли послушать сильный хрипловатый голос великой французской певицы Эдит Пиаф…
В этот момент кто-то осторожно прикоснулся к ее плечу. Пиаф обернулась. Перед ней стояла Андреа Бигар, ее секретарша. Эдит покачнулась, словно от внезапного удара.
– Что случилось? – произнесла Эдит охрипшим, чужим голосом.
Она знала – что-то случилось. Страшное и непоправимое. Она почувствовала это.
Андреа молча протянула смятый телеграфный бланк.
– Марсель? Да? – спросила Эдит. – Я знаю, это Марсель…
– Да, мадам, – сказал Андреа. – Мсье Сердана опознали по… часам…
Пиаф бессильно опустилась на пол.
– Врача! Господи, врача!
– Нет. Не надо, – произнесла она. – Они ждут…
Когда Эдит бережно вывели на сцену, зал притих.
– Я буду петь, – негромко сказала она и подняла глаза.
Зрители замерли. Люди, сидящие в первых рядах, видели, как по щекам Пиаф струились слезы.
– Я буду петь в честь Марселя Сердана. Только ради него.
И – запела свой потрясающий, щемящий душу «Гимн любви».
На сцене Эдит Пиаф.
В этот момент кто-то осторожно прикоснулся к ее плечу. Пиаф обернулась. Перед ней стояла Андреа Бигар, ее секретарша. Эдит покачнулась, словно от внезапного удара.
– Что случилось? – произнесла Эдит охрипшим, чужим голосом.
Она знала – что-то случилось. Страшное и непоправимое. Она почувствовала это.
Андреа молча протянула смятый телеграфный бланк.
– Марсель? Да? – спросила Эдит. – Я знаю, это Марсель…
– Да, мадам, – сказал Андреа. – Мсье Сердана опознали по… часам…
Пиаф бессильно опустилась на пол.
– Врача! Господи, врача!
– Нет. Не надо, – произнесла она. – Они ждут…
Когда Эдит бережно вывели на сцену, зал притих.
– Я буду петь, – негромко сказала она и подняла глаза.
Зрители замерли. Люди, сидящие в первых рядах, видели, как по щекам Пиаф струились слезы.
– Я буду петь в честь Марселя Сердана. Только ради него.
И – запела свой потрясающий, щемящий душу «Гимн любви».
2. Дом, в котором не поселилось счастье
Марсель Сердан погиб 27 октября 1949 года, торопясь к ней – к Эдит Пиаф.
Незадолго до этого он проиграл чемпионский титул в среднем боксерском весе новому чемпиону Ла Мотте. Пиаф тогда решила – хватит. Все несчастья приносит ее старая квартира на бульваре Ланн. И купила дом в Булонском лесу. Да не просто дом, а огромный роскошный особняк.
В этом особняке они и виделись в последний раз. Марсель, знавший и покорно терпевший главный недостаток Эдит – отсутствие вкуса, не вмешивался в обустройство нового гнездышка. Он боготворил все, к чему прикасались ее руки, даже если это была яркая гавайская рубашка, которую не пристало носить чемпиону мира по боксу.
Перед проигранным матчем-реваншем с Ла Моттой он отправился в благотворительное турне по Франции. Деньги от показательных поединков Сердан перечислял в фонд вышедших в тираж боксеров.
А Эдит полетела на гастроли в Америку. В конце октября они должны были встретиться.
Марсель собирался взять билет на пароход. Пять дней по Атлантике – и они снова вместе. Но Эдит, услышав об этом по телефону от самого Сердана, расплакалась. Она так соскучилась… Ждать еще пять дней – это немыслимо! А может, и не пять, а все семь.
– Ты меня не любишь! – в сердцах выкрикнула она и бросила трубку.
Сердан тут же заказал билет на ближайший авиарейс в Америку.
Дом, где прошло детство Пиаф.
Незадолго до этого он проиграл чемпионский титул в среднем боксерском весе новому чемпиону Ла Мотте. Пиаф тогда решила – хватит. Все несчастья приносит ее старая квартира на бульваре Ланн. И купила дом в Булонском лесу. Да не просто дом, а огромный роскошный особняк.
В этом особняке они и виделись в последний раз. Марсель, знавший и покорно терпевший главный недостаток Эдит – отсутствие вкуса, не вмешивался в обустройство нового гнездышка. Он боготворил все, к чему прикасались ее руки, даже если это была яркая гавайская рубашка, которую не пристало носить чемпиону мира по боксу.
Перед проигранным матчем-реваншем с Ла Моттой он отправился в благотворительное турне по Франции. Деньги от показательных поединков Сердан перечислял в фонд вышедших в тираж боксеров.
А Эдит полетела на гастроли в Америку. В конце октября они должны были встретиться.
Марсель собирался взять билет на пароход. Пять дней по Атлантике – и они снова вместе. Но Эдит, услышав об этом по телефону от самого Сердана, расплакалась. Она так соскучилась… Ждать еще пять дней – это немыслимо! А может, и не пять, а все семь.
– Ты меня не любишь! – в сердцах выкрикнула она и бросила трубку.
Сердан тут же заказал билет на ближайший авиарейс в Америку.
3. Его убила я
В холле толпились репортеры. Должна же Пиаф сказать хоть что-то о гибели своего любовника? Или все-таки… мужа?
Вокруг отношений Пиаф и Сердана роилось множество сплетен. Все разом прекратилось после знаменитой пресс-конференции, на которой Сердан громогласно заявил:
– Эдит Пиаф моя любовница. И любовница только потому, что я – женат.
После его слов наступила звенящая тишина. Затем репортеры… зааплодировали! А вечером Эдит принесли корзину цветов с запиской: «Женщине, которую любят больше всего на свете – от джентльменов»…
Волнение газетчиков нарастало. Наконец, из квартиры на четвертом этаже, где жила Пиаф, спустилась секретарь – миниатюрная женщина средних лет по имени Андреа Бигар.
Она приблизилась к репортерам, минуту помедлила и устало сказала:
– Вы, мадам, и вы, месье – потрудитесь подняться наверх. Остальных попрошу соблюдать тишину. Вы должны понять, Эдит Пиаф сейчас очень плохо.
Поднимаясь по лестнице, пожилой репортер из «Нью-Йорк Таймс» тихонько спросил:
– Как она?
И Андреа, не оборачиваясь, так же тихо произнесла:
– Она во всем винит себя…
И старый газетчик тут же вспомнил историю двенадцатилетней давности, когда был застрелен первый импресарио Пиаф – Луи Лепле. Тогда на маленькую Эдит ополчились все парижские газеты, считая, что пистолет держала именно ее рука.
Эдит Пиаф, Марсель Сердан и Матильда Ней в аэропорту Франции. 1948 год.
Вокруг отношений Пиаф и Сердана роилось множество сплетен. Все разом прекратилось после знаменитой пресс-конференции, на которой Сердан громогласно заявил:
– Эдит Пиаф моя любовница. И любовница только потому, что я – женат.
После его слов наступила звенящая тишина. Затем репортеры… зааплодировали! А вечером Эдит принесли корзину цветов с запиской: «Женщине, которую любят больше всего на свете – от джентльменов»…
Волнение газетчиков нарастало. Наконец, из квартиры на четвертом этаже, где жила Пиаф, спустилась секретарь – миниатюрная женщина средних лет по имени Андреа Бигар.
Она приблизилась к репортерам, минуту помедлила и устало сказала:
– Вы, мадам, и вы, месье – потрудитесь подняться наверх. Остальных попрошу соблюдать тишину. Вы должны понять, Эдит Пиаф сейчас очень плохо.
Поднимаясь по лестнице, пожилой репортер из «Нью-Йорк Таймс» тихонько спросил:
– Как она?
И Андреа, не оборачиваясь, так же тихо произнесла:
– Она во всем винит себя…
И старый газетчик тут же вспомнил историю двенадцатилетней давности, когда был застрелен первый импресарио Пиаф – Луи Лепле. Тогда на маленькую Эдит ополчились все парижские газеты, считая, что пистолет держала именно ее рука.
4. Бог наказывает не тех
– Как вас зовут?
– Дюваль. Патрик Дюваль. А это Джоан Линкси, моя коллега.
– Вы француз, мсье Дюваль?
– Да, мэм. Но родился уже здесь. В Америку эмигрировали мои родители.
– Тогда, мсье, вы должны понять меня лучше, чем другие… Эдит Пиаф – гордость Франции. Если хотите – ее лицо, ее совесть. Но она еще и женщина.
– Я понимаю, мэм…
– Ваши расспросы ранят ее. Она на грани. Я знаю, что вы напишите в завтрашних газетах. И что бы вы ни написали, все это может загнать Эдит в могилу.
Андреа закрыла глаза. Она еле сдерживала слезы, но про себя решила – надо быть сильной. Нельзя показывать свое горе этим людям.
– Эдит очень болезненно переживает любые сплетни, которые плодятся, словно тараканы. Вы должны быть милосердны.
– Но позвольте, мадам, – вступила в разговор молодая спутница Дюваля. – Эдит Пиаф публичная фигура. И народ Америки вправе знать все, что с ней происходит…
Марсель и Эдит.
– Простите мою коллегу. Джоан очень молода и, как я вижу, совершенно глупа.
Журналистка удивленно вскинула брови и уставилась на старого репортера. Но Патрик Дюваль не обращал на нее никакого внимания.
– Мы пришли вовсе не за сенсационными признаниями. Нам ничего от вас не нужно, мэм. Просто передайте Эдит, что мы ее любим.
Когда репортеры спустились в холл, Дюваль обвел собравшихся тяжелым взглядом. И сдавленным голосом произнес:
– Бог наказывает не тех…
– Дюваль. Патрик Дюваль. А это Джоан Линкси, моя коллега.
– Вы француз, мсье Дюваль?
– Да, мэм. Но родился уже здесь. В Америку эмигрировали мои родители.
– Тогда, мсье, вы должны понять меня лучше, чем другие… Эдит Пиаф – гордость Франции. Если хотите – ее лицо, ее совесть. Но она еще и женщина.
– Я понимаю, мэм…
– Ваши расспросы ранят ее. Она на грани. Я знаю, что вы напишите в завтрашних газетах. И что бы вы ни написали, все это может загнать Эдит в могилу.
Андреа закрыла глаза. Она еле сдерживала слезы, но про себя решила – надо быть сильной. Нельзя показывать свое горе этим людям.
– Эдит очень болезненно переживает любые сплетни, которые плодятся, словно тараканы. Вы должны быть милосердны.
– Но позвольте, мадам, – вступила в разговор молодая спутница Дюваля. – Эдит Пиаф публичная фигура. И народ Америки вправе знать все, что с ней происходит…
– Простите мою коллегу. Джоан очень молода и, как я вижу, совершенно глупа.
Журналистка удивленно вскинула брови и уставилась на старого репортера. Но Патрик Дюваль не обращал на нее никакого внимания.
– Мы пришли вовсе не за сенсационными признаниями. Нам ничего от вас не нужно, мэм. Просто передайте Эдит, что мы ее любим.
Когда репортеры спустились в холл, Дюваль обвел собравшихся тяжелым взглядом. И сдавленным голосом произнес:
– Бог наказывает не тех…
5. Держись, Эдит!
После полудня позвонил Монтан. Трубку сняла Андреа, но тут же передала Эдит.
– Это Ив, – сказала она.
Пиаф взяла трубку. В ее голове стоял тяжелый свинцовый туман.
– Эдит, девочка моя, – произнес Монтан. – Держись…
И не выдержал, заплакал…
Когда-то она любила молодого Монтана так, как никого до него…
Они познакомились в оккупированном немцами Париже. Это было во время концерта. В первых рядах сидели немецкие офицеры в черной форме. Но Ив пел не для них. Он пел для галерки, где устроились его соотечественники.
Шла война, но парижане уже знали – скоро все закончится. И песни юного Монтана обещали свободу, весну и любовь. И люди слушали эти песни. И их измученные сердца ликовали.
После концерта в гримерной его ждала женщина. Монтан не поверил своим глазам – это была Эдит Пиаф. Монтан растерялся.
– Очень приятно, – беспомощно пролепетал он и, протянув руку, представился: – Иво Ливи.
– Ливи? – засмеялась Эдит. – Нет, ты – Монтан.
Он тоже рассмеялся – над своей внезапной стеснительностью.
– Ты не хочешь выпить, Ив? Я приглашаю.
– О, Эдит… А почему я?
Монтан произнес это совершенно неожиданно для самого себя.
И она ответила:
– Разве я не сказала? Потому что ты мне нравишься…
А потом обняла его и поцеловала в губы.
Эдит Пиаф всегда была истинной француженкой, которая знает, что такое любовь.
– Это Ив, – сказала она.
Пиаф взяла трубку. В ее голове стоял тяжелый свинцовый туман.
– Эдит, девочка моя, – произнес Монтан. – Держись…
И не выдержал, заплакал…
Когда-то она любила молодого Монтана так, как никого до него…
Они познакомились в оккупированном немцами Париже. Это было во время концерта. В первых рядах сидели немецкие офицеры в черной форме. Но Ив пел не для них. Он пел для галерки, где устроились его соотечественники.
Шла война, но парижане уже знали – скоро все закончится. И песни юного Монтана обещали свободу, весну и любовь. И люди слушали эти песни. И их измученные сердца ликовали.
После концерта в гримерной его ждала женщина. Монтан не поверил своим глазам – это была Эдит Пиаф. Монтан растерялся.
– Очень приятно, – беспомощно пролепетал он и, протянув руку, представился: – Иво Ливи.
– Ливи? – засмеялась Эдит. – Нет, ты – Монтан.
Он тоже рассмеялся – над своей внезапной стеснительностью.
– Ты не хочешь выпить, Ив? Я приглашаю.
– О, Эдит… А почему я?
Монтан произнес это совершенно неожиданно для самого себя.
И она ответила:
– Разве я не сказала? Потому что ты мне нравишься…
А потом обняла его и поцеловала в губы.
6. Жить и не сдаваться
Она расположилась в салоне самолета у самого иллюминатора и невидящими глазами смотрела на проплывающие внизу облака. Ей было все равно, что с ней происходит. За последнюю неделю Эдит почти ничего не ела, только пила апельсиновый сок. Удивительно, но в этой стране все просто свихнулись на апельсиновом соке. Впрочем… какая разница?
– Эдит, так нельзя, – сказала Андреа и сжала узкую, почти прозрачную ладонь Пиаф своими пальцами.
У Андреа Бигар были крепкие руки французской крестьянки.
– Что – нельзя?
Перед собой Эдит видела не лицо, а расплывшееся светлое пятно. Она вдруг пожалела, что не ослепла в детстве. Тогда бы она не увидела Марселя. И, наверное, не влюбилась бы. И сейчас ей было бы все равно, что с ним стало… А что с ним стало? Боже, боже…
И Пиаф зарыдала. Она бессильно уронила голову на плечо секретарши. Худенькое тело сотрясали безутешные, отчаянные рыдания.
– Поплачь, поплачь, маленькая Эдит. Тебе обязательно станет легче, – шептала Андрея и гладила Эдит по голове. – Все проходит. Пройдет и это.
Собственные слезы Андреа старалась сдерживать.
– Стюард, – сказала она твердым голосом. – Принесите чего-нибудь выпить. Не видите – Эдит Пиаф плохо.
– Я не сдамся! – с отчаянием сказала Пиаф и залпом осушила стакан виски. – Слышишь? Ни за что!
Но все это будет только в будущем, а пока…
Поет Пиаф.
– Эдит, так нельзя, – сказала Андреа и сжала узкую, почти прозрачную ладонь Пиаф своими пальцами.
У Андреа Бигар были крепкие руки французской крестьянки.
– Что – нельзя?
Перед собой Эдит видела не лицо, а расплывшееся светлое пятно. Она вдруг пожалела, что не ослепла в детстве. Тогда бы она не увидела Марселя. И, наверное, не влюбилась бы. И сейчас ей было бы все равно, что с ним стало… А что с ним стало? Боже, боже…
И Пиаф зарыдала. Она бессильно уронила голову на плечо секретарши. Худенькое тело сотрясали безутешные, отчаянные рыдания.
– Поплачь, поплачь, маленькая Эдит. Тебе обязательно станет легче, – шептала Андрея и гладила Эдит по голове. – Все проходит. Пройдет и это.
Собственные слезы Андреа старалась сдерживать.
– Стюард, – сказала она твердым голосом. – Принесите чего-нибудь выпить. Не видите – Эдит Пиаф плохо.
– Я не сдамся! – с отчаянием сказала Пиаф и залпом осушила стакан виски. – Слышишь? Ни за что!
Но все это будет только в будущем, а пока…
7. Рождение звезды
– Ажан, Ажан! Господи, скорей сюда!
– Что такое? Святые угодники… Да она рожает!
Здоровенный полицейский, шумно пыхтя и грязно ругаясь, бежал по тротуару на крики тучной домохозяйки, лицо которой дрожало от возмущения. Для возмущения был повод – прямо на парижской улице, чуть в стороне от редких пешеходов, под дождем лежала женщина и… рожала.
Когда полицейский, красный от напряжения, как помидор, подбежал, все уже закончилось. Измученная родами женщина заворачивала в тряпки орущее дитя. Пуповину она перерезала сама. А когда полицейский, размахивая руками, принялся отчитывать ее, она спокойно повернулась к нему и спросила:
– Ты считаешь, что я не должна была рожать на улице? Хорошо, в следующий раз попрошу разрешения именно у тебя…
– Ладно, ладно, – ответил второй полицейский, подоспевший на звук свистка первого. – Мы же не звери какие, понимаем… Кто у тебя?
– Дочка, – ответила женщина.
Эдит Пиаф. 1936 год.
– Дочка? И как назовешь?
Женщина с минуту подумала, а потом сказала:
– Эдит… Да, точно – Эдит Джованна!
Так появилась на свет Эдит Джованна Гасьон – будущая великая певица Эдит Пиаф. Это произошло 19 декабря 1915 года.
Женщину, родившую крошку Эдит на парижском бульваре, звали Анетт Майар. Нищая циркачка, выступавшая на улицах перед прохожими вместе со своим мужем, акробатом Луи Гасьоном. Через пять минут после появления на свет маленькой Эдит объявился незадачливый отец. Он ловил такси, чтобы отвезти супругу в родильный дом…
– Что такое? Святые угодники… Да она рожает!
Здоровенный полицейский, шумно пыхтя и грязно ругаясь, бежал по тротуару на крики тучной домохозяйки, лицо которой дрожало от возмущения. Для возмущения был повод – прямо на парижской улице, чуть в стороне от редких пешеходов, под дождем лежала женщина и… рожала.
Когда полицейский, красный от напряжения, как помидор, подбежал, все уже закончилось. Измученная родами женщина заворачивала в тряпки орущее дитя. Пуповину она перерезала сама. А когда полицейский, размахивая руками, принялся отчитывать ее, она спокойно повернулась к нему и спросила:
– Ты считаешь, что я не должна была рожать на улице? Хорошо, в следующий раз попрошу разрешения именно у тебя…
– Ладно, ладно, – ответил второй полицейский, подоспевший на звук свистка первого. – Мы же не звери какие, понимаем… Кто у тебя?
– Дочка, – ответила женщина.
– Дочка? И как назовешь?
Женщина с минуту подумала, а потом сказала:
– Эдит… Да, точно – Эдит Джованна!
Так появилась на свет Эдит Джованна Гасьон – будущая великая певица Эдит Пиаф. Это произошло 19 декабря 1915 года.
Женщину, родившую крошку Эдит на парижском бульваре, звали Анетт Майар. Нищая циркачка, выступавшая на улицах перед прохожими вместе со своим мужем, акробатом Луи Гасьоном. Через пять минут после появления на свет маленькой Эдит объявился незадачливый отец. Он ловил такси, чтобы отвезти супругу в родильный дом…
8. Жила как воробышек
Лица матери Эдит не запомнила. Анетт подбросила ее своим родителям вскоре после родов и исчезла. Молодой отец Луи после недолгих размышлений отправился на призывной пункт. Он ушел на фронт защищать Францию…
Первые два года жизни маленькая Эдит провела в доме дедушки и бабушки. Пожилые супруги Майар были глубоко пьющими людьми. Они жили в непроглядном алкогольном тумане и искренне считали, что другой жизни и быть не может. Внучку они кормили хлебным мякишем, вымоченном в красном вине. Изредка это месиво они сдабривали молоком. Дети же не могут без молока? Значит, они поступали правильно…
У Эдит не было нормальной одежды – только старое тряпье, которое бабушка приспосабливала для малышки, перешивая свои юбки в платьица и штанишки.
В доме не было умывальника и хотя бы кусочка мыла. Супруги Майар полагали, что грязи не выдержит ни один болезнетворный микроорганизм, и попросту не мыли девочку.
Когда отец Эдит Луи Гасьон приехал с фронта в отпуск, он не мог без отвращения обнять свою дочь – до того она была запущена и не мыта… Но все же девочка выжила. И во многом благодаря заботе стариков-алкоголиков, которые ее, по крайней мере, кормили.
В том же 1917 году двухлетняя Эдит навсегда покинула дом деда и бабки Майар. Отец увез ее в Нормандию – к другой бабушке, Луизе Гасьон. Отныне Эдит жила в… публичном доме, где бабушка Луиза служила кухаркой. А отец Луи снова отправился на фронт защищать интересы Франции.
Эдит Пиаф в молодости.
Первые два года жизни маленькая Эдит провела в доме дедушки и бабушки. Пожилые супруги Майар были глубоко пьющими людьми. Они жили в непроглядном алкогольном тумане и искренне считали, что другой жизни и быть не может. Внучку они кормили хлебным мякишем, вымоченном в красном вине. Изредка это месиво они сдабривали молоком. Дети же не могут без молока? Значит, они поступали правильно…
У Эдит не было нормальной одежды – только старое тряпье, которое бабушка приспосабливала для малышки, перешивая свои юбки в платьица и штанишки.
В доме не было умывальника и хотя бы кусочка мыла. Супруги Майар полагали, что грязи не выдержит ни один болезнетворный микроорганизм, и попросту не мыли девочку.
Когда отец Эдит Луи Гасьон приехал с фронта в отпуск, он не мог без отвращения обнять свою дочь – до того она была запущена и не мыта… Но все же девочка выжила. И во многом благодаря заботе стариков-алкоголиков, которые ее, по крайней мере, кормили.
В том же 1917 году двухлетняя Эдит навсегда покинула дом деда и бабки Майар. Отец увез ее в Нормандию – к другой бабушке, Луизе Гасьон. Отныне Эдит жила в… публичном доме, где бабушка Луиза служила кухаркой. А отец Луи снова отправился на фронт защищать интересы Франции.
9. Бабушка Луиза
Какое ужасное место для ребенка – публичный дом… А Эдит Пиаф на всю жизнь сохранила добрые воспоминания и о том месте, где провела раннее детство, и о женщинах, нянчивших и баловавших ее, и о добрейшей бабушке Луизе.
Для пожилой женщины, прошедшей все круги ада уличной проститутки, крошка Эдит была светлым ангелом, за заботу о котором ей простят все грехи (которые, впрочем, она не вполне считала грехами – каждый в этом мире кормится тем, что может добыть).
Первое, что сделала бабушка, заполучив внучку – отмыла ее от двухлетней грязи. Тряпье было немедленно выброшено. Маленькую Эдит одели в кружевное воздушное платьице. Как же она была хороша в новом наряде! Кудрявая, темноволосая, с озорными живыми глазками…
Луиза присела, раскинула руки и позвала внучку:
– Эдит, крошка моя, иди ко мне. Иди, моя маленькая, бабушка тебя поцелует…
Эдит улыбнулась и на пухлых ножках затопала… в обратном направлении! Личико девочки светилось. Она готова была упасть в бабушкины объятия.
Луиза встревожилась и позвала еще раз. Девочка повернулась и потопала в другом направлении, но тоже в сторону, не к бабушке.
– О, господи праведный! Да она же слепая, – ахнула бабушка Луиза.
А маленькая Эдит только улыбалась и продолжала игру в прятки, даже не подозревая, что глазки нужны девочкам не только для того, чтобы лить слезы…
Когда слушаешь песни Пиаф, на глаза невольно наворачиваются слезы.
Для пожилой женщины, прошедшей все круги ада уличной проститутки, крошка Эдит была светлым ангелом, за заботу о котором ей простят все грехи (которые, впрочем, она не вполне считала грехами – каждый в этом мире кормится тем, что может добыть).
Первое, что сделала бабушка, заполучив внучку – отмыла ее от двухлетней грязи. Тряпье было немедленно выброшено. Маленькую Эдит одели в кружевное воздушное платьице. Как же она была хороша в новом наряде! Кудрявая, темноволосая, с озорными живыми глазками…
Луиза присела, раскинула руки и позвала внучку:
– Эдит, крошка моя, иди ко мне. Иди, моя маленькая, бабушка тебя поцелует…
Эдит улыбнулась и на пухлых ножках затопала… в обратном направлении! Личико девочки светилось. Она готова была упасть в бабушкины объятия.
Луиза встревожилась и позвала еще раз. Девочка повернулась и потопала в другом направлении, но тоже в сторону, не к бабушке.
– О, господи праведный! Да она же слепая, – ахнула бабушка Луиза.
А маленькая Эдит только улыбалась и продолжала игру в прятки, даже не подозревая, что глазки нужны девочкам не только для того, чтобы лить слезы…
10. Детство в публичном доме
И у всемирно известной певицы, у богатой, успешной женщины Эдит Пиаф не было и тени презрения к жрицам любви. Напротив, она никогда не забывала, откуда родом сама…
Однажды Пиаф в сопровождении Андреа Бигар попали на улицу, которую обычно называют «улицей красных фонарей». Произошло это случайно, прямо перед концертом на рабочей окраине Парижа. Пиаф осмотрелась, задумалась и вдруг сказала:
– Хорошее место. Столько окон… Женщине с умом здесь можно очень неплохо заработать.
Бигар от удивления потеряла дар речи.
Пиаф всегда легко относилась к продажной любви. Как говорила бабушка Луиза, «шлюхи торгуют лишь своим телом, но не совестью». И Пиаф, наблюдая вблизи известных политиков и государственных деятелей, была с бабушкой согласна. Нищая обездоленная женщина может продать несколько мгновений удовольствия. Но она не продает своего сердца и своей души. И она, в конце концов, никого не обманывает…
Проститутки относились к маленькой Эдит так, словно бы она была родной дочерью каждой из них. А может и лучше – родная мать все же оставила свою дочку, а эти женщины отдавали ей нерастраченное материнское тепло.
В эти годы, а это длилось около пяти лет, у Эдит были замечательные игрушки.
И она всегда ела досыта.
Кадр из фильма «Жизнь в розовом цвете» об Эдит Пиаф. 2007 год.
Однажды Пиаф в сопровождении Андреа Бигар попали на улицу, которую обычно называют «улицей красных фонарей». Произошло это случайно, прямо перед концертом на рабочей окраине Парижа. Пиаф осмотрелась, задумалась и вдруг сказала:
– Хорошее место. Столько окон… Женщине с умом здесь можно очень неплохо заработать.
Бигар от удивления потеряла дар речи.
Пиаф всегда легко относилась к продажной любви. Как говорила бабушка Луиза, «шлюхи торгуют лишь своим телом, но не совестью». И Пиаф, наблюдая вблизи известных политиков и государственных деятелей, была с бабушкой согласна. Нищая обездоленная женщина может продать несколько мгновений удовольствия. Но она не продает своего сердца и своей души. И она, в конце концов, никого не обманывает…
Проститутки относились к маленькой Эдит так, словно бы она была родной дочерью каждой из них. А может и лучше – родная мать все же оставила свою дочку, а эти женщины отдавали ей нерастраченное материнское тепло.
В эти годы, а это длилось около пяти лет, у Эдит были замечательные игрушки.
И она всегда ела досыта.
11. Невидимый мир
Слепоту внучки бабушка Луиза переживала как личную трагедию. Денег было немного, однако бабушка обошла всех парижских врачей, которым смогла заплатить из своего жалованья. И везде слышала одно и то же – у девочки тяжелейшая катаракта, развившаяся вскоре после рождения. Излечить эту болезнь невозможно. Эдит обречена на слепоту.
Саму девочку это мало заботило. Она не помнила ни лиц людей, ни цветов и оттенков окружающего мира. Она воспринимала жизнь на слух… Не в этом ли секрет ее необыкновенной музыкальности, которая со временем превратит замарашку Эдит Гасьон в великую Пиаф? Кто знает, кто знает…
Луиза носилась со слепой Эдит, как с раненым котенком. И не она одна – слепую девочку искренне, до слез жалели все женщины, работавшие в публичном доме, включая его хозяйку.
Однажды женщины сговорились и отправились в церковь в Лизье – к Святой Терезе. Публичный дом был закрыт на целый день, румяна смыты, а легкомысленные платья заменены целомудренными, почти монашескими одеждами.
Одна из первых фотографий Эдит. 1917 год.
В храм божий жрицы любви отправились не с пустыми руками. Они передали настоятелю письмо, в котором хозяйка обещала пожертвовать храму десять тысяч франков в случае, если девочка прозреет.
Они молились истово – до самого закрытия церкви. Просили Святую Терезу даровать их маленькой Эдит прозрение. Пусть не сразу, пусть через… скажем, десять дней…
Саму девочку это мало заботило. Она не помнила ни лиц людей, ни цветов и оттенков окружающего мира. Она воспринимала жизнь на слух… Не в этом ли секрет ее необыкновенной музыкальности, которая со временем превратит замарашку Эдит Гасьон в великую Пиаф? Кто знает, кто знает…
Луиза носилась со слепой Эдит, как с раненым котенком. И не она одна – слепую девочку искренне, до слез жалели все женщины, работавшие в публичном доме, включая его хозяйку.
Однажды женщины сговорились и отправились в церковь в Лизье – к Святой Терезе. Публичный дом был закрыт на целый день, румяна смыты, а легкомысленные платья заменены целомудренными, почти монашескими одеждами.
В храм божий жрицы любви отправились не с пустыми руками. Они передали настоятелю письмо, в котором хозяйка обещала пожертвовать храму десять тысяч франков в случае, если девочка прозреет.
Они молились истово – до самого закрытия церкви. Просили Святую Терезу даровать их маленькой Эдит прозрение. Пусть не сразу, пусть через… скажем, десять дней…
12. Чудо прозрения
Прошло ровно десять дней. 25 августа в день Святого Людовика и, между прочим, в день рождения Луи Гасьона, проститутки ждали чуда. С утра маленькую Эдит теребили и не давали ей покоя.
– Эдит, посмотри на меня, маленькая. Что у меня в руках? – с надеждой в голосе звала бабушка Луиза, протягивая девочке конфету.
Эдит улыбалась и делала удивленное лицо, нащупав конфету руками. Она ничего не видела.
К концу дня женщины успокоились и занялись привычными делами. Бабушка отправилась на кухню готовить угощенье для гостей и поздний ужин для своих девочек. Женщины прихорашивались. Ранние посетители покуривали, сидя за столиками, неспешно перелистывая газеты…
И вдруг кто-то из них, мужчина в годах, обратил внимание на то, что маленькая девочка в кружевном платье, которая вечерами разгуливала по дому терпимости и собирала с гостей свою дань – сласти и ласковые слова – стоит возле картины, висящей на стене и… разглядывает ее!
– Да она видит?! – тихо произнес пожилой господин.
Женщины замерли. Разом, как по команде, повернули головы к Эдит. И, спустя мгновенье, заголосили:
– Луиза, бегом сюда! Эдит прозрела!
Что было в тот вечер – не передать. Слезы радости, смех, всеобщее ликование.
А хозяйка публичного дома тут же полезла в тайный шкафчик за деньгами. Она могла обмануть, кого угодно. Но только не Святую Терезу.
Эдит Гасьон школьница.
– Эдит, посмотри на меня, маленькая. Что у меня в руках? – с надеждой в голосе звала бабушка Луиза, протягивая девочке конфету.
Эдит улыбалась и делала удивленное лицо, нащупав конфету руками. Она ничего не видела.
К концу дня женщины успокоились и занялись привычными делами. Бабушка отправилась на кухню готовить угощенье для гостей и поздний ужин для своих девочек. Женщины прихорашивались. Ранние посетители покуривали, сидя за столиками, неспешно перелистывая газеты…
И вдруг кто-то из них, мужчина в годах, обратил внимание на то, что маленькая девочка в кружевном платье, которая вечерами разгуливала по дому терпимости и собирала с гостей свою дань – сласти и ласковые слова – стоит возле картины, висящей на стене и… разглядывает ее!
– Да она видит?! – тихо произнес пожилой господин.
Женщины замерли. Разом, как по команде, повернули головы к Эдит. И, спустя мгновенье, заголосили:
– Луиза, бегом сюда! Эдит прозрела!
Что было в тот вечер – не передать. Слезы радости, смех, всеобщее ликование.
А хозяйка публичного дома тут же полезла в тайный шкафчик за деньгами. Она могла обмануть, кого угодно. Но только не Святую Терезу.
13. Акробат и уличная певичка
Эдит Гасьон исполнилось семь лет. Осенью 1922 года ее отдали в школу. Проучилась она недолго – едва освоила грамоту. Возмутились родители учеников-первоклашек. Они не хотели видеть рядом со своими детьми воспитанницу публичного дома.
Этими несколькими месяцами, проведенными в начальной школе, образование Эдит Пиаф и ограничилось. Ее университетами стала сначала парижская улица, а затем – профессиональная сцена…
Зимой вернулся отец. Он отслужил свое и решил заново создать семью. Дочь у него уже была, осталось найти ей новую мать. Точнее, мачеху. И это была очень непростая задача. Эдит обладала упрямым характером и несгибаемой волей. Уже в детские годы в ней угадывалась сильная женщина.
Беззаботные дни под крылышком бабушки Луизы закончились. Отец увез Эдит в Париж. И стали они жить вместе – в убогой каморке в одном из домов для бедных постояльцев. Зарабатывали тоже вдвоем – Луи Гасьон показывал акробатические номера, а его дочь Эдит пела. Мачехи, которых Гасьон время от времени приводил в дом, быстро испарялись. То ли они надоедали самому Луи, то ли не выдерживали напора маленькой Эдит.
Отец и дочь едва сводили концы с концами. При этом Гасьон прилагал все усилия, чтобы выучить дочь чему-то полезному. Он давал ей уроки акробатики и истории Франции, надеясь, что они хотя бы отчасти заменят ей занятия у настоящих учителей.
Эдит – уличная певичка.
Этими несколькими месяцами, проведенными в начальной школе, образование Эдит Пиаф и ограничилось. Ее университетами стала сначала парижская улица, а затем – профессиональная сцена…
Зимой вернулся отец. Он отслужил свое и решил заново создать семью. Дочь у него уже была, осталось найти ей новую мать. Точнее, мачеху. И это была очень непростая задача. Эдит обладала упрямым характером и несгибаемой волей. Уже в детские годы в ней угадывалась сильная женщина.
Беззаботные дни под крылышком бабушки Луизы закончились. Отец увез Эдит в Париж. И стали они жить вместе – в убогой каморке в одном из домов для бедных постояльцев. Зарабатывали тоже вдвоем – Луи Гасьон показывал акробатические номера, а его дочь Эдит пела. Мачехи, которых Гасьон время от времени приводил в дом, быстро испарялись. То ли они надоедали самому Луи, то ли не выдерживали напора маленькой Эдит.
Отец и дочь едва сводили концы с концами. При этом Гасьон прилагал все усилия, чтобы выучить дочь чему-то полезному. Он давал ей уроки акробатики и истории Франции, надеясь, что они хотя бы отчасти заменят ей занятия у настоящих учителей.
14. Я буду жить сама
Из затеи Луи Гасьона не вышло ровным счетом ничего. Он был никудышным преподавателем. Акробатика Эдит не давалась принципиально. Ее номера вызывали у зрителей лишь сочувственную улыбку. А историю Франции, за которую так долго воевал, Луи толком не знал и сам, безбожно путая Бурбонов с Капетингами и своевольно присваивая несуществующие номера всем этим Людовикам и Филиппам…
Прошло еще семь лет. Эдит справила четырнадцатый день рождения. Из маленькой кудрявой девочки она превратилась в юную девушку-подростка. Но была отъявленной грязнулей и замарашкой. Что, впрочем, ее нисколько не заботило.
Однажды она заявила отцу, что больше петь под его акробатические «выверты» не желает. Что ей надоело жить впроголодь. И вообще, она взрослый человек и как-нибудь проживет сама. Отец лишь махнул рукой – иди, куда хочешь. Ты действительно уже взрослая девушка. Станет плохо – дорогу домой найдешь. С тем и расстались…
Эдит устроилась работать молочницей. Рано утром, когда над Парижем только начинало светать, девушка шла в молочную лавку, набивала корзины бутылками с молоком и отправлялась по домам заказчиков. Она катастрофически не высыпалась и, вдобавок, часто колотила бутылки. Долго так продолжаться не могло. И в конце концов Эдит решила, что петь у нее получается лучше.
Эдит (слева) со сводной сестрой Симоной.
Прошло еще семь лет. Эдит справила четырнадцатый день рождения. Из маленькой кудрявой девочки она превратилась в юную девушку-подростка. Но была отъявленной грязнулей и замарашкой. Что, впрочем, ее нисколько не заботило.
Однажды она заявила отцу, что больше петь под его акробатические «выверты» не желает. Что ей надоело жить впроголодь. И вообще, она взрослый человек и как-нибудь проживет сама. Отец лишь махнул рукой – иди, куда хочешь. Ты действительно уже взрослая девушка. Станет плохо – дорогу домой найдешь. С тем и расстались…
Эдит устроилась работать молочницей. Рано утром, когда над Парижем только начинало светать, девушка шла в молочную лавку, набивала корзины бутылками с молоком и отправлялась по домам заказчиков. Она катастрофически не высыпалась и, вдобавок, часто колотила бутылки. Долго так продолжаться не могло. И в конце концов Эдит решила, что петь у нее получается лучше.
15. Первый мужчина
И снова парижские улицы, и снова песни для прохожих… Поначалу Эдит выступала вместе с двумя друзьями – веселыми пареньками, такими же бесприютными, какой была и она сама. Но дело не сложилось. И вскоре маленький уличный коллектив распался.
Затем Эдит решила, что надо следовать традиции – петь дуэтом, причем исключительно семейным. Так она стала выступать с Симоной, дочерью Луи Гасьона от другого брака. Сводные сестры были дружны и сохранили добрые отношения на многие годы.
В этом нет ничего удивительного – они были очень похожи. Обе совершенно неприхотливы. Обе легко сходились и расходились с мужчинами. Обе хорошо пели. Обе не имели ни малейшего понятия о правилах приличия. Обе одинаково не умели одеваться. Обе совершенно не готовили. И обе не подозревали, что одежду можно стирать, а не выбрасывать по мере ее загрязнения.
На этот раз дело пошло неплохо. Они зарабатывали на двоих около трех сотен франков в день. Этого хватало на дешевые тряпки, номер в третьесортной гостинице на улице Орфила (сестры искренне считали его роскошным) и бутылку столового вина. Питались они консервами, поскольку в их номере не было и намека на плиту, сковороду или хотя бы кофейник.
Удивительно ли, что первый мужчина в жизни Эдит появился, когда ей было всего четырнадцать? Впрочем, имени его она не запомнила.
Так выглядел родной дом Эдит в 1930-е годы.
Затем Эдит решила, что надо следовать традиции – петь дуэтом, причем исключительно семейным. Так она стала выступать с Симоной, дочерью Луи Гасьона от другого брака. Сводные сестры были дружны и сохранили добрые отношения на многие годы.
В этом нет ничего удивительного – они были очень похожи. Обе совершенно неприхотливы. Обе легко сходились и расходились с мужчинами. Обе хорошо пели. Обе не имели ни малейшего понятия о правилах приличия. Обе одинаково не умели одеваться. Обе совершенно не готовили. И обе не подозревали, что одежду можно стирать, а не выбрасывать по мере ее загрязнения.
На этот раз дело пошло неплохо. Они зарабатывали на двоих около трех сотен франков в день. Этого хватало на дешевые тряпки, номер в третьесортной гостинице на улице Орфила (сестры искренне считали его роскошным) и бутылку столового вина. Питались они консервами, поскольку в их номере не было и намека на плиту, сковороду или хотя бы кофейник.
Удивительно ли, что первый мужчина в жизни Эдит появился, когда ей было всего четырнадцать? Впрочем, имени его она не запомнила.
16. Первая любовь
Эдит Гасьон легко сходилась с мужчинами и легко их бросала. Она полагала, что лучше оставить мужчину, когда он тебя еще любит, чем дожидаться, пока он прогонит ее сам. И этим мучила своих поклонников. И притягивала новых, как магнитом…
Первое большое чувство пришло в семнадцать лет. Эдит полюбила паренька по имени Луи Дюпон, служившего рассыльным в продуктовом магазине. В средствах молодые любовники были крайне ограничены, а потому поселились в том же номере, в котором до этого жили Эдит и Симона. Более того, иногда они делили одну постель на троих… Не подумайте плохого (хотя, куда уж хуже?), в то время, как Эдит и Луи любили друг друга, Симона крепко спала, отвернувшись к стене. Так, во всяком случае, спустя годы говорила она сама.
Любовь – это взлет и падение, страсть и охлаждение. Любовь – это испытание на зрелость. А какая уж тут зрелость, в семнадцать-то лет…
Вскоре Эдит поняла, что беременна. Но это никак не отразилось на ее образе жизни. Она по-прежнему выходила на уличную импровизированную сцену, пела вместе с Симоной, зарабатывая свои три сотни. А Луи по-прежнему перебивался с хлеба на воду, зарабатывая копейки в продуктовой лавке.
Через год после их знакомства Эдит родила свою первую и, как оказалось, единственную дочь. Девочку назвали Марсель.
Началась новая жизнь.
Эдит Гасьон в молодости. 1937 год.
Первое большое чувство пришло в семнадцать лет. Эдит полюбила паренька по имени Луи Дюпон, служившего рассыльным в продуктовом магазине. В средствах молодые любовники были крайне ограничены, а потому поселились в том же номере, в котором до этого жили Эдит и Симона. Более того, иногда они делили одну постель на троих… Не подумайте плохого (хотя, куда уж хуже?), в то время, как Эдит и Луи любили друг друга, Симона крепко спала, отвернувшись к стене. Так, во всяком случае, спустя годы говорила она сама.
Любовь – это взлет и падение, страсть и охлаждение. Любовь – это испытание на зрелость. А какая уж тут зрелость, в семнадцать-то лет…
Вскоре Эдит поняла, что беременна. Но это никак не отразилось на ее образе жизни. Она по-прежнему выходила на уличную импровизированную сцену, пела вместе с Симоной, зарабатывая свои три сотни. А Луи по-прежнему перебивался с хлеба на воду, зарабатывая копейки в продуктовой лавке.
Через год после их знакомства Эдит родила свою первую и, как оказалось, единственную дочь. Девочку назвали Марсель.
Началась новая жизнь.
17. Эдит и Луи
Они сидели в маленьком уличном кафе и завтракали. Луи макал в чашку кофе, разбавленного молоком, бриош, а Эдит лакомилась шоколадным пирожным, запивая его красным вином.
– Эдит, детка, как ты можешь пить с утра? – простонал Луи, морщась и в смущении потирая лоб.
– Эдит, детка, как ты можешь пить с утра? – простонал Луи, морщась и в смущении потирая лоб.