Я быстро собрал всех своих «воздушных хулиганов», составил программу и «Курс летной подготовки по малой высоте», отработал в воздухе специальные упражнения и показал своих молодцов на маневрах. Эффект был ошеломляющим! Что же произошло?
На начавшихся вскоре маневрах Киевского военного округа эскадрилья штурмовиков Р-1 в составе 19 самолетов неожиданно на бреющем полете атаковала 44-ю Бессарабскую дивизию конного корпуса Криворучко, совершавшую переход по шоссе Киев – Житомир на стороне «синих».
Обнаружив кавалерию, почти не соблюдавшую элементарных правил маскировки, летчики внезапно атаковали ее с хвоста колонны. Открыв огонь из пулеметов (холостыми патронами, конечно), они насмерть перепугали боевых коней, не привыкших к шуму авиационных моторов. Лошади (кавалеристы не любят, когда коней называют «лошадьми») чуть не взбесились, опрокинули в кюветы все пушки с лафетами, повозки и походные кухни…
На втором заходе штурмовики «отбомбились», да еще облили конников какой-то подозрительно пахнувшей жидкостью и так же быстро скрылись. Конница Криворучко была рассеяна по лесам и болотам, и он собирал ее три дня. Наступление «синих» на город Фастов было сорвано.
Тухачевский результатами киевских маневров был доволен и доверительно мне сообщил, что разрабатывает подробный план проведения новых больших учений с использованием массированных воздушных десантов. Действительно, такие учения были проведены, сохранились даже кадры кинохроники: невиданный по численности воздушный десант с самолетов ТБ-3».
Такова краткая история генерал-майора авиации A. A. Туржанского о М.Н. Тухачевском, продолжает свой рассказ Л. Вяткин.
Факт постройки у нас в стране подземного аэродрома в Люберцах в 1936 году почти неизвестен военным историкам. Неизвестными остались и те инженеры, которые приняли непосредственное участие в его постройке…
Нетрудно догадаться, что к мысли о необходимости спрятать авиацию под землю Тухачевский пришел, следуя элементарной военной логике, исходя из тезиса и антитезиса, что если тогда на киевских маневрах авиации удалось подвергнуть штурмовому удару корпус Криворучко, то и неприятельская авиация может нанести такой же неожиданный удар в войне, если она находится на открытых аэродромах и не защищена с воздуха.
О постройке первого подземного аэродрома по инициативе Тухачевского в нашей литературе советского периода я нигде не нашел даже упоминания, сколько ни рылся в библиотеках и архивах.
И вдруг в Военное научное общество, в секцию авиации, в коей я был председателем, пришел скромный майор запаса 75-летний Самуил Аркадьевич Крылов, который поведал нам, что не только видел «секретный» подземный аэродром в Люберцах, но и фотографировал его по заданию командования…
Мы попросили С.А. Крылова выступить на ближайшем заседании научного общества, что он и сделал с большой охотой. Его лекция была чрезвычайно интересной.
– В один из июльских дней 1936 года, будучи курсантом школы младших авиационных специалистов в Люберецком авиагарнизоне, я был внезапно вызван к начальнику школы, который поинтересовался моими познаниями в области фотографии, – начал не спеша Крылов. – Узнав, что я окончил курсы фотокорреспондентов при Московском доме журналистов и печатался в местной печати, а главное убедившись (конечно, по документам в личном деле) в моем «пролетарском происхождении», сказал, понизив голос, что мне будет поручено произвести ответственную фотосъемку. Приказал подождать приезда заместителя командующего Московским военным округом, который будет беседовать со мной особо. Тогда кругом насаждалась секретность, и я не особенно удивился замечанию, что должен «помалкивать».
Через два часа, начищенный до блеска, стоял я перед широкоплечим, среднего роста комкором Б.С. Горбачевым и отвечал на интересующие его вопросы. В результате непродолжительного ознакомления он приказал мне получить в политотделе бригады фотоаппаратуру и фотоматериалы, а также соответствующий инструктаж.
Сам начальник политотдела бригады бригадный комиссар Котов вручил мне фотоаппарат «Фотокор» и 12 кассет с фотопластинками. Он объяснил мне, что завтра предстоит фотографировать высший комсостав при осмотре подземных ангаров, построенных по приказу Тухачевского…
Крылов сделал паузу и подошел к рисункам, которые он сам сделал и приколол к классной доске.
– Утром следующего дня выдалась отличная солнечная погода, благоприятствующая фотографированию. Но не только это запомнилось мне. Цепкая, еще юношеская память четко запечатлела все детали событий того исторического для меня июльского дня.
Вместе с командиром бригады полковником Монархо и начальником политотдела мы прибыли утром в особую зону одного из подмосковных аэродромов и остановились у небольшой естественной возвышенности на восточной окраине летного поля. Тогда я никак не мог предположить, что под этой возвышенностью мог быть оборудован подземный ангар и что под нами находятся боевые самолеты. Однако скоро мы увидели, что со стороны рулежной дорожки летного поля, примыкающей к возвышенности, установлены маскировочные сети, закрывающие какой-то вход.
Вскоре показался кортеж автомашин. Около десяти новеньких ЗИСов подкатили к площадке, и из них вышли военные, все в высоких званиях. Несомненно, это было большое начальство – высший комсостав РККА. Прибывшие группками сосредотачивались недалеко от нас. Не всех тогдашних командиров смог узнать я в лицо. Большинство из них не были в парадной форме, какими я их помнил по портретам в учебниках и книгах. По прогнозу обещали жаркую погоду, поэтому многие были в легкой полевой или в повседневной форме. Некоторых я просто не знал, видимо, приехали и командующие округами, так как помимо командующего Московским военным округом узнал и командующего Белорусским военным округом – командарма 1-го ранга И.П. Уборевича, строго поблескивавшего своим пенсне. Сразу узнал первого «красного наркома» обороны Маршала Советского Союза Ворошилова. Он стоял в кругу сравнительно молодых, незнакомых мне командиров с синими петлицами. Эти офицеры, как догадался я, были работниками НКВД, и было заметно, как их сторонились остальные. Видимо, срабатывал ставший к тому времени устойчивый рефлекс: «От греха подальше!»
Ворошилов был не в новой маршальской форме, каким запомнился по официальным фотографиям, а в повседневной, в фуражке с коротким козырьком, надвинутой на глаза, в гимнастерке с брюками «бриджи», в сапогах, при портупее. Подойдя ближе к этой группе и направив объектив фотоаппарата в сторону Ворошилова, я быстро сделал первый снимок, успев заметить при этом его недоброжелательный и колючий взгляд. Далее не без робости подошел к большой группе офицеров, окруживших человека, в котором не сразу узнал первого заместителя наркома обороны Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского. На портретах я привык видеть его моложавое лицо, короткую прическу и маршальскую форму. Особенно запомнился мне его образ по фотографии, где он снят у Мавзолея (тогда еще деревянного) во время Первомайского парада. Здесь он выглядел гораздо старше. Стриженый, без головного убора, в белой гимнастерке, подпоясанной широким командирским ремнем, беседуя с офицерами, он не обращал внимания на направленный в его сторону объектив. Я, осмелев, подошел поближе, навел на резкость и нажал спуск затвора. Невольно успел заметить его усталое лицо с мешками под большими, выпуклыми, очень выразительными искрящимися глазами. Запомнилась его добрая снисходительная улыбка, приятный «бархатный» тембр голоса и удивительно благородная и одновременно естественная манера держаться в этой «капелле» высокопоставленных военных.
Сам удивляюсь тому, что не сразу узнал инспектора кавалерии РККА маршала С.М. Буденного с его легендарными усами. По описаниям в книгах и по кинохронике он представлялся мне этаким богатырем-кавалеристом, в блестящих сапогах со шпорами и шашкой на боку. Характерные буденновские усы, конечно, были при нем, но, в отличие от всех присутствующих здесь маршалов, он один был в новой маршальской форме – при галстуке, хорошо подогнанном по фигуре кителе, брюках навыпуск и в «цивильных» ботинках, которые ему не шли. На первый взгляд он напоминал элегантно одетого западного военного атташе и, возможно, даже хотел таковым казаться…
Фотографируя Семена Михайловича, я не смог увидеть в его черных глазах какого-либо интереса к происходящему. Он был «кот сам по себе». И мне тогда подумалось, что у него в голове были другие заботы, вероятно, кавалерийские, но уж никак не авиационные…
Не сразу удалось мне сфотографировать другого заместителя наркома обороны – армейского комиссара 1-го ранга Я.Б. Гамарника. Небольшого роста, широкоплечий, с крупной головой и длинной прямоугольной бородой, делавшей его лицо еще крупнее, он был активен, быстро перемещался от одной группы к другой. Я застал его беседующим с командирами ВВС и моим начальником.
Между тем время шло. «Разминка» после езды на автомобилях кончилась, разговоры прекратились, и наступил момент, когда всех пригласили к подземному ангару, где курсанты нашей школы распахнули маскировочные сети. Все невольно умолкли.
У входа стоял командующий ВВС РККА командарм 2-го ранга Я.И. Алкснис. Высокий, стройный, похожий на спортсмена, он был одет в белую гимнастерку, на голове синяя пилотка, только что введенная в ВВС как повседневный головной убор авиаторов, по типу «испанок». Пригласив всех осмотреть ангар, Алкснис стал рассказывать о будущей войне, о целесообразности и необходимости сооружения подземных ангаров, подробно рассказал о конструкции и о том, как размещены самолеты и как решена проблема быстрого взлета звена истребителей по боевой тревоге.
Я спустился в ангар вместе со всеми и внимательно с любопытством стал осматривать столь необычное инженерное сооружение, напоминающее кадры из научно-фантастического фильма. Все было страшно интересно и поражало новизной и оригинальностью. Внутри круглого, похожего на арену цирка котлована, стены и купол которого выложены, очевидно, из железобетонных блоков, подобно тем, что уложены в туннелях недавно построенной первой очереди Московского метрополитена. На зацементированном полу было уложено два кольца рельсов, по которым могли перемещаться тележки на колесах. К каждой из трех тележек были прикреплены треугольные площадки, на которых стояли по одному самолету И-15иИ-16. Летчики сидели в кабинах, поглядывая на всех сверху. Один из истребителей стоял напротив входа, готовый в любую минуту запустить мотор и вырулить.
Военачальники ангар осматривали недолго. Все вышли, и сразу раздался шум заработавшего авиационного мотора. Самолет, вырулив из ангара по аппарели, развернулся влево к рулежной дорожке и после короткого разбега взмыл вверх.
Крылов сделал паузу в рассказе и извлек из папки сохранившиеся фотографии той поры, которые мы с интересом разглядывали.
– Я оказался недалеко от Ворошилова и командарма Алксниса. Слышал глухой хрипловатый голос наркома, его отрывистые, но памятные слова. Любопытно, что нарком комментировал все действия как кавалерист: «Кавалерист вывел коня (самолет И-16) из конюшни… Вскочил в седло (летчик сел в кабину)… Поскакал галопом… (истребитель пошел на взлет)».
Я понял, что он имел в виду только что взлетевший истребитель и сравнивает коня с самолетом. (Видимо, у него был очень устойчивый «кавалерийский» стереотип мышления…)
Некоторое время все с интересом наблюдали выполнение летчиком (кажется, Супруном) фигур высшего пилотажа на только что взлетевшем истребителе. После посадки самолета все двинулись к краю летного поля, заросшего кустарником и молодыми березками.
Там, у самого края молодого леса, оказался вход в другой подземный ангар, отличный от предыдущего. Сам ангар, или авиабункер, имел вид широкой, длинной траншеи, углубленной всего на 1–1,5 метра. Стены, пол и потолок были укреплены бревнами, а пол, кроме того, досками. Спустившись по аппарели вниз, увидели стоящий там новый скоростной бомбардировщик типа ДБ-3.
Снаружи ангар был совершенно невидим, обложен проросшим дерном, а над верхним перекрытием рос густой кустарник. Невольно подумалось, что такие ангары в случае войны обладают массой бесценных преимуществ, гарантирующих сохранность техники и людей даже при интенсивном налете авиации противника, и неуязвимы для бомб и пуль.
Метрах в двухстах по этому краю молодого леса мы обнаружили еще один подземный ангар. Гораздо более широкие открытые ворота и сама траншея вместили четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3!
Все три подземных ангара были тщательно укрыты от наблюдений с воздуха и не имели никаких демаскирующих признаков. Они обнаруживались только с близкого расстояния и только после снятия маскировочной сети входных ворот ангара.
После осмотра подземных ангаров все поднялись наверх, оживленно разговаривая, образовали большую группу, в центре которой оказался маршал Тухачевский. Он улыбался, отвечал на вопросы и посматривал в сторону Ворошилова, стоявшего поодаль. Здесь мне удалось сделать последний снимок всего начальствующего состава РККА.
На следующий день в военный городок аэродрома снова приехали Ворошилов и Гамарник. Они осмотрели заканчивающееся строительство типового жилого дома для летно-технического состава. Там я сумел сделать еще два снимка, использовав все отпущенные мне двенадцать фотопластинок. Ворошилов дал какие-то указания сопровождавшим его людям, затем сел в машину и уехал.
Теперь предстояли переживания и волнения не меньшие, чем при фотографировании. Получится ли что-нибудь в результате «таинства» химико-фотографической обработки в темноте заснятых фотопластинок? Такие переживания испытывают не только фотолюбители, но и опытные фотографы. На этот раз, слава богу, негативы получились неплохие, а позитивная фотопечать с нормальных негативов одно удовольствие. Эта операция вызывает обычно положительные эмоции. Приятно наблюдать еще в проявителе, как на фотобумаге появляются облики людей, так схожие с теми людьми, которых видел и фотографировал накануне.
С десяти негативов, оказавшихся наиболее качественными, сделал по три отпечатка, как мне было приказано (тогда все было очень строго!), фотографии и негативы отдал начальнику политотдела.
Признаюсь сегодня (дело прошлое), желая сохранить на всю жизнь память о встрече с «любимыми маршалами» и высшим комсоставом армии, решил отпечатать себе несколько фотографий. Хранил их в личном чемоданчике, не предполагая о надвигающихся трагических событиях.
Еще в начале 1937 года я оказался в Воронеже, будучи направлен в 18-ю дальнеразведовательную авиаэскадрилью как фотограмметрист. Обслуживал фотооборудование самолетов дальней аэрофоторазведки типа Р-6.
Небольшой штатный состав эскадрильи оказался дружным коллективом, где взаимоотношения между командирами и просто красноармейцами были очень простыми и деловыми. Большинство летчиков, окончивших летное училище в Энгельсе, были из немцев Поволжья: Редер, Гесс, Бертман – их фамилии мне запомнились. Имена – близкие к русским. Остальные члены экипажей разных национальностей. Прямой и непосредственный контакт имел прежде всего со штурманами. Вместе с ними проверял перед вылетом работу фототехники, сообщал количество заряженной фотопленки, особенности данного аэрофотоаппарата.
Близкие отношения у меня сложились со штурманом старшим лейтенантом Максимом Лахманом. Наши отношения стали дружескими, и однажды я рассказал ему о том, что мне посчастливилось фотографировать высший комсостав РККА, показал ему фотографии. Он был очень рад, увидев на фотографиях маршала Тухачевского. «Эти подземные ангары, на фоне которых снят высший комсостав армии, – говорил мне штурман Лахман, – это только часть разработанного маршалом Тухачевским плана модернизации Красной армии». В то время я был только старший лейтенант, однако мне было ясно, что Тухачевский, в отличие от Ворошилова-кавалериста, имеет чрезвычайно оригинальный и новый взгляд на будущую войну и армию. Даже авиация испытывала на себе влияние его идей.
Уже после лекции Крылов в домашней обстановке рассказал и другие подробности, характерные для 30-х годов:
– Эти фотографии подземного аэродрома я никому больше не показывал. Вспомнил о них, только когда июньским утром того же 1937 года нас собрали на митинг у штаба авиабригады. Начальник политотдела бригады, открыв митинг, зачитал сообщение из Наркомата обороны о раскрытии «антисоветско-троцкистской военной организации», возглавляемой якобы «бывшим маршалом» Тухачевским, и куда будто бы входили высшие офицеры Якир, Уборевич, Корк и другие. Они все обвинялись в шпионаже и «подрыве мощи РККА». Было высказано предположение о возможности существования и в нашей бригаде «скрытого шпионского гнезда». Выступившие на митинге двое военных комиссаров клеймили позором «предателей», требовали сурового наказания «изменникам Родины».
Сознание мое было оглушено услышанным, никак это не укладывалось в моей голове, тем более что меньше года тому назад я их видел так близко, даже фотографировал. Они казались мне опытными, честными, преданными Красной армии, с огромным авторитетом и безукоризненными биографиями (героическими и историческими!).
Расходились с митинга подавленными, не смея смотреть друг другу в глаза, ибо никто не верил в их «вражеские дела». Никто!
Вскоре пришла директива об увольнении всех летчиков немецкой национальности из РККА и ВВС. Штурмана Лахмана тоже уволили, хотя он был не немец, а еврей. Но с НКВД в те годы спорить боялись. Выходило себе дороже… У всех было противное чувство бессилия перед всевластием.
Ночью увели комсорга эскадрильи Василия Гусакова, которому я хвалился, что фотографировал маршалов. Страх и подавленность сковали меня. Проверяют тумбочки, доберутся до конторки, где в моем чемоданчике хранятся фотографии «врагов народа». Могут и меня причислить к ним, как «пособника» или японского шпиона, и арестуют.
Вечером того же дня, уединившись, достал конверт с фотографиями маршалов и высших офицеров и по одному стал вырезать тех, кого называли «врагами народа», а некоторые карточки пришлось уничтожить. Остались только те снимки, где запечатлены «непорочные» маршалы, Ворошилов и Буденный.
Эти фотографии «непорочных», которых я при помощи ножниц отделил от остальных, сохранились в моем семейном архиве до сей поры. И я, признаться, всегда с болью и досадой смотрю на них и ругаю себя за малодушие – такие исторические фотографии испортил!
Впрочем, тешу себя надеждой, что со временем, быть может, отыщутся если не отпечатки, то те мои 12 негативов от «Фотокора», где-нибудь в архивах РККА, ЦАГИ или Минавиапрома, если таковые имеются. Я бы их сразу узнал…
ШЛЕЙФ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
Сверхорудие Круппа, или Безвестный подвиг Тридцатой батареи
Рождение Тридцатой
Первый штурм Севастополя
Второй штурм Севастополя
На начавшихся вскоре маневрах Киевского военного округа эскадрилья штурмовиков Р-1 в составе 19 самолетов неожиданно на бреющем полете атаковала 44-ю Бессарабскую дивизию конного корпуса Криворучко, совершавшую переход по шоссе Киев – Житомир на стороне «синих».
Обнаружив кавалерию, почти не соблюдавшую элементарных правил маскировки, летчики внезапно атаковали ее с хвоста колонны. Открыв огонь из пулеметов (холостыми патронами, конечно), они насмерть перепугали боевых коней, не привыкших к шуму авиационных моторов. Лошади (кавалеристы не любят, когда коней называют «лошадьми») чуть не взбесились, опрокинули в кюветы все пушки с лафетами, повозки и походные кухни…
На втором заходе штурмовики «отбомбились», да еще облили конников какой-то подозрительно пахнувшей жидкостью и так же быстро скрылись. Конница Криворучко была рассеяна по лесам и болотам, и он собирал ее три дня. Наступление «синих» на город Фастов было сорвано.
Тухачевский результатами киевских маневров был доволен и доверительно мне сообщил, что разрабатывает подробный план проведения новых больших учений с использованием массированных воздушных десантов. Действительно, такие учения были проведены, сохранились даже кадры кинохроники: невиданный по численности воздушный десант с самолетов ТБ-3».
Такова краткая история генерал-майора авиации A. A. Туржанского о М.Н. Тухачевском, продолжает свой рассказ Л. Вяткин.
Факт постройки у нас в стране подземного аэродрома в Люберцах в 1936 году почти неизвестен военным историкам. Неизвестными остались и те инженеры, которые приняли непосредственное участие в его постройке…
Нетрудно догадаться, что к мысли о необходимости спрятать авиацию под землю Тухачевский пришел, следуя элементарной военной логике, исходя из тезиса и антитезиса, что если тогда на киевских маневрах авиации удалось подвергнуть штурмовому удару корпус Криворучко, то и неприятельская авиация может нанести такой же неожиданный удар в войне, если она находится на открытых аэродромах и не защищена с воздуха.
О постройке первого подземного аэродрома по инициативе Тухачевского в нашей литературе советского периода я нигде не нашел даже упоминания, сколько ни рылся в библиотеках и архивах.
И вдруг в Военное научное общество, в секцию авиации, в коей я был председателем, пришел скромный майор запаса 75-летний Самуил Аркадьевич Крылов, который поведал нам, что не только видел «секретный» подземный аэродром в Люберцах, но и фотографировал его по заданию командования…
Мы попросили С.А. Крылова выступить на ближайшем заседании научного общества, что он и сделал с большой охотой. Его лекция была чрезвычайно интересной.
– В один из июльских дней 1936 года, будучи курсантом школы младших авиационных специалистов в Люберецком авиагарнизоне, я был внезапно вызван к начальнику школы, который поинтересовался моими познаниями в области фотографии, – начал не спеша Крылов. – Узнав, что я окончил курсы фотокорреспондентов при Московском доме журналистов и печатался в местной печати, а главное убедившись (конечно, по документам в личном деле) в моем «пролетарском происхождении», сказал, понизив голос, что мне будет поручено произвести ответственную фотосъемку. Приказал подождать приезда заместителя командующего Московским военным округом, который будет беседовать со мной особо. Тогда кругом насаждалась секретность, и я не особенно удивился замечанию, что должен «помалкивать».
Через два часа, начищенный до блеска, стоял я перед широкоплечим, среднего роста комкором Б.С. Горбачевым и отвечал на интересующие его вопросы. В результате непродолжительного ознакомления он приказал мне получить в политотделе бригады фотоаппаратуру и фотоматериалы, а также соответствующий инструктаж.
Сам начальник политотдела бригады бригадный комиссар Котов вручил мне фотоаппарат «Фотокор» и 12 кассет с фотопластинками. Он объяснил мне, что завтра предстоит фотографировать высший комсостав при осмотре подземных ангаров, построенных по приказу Тухачевского…
Крылов сделал паузу и подошел к рисункам, которые он сам сделал и приколол к классной доске.
– Утром следующего дня выдалась отличная солнечная погода, благоприятствующая фотографированию. Но не только это запомнилось мне. Цепкая, еще юношеская память четко запечатлела все детали событий того исторического для меня июльского дня.
Вместе с командиром бригады полковником Монархо и начальником политотдела мы прибыли утром в особую зону одного из подмосковных аэродромов и остановились у небольшой естественной возвышенности на восточной окраине летного поля. Тогда я никак не мог предположить, что под этой возвышенностью мог быть оборудован подземный ангар и что под нами находятся боевые самолеты. Однако скоро мы увидели, что со стороны рулежной дорожки летного поля, примыкающей к возвышенности, установлены маскировочные сети, закрывающие какой-то вход.
Вскоре показался кортеж автомашин. Около десяти новеньких ЗИСов подкатили к площадке, и из них вышли военные, все в высоких званиях. Несомненно, это было большое начальство – высший комсостав РККА. Прибывшие группками сосредотачивались недалеко от нас. Не всех тогдашних командиров смог узнать я в лицо. Большинство из них не были в парадной форме, какими я их помнил по портретам в учебниках и книгах. По прогнозу обещали жаркую погоду, поэтому многие были в легкой полевой или в повседневной форме. Некоторых я просто не знал, видимо, приехали и командующие округами, так как помимо командующего Московским военным округом узнал и командующего Белорусским военным округом – командарма 1-го ранга И.П. Уборевича, строго поблескивавшего своим пенсне. Сразу узнал первого «красного наркома» обороны Маршала Советского Союза Ворошилова. Он стоял в кругу сравнительно молодых, незнакомых мне командиров с синими петлицами. Эти офицеры, как догадался я, были работниками НКВД, и было заметно, как их сторонились остальные. Видимо, срабатывал ставший к тому времени устойчивый рефлекс: «От греха подальше!»
Ворошилов был не в новой маршальской форме, каким запомнился по официальным фотографиям, а в повседневной, в фуражке с коротким козырьком, надвинутой на глаза, в гимнастерке с брюками «бриджи», в сапогах, при портупее. Подойдя ближе к этой группе и направив объектив фотоаппарата в сторону Ворошилова, я быстро сделал первый снимок, успев заметить при этом его недоброжелательный и колючий взгляд. Далее не без робости подошел к большой группе офицеров, окруживших человека, в котором не сразу узнал первого заместителя наркома обороны Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского. На портретах я привык видеть его моложавое лицо, короткую прическу и маршальскую форму. Особенно запомнился мне его образ по фотографии, где он снят у Мавзолея (тогда еще деревянного) во время Первомайского парада. Здесь он выглядел гораздо старше. Стриженый, без головного убора, в белой гимнастерке, подпоясанной широким командирским ремнем, беседуя с офицерами, он не обращал внимания на направленный в его сторону объектив. Я, осмелев, подошел поближе, навел на резкость и нажал спуск затвора. Невольно успел заметить его усталое лицо с мешками под большими, выпуклыми, очень выразительными искрящимися глазами. Запомнилась его добрая снисходительная улыбка, приятный «бархатный» тембр голоса и удивительно благородная и одновременно естественная манера держаться в этой «капелле» высокопоставленных военных.
Сам удивляюсь тому, что не сразу узнал инспектора кавалерии РККА маршала С.М. Буденного с его легендарными усами. По описаниям в книгах и по кинохронике он представлялся мне этаким богатырем-кавалеристом, в блестящих сапогах со шпорами и шашкой на боку. Характерные буденновские усы, конечно, были при нем, но, в отличие от всех присутствующих здесь маршалов, он один был в новой маршальской форме – при галстуке, хорошо подогнанном по фигуре кителе, брюках навыпуск и в «цивильных» ботинках, которые ему не шли. На первый взгляд он напоминал элегантно одетого западного военного атташе и, возможно, даже хотел таковым казаться…
Фотографируя Семена Михайловича, я не смог увидеть в его черных глазах какого-либо интереса к происходящему. Он был «кот сам по себе». И мне тогда подумалось, что у него в голове были другие заботы, вероятно, кавалерийские, но уж никак не авиационные…
Не сразу удалось мне сфотографировать другого заместителя наркома обороны – армейского комиссара 1-го ранга Я.Б. Гамарника. Небольшого роста, широкоплечий, с крупной головой и длинной прямоугольной бородой, делавшей его лицо еще крупнее, он был активен, быстро перемещался от одной группы к другой. Я застал его беседующим с командирами ВВС и моим начальником.
Между тем время шло. «Разминка» после езды на автомобилях кончилась, разговоры прекратились, и наступил момент, когда всех пригласили к подземному ангару, где курсанты нашей школы распахнули маскировочные сети. Все невольно умолкли.
У входа стоял командующий ВВС РККА командарм 2-го ранга Я.И. Алкснис. Высокий, стройный, похожий на спортсмена, он был одет в белую гимнастерку, на голове синяя пилотка, только что введенная в ВВС как повседневный головной убор авиаторов, по типу «испанок». Пригласив всех осмотреть ангар, Алкснис стал рассказывать о будущей войне, о целесообразности и необходимости сооружения подземных ангаров, подробно рассказал о конструкции и о том, как размещены самолеты и как решена проблема быстрого взлета звена истребителей по боевой тревоге.
Я спустился в ангар вместе со всеми и внимательно с любопытством стал осматривать столь необычное инженерное сооружение, напоминающее кадры из научно-фантастического фильма. Все было страшно интересно и поражало новизной и оригинальностью. Внутри круглого, похожего на арену цирка котлована, стены и купол которого выложены, очевидно, из железобетонных блоков, подобно тем, что уложены в туннелях недавно построенной первой очереди Московского метрополитена. На зацементированном полу было уложено два кольца рельсов, по которым могли перемещаться тележки на колесах. К каждой из трех тележек были прикреплены треугольные площадки, на которых стояли по одному самолету И-15иИ-16. Летчики сидели в кабинах, поглядывая на всех сверху. Один из истребителей стоял напротив входа, готовый в любую минуту запустить мотор и вырулить.
Военачальники ангар осматривали недолго. Все вышли, и сразу раздался шум заработавшего авиационного мотора. Самолет, вырулив из ангара по аппарели, развернулся влево к рулежной дорожке и после короткого разбега взмыл вверх.
Крылов сделал паузу в рассказе и извлек из папки сохранившиеся фотографии той поры, которые мы с интересом разглядывали.
– Я оказался недалеко от Ворошилова и командарма Алксниса. Слышал глухой хрипловатый голос наркома, его отрывистые, но памятные слова. Любопытно, что нарком комментировал все действия как кавалерист: «Кавалерист вывел коня (самолет И-16) из конюшни… Вскочил в седло (летчик сел в кабину)… Поскакал галопом… (истребитель пошел на взлет)».
Я понял, что он имел в виду только что взлетевший истребитель и сравнивает коня с самолетом. (Видимо, у него был очень устойчивый «кавалерийский» стереотип мышления…)
Некоторое время все с интересом наблюдали выполнение летчиком (кажется, Супруном) фигур высшего пилотажа на только что взлетевшем истребителе. После посадки самолета все двинулись к краю летного поля, заросшего кустарником и молодыми березками.
Там, у самого края молодого леса, оказался вход в другой подземный ангар, отличный от предыдущего. Сам ангар, или авиабункер, имел вид широкой, длинной траншеи, углубленной всего на 1–1,5 метра. Стены, пол и потолок были укреплены бревнами, а пол, кроме того, досками. Спустившись по аппарели вниз, увидели стоящий там новый скоростной бомбардировщик типа ДБ-3.
Снаружи ангар был совершенно невидим, обложен проросшим дерном, а над верхним перекрытием рос густой кустарник. Невольно подумалось, что такие ангары в случае войны обладают массой бесценных преимуществ, гарантирующих сохранность техники и людей даже при интенсивном налете авиации противника, и неуязвимы для бомб и пуль.
Метрах в двухстах по этому краю молодого леса мы обнаружили еще один подземный ангар. Гораздо более широкие открытые ворота и сама траншея вместили четырехмоторный тяжелый бомбардировщик ТБ-3!
Все три подземных ангара были тщательно укрыты от наблюдений с воздуха и не имели никаких демаскирующих признаков. Они обнаруживались только с близкого расстояния и только после снятия маскировочной сети входных ворот ангара.
После осмотра подземных ангаров все поднялись наверх, оживленно разговаривая, образовали большую группу, в центре которой оказался маршал Тухачевский. Он улыбался, отвечал на вопросы и посматривал в сторону Ворошилова, стоявшего поодаль. Здесь мне удалось сделать последний снимок всего начальствующего состава РККА.
На следующий день в военный городок аэродрома снова приехали Ворошилов и Гамарник. Они осмотрели заканчивающееся строительство типового жилого дома для летно-технического состава. Там я сумел сделать еще два снимка, использовав все отпущенные мне двенадцать фотопластинок. Ворошилов дал какие-то указания сопровождавшим его людям, затем сел в машину и уехал.
Теперь предстояли переживания и волнения не меньшие, чем при фотографировании. Получится ли что-нибудь в результате «таинства» химико-фотографической обработки в темноте заснятых фотопластинок? Такие переживания испытывают не только фотолюбители, но и опытные фотографы. На этот раз, слава богу, негативы получились неплохие, а позитивная фотопечать с нормальных негативов одно удовольствие. Эта операция вызывает обычно положительные эмоции. Приятно наблюдать еще в проявителе, как на фотобумаге появляются облики людей, так схожие с теми людьми, которых видел и фотографировал накануне.
С десяти негативов, оказавшихся наиболее качественными, сделал по три отпечатка, как мне было приказано (тогда все было очень строго!), фотографии и негативы отдал начальнику политотдела.
Признаюсь сегодня (дело прошлое), желая сохранить на всю жизнь память о встрече с «любимыми маршалами» и высшим комсоставом армии, решил отпечатать себе несколько фотографий. Хранил их в личном чемоданчике, не предполагая о надвигающихся трагических событиях.
Еще в начале 1937 года я оказался в Воронеже, будучи направлен в 18-ю дальнеразведовательную авиаэскадрилью как фотограмметрист. Обслуживал фотооборудование самолетов дальней аэрофоторазведки типа Р-6.
Небольшой штатный состав эскадрильи оказался дружным коллективом, где взаимоотношения между командирами и просто красноармейцами были очень простыми и деловыми. Большинство летчиков, окончивших летное училище в Энгельсе, были из немцев Поволжья: Редер, Гесс, Бертман – их фамилии мне запомнились. Имена – близкие к русским. Остальные члены экипажей разных национальностей. Прямой и непосредственный контакт имел прежде всего со штурманами. Вместе с ними проверял перед вылетом работу фототехники, сообщал количество заряженной фотопленки, особенности данного аэрофотоаппарата.
Близкие отношения у меня сложились со штурманом старшим лейтенантом Максимом Лахманом. Наши отношения стали дружескими, и однажды я рассказал ему о том, что мне посчастливилось фотографировать высший комсостав РККА, показал ему фотографии. Он был очень рад, увидев на фотографиях маршала Тухачевского. «Эти подземные ангары, на фоне которых снят высший комсостав армии, – говорил мне штурман Лахман, – это только часть разработанного маршалом Тухачевским плана модернизации Красной армии». В то время я был только старший лейтенант, однако мне было ясно, что Тухачевский, в отличие от Ворошилова-кавалериста, имеет чрезвычайно оригинальный и новый взгляд на будущую войну и армию. Даже авиация испытывала на себе влияние его идей.
Уже после лекции Крылов в домашней обстановке рассказал и другие подробности, характерные для 30-х годов:
– Эти фотографии подземного аэродрома я никому больше не показывал. Вспомнил о них, только когда июньским утром того же 1937 года нас собрали на митинг у штаба авиабригады. Начальник политотдела бригады, открыв митинг, зачитал сообщение из Наркомата обороны о раскрытии «антисоветско-троцкистской военной организации», возглавляемой якобы «бывшим маршалом» Тухачевским, и куда будто бы входили высшие офицеры Якир, Уборевич, Корк и другие. Они все обвинялись в шпионаже и «подрыве мощи РККА». Было высказано предположение о возможности существования и в нашей бригаде «скрытого шпионского гнезда». Выступившие на митинге двое военных комиссаров клеймили позором «предателей», требовали сурового наказания «изменникам Родины».
Сознание мое было оглушено услышанным, никак это не укладывалось в моей голове, тем более что меньше года тому назад я их видел так близко, даже фотографировал. Они казались мне опытными, честными, преданными Красной армии, с огромным авторитетом и безукоризненными биографиями (героическими и историческими!).
Расходились с митинга подавленными, не смея смотреть друг другу в глаза, ибо никто не верил в их «вражеские дела». Никто!
Вскоре пришла директива об увольнении всех летчиков немецкой национальности из РККА и ВВС. Штурмана Лахмана тоже уволили, хотя он был не немец, а еврей. Но с НКВД в те годы спорить боялись. Выходило себе дороже… У всех было противное чувство бессилия перед всевластием.
Ночью увели комсорга эскадрильи Василия Гусакова, которому я хвалился, что фотографировал маршалов. Страх и подавленность сковали меня. Проверяют тумбочки, доберутся до конторки, где в моем чемоданчике хранятся фотографии «врагов народа». Могут и меня причислить к ним, как «пособника» или японского шпиона, и арестуют.
Вечером того же дня, уединившись, достал конверт с фотографиями маршалов и высших офицеров и по одному стал вырезать тех, кого называли «врагами народа», а некоторые карточки пришлось уничтожить. Остались только те снимки, где запечатлены «непорочные» маршалы, Ворошилов и Буденный.
Эти фотографии «непорочных», которых я при помощи ножниц отделил от остальных, сохранились в моем семейном архиве до сей поры. И я, признаться, всегда с болью и досадой смотрю на них и ругаю себя за малодушие – такие исторические фотографии испортил!
Впрочем, тешу себя надеждой, что со временем, быть может, отыщутся если не отпечатки, то те мои 12 негативов от «Фотокора», где-нибудь в архивах РККА, ЦАГИ или Минавиапрома, если таковые имеются. Я бы их сразу узнал…
ШЛЕЙФ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
Сверхорудие Круппа, или Безвестный подвиг Тридцатой батареи
«В одном из фильмов многосерийной телеэпопеи «Великая Отечественная» этот эпизод занимает несколько секунд. Сначала на экране появляется советская башенная установка береговой обороны, ведущая огонь по противнику. Потом кадры нацистской кинохроники – солдаты вермахта суетятся у громадных орудий, чуть ли не отвесно задравших широкие короткие стволы. Выстрелы… И вновь советская батарея. Крупным планом – сухощавый командир во флотском кителе с нашивками капитана. И снова залп… Так начинает свой рассказ-расследование историк Лев Вяткин.
Мало кто знает, что наши кинооператоры запечатлели капитана (майора ему присвоили незадолго до гибели) Георгия Александера, командира батареи береговой обороны.
Полистайте книги западных мемуаристов, особенно тех, кто в 1941–1942 годах служил в 11-й армии генерала Манштейна. Почти все они сетуют на сокрушительный огонь неприступного «форта», вставшего на их пути к Севастополю. Этим фортом была четырехпушечная башенная батарея со скромным номером 30. Именно ее командиры внесли существенные коррективы в планы вермахта, вступив в невиданную дуэль с гигантской пушкой Круппа.
В «репинском зале» Государственной Третьяковской галереи можно видеть портрет известного русского композитора, члена знаменитой «Могучей кучки» Цезаря Антоновича Кюи (1835–1918). Но немногие меломаны знают, что генерал Ц.А. Кюи был также весьма известным фортификатором. В конце XIX столетия военные инженеры с огромным интересом следили за его полемикой в печати с немецким генералом фон Зауером, считавшим, что строительство фортов стало делом дорогостоящим, но совершенно бесполезным.
«Генерал фон Зауер полагает, что можно в несколько часов подавить огонь крепостной артиллерии и тем решительно потрясти дух защитников крепости. Так ли это? – писал Кюи в книге «По поводу нынешнего фортификационного брожения». – Свои орудия атакующий должен подвезти за сотни верст, между тем артиллерия крепости находится вся налицо. То же самое нужно сказать и о снабжении. Атакующий привозит издалека каждый заряд, у обороняющегося же все это находится в крепости, но даже близ линии фортов в совершенно безопасных от выстрелов погребах. Обороняющийся заранее подготовит район местности, лучше его изучит. Это даст в руки их артиллерийское преобладание, которое поставит атакующего в положение заднего колеса повозки, тщетно догоняющего переднее…»
Спору с Зауером был положен конец полвека спустя у стен героического Севастополя.
Мало кто знает, что наши кинооператоры запечатлели капитана (майора ему присвоили незадолго до гибели) Георгия Александера, командира батареи береговой обороны.
Полистайте книги западных мемуаристов, особенно тех, кто в 1941–1942 годах служил в 11-й армии генерала Манштейна. Почти все они сетуют на сокрушительный огонь неприступного «форта», вставшего на их пути к Севастополю. Этим фортом была четырехпушечная башенная батарея со скромным номером 30. Именно ее командиры внесли существенные коррективы в планы вермахта, вступив в невиданную дуэль с гигантской пушкой Круппа.
В «репинском зале» Государственной Третьяковской галереи можно видеть портрет известного русского композитора, члена знаменитой «Могучей кучки» Цезаря Антоновича Кюи (1835–1918). Но немногие меломаны знают, что генерал Ц.А. Кюи был также весьма известным фортификатором. В конце XIX столетия военные инженеры с огромным интересом следили за его полемикой в печати с немецким генералом фон Зауером, считавшим, что строительство фортов стало делом дорогостоящим, но совершенно бесполезным.
«Генерал фон Зауер полагает, что можно в несколько часов подавить огонь крепостной артиллерии и тем решительно потрясти дух защитников крепости. Так ли это? – писал Кюи в книге «По поводу нынешнего фортификационного брожения». – Свои орудия атакующий должен подвезти за сотни верст, между тем артиллерия крепости находится вся налицо. То же самое нужно сказать и о снабжении. Атакующий привозит издалека каждый заряд, у обороняющегося же все это находится в крепости, но даже близ линии фортов в совершенно безопасных от выстрелов погребах. Обороняющийся заранее подготовит район местности, лучше его изучит. Это даст в руки их артиллерийское преобладание, которое поставит атакующего в положение заднего колеса повозки, тщетно догоняющего переднее…»
Спору с Зауером был положен конец полвека спустя у стен героического Севастополя.
Рождение Тридцатой
Бронебашенную батарею для защиты Севастополя с моря начали строить в устье реки Бельбек в 1912 году с учетом рекомендаций Кюи, который, изучив в специальной работе особенности обороны этого города в 1854–1855 годах, предложил для нее наиболее выгодную позицию. То была возвышенность, несколько изогнутая и одной стороной обращенная к морю. Кроме того, господство над окружающей местностью обеспечивало орудиям круговой обстрел. К 1914 году успели вырыть котлованы для башен и несколько подземных погребов, после чего строительство батареи законсервировали – российский флот господствовал на Черном море в 1914–1917 годах, и корабли противника не смели показываться близ его базы.
В конце 20-х годов командование морских сил Черного и Азовского морей решило завершить строительство и обратилось к наркому обороны К.Е. Ворошилову за поддержкой. Нарком проект одобрил, и работы начались незамедлительно. Специалисты экономили каждый рубль – при строительстве широко использовали многие механизмы и детали, оставшиеся от тяжелых боевых кораблей царского флота.
В 1933 году батарея береговой обороны, по мощности залпа равная линкору, вступила в строй. Ей присвоили номер 30, командиром назначили выпускника Московского артиллерийского училища капитана Георгия Александера, военкомом – старшего политрука Ермила Соловьева.
В конце 20-х годов командование морских сил Черного и Азовского морей решило завершить строительство и обратилось к наркому обороны К.Е. Ворошилову за поддержкой. Нарком проект одобрил, и работы начались незамедлительно. Специалисты экономили каждый рубль – при строительстве широко использовали многие механизмы и детали, оставшиеся от тяжелых боевых кораблей царского флота.
В 1933 году батарея береговой обороны, по мощности залпа равная линкору, вступила в строй. Ей присвоили номер 30, командиром назначили выпускника Московского артиллерийского училища капитана Георгия Александера, военкомом – старшего политрука Ермила Соловьева.
Первый штурм Севастополя
30 октября – 21 ноября 1941 года
1941 год, началась Великая Отечественная война… На всех фронтах шли тяжелые бои, германское командование рассчитывало с ходу овладеть Севастополем. Но 1 ноября 1941 года, ровно в 12 часов 40 минут, на колонны мотомехчастей фашистов внезапно обрушился огневой удар невиданной мощи. Это было тем более неожиданно, что, по сведениям немецкой разведки, на данном направлении было мало частей Красной армии.
…Донесения корректировочных постов, хранящиеся ныне в Центральном военно-морском архиве, свидетельствуют, как методично, с какой-то яростной пунктуальностью батарея Александера день за днем уничтожала живую силу противника, танки, бронетранспортеры и орудия. Этот особый стиль Тридцатой ощущается в лаконичных записях в журнале боевых действий батареи.
«4 ноября 1941 года, 14 ч. 55 мин. Выпущено по наступающей пехоте и минометной батарее 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.
16 ч. 36 мин. По балке Коба-Джига 6 снарядов (летчики заметили там скопление техники противника. – Л. В.).
19 ч. 10 мин. Заградительный огонь по шоссе Симферополь – Бахчисарай и по железной дороге… 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты (батальон вермахта насчитывал до 600 солдат. – Л. В.).
22 ч. 00 мин. Шесть фугасных снарядов по пехоте…»
Прибыв в Севастополь, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров тщательно изучил обстановку, оценил исключительно удачное расположение двухбашенной, четырехорудийной батареи Александера, ее «царственный» калибр – 12 дюймов – 305 миллиметров, способность вести огонь по кораблям противника и по его сухопутным частям. Связавшись по телефону с Тридцатой, Петров потребовал обстоятельного доклада.
– Какими снарядами вы располагаете? – спросил генерал.
– Фугасными, осколочными, осколочно-фугасными, бронебойными, бетонобойными, фугасно-бронебойными, шрапнельными, зажигательными, дымовыми, осветительными и, – Александер несколько замялся, – и еще с листовками…
…Донесения корректировочных постов, хранящиеся ныне в Центральном военно-морском архиве, свидетельствуют, как методично, с какой-то яростной пунктуальностью батарея Александера день за днем уничтожала живую силу противника, танки, бронетранспортеры и орудия. Этот особый стиль Тридцатой ощущается в лаконичных записях в журнале боевых действий батареи.
«4 ноября 1941 года, 14 ч. 55 мин. Выпущено по наступающей пехоте и минометной батарее 19 шрапнелей. Батарея подавлена, наступление приостановлено.
16 ч. 36 мин. По балке Коба-Джига 6 снарядов (летчики заметили там скопление техники противника. – Л. В.).
19 ч. 10 мин. Заградительный огонь по шоссе Симферополь – Бахчисарай и по железной дороге… 21 снаряд. Рассеяно до батальона пехоты (батальон вермахта насчитывал до 600 солдат. – Л. В.).
22 ч. 00 мин. Шесть фугасных снарядов по пехоте…»
Прибыв в Севастополь, командующий Приморской армией генерал-майор И.Е. Петров тщательно изучил обстановку, оценил исключительно удачное расположение двухбашенной, четырехорудийной батареи Александера, ее «царственный» калибр – 12 дюймов – 305 миллиметров, способность вести огонь по кораблям противника и по его сухопутным частям. Связавшись по телефону с Тридцатой, Петров потребовал обстоятельного доклада.
– Какими снарядами вы располагаете? – спросил генерал.
– Фугасными, осколочными, осколочно-фугасными, бронебойными, бетонобойными, фугасно-бронебойными, шрапнельными, зажигательными, дымовыми, осветительными и, – Александер несколько замялся, – и еще с листовками…
Второй штурм Севастополя
17 декабря 1941 года – 1 января 1942 года
Есть в Севастополе памятное место – командный пункт Приморской армии, ныне превращенный в мемориал. Отсюда многие месяцы осуществлялось руководство обороной главной базы флота.
Здесь под защитой бетонированных сводов «дирижировали» ходом боев командующий Севастопольским оборонительным районом, командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, его заместитель по сухопутной обороне генерал-майор И.Е. Петров. Отсюда шли приказы и на батарею Александера.
Наш рассказ только о Тридцатой батарее, и поэтому мы вынуждены оставить за его рамками подвиги многих героев Севастопольской обороны.
…Второй штурм Севастополя начался утром 17 декабря после сильной артподготовки. По приказу Манштейна в наступление ринулись пять дивизий. В первую очередь гитлеровцы стремились захватить батарею Александера, поэтому в районе реки Бельбек и Мекензиевых гор разгорелись особо ожесточенные бои. Но в глубоких потернах и на командном пункте батареи шум боев был едва слышен. Александер, склонившись над картой, производил необходимые расчеты, после чего командовал: «Изготовиться к стрельбе!»
Здесь под защитой бетонированных сводов «дирижировали» ходом боев командующий Севастопольским оборонительным районом, командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф.С. Октябрьский, его заместитель по сухопутной обороне генерал-майор И.Е. Петров. Отсюда шли приказы и на батарею Александера.
Наш рассказ только о Тридцатой батарее, и поэтому мы вынуждены оставить за его рамками подвиги многих героев Севастопольской обороны.
…Второй штурм Севастополя начался утром 17 декабря после сильной артподготовки. По приказу Манштейна в наступление ринулись пять дивизий. В первую очередь гитлеровцы стремились захватить батарею Александера, поэтому в районе реки Бельбек и Мекензиевых гор разгорелись особо ожесточенные бои. Но в глубоких потернах и на командном пункте батареи шум боев был едва слышен. Александер, склонившись над картой, производил необходимые расчеты, после чего командовал: «Изготовиться к стрельбе!»
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента