Страница:
Это сообщение встревожило Николая, однако он ни на минуту не сомневался в невиновности жены, полагая, что произошло какое-то недоразумение. За те три с лишним года от самого момента их знакомства и скорой женитьбы и до сего дня, он не мог припомнить ни единого случая, чтобы она повела себя как-то непристойно. Вся жизнь ее была правильной.
Коренная ленинградка, она с юности постигла нелегкую долю самостоятельной жизни, когда в авиакатастрофе погибли ее родители, после чего осталась одна на руках с младшей сестрой. Правда, Ксения с детства отличалась крайней серьезностью и целеустремленностью. Она закончила в родном городе школу с золотой медалью, а потом, там же, Российскую Академию Художеств, где уже на четвертом курсе – неслыханное дело! – была принята в члены Союза Художников.
Она была очень талантлива, ее полотна пользовались успехом и выставлялись в лучших картинных галереях Советского Союза и даже за рубежом. У нее был полон стол заказов, и теперь Ксения зарабатывала денег – куда там министру! Так что Николаю было даже как-то неловко за то, что его среднегодовая зарплата была на порядок меньше ее доходов за тот же период, хотя по советским меркам – очень даже завидная.
Разумеется, при всем при этом, Ксения была достаточно умна и рассудительна, чтобы не вляпаться в историю, подобную той, что нарисовал следователь, и Николай, чтобы успокоить нервы, достал из холодильника ром и плеснул себе в бокал.
– Послушайте, Анатолий Иванович, если бы Ксения даже и совершила это убийство, то какой тогда был бы ей смысл оставлять оружие на месте преступления? Это же улика против нее.
– А она и не оставляла, – пистолет был найден в мусорном ящике во дворе, – отрезал Мальцев и достал из портфеля фотографию. – Скажите, вам знаком этот человек? – следователь передал снимок Николаю.
Николай внимательно посмотрел на фотографию. Она была плохого качества – видимо, ее увеличили с паспорта. Лицо мужчины на ней, возрастом около пятидесяти – шестидесяти лет, азиатской внешности, с гладко зачесанными назад черными волосами, ему знакомо не было.
– Первый раз вижу, – ответил Николай, возвращая фото.
– А его имя и фамилия вам ничего не говорят – Харитон Иринеевич Федотов?
– Не слышал.
– Вы в Бурятии были когда-нибудь?
– Нет. А что?
– Да по паспорту этот Федотов бурятом значится… А, может, дома или из знакомых кто упоминал его имя ненароком?
– Вы опять за свое! Ни ненароком, ни каким иным образом никто ничего не упоминал!
– Хорошо. А Дагбаева Степана вы не знаете?
– Это кто еще такой?
– Свидетель – квартиросдатчик убитого. Я к чему клоню? – может, этот человек имеет на вас или вашу жену зуб, вот и подставляет вас.
Николай зажег сигарету. Он что-то обдумывал.
– Как вы его назвали? Ну-ка, повторите… – наконец сказал он.
Следователь, оживившись, с прищуром, стригущим взглядом, посмотрел на Николая.
– Дагбаев Степан Юмжапович, – членораздельно повторил он.
Николай постарался забить в голову это имя, трудное для запоминания, и, немного помедлив, ответил:
– Нет, действительно, ничего не припомню.
– Хорошо, – разочарованно произнес следователь. – Николай, а где вы были вчера и сегодня?
– Вчера утром я на машине уехал проведать на дачу сына, а заодно и самому отдохнуть, а сегодня недавно вернулся.
– Далеко ездили?
– Ну, как сказать – километров пятьдесят или шестьдесят отсюда. Знаете, есть такой известный пионерлагерь «Синегорье» – на Бердском заливе.
– Знаю-знаю, у меня в этом самом дрянном «Синегорье» дочь в прошлом году отдыхала. Больше я ее туда не отпускаю, отравилась там чем-то, ее потом на катере в больницу в Бердск увозили.
– Так вот – дача там рядом.
– Ну, хорошо, – устало вздохнул следователь и, что-то написав на листке бумаги, отдал ее Николаю. – Вот мой телефон, если ваша жена найдется или появится еще какая-то о ней информация, позвоните мне.
– Непременно, – Николай поднялся.
– И еще… Не уезжайте покуда никуда из города. Хорошо? Мы иногда будем звонить вам.
– Слушайте, у меня пропала жена, неужели после этого я рвану куда-нибудь на юга? – обозлился Николай.
– Ладно, ладно, успокойтесь! Ничего личного – таковы уж у нас порядки. А пистолет до окончания следствия пока побудет у нас.
Следователь убрал пистолет в свой портфель и тут, помявшись, вдруг спросил:
– Николай, вы не дадите мне свой автограф?
Он извлек из портфеля какой-то журнал десятилетней давности, на обложке которого красовалось фото Николая, где тот был запечатлен на ринге после своей победы на чемпионате мира.
– Что вам написать? – взял Николай журнал в руки и с интересом стал рассматривать обложку – это был польский спортивный журнал «Бокс», ранее ему в руки этот номер не попадался.
– Напишите, пожалуйста – «Моему сопернику, Анатолию Мальцеву, от Николая Севера, дружески. Я никогда не забуду нашу битву на ринге», и распишитесь. Можно так? – следователь густо покраснел.
Николай смягчился, подумав, что в дальнейшем эту незначительную услугу можно как-то будет использовать в том нелицеприятном положении, в котором он оказался. Тем более, это не хлопотно – раньше, бывало, к нему за автографом собирались очереди. И, вообще, чего он на следака вдруг взъерепенился, на самом-то деле? Капитан просто типичный служака, добросовестно делающий свое дело, как говориться, «на своем месте солдафон».
– Конечно! – Николай написал на обложке все, о чем его попросил следователь и спросил: – Так теперь, на правах друга, я могу к вам обращаться запросто по имени – Анатолий?
– Между собой? – разумеется! – Мальцев понизил голос и доверительно добавил: – О чем можно, я буду вас информировать, но только в рамках закона, блюдя, так сказать, тайну следствия. Вы же понимаете?
Следователь протянул на прощание руку, что Николай воспринял, как хороший знак и даже несколько воспрял духом.
Проводив Мальцева, он поторопился записать имя свидетеля, пока оно не выветрилось из головы, и прошел в гостиную, где ему бросился в глаза его фирменный ежедневник, выдававшийся в институте высокопоставленным сотрудникам. Раскрыв его на сегодняшней дате, он и записал полное имя и фамилию квартиросдатчика.
Потом, с внезапно навалившейся тяжестью в ногах, осел на стул, стоящий тут же, облокотился о стол и обхватил голову обеими руками. Так он сидел, покачиваясь из стороны в сторону и теряясь в догадках и по-прежнему не допуская и мысли о какой-либо виновности Ксении. Он не понимал, что случилось, и решил во всем разобраться сам.
ГЛАВА 4
Коренная ленинградка, она с юности постигла нелегкую долю самостоятельной жизни, когда в авиакатастрофе погибли ее родители, после чего осталась одна на руках с младшей сестрой. Правда, Ксения с детства отличалась крайней серьезностью и целеустремленностью. Она закончила в родном городе школу с золотой медалью, а потом, там же, Российскую Академию Художеств, где уже на четвертом курсе – неслыханное дело! – была принята в члены Союза Художников.
Она была очень талантлива, ее полотна пользовались успехом и выставлялись в лучших картинных галереях Советского Союза и даже за рубежом. У нее был полон стол заказов, и теперь Ксения зарабатывала денег – куда там министру! Так что Николаю было даже как-то неловко за то, что его среднегодовая зарплата была на порядок меньше ее доходов за тот же период, хотя по советским меркам – очень даже завидная.
Разумеется, при всем при этом, Ксения была достаточно умна и рассудительна, чтобы не вляпаться в историю, подобную той, что нарисовал следователь, и Николай, чтобы успокоить нервы, достал из холодильника ром и плеснул себе в бокал.
– Послушайте, Анатолий Иванович, если бы Ксения даже и совершила это убийство, то какой тогда был бы ей смысл оставлять оружие на месте преступления? Это же улика против нее.
– А она и не оставляла, – пистолет был найден в мусорном ящике во дворе, – отрезал Мальцев и достал из портфеля фотографию. – Скажите, вам знаком этот человек? – следователь передал снимок Николаю.
Николай внимательно посмотрел на фотографию. Она была плохого качества – видимо, ее увеличили с паспорта. Лицо мужчины на ней, возрастом около пятидесяти – шестидесяти лет, азиатской внешности, с гладко зачесанными назад черными волосами, ему знакомо не было.
– Первый раз вижу, – ответил Николай, возвращая фото.
– А его имя и фамилия вам ничего не говорят – Харитон Иринеевич Федотов?
– Не слышал.
– Вы в Бурятии были когда-нибудь?
– Нет. А что?
– Да по паспорту этот Федотов бурятом значится… А, может, дома или из знакомых кто упоминал его имя ненароком?
– Вы опять за свое! Ни ненароком, ни каким иным образом никто ничего не упоминал!
– Хорошо. А Дагбаева Степана вы не знаете?
– Это кто еще такой?
– Свидетель – квартиросдатчик убитого. Я к чему клоню? – может, этот человек имеет на вас или вашу жену зуб, вот и подставляет вас.
Николай зажег сигарету. Он что-то обдумывал.
– Как вы его назвали? Ну-ка, повторите… – наконец сказал он.
Следователь, оживившись, с прищуром, стригущим взглядом, посмотрел на Николая.
– Дагбаев Степан Юмжапович, – членораздельно повторил он.
Николай постарался забить в голову это имя, трудное для запоминания, и, немного помедлив, ответил:
– Нет, действительно, ничего не припомню.
– Хорошо, – разочарованно произнес следователь. – Николай, а где вы были вчера и сегодня?
– Вчера утром я на машине уехал проведать на дачу сына, а заодно и самому отдохнуть, а сегодня недавно вернулся.
– Далеко ездили?
– Ну, как сказать – километров пятьдесят или шестьдесят отсюда. Знаете, есть такой известный пионерлагерь «Синегорье» – на Бердском заливе.
– Знаю-знаю, у меня в этом самом дрянном «Синегорье» дочь в прошлом году отдыхала. Больше я ее туда не отпускаю, отравилась там чем-то, ее потом на катере в больницу в Бердск увозили.
– Так вот – дача там рядом.
– Ну, хорошо, – устало вздохнул следователь и, что-то написав на листке бумаги, отдал ее Николаю. – Вот мой телефон, если ваша жена найдется или появится еще какая-то о ней информация, позвоните мне.
– Непременно, – Николай поднялся.
– И еще… Не уезжайте покуда никуда из города. Хорошо? Мы иногда будем звонить вам.
– Слушайте, у меня пропала жена, неужели после этого я рвану куда-нибудь на юга? – обозлился Николай.
– Ладно, ладно, успокойтесь! Ничего личного – таковы уж у нас порядки. А пистолет до окончания следствия пока побудет у нас.
Следователь убрал пистолет в свой портфель и тут, помявшись, вдруг спросил:
– Николай, вы не дадите мне свой автограф?
Он извлек из портфеля какой-то журнал десятилетней давности, на обложке которого красовалось фото Николая, где тот был запечатлен на ринге после своей победы на чемпионате мира.
– Что вам написать? – взял Николай журнал в руки и с интересом стал рассматривать обложку – это был польский спортивный журнал «Бокс», ранее ему в руки этот номер не попадался.
– Напишите, пожалуйста – «Моему сопернику, Анатолию Мальцеву, от Николая Севера, дружески. Я никогда не забуду нашу битву на ринге», и распишитесь. Можно так? – следователь густо покраснел.
Николай смягчился, подумав, что в дальнейшем эту незначительную услугу можно как-то будет использовать в том нелицеприятном положении, в котором он оказался. Тем более, это не хлопотно – раньше, бывало, к нему за автографом собирались очереди. И, вообще, чего он на следака вдруг взъерепенился, на самом-то деле? Капитан просто типичный служака, добросовестно делающий свое дело, как говориться, «на своем месте солдафон».
– Конечно! – Николай написал на обложке все, о чем его попросил следователь и спросил: – Так теперь, на правах друга, я могу к вам обращаться запросто по имени – Анатолий?
– Между собой? – разумеется! – Мальцев понизил голос и доверительно добавил: – О чем можно, я буду вас информировать, но только в рамках закона, блюдя, так сказать, тайну следствия. Вы же понимаете?
Следователь протянул на прощание руку, что Николай воспринял, как хороший знак и даже несколько воспрял духом.
Проводив Мальцева, он поторопился записать имя свидетеля, пока оно не выветрилось из головы, и прошел в гостиную, где ему бросился в глаза его фирменный ежедневник, выдававшийся в институте высокопоставленным сотрудникам. Раскрыв его на сегодняшней дате, он и записал полное имя и фамилию квартиросдатчика.
Потом, с внезапно навалившейся тяжестью в ногах, осел на стул, стоящий тут же, облокотился о стол и обхватил голову обеими руками. Так он сидел, покачиваясь из стороны в сторону и теряясь в догадках и по-прежнему не допуская и мысли о какой-либо виновности Ксении. Он не понимал, что случилось, и решил во всем разобраться сам.
ГЛАВА 4
ВИЗИТЫ
Николай стал обдумывать план своих действий на завтра, да что там завтра? – начинать надо уже сегодня, прямо сейчас! Он уже не верил, что Ксения вернется и полагал, что она попала в какой-то серьезный переплет, из которого ее надо срочно вытаскивать. В этот момент он ощутил себя совершенно одиноким, в смысле, одним в поле воином, и остро чувствовал необходимость чьего-либо участия или, хотя бы, совета. К кому можно было бы в этом случае обратиться? К счастью, полагал Николай, один такой человек был – Володя Васильев. В юности они были закадычными друзьями, близкие и теплые их отношения сохранились и поныне, хотя теперь видеться друзья стали значительно реже.
Но сначала Николай решил позвонить Нинель – младшей сестре Ксении, возможно, она что-то знает, может, ей известен и сам убитый.
Он набрал номер телефона Нинель. Та взяла трубку.
– Что случилось, Коля? – спросила она, и по тону его голоса Николаю показалось, что его собеседница была навеселе.
– А почему ты решила, что обязательно что-то должно случиться? – насторожился Николай.
– Ну, просто у тебя голос какой-то взволнованный.
– Я хотел тебя спросить, Нинель, ты не знаешь такого Харитона Иринеевича Федотова?
– А почему я должна кого-то там знать, дорогой?
Эта ее привычка называть его «дорогим», на манер того, как это часто делала Ксения, претила Николаю, ставя сестер по отношению к нему в равное положение. Однако у него не было причин урезонить Нинель – все же родственники, и довольно близкие, как ни крути.
Вообще Нинель, в отличие от старшей сестры, была взбалмошная и довольно беззаботная девица двадцати трех лет от роду и такая же неопределенная, как у сороки завтрашний день. На уме у нее были одни развлечения и женихи, которые, почему-то, по прошествии определенного времени, все ее покидали. На работе она долго нигде не задерживалась, и постоянно просила денег у Ксении, разумеется, не думая их возвращать. И сейчас, насколько знал Николай, Нинель подвизалась в какой-то конторе на не пыльной ниве распространения театральных билетов по организациям и предприятиям со свободным графиком работы.
С тех пор, как восемь лет назад в авиакатастрофе разбились родители Нинель и Ксении, всю заботу о младшей сестре пришлось взять на себя старшей – больше было некому, близкой родни у них в Ленинграде не было.
После академии Ксению распределили на работу в качестве искусствоведа в Новосибирскую картинную галерею. И тогда сестры обменяли свою панельную полуторку на окраине Ленинграде на трехкомнатную полногабаритную квартиру в Новосибирске. Причем, располагалась она довольно удачно – в доме, стоящем на центральной площади города рядом с Оперным театром. Сам же дом этот заселен был, в основном, людьми творческих профессий – артистами, писателями, художниками и иже с ними.
Произошло это четыре года назад, а спустя еще полгода Ксения окончательно ушла в живопись, тем более, что местный Союз художников презентовал ей персональную художественную мастерскую. Именно в это время Ксения познакомилась с Николаем, вскоре вышла за него замуж и переехала к нему, оставив сестре роскошную квартиру в единоличное полное владение.
– Слушай, Коля, меня тут Ромка пригласил на одну закрытую вечеринку, да вот беда, я неухоженная вся такая – моя косметичка у вас где-то осталась. Я тут вчера заходила к вам днем, взять сиреневую блузку с золотой жилочкой у Ксюши поносить на время – я обязательно верну, пусть Ксюша не беспокоится – а косметичку забыла. Ты ее там нигде не видел, дорогой?
– На кой черт мне твоя косметичка? Ты разве не понимаешь, что мне не до этого? – взрычал в трубку Николай.
– Что ты задергался? Так все-таки – что-то случилось или нет?
Николай понял, что выдал себя раньше времени, но пока решил не говорить всю правду:
– Пока не знаю, но, если мы не поговорим с тобой немедленно, то может случиться!
– Да ладно тебе, успокойся. Сейчас приеду, все равно косметичку забирать. Рома меня привезет, заодно и поговорим. Хорошо? – проверещала в трубку Нинель.
– Опять ты сюда Романа притащишь?
– Ты ревнуешь?
– Не дури! – фыркнул Николай, которому было не до шуток. – Ну, ладно, давай побыстрее, – неохотно добавил он, поняв по ее беспечному тону, что от предстоящего разговора с Нинель толку все равно никакого не будет.
Но и отказать в визите ей он не мог. Во-первых, Ксения жалела Нинель и особо не возражала, когда та брала в пользование ее шмотки и даже частенько делала вид, будто все нормально, если взятая напрокат какая-либо юбчонка или блузка оставались у Нинель навсегда. Во-вторых, у Нинель был свой ключ от их квартиры – на такой привилегии настояла сама Ксения, которой Николай ни в чем не отказывал – и младшая сестра могла и без хозяев когда угодно появляться в их жилище.
Кстати, Нинель так частенько и делала, когда бывала в их районе – то перекусить что-нибудь вкусненькое, ввиду перманентно пустого собственного холодильника, то из тряпок Ксении что-то взять, как вчера, или книжку какую почитать – у Николая была великолепная библиотека.
Но хуже всего было то, что Нинель могла запросто привести сюда на пару часов кого-либо из своих парней. Ибо в свою запущенную квартиру, с горой немытой посуды в мойке, пыльными углами, грязной ванной, затоптанным паркетным полом – из-за чего даже было невозможно разглядеть самого паркета – ей было приглашать своих друзей неудобно – Нинель патологически не любила домашнюю уборку.
Приход незваных гостей в их дом, да еще в отсутствии законных хозяев, очень раздражал Николая, и Ксения в этом вопросе его поддержала и запретила Нинель затаскивать с собой к ним кого ни попадя. Однако для нынешнего ее дружка, Романа, несмотря на его, как казалось Николаю, непутевость, было сделано исключение ввиду высокого статуса его отца – Федора Андреевича Городовского, первого секретаря горкома партии, в семью которого Николай был вхож. Такое положение дел объяснялось тем, что когда-то, в далекой молодости, мать Николая и жена Городовского – Инесса Васильевна – были близкими подругами. И хотя, со временем, их дружба дала трещину из-за различного их социального положения, Николаю его спортивная слава оставляла двери в квартиру Городовских всегда открытой.
Пока Нинель не приехала, Николай набрал номер Васильева. Трубку взяла его жена – Кира.
– Здравствуй, Коленька, – своим своеобразным, с легкой хрипотцой, голосом, сказала она. – Ты не забыл, что у меня завтра день рождения? Приедете с Ксюшей?
– Попробуем, Кира, – стараясь не выдавать своего мрачного настроения, ответил Николай. – А я думал ты в загородном доме. Вообще-то, мне Вова нужен.
– Нет, приходится в квартире париться, Володя в доме, вроде, ремонт затеял. И ты мне, пожалуйста, зубы не заговаривай и не огорчай меня, Коля. Приезжайте, пожалуйста. По крайней мере, если Ксюша не сможет, то хоть сам. Ты у нас один такой друг…
Николай услышал, как Кира стала тихонько всхлипывать. Она была психически нездорова, и ее нельзя было расстраивать.
Николай спохватился:
– Кирюша, милая, я обязательно приеду поздравить тебя, вот только сидеть у вас долго не смогу. Ладно?
– Вот так бы и сразу, – мгновенно успокоилась Кира. – Вова! Иди, Коля звонит…
– Привет, Колян! – бодро проговорил Володя, взявший у Киры трубку.
– Привет. Слушай, ты не мог бы сейчас ко мне подъехать? Это, край важно, посоветоваться бы надо. Сам я к тебе подвалить не могу, мне необходимо дома быть. Тут дело такое… В общем, не телефонный разговор.
– Прямо сейчас? А, может, утром?
– Нет, ситуация такая, что не терпит никаких отлагательств – именно сейчас.
– Ну, раз так, сей минуту подкачу – я как раз машину в гараж хотел ставить, вот только Кире лекарства приготовлю.
– Хорошо, я жду.
Николай положил трубку.
С Володей Васильевым Николая связывала крепкая дружба еще с юности. Оба они тогда жили в одном квартале и оба учились в одной школе, оба в десятом классе, правда, в разных. А сама эта дружба началась с неприятности, случившейся с Николаем во время его первого в жизни свидания с девушкой. В тот день местная шпана, из числа поклонников этой девушки, унизила и оскорбила его. Николай в те времена был нескладным, худым и длинным, как жердь, слабаком, и носил соответствующую длинную кличку: «Дядя достань воробушка». И Володя – тогда просто Вовка, как и Николай для него – просто Колька – был борцом-перворазрядником, сильным и крутым малым, с которым даже уголовная шалупонь не отваживалась связываться, заступился за Николая, а потом и вовсе взял под свою опеку, не позволяя никому на квартале его обижать. Он же вскоре привел Николая в секцию бокса, положив начало его головокружительному спортивному взлету.
Так они стали закадычными друзьями.
Николай, конечно, тоже старался делать другу разные приятные вещи и тоже позже не раз выручал его из разных передряг, но такого значимого поступка, какой, как он полагал, тогда по отношению к нему совершил Вовка, у него выдать не получалось. Ну, разве что, можно вспомнить случай, как после одиннадцатого класса Вовка отправился в дальнюю дорогу поступать в Ленинградский электротехнический институт на деньги Николая.
Дело было в том, что семья Вовки была небогатой, можно даже сказать, бедной. Отчим его сидел в тюрьме по причине, которую, по-человечески, можно было бы оправдать – он заступился за честь жены – и изо всех остальных членов семьи работала одна только Вовкина мать – тетя Пана. Она одна тащила по жизни всю семью на своем горбу – и самого Вовку, и его младшего брата Толика, да еще и отчасти отчима в придачу – подогревая его, насколько было в ее силах и скромных возможностях, частыми тюремными передачами.
Николай же, став уже в одиннадцатом классе чемпионом России среди юношей, начал получать спортивную стипендию, причем, весьма приличную, сравнимую с иной зарплатой. А поскольку он был из довольно обеспеченной семьи, то, нежданно-негаданно свалившиеся на его голову деньги, ему особо тратить было некуда, и он их попросту складывал в ящик своего письменного стола. И, конечно, он с удовольствием дал денег сколько нужно Вовке. Их хватало на дорогу в Ленинград да еще на первые месяцы для съема жилья и сытого проживания в северной столице России.
На каникулы Вовка приезжал в Новосибирск, и друзья, если позволяли обстоятельства, снова проводили немало времени вместе. Правда, приезжал он всегда ненадолго – уже через неделю собирался назад. Говорил, что в Ленинграде у него есть одна девушка, его однокурсница – Кира, и он по ней сильно скучает. Так было до четвертого курса.
А после Вовка женился на своей Кире, бывшей детдомовке, красота которой восхищала всю мужскую половину ЛЭТИ. Вовка тогда пребывал на седьмом небе, он даже забывал писать Николаю письма, которые от него стали большой редкостью. А потом письма не стали приходить совсем. Позже Николай узнал, что там произошла какая-то темная история на почве ревности, из-за чего Володя даже пытался покончить жизнь самоубийством, бросившись с моста. К счастью, все закончилось лишь открытым переломом бедра. А вот с Кирой все вышло куда хуже: она получила весьма серьезную душевную травму и, в конце концов, попала в психиатрическую лечебницу.
В итоге, Вовка потерял год учебы, проведя его на излечении в академическом отпуске, а Кира пробыла в больнице около полугода, но даже по выходе оттуда, до конца оправиться от болезни так и не смогла, и ей пришлось даже бросить институт. Но и работать где-либо Кире теперь уже не позволяло здоровье, и, будучи лишенной всякой родни, она оказалась на полном Вовкином обеспечении – ее пособие по инвалидности было донельзя смешным.
Жили они в Ленинграде на съемной квартире, и, как было известно Николаю, особо ни в чем не нуждались. Причем, от финансовой помощи, предлагаемой Николаем, Вовка отказывался, и это для друга казалось довольно странным – где это Вовка там, в Ленинграде, мог так хорошо зарабатывать, будучи сначала неходячим калекой, а потом просто студентом дневного отделения? Мать ему высылала лишь крохи…
Когда же Вовка после окончания института вернулся в Новосибирск, то об этой скрытой части своей жизни он, практически, никому не распространялся. Даже Николаю он поведал о ней всего лишь несколько общих фраз и просил никогда не спрашивать об этом Киру, ибо от подобных вопросов у нее случались неконтролируемые приступы истерии. И все знали, что в разговоре с Володей тема Киры – это табу, это горячо, так горячо, что ее лучше не касаться.
С тех пор, Вовка не заводил новых друзей – если не брать во внимание исключительно деловые или полезные знакомства – а с большинством прежних, либо расстался совсем, либо виделся очень редко, причем, домой никого не приглашал, и встречался со всеми на их или, как говориться, на нейтральной, территории. Единственным исключением остался лишь Николай.
Сразу по возвращении в Новосибирск, Вовка, не въезжая в родной дом, снял для себя с Кирой квартиру, оберегая жену от посторонних взглядов и контактов, включая даже родную мать и брата. А вскоре купил себе трехкомнатную кооперативную квартиру, опять же непонятно на какие шиши – говорил, будто занял у одного хорошего ленинградского знакомого.
Работать по специальности Вовка не пошел – как-то открутился от распределения. И, действительно, – на нищенские сто двадцать рублей зарплаты инженера вдвоем с Кирой им было не прожить. Его двоюродная сестра Люська – с которой в юности у Николая были кой каковские любовные шашни, а у Вовки надежды обрести в Николае не только друга, но и родственника – устроила Вовку администратором в кафе «Веснушка». Ей это было сделать несложно, используя связи и влияние своего мужа – директора самого Горторга. А вскоре и Вовку – опять же по протекции сестры – повысили в должности, назначив уже директором все той же «Веснушки».
И с тех пор Вовка для всех из просто Володи превратился во Владимира Ивановича, исключая Николая, для которого он мог оставаться, как и прежде, и Володей, и Вовкой и Вованом.
Оклад у Васильева в кафе был, ясное дело, невысокий, зато сама по себе подобная должность, в брежневские времена наступавшего тотального дефицита, приносила немалые доходы, многократно его превышающую, и к тому же опутывала всевозможными полезными связями. Кроме того, Володя не был жестко привязан к рабочему месту, и располагал достаточным временем, чтобы потратить его на личные дела, в частности, на заботу о Кире, на поддержание здоровье которой сэкономленное рабочее время было, как нельзя кстати востребовано, впрочем, как и полученные помимо зарплаты деньги на приобретение дорогих, дефицитных лекарств.
Так что в этом плане Васильева всё устраивало, и он ни в какую инженерию, ни на какие предприятия имени Серпа и Молота, где бы мог реализовать полученные в институте знания, совершенно не стремился.
И, вообще, все остальное у новоявленного директора кафе получалось как-то легко, как-то само собой. Так, не прошло и полугода, как он купил матери, к тому времени вышедшей на пенсию, отдельный дом в деревне Бугры, правда, к тому времени уже вошедшей в черту города. И этот старинный, рубленный, но все еще добротный дом, построенный каким-то купцом еще в царские времена, стоявший на отшибе поселения, был скорее похож на богатую загородную дачу. К тому же располагался он в живописном месте – межу тихой речушкой Тула и, широко раскинувшейся окрест и тогда еще почти девственной, словно дикий лес, березовой рощей.
Правда, тут не обошлось без некоторой накладки – одним углом усадьба вклинивалась в заброшенное кладбище и даже вобрала в себя какой-то столетний, полуразрушенный склеп, с давно замурованным входом, разрушенными надписями и орнаментом, из коих остались различимы лишь несколько мраморных двуликих горельефных фигурок. Однако Володю, впрочем, как и, прежде всего, саму тетю Пану, близкое соседство с покойниками не смущало. Зато на территории усадьбы была новенькая, только что отстроенная прежними хозяевами, банька, большой огород и обширные плодовые посадки малины, крыжовника и смородины. Да и тетю Пану, проведшую детство и юность в деревне, гораздо больше привлекала возможность поковыряться в земле, чем обращать внимание на смиренных усопших.
Таким образом, Володя решил сразу три больших дела – купил себе с Кирой жилище, матери дом и оставил младшего брата единоличным хозяином в их прежней квартире. К сожалению, тете Пане недолго пришлось порадоваться деревенскому уюту – не прошло и года после переезда на новое место жительства, как она скоропостижно скончалась, и Володя стал использовать осиротевший дом как дачу. Теперь, в летние месяцы, они с Кирой, в основном, обитали там. На Киру тамошняя, во многом еще, деревенская, неторопливая, без излишней суеты и шума, жизнь действовала успокаивающе, и особенно благотворно влияли на нее одинокие прогулки по живописной роще и кладбищу.
И сейчас Николай, собираясь звонить Володе домой, опасался не застать Васильевых в городской квартире, а в Бугринском особняке телефона у них не было. Но, к счастью, Володя был на месте и скоро должен был сюда приехать.
Мысли Николая вернулись к Ксении, и тревога за нее все сильнее нарастала в его душе, словно снежный ком, пущенный с горы. Он прошел на кухню и снова налил себе полбокала рома, чтобы сбить стресс. Но не успел он его допить, как в дверь позвонили, и Николай, не выпуская из рук ром, пошел к порогу.
В квартиру впорхнула Нинель. Она была в какой-то несуразной, новомодной коричнево-желтой синтетической курточке, обвешанной иностранными лейблами, вовсе ей не шедшей. Не снимая ее, она продефилировала мимо Николая, походя чмокнув его в щеку, и устремилась в зал, оставляя за собой ароматный следок какого-то незнакомого Николаю парфюма.
Николай, ступая за Нинель следом, подумал, что это, наверное, Роман подарил ей новые духи, поскольку точно знал, что Ксения, у которой Нинель могла бы позаимствовать что-нибудь в этом роде, с подобным запахом ничего в своем парфюмерном арсенале не имела.
Девушка с размаху плюхнулась на кожаный диван, беззастенчиво развалив ноги, и ее коротенькая, черная плиссированная юбчонка контрастно обнажила белые бедра Нинель вплоть до бежевых кружевных трусиков.
– А где Ксюша, Коля? – спросила она беззаботно и уставилась на него в упор игривыми серыми глазами.
– Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, – ответил Николай и сел в кресло сбоку от Нинель, чтобы не видеть ее неприличностей. – Когда ты Ксению в последний раз видела или, хотя бы, говорила с ней?
Но сначала Николай решил позвонить Нинель – младшей сестре Ксении, возможно, она что-то знает, может, ей известен и сам убитый.
Он набрал номер телефона Нинель. Та взяла трубку.
– Что случилось, Коля? – спросила она, и по тону его голоса Николаю показалось, что его собеседница была навеселе.
– А почему ты решила, что обязательно что-то должно случиться? – насторожился Николай.
– Ну, просто у тебя голос какой-то взволнованный.
– Я хотел тебя спросить, Нинель, ты не знаешь такого Харитона Иринеевича Федотова?
– А почему я должна кого-то там знать, дорогой?
Эта ее привычка называть его «дорогим», на манер того, как это часто делала Ксения, претила Николаю, ставя сестер по отношению к нему в равное положение. Однако у него не было причин урезонить Нинель – все же родственники, и довольно близкие, как ни крути.
Вообще Нинель, в отличие от старшей сестры, была взбалмошная и довольно беззаботная девица двадцати трех лет от роду и такая же неопределенная, как у сороки завтрашний день. На уме у нее были одни развлечения и женихи, которые, почему-то, по прошествии определенного времени, все ее покидали. На работе она долго нигде не задерживалась, и постоянно просила денег у Ксении, разумеется, не думая их возвращать. И сейчас, насколько знал Николай, Нинель подвизалась в какой-то конторе на не пыльной ниве распространения театральных билетов по организациям и предприятиям со свободным графиком работы.
С тех пор, как восемь лет назад в авиакатастрофе разбились родители Нинель и Ксении, всю заботу о младшей сестре пришлось взять на себя старшей – больше было некому, близкой родни у них в Ленинграде не было.
После академии Ксению распределили на работу в качестве искусствоведа в Новосибирскую картинную галерею. И тогда сестры обменяли свою панельную полуторку на окраине Ленинграде на трехкомнатную полногабаритную квартиру в Новосибирске. Причем, располагалась она довольно удачно – в доме, стоящем на центральной площади города рядом с Оперным театром. Сам же дом этот заселен был, в основном, людьми творческих профессий – артистами, писателями, художниками и иже с ними.
Произошло это четыре года назад, а спустя еще полгода Ксения окончательно ушла в живопись, тем более, что местный Союз художников презентовал ей персональную художественную мастерскую. Именно в это время Ксения познакомилась с Николаем, вскоре вышла за него замуж и переехала к нему, оставив сестре роскошную квартиру в единоличное полное владение.
– Слушай, Коля, меня тут Ромка пригласил на одну закрытую вечеринку, да вот беда, я неухоженная вся такая – моя косметичка у вас где-то осталась. Я тут вчера заходила к вам днем, взять сиреневую блузку с золотой жилочкой у Ксюши поносить на время – я обязательно верну, пусть Ксюша не беспокоится – а косметичку забыла. Ты ее там нигде не видел, дорогой?
– На кой черт мне твоя косметичка? Ты разве не понимаешь, что мне не до этого? – взрычал в трубку Николай.
– Что ты задергался? Так все-таки – что-то случилось или нет?
Николай понял, что выдал себя раньше времени, но пока решил не говорить всю правду:
– Пока не знаю, но, если мы не поговорим с тобой немедленно, то может случиться!
– Да ладно тебе, успокойся. Сейчас приеду, все равно косметичку забирать. Рома меня привезет, заодно и поговорим. Хорошо? – проверещала в трубку Нинель.
– Опять ты сюда Романа притащишь?
– Ты ревнуешь?
– Не дури! – фыркнул Николай, которому было не до шуток. – Ну, ладно, давай побыстрее, – неохотно добавил он, поняв по ее беспечному тону, что от предстоящего разговора с Нинель толку все равно никакого не будет.
Но и отказать в визите ей он не мог. Во-первых, Ксения жалела Нинель и особо не возражала, когда та брала в пользование ее шмотки и даже частенько делала вид, будто все нормально, если взятая напрокат какая-либо юбчонка или блузка оставались у Нинель навсегда. Во-вторых, у Нинель был свой ключ от их квартиры – на такой привилегии настояла сама Ксения, которой Николай ни в чем не отказывал – и младшая сестра могла и без хозяев когда угодно появляться в их жилище.
Кстати, Нинель так частенько и делала, когда бывала в их районе – то перекусить что-нибудь вкусненькое, ввиду перманентно пустого собственного холодильника, то из тряпок Ксении что-то взять, как вчера, или книжку какую почитать – у Николая была великолепная библиотека.
Но хуже всего было то, что Нинель могла запросто привести сюда на пару часов кого-либо из своих парней. Ибо в свою запущенную квартиру, с горой немытой посуды в мойке, пыльными углами, грязной ванной, затоптанным паркетным полом – из-за чего даже было невозможно разглядеть самого паркета – ей было приглашать своих друзей неудобно – Нинель патологически не любила домашнюю уборку.
Приход незваных гостей в их дом, да еще в отсутствии законных хозяев, очень раздражал Николая, и Ксения в этом вопросе его поддержала и запретила Нинель затаскивать с собой к ним кого ни попадя. Однако для нынешнего ее дружка, Романа, несмотря на его, как казалось Николаю, непутевость, было сделано исключение ввиду высокого статуса его отца – Федора Андреевича Городовского, первого секретаря горкома партии, в семью которого Николай был вхож. Такое положение дел объяснялось тем, что когда-то, в далекой молодости, мать Николая и жена Городовского – Инесса Васильевна – были близкими подругами. И хотя, со временем, их дружба дала трещину из-за различного их социального положения, Николаю его спортивная слава оставляла двери в квартиру Городовских всегда открытой.
Пока Нинель не приехала, Николай набрал номер Васильева. Трубку взяла его жена – Кира.
– Здравствуй, Коленька, – своим своеобразным, с легкой хрипотцой, голосом, сказала она. – Ты не забыл, что у меня завтра день рождения? Приедете с Ксюшей?
– Попробуем, Кира, – стараясь не выдавать своего мрачного настроения, ответил Николай. – А я думал ты в загородном доме. Вообще-то, мне Вова нужен.
– Нет, приходится в квартире париться, Володя в доме, вроде, ремонт затеял. И ты мне, пожалуйста, зубы не заговаривай и не огорчай меня, Коля. Приезжайте, пожалуйста. По крайней мере, если Ксюша не сможет, то хоть сам. Ты у нас один такой друг…
Николай услышал, как Кира стала тихонько всхлипывать. Она была психически нездорова, и ее нельзя было расстраивать.
Николай спохватился:
– Кирюша, милая, я обязательно приеду поздравить тебя, вот только сидеть у вас долго не смогу. Ладно?
– Вот так бы и сразу, – мгновенно успокоилась Кира. – Вова! Иди, Коля звонит…
– Привет, Колян! – бодро проговорил Володя, взявший у Киры трубку.
– Привет. Слушай, ты не мог бы сейчас ко мне подъехать? Это, край важно, посоветоваться бы надо. Сам я к тебе подвалить не могу, мне необходимо дома быть. Тут дело такое… В общем, не телефонный разговор.
– Прямо сейчас? А, может, утром?
– Нет, ситуация такая, что не терпит никаких отлагательств – именно сейчас.
– Ну, раз так, сей минуту подкачу – я как раз машину в гараж хотел ставить, вот только Кире лекарства приготовлю.
– Хорошо, я жду.
Николай положил трубку.
С Володей Васильевым Николая связывала крепкая дружба еще с юности. Оба они тогда жили в одном квартале и оба учились в одной школе, оба в десятом классе, правда, в разных. А сама эта дружба началась с неприятности, случившейся с Николаем во время его первого в жизни свидания с девушкой. В тот день местная шпана, из числа поклонников этой девушки, унизила и оскорбила его. Николай в те времена был нескладным, худым и длинным, как жердь, слабаком, и носил соответствующую длинную кличку: «Дядя достань воробушка». И Володя – тогда просто Вовка, как и Николай для него – просто Колька – был борцом-перворазрядником, сильным и крутым малым, с которым даже уголовная шалупонь не отваживалась связываться, заступился за Николая, а потом и вовсе взял под свою опеку, не позволяя никому на квартале его обижать. Он же вскоре привел Николая в секцию бокса, положив начало его головокружительному спортивному взлету.
Так они стали закадычными друзьями.
Николай, конечно, тоже старался делать другу разные приятные вещи и тоже позже не раз выручал его из разных передряг, но такого значимого поступка, какой, как он полагал, тогда по отношению к нему совершил Вовка, у него выдать не получалось. Ну, разве что, можно вспомнить случай, как после одиннадцатого класса Вовка отправился в дальнюю дорогу поступать в Ленинградский электротехнический институт на деньги Николая.
Дело было в том, что семья Вовки была небогатой, можно даже сказать, бедной. Отчим его сидел в тюрьме по причине, которую, по-человечески, можно было бы оправдать – он заступился за честь жены – и изо всех остальных членов семьи работала одна только Вовкина мать – тетя Пана. Она одна тащила по жизни всю семью на своем горбу – и самого Вовку, и его младшего брата Толика, да еще и отчасти отчима в придачу – подогревая его, насколько было в ее силах и скромных возможностях, частыми тюремными передачами.
Николай же, став уже в одиннадцатом классе чемпионом России среди юношей, начал получать спортивную стипендию, причем, весьма приличную, сравнимую с иной зарплатой. А поскольку он был из довольно обеспеченной семьи, то, нежданно-негаданно свалившиеся на его голову деньги, ему особо тратить было некуда, и он их попросту складывал в ящик своего письменного стола. И, конечно, он с удовольствием дал денег сколько нужно Вовке. Их хватало на дорогу в Ленинград да еще на первые месяцы для съема жилья и сытого проживания в северной столице России.
На каникулы Вовка приезжал в Новосибирск, и друзья, если позволяли обстоятельства, снова проводили немало времени вместе. Правда, приезжал он всегда ненадолго – уже через неделю собирался назад. Говорил, что в Ленинграде у него есть одна девушка, его однокурсница – Кира, и он по ней сильно скучает. Так было до четвертого курса.
А после Вовка женился на своей Кире, бывшей детдомовке, красота которой восхищала всю мужскую половину ЛЭТИ. Вовка тогда пребывал на седьмом небе, он даже забывал писать Николаю письма, которые от него стали большой редкостью. А потом письма не стали приходить совсем. Позже Николай узнал, что там произошла какая-то темная история на почве ревности, из-за чего Володя даже пытался покончить жизнь самоубийством, бросившись с моста. К счастью, все закончилось лишь открытым переломом бедра. А вот с Кирой все вышло куда хуже: она получила весьма серьезную душевную травму и, в конце концов, попала в психиатрическую лечебницу.
В итоге, Вовка потерял год учебы, проведя его на излечении в академическом отпуске, а Кира пробыла в больнице около полугода, но даже по выходе оттуда, до конца оправиться от болезни так и не смогла, и ей пришлось даже бросить институт. Но и работать где-либо Кире теперь уже не позволяло здоровье, и, будучи лишенной всякой родни, она оказалась на полном Вовкином обеспечении – ее пособие по инвалидности было донельзя смешным.
Жили они в Ленинграде на съемной квартире, и, как было известно Николаю, особо ни в чем не нуждались. Причем, от финансовой помощи, предлагаемой Николаем, Вовка отказывался, и это для друга казалось довольно странным – где это Вовка там, в Ленинграде, мог так хорошо зарабатывать, будучи сначала неходячим калекой, а потом просто студентом дневного отделения? Мать ему высылала лишь крохи…
Когда же Вовка после окончания института вернулся в Новосибирск, то об этой скрытой части своей жизни он, практически, никому не распространялся. Даже Николаю он поведал о ней всего лишь несколько общих фраз и просил никогда не спрашивать об этом Киру, ибо от подобных вопросов у нее случались неконтролируемые приступы истерии. И все знали, что в разговоре с Володей тема Киры – это табу, это горячо, так горячо, что ее лучше не касаться.
С тех пор, Вовка не заводил новых друзей – если не брать во внимание исключительно деловые или полезные знакомства – а с большинством прежних, либо расстался совсем, либо виделся очень редко, причем, домой никого не приглашал, и встречался со всеми на их или, как говориться, на нейтральной, территории. Единственным исключением остался лишь Николай.
Сразу по возвращении в Новосибирск, Вовка, не въезжая в родной дом, снял для себя с Кирой квартиру, оберегая жену от посторонних взглядов и контактов, включая даже родную мать и брата. А вскоре купил себе трехкомнатную кооперативную квартиру, опять же непонятно на какие шиши – говорил, будто занял у одного хорошего ленинградского знакомого.
Работать по специальности Вовка не пошел – как-то открутился от распределения. И, действительно, – на нищенские сто двадцать рублей зарплаты инженера вдвоем с Кирой им было не прожить. Его двоюродная сестра Люська – с которой в юности у Николая были кой каковские любовные шашни, а у Вовки надежды обрести в Николае не только друга, но и родственника – устроила Вовку администратором в кафе «Веснушка». Ей это было сделать несложно, используя связи и влияние своего мужа – директора самого Горторга. А вскоре и Вовку – опять же по протекции сестры – повысили в должности, назначив уже директором все той же «Веснушки».
И с тех пор Вовка для всех из просто Володи превратился во Владимира Ивановича, исключая Николая, для которого он мог оставаться, как и прежде, и Володей, и Вовкой и Вованом.
Оклад у Васильева в кафе был, ясное дело, невысокий, зато сама по себе подобная должность, в брежневские времена наступавшего тотального дефицита, приносила немалые доходы, многократно его превышающую, и к тому же опутывала всевозможными полезными связями. Кроме того, Володя не был жестко привязан к рабочему месту, и располагал достаточным временем, чтобы потратить его на личные дела, в частности, на заботу о Кире, на поддержание здоровье которой сэкономленное рабочее время было, как нельзя кстати востребовано, впрочем, как и полученные помимо зарплаты деньги на приобретение дорогих, дефицитных лекарств.
Так что в этом плане Васильева всё устраивало, и он ни в какую инженерию, ни на какие предприятия имени Серпа и Молота, где бы мог реализовать полученные в институте знания, совершенно не стремился.
И, вообще, все остальное у новоявленного директора кафе получалось как-то легко, как-то само собой. Так, не прошло и полугода, как он купил матери, к тому времени вышедшей на пенсию, отдельный дом в деревне Бугры, правда, к тому времени уже вошедшей в черту города. И этот старинный, рубленный, но все еще добротный дом, построенный каким-то купцом еще в царские времена, стоявший на отшибе поселения, был скорее похож на богатую загородную дачу. К тому же располагался он в живописном месте – межу тихой речушкой Тула и, широко раскинувшейся окрест и тогда еще почти девственной, словно дикий лес, березовой рощей.
Правда, тут не обошлось без некоторой накладки – одним углом усадьба вклинивалась в заброшенное кладбище и даже вобрала в себя какой-то столетний, полуразрушенный склеп, с давно замурованным входом, разрушенными надписями и орнаментом, из коих остались различимы лишь несколько мраморных двуликих горельефных фигурок. Однако Володю, впрочем, как и, прежде всего, саму тетю Пану, близкое соседство с покойниками не смущало. Зато на территории усадьбы была новенькая, только что отстроенная прежними хозяевами, банька, большой огород и обширные плодовые посадки малины, крыжовника и смородины. Да и тетю Пану, проведшую детство и юность в деревне, гораздо больше привлекала возможность поковыряться в земле, чем обращать внимание на смиренных усопших.
Таким образом, Володя решил сразу три больших дела – купил себе с Кирой жилище, матери дом и оставил младшего брата единоличным хозяином в их прежней квартире. К сожалению, тете Пане недолго пришлось порадоваться деревенскому уюту – не прошло и года после переезда на новое место жительства, как она скоропостижно скончалась, и Володя стал использовать осиротевший дом как дачу. Теперь, в летние месяцы, они с Кирой, в основном, обитали там. На Киру тамошняя, во многом еще, деревенская, неторопливая, без излишней суеты и шума, жизнь действовала успокаивающе, и особенно благотворно влияли на нее одинокие прогулки по живописной роще и кладбищу.
И сейчас Николай, собираясь звонить Володе домой, опасался не застать Васильевых в городской квартире, а в Бугринском особняке телефона у них не было. Но, к счастью, Володя был на месте и скоро должен был сюда приехать.
Мысли Николая вернулись к Ксении, и тревога за нее все сильнее нарастала в его душе, словно снежный ком, пущенный с горы. Он прошел на кухню и снова налил себе полбокала рома, чтобы сбить стресс. Но не успел он его допить, как в дверь позвонили, и Николай, не выпуская из рук ром, пошел к порогу.
В квартиру впорхнула Нинель. Она была в какой-то несуразной, новомодной коричнево-желтой синтетической курточке, обвешанной иностранными лейблами, вовсе ей не шедшей. Не снимая ее, она продефилировала мимо Николая, походя чмокнув его в щеку, и устремилась в зал, оставляя за собой ароматный следок какого-то незнакомого Николаю парфюма.
Николай, ступая за Нинель следом, подумал, что это, наверное, Роман подарил ей новые духи, поскольку точно знал, что Ксения, у которой Нинель могла бы позаимствовать что-нибудь в этом роде, с подобным запахом ничего в своем парфюмерном арсенале не имела.
Девушка с размаху плюхнулась на кожаный диван, беззастенчиво развалив ноги, и ее коротенькая, черная плиссированная юбчонка контрастно обнажила белые бедра Нинель вплоть до бежевых кружевных трусиков.
– А где Ксюша, Коля? – спросила она беззаботно и уставилась на него в упор игривыми серыми глазами.
– Вот об этом я и хотел поговорить с тобой, – ответил Николай и сел в кресло сбоку от Нинель, чтобы не видеть ее неприличностей. – Когда ты Ксению в последний раз видела или, хотя бы, говорила с ней?