В крайнем удивлении Николай рассматривал эту картину, как вдруг услышал голос нежнейшего тембра, который, как ему показалось, изошел с небес:
– Вам нравится моя работа?
Справа от него стояла девушка и именно та, которую он, наряду с чайкой, видел в том своем памятном видении в битве с Бигфутом. Она не была пленительной красавицей, но лицо ее, чистых северных кровей, обрамленное льняными волнами густых волос, было милым и симпатичным, серые, бархатные глаза лучились естественным обаянием, а подтянутая фигура делала ее похожей на легкоатлетку высокого класса.
Глянув на эту девушку, Николай понял – пред ним предстала его Судьба. И все. Коротко и ясно. И ничего тут не попишешь.
– Вы видели тот бой? – неизвестно отчего сконфузившись страшнейшим образом, спросил Николай незнакомку.
– Вовсе нет, это просто нечаянный плод моего воображения, но очень дорогой мне, – без тени пафоса ответила девушка, пристально всматриваясь в собеседника и, вдруг, всплеснув ладонями, воскликнула сломанным голосом: – О, боже! Я не верю своим глазам – я писала там вас!
Николай зачарованно уставился на девушку. Не отрывала своих глаз от него и она.
– Ксения, – после некоторого замешательства, несмело, лодочкой, протянула она Николаю руку. – Можно просто Сеня.
– Николай, – взял он ее ладонь в обе свои.
Так они простояли некоторое время, словно давешние влюбленные после долгого расставания. И с тех пор стали неразлучны, а вскоре и обвенчались в одной дальней деревенской церквушке. Конечно, тайно, дабы не навлечь праведного гнева партийного начальства и небезызвестных карательных органов. А свадьбу сыграли уже через месяц…
Вспомнив эти подробности, Николай почувствовал жжение в глазах и понял, что Ксения – его последняя любовь навсегда, без которой он тихо угаснет.
Он очнулся от звонка в дверь. Вошел Володя.
– Все в порядке, – с порога сказал тот, протягивая Николаю записку с адресом. – Остальное – на словах.
– Поехали! Дорогой расскажешь, – прочитав адрес, ответил Николай. – Улица Беловежская… Где это?
Николай был давно уже собран, ему оставалось только обуться и запереть за собой дверь.
– Мне показали дом на карте, это в Кировском районе. Отсюда километров пять или шесть, – отвечал Володя, когда они ехали на лифте вниз. – Спустимся, я тебе нарисую на бумажке.
– Нет, ты уж меня довези до места, Вован, я сегодня с похмелья за руль не сяду.
Володя поморщился:
– Вообще-то, мне на планерку в управление надо… – начал, было, он, но, поймав взгляд Николая, только вздохнул: – Однако что не сделаешь для лучшего друга? Но только в квартиру к этому Дагбаеву я не пойду, сам с ним поговоришь – и так опаздываю.
Они сели в машину, и дорогой Васильев стал рассказывать все, что ему удалось нарыть у своего знакомого из органов:
– У меня тут все записано, но если говорить без бумажки, то наш герой, Дагбаев Степан, – бурят, родом из Улан-Удэ, шестидесяти лет, пенсионер. У себя на родине закончил пединститут. Еще учась, женился на студентке того же института, нашей с тобой землячке из Новосибирска. С женой приехал в Новосибирск по распределению, работал в школе учителем, потом завучем, а последние годы – в Областном управлении культуры. Знаток истории буддизма в России, пописывал на эту тему брошюры и статьи в серьезные журналы, типа «Наука и религия». Что интересно, приходится сыном, в свое время довольно известного среди бурятских буддистов, ширетуя Амгалантуйского дацана – Дагбаева Юмжапа.
– Что это за понятия – «ширетуй», «дацан»? – спросил Николай, с мрачным видом сидящий на сиденье рядом с другом и курящий в открытую форточку сигарету.
– А, ну «дацан» – это такая буддийская церковь, а «шеритуй» – что-то вроде настоятеля в нем.
– Не слышал.
– Где уж! Все дацаны были закрыты еще в тридцатые годы, а из лам, тех, кто не успел удрапать за границу, – кого посадили, кого расстреляли. Юмжапа Дагбаева закрыли в Улан-Удинской тюрьме, там он и помер в тюремной больнице еще до войны. Кстати, в тюрьме он сидел с самим Агваном Доржиевым – Верховным ламой России и основателем Санкт-Петербургского дацана!
– Ну, это мне все до лампочки.
– Я так сказал – для сведения.
– А что еще известно о самом Степане?
– Хорошего мало – вроде, он спился, его из-за этого хотели с работы выгнать, но из уважения к прошлым заслугам попросту отправили на пенсию на пару лет раньше. Семью потерял – лет десять тому назад от него к своему начальнику, вместе с их пятнадцатилетним сыном, ушла жена. А еще через несколько лет все вместе они уехала на пээмжэ в Израиль. Вот, вроде, и все.
– Понятно. А когда пить стал – до того, как жена ушла или из-за этого?
– Не знаю, да и какая нам разница?
– У тебя в машине есть что-нибудь из выпивки?
– А-а, понял – тоже правильно! Там в бардачке водка. Возьми.
Машина, тем временем, выехала на окраинную булыжную и пыльную дорогу и, трясясь, покатила вдоль какого-то заводского забора. С другой стороны этой дороги в одну линию выстроились бараки, с обшарпанной штукатуркой, видимо, еще довоенной постройки. Затем машина въехали в какой-то небольшой квартал, замызганный и неопрятный, вмещавший в себя четыре или пять двух– и одноэтажных шлакоблочных и деревянных домов. Здесь, обогнув с правой стороны встретившийся им на пути сад, они остановились у самого отдаленного из строений.
Этот запущенный сад, за которым прятался искомый дом так, что при въезде в квартал был совершенно не виден, состоял из старых тополей, лип, сирени и уже закрасневшей рябины и был огорожен низеньким, по колено, заборчиком. Из глубины сада раздавался стук костяшек домино, скрытых за зеленью любителей самой советской игры в мире.
Николай вышел из машины и огляделся. Деревянный одноэтажный дом из почернелого бруса был слегка скошен набок, словно его кто-то ненароком толкнул, но упасть ему не дали завалинки, а стекла окон местами были заделаны фанерой. Дом этот имел два крыльца по одному с каждого торца строения, и крыльцо, перед которым они остановились, зарылось основанием в землю, и было ниже ее уровня. Здесь валялся, кем-то забытый или выброшенный за непригодностью, проколотый резиновый мяч. Метрах в десяти от крыльца дома, располагался, несвежей побелки, деревянный мусорный ящик. Крышка, от переполнявшего его мусора, была откинута, и в нем копалось несколько грязных голубей. У подножия ящика поедала объедки какая-то толстая серая собака, похожая на свинью-копилку. От всего этого веяло чумным унынием и запустением.
– Захолустье какое-то, словно рядом не современный город, а окраина рабочего поселения из прошлого века, – сказал Николай, вылезая из машины.
– А здесь и есть рабочая окраина, – отозвался в открытое окошко Володя, провожая свои слова рукой. – Вон за той лесополосой, что за бараком, – дорога. Она огибает квартал и дальше ведет в пригородные сады, а за ними уже и нет ничего. Поля да колки.
Николай глянул в направлении руки друга – действительно, лесополоса сворачивала под прямым углом сразу же за мусорным ящиком, огибая квартал снаружи и сливаясь там с придомовым садом.
– Ладно, я пошел, – махнул другу рукой Николай и двинулся к подъезду. – Какой номер квартиры Дагбаева?
– Первая. Не забудешь вечерком зайти поздравить Киру? – неуверенно бросил ему вслед Володя, заводя машину.
– Обязательно… Если только не случится чего-то чрезвычайного.
«Волга» развернулась и, постукивая клапанами неотрегулированного мотора, скрылась за садом.
Николай вошел в дом. В подъезде пахло сыростью и паутиной, а в углах потолков поселилась серая плесень. Квартир в подъезде было всего две и первая была слева, а из другой квартиры, расположенной напротив Дагбаевской, во второй половине дома, слышался плачь ребенка.
Звонка у искомой двери не было, и Николай негромко постучал. Не получив ответа, Николай повторил стук уже громче. Откуда-то из глубины квартиры, словно из глухого подвала раздался тонкий, с хрипотцой голос:
– Кто там?
– Степан Юмжапович? Откройте, следователь из милиции, – соврал Николай.
Тяжелая, добротного, толстого дерева, дверь, не в пример нынешним из деревоплиты в хрущевках, открылась, и Николай увидел перед собой невысокого, худощавого мужчину во фланелевой, клетчатой рубахе навыпуск и мятых сатиновых шароварах. Лицо его, азиатской внешности, было покрыто сеточкой мелких морщин, а почти что лысая голова была прикрыта пучком грязноватой седины, еще немного волос вразнобой торчали над ушами наподобие вибрисс.
– Позвольте, ммм… – показал пару желтых зубов на верхней челюсти хозяин, делавшими его похожим на старого косоглазого суслика.
– Николай. Зовите меня просто Николай.
– Хм, Николай – как-то не очень официально. Да вы ни из какой ни милиции! – вдруг обозлился Дагбаев, загородив собой проход. – Что вам надо?
По припухшим глазам и застарелому перегару, разносившемуся от хозяина квартиры за версту, было понятно, что ему не до разговоров с кем ни попадя, и все мысли его, видимо, были направлены в одно русло.
Николай достал из-за спины бутылку, и хозяин сразу подобрел, даже седенький хохолок его жидких волос, легким облачком спящий на голове, взвился вверх веселым дымком.
– Что же вы, товарищ, сразу-то не сказали, что пришли по душам поговорить. Милости просим!
Николай прошел мимо вешалки с верхней одеждой и старого, кованого сундука, стоящего в коридоре под ней, в комнату, куда его пригласили – дверь в соседнюю была опечатана какой-то бумажкой с синим штампом. Николай понял, что убийство произошло именно там.
Хозяин усадил Николая за хромоногий стол, под одной из ножек которого находилась свернутая в кубик бумажка, и куда-то исчез. Через минуту он явился с тарелкой, в которой скучало несколько несвежих, видимо сваренных вчера, магазинных пельменей, четвертушкой серого хлеба и двумя, блещущих каплями воды, гранеными стаканами – видимо, только что вымытых.
– За что выпьем? – разливая водку по стаканам, взбудораженный предстоящим возлиянием, спросил Дагбаев.
Николай тыльной стороной ладони брезгливо отодвинул от себя стакан, пахнущий рыбой.
– Не похмеляюсь, нет привычки, – отозвался он. – Дайте лучше пепельницу.
– Вон, на подоконнике, – отозвался Дагбаев и опрокинул в рот водку.
Николай поднялся и подошел к зашторенному ситцевым полотном на кольцах окну. В комнате стоял прокисший и прокуренный воздух городского туалета, и Николай, отодвинув, захватанный руками ситец, распахнул окно. Дохнуло свежим воздухом. Николай взял с широкого подоконника, покрытого облупленной, непонятного цвета, краской, тяжелую, синего стекла, пепельницу и посмотрел наружу. За самим домом, всего в нескольких метрах от него, пролегала густая лесополоса, засаженная в два ряда осиной, а также часто наросшими между ними самопальными кленами.
Николай удивился, как низко располагалось окно над землей – снаружи человеку, проходящему мимо, подоконник был бы по пояс.
– Окна специально закрытыми держите – боитесь, что обворуют? – спросил он.
– А что у меня воровать-то? Телевизор – и тот старый-престарый.
Действительно, кроме допотопного «Рекорда», с экраном в ладошку, больше ничего подходящего для воришек тут бы не нашлось – неубранная кровать, закинутая лоскутным, замусоленным одеялом, шкаф, пара стульев и этажерка. Единственной ценностью здесь были, пожалуй, книги в добротных переплетах, которыми была забита вся этажерка сверху донизу и завален верх шкафа, однако ими советское ворье, как правило, увлекались в меньшей степени, чем, например, цацками или богемским хрусталем.
Дагбаев налил себе еще полстакана, выпил, доел оставшиеся пельмени и попросил у Николая сигарету «БТ», пачку которых тот оставил на столе после того, как закурил сам.
Николай разрешил и, заметив, как по лицу Дагбаева расплывается водочная благость, подумал, что его визави к беседе готов.
– Степан Юмжапович, расскажите мне про убийство, которое произошло у вас позавчера, – попросил он.
– Ах, вот оно что, – поморщился Дагбаев. – Так вы не приезжий. А я-то, было, подумал, что вы хотите у меня комнату снять. А еще я подумал – такой видный товарищ и в такой дыре… извините, и на самом на краю города комнату снять собрался. А каков ваш тут интерес?
– Видите ли, Степан Юмжап…
– Не ломайте себе язык, Николай, мы же интеллигентные люди! – перебил его Дагбаев. – Я ведь тоже не лыком шитый, тоже с высшим образованием, тем более что в отделе культуры облисполкома начальником подотдела был. Это меня сейчас так жизнь опустила. Зовите меня просто Степаном. Кстати, откуда вы знаете мое имя, и вообще?
После некоторого раздумья – стоит ли открывать карты? – Николай ответил:
– В убийстве подозревается моя жена…
– Ах, вот оно в чем дело! Сочувствую… – театрально развел руки Дагбаев.
Он некоторое время пристально смотрел на Николая, потирая мочку уха и что-то там себе в уме прикидывая. Потом сказал:
– Но вы же понимаете – тайна следствия. И я могу повторить только то, что уже сказал милиции.
Николай достал кошелек из заднего кармана брюк и выложил на стол червонец. У Дагбаева блеснуло в глазах, но ничем другим какой либо заинтересованности к купюре внешне он себя не выдал, только налил себе в стакан водки и снова выпил. Потом крякнул, зажевал хлебом и, сделав пару глубоких затяжек, заговорил:
– Вам нравится моя работа?
Справа от него стояла девушка и именно та, которую он, наряду с чайкой, видел в том своем памятном видении в битве с Бигфутом. Она не была пленительной красавицей, но лицо ее, чистых северных кровей, обрамленное льняными волнами густых волос, было милым и симпатичным, серые, бархатные глаза лучились естественным обаянием, а подтянутая фигура делала ее похожей на легкоатлетку высокого класса.
Глянув на эту девушку, Николай понял – пред ним предстала его Судьба. И все. Коротко и ясно. И ничего тут не попишешь.
– Вы видели тот бой? – неизвестно отчего сконфузившись страшнейшим образом, спросил Николай незнакомку.
– Вовсе нет, это просто нечаянный плод моего воображения, но очень дорогой мне, – без тени пафоса ответила девушка, пристально всматриваясь в собеседника и, вдруг, всплеснув ладонями, воскликнула сломанным голосом: – О, боже! Я не верю своим глазам – я писала там вас!
Николай зачарованно уставился на девушку. Не отрывала своих глаз от него и она.
– Ксения, – после некоторого замешательства, несмело, лодочкой, протянула она Николаю руку. – Можно просто Сеня.
– Николай, – взял он ее ладонь в обе свои.
Так они простояли некоторое время, словно давешние влюбленные после долгого расставания. И с тех пор стали неразлучны, а вскоре и обвенчались в одной дальней деревенской церквушке. Конечно, тайно, дабы не навлечь праведного гнева партийного начальства и небезызвестных карательных органов. А свадьбу сыграли уже через месяц…
Вспомнив эти подробности, Николай почувствовал жжение в глазах и понял, что Ксения – его последняя любовь навсегда, без которой он тихо угаснет.
Он очнулся от звонка в дверь. Вошел Володя.
– Все в порядке, – с порога сказал тот, протягивая Николаю записку с адресом. – Остальное – на словах.
– Поехали! Дорогой расскажешь, – прочитав адрес, ответил Николай. – Улица Беловежская… Где это?
Николай был давно уже собран, ему оставалось только обуться и запереть за собой дверь.
– Мне показали дом на карте, это в Кировском районе. Отсюда километров пять или шесть, – отвечал Володя, когда они ехали на лифте вниз. – Спустимся, я тебе нарисую на бумажке.
– Нет, ты уж меня довези до места, Вован, я сегодня с похмелья за руль не сяду.
Володя поморщился:
– Вообще-то, мне на планерку в управление надо… – начал, было, он, но, поймав взгляд Николая, только вздохнул: – Однако что не сделаешь для лучшего друга? Но только в квартиру к этому Дагбаеву я не пойду, сам с ним поговоришь – и так опаздываю.
Они сели в машину, и дорогой Васильев стал рассказывать все, что ему удалось нарыть у своего знакомого из органов:
– У меня тут все записано, но если говорить без бумажки, то наш герой, Дагбаев Степан, – бурят, родом из Улан-Удэ, шестидесяти лет, пенсионер. У себя на родине закончил пединститут. Еще учась, женился на студентке того же института, нашей с тобой землячке из Новосибирска. С женой приехал в Новосибирск по распределению, работал в школе учителем, потом завучем, а последние годы – в Областном управлении культуры. Знаток истории буддизма в России, пописывал на эту тему брошюры и статьи в серьезные журналы, типа «Наука и религия». Что интересно, приходится сыном, в свое время довольно известного среди бурятских буддистов, ширетуя Амгалантуйского дацана – Дагбаева Юмжапа.
– Что это за понятия – «ширетуй», «дацан»? – спросил Николай, с мрачным видом сидящий на сиденье рядом с другом и курящий в открытую форточку сигарету.
– А, ну «дацан» – это такая буддийская церковь, а «шеритуй» – что-то вроде настоятеля в нем.
– Не слышал.
– Где уж! Все дацаны были закрыты еще в тридцатые годы, а из лам, тех, кто не успел удрапать за границу, – кого посадили, кого расстреляли. Юмжапа Дагбаева закрыли в Улан-Удинской тюрьме, там он и помер в тюремной больнице еще до войны. Кстати, в тюрьме он сидел с самим Агваном Доржиевым – Верховным ламой России и основателем Санкт-Петербургского дацана!
– Ну, это мне все до лампочки.
– Я так сказал – для сведения.
– А что еще известно о самом Степане?
– Хорошего мало – вроде, он спился, его из-за этого хотели с работы выгнать, но из уважения к прошлым заслугам попросту отправили на пенсию на пару лет раньше. Семью потерял – лет десять тому назад от него к своему начальнику, вместе с их пятнадцатилетним сыном, ушла жена. А еще через несколько лет все вместе они уехала на пээмжэ в Израиль. Вот, вроде, и все.
– Понятно. А когда пить стал – до того, как жена ушла или из-за этого?
– Не знаю, да и какая нам разница?
– У тебя в машине есть что-нибудь из выпивки?
– А-а, понял – тоже правильно! Там в бардачке водка. Возьми.
Машина, тем временем, выехала на окраинную булыжную и пыльную дорогу и, трясясь, покатила вдоль какого-то заводского забора. С другой стороны этой дороги в одну линию выстроились бараки, с обшарпанной штукатуркой, видимо, еще довоенной постройки. Затем машина въехали в какой-то небольшой квартал, замызганный и неопрятный, вмещавший в себя четыре или пять двух– и одноэтажных шлакоблочных и деревянных домов. Здесь, обогнув с правой стороны встретившийся им на пути сад, они остановились у самого отдаленного из строений.
Этот запущенный сад, за которым прятался искомый дом так, что при въезде в квартал был совершенно не виден, состоял из старых тополей, лип, сирени и уже закрасневшей рябины и был огорожен низеньким, по колено, заборчиком. Из глубины сада раздавался стук костяшек домино, скрытых за зеленью любителей самой советской игры в мире.
Николай вышел из машины и огляделся. Деревянный одноэтажный дом из почернелого бруса был слегка скошен набок, словно его кто-то ненароком толкнул, но упасть ему не дали завалинки, а стекла окон местами были заделаны фанерой. Дом этот имел два крыльца по одному с каждого торца строения, и крыльцо, перед которым они остановились, зарылось основанием в землю, и было ниже ее уровня. Здесь валялся, кем-то забытый или выброшенный за непригодностью, проколотый резиновый мяч. Метрах в десяти от крыльца дома, располагался, несвежей побелки, деревянный мусорный ящик. Крышка, от переполнявшего его мусора, была откинута, и в нем копалось несколько грязных голубей. У подножия ящика поедала объедки какая-то толстая серая собака, похожая на свинью-копилку. От всего этого веяло чумным унынием и запустением.
– Захолустье какое-то, словно рядом не современный город, а окраина рабочего поселения из прошлого века, – сказал Николай, вылезая из машины.
– А здесь и есть рабочая окраина, – отозвался в открытое окошко Володя, провожая свои слова рукой. – Вон за той лесополосой, что за бараком, – дорога. Она огибает квартал и дальше ведет в пригородные сады, а за ними уже и нет ничего. Поля да колки.
Николай глянул в направлении руки друга – действительно, лесополоса сворачивала под прямым углом сразу же за мусорным ящиком, огибая квартал снаружи и сливаясь там с придомовым садом.
– Ладно, я пошел, – махнул другу рукой Николай и двинулся к подъезду. – Какой номер квартиры Дагбаева?
– Первая. Не забудешь вечерком зайти поздравить Киру? – неуверенно бросил ему вслед Володя, заводя машину.
– Обязательно… Если только не случится чего-то чрезвычайного.
«Волга» развернулась и, постукивая клапанами неотрегулированного мотора, скрылась за садом.
Николай вошел в дом. В подъезде пахло сыростью и паутиной, а в углах потолков поселилась серая плесень. Квартир в подъезде было всего две и первая была слева, а из другой квартиры, расположенной напротив Дагбаевской, во второй половине дома, слышался плачь ребенка.
Звонка у искомой двери не было, и Николай негромко постучал. Не получив ответа, Николай повторил стук уже громче. Откуда-то из глубины квартиры, словно из глухого подвала раздался тонкий, с хрипотцой голос:
– Кто там?
– Степан Юмжапович? Откройте, следователь из милиции, – соврал Николай.
Тяжелая, добротного, толстого дерева, дверь, не в пример нынешним из деревоплиты в хрущевках, открылась, и Николай увидел перед собой невысокого, худощавого мужчину во фланелевой, клетчатой рубахе навыпуск и мятых сатиновых шароварах. Лицо его, азиатской внешности, было покрыто сеточкой мелких морщин, а почти что лысая голова была прикрыта пучком грязноватой седины, еще немного волос вразнобой торчали над ушами наподобие вибрисс.
– Позвольте, ммм… – показал пару желтых зубов на верхней челюсти хозяин, делавшими его похожим на старого косоглазого суслика.
– Николай. Зовите меня просто Николай.
– Хм, Николай – как-то не очень официально. Да вы ни из какой ни милиции! – вдруг обозлился Дагбаев, загородив собой проход. – Что вам надо?
По припухшим глазам и застарелому перегару, разносившемуся от хозяина квартиры за версту, было понятно, что ему не до разговоров с кем ни попадя, и все мысли его, видимо, были направлены в одно русло.
Николай достал из-за спины бутылку, и хозяин сразу подобрел, даже седенький хохолок его жидких волос, легким облачком спящий на голове, взвился вверх веселым дымком.
– Что же вы, товарищ, сразу-то не сказали, что пришли по душам поговорить. Милости просим!
Николай прошел мимо вешалки с верхней одеждой и старого, кованого сундука, стоящего в коридоре под ней, в комнату, куда его пригласили – дверь в соседнюю была опечатана какой-то бумажкой с синим штампом. Николай понял, что убийство произошло именно там.
Хозяин усадил Николая за хромоногий стол, под одной из ножек которого находилась свернутая в кубик бумажка, и куда-то исчез. Через минуту он явился с тарелкой, в которой скучало несколько несвежих, видимо сваренных вчера, магазинных пельменей, четвертушкой серого хлеба и двумя, блещущих каплями воды, гранеными стаканами – видимо, только что вымытых.
– За что выпьем? – разливая водку по стаканам, взбудораженный предстоящим возлиянием, спросил Дагбаев.
Николай тыльной стороной ладони брезгливо отодвинул от себя стакан, пахнущий рыбой.
– Не похмеляюсь, нет привычки, – отозвался он. – Дайте лучше пепельницу.
– Вон, на подоконнике, – отозвался Дагбаев и опрокинул в рот водку.
Николай поднялся и подошел к зашторенному ситцевым полотном на кольцах окну. В комнате стоял прокисший и прокуренный воздух городского туалета, и Николай, отодвинув, захватанный руками ситец, распахнул окно. Дохнуло свежим воздухом. Николай взял с широкого подоконника, покрытого облупленной, непонятного цвета, краской, тяжелую, синего стекла, пепельницу и посмотрел наружу. За самим домом, всего в нескольких метрах от него, пролегала густая лесополоса, засаженная в два ряда осиной, а также часто наросшими между ними самопальными кленами.
Николай удивился, как низко располагалось окно над землей – снаружи человеку, проходящему мимо, подоконник был бы по пояс.
– Окна специально закрытыми держите – боитесь, что обворуют? – спросил он.
– А что у меня воровать-то? Телевизор – и тот старый-престарый.
Действительно, кроме допотопного «Рекорда», с экраном в ладошку, больше ничего подходящего для воришек тут бы не нашлось – неубранная кровать, закинутая лоскутным, замусоленным одеялом, шкаф, пара стульев и этажерка. Единственной ценностью здесь были, пожалуй, книги в добротных переплетах, которыми была забита вся этажерка сверху донизу и завален верх шкафа, однако ими советское ворье, как правило, увлекались в меньшей степени, чем, например, цацками или богемским хрусталем.
Дагбаев налил себе еще полстакана, выпил, доел оставшиеся пельмени и попросил у Николая сигарету «БТ», пачку которых тот оставил на столе после того, как закурил сам.
Николай разрешил и, заметив, как по лицу Дагбаева расплывается водочная благость, подумал, что его визави к беседе готов.
– Степан Юмжапович, расскажите мне про убийство, которое произошло у вас позавчера, – попросил он.
– Ах, вот оно что, – поморщился Дагбаев. – Так вы не приезжий. А я-то, было, подумал, что вы хотите у меня комнату снять. А еще я подумал – такой видный товарищ и в такой дыре… извините, и на самом на краю города комнату снять собрался. А каков ваш тут интерес?
– Видите ли, Степан Юмжап…
– Не ломайте себе язык, Николай, мы же интеллигентные люди! – перебил его Дагбаев. – Я ведь тоже не лыком шитый, тоже с высшим образованием, тем более что в отделе культуры облисполкома начальником подотдела был. Это меня сейчас так жизнь опустила. Зовите меня просто Степаном. Кстати, откуда вы знаете мое имя, и вообще?
После некоторого раздумья – стоит ли открывать карты? – Николай ответил:
– В убийстве подозревается моя жена…
– Ах, вот оно в чем дело! Сочувствую… – театрально развел руки Дагбаев.
Он некоторое время пристально смотрел на Николая, потирая мочку уха и что-то там себе в уме прикидывая. Потом сказал:
– Но вы же понимаете – тайна следствия. И я могу повторить только то, что уже сказал милиции.
Николай достал кошелек из заднего кармана брюк и выложил на стол червонец. У Дагбаева блеснуло в глазах, но ничем другим какой либо заинтересованности к купюре внешне он себя не выдал, только налил себе в стакан водки и снова выпил. Потом крякнул, зажевал хлебом и, сделав пару глубоких затяжек, заговорил:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента