Страница:
Домой приехал где-то в начале первого ночи, ужинать не стал. Поговорили с женой, Людмилой Сергеевной. Лег почитать перед сном. Всегда на прикроватной тумбочке – стопка книг: обычно читаю три, четыре, а то и пять – какая под настроение в руки ляжет. В тот раз легла совсем крохотная: «Письма о добром и прекрасном» Дмитрия Сергеевича Лихачева, я к ней давненько примерялся. Легко вчитался, дошел до письма с простым названием «Самая большая ценность – жизнь», отметил строчки: «Душно бывает в доме, душно и в нравственной жизни»…
Отложил книгу, лежал с закрытыми глазами. С недоумением слушал, как неизвестно откуда беспощадно и грозно поднималась черная глухая боль, заполнила грудь, мощно зажала сердце, постепенно превратив его в хрупкий, беспомощный, разрывающийся от духоты комочек…
А под утро «скорая помощь» увезла меня в больницу.
В часы и дни неподвижности, когда все, на чем держалась моя бурная повседневная жизнь, отошло в сторону, когда сиюминутные страсти перестали довлеть надо мной, воспоминания заполнили меня целиком. Перед глазами чередой проносилась жизнь, ее взлеты и падения, радости и печали, дружба и предательство. Почему было так «душно» именно сейчас, после пятнадцати лет жизни в Москве и работы в высших эшелонах власти? Что же меня стесняло, что давило? Уж во всяком случае, не моя четвертьвековая работа на Уралмаше сменным мастером, начальником цеха, главным инженером, генеральным директором. Там все было пусть трудно, пусть не безоблачно, но удивительно счастливо. О том, что может быть так «душно», я тогда даже и не думал. Сейчас же духота и физическая, и нравственная давит, обволакивает меня со всех сторон. Мысли рассеиваются: то они сосредоточиваются вокруг непривычной для меня неподвижности, то вновь и вновь возвращают в удушливую атмосферу уходящего года…
Была она действительно удушливой – атмосфера измен и предательств, хитрости и лукавства, лицемерия тех, с кем шел рядом все последние годы. Те люди, которые еще вчера клялись в верности нашим общим идеалам, сегодня с садистским наслаждением растаптывали их, отрекались от своих прежних убеждений, вовремя перебегая в стан недавних противников.
Подхлестывая толпу популистскими лозунгами, заведомо не выполнимыми, эти люди громили Правительство, обвиняя его во всяческих грехах, повсеместно сеяли недоверие к его деятельности, убивали нас за верность нравственному долгу, за сохранение моральных принципов жизни. Ведь для того, чтобы убить человека в человеке, его вовсе не обязательно уничтожать физически.
Да, по-видимому, мир не может быть без таких людей, как добро – без зла. Верно сказал один известный российский поэт: «Друзей я сердцем выбирал, врагов судьба мне посылала».
И все же начало было иное.
Глава 2
Отложил книгу, лежал с закрытыми глазами. С недоумением слушал, как неизвестно откуда беспощадно и грозно поднималась черная глухая боль, заполнила грудь, мощно зажала сердце, постепенно превратив его в хрупкий, беспомощный, разрывающийся от духоты комочек…
А под утро «скорая помощь» увезла меня в больницу.
В часы и дни неподвижности, когда все, на чем держалась моя бурная повседневная жизнь, отошло в сторону, когда сиюминутные страсти перестали довлеть надо мной, воспоминания заполнили меня целиком. Перед глазами чередой проносилась жизнь, ее взлеты и падения, радости и печали, дружба и предательство. Почему было так «душно» именно сейчас, после пятнадцати лет жизни в Москве и работы в высших эшелонах власти? Что же меня стесняло, что давило? Уж во всяком случае, не моя четвертьвековая работа на Уралмаше сменным мастером, начальником цеха, главным инженером, генеральным директором. Там все было пусть трудно, пусть не безоблачно, но удивительно счастливо. О том, что может быть так «душно», я тогда даже и не думал. Сейчас же духота и физическая, и нравственная давит, обволакивает меня со всех сторон. Мысли рассеиваются: то они сосредоточиваются вокруг непривычной для меня неподвижности, то вновь и вновь возвращают в удушливую атмосферу уходящего года…
Была она действительно удушливой – атмосфера измен и предательств, хитрости и лукавства, лицемерия тех, с кем шел рядом все последние годы. Те люди, которые еще вчера клялись в верности нашим общим идеалам, сегодня с садистским наслаждением растаптывали их, отрекались от своих прежних убеждений, вовремя перебегая в стан недавних противников.
Подхлестывая толпу популистскими лозунгами, заведомо не выполнимыми, эти люди громили Правительство, обвиняя его во всяческих грехах, повсеместно сеяли недоверие к его деятельности, убивали нас за верность нравственному долгу, за сохранение моральных принципов жизни. Ведь для того, чтобы убить человека в человеке, его вовсе не обязательно уничтожать физически.
Да, по-видимому, мир не может быть без таких людей, как добро – без зла. Верно сказал один известный российский поэт: «Друзей я сердцем выбирал, врагов судьба мне посылала».
И все же начало было иное.
Глава 2
Начало. Секретарь ЦК
В первых абзацах книги я обронил фразу: мол, истинным началом перестройки следует считать не апрель 1985 года, не тогдашний, вошедший в историю, Пленум ЦК КПСС, на котором Горбачев прочитал свой еще очень осторожный, но все же революционный по тем временам доклад. Вспомним далекий ноябрь 82-го, когда, тоже на Пленуме, выступил вновь избранный Генеральный секретарь Коммунистической партии Ю. В. Андропов с докладом, гладко сочиненным для Брежнева, который тот «озвучить» уже не успел. Юрий Владимирович же доклад точно и тонко скорректировал: дурак не заметит, а умный поймет. Андропов, как всегда, адресовался к умным.
Обронил я ту фразу, от нее не отказываюсь и постараюсь доказать ее правильность. Ситуация в стране к этому моменту была более чем сложной и в экономическом, и в морально-политическом отношениях. Не хочу претендовать на сомнительную роль самого умного, но тогда, на ноябрьском Пленуме, слушая привычные фразы словотворчества, все же легко ловил в докладе Андропова чрезвычайно близкие мне мысли. О необходимости ускорить работу по совершенствованию всей сферы руководства экономикой – управления, планирования, хозяйственного механизма; об увеличении самостоятельности промышленных предприятий, колхозов, совхозов; о решительности в борьбе с повальными нарушениями дисциплины.
И хотя мысли эти были втиснуты в традиционный, плохо перевариваемый казенный текст, они были услышаны, и не только мною, и вызвали некое чувство, которое я вольно определил бы как удивленное ожидание. Что-то не так, не по-прежнему! Да, точно. Что-то будет, что-то новое? Посмотрим, посмотрим… За минувшие годы мы все научились не верить словам сильных мира сего.
До того Пленума я работал в Госплане СССР, был первым заместителем председателя, занимался вопросами общей экономики. Начальствовал над сводными отделами, которые определяли развитие экономики страны, координировали и вырабатывали экономическую политику. Я прекрасно понимал всю серьезность положения, складывающегося в стране.
Что я мог сделать? Мой предшественник Виктор Дмитриевич Лебедев, человек опытный, однажды, не выдержав атмосферы официальной эйфории, написал подробную и честную записку (именно так: существовал и существует такой канцелярский жанр – записки, что на деле может означать и доклад, и статью, и справку), в которой честно проанализировал состояние экономики. Написал и отослал в ЦК.
Что потом было! На заседании Политбюро эту записку всячески чихвостили и обвиняли автора в грязной клевете на светлое настоящее. Досталось и Предсовмина, позволившему второму лицу из экономического штаба Правительства вот так «извращать» успехи в экономике. Учитывая очень осложнившиеся к тому времени отношения Косыгина со многими членами Политбюро, и особенно с Брежневым и Кириленко, я не исключаю того, что Алексей Николаевич действительно знал об этой записке и хотя бы таким образом пытался довести до ПБ (как для краткости называли этот орган неофициально) информацию о реальном положении дел в стране.
Странно, но место первого зампреда располагает, видимо, к этакому экономическому инакомыслию. Попав на этот пост, рассмотрев, хотя и не сразу, всю картину народного хозяйства, я тоже стал высказывать крамольные для того времени мысли и невероятно быстро обрел союзников. Не скажу, что многих. Но даже с немногими было легче дышать и разрабатывать планы вывода страны из штопора.
Увы, малореальными и воздушными были эти планы, обсуждавшиеся на наших «тайных вечерях» в госплановских кабинетах. На грешной земле безраздельно царила Политика, которая полностью подчинила себе все и вся, включая и золушку-экономику.
И вдруг такие созвучные нашим мысли! И где – в первом же докладе нового Генсека!.. Было от чего впасть в состояние «удивленного ожидания».
Впрочем, мне-то лично следовало не полагаться на манну небесную, а делать конкретное и долгожданное дело. Его, кстати, Андропов мне и поручил.
А было так. В ноябре того, 1982 года прошло два Пленума ЦК. Тот, о котором я говорил, – очередной. Он был запланирован еще при Брежневе, и основной доклад, как я уже сказал, готовился для него. А десятью днями раньше прошел внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором после смерти Брежнева и был избран Генеральным секретарем Ю. В. Андропов.
В недолгом «междупленумье» – в воскресенье это случилось, часов в десять утра, – мне позвонили домой из приемной Черненко. Помощник просил срочно приехать.
Я поинтересовался:
– По какому делу? Может, надо взять с собой какие-то материалы?
Не понадобилось. Пришла машина, отвезла меня на Старую площадь к первому подъезду. Черненко обитал на главном – пятом этаже, где всего-то и было три рабочих кабинета: Генерального секретаря, второго человека в партии и… Хотел было написать: третьего, но никакого третьего не было. Официально и второго не существовало, но многие годы просидевший на этом этаже Суслов к официальному признанию и не стремился, просто сидел рядом с Генеральным и спокойненько всем руководил.
По неписаной традиции в кабинет Суслова после его смерти сел сначала Андропов, а потом, когда он перебрался в бывший кабинет Брежнева, насиженное сусловское «гнездо» занял Черненко. Кстати, позже в нем пришлось посидеть и Горбачеву, и Лигачеву. Третьим на пятом этаже был тогда А. П. Кириленко, а верней – оставался только его кабинет. Сам же он как-то незаметно ушел из активной жизни, с официальных трибун, даже портреты его исчезли.
Черненко мне даже сесть не предложил. Наоборот, сам встал и деловито сказал:
– Пойдем к Юрию Владимировичу.
Сказать, что я не очень соображал, зачем меня привели к Андропову, – значит мало что сказать. Но разговор пошел на знакомую тему, об экономике. И когда Андропов предложил мне описать ситуацию, в которой находилось народное хозяйство, то я, забыв о печальной судьбе моего предшественника по Госплану, выложил Генеральному секретарю все, о чем мы говорили на своих «тайных вечерях».
Не знал я, зачем это понадобилось Андропову. Помнил: через несколько дней – Пленум. Конечно, в докладе будет экономический раздел, и, естественно, новый Генсек обкатывает свои мысли с человеком, занимающимся общей экономикой страны. Так я думал в те минуты и стремился откровенно изложить ему свои соображения и взгляды на экономическую политику.
Сам же он очень внимательно слушал и задавал только короткие и точные вопросы, заставляя меня, как боксера на ринге, раскрываться и говорить, говорить… Уже потом я ближе познакомился с этой его довольно хитрой манерой – молчать, побуждая собеседника к монологам, быстрыми вопросами вытягивать из него нужное. Познакомился, привык и даже взял на вооружение, хотя андроповского мастерства в «вытягивании» так и не достиг. Кстати, я ведь до этого с Андроповым не был знаком. Видел его лишь в президиумах съездов и собраний да портреты на демонстрациях.
Вытянул он из меня что хотел и заявил:
– Мы намерены создать в Центральном Комитете Экономический отдел, руководить которым должен, по нашему мнению, Секретарь ЦК. Хотим предложить этот пост вам. Что скажете?
Отделов в ЦК в то время хватало с лихвой. Но большинство из них вели ту или иную отрасль народного хозяйства. Аналогичные структуры существовали и в Совете Министров. Я еще вернусь к «сложносочиненной» системе руководства народным хозяйством сразу с двух командных вышек. Партийная, конечно, в то время была повыше.
И ЦК, и Совмин раздирала ведомственность. Каждый отдел тащил одеяло на себя, в свой отраслевой огород, ибо сводного отдела ЦК, который формировал бы экономическую политику в целом, не было. Поскольку на руководящую роль партии тогда еще никто не посягал, то Андропов закономерно видел главный командный экономический пункт именно на партийной вышке. Да и я тогда другого себе не представлял.
Но предложение меня не просто удивило, оно ошеломило.
– Юрий Владимирович, помилуйте. Вы же, наверное, знакомились с моей биографией. Я производственник и экономист, а не партфункционер. Двадцать пять лет на заводе протрубил, три года в Министерстве тяжелого машиностроения – свое министерство, казалось бы, родное, а с какими муками я с завода уходил! Потом – Госплан, тоже не имеющий отношения к партийной деятельности пост… Нет, я не потяну, у меня нет никакого опыта партийной работы. Ни дня, ни часа…
– Вот и хорошо, – прервал меня Андропов, – именно такой человек нам и нужен. У вас другой опыт есть, школа, кругозор. Сами же перечисляли: завод, затем министерство, то есть вся отрасль, дальше – Госплан, то есть все народное хозяйство… Насколько я знаю, вы и в Госплане общими экономическими вопросами занимаетесь. Так что менять профессию мы не предлагаем. Если вам небезразлична судьба страны, народного хозяйства – а судя по нашему разговору небезразлична – соглашайтесь. Где еще вы сможете воплотить ваши замыслы в реальность?
Что верно, то верно – больше нигде. Повторяю: все командные пункты тогда располагались на Старой площади. Мне предлагалось занять один из важнейших. Это был шанс. Не для меня. Но для дела. Для страны.
И я согласился.
Кадровые проблемы решались молниеносно. 22 ноября 82-го года в своем коротком выступлении по оргвопросу Андропов проинформировал членов ЦК о том, что, поскольку экономике надо сейчас уделять особое внимание, Политбюро считает необходимым ввести должность Секретаря ЦК КПСС по экономике. И сразу же назвал мою фамилию. Пленум Андропова поддержал.
Сразу же после пленума я был назначен заведующим Экономическим отделом ЦК. Я навсегда запомнил этот пленум. Он повернул мою жизнь совершенно в иное русло. И не будь его, не известно еще, как сложилась бы моя дальнейшая судьба.
Потом были многочисленные устные и письменные поздравления. Я храню телеграмму моих родителей – отца и ныне покойной мамы:
«Дорогой Николай, поздравляем тебя с избранием Секретарем ЦК КПСС. Большая ответственность легла на твои плечи, сынок, оправдай доверие народа, желаем тебе крепкого здоровья и больших успехов в работе. Целуем, обнимаем».
Простые труженики из шахтерского края, далекие от начальственных вершин и большой политики, говорили о доверии народа, потому что они и были им, тем народом, во имя кого и должны руководители страны, если они настоящие люди, жить и работать. «Верхи» и сейчас все действия «освящают» ссылками на народ, но как они далеки от него! Да и знают ли Гайдары и Чубайсы его вообще?
Поздравления, как и полагается, быстро отзвучали, и наступили рабочие будни. Непростыми они были уже потому, что Экономического отдела в аппарате ЦК не было никогда. Мне, в новом качестве, предстояло заниматься народнохозяйственной проблематикой в целом и разрабатывать принципы экономической политики.
Но, прежде всего, следовало привыкнуть к абсолютно новому для меня стилю жизни, который был принят на Старой площади. Хоть и пригласили меня как экономиста и производственника, но в чужой монастырь, в данном случае – партийный, со своим уставом идти – последнее дело. Позволю себе сделать небольшое отступление – «о чужом монастыре» и его десятилетиями выверенном «уставе». Для разрядки, как любит говаривать нынешний Президент России.
Цекисты – инструкторы, консультанты, заведующие секторами и даже отделами – были, в общем-то, отличными людьми, легкодоступными, сравнительно вольными в жизни, общительными или не очень – это только от характера зависело. Они не слишком кичились своим положением, то есть ничем особым от «нецекистов» не отличались.
Персоны же, занимавшие три высшие ступеньки партийной иерархической лестницы, являлись элитой. Сразу оговорюсь: ею делал их занимаемый пост. Хотя зачастую именно личные качества – и порой, что греха таить, не самые лучшие – выводили людей на эти ступеньки.
На верхней находились члены Политбюро. На средней – кандидаты в члены. И на третьей – секретари. Все было для них расписано раз и навсегда: кто с кем рядом сидит в президиумах, кто за кем выходит на трибуну Мавзолея, кто какое совещание проводит и кто на какой фотографии имеет право запечатлеться. Не говоря уже о том, кто какую дачу имеет, сколько телохранителей и какая автомашина кого обслуживает. Кто и когда установил этот железный порядок, мне не известно. Но не нарушается он и ныне: из ЦК и старого госаппарата ловко переполз в современные «коридоры власти», где и расцвел махровым цветом.
Конечно, мне, человеку вольному и легкому на подъем, был странен и даже смешон этот порядок. Помню, я спросил у Владимира Ивановича Долгих, которого и раньше неплохо знал: как, мол, у вас проходят праздники? Я пришел в секретари в ноябре, дело двигалось к Новому году… Как их отмечают, спросил я, где и с кем собираются, можно ли с женами? Долгих посмотрел на меня…
– Никто ни с кем не собирается, – сказал он. – Забудь об этом.
Любые отношения у «людей трех ступенек» за пределами рабочих кабинетов и коридоров никак не продолжались. Пусть даже дачи располагались забор в забор или квартиры на одной площадке – встречаться вне рабочего времени считалось – какое бы слово подобрать? – неприличным, что ли. Уж не знаю, как было до меня, как там Устинов, например, с Пельше раньше праздники отмечали, но при мне было именно так.
Знаете, а это страшно! Работа отнимала очень много времени, новых друзей завести было трудно, да и старых не хотелось растерять.
К счастью, у нас с женой друзей хватало, мы по-прежнему все праздники отмечали вместе с ними. А внеслужебные отношения с коллегами могли, по-видимому, расцениваться как попытки сговора. Сталинская подозрительность в высшем эшелоне власти на Старой площади окончательно так и не выветрилась. Может быть, это неизбежный атрибут любой высшей власти? По крайней мере, нынешняя такие сомнения лишь укрепляет.
Или охрана. Раньше, бывало, в субботу к вечеру я сбегал из своего кабинета в Госплане и бродил по букинистическим лавкам, с зятем мы регулярно заваливались на его «жигуленке» в Воронцовские бани, парились вволю… Ныне пришлось бы париться рядом с малозаметным сотрудником девятого управления КГБ… Но, честно, и их пожалеть стоило. Им платили не слишком большие деньги за то, чтобы они нас охраняли, и уж всыпали – по первое число, если вдруг они «теряли» нас. Так однажды было в начале моего секретарства. Мы с женой наивно решили тайно удрать с дачи и просто побродить по Москве. Как раньше. Что ж, уехать-то мы уехали, но уже на Успенском шоссе функции охраны тактично взяли на себя предупрежденные «девяткой» гаишники. Нам сразу стало скучно, вольное гулянье по Москве потеряло смысл.
В конце концов, я смирился с тем, что за мной обязан всегда кто-то следовать. Они – парни толковые, симпатичные, с некоторыми я и по сей день добрые отношения поддерживаю. Зачем было их-то подставлять под служебные неприятности? Хотя радости такое сопровождение мне никогда не доставляло. Неуютно было жить, как в аквариуме…
Впрочем, это лишь отдельные штрихи из повседневного быта цековского «монастыря» – и хватит об этом. Тем более что это в большей мере – игрушки для взрослых.
Так я думал тогда, так думаю и сейчас. К тому же все, о чем говорилось выше, относилось к двум десяткам человек. Ни зампреды Совмина, ни министры никакой охраны не имели. Сейчас же она, непомерно разросшаяся, демонстративно окружает вице-премьеров, министров, других персон из быстро меняющегося президентского окружения. То ли они все боятся народа, которым так «успешно» руководят, то ли охрана стала главным атрибутом престижности занимаемого поста, как, скажем, галстук для костюма чиновника. А скорее всего и то, и другое, и даже третье: средства массовой информации утверждают, что ныне начальник охраны Президента определяет маршрут движения не только его, но и… всей страны.
И снова вернемся в прошлое. В начале декабря 1982 года Андропов пригласил к себе меня и Горбачева. Тот был уже тогда членом Политбюро и одновременно Секретарем ЦК, вел сельское хозяйство.
– Внимательно перечитайте материалы Пленума, – сказал Андропов, – и определите круг проблем, по которым придется работать. Проблемы на сегодня, на завтра, на перспективу. Привлекайте кого сочтете нужным. И не теряйте времени, его у нас совсем нет. Михаил Сергеевич, не замыкайтесь только на сельском хозяйстве, поактивней подключайтесь к вопросам общей экономики. И работайте вместе!
Приказ получен: работать вместе. Приказы здесь обсуждению не подлежали. Так в конце 82-го нас и свела судьба в лице Андропова. Впереди лежал общий путь длиной в семь лет.
До тех пор я Горбачева знал не слишком хорошо. Бывало, сталкивались с ним на заседаниях Политбюро и Секретариата, когда мне приходилось замещать в Госплане Байбакова, на каких-то многолюдных совещаниях. Раза два, вряд ли больше, Горбачев приглашал меня к себе: уж не помню, что обсуждали, а если не помню, значит, ничего существенного.
Уже тогда я обратил внимание на его острое и целенаправленное желание как можно больше расширить круг своих интересов. Выходя за рамки проблем сельского хозяйства, он вторгался в область общей экономики и даже получал щелчки от старых членов Политбюро. Там не любили, когда кто-то проявлял излишнюю инициативу, выходил за пределы своей, ограниченной должностью, компетенции.
Видно, эту тягу Горбачева к экономическим проблемам и заметил Андропов. И тогда он взял дело в свои руки, сам подтолкнул его к этому. Юрий Владимирович старой школы был руководитель. А понятие «старая школа» чаще всего несет в себе начало хорошее, добротное, прочное, как и в этом случае: он просто подстегивал в подчиненных стремление знать больше, видеть больше, больше понимать. И активнее применять это в работе. Что касается Горбачева, то, полагаю, Андропов уже тогда исподволь готовил смену Черненко, который проблем народного хозяйства не знал вообще.
Позднее в средствах массовой информации, в воспоминаниях ближайших помощников Андропова стала усиленно муссироваться тема передачи им функций Генерального секретаря на период его болезни, которая может-де затянуться, Горбачеву. Ссылаются на якобы сделанную им приписку к тексту своего выступления на декабрьском (1983 года) Пленуме ЦК. Как известно, из-за болезни он не мог присутствовать на нем. Оно было роздано в письменном виде членам Центрального Комитета.
Но если что-то и было, то подобные вопросы не выходили за рамки «ядра» Политбюро, уж не говоря о секретарях ЦК. Я сильно сомневаюсь, что он не рассчитал последствий такого шага при еще имевших силу Устинове, Тихонове, Черненко, Гришине, да и Громыко в то время вряд ли поддержал бы это предложение. Ведь даже после смерти Андропова, во времена Черненко, когда Горбачев был вторым лицом в партии, так и не было официального поручения ему проводить заседания Политбюро в отсутствие Генсека. Об этом я еще расскажу.
Итак, мы начали. Ситуация в стране, повторю, и впрямь была сложной. Один только пример. В 1982 году, впервые после войны, остановился рост реальных доходов населения: статистика показала ноль процентов! Нужно было решать, что делать немедленно, какими путями, какими способами вести народное хозяйство дальше, как придать второе дыхание небезупречной, но и в то же время далеко не бесплодной советской экономике.
Ум хорошо, а два лучше. Нас с Горбачевым было как раз двое. Но для того, что предстояло сделать, требовались десятки умов – и теоретиков, и практиков. И множество людей на разных этапах помогало нам.
Забегая вперед, скажу, что с Горбачевым работать в то время было интересно. Он и впрямь тянулся знать больше, лез в малоизвестные ему аспекты экономики страны. Самоуверенный же его характер не позволял признаться, что он многого не знал или не понимал в народном хозяйстве.
И ведь прав был Андропов, сведя нас. Мы действительно дополняли друг друга: он знал территорию, территориальные единицы, хозяйственные связи – сказывался крайкомовский опыт. Я же знал промышленность, отраслевое и государственное планирование, производство. И, несмотря на естественные расхождения в частностях, в общем мы в то время были едины: в понимании проблем, в видении перспектив.
Сейчас уже прошло десять лет после смерти Ю. В. Андропова, но его личность и поныне привлекает внимание людей разных возрастов и профессий.
Большая часть вспоминает добрым словом этого быстро промелькнувшего на политическом небосклоне человека. Тогда ни один лидер партии не вызывал таких симпатий в народе, как он. До сих пор с каким-то удивлением думаешь о том, как может вызвать столько положительных эмоций руководитель, находясь во главе страны всего лишь 15 месяцев, из них работая только около года? Но он такие чувства вызвал.
Другая, меньшая часть, а это в основном бывшие ведущие партаппаратчики, не имея оснований для серьезной критики, все стрелы направляет на его деятельность в КГБ и перекосы в борьбе за установление в стране жесткой дисциплины.
Феномен Андропова, на мой взгляд, вызван тем, что к высшей власти пришел новый человек, во многом отличный от прежнего Генсека, который правил 18 лет (кстати, за это время поменялись пять американских президентов и шесть британских премьер-министров). Всем было видно, что это человек не брежневского склада. В эпоху Леонида Ильича люди устали от пустословия, показухи, двойной морали. Нужен был деловой, порядочный человек – и он появился.
Стиль работы самого Андропова, атмосфера в работе его аппарата в корне отличались от последних брежневских лет. Отрезвляющие же его слова: «Надо разобраться в обществе, в котором мы живем» и есть, на мой взгляд, фактическое начало «перестройки».
Андропов впервые после Ленина поставил вопрос о серьезном, принципиальном анализе пройденного обществом пути. «Надо нам трезво представлять, где мы находимся. Забегать вперед – значит выдвигать неосуществимые задачи; останавливаться только на достигнутом – значит не использовать все то, чем мы располагаем. Видеть это общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами – вот что сейчас требуется».
Это слова из статьи Андропова, опубликованной в журнале «Коммунист». Их и сейчас невредно повторять на сон грядущий любому лидеру, особенно тому, кто непоколебимо уверен, что все на свете знает точно и непреложно.
Критики бывшего Генсека вменяют ему в вину перекосы в борьбе за дисциплину. Да, как всегда, перекосы были. Даже во время молитвы дураки лоб расшибают. Перекосы не только в этом деле (а я могу назвать десятки подобных примеров) явились следствием кампанейщины, стремления как можно быстрее, досрочно выполнить то, на что нужны время и терпение. Но критики забывают, что именно он, невзирая на личности, жестко спрашивал за разрыв между словом и делом, за пустословие и славословие. И это относилось, прежде всего, к партийным функционерам, членам ЦК, хозяйственным и государственным руководителям.
Обронил я ту фразу, от нее не отказываюсь и постараюсь доказать ее правильность. Ситуация в стране к этому моменту была более чем сложной и в экономическом, и в морально-политическом отношениях. Не хочу претендовать на сомнительную роль самого умного, но тогда, на ноябрьском Пленуме, слушая привычные фразы словотворчества, все же легко ловил в докладе Андропова чрезвычайно близкие мне мысли. О необходимости ускорить работу по совершенствованию всей сферы руководства экономикой – управления, планирования, хозяйственного механизма; об увеличении самостоятельности промышленных предприятий, колхозов, совхозов; о решительности в борьбе с повальными нарушениями дисциплины.
И хотя мысли эти были втиснуты в традиционный, плохо перевариваемый казенный текст, они были услышаны, и не только мною, и вызвали некое чувство, которое я вольно определил бы как удивленное ожидание. Что-то не так, не по-прежнему! Да, точно. Что-то будет, что-то новое? Посмотрим, посмотрим… За минувшие годы мы все научились не верить словам сильных мира сего.
До того Пленума я работал в Госплане СССР, был первым заместителем председателя, занимался вопросами общей экономики. Начальствовал над сводными отделами, которые определяли развитие экономики страны, координировали и вырабатывали экономическую политику. Я прекрасно понимал всю серьезность положения, складывающегося в стране.
Что я мог сделать? Мой предшественник Виктор Дмитриевич Лебедев, человек опытный, однажды, не выдержав атмосферы официальной эйфории, написал подробную и честную записку (именно так: существовал и существует такой канцелярский жанр – записки, что на деле может означать и доклад, и статью, и справку), в которой честно проанализировал состояние экономики. Написал и отослал в ЦК.
Что потом было! На заседании Политбюро эту записку всячески чихвостили и обвиняли автора в грязной клевете на светлое настоящее. Досталось и Предсовмина, позволившему второму лицу из экономического штаба Правительства вот так «извращать» успехи в экономике. Учитывая очень осложнившиеся к тому времени отношения Косыгина со многими членами Политбюро, и особенно с Брежневым и Кириленко, я не исключаю того, что Алексей Николаевич действительно знал об этой записке и хотя бы таким образом пытался довести до ПБ (как для краткости называли этот орган неофициально) информацию о реальном положении дел в стране.
Странно, но место первого зампреда располагает, видимо, к этакому экономическому инакомыслию. Попав на этот пост, рассмотрев, хотя и не сразу, всю картину народного хозяйства, я тоже стал высказывать крамольные для того времени мысли и невероятно быстро обрел союзников. Не скажу, что многих. Но даже с немногими было легче дышать и разрабатывать планы вывода страны из штопора.
Увы, малореальными и воздушными были эти планы, обсуждавшиеся на наших «тайных вечерях» в госплановских кабинетах. На грешной земле безраздельно царила Политика, которая полностью подчинила себе все и вся, включая и золушку-экономику.
И вдруг такие созвучные нашим мысли! И где – в первом же докладе нового Генсека!.. Было от чего впасть в состояние «удивленного ожидания».
Впрочем, мне-то лично следовало не полагаться на манну небесную, а делать конкретное и долгожданное дело. Его, кстати, Андропов мне и поручил.
А было так. В ноябре того, 1982 года прошло два Пленума ЦК. Тот, о котором я говорил, – очередной. Он был запланирован еще при Брежневе, и основной доклад, как я уже сказал, готовился для него. А десятью днями раньше прошел внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором после смерти Брежнева и был избран Генеральным секретарем Ю. В. Андропов.
В недолгом «междупленумье» – в воскресенье это случилось, часов в десять утра, – мне позвонили домой из приемной Черненко. Помощник просил срочно приехать.
Я поинтересовался:
– По какому делу? Может, надо взять с собой какие-то материалы?
Не понадобилось. Пришла машина, отвезла меня на Старую площадь к первому подъезду. Черненко обитал на главном – пятом этаже, где всего-то и было три рабочих кабинета: Генерального секретаря, второго человека в партии и… Хотел было написать: третьего, но никакого третьего не было. Официально и второго не существовало, но многие годы просидевший на этом этаже Суслов к официальному признанию и не стремился, просто сидел рядом с Генеральным и спокойненько всем руководил.
По неписаной традиции в кабинет Суслова после его смерти сел сначала Андропов, а потом, когда он перебрался в бывший кабинет Брежнева, насиженное сусловское «гнездо» занял Черненко. Кстати, позже в нем пришлось посидеть и Горбачеву, и Лигачеву. Третьим на пятом этаже был тогда А. П. Кириленко, а верней – оставался только его кабинет. Сам же он как-то незаметно ушел из активной жизни, с официальных трибун, даже портреты его исчезли.
Черненко мне даже сесть не предложил. Наоборот, сам встал и деловито сказал:
– Пойдем к Юрию Владимировичу.
Сказать, что я не очень соображал, зачем меня привели к Андропову, – значит мало что сказать. Но разговор пошел на знакомую тему, об экономике. И когда Андропов предложил мне описать ситуацию, в которой находилось народное хозяйство, то я, забыв о печальной судьбе моего предшественника по Госплану, выложил Генеральному секретарю все, о чем мы говорили на своих «тайных вечерях».
Не знал я, зачем это понадобилось Андропову. Помнил: через несколько дней – Пленум. Конечно, в докладе будет экономический раздел, и, естественно, новый Генсек обкатывает свои мысли с человеком, занимающимся общей экономикой страны. Так я думал в те минуты и стремился откровенно изложить ему свои соображения и взгляды на экономическую политику.
Сам же он очень внимательно слушал и задавал только короткие и точные вопросы, заставляя меня, как боксера на ринге, раскрываться и говорить, говорить… Уже потом я ближе познакомился с этой его довольно хитрой манерой – молчать, побуждая собеседника к монологам, быстрыми вопросами вытягивать из него нужное. Познакомился, привык и даже взял на вооружение, хотя андроповского мастерства в «вытягивании» так и не достиг. Кстати, я ведь до этого с Андроповым не был знаком. Видел его лишь в президиумах съездов и собраний да портреты на демонстрациях.
Вытянул он из меня что хотел и заявил:
– Мы намерены создать в Центральном Комитете Экономический отдел, руководить которым должен, по нашему мнению, Секретарь ЦК. Хотим предложить этот пост вам. Что скажете?
Отделов в ЦК в то время хватало с лихвой. Но большинство из них вели ту или иную отрасль народного хозяйства. Аналогичные структуры существовали и в Совете Министров. Я еще вернусь к «сложносочиненной» системе руководства народным хозяйством сразу с двух командных вышек. Партийная, конечно, в то время была повыше.
И ЦК, и Совмин раздирала ведомственность. Каждый отдел тащил одеяло на себя, в свой отраслевой огород, ибо сводного отдела ЦК, который формировал бы экономическую политику в целом, не было. Поскольку на руководящую роль партии тогда еще никто не посягал, то Андропов закономерно видел главный командный экономический пункт именно на партийной вышке. Да и я тогда другого себе не представлял.
Но предложение меня не просто удивило, оно ошеломило.
– Юрий Владимирович, помилуйте. Вы же, наверное, знакомились с моей биографией. Я производственник и экономист, а не партфункционер. Двадцать пять лет на заводе протрубил, три года в Министерстве тяжелого машиностроения – свое министерство, казалось бы, родное, а с какими муками я с завода уходил! Потом – Госплан, тоже не имеющий отношения к партийной деятельности пост… Нет, я не потяну, у меня нет никакого опыта партийной работы. Ни дня, ни часа…
– Вот и хорошо, – прервал меня Андропов, – именно такой человек нам и нужен. У вас другой опыт есть, школа, кругозор. Сами же перечисляли: завод, затем министерство, то есть вся отрасль, дальше – Госплан, то есть все народное хозяйство… Насколько я знаю, вы и в Госплане общими экономическими вопросами занимаетесь. Так что менять профессию мы не предлагаем. Если вам небезразлична судьба страны, народного хозяйства – а судя по нашему разговору небезразлична – соглашайтесь. Где еще вы сможете воплотить ваши замыслы в реальность?
Что верно, то верно – больше нигде. Повторяю: все командные пункты тогда располагались на Старой площади. Мне предлагалось занять один из важнейших. Это был шанс. Не для меня. Но для дела. Для страны.
И я согласился.
Кадровые проблемы решались молниеносно. 22 ноября 82-го года в своем коротком выступлении по оргвопросу Андропов проинформировал членов ЦК о том, что, поскольку экономике надо сейчас уделять особое внимание, Политбюро считает необходимым ввести должность Секретаря ЦК КПСС по экономике. И сразу же назвал мою фамилию. Пленум Андропова поддержал.
Сразу же после пленума я был назначен заведующим Экономическим отделом ЦК. Я навсегда запомнил этот пленум. Он повернул мою жизнь совершенно в иное русло. И не будь его, не известно еще, как сложилась бы моя дальнейшая судьба.
Потом были многочисленные устные и письменные поздравления. Я храню телеграмму моих родителей – отца и ныне покойной мамы:
«Дорогой Николай, поздравляем тебя с избранием Секретарем ЦК КПСС. Большая ответственность легла на твои плечи, сынок, оправдай доверие народа, желаем тебе крепкого здоровья и больших успехов в работе. Целуем, обнимаем».
Простые труженики из шахтерского края, далекие от начальственных вершин и большой политики, говорили о доверии народа, потому что они и были им, тем народом, во имя кого и должны руководители страны, если они настоящие люди, жить и работать. «Верхи» и сейчас все действия «освящают» ссылками на народ, но как они далеки от него! Да и знают ли Гайдары и Чубайсы его вообще?
Поздравления, как и полагается, быстро отзвучали, и наступили рабочие будни. Непростыми они были уже потому, что Экономического отдела в аппарате ЦК не было никогда. Мне, в новом качестве, предстояло заниматься народнохозяйственной проблематикой в целом и разрабатывать принципы экономической политики.
Но, прежде всего, следовало привыкнуть к абсолютно новому для меня стилю жизни, который был принят на Старой площади. Хоть и пригласили меня как экономиста и производственника, но в чужой монастырь, в данном случае – партийный, со своим уставом идти – последнее дело. Позволю себе сделать небольшое отступление – «о чужом монастыре» и его десятилетиями выверенном «уставе». Для разрядки, как любит говаривать нынешний Президент России.
Цекисты – инструкторы, консультанты, заведующие секторами и даже отделами – были, в общем-то, отличными людьми, легкодоступными, сравнительно вольными в жизни, общительными или не очень – это только от характера зависело. Они не слишком кичились своим положением, то есть ничем особым от «нецекистов» не отличались.
Персоны же, занимавшие три высшие ступеньки партийной иерархической лестницы, являлись элитой. Сразу оговорюсь: ею делал их занимаемый пост. Хотя зачастую именно личные качества – и порой, что греха таить, не самые лучшие – выводили людей на эти ступеньки.
На верхней находились члены Политбюро. На средней – кандидаты в члены. И на третьей – секретари. Все было для них расписано раз и навсегда: кто с кем рядом сидит в президиумах, кто за кем выходит на трибуну Мавзолея, кто какое совещание проводит и кто на какой фотографии имеет право запечатлеться. Не говоря уже о том, кто какую дачу имеет, сколько телохранителей и какая автомашина кого обслуживает. Кто и когда установил этот железный порядок, мне не известно. Но не нарушается он и ныне: из ЦК и старого госаппарата ловко переполз в современные «коридоры власти», где и расцвел махровым цветом.
Конечно, мне, человеку вольному и легкому на подъем, был странен и даже смешон этот порядок. Помню, я спросил у Владимира Ивановича Долгих, которого и раньше неплохо знал: как, мол, у вас проходят праздники? Я пришел в секретари в ноябре, дело двигалось к Новому году… Как их отмечают, спросил я, где и с кем собираются, можно ли с женами? Долгих посмотрел на меня…
– Никто ни с кем не собирается, – сказал он. – Забудь об этом.
Любые отношения у «людей трех ступенек» за пределами рабочих кабинетов и коридоров никак не продолжались. Пусть даже дачи располагались забор в забор или квартиры на одной площадке – встречаться вне рабочего времени считалось – какое бы слово подобрать? – неприличным, что ли. Уж не знаю, как было до меня, как там Устинов, например, с Пельше раньше праздники отмечали, но при мне было именно так.
Знаете, а это страшно! Работа отнимала очень много времени, новых друзей завести было трудно, да и старых не хотелось растерять.
К счастью, у нас с женой друзей хватало, мы по-прежнему все праздники отмечали вместе с ними. А внеслужебные отношения с коллегами могли, по-видимому, расцениваться как попытки сговора. Сталинская подозрительность в высшем эшелоне власти на Старой площади окончательно так и не выветрилась. Может быть, это неизбежный атрибут любой высшей власти? По крайней мере, нынешняя такие сомнения лишь укрепляет.
Или охрана. Раньше, бывало, в субботу к вечеру я сбегал из своего кабинета в Госплане и бродил по букинистическим лавкам, с зятем мы регулярно заваливались на его «жигуленке» в Воронцовские бани, парились вволю… Ныне пришлось бы париться рядом с малозаметным сотрудником девятого управления КГБ… Но, честно, и их пожалеть стоило. Им платили не слишком большие деньги за то, чтобы они нас охраняли, и уж всыпали – по первое число, если вдруг они «теряли» нас. Так однажды было в начале моего секретарства. Мы с женой наивно решили тайно удрать с дачи и просто побродить по Москве. Как раньше. Что ж, уехать-то мы уехали, но уже на Успенском шоссе функции охраны тактично взяли на себя предупрежденные «девяткой» гаишники. Нам сразу стало скучно, вольное гулянье по Москве потеряло смысл.
В конце концов, я смирился с тем, что за мной обязан всегда кто-то следовать. Они – парни толковые, симпатичные, с некоторыми я и по сей день добрые отношения поддерживаю. Зачем было их-то подставлять под служебные неприятности? Хотя радости такое сопровождение мне никогда не доставляло. Неуютно было жить, как в аквариуме…
Впрочем, это лишь отдельные штрихи из повседневного быта цековского «монастыря» – и хватит об этом. Тем более что это в большей мере – игрушки для взрослых.
Так я думал тогда, так думаю и сейчас. К тому же все, о чем говорилось выше, относилось к двум десяткам человек. Ни зампреды Совмина, ни министры никакой охраны не имели. Сейчас же она, непомерно разросшаяся, демонстративно окружает вице-премьеров, министров, других персон из быстро меняющегося президентского окружения. То ли они все боятся народа, которым так «успешно» руководят, то ли охрана стала главным атрибутом престижности занимаемого поста, как, скажем, галстук для костюма чиновника. А скорее всего и то, и другое, и даже третье: средства массовой информации утверждают, что ныне начальник охраны Президента определяет маршрут движения не только его, но и… всей страны.
И снова вернемся в прошлое. В начале декабря 1982 года Андропов пригласил к себе меня и Горбачева. Тот был уже тогда членом Политбюро и одновременно Секретарем ЦК, вел сельское хозяйство.
– Внимательно перечитайте материалы Пленума, – сказал Андропов, – и определите круг проблем, по которым придется работать. Проблемы на сегодня, на завтра, на перспективу. Привлекайте кого сочтете нужным. И не теряйте времени, его у нас совсем нет. Михаил Сергеевич, не замыкайтесь только на сельском хозяйстве, поактивней подключайтесь к вопросам общей экономики. И работайте вместе!
Приказ получен: работать вместе. Приказы здесь обсуждению не подлежали. Так в конце 82-го нас и свела судьба в лице Андропова. Впереди лежал общий путь длиной в семь лет.
До тех пор я Горбачева знал не слишком хорошо. Бывало, сталкивались с ним на заседаниях Политбюро и Секретариата, когда мне приходилось замещать в Госплане Байбакова, на каких-то многолюдных совещаниях. Раза два, вряд ли больше, Горбачев приглашал меня к себе: уж не помню, что обсуждали, а если не помню, значит, ничего существенного.
Уже тогда я обратил внимание на его острое и целенаправленное желание как можно больше расширить круг своих интересов. Выходя за рамки проблем сельского хозяйства, он вторгался в область общей экономики и даже получал щелчки от старых членов Политбюро. Там не любили, когда кто-то проявлял излишнюю инициативу, выходил за пределы своей, ограниченной должностью, компетенции.
Видно, эту тягу Горбачева к экономическим проблемам и заметил Андропов. И тогда он взял дело в свои руки, сам подтолкнул его к этому. Юрий Владимирович старой школы был руководитель. А понятие «старая школа» чаще всего несет в себе начало хорошее, добротное, прочное, как и в этом случае: он просто подстегивал в подчиненных стремление знать больше, видеть больше, больше понимать. И активнее применять это в работе. Что касается Горбачева, то, полагаю, Андропов уже тогда исподволь готовил смену Черненко, который проблем народного хозяйства не знал вообще.
Позднее в средствах массовой информации, в воспоминаниях ближайших помощников Андропова стала усиленно муссироваться тема передачи им функций Генерального секретаря на период его болезни, которая может-де затянуться, Горбачеву. Ссылаются на якобы сделанную им приписку к тексту своего выступления на декабрьском (1983 года) Пленуме ЦК. Как известно, из-за болезни он не мог присутствовать на нем. Оно было роздано в письменном виде членам Центрального Комитета.
Но если что-то и было, то подобные вопросы не выходили за рамки «ядра» Политбюро, уж не говоря о секретарях ЦК. Я сильно сомневаюсь, что он не рассчитал последствий такого шага при еще имевших силу Устинове, Тихонове, Черненко, Гришине, да и Громыко в то время вряд ли поддержал бы это предложение. Ведь даже после смерти Андропова, во времена Черненко, когда Горбачев был вторым лицом в партии, так и не было официального поручения ему проводить заседания Политбюро в отсутствие Генсека. Об этом я еще расскажу.
Итак, мы начали. Ситуация в стране, повторю, и впрямь была сложной. Один только пример. В 1982 году, впервые после войны, остановился рост реальных доходов населения: статистика показала ноль процентов! Нужно было решать, что делать немедленно, какими путями, какими способами вести народное хозяйство дальше, как придать второе дыхание небезупречной, но и в то же время далеко не бесплодной советской экономике.
Ум хорошо, а два лучше. Нас с Горбачевым было как раз двое. Но для того, что предстояло сделать, требовались десятки умов – и теоретиков, и практиков. И множество людей на разных этапах помогало нам.
Забегая вперед, скажу, что с Горбачевым работать в то время было интересно. Он и впрямь тянулся знать больше, лез в малоизвестные ему аспекты экономики страны. Самоуверенный же его характер не позволял признаться, что он многого не знал или не понимал в народном хозяйстве.
И ведь прав был Андропов, сведя нас. Мы действительно дополняли друг друга: он знал территорию, территориальные единицы, хозяйственные связи – сказывался крайкомовский опыт. Я же знал промышленность, отраслевое и государственное планирование, производство. И, несмотря на естественные расхождения в частностях, в общем мы в то время были едины: в понимании проблем, в видении перспектив.
Сейчас уже прошло десять лет после смерти Ю. В. Андропова, но его личность и поныне привлекает внимание людей разных возрастов и профессий.
Большая часть вспоминает добрым словом этого быстро промелькнувшего на политическом небосклоне человека. Тогда ни один лидер партии не вызывал таких симпатий в народе, как он. До сих пор с каким-то удивлением думаешь о том, как может вызвать столько положительных эмоций руководитель, находясь во главе страны всего лишь 15 месяцев, из них работая только около года? Но он такие чувства вызвал.
Другая, меньшая часть, а это в основном бывшие ведущие партаппаратчики, не имея оснований для серьезной критики, все стрелы направляет на его деятельность в КГБ и перекосы в борьбе за установление в стране жесткой дисциплины.
Феномен Андропова, на мой взгляд, вызван тем, что к высшей власти пришел новый человек, во многом отличный от прежнего Генсека, который правил 18 лет (кстати, за это время поменялись пять американских президентов и шесть британских премьер-министров). Всем было видно, что это человек не брежневского склада. В эпоху Леонида Ильича люди устали от пустословия, показухи, двойной морали. Нужен был деловой, порядочный человек – и он появился.
Стиль работы самого Андропова, атмосфера в работе его аппарата в корне отличались от последних брежневских лет. Отрезвляющие же его слова: «Надо разобраться в обществе, в котором мы живем» и есть, на мой взгляд, фактическое начало «перестройки».
Андропов впервые после Ленина поставил вопрос о серьезном, принципиальном анализе пройденного обществом пути. «Надо нам трезво представлять, где мы находимся. Забегать вперед – значит выдвигать неосуществимые задачи; останавливаться только на достигнутом – значит не использовать все то, чем мы располагаем. Видеть это общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами – вот что сейчас требуется».
Это слова из статьи Андропова, опубликованной в журнале «Коммунист». Их и сейчас невредно повторять на сон грядущий любому лидеру, особенно тому, кто непоколебимо уверен, что все на свете знает точно и непреложно.
Критики бывшего Генсека вменяют ему в вину перекосы в борьбе за дисциплину. Да, как всегда, перекосы были. Даже во время молитвы дураки лоб расшибают. Перекосы не только в этом деле (а я могу назвать десятки подобных примеров) явились следствием кампанейщины, стремления как можно быстрее, досрочно выполнить то, на что нужны время и терпение. Но критики забывают, что именно он, невзирая на личности, жестко спрашивал за разрыв между словом и делом, за пустословие и славословие. И это относилось, прежде всего, к партийным функционерам, членам ЦК, хозяйственным и государственным руководителям.