Николай Якушев. Банкир на мушке

   Может, и получила – порадовалась напоследок. Только к утру от этих баксов и следа не осталось. То ли убийцы взяли, то ли милиция прибрала. А может, и сам Шапошников назад их потребовал, он ведь живой остался, ему теперь нужнее.
   В общем, закончила свой жизненный путь Лидка, страшно закончила. Обиднее всего, что не по своей вине. Просто прислонилась к этому богатенькому, а не подумала, что живут они по волчьим законам и грызут друг друга как волки. Бешеные деньги без крови, видать, не даются. Вот и угодила Лидка в самую разборку. И умерла, как в насмешку, в свой день рождения. Ровно тридцать один прожила – день в день, будто нарочно подгадала.
   Марина на похоронах была, а на поминки не пошла – не смогла. Хотелось одной побыть. Скверно и пусто было у нее на душе, гадко, как на проселочной дороге в осеннюю слякоть. А еще Марине было стыдно, что горюет она не о подруге, а о себе, оказывается. Никому бы она в этом не призналась, а себе врать не хотела.
   Лидке-то теперь все трын-трава. Покой и забвение. И не состарится она уже никогда, теперь ей ничего не страшно. Глупо, но Маринка опять ей как будто завидовала.
   Ей-то еще жить, а что впереди? Распухшие ноги, морщины, расплывшаяся фигура, потускневшие волосы. Осточертевшая работа и водочка по выходным. И одиночество, что день ото дня все беспросветнее, и страх смерти пополам с горечью, что такая бестолковая вышла жизнь…
   Со смертью подруги одиночество уже всерьез напомнило о себе. О семье хотелось бы помечтать, да что-то не получалось. Маринка, хоть и любила выпить, на жизнь смотрела трезво. Кому она нужна – цветок в пыли? Просто переспать – и то желающих не найти. Мужики в последние годы как-то помельчали, поредели и больше норовили при случае забраться в пивную, а не бабе под юбку.
   Последний Маринкин хахаль не из таких был, но тоже с прибабахом. Правда, выбирать-то ей особо и не из кого было. А этот хотя бы не жмот был – денег не жалел, продукты покупал, водку самую лучшую, иногда подарки дарил. Не такие, как банкир, но тоже не мелочь какую-то, один раз даже цепочку Маринке купил золотую. Пил крепко, но головы не терял, держался как штык. И в любви был большой мастер, а за это женщина многое простить может. Одно плохо – редкий он у нее гость был. Заходил когда вздумается и всегда неожиданно. И так же неожиданно исчезал. На расспросы отвечал односложно – дела. Вроде бы работал он в автосервисе – так он говорил, но Маринка в этом сильно сомневалась. У тех, кто с моторами возится, руки вечно словно мазутом измазаны, дочиста не ототрешь, а у этого даже под ногтями всегда чисто, как у доцента. Хотя ладони и грубые, все в каменных мозолях. Да и мускулатура у него такая, что закачаешься. Не Шварценеггер, конечно, но что-то вроде этого.
   Познакомились они случайно, на какой-то шумной свадьбе, куда Маринка и попала-то нежданно-негаданно, просто затащила одна подруга. Никого, кроме нее, там Маринка не знала, а этот подсел сам, представился Николаем, а минут через пять без всяких предисловий предложил отправиться к ней домой. Маринка опешила, но отказать почему-то не смогла.
   С тех пор и пошло. Маринка, кажется, даже начала привыкать к этому странному неразговорчивому мужику, который хотя и оказался моложе ее на два года, но выглядел даже старше, настолько он был всегда серьезен и уверен в себе.
   Николай никогда на эту тему не говорил, но при нем Маринка уже не рисковала встречаться с другими мужчинами. И это несмотря на то, что Николай иногда исчезал из ее жизни на три-четыре недели, а появляясь, даже не считал нужным что-то объяснять.
   В каком-то смысле Маринка даже чувствовала себя с ним как за каменной стеной, таким он казался непрошибаемым и сильным. Николай ни разу ее не обидел, что тоже было для Маринки немного удивительно. В этом была неведомая ей прелесть новизны. Правда, она не давала для этого поводов, но прежние ее дружки и в поводах не нуждались.
   Иногда Маринка даже позволяла себе изливать в присутствии Николая душу, делилась сомнениями и мечтами. Обычно это происходило после бурных любовных упражнений и давало ей иллюзию общения, родства душ. Николай выслушивал ее терпеливо, никогда не перебивал, но редко подхватывал разговор. Он вообще не любил трепать языком. Однажды Маринка даже набралась смелости и спросила Николая, не работает ли он в каких-нибудь спецслужбах. В душе она уже не сомневалась в этом.
   Тогда она впервые услышала, как Николай смеется. Почему-то ее вопрос страшно развеселил его. Он смеялся минут пять, она даже слегка обиделась. А Николай, заметив это, ласково потрепал ее по обнаженному плечу и проговорил:
   – Ты думаешь, если баба работает на панели, то она непременно скажет об этом мужу?
   Что он имел в виду, Маринка так до конца и не поняла, но подозрения насчет того, что Николай фээсбэшник или того хлеще, еще больше в ней укрепились. Это все объясняло – и его долгие отлучки, и постоянное молчание, и ощущение силы, которое столь явственно от него исходило.
   Теперь вот он опять пропал, а Маринке без него было совсем тошно. А ведь Николай не мог не знать про жуткое убийство, об этом гудел весь город. И о том, что Лидка – лучшая ее подруга, он тоже знал. Маринка сама ему рассказала в хорошую минуту.
   Намекнула, что завидует белой завистью. Намекнула с расчетом, а вдруг это наведет Николая на мысль о браке. Правда, пример был не совсем удачным – Шапошников был Лидке далеко не мужем, но в своих рассказах Маринка представляла его так, что получалось, будто почти и муж. И про пятьдесят тысяч выложила для эффекта, Лидка ей заранее похвасталась.
   Николай выслушал хладнокровно, но выспросил все до тонкостей – и где Лидка живет, и когда у нее день рождения, и пригласила ли она Маринку отмечать знаменательную дату. Это у Маринки было самым больным местом – ясно было, что за одним столом с Лидкиным банкиром ей не сидеть. Дружба дружбой, а табачок врозь. Просто она собиралась на следующий день забежать – поздравить и подарить какую-нибудь безделушку, неважно какую. Чем она могла удивить подругу, которая запросто загребает по пятьдесят тысяч?
   Вот и забежала. Этот день, шестнадцатое августа, она до самой смерти не забудет. Хорошо еще, она не видела всего. Говорят, там такое творилось! Мужики не выдерживали. Какого-то мента, рассказывают, прямо вырвало, как он все это увидел. Бедной Лидке просто полголовы снесли, будто из пушки стреляли, и ничегошеньки не осталось от ее красоты и молодости.
   Но Маринка, к счастью, этого так и не увидела. Она видела только, как трупы выносили, простынями накрытые. И темное пятно крови на асфальте перед входом. А внутрь ее не пустили, там ментов было море, да она и не рвалась.
   Ей вообще в ту минуту сделалось так плохо, что Маринка подумала: «Сейчас и меня – под белой простыней, за компанию». Голова закружилась, руки-ноги отнялись, язык – чудом она там не рухнула. Спасибо, какой-то пожилой мужчина помог, накапал корвалола, заставил выпить, тогда чуть полегче стало. Забавный мужичок, обстоятельный – это же надо, всегда при себе корвалол носить, стаканчик. Когда Маринка отошла чуть-чуть, на нее вдруг такой смех напал, самой страшно стало. Хохотала до икоты, пополам со слезами.
   А после похорон то же самое было. Опять язык отказал, и ноги как ватные сделались, а в глазах мошки какие-то запрыгали, искорки. Маринка решила, что умирает, переполошила соседей. Но в тот раз быстро отпустило.
   По-настоящему скрутило ее вчера, на работе. Это уж, как говорится, получился полный абзац. Только что в руках у нее были золотистые волосы очередной клиентки, расческа, тускло посверкивало зеркало, шумел фен – и вдруг чернота, провал, а потом, как из-под земли, стали возвращаться какие-то крики, пятна, какая-то вода текла по ее лицу…
   Сослуживцы вызвали «Скорую». Нестарый внимательный мужчина-врач осмотрел Маринку в подсобке, решительно выставив оттуда сгорающих от любопытства товарок.
   Маринка, запинаясь и путая слова, отвечала на вопросы, покорно раздевалась-одевалась, дрожащими пальцами подолгу нащупывала застежки, подставляла доктору то руку, то ногу, то высовывала язык, то пыталась с закрытыми глазами попасть пальцем в кончик носа – делала все, что ее просили. Всю ее обслушав и ощупав, врач сильно нахмурился и сказал:
   – Знаете, лично я пока ничего угрожающего не вижу… Скорее всего дело тут в нарушениях чисто функционального характера… У вас, видимо, чересчур лабильная нервная система… Но, поскольку вы говорите, что уже лежали с подобными симптомами в неврологическом отделении, я нахожу целесообразным предложить вам госпитализацию!
   Маринка и в самом деле, несмотря на то, что была еще далеко не старуха, уже успела побывать в больнице. Десять дней отлежала. Случилось это года четыре назад. И тогда ее голова подвела, видно, голова была самым слабым ее местом. Но тогда у Маринки были причины. Полоса пошла – сплошные стрессы и на работе, и в личной жизни. С мужчиной рассталась, к которому испытывала чувства, отец тяжело заболел, да и сама она, правду сказать, здорово тогда злоупотребляла по части алкоголя. Лечилась, так сказать, от стресса.
   В больнице ее быстро поставили на ноги и посоветовали впредь меньше волноваться, бывать на свежем воздухе и не увлекаться горячительными напитками. Со стороны всегда хорошо советовать.
   Однако напугалась тогда Маринка сильно и первое время к советам прислушивалась. Но это только в кино все получается гладко и заканчивается свадьбой. В жизни, наоборот, все валится из рук.
   Маринке было ужасно стыдно, что она так расклеилась, что подруги по работе смотрят на нее как на инвалидку какую-нибудь, но в душе опять проснулся невыносимый страх, который нельзя было унять никакими разговорами. И она согласилась поехать в больницу.
   Маше Барановой ключи от квартиры оставила, попросила, чтобы та домой к ней съездила, что нужно для больницы собрала – бельишко, зубную щетку, деньги, теперь без денег лечиться пустой номер, и распрощалась. Настроение у нее такое было, будто никогда уже сюда не вернется.
   А когда Маринку доставили в приемный покой, она уже чувствовала себя почти здоровой, только слабость небольшая осталась. Впору назад идти. Но теперь ей было совестно, что из-за нее занятые люди теряли время, и она не стала их разочаровывать. «Пусть уж все идет как идет», – подумала она.
   Врач «Скорой» передал ее с рук на руки какой-то противной врачихе – толстой и крикливой, с тяжелым равнодушным взглядом. Едва посмотрев на Маринку, она сердито велела ей ждать на диванчике.
   – Сначала закончу с черепно-мозговой, – сурово заявила она.
   Маринка послушно присела на засаленный диван и через приоткрытую дверь наблюдала за тем, что происходит в приемном покое. Кроме злой врачихи, там присутствовали еще медсестра, некрасивая крупная девушка, ровесница Маринки, и косоглазая, передвигающаяся вперевалку санитарка. Еще там сидел длинный жилистый мужик, голова которого была замотана окровавленным бинтом. Он на что-то злился, стучал кулаком по столу и обзывал врачей коновалами.
   – Ведите себя прилично, мужчина! – презрительно отвечала ему противная врачиха. – Не я вас по голове рессорой ударила!
   Но тот продолжал буйствовать, будто придерживался иного мнения. Так продолжалось до тех пор, пока в приемную не заглянул новый доктор – молодой, высокий, с веселыми глазами и спортивным ежиком на голове.
   – Вот, Дмитрий Иванович, посмотрите, – обратилась к нему толстая врачиха. – К вам в отделение? А то он уже тут скандалит… Такой нервный мужчина!..
   – А что тут у нас, Анастасия Степановна? – с интересом спросил молодой человек, подходя к столу и одним глазом заглядывая в журнал. – Так! Рессорой, значит? Травматолог смотрел? – И тут же задал вопрос мужчине: – Сознание теряли?
   – А мне откуда знать, чего я терял? – мрачно ответил травмированный. – В глазах потемнело – и все! Вы лечить-то будете или так разговоры и будем разговаривать? – он опять начинал заводиться.