Николз Мэри. Прекрасная художница

   – Ты с ним поговоришь? – спросила Аугуста.
   – Обязательно, если только от этого будет какая-нибудь польза.
   – Мне кажется, он тоже намерен слушать оперу в пятницу. Наверняка подойдет к тебе в антракте.
   Интересно, как она будет говорить с пасынком в ложе герцога? Меньше всего ей хотелось, чтобы герцог Лоскоу присутствовал при этом. Кстати, какое право она имеет упрекать его в неправильном обращении с дочерью, когда сама не в состоянии повлиять на собственного пасынка?
 
   В пятницу, ровно в семь вечера Маркус постучался в дверь Коррингам-хауса.
   – Ее милость сейчас выйдет, – сообщил встретивший его дворецкий.
   Внимание Маркуса привлек какой-то шум наверху, и он поднял голову. У лестницы стояла Френсис. Он замер, потрясенный. Зеленое шелковое платье обрисовывало великолепные округлые линии фигуры, Маркус не мог оторвать глаз от белой шеи, длинных ног, высокой груди. Желание вдруг с такой силой охватило его, что он чуть не задохнулся.
   Она начала как-то нарочито медленно спускаться, выставляя из-под подола то одну, то другую ножку в белом чулке и зеленой атласной туфле.
   Когда Френсис оказалась рядом, Маркус перевел дыхание и склонился к ее руке.
   – К вашим услугам, миледи.
   Френсис уловила хрипотцу в его голосе и постаралась спокойно ответить:
   – Вы, как всегда, пунктуальны, ваша светлость.
   Как же он был хорош со своими темными кудрями, красивыми стенморовскими бровями, прямым носом, одетый во все черное, исключая белую сорочку и белый же галстук. Леди Уиллоуби права, главная охота в этом сезоне будет вестись на него. Френсис вспомнила слова Лавинии. Может, в самом деле у герцога Лоскоу есть любовница? А разве это ее как-то задевает? Нет, ответила Френсис самой себе, усаживаясь в карете рядом с Лавинией. Что бы ни было между ними когда-то, сейчас все мертво. Но кто сказал, что из потухших угольев нельзя разжечь новый огонь?
   От этой внезапной мысли у Френсис перехватило дыхание. Господи, да она с ума сошла!
   В эту минуту карета проезжала под фонарем. Что могло вызвать румянец у нее на лице? – подумал Маркус, взглянув на Френсис. Она напомнила ему юную девушку, и его больно кольнуло в сердце.

Глава шестая

   У театрального подъезда и в самом деле была толчея. Когда они наконец подъехали и попали внутрь, в фойе их ждали Ричард с Аугустой. К тому времени, когда они уселись в герцогской ложе, Френсис уже достаточно оправилась, чтобы переключить свое внимание на сцену.
   Как Аугуста и говорила, Джеймс появился во время антракта.
   – Мэм, – заговорил он и попытался церемонно расшаркаться, в результате чего из-за тесноты в ложе чуть не сбил с головы сестры украшенный перьями тюрбан. – К вашим услугам. – Он поклонился Маркусу, насмешливо взглянул на Аугусту, поправлявшую свой головной убор, бросил “Как дела, Дик?” Ричарду и повернулся к Лавинии. Одна бровь у него поползла вверх.
   – Джеймс, ты, кажется, еще не встречался с леди Лавинией Стенмор? – спросила Френсис.
   – Нет, – ответил тот, с интересом глядя на Лавинию. – Иначе я бы непременно запомнил.
   – Леди Лавиния, позвольте вам представить моего приемного сына, графа Коррингама. – Френсис заметила, что Лавиния улыбается. – Леди Лавиния – дочь герцога, – добавила она, делая ударение на последнем слове, как бы намекая пасынку, чтобы поостерегся. – Выход в свет ей предстоит на следующий год.
   – Буду ждать с нетерпением. – Юноша сжал Лавинии руку и наклонился для поцелуя. – Леди Лавиния, ваш покорнейший слуга.
   – Добрый вечер, милорд, – сказала девушка, глядя на него смеющимися глазами. – Вам нравится спектакль?
   – Да, очень.
   – А теперь, когда ты перевернул здесь все вверх дном, может, присядешь наконец? – недовольно проговорила Аугуста.
   – Нет, спасибо, звонок уже прозвенел.
   – Ну, тогда приходи к нам на ужин, – продолжала Аугуста, не догадываясь о сомнениях, терзавших мачеху.
   – Прекрасно. – Джеймс отвесил общий поклон, с многозначительной улыбкой посмотрел на Лавинию – и был таков.
   Френсис взглянула на Маркуса и внутренне поежилась – от него тоже явно не ускользнуло, какими взглядами обменялись молодые люди. Ну вот, теперь, если Джеймс допустит какую-нибудь вольность, ответа Маркус потребует от нее.
 
   Ужин получился много веселее, чем Френсис ожидала. Ричард с Аугустой были очень гостеприимны, а их кухарка, узнав, что среди гостей будет герцог, превзошла самое себя. К изысканным блюдам были поданы не менее изысканные вина. Маркус с аппетитом ел, в душе завидуя Френсис, у которой такая любящая семья.
   – В детстве мы называли ее маленькой мамой, – сказал Джеймс. – Она была такая застенчивая, когда появилась у нас, так старалась понравиться. Боюсь, мы не очень-то ей в этом помогали, то и дело огрызались..
   – Говори только за себя, – вмешалась Аугуста, – я-то маму не расстраивала.
   – Да неужели? А кто насыпал ей сахара в краски? Из-за того только, что она не купила тебе то ужасное розовое платье, которое ты увидела на ярмарке!
   Френсис рассмеялась.
   – Да она просто издевалась над тобой, – не унимался Джеймс. – Ну как же, злую мачеху полагается ставить на место. – Он театрально вздохнул. – Но все дело в том, Лоскоу, что маленькая мама и сама-то была почти ребенок, и уж чего в ней точно не было, так это злости. И постепенно мы подружились и дружим до сих пор.
   – Джеймс, ты заставляешь меня краснеть, – проговорила Френсис.
   – Я просто говорю правду.
   – Лучше бы постыдился, не очень-то часто ты вспоминаешь теперь про маму, – вставила Аугуста. – Уже, наверное, месяц не был в Коррингам-хаусе. Если бы не благотворительный бал, так и не знал бы, как она поживает.
   – Да я и так все прекрасно знаю. У нее всегда все в полном порядке, возится со своими сиротами, пишет свои сладкие портреты, учит рисованию бездарных девиц. Кругом только и слышишь: “Ах, какая прекрасная женщина, такая благородная, такая талантливая…”
   – Джеймс, уймись, – прервала его Френсис.
   – Да он просто к тебе подлизывается, – вставила Аугуста, – так что будь начеку.
   – Буду-буду, но мне любопытно, с чего бы это.
   Если ты хочешь мне что-то сказать, Джеймс, то давай отложим до завтра. Приезжай в десять утра, хорошо?
   – В десять! Вы это серьезно, мэм?
   – Вполне.
   – Ладно, – со вздохом произнес Джеймс. – Только знай, я буду невыспавшийся.
   – А ты ляг пораньше, – проворчала Френсис. Маркус с улыбкой следил за этой шутливой перепалкой. Голос Джеймса звучал ласково, когда он якобы нападал на мачеху, у которой лучились глаза, когда она ворчала на своего приемного сына. Да, это была искренняя взаимная привязанность. Какая счастливая, дружная семья. Жаль, что у Френсис нет своих детей. Маркусу стало ее очень жалко, из нее получилась бы прекрасная мать.
   Между тем она совсем не выглядела несчастной, напротив, вид у нее был самый счастливый, словно жизнь дала ей все, чего она хотела: хорошего мужа, любящих детей, всеми признанный талант и верных друзей. Маркус почувствовал укол зависти. Он, владелец обширных поместий, занимающий высокое положение в обществе, имеющий достаточно денег, чтобы купить все что угодно, завидует ей. За деньги не купишь того, чего ему так не хватает, – любви женщины. Маргарет никогда его не любила, даже призналась однажды, что он ей противен. И ее нельзя в этом винить, оба они были пешками в игре родителей. Будь она вольна в своем выборе, наверное, встретила бы мужчину, которого полюбила бы и и за которого вышла бы замуж; а он не потерял бы Френсис.
   “Ты ее забудешь, – категорическим тоном заявил отец. – Ты еще слишком молод. Нам с мамой лучше знать, что для тебя лучше”.
   А если попробовать еще раз? Или уже поздно?
   – Как вы считаете, ваша светлость? – долетел до него голос Аугусты.
   – Прошу прощения, леди Харнэм, я задумался…
   – Вы не находите, что либретто оперы слабовато, да и голоса не слишком хороши?
   Маркус растерянно улыбнулся. По правде говоря, он совершенно не следил за тем, что делается на сцене, захваченный ощущением близости Френсис. Она стала много привлекательнее, чем была в семнадцать лет, но это была красота холодной, неприступной женщины.
   – Полностью с вами согласен, – ответил он, чтобы что-то сказать.
   – Вы не путешествовали по Европе, милорд? – спросила Аугуста.
   – Нет, не успел, пришлось вступать в права наследства, а потом началась эта заварушка, пути закрылись для всех, кроме войск. Сейчас, когда установился мир, молодые люди снова могут ехать за границу. Мой младший брат Джон, кстати, сейчас в Италии.
   После ужина Аугуста поднялась, и женщины вышли из столовой, оставив мужчин с их портвейном. Впрочем, последние появились минут через пятнадцать, благоухая портвейном и табачным дымом. Вскоре Джеймс ушел, сказав на прощанье, что приедет к мачехе утром. Он поклонился Лавинии.
   – Возможно, миледи, мы еще увидимся. Девушка улыбнулась в ответ.
   – Очень может быть, милорд.
   – Нам тоже пора, – проговорил Маркус.
 
   Через несколько минут карета уже уносила их в темноту. Какое-то время все молчали. Лавиния, обиженно надув губы, сидела, откинув голову на спинку сиденья.
   – Винни почти спит, – сказал Маркус. – Если вы не против, мы сначала завезем ее домой, а потом я провожу вас.
   – Я не против, – Френсис старалась ничем не выдать робости, овладевшей ею при мысли, что она останется наедине с Маркусом, – но вы не обязаны меня провожать, я прекрасно доеду сама и отправлю карету обратно.
   – Не сомневаюсь, но я не настолько неучтив, чтобы позволить даме, которая провела вечер в моем обществе, возвращаться домой в одиночестве.
   – Я привыкла ездить одна, ваша светлость.
   – И что из того? К тому же мне понадобится карета, я должен еще кое-куда съездить.
   – Знай я об этом, не стала бы вас утруждать и приехала бы в театр в своем экипаже, – сказала Френсис, вспомнив рассказ Лавинии о ночных поездках Маркуса.
   – Вы меня нисколько не утруждаете.
   Оба замолчали, хотя и ему, и ей было что сказать друг другу. Только не при свидетелях.
   У Стенмор-хауса карета остановилась, и Маркус повел Лавинию в дом.
   Вскоре он вернулся и сел рядом с Френсис. Они сидели, почти касаясь друг друга, Френсис чувствовала исходившее от него тепло и, казалось, слышала, как бьется его сердце. Или это ее собственное?
   – Винни очень устала, – сказал Маркус. – Я передал ее в руки гувернантке, думаю, она проспит до самого полудня.
   – Сомневаюсь, ваша светлость, она молода и полна сил. Кроме того, завтра она должна мне позировать для портрета. Если хотите, можно отложить. – Это было бы к лучшему, ведь к ней должен заехать Джеймс, а им не стоит встречаться.
   – Мне бы не хотелось. Послушайте, может, вы оставите эту “вашу светлость”? Раньше вы не были столь официальны.
   – Но вы тогда не были герцогом.
   – Это так, но, насколько мне помнится, вы и без тогдашнего моего титула прекрасно обходились.
   – Это было очень давно, а я была молода. Мне казалось, так и надо.
   Маркус повернулся и пристально посмотрел на нее. В карете было темно, и он различал лишь силуэт.
   – Что вы имеете в виду?
   – Да то, чего не поняла вовремя: вы для меня недоступны.
   – Ах, Фэнни, неужели вы до сих пор меня не простили?
   – Не за что прощать. Мы были друзьями, а потом пошли разными дорогами. Такова жизнь, ваша светлость. – Френсис поразилась, как спокойно прозвучал ее голос.
   – Маркус, – поправил он. – Но сойдет и Стенмор. Так меня зовут друзья, а мне бы хотелось, чтобы мы стали друзьями.
   – Друзьями?
   – А почему нет? Вы учите мою дочь и пишете ее портрет. Мы так или иначе связаны друг с другом, бываем в одних и тех же местах и… – Маркус умолк, поняв, что слишком спешит. – Мне бы не хотелось, чтобы между нами была напряженность.
   – Я не чувствую никакой напряженности, сэр. Я с вами не ссорилась, да и не собираюсь. Вы, в конце концов, меня наняли.
   Она, хоть и в завуалированной форме, отказывала ему, но его это лишь подогрело. Неужели она не понимает по его голосу, по прерывистому дыханию, что он сгорает от еле сдерживаемого желания? Она же не девочка, была замужем и должна бы почувствовать его состояние и как-то ответить. Если, конечно, он ей в самом деле небезразличен. Да и имеет ли он право осуждать ее, если так?
   Карета остановилась у Коррингам-хауса, но пассажиры не двинулись с места. Кучер, явно приученный не торопиться открывать дверцу, когда хозяин провожает домой женщину, сидел и ждал распоряжений. Но Маркус не спешил, он мягко улыбнулся и поднес руку Френсис к губам. От прикосновения его губ ее пронзила сладостная дрожь. Столько лет прошло, а он все так же на нее действует.
   – Фэнни, я скучал по вас все эти годы…
   – Слишком долго…
   – Недостаточно, чтобы стереть память о вас, какой вы были тогда: веселая, живая, прямо огонь…
   – Это свойственно юности, – пробормотала Френсис, размышляя, не открыть ли дверцу и не выскочить ли из кареты, пока не случилось что-нибудь такое, о чем она потом будет жалеть. – Насколько мне помнится, вы были таким же.
   Маркус повернул ее руку и поцеловал в ладонь.
   – Это бывает не только в юности, дорогая. Она сидела неподвижно, боясь пошевелиться, не решаясь заговорить, охваченная ощущениями, которых не испытывала ни разу с тех пор, как он ушел из ее жизни. Он коснулся губами жилок на запястье, потом стал целовать один за другим пальцы. Страсть, которую она тщетно старалась подавить, горячей волной прокатилась от кончиков пальцев по всему телу. Она не могла ни двинуться, ни возразить.
   Он поднял голову и посмотрел на нее. Лицо пряталось в темноте, светились только глаза, широко открытые, полные удивления, потом ресницы у нее дрогнули и в глазах заиграли огоньки. Лед таял. Ободренный, Маркус придвинулся ближе и обхватил ее лицо ладонями. Она хотела было запротестовать, но он быстро прижался губами к ее рту, и она невольно ему ответила.
   Неодолимая сила заставляла ее прижиматься кнему все теснее, шляпа упала на пол, когда он обхватил Френсис рукой и потянул к себе. Она прильнула к нему, семнадцать лет тоски излились в этом поцелуе.
   Оба задохнулись, и пришлось оторваться друг от друга.
   – Ах, Фэнни, как я мечтал вот так обнять тебя…
   – Правда? – Она дышала с трудом, грудь под тонким шелком поднималась и опускалась. Ему ужасно хотелось коснуться мягких округлостей в глубоком вырезе платья.
   – Ты сама знаешь.
   – Ничего подобного.
   – Ах, оставь, ты же взрослая женщина, не девочка…
   Неимоверным усилием воли Френсис взяла себя в руки.
   – Семнадцать лет ни слуху ни духу – и вот пожалуйста, появился и ждешь, что я упаду в твои объятия…
   – Но ты же так и сделала, моя несравненная Фэнни!
   В его голосе звучало торжество, и он был прав.
   – Вы застали меня врасплох.
   – Да ну! А мне казалось иначе. Я думал, ты тоже не забыла…
   – Поцелуй… Что такое поцелуй? – Ее голос звучал язвительно. – Семнадцать лет назад между нами произошел чудесный эпизод, о котором можно вспоминать с удовольствием. А попытка возродить прежнее вызвала бы лишь разочарование, вы согласны?
   – Да-да, конечно. – Он торопливо взял с сиденья напротив свою трость и ударил ею в потолок, давая знак кучеру. – Чудесный эпизод, и ничего больше. Я немного забылся, прошу меня простить.
   Френсис подняла шляпу и поправила пелерину.
   – Покойной ночи, ваша светлость.
   Ответил ли он, она не слышала. Выпрямившись и высоко держа голову, Френсис пошла к дому. Поджидавший ее Грили быстро распахнул дверь, и она, словно во сне, прошла мимо, вверх по лестнице, в свою спальню. Там она машинально бросила шляпу на кровать, скинула туфли и подошла к окну. Под звездным небом громоздились лондонские крыши. Послышался шум кареты, скрип колес, топот лошадей, и вскоре все смолкло в ночной тишине.
   Он уехал, а она будет делать вид, словно никакого поцелуя не было. Она поклялась себе, что ни один мужчина не заставит ее больше страдать и что, если даже она когда-нибудь вновь встретит Маркуса Стенмора, ничто не дрогнет у нее в душе. И что же? Стоило ему появиться, и она снова подпала под его чары и позволила поцеловать себя! Какая же она дура!
   А станет ли он тоже делать вид, будто ничего не случилось? Смогут ли они встречаться как ни в чем не бывало, дружески разговаривать об искусстве, сиротах, о его отцовских проблемах? Захлопнуть перед ним дверь, когда он приедет? Тогда Лавиния останется без уроков, а ему придется отказаться от ее портрета. И очень скоро всему свету станет известно, что герцог Лоскоу и графиня Коррингам так крупно поссорились, что она даже не пускает его к себе на порог. Можно представить, какие предположения будут строить о причинах ссоры.
   – Хорошо провели вечер, миледи? – поинтересовалась Роуз, входя в комнату.
   Френсис глубоко вздохнула и с улыбкой повернулась к ней.
   – Очень хорошо, Роуз, спасибо.
   Так оно и есть, думала она про себя, пока Роуз переодевала ее в ночную сорочку. Ужасно не хочется себе признаваться, но поцелуй был чудесным. Джордж ни разу не целовал ее так за все десять лет брака. Ложась в постель, Френсис улыбалась. Распутница, вот кто она такая. Френсис, графиня Коррингам – распутная женщина. Да к тому же еще влюбленная.
 
   Маркус приказал кучеру ехать не домой, а в клуб.
   – До утра можешь быть свободен, – сказал он, – я вернусь домой пешком.
   Они с Доналдом Гринэвеем договорились встретиться, перекинуться в карты, но главное – обменяться тем, что удалось узнать о Хэрриет Пул, и продолжить поиски. Маркус рассмеялся бы, узнай он, какие предположения строят Френсис и его дочь о его ночных поездках. Да уж, большое удовольствие прочесывать огромный город в поисках пропавших без следа женщины и ребенка.
   Доналд был уверен, что прежде всего необходимо разыскать мужа Хэрриет; а тот наверняка вращается среди городских низов. И вот уже несколько ночей подряд они расспрашивали проституток, сутенеров, воров и бандитов, промышляющих в основном по ночам, заглядывали в грязные кабаки, задавали вопросы жителям трущоб. Пока безуспешно. В Лондоне ли этот Пул? А если нет, то где он разыскивает свою жену?
   Доналд встал и сделал шаг вперед.
   – Я уж думал, ты не придешь.
   – У меня была встреча.
   – Ну и как она?
   Маркус ухмыльнулся, вспомнив поцелуй. Кажется, Френсис хотела его не меньше, чем он ее. А если он ошибается? Если это не более чем флирт? Может, он не единственный, с кем она целуется. Как насчет сэра Персиваля Понсонби? Или еще кого-нибудь? Впрочем, какое это имеет значение? Маркус встряхнулся.
   – Мимо, дружище, я был в опере с приятелями, только и всего.
   – Стареешь, Стенмор, стареешь. Я-то полагал, ты предоставишь поиски мне, а сам найдешь себе занятие поприятнее. Я тут знаю одну маленькую киприотку, такие формы…
   – Не надо, спасибо. Хочешь сыграть?
   – Нет, за столом мы не сможем говорить. Давай отойдем в уголок.
   Маркус позвал официанта и заказал два бокала бренди. Они сели в кресла напротив друг друга.
   – Пул точно в Лондоне, – тихо сообщил Доналд, – мне сказал один полицейский.
   – А при чем тут полиция? Он что, нарушил закон?
   – Пока нет, но они за ним следят. Они полагают, что он подговаривает чернь поддержать требования ткачей. Сегодня вечером будет сходка, я думаю пойти туда.
   – А миссис Пул? А ребенок? Доналд покачал головой.
   – О них в полиции ничего не известно, их интересует только Пул.
   – Не вижу, как нам это поможет найти его жену.
   – Я собираюсь проследовать с ним до его дома. По крайней мере, будем знать, нашел он жену или нет. А что будем делать, если миссис Пул с ним? Хочешь увести ее?
   – Нет, что ты! Меня интересует только ребенок.
   – И что, силком отберешь?
   – Нет, конечно, просто я уверен, Пулу ребенок ни к чему. Предложу ему денег, и он наверняка отдаст его.
   – Значит, ты согласен, что надо узнать, где он живет?
   – Только я не могу пойти в этом костюме. – Маркус кивнул на свой цилиндр и на черный вечерний сюртук. – Надо заехать домой переодеться.
   – Мне кажется, тебе вообще ни к чему туда ехать. Если Пул тебя увидит…
   – А я замаскируюсь. В детстве мы с братом частенько переодевались в старые тряпки, которые разыскали на чердаке, и разыгрывали шарады.
   Вот так и получилось, что, когда Лавиния, слышавшая, как приехал отец, а через полчаса снова хлопнула входная дверь, выглянула в окно, она увидела, что от дома удаляется какой-то работник. Если бы не походка, она бы вообще не узнала отца, тем более что работник вдруг сгорбился и захромал. Теряясь в догадках, Лавиния вернулась в постель и пропустила момент, когда отец вернулся.
 
   Спустившись к завтраку, она застала отца на его месте.
   – А графиня была уверена, что ты встанешь раньше меня, – заметил он с улыбкой.
   – Она же не знала, что ты вообще не будешь ложиться.
   – С чего ты это взяла?
   – Я слышала, как ты пришел и снова ушел.
   – Я уходил ненадолго, надо было встретиться с одним приятелем.
   – Мы поедем кататься?
   – Нет, нам пора в Коррингам-хаус. Может, завтра.
   – Но у меня сегодня нет настроения ни рисовать, ни позировать.
   – Все равно поедем, нас ждут.
   – Ты возишь меня туда, просто чтобы сбыть с рук.
   – Глупости! – Маркус ужасно устал, и ему совершенно не хотелось спорить со строптивой дочерью. – Ты же знаешь, – начал он примирительно, – если б мог, я проводил бы с тобой больше времени, но у меня важное дело…
   – По ночам.
   – Хватит, Винни. Чувствую, я дал тебе слишком много свободы. Дети, и особенно дочери, не имеют права допрашивать родителей, чем они заняты, – это неприлично и свидетельствует о недостатке воспитания. Мне надо, чтобы в свете ты была на высоте, то есть умела себя вести, знала, когда надо промолчать, и обучилась танцам, музыке и рисованию. – Маркус допил кофе и встал. – Ну, одевайся, нам нельзя опаздывать.
   Лавиния пошла к двери, бормоча что-то про вежливость королей. Маркус улыбнулся. Эта девчонка – чистое наказание, но он любит ее.
 
   Френсис ужасно хотелось отменить сегодня визит Маркуса и его дочери, но она знала, что не сделает этого. Необходимо держать себя в руках, оставаться в глазах людей уравновешенной и благоразумной вдовой, какой ее все считают.
   Позавтракав, она поднялась в мастерскую, приготовить все к уроку. Надо занять Лавинию чем-то интересным, пока она будет заканчивать портрет. Пока что получалось нечто заурядное, при внешнем сходстве с оригиналом в портрете не хватало жизни, внутреннего огня.
   Огонь. Это слово употребил Маркус, говоря о ней самой. В ней действительно тогда горел огонь, огонь любви, который она не старалась и скрывать.
   Послышались удары дверного молотка, и Френсис застыла. Вот Грили идет к двери, приветствует визитеров, вот он неторопливо поднимается по лестнице…
   – Леди Стенмор, миледи.
   Он не приехал! Лавиния одна! Френсис почувствовала облегчение и разочарование одновременно.
   – Лавиния, как вы точны! – проговорила она, улыбаясь.
   – Меня папа привез, а он никогда не опаздывает. Просил извиниться, что не остался, говорит, у него срочное дело. Он потом за мной заедет.
   – Тогда давайте начнем. – Френсис напустила на себя деловой вид. – Что раньше – урок или позирование?
   Лавиния пожала плечами.
   – Мне все равно.
   – Ну, тогда займемся портретом. Садитесь. Через несколько минут стало ясно, что ничего не выйдет. И тут Френсис осенило.
   – Подождите минутку! – Она побежала на кухню и вытащила из коробки кролика. Лапка у него уже срослась, скоро надо будет выпустить его на свободу, а пока пусть послужит. Френсис внесла кролика и положила девушке на колени.
   – О, так он жив-здоров! – восторженно воскликнула Лавиния. – А я боялась, вы послушаетесь отца и кролика уже съели.
   – Но я же обещала! Эндрю приедет – непременно захочет его увидеть. Подержите его, хорошо?
   Больше не пришлось делать девушке замечаний. Она сидела спокойно, поглаживая кролика и ласково что-то ему бормоча. Животное словно понимало, что она говорит, и не вырывалось. Френсис нанесла первый мазок.
   Через час, около одиннадцати, Грили сообщил о приходе графа Коррингама. Френсис не хотелось прерываться – Лавиния никогда еще не позировала так хорошо, да и с портретом что-то стало получаться. Но сидеть целый час – этого достаточно. Френсис принялась мыть кисти.
   – Скажи, я сейчас спущусь.
   Грили вышел, а Френсис, попросив Лавинию отнести кролика на место и закончить задание, которое она дала ей на прошлой неделе, направилась в гостиную, где ее ожидал Джеймс.
   При ее появлении он расшаркался.
   – Обратите внимание, мэм, я явился по вашему приказанию как послушный сын.
   – Но зачем надо было дожидаться приказания? – с улыбкой заметила Френсис, кивая ему на кресло и садясь напротив. – Я ведь знаю, ты крупно задолжал.
   – Как ты узнала?
   – Не имеет значения. Это правда?
   – Ну, джентльмен всегда в долгах, ты же понимаешь. Уж такова природа этого шельмы.
   – Объясни, как можно быть таким транжирой, ты же должен всему свету! В чем причина? Карты… или… сам знаешь что?
   Джеймс вздохнул.
   – И то, и другое. Но я выберусь.
   – Как? Будешь и дальше играть? Но это же путь в никуда, Джеймс. Я тебя предупреждала. Сколько ты должен?
   Джеймс пожал плечами.
   – Сам точно не знаю.
   – Ну хоть примерно.
   – Карточных расписок где-то тысячи на две, да еще полтысячи…
   – Что?!