— Мне не нравятся твои слова, — прервал его вождь, мрачно взглянув на него исподлобья. — Ты не знаешь наших обычаев... Ваши белые с целыми народами поступают так, как я поступил с этими собаками...
— Для меня все равны, белые и черные, — возразил Октав. — Если я вмешиваюсь в твои распоряжения, то делаю это как друг черных. Я готов помочь тебе борьбе с белыми англичанами, чем только смогу, но я не стану восхвалять твои ошибки.
Лицо Сетевайо смягчилось. Он подумал и сказал:
— Вот об англичанах я охотно буду с тобой советоваться, а в наши дела не вмешивайся: ты в них ничего не понимаешь.
С этими словами он отошел от француза и отдал распоряжение располагаться на ночлег. Питер Мариц с Октавом улеглись рядом, положив седла под головы и привязав лошадей к дереву. Зулусы, обнаженные, заснули на земле вокруг костров. Вдруг среди ночи лагерь всполошился, раздалось рычание льва, человеческий крик, бряцанье оружия... Поднялась суматоха. Оказалось, к одному потухшему костру подобрался лев и унес воина...
Сетевайо в ярости приказал отряду, допустившему оплошность, в наказание поймать льва живым. И тотчас воины побросали оружие, которое становилось ввиду приказания вождя лишней обузой, и, захватив пучки веревок, кинулись искать льва. Октав видел, что новое его вмешательство ни к чему хорошему не приведет, и отправился вместе с молодым буром посмотреть на эту дикую охоту безоружных людей против могучего хищника.
Надлежало прежде всего разыскать зверя. Двести зулусов потянулись по его следу при свете занимающейся зари. Но на широкой равнине, куда они вышли, след терялся среди других звериных следов. Тогда они решили обыскать все небольшие рощицы, которыми была усеяна равнина, полагая, что зверь укрылся со своей добычей в одной из них. Они переходили от рощицы к рощице, оцепляя каждую кольцом.
Шесть рощиц обыскали зулусы, и все тщетно. Наконец они окружили небольшую заросль высоких мимоз с разбросанными между ними глыбами красноватых скал. Живое кольцо начало стягиваться, и вдруг из середины его раздалось грозное рычанье, на которое тотчас отозвался вопль охотников. Питер Мариц и Октав приготовили ружья как раз в тот момент, когда на вершине одной из скал показалась страшная голова зверя. Он пришел в совершенное исступление при виде наступавших на него ошалелых зулусов... И вот зверь присел и прыгнул. Тотчас в сторону отлетел черный воин с разодранной грудью, но сотни стальных рук уже вцепились в хищника... Еще несколько изувеченных, истерзанных людей посыпалось во все стороны. Белые хотели стрелять, но стрелять было невозможно, потому что между скалами катился и прыгал чудовищный живой ком, облепленный черными телами... И, прежде чем белые могли опомниться, лев лежал на земле, опутанный веревками, и рычал в бессильной ярости. Шестеро убитых и более десятка раненых людей раскидано было вокруг. Из логовища зверя были вынесены остатки похищенного львом воина, и отряд двинулся со своими трофеями и жертвами в обратный путь.
Увидя пленного зверя, Сетевайо приказал ослабить веревки и поставить льва перед собой. Подойдя ближе, вождь долго на него глядел злыми глазами, затем, взмахнув палицей из слоновой кости, ударил льва по голове и приказал тут же его прикончить. В то же мгновение казнь провинившегося льва была приведена в исполнение: десятки острых ассагаев вонзились ему в грудь, в бока, в шею, и огромный зверь повалился мертвый у ног Сетевайо.
Октав наблюдал всю эту картину пасмурный и печальный.
— Вот, — обратился он к Питеру Марицу, — подтверждение тому, о чем я вчера тебе говорил. Истребление черного племени, приказание безоружным идти на льва... Он не щадит людей, и они не пощадят его при случае. Всё держится на страхе. А какое великолепное мужество, какая отвага! Как можно было бы ее использовать, открыв глаза этим людям на их настоящих врагов, обращаясь к их воле и стремлению к независимости, а не к привычке рабски повиноваться деспоту!.. Я попробую кое-что сделать, только вижу, что действовать придется медленно и осторожно. Тут напором и возмущением ничего не достигнешь...
— Вы уверены, — грустно заметил Питер Мариц, — что нам не скоро отсюда выбраться?
Октав рассмеялся и потрепал юношу по плечу.
— Вооружись, друг мой, терпением: мы останемся здесь надолго, если только нас не скормят льву, как хотели это сделать с тобой. Но я пока и не рвусь отсюда: задача у меня трудная, но заслуживает того, чтобы над ней поработать. А ты утешься тем, что будешь мне оказывать помощь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Для меня все равны, белые и черные, — возразил Октав. — Если я вмешиваюсь в твои распоряжения, то делаю это как друг черных. Я готов помочь тебе борьбе с белыми англичанами, чем только смогу, но я не стану восхвалять твои ошибки.
Лицо Сетевайо смягчилось. Он подумал и сказал:
— Вот об англичанах я охотно буду с тобой советоваться, а в наши дела не вмешивайся: ты в них ничего не понимаешь.
С этими словами он отошел от француза и отдал распоряжение располагаться на ночлег. Питер Мариц с Октавом улеглись рядом, положив седла под головы и привязав лошадей к дереву. Зулусы, обнаженные, заснули на земле вокруг костров. Вдруг среди ночи лагерь всполошился, раздалось рычание льва, человеческий крик, бряцанье оружия... Поднялась суматоха. Оказалось, к одному потухшему костру подобрался лев и унес воина...
Сетевайо в ярости приказал отряду, допустившему оплошность, в наказание поймать льва живым. И тотчас воины побросали оружие, которое становилось ввиду приказания вождя лишней обузой, и, захватив пучки веревок, кинулись искать льва. Октав видел, что новое его вмешательство ни к чему хорошему не приведет, и отправился вместе с молодым буром посмотреть на эту дикую охоту безоружных людей против могучего хищника.
Надлежало прежде всего разыскать зверя. Двести зулусов потянулись по его следу при свете занимающейся зари. Но на широкой равнине, куда они вышли, след терялся среди других звериных следов. Тогда они решили обыскать все небольшие рощицы, которыми была усеяна равнина, полагая, что зверь укрылся со своей добычей в одной из них. Они переходили от рощицы к рощице, оцепляя каждую кольцом.
Шесть рощиц обыскали зулусы, и все тщетно. Наконец они окружили небольшую заросль высоких мимоз с разбросанными между ними глыбами красноватых скал. Живое кольцо начало стягиваться, и вдруг из середины его раздалось грозное рычанье, на которое тотчас отозвался вопль охотников. Питер Мариц и Октав приготовили ружья как раз в тот момент, когда на вершине одной из скал показалась страшная голова зверя. Он пришел в совершенное исступление при виде наступавших на него ошалелых зулусов... И вот зверь присел и прыгнул. Тотчас в сторону отлетел черный воин с разодранной грудью, но сотни стальных рук уже вцепились в хищника... Еще несколько изувеченных, истерзанных людей посыпалось во все стороны. Белые хотели стрелять, но стрелять было невозможно, потому что между скалами катился и прыгал чудовищный живой ком, облепленный черными телами... И, прежде чем белые могли опомниться, лев лежал на земле, опутанный веревками, и рычал в бессильной ярости. Шестеро убитых и более десятка раненых людей раскидано было вокруг. Из логовища зверя были вынесены остатки похищенного львом воина, и отряд двинулся со своими трофеями и жертвами в обратный путь.
Увидя пленного зверя, Сетевайо приказал ослабить веревки и поставить льва перед собой. Подойдя ближе, вождь долго на него глядел злыми глазами, затем, взмахнув палицей из слоновой кости, ударил льва по голове и приказал тут же его прикончить. В то же мгновение казнь провинившегося льва была приведена в исполнение: десятки острых ассагаев вонзились ему в грудь, в бока, в шею, и огромный зверь повалился мертвый у ног Сетевайо.
Октав наблюдал всю эту картину пасмурный и печальный.
— Вот, — обратился он к Питеру Марицу, — подтверждение тому, о чем я вчера тебе говорил. Истребление черного племени, приказание безоружным идти на льва... Он не щадит людей, и они не пощадят его при случае. Всё держится на страхе. А какое великолепное мужество, какая отвага! Как можно было бы ее использовать, открыв глаза этим людям на их настоящих врагов, обращаясь к их воле и стремлению к независимости, а не к привычке рабски повиноваться деспоту!.. Я попробую кое-что сделать, только вижу, что действовать придется медленно и осторожно. Тут напором и возмущением ничего не достигнешь...
— Вы уверены, — грустно заметил Питер Мариц, — что нам не скоро отсюда выбраться?
Октав рассмеялся и потрепал юношу по плечу.
— Вооружись, друг мой, терпением: мы останемся здесь надолго, если только нас не скормят льву, как хотели это сделать с тобой. Но я пока и не рвусь отсюда: задача у меня трудная, но заслуживает того, чтобы над ней поработать. А ты утешься тем, что будешь мне оказывать помощь.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Охота на слонов
В полдень гонцы Сетевайо принесли с севера известие, что на реке Черная Умфолози обнаружено стадо слонов. Тотчас же вождь в сопровождении свиты, отряда Синих Щитов и обоих белых двинулся на север. Вследствие массового истребления слонов в Африке охота эта довольна редка, и Питеру Марицу, как и Октаву, раньше никогда не приходилось видеть ее, так что оба были рады представившемуся теперь случаю.
Отряд шел весь день. Местность с каждым шагом становилась всё более дикой, дорога — всё труднее и труднее. То и дело перед глазами путников открывались отвесные скалы, крутые стремнины, мрачные, узкие ущелья... Уже при свете луны отряд вышел к реке Умфолози, вступил в лесную чащу, в которой разведчиками было выслежено стадо, и в полном безмолвии потянулся вдоль берега. Около полуночи в авангарде колонны раздался осторожный условный сигнал, и вся колонна замерла на месте. Сетевайо поманил к себе белых и молча указал впереди на берег реки, залитый лунным светом: там, на расстоянии тысячи шагов, шевелились у воды исполинские тела слонов. К этому месту вела через чащу боковая долина, по которой слоны проложили себе дорогу к водопою, и Сетевайо, отделив часть своего отряда, приказал ей совершить боковое движение, чтобы занять эту долину и таким образом запереть слонам выход, если во время охоты они попытаются искать спасения в этом направлении. С оставшейся главной частью отряда Сетевайо двинулся дальше, но очень медленно, чтобы дать время отделившимся от него выполнить план и запереть устье боковой долины.
Подойдя к стаду на такое расстояние, что при лунном свете уже явственно вырисовывались характерные очертания слонов с их хоботами и клыками, Сетевайо со своей свитой, не принимавшей личного участия в охоте, взошел на высокую прибрежную скалу, откуда вся местность была видна, как на ладони, а охотники, к которым присоединились и Питер Мариц с Октавом, оставив своих лошадей на попечение одного из зулусов в свите вождя, начали подкрадываться к слонам.
Спустя полчаса, показавшиеся Питеру Марицу бесконечностью, охотники оказались совсем уже близко к животным. Притаившись за кустом, Питер жадно вглядывался в невиданное зрелище. Всего тут было десять больших слонов и три слоненка. Они неторопливо переступали в воде своими колоннообразными ногами, набирали хоботами воду и затем поливали себя, помахивая от наслаждения своими короткими хвостами. Иные валялись в речном иле. Гигантский слон, по-видимому, вожак стада, стоял по колена в воде, по временам подымая голову с громадными сверкающими, словно серебро, клыками и осторожно прислушиваясь, не грозит ли откуда опасность.
Притаившись в двухстах шагах от слонов, Питер Мариц и Октав на всякий случай приготовили ружья, хотя и не намеревались стрелять: они не знали ни плана, ни приемов охоты и, кроме того, боялись выстрелами вспугнуть животных. Вдобавок они сомневались, чтобы пули их могли пробить толстую кожу слона, попасть же в единственное уязвимое место — в глаз — нечего было рассчитывать при лунном свете.
Вдруг вожак фыркнул, и сразу воцарилась тишина: слоны все разом перестали шлепаться и плескаться в воде и замерли, как каменные глыбы. Вожак вышел из воды, оттопырил гигантские уши, ловя малейший шорох, подняв хобот, потянул в себя воздух и затем издал трубный звук, предупреждающий об опасности. Он двинулся, за ним всё стадо. И в то же мгновение сорок охотников во главе со старшим выскочили из кустов и кинулись на исполинских животных.
Человек двадцать набросились на вожака, как толпа лилипутов на великана. Двое охотников преградили ему дорогу, а затем притворились, что бегут от него, желая вовлечь его в преследование по дороге, где с копьями в руках стояли остальные охотники. Но вожак не поддался на хитрость. Он снова затрубил громче прежнего, скликая к себе стадо, и, когда все животные оказались в сборе и три слоненка в самой середине, вожак кинулся прямо в боковую долину, увлекая за собою остальных. Стадо неслось с такой быстротой и мощью, что в лесу гул стоял от треска падающих деревьев. Охотники не преследовали вожака. Выстроившись в две шеренги, они стали с копьями наготове.
Стоны и боевые клики, донесшиеся из глубины боковой долины, возвестили, что слоны наткнулись на заградительный отряд зулусов. То и дело раздавался вдали трубный звук слонов вперемежку с боевой песней охотников и воплями раненых: слоны дорого продавали свою жизнь. И вот — снова треск сокрушаемых деревьев, и из чащи показался вожак со стадом, отступавшим обратно к реке.
Питера Марица поразило, что вожак и другие взрослые слоны стремились не столько убежать, сколько защитить детенышей: все время они заботливо их окружали, не подпуская к ним охотников... План вожака состоял, по-видимому, в том, чтобы пробиться обратно к реке и затем уйти вдоль берега. Внезапно на дороге перед вожаком выросла могучая фигура предводителя охотников. Он понесся впереди слонов сумасшедшими скачками, а остальные охотники, не отставая, преследовали их с боков, забегали сзади вожака, стараясь перерезать копьями сухожилия его задних ног, чтобы он не мог двигаться. Но тут вожак рассвирепел и, несмотря на поразительную ловкость и увертливость предводителя охотничьей команды, схватил его хоботом за длинные волосы, поднял, раскачал и, швырнув на землю, растоптал в кровавую лепешку. Почувствовав в то же время прикосновение острой стали к задним ногам, вожак обернулся и страшным ударом клыка пробил грудь нападавшего охотника. Однако другие охотники успели в эту минуту подскочить к вожаку сзади и лезвием копий перерезать ему сухожилия. Исполин со стоном грузно осел, заливая землю кровью. Остальные слоны, невзирая на нападение охотников, обступили вожака, пытаясь поднять его своими хоботами, издавая при этом горестные стоны, а раненый вожак обхватил своим гигантским хоботом самого меньшего слоненка, как бы укрывая его от ударов охотников, с торжествующим воем обступивших сбившееся стадо.
Вскоре, однако, стадо рассеялось: из долины примчались все остальные охотники. Нападая на животных, они разделили их и порознь облепили каждого слона, точно рои мух. Сотни ассагаев и копий поражали гигантов, то и дело валились со стоном охотники, но исход был уже ясен... Одному громадному слону, с торчащими в боках и на спине ассагаями, удалось все-таки прорвать кольцо охотников, и он кинулся от них прочь — прямо на куст, за которым засели Питер Мариц с Октавом. Еще минута — и они были бы растоптаны. Но в то самое время, как столбообразные ноги бегущего слона готовы были опуститься на голову молодого бура, он выстрелил в массивную тушу. Ошеломленный никогда не слыханным звуком, слон остановился, затрубил и бросился в сторону. Но тут подоспели охотники и прикончили великана.
Медленно исходя кровью, умирали гиганты, протягивая хоботы к своим убитым детенышам.
Никто в отряде уже не ложился спать до самого рассвета, а утром у слонов вырезали клыки, и, нагрузив ими носильщиков, Сетевайо двинулся берегом реки на юго-восток. К полудню достигли слияния рек Черной и Белой Умфолози, где отряд соединился с новой большой армией, которой командовал брат вождя, Дабуламанци.
— В Улунди, — обратился с гордостью Сетевайо к белым, — вы видели только часть войск. Вот новая моя армия. Мои воины неисчислимы.
Вооружение армии Дабуламанци приближалось уже к европейскому: кроме обычных щитов и ассагаев, в руках у воинов были и ружья, а войдя в крааль, белые были поражены, увидя среди туземных круглых хижин большое здание, построенное по европейскому образцу, с возвышавшеюся над ним дымовой трубой. Оказалось, что это пороховой и патронный завод, которым управлял какой-то белый человек неизвестной национальности, удалившийся по знаку Сетевайо, как только Октав с Питером Марицем к нему приблизились.
И здесь, в этом лагере, носившем название Майнце-Канце, что означает "Пусть-ка враг сунется", устроены были маневры, прошедшие, однако, не так гладко, как в Улунди: пока упражнения происходили с холодным оружием, воины двигались, как машины, как огромный стройный механизм. Но с применением огнестрельного оружия вышла заминка: для зулусов это было непривычное дело.
Завершились маневры стрельбой в цель. Воины выстроились в двухстах шагах от мишени, изображавшей бура. Стреляли они довольно метко, каждым выстрелом пробивали то голову, то грудь мишени. Сетевайо с самодовольством поглядывал на белых, как бы приглашая их выразить восхищение искусством стрелков, но он заметил, что молодой бур, глядя на происходящее, сжимает свое ружье в руках и весьма далек от восхищения. Сетевайо почувствовал свою гордость задетой.
— Что, белый юноша, тебе охота поспорить с моими воинами в верности глаза и твердости руки? — обратился он к нему с усмешкой. — Что же, попробуй.
Питер Мариц весь вспыхнул от этого вызова, глаза его загорелись решимостью. Он отвесил поклон вождю, выступил вперед и, поравнявшись с шеренгой стрелков, заявил:
— Я буду целиться в правый глаз мишени.
С этими словами он приложился, мысленно произнося: "Не выдай меня, отцовское ружье!" Раздался выстрел. Правый глаз мишени был пробит.
— Молодец! — с плохо скрываемым раздражением похвалил Сетевайо. — Пусть-ка теперь проделают это же самое мои воины.
Отделили десять лучших стрелков и поставили перед мишенью. Все с напряжением следили за происходившим состязанием. Из десяти выстрелов девять попало в голову и в шляпу мишени, но десятый, последний, угодил в глаз. Сетевайо похвалил стрелка. Все считали, что состязание закончилось, как вдруг Питер Мариц сказал:
— Неловко мне, буру, стрелять в мишень, изображающую бура. К тому же цель чересчур крупна, да и поставлена близко. Не пожелает ли вождь отодвинуть цель и заменить эту фигуру журавлиным пером, воткнутым на острие копья?
Сетевайо тотчас согласился. Черное журавлиное перо прикрепили к острию копья, а самое копье водрузили в трехстах шагах от стрелков. Октав не мог даже разглядеть пера на таком расстоянии.
Первыми стреляли зулусы. Все они промахнулись, кроме воина, попавшего перед тем в глаз мишени; пера он не задел, но пуля его расщепила древко копья как раз под острием. Сетевайо остался очень доволен и наградил стрелка золотым браслетом.
Очередь была за молодым буром. Поставили новое копье с пером на острие. Питер Мариц выступил, медленно взвел ружье и прицелился. Он сделался неподвижен, точно окаменел. Грянул выстрел. Копье осталось на месте, но перо на нем исчезло!
Сетевайо сверкнул глазами, но, преодолев себя, снял с пальца перстень с рубином и молча протянул его буру. Состязание больше не возобновлялось, и все принялись за трапезу. После трапезы последовал отдых, а утром следующего дня Сетевайо объявил маневры оконченными и двинулся со своим отрядом, свитой и гостями обратно в Улунди.
Сидя на лошадях, Октав и Питер Мариц делились впечатлениями от всего виденного и пережитого ими за последние дни. Октав был задумчив. Он подметил раздражение вождя после победы юноши в состязании на стрельбу в цель, а также то внимание, какое Сетевайо уделил этому событию.
— Знаешь ли, паренек, я боюсь, что ты был чересчур меток. Ты вошел в азарт, тебя привела в негодование их мишень, но всё это безделица... Пожалуй, было бы умнее сдержаться. Да что поделаешь, молодость...
— Что вас, собственно, тревожит, господин Октав? — спросил несмело юноша. — Пусть они знают, как стреляют буры!
— Ты еще молод... "Пусть знают!" А что, если Сетевайо сделает отсюда такой вывод: "Эти буры — дьявольские стрелки, тягаться с ними моим зулусам будет не под силу... Если я соединюсь с ними и сообща мы прогоним англичан из Африки, то не наступит ли вслед за англичанами и наша очередь испытать на себе меткость бурских пуль? А если так, то не соединиться ли мне с англичанами и с их помощью расколотить этих мужиков, которые так метко стреляют?" Понял ты, что меня беспокоит?
— Понял, — ответил Питер Мариц смущенно.
Но вслед за этим он вскинул голову и с блеском задора в глазах заметил, улыбаясь:
— Господин Октав, а не может разве Сетевайо подумать как раз наоборот?
— Как это "подумать наоборот"? Что ты этим хочешь сказать?
— Не подумает ли он так: "Я соединюсь с англичанами, побью буров, а после этого англичане возьмут и нас побьют"? Вот что хотел я сказать.
Октав весело засмеялся.
— А ты, право, неглупый парень. Конечно, он и так может подумать. И вся задача в том, чтобы натолкнуть его на эти мысли...
— А если бы, — прервал его в азарте юноша, ободренный похвалой, — я промазал и осрамился, то что же в том хорошего? Он бы подумал: "Какая цена таким союзникам, которые и стрелять не умеют!" Право же, нечего жалеть, что я сшиб перо.
Француз улыбнулся его горячности, но с сомнением покачал головой.
— Конечно, большого значения вся эта история не может иметь, — промолвил он. — Зулусы по печальному опыту знают, что вы прекрасные стрелки, и твоя меткость только лишний раз подтвердила, но, пожалуй, именно лишний. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что из двух союзников Сетевайо предпочтет все-таки англичан.
И Октав снова погрузился в размышления.
Отряд шел весь день. Местность с каждым шагом становилась всё более дикой, дорога — всё труднее и труднее. То и дело перед глазами путников открывались отвесные скалы, крутые стремнины, мрачные, узкие ущелья... Уже при свете луны отряд вышел к реке Умфолози, вступил в лесную чащу, в которой разведчиками было выслежено стадо, и в полном безмолвии потянулся вдоль берега. Около полуночи в авангарде колонны раздался осторожный условный сигнал, и вся колонна замерла на месте. Сетевайо поманил к себе белых и молча указал впереди на берег реки, залитый лунным светом: там, на расстоянии тысячи шагов, шевелились у воды исполинские тела слонов. К этому месту вела через чащу боковая долина, по которой слоны проложили себе дорогу к водопою, и Сетевайо, отделив часть своего отряда, приказал ей совершить боковое движение, чтобы занять эту долину и таким образом запереть слонам выход, если во время охоты они попытаются искать спасения в этом направлении. С оставшейся главной частью отряда Сетевайо двинулся дальше, но очень медленно, чтобы дать время отделившимся от него выполнить план и запереть устье боковой долины.
Подойдя к стаду на такое расстояние, что при лунном свете уже явственно вырисовывались характерные очертания слонов с их хоботами и клыками, Сетевайо со своей свитой, не принимавшей личного участия в охоте, взошел на высокую прибрежную скалу, откуда вся местность была видна, как на ладони, а охотники, к которым присоединились и Питер Мариц с Октавом, оставив своих лошадей на попечение одного из зулусов в свите вождя, начали подкрадываться к слонам.
Спустя полчаса, показавшиеся Питеру Марицу бесконечностью, охотники оказались совсем уже близко к животным. Притаившись за кустом, Питер жадно вглядывался в невиданное зрелище. Всего тут было десять больших слонов и три слоненка. Они неторопливо переступали в воде своими колоннообразными ногами, набирали хоботами воду и затем поливали себя, помахивая от наслаждения своими короткими хвостами. Иные валялись в речном иле. Гигантский слон, по-видимому, вожак стада, стоял по колена в воде, по временам подымая голову с громадными сверкающими, словно серебро, клыками и осторожно прислушиваясь, не грозит ли откуда опасность.
Притаившись в двухстах шагах от слонов, Питер Мариц и Октав на всякий случай приготовили ружья, хотя и не намеревались стрелять: они не знали ни плана, ни приемов охоты и, кроме того, боялись выстрелами вспугнуть животных. Вдобавок они сомневались, чтобы пули их могли пробить толстую кожу слона, попасть же в единственное уязвимое место — в глаз — нечего было рассчитывать при лунном свете.
Вдруг вожак фыркнул, и сразу воцарилась тишина: слоны все разом перестали шлепаться и плескаться в воде и замерли, как каменные глыбы. Вожак вышел из воды, оттопырил гигантские уши, ловя малейший шорох, подняв хобот, потянул в себя воздух и затем издал трубный звук, предупреждающий об опасности. Он двинулся, за ним всё стадо. И в то же мгновение сорок охотников во главе со старшим выскочили из кустов и кинулись на исполинских животных.
Человек двадцать набросились на вожака, как толпа лилипутов на великана. Двое охотников преградили ему дорогу, а затем притворились, что бегут от него, желая вовлечь его в преследование по дороге, где с копьями в руках стояли остальные охотники. Но вожак не поддался на хитрость. Он снова затрубил громче прежнего, скликая к себе стадо, и, когда все животные оказались в сборе и три слоненка в самой середине, вожак кинулся прямо в боковую долину, увлекая за собою остальных. Стадо неслось с такой быстротой и мощью, что в лесу гул стоял от треска падающих деревьев. Охотники не преследовали вожака. Выстроившись в две шеренги, они стали с копьями наготове.
Стоны и боевые клики, донесшиеся из глубины боковой долины, возвестили, что слоны наткнулись на заградительный отряд зулусов. То и дело раздавался вдали трубный звук слонов вперемежку с боевой песней охотников и воплями раненых: слоны дорого продавали свою жизнь. И вот — снова треск сокрушаемых деревьев, и из чащи показался вожак со стадом, отступавшим обратно к реке.
Питера Марица поразило, что вожак и другие взрослые слоны стремились не столько убежать, сколько защитить детенышей: все время они заботливо их окружали, не подпуская к ним охотников... План вожака состоял, по-видимому, в том, чтобы пробиться обратно к реке и затем уйти вдоль берега. Внезапно на дороге перед вожаком выросла могучая фигура предводителя охотников. Он понесся впереди слонов сумасшедшими скачками, а остальные охотники, не отставая, преследовали их с боков, забегали сзади вожака, стараясь перерезать копьями сухожилия его задних ног, чтобы он не мог двигаться. Но тут вожак рассвирепел и, несмотря на поразительную ловкость и увертливость предводителя охотничьей команды, схватил его хоботом за длинные волосы, поднял, раскачал и, швырнув на землю, растоптал в кровавую лепешку. Почувствовав в то же время прикосновение острой стали к задним ногам, вожак обернулся и страшным ударом клыка пробил грудь нападавшего охотника. Однако другие охотники успели в эту минуту подскочить к вожаку сзади и лезвием копий перерезать ему сухожилия. Исполин со стоном грузно осел, заливая землю кровью. Остальные слоны, невзирая на нападение охотников, обступили вожака, пытаясь поднять его своими хоботами, издавая при этом горестные стоны, а раненый вожак обхватил своим гигантским хоботом самого меньшего слоненка, как бы укрывая его от ударов охотников, с торжествующим воем обступивших сбившееся стадо.
Вскоре, однако, стадо рассеялось: из долины примчались все остальные охотники. Нападая на животных, они разделили их и порознь облепили каждого слона, точно рои мух. Сотни ассагаев и копий поражали гигантов, то и дело валились со стоном охотники, но исход был уже ясен... Одному громадному слону, с торчащими в боках и на спине ассагаями, удалось все-таки прорвать кольцо охотников, и он кинулся от них прочь — прямо на куст, за которым засели Питер Мариц с Октавом. Еще минута — и они были бы растоптаны. Но в то самое время, как столбообразные ноги бегущего слона готовы были опуститься на голову молодого бура, он выстрелил в массивную тушу. Ошеломленный никогда не слыханным звуком, слон остановился, затрубил и бросился в сторону. Но тут подоспели охотники и прикончили великана.
Медленно исходя кровью, умирали гиганты, протягивая хоботы к своим убитым детенышам.
Никто в отряде уже не ложился спать до самого рассвета, а утром у слонов вырезали клыки, и, нагрузив ими носильщиков, Сетевайо двинулся берегом реки на юго-восток. К полудню достигли слияния рек Черной и Белой Умфолози, где отряд соединился с новой большой армией, которой командовал брат вождя, Дабуламанци.
— В Улунди, — обратился с гордостью Сетевайо к белым, — вы видели только часть войск. Вот новая моя армия. Мои воины неисчислимы.
Вооружение армии Дабуламанци приближалось уже к европейскому: кроме обычных щитов и ассагаев, в руках у воинов были и ружья, а войдя в крааль, белые были поражены, увидя среди туземных круглых хижин большое здание, построенное по европейскому образцу, с возвышавшеюся над ним дымовой трубой. Оказалось, что это пороховой и патронный завод, которым управлял какой-то белый человек неизвестной национальности, удалившийся по знаку Сетевайо, как только Октав с Питером Марицем к нему приблизились.
И здесь, в этом лагере, носившем название Майнце-Канце, что означает "Пусть-ка враг сунется", устроены были маневры, прошедшие, однако, не так гладко, как в Улунди: пока упражнения происходили с холодным оружием, воины двигались, как машины, как огромный стройный механизм. Но с применением огнестрельного оружия вышла заминка: для зулусов это было непривычное дело.
Завершились маневры стрельбой в цель. Воины выстроились в двухстах шагах от мишени, изображавшей бура. Стреляли они довольно метко, каждым выстрелом пробивали то голову, то грудь мишени. Сетевайо с самодовольством поглядывал на белых, как бы приглашая их выразить восхищение искусством стрелков, но он заметил, что молодой бур, глядя на происходящее, сжимает свое ружье в руках и весьма далек от восхищения. Сетевайо почувствовал свою гордость задетой.
— Что, белый юноша, тебе охота поспорить с моими воинами в верности глаза и твердости руки? — обратился он к нему с усмешкой. — Что же, попробуй.
Питер Мариц весь вспыхнул от этого вызова, глаза его загорелись решимостью. Он отвесил поклон вождю, выступил вперед и, поравнявшись с шеренгой стрелков, заявил:
— Я буду целиться в правый глаз мишени.
С этими словами он приложился, мысленно произнося: "Не выдай меня, отцовское ружье!" Раздался выстрел. Правый глаз мишени был пробит.
— Молодец! — с плохо скрываемым раздражением похвалил Сетевайо. — Пусть-ка теперь проделают это же самое мои воины.
Отделили десять лучших стрелков и поставили перед мишенью. Все с напряжением следили за происходившим состязанием. Из десяти выстрелов девять попало в голову и в шляпу мишени, но десятый, последний, угодил в глаз. Сетевайо похвалил стрелка. Все считали, что состязание закончилось, как вдруг Питер Мариц сказал:
— Неловко мне, буру, стрелять в мишень, изображающую бура. К тому же цель чересчур крупна, да и поставлена близко. Не пожелает ли вождь отодвинуть цель и заменить эту фигуру журавлиным пером, воткнутым на острие копья?
Сетевайо тотчас согласился. Черное журавлиное перо прикрепили к острию копья, а самое копье водрузили в трехстах шагах от стрелков. Октав не мог даже разглядеть пера на таком расстоянии.
Первыми стреляли зулусы. Все они промахнулись, кроме воина, попавшего перед тем в глаз мишени; пера он не задел, но пуля его расщепила древко копья как раз под острием. Сетевайо остался очень доволен и наградил стрелка золотым браслетом.
Очередь была за молодым буром. Поставили новое копье с пером на острие. Питер Мариц выступил, медленно взвел ружье и прицелился. Он сделался неподвижен, точно окаменел. Грянул выстрел. Копье осталось на месте, но перо на нем исчезло!
Сетевайо сверкнул глазами, но, преодолев себя, снял с пальца перстень с рубином и молча протянул его буру. Состязание больше не возобновлялось, и все принялись за трапезу. После трапезы последовал отдых, а утром следующего дня Сетевайо объявил маневры оконченными и двинулся со своим отрядом, свитой и гостями обратно в Улунди.
Сидя на лошадях, Октав и Питер Мариц делились впечатлениями от всего виденного и пережитого ими за последние дни. Октав был задумчив. Он подметил раздражение вождя после победы юноши в состязании на стрельбу в цель, а также то внимание, какое Сетевайо уделил этому событию.
— Знаешь ли, паренек, я боюсь, что ты был чересчур меток. Ты вошел в азарт, тебя привела в негодование их мишень, но всё это безделица... Пожалуй, было бы умнее сдержаться. Да что поделаешь, молодость...
— Что вас, собственно, тревожит, господин Октав? — спросил несмело юноша. — Пусть они знают, как стреляют буры!
— Ты еще молод... "Пусть знают!" А что, если Сетевайо сделает отсюда такой вывод: "Эти буры — дьявольские стрелки, тягаться с ними моим зулусам будет не под силу... Если я соединюсь с ними и сообща мы прогоним англичан из Африки, то не наступит ли вслед за англичанами и наша очередь испытать на себе меткость бурских пуль? А если так, то не соединиться ли мне с англичанами и с их помощью расколотить этих мужиков, которые так метко стреляют?" Понял ты, что меня беспокоит?
— Понял, — ответил Питер Мариц смущенно.
Но вслед за этим он вскинул голову и с блеском задора в глазах заметил, улыбаясь:
— Господин Октав, а не может разве Сетевайо подумать как раз наоборот?
— Как это "подумать наоборот"? Что ты этим хочешь сказать?
— Не подумает ли он так: "Я соединюсь с англичанами, побью буров, а после этого англичане возьмут и нас побьют"? Вот что хотел я сказать.
Октав весело засмеялся.
— А ты, право, неглупый парень. Конечно, он и так может подумать. И вся задача в том, чтобы натолкнуть его на эти мысли...
— А если бы, — прервал его в азарте юноша, ободренный похвалой, — я промазал и осрамился, то что же в том хорошего? Он бы подумал: "Какая цена таким союзникам, которые и стрелять не умеют!" Право же, нечего жалеть, что я сшиб перо.
Француз улыбнулся его горячности, но с сомнением покачал головой.
— Конечно, большого значения вся эта история не может иметь, — промолвил он. — Зулусы по печальному опыту знают, что вы прекрасные стрелки, и твоя меткость только лишний раз подтвердила, но, пожалуй, именно лишний. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что из двух союзников Сетевайо предпочтет все-таки англичан.
И Октав снова погрузился в размышления.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Заклинатель
День за днем тянулось пребывание Октава и Питера Марица в стране зулусов. Они жили на положении гостей Сетевайо, но в действительности были его пленниками. Вождь оказывал им внимание и покровительство, особенно французу, щедро удовлетворял их потребности, не вмешивался в их личную жизнь. Но в то же время они чувствовали и замечали, что все время, днем и ночью, находятся под неусыпным наблюдением приставленных от Сетевайо людей, исполнительность которых, в свою очередь, контролировалась. Стоило им выехать за черту Улунди, как откуда-то, точно из-под земли, вырастали фигуры черных с ассагаями в руках. Под тем или иным предлогом зулусы присоединялись к ним, начинали наивные и в то же время хитрые расспросы о цели путешествия белых, о направлении. Вначале это их раздражало, но потом они поняли неизбежность слежки и привыкли.
Октав и Питер Мариц старались не терять времени по-пустому. Француз много писал, изучал язык зулусов и других черных племен, часто виделся с Сетевайо и подолгу с ним беседовал, причем вождь старательно отводил разговоры от внутренних дел и столь же старательно направлял их в сторону обсуждения своей внешней политики. Октав чувствовал, что в этом отношении вождь зулусов проникается всё большим доверием к нему, но в то же время ясно видел, что он только узнаёт его мнение, оценивает его, поступает же по-своему.
Кроме того, француз старался ближе сойтись с населением Улунди, но запуганность черных и подозрительность Сетевайо сильно затрудняли эти попытки. Всё же кое-что ему удалось сделать, главным образом благодаря своему большому опыту и обширным познаниям. Особенный вес у Сетевайо и населения получил Октав после того, как энергично принятыми мерами ему удалось прекратить массовый падеж скота в обширных стадах зулусов. К нему стали приводить и больных людей, требуя, чтобы он их вылечил. Вначале француз отказывался, уверяя, что не умеет лечить людей, но темные зулусы не хотели ему верить и обиженно говорили:
— Быка ты, белый, лечишь, а меня не хочешь. Разве я хуже быка? Полечи, пожалуйста, — я тебе золота принесу, мяса принесу.
В конце концов Октав увидел, что иногда он все-таки может чем-нибудь помочь, а так как вдобавок он знал, что в случае его отказа больной обратится к хитрым заклинателям, дурачившим этих невежественных людей, то он время от времени давал врачебные советы и людям. Эти случаи он к тому же стремился использовать и для просвещения туземцев, для борьбы с их суевериями. Он им объяснял, что помогает не заклинаниями, которые никому помочь не могут и являются грубым обманом, а простыми средствами, значение и действие которых он тут же разъяснял.
Несколько часов в день Октав проводил с Питером Марицем, горячо к нему привязавшимся. Он обучал его английскому языку, арифметике, беседовал по истории, развивая перед ним те мысли, которые впервые высказал ему во время путешествия с зулусами. Тогда юношу поразила возможность борьбы французов с французами; теперь Питер Мариц уже знал происхождение багровых следов на руках и ногах великана. Это были следы от тесных кандалов. Он дрался на баррикадах, воздвигнутых в 1871 году Парижской Коммуной; после яростного сопротивления его отряд был разбит, его, раненного, схватили, заковали, судили и сослали в Новую Каледонию на каторгу. Оттуда он спустя три года бежал на юг Африки, воспользовавшись содействием матроса с голландского корабля, доставившего товары на каторжный остров... Перед молодым буром проходили картины восставшего великого города, ожесточенной борьбы, мстительной жестокости победителей, страданий побежденных, и сердце его наполнялось любовью и уважением к человеку, с которым его столкнула судьба.
По временам юноша впадал в тоску по семье, по своей общине, по родным местам, его мучила мысль, что мать считает его уже погибшим. Но он твердо верил, что в конце концов ему удастся вырваться из плена.
Порой же у него все-таки являлось сильное желание предпринять побег. Скакун был теперь при нем, старое отцовское ружье — также при нем. И как ни было это рискованно, он, вероятно, решился бы на побег. Но теперь ко всем прежним препятствиям присоединялось новое, непреодолимое. Октав считал, что ему необходимо как можно дольше оставаться при Сетевайо, чтобы влиять на вождя в нужном направлении, а побег Питера Марица без Октава был бы предательством по отношению к французу.
К концу года пребывания белых у Сетевайо страну зулусов постигло несчастье: страшная засуха поразила пастбища и поля. Скот бродил по выжженным степям, не находя корма, ручьи и источники иссякли, реки мелели. Население было в отчаянии. Многие приходили к Октаву, умоляя его вызвать заклинанием дождь, а когда он объяснял им бессмысленность их просьб, они с грустью уходили от него и обращались к своим черным заклинателям. Последние, чтобы не нанести ущерба своему званию, объявили, будто гнев неба так велик, что одними своими заклинаниями они не в силах исторгнуть влагу. Им требуется помощь со стороны знаменитого заклинателя, живущего в области свази. Хитрые обманщики таким образом оттягивали время в надежде, что дожди в конце концов должны начаться.
Обычно не слишком внимательный к голосу народа, Сетевайо на этот раз охотно согласился отправить гонцов за знаменитым заклинателем. Последнему были при этом обещаны весьма щедрые награды.
И вот в один прекрасный день по Улунди пронеслась весть, что заклинатель приближается к селению. Октав и Питер Мариц, дремавшие в полуденный зной в своей хижине, услышали громкий шум и ликование жителей и выскочили наружу. Они увидели, что густые толпы людей устремились к реке. Расспрашивая бегущих, они узнали, в чем дело: заклинатель потребовал, чтобы все жители столицы совершили омовение ног, прежде чем он вступит в Улунди.
— Важно мошенник начинает, — заметил с усмешкой француз, направляясь со своим другом навстречу заклинателю. — И смотри, как везет негодяю! — добавил он, указывая на небо.
В течение нескольких недель на нем не появлялось ни облачка: это был какой-то гигантский бледно-голубой очаг, непрерывно дышавший огнем. Теперь оно заволакивалось тучами, на которые с жадной надеждой поглядывали повеселевшие жители. И как раз в ту минуту, как заклинатель, сойдя с холма, вступил на землю столицы зулусов, среди туч блеснула молния, заворчал гром, и редкие тяжелые капли шлепнулись на иссохшую землю...
Черными овладела бурная радость, началось всеобщее ликование, клики веселья огласили воздух, многие пустились в пляс, невообразимая суматоха пошла по столице... Среди поднявшейся сумятицы невозмутимо спокойно, в сознании своей власти и торжества, медленно шествовал прославленный чародей.
Это был человек крупного сложения, в плаще из звериных шкур, весь в блестящих украшениях из золота, жемчуга и слоновой кости, с необычайно пышной прической, украшенной цветными перьями. Он милостиво принимал подобострастные приветствия жителей и тут же указал, что им следует отныне охранять свой скот в долинах, потому что они будут затоплены ливнями, которые он вскоре вызовет своими заклинаниями.
— Посмотрите на вашу бедную страну, — говорил он, обводя вокруг рукой. — Она суха, как огонь в очаге. Но пройдет день-другой — и вы не узнаете ее: люди не будут успевать убирать тучную жатву, скот будет утопать в сочной траве. Я всемогущ. Недавно бечуан постигло тяжкое горе: великий вождь хереро пошел на них войной. В страхе прислали за мной бечуаны, предлагая несметные сокровища, чтобы я спас их от гибели. Я внял их мольбе и отправился навстречу хереро. Приблизившись к их вождю, я бросил перед ним на землю свой жезл. И что же? Земля на этом месте расселась, из трещины забил поток и смыл до единого всех хереро вместе с их вождем...
Октав и Питер Мариц старались не терять времени по-пустому. Француз много писал, изучал язык зулусов и других черных племен, часто виделся с Сетевайо и подолгу с ним беседовал, причем вождь старательно отводил разговоры от внутренних дел и столь же старательно направлял их в сторону обсуждения своей внешней политики. Октав чувствовал, что в этом отношении вождь зулусов проникается всё большим доверием к нему, но в то же время ясно видел, что он только узнаёт его мнение, оценивает его, поступает же по-своему.
Кроме того, француз старался ближе сойтись с населением Улунди, но запуганность черных и подозрительность Сетевайо сильно затрудняли эти попытки. Всё же кое-что ему удалось сделать, главным образом благодаря своему большому опыту и обширным познаниям. Особенный вес у Сетевайо и населения получил Октав после того, как энергично принятыми мерами ему удалось прекратить массовый падеж скота в обширных стадах зулусов. К нему стали приводить и больных людей, требуя, чтобы он их вылечил. Вначале француз отказывался, уверяя, что не умеет лечить людей, но темные зулусы не хотели ему верить и обиженно говорили:
— Быка ты, белый, лечишь, а меня не хочешь. Разве я хуже быка? Полечи, пожалуйста, — я тебе золота принесу, мяса принесу.
В конце концов Октав увидел, что иногда он все-таки может чем-нибудь помочь, а так как вдобавок он знал, что в случае его отказа больной обратится к хитрым заклинателям, дурачившим этих невежественных людей, то он время от времени давал врачебные советы и людям. Эти случаи он к тому же стремился использовать и для просвещения туземцев, для борьбы с их суевериями. Он им объяснял, что помогает не заклинаниями, которые никому помочь не могут и являются грубым обманом, а простыми средствами, значение и действие которых он тут же разъяснял.
Несколько часов в день Октав проводил с Питером Марицем, горячо к нему привязавшимся. Он обучал его английскому языку, арифметике, беседовал по истории, развивая перед ним те мысли, которые впервые высказал ему во время путешествия с зулусами. Тогда юношу поразила возможность борьбы французов с французами; теперь Питер Мариц уже знал происхождение багровых следов на руках и ногах великана. Это были следы от тесных кандалов. Он дрался на баррикадах, воздвигнутых в 1871 году Парижской Коммуной; после яростного сопротивления его отряд был разбит, его, раненного, схватили, заковали, судили и сослали в Новую Каледонию на каторгу. Оттуда он спустя три года бежал на юг Африки, воспользовавшись содействием матроса с голландского корабля, доставившего товары на каторжный остров... Перед молодым буром проходили картины восставшего великого города, ожесточенной борьбы, мстительной жестокости победителей, страданий побежденных, и сердце его наполнялось любовью и уважением к человеку, с которым его столкнула судьба.
По временам юноша впадал в тоску по семье, по своей общине, по родным местам, его мучила мысль, что мать считает его уже погибшим. Но он твердо верил, что в конце концов ему удастся вырваться из плена.
Порой же у него все-таки являлось сильное желание предпринять побег. Скакун был теперь при нем, старое отцовское ружье — также при нем. И как ни было это рискованно, он, вероятно, решился бы на побег. Но теперь ко всем прежним препятствиям присоединялось новое, непреодолимое. Октав считал, что ему необходимо как можно дольше оставаться при Сетевайо, чтобы влиять на вождя в нужном направлении, а побег Питера Марица без Октава был бы предательством по отношению к французу.
К концу года пребывания белых у Сетевайо страну зулусов постигло несчастье: страшная засуха поразила пастбища и поля. Скот бродил по выжженным степям, не находя корма, ручьи и источники иссякли, реки мелели. Население было в отчаянии. Многие приходили к Октаву, умоляя его вызвать заклинанием дождь, а когда он объяснял им бессмысленность их просьб, они с грустью уходили от него и обращались к своим черным заклинателям. Последние, чтобы не нанести ущерба своему званию, объявили, будто гнев неба так велик, что одними своими заклинаниями они не в силах исторгнуть влагу. Им требуется помощь со стороны знаменитого заклинателя, живущего в области свази. Хитрые обманщики таким образом оттягивали время в надежде, что дожди в конце концов должны начаться.
Обычно не слишком внимательный к голосу народа, Сетевайо на этот раз охотно согласился отправить гонцов за знаменитым заклинателем. Последнему были при этом обещаны весьма щедрые награды.
И вот в один прекрасный день по Улунди пронеслась весть, что заклинатель приближается к селению. Октав и Питер Мариц, дремавшие в полуденный зной в своей хижине, услышали громкий шум и ликование жителей и выскочили наружу. Они увидели, что густые толпы людей устремились к реке. Расспрашивая бегущих, они узнали, в чем дело: заклинатель потребовал, чтобы все жители столицы совершили омовение ног, прежде чем он вступит в Улунди.
— Важно мошенник начинает, — заметил с усмешкой француз, направляясь со своим другом навстречу заклинателю. — И смотри, как везет негодяю! — добавил он, указывая на небо.
В течение нескольких недель на нем не появлялось ни облачка: это был какой-то гигантский бледно-голубой очаг, непрерывно дышавший огнем. Теперь оно заволакивалось тучами, на которые с жадной надеждой поглядывали повеселевшие жители. И как раз в ту минуту, как заклинатель, сойдя с холма, вступил на землю столицы зулусов, среди туч блеснула молния, заворчал гром, и редкие тяжелые капли шлепнулись на иссохшую землю...
Черными овладела бурная радость, началось всеобщее ликование, клики веселья огласили воздух, многие пустились в пляс, невообразимая суматоха пошла по столице... Среди поднявшейся сумятицы невозмутимо спокойно, в сознании своей власти и торжества, медленно шествовал прославленный чародей.
Это был человек крупного сложения, в плаще из звериных шкур, весь в блестящих украшениях из золота, жемчуга и слоновой кости, с необычайно пышной прической, украшенной цветными перьями. Он милостиво принимал подобострастные приветствия жителей и тут же указал, что им следует отныне охранять свой скот в долинах, потому что они будут затоплены ливнями, которые он вскоре вызовет своими заклинаниями.
— Посмотрите на вашу бедную страну, — говорил он, обводя вокруг рукой. — Она суха, как огонь в очаге. Но пройдет день-другой — и вы не узнаете ее: люди не будут успевать убирать тучную жатву, скот будет утопать в сочной траве. Я всемогущ. Недавно бечуан постигло тяжкое горе: великий вождь хереро пошел на них войной. В страхе прислали за мной бечуаны, предлагая несметные сокровища, чтобы я спас их от гибели. Я внял их мольбе и отправился навстречу хереро. Приблизившись к их вождю, я бросил перед ним на землю свой жезл. И что же? Земля на этом месте расселась, из трещины забил поток и смыл до единого всех хереро вместе с их вождем...