Страница:
Теперь о великолепной интриге, которую сплела Екатерина и которую с блеском выиграла. Все началось вполне буднично. Екатерина хотела поехать в театр на русскую комедию. Там она собиралась встретиться с Понятовским. Встреча эта была крайне необходима. В театр по этикету ей полагалось ехать со своими фрейлинами. А Петр не любил русской комедии. Он предпочел в этот вечер провести с этими же фрейлинами дома. Одна из них, Елизавета Воронцова (сестра известной Дашковой), была его любовницей.
Екатерина подробно описывает этот вечер в своих «Записках». Супружеская сцена, «он был в ужасном гневе, кричал, как орел, говоря, что я нахожу удовольствие в том, чтобы нарочно бесить его…» Слово за слово, наконец, Петр запретил давать Екатерине карету. В дело как-то боком вмешался Александр Шувалов. Что-то он там блеял: мол, нельзя идти против воли великого князя, но Екатерина сказала ему, что напишет письмо императрице и расскажет об этом безобразии. В театр она все-таки попала (без фрейлины Воронцовой), а ночью исполнила свою угрозу – по-русски написала письмо императрице. В нем она описывала свою трудную жизнь, невозможность общения с собственными детьми, ужасные отношения с мужем, добавила, что так больше жить не может, и умоляла отпустить ее на родину: «… я проведу остаток дней у моих родных, молясь Богу за Вас, за великого князя, за детей и за всех тех, кто мне сделал добро или зло…» Письмо ее передал императрице Шувалов, и вскоре сообщил, что «императрица вызовет вас для разговора – ждите».
Императрица не торопилась с разговором, а между тем дала отставку верной дуэнье Екатерины – Владиславовой. Когда-то дуэнья была врагом, теперь стала другом. Это была «последняя капля». Екатерина дала волю слезам. То есть она плакала и плакала, ее утешали, но не могли утешить. Пришла утешать великую княгиню и ее камер-юнгфер – Шарогородская. Искренне печалясь за Екатерину, Шарогородская предложила помощь: «Мы все боимся, как бы вы не изнемогли от того состояния, в каком мы вас видим; позвольте мне пойти сегодня к моему дяде, духовнику императрицы и вашему; я с ним поговорю и обещаю вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что вы этим будете довольны». Камер-юнгфер выполнила свое обещание. Дядя, он же духовник, посоветовал Екатерине сказаться больной и просить, чтобы ее исповедовали.
Сказано – сделано. Екатерине не нужно было особо притворяться. От слез и горя она уже не держалась на ногах. Играла болезнь она великолепно, приближенные уже опасались за ее жизнь. Этой же ночью пришли доктора. Но Екатерина твердила, что не телу ее нужна помощь, а душе. Духовник, наконец, был позван, и она исповедовалась. Исповедь длилась полтора часа. Екатерина пишет о духовнике: «Я нашла его исполненным доброжелательства по отношению ко мне и менее глупым, чем о нем говорили». Он дал дельный совет – в разговоре с их величеством настаивайте на том, чтобы вас отослали за границу. Их императорское величество никогда этого не сделает. Потому что «…нечем будет оправдать эту отставку в глазах общества».
Духовник дождался пробуждения императрицы и попросил о скорейшем свидании с Екатериной, потому что «горе и страдание могут ее убить». Разговор с императрицей состоялся ночью (самое деловое время для Елизаветы) и прошел по заранее оговоренному сценарию. При разговоре присутствовал и Петр. Если читатель заинтересуется подробностями этой беседы, он найдет их в «Записках» Екатерины на страницах 450–455. Главное, разговор был трудным, но кончился к обоюдному согласию. Все подозрения с Екатерины были сняты. О том, что она уедет в Европу, дабы жить в бедности и неустанно молиться, вопрос уже не стоял.
О втором разговоре императрицы с Екатериной известно только, что он был вполне доброжелательным. О высылке Понятовского в Польшу было как-то забыто.
Несколько слов от автора: хороша исповедь, если ты просчитаешь заранее, в чем надобно каяться, а о чем умолчать, мало того – ты точно знаешь, что содержание исповеди будет подробно пересказано нужному человеку. Главное, что сама Екатерина не видит в этом ничего зазорного и откровенно пишет об этом в своих «Записках». Впрочем, в вопросах веры Екатерина обладала, выражаясь в духе Достоевского, «большой широкостью», то есть никогда не была строга. Видно, из такого материала и делаются великие правители.
Когда арестовали Бестужева, она на глазах своего камердинера Шкурина сожгла все свои записки, документы, даже счетоводные книги, «все, что имело вид бумаги». Шкурину она сказала: «Будут спрашивать мои счета, скажешь, что я все сожгла». В огонь пошли и письма, которые могли ее полностью скомпрометировать, – ее переписка с английским посланником Вильямсом.
Переписка эта попала в Россию из Англии, и в 1864 году Александр II передал ее в Государственный архив. Письма Вильямса подлинные, ответные письма Екатерины – в копиях. Кроме того, переписка выглядит словно она идет между двумя мужчинами. Это дает возможность некоторым исследователям сомневаться в материале – не подделка ли! Что об этом говорить? «Слово о полку Игореве» до сих пор предмет спора, а «Слово…» живет, его и в школах проходят.
Тема «спорных» писем, их стиль, настроение, круг интересов выдают в них Екатерину. Легко объяснить, почему ее письма остались в копиях. По просьбе великой княгини (о чем не раз упоминается в переписке) Вильямс возвращал Екатерине ее письма, но, как истый дипломат, не забывал снимать с них копии. Екатерина об этом не подозревала. В своих «Записках» она ни словом не обмолвилась об активной переписке с английским посланником. Свои подлинные письма она успела сжечь на глазах у камердинера Шкурина.
Писем много, а срок их написания небольшой, четыре месяца осени 1758 года. Понятовский был тогда в Польше, Екатерина была предоставлена себе самой и очень задумывалась о своей будущей судьбе. Вильямс был опытный дипломат, он умел разговорить собеседника, направить его мысли по нужному ему курсу. И сама того не ведая (а может, ведая), великая княгиня выбалтывала сведения о намерениях правительства в отношении других государств, сообщала о своих беседах с главнокомандующим Апраксиным, о том, как и о чем обмолвился Бестужев. Ничего особенно важного она знать не могла, но излишняя откровенность с дипломатом враждебного государства, безусловно, заслуживает порицания.
В ту осень императрица очень болела, и вопрос о ее смерти и смене правления висел в воздухе. С давних пор на Руси пересуды о здоровье царствующих особ и их семей караются очень жестоко. Хорошо, если ссылка в собственное имение, а не в монастырь или в Сибирь. В переписке с Вильямсом здоровье Елизаветы обсуждалось постоянно, причем часто Екатерина позволяла себе неуважительный тон по отношению к императрице. Чего стоит, например, такая фраза: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы поскорее!»
Кроме того, в письмах Екатерина подробно, детально, с пунктами намечает план своего поведения в случае смерти Елизаветы и смены власти. Если бы любое из этих писем попало в руки императрицы, Екатерина была бы не просто выслана из страны, но подвергнута серьезному наказанию. Понятно, что она очень рисковала, ведя свой разговор с Елизаветой. Но выиграла, приобретя опыт большой политической игры.
Страсти при дворе утихли, и свидания Понятовского и Екатерины возобновились. Чувствуя себя на вершине успеха, влюбленные были не просто смелы, но беспечны. Иначе с Понятовским не случилась бы «эта неправдоподобная история», стоившая ему огромных, почти смертельных переживаний. По легкомыслию сам он считал, что все кончилось хорошо. Однако эта истории сыграла существенную роль в его отъезде из Петербурга. О случае в Ораниенбауме (27 июня 1758 года) столько раз рассказывали в литературе! Перескажу ее и я.
Екатерина в Ораниенбауме лечилась водами (очень популярное в XVIII веке занятие), Понятовский жил в Петергофе. «В эту роковую ночь» он поехал к обожаемой в обычной извозчичьей карете со слугой на запятках. Неожиданно в саду ему повстречалась веселая компания во главе с великим князем и Воронцовой. «Кто это едет?» Слуга ответил как велено: «Портного к ее высочеству». Воронцова засмеялась в ответ – а не поздновато ли для портного? Ух, обошлось! Но на обратном пути Понятовского окружили солдаты и потащили к великому князю. Петр узнал Понятовского. Бедного графа потащили куда-то к морю, он уже приготовился к смерти, но его привели в какое-то помешение. Дальше пошел такой разговор: «Какие у вас отношения с моей женой?» Понятовский описывает эту сцену по-французски. В вопросе великого князя присутствует многоточие. Видимо, во французском языке просто не было слова, знакомого русскому уху, то есть вопрос был задан в очень грубой форме. Как настоящий джентльмен, Понятовский ответит отрицательно: мол, любовных отношений нет. «Говорите правду, – настаивал Петр, – если вы сознаетесь, все устроится отлично, если станете запираться, вам будет плохо». «Я не могу сознаться в том, чего нет», – упорствовал Понятовский.
Ну-ну… Петр вышел, оставив графа одного с караулом. Через два часа томительного ожидания появилась Тайная канцелярия в лице Шувалова. «Вы должны понимать, граф, – сказал Понятовский, – что в интересах двора важно, чтобы все окончилось с наименьшим шумом. Мне нужно поскорей отсюда удалиться». Шувалов нашел эти слова разумными. Через час карета умчала Понятовского в Петергоф.
Два дня полной неизвестности были мучительны, но на третий – в день именин великого князя – он получил от Екатерины записку: мол, все благополучно, я переговорила с Воронцовой, встретимся на балу. Вечером на балу Понятовский решился пригласить Воронцову на танец.
– Вы можете сделать кого-то счастливым, – шепнул он ей.
– Это уже почти устроено, – улыбнулась фаворитка. – В полночь отправляйтесь с Нарышкиным в павильон Монплезир, где живут их высочества.
Понятовский воспользовался советом. С собой на всякий случай он взял сопровождающего – графа Браницкого, потом и Нарышкин подошел. На пороге павильона их встретил великий князь с Воронцовой.
– Ну не дурак ли ты? – сказал он, обращаясь к Понятовскому. – Почему сразу мне не доверился? Не было бы никакой ругани.
Понятовский рассыпался в комплиментах, шутил, подлизывался, как мог. Петр был благосклонен, смеялся, а потом вдруг вышел и вскоре явился, ведя за руку заспанную жену, одетую кое-как и в туфлях на босу ногу. А дальше была веселая пирушка. «И вот мы все шестеро, словно ничего не случилось, стали болтать, смеяться и выделывать тысячи шалостей с фонтаном, который был в салоне. Разошлись не ранее четырех часов утра».
Подобные встречи вчетвером, Понятовский с Екатериной и Петр с Воронцовой, происходили потом четыре раза: вначале ужинали, беседовали, смеялись, а потом расходились по своим комнатам. Уходя с Воронцовой, великий князь неизменно говорил: «Ну, дети мои, теперь мы, я думаю, вам больше не нужны». Вот такая история, такие вот нравы.
Вскоре Понятовский был отозван в Польшу. Ехал на время, уехал навсегда. Он увиделся с Екатериной только через тридцать лет, но об этом позднее. В Варшаве молодой граф был очень благосклонно принят и королем, и двором. Красавицы сходили по нему с ума. Матушка уже подыскала ему невесту – такая пригожая, прелестная, знатная и богатая, первая красавица Польши – девица Оссолинская. Но сын только отмахивался. Он строчил письма в Россию. Вильямса уже не было в Петербурге, он уехал еще до ареста Бестужева. Роль почтового голубя взял на себя доброжелательный Иван Иванович Шувалов.
Эта переписка не сохранилась. Но в архивах содержались шесть писем Екатерины, написанные в это время опальному Елагину, сосланному по делу Бестужева, кажется, под Казань. В этих письмах Екатерина упоминает Понятовского, называя его «нетерпеливым человеком». Да, польский граф нетерпелив, он жаждет встречи, а Екатерина понимает, что встреча их сейчас не ко времени. «Нетерпеливый человек здоров, верен и мил по-прежнему, а обретается в отчестве своем. Поворот его хотя трудный, но не отчаянный».
Императрица Елизавета скончалась 25 декабря 1761 года на пятьдесят втором году жизни. Престол занял Петр III. Ах, как переживала Екатерина это событие! Смена власти в России в XVIII веке была предприятием не только ответственным, но и опасным. Хорошо было в старой доброй Англии: «Король умер. Да здравствует король!» Да и у нас прежде все шло своим чередом. Но после Петра I все занимали власть путем дворцового переворота. Екатерину I, Анну Иоанновну, Анну Леопольдовну, саму Елизавету на престол посадила гвардия, и было совершенно непонятно, как она поведет себя на этот раз. Петр Федорович был законным наследником, но при этом очень непопулярным в дворцовых сферах. А ведь еще жив был Иван Антонович. Он сидел в Шлиссельбургской крепости, но при этом имел такие же права на престол, как и великий князь Петр. Кроме того, могло обнаружиться завещание покойной императрицы. А она очень не жаловала своего племянника. Очень вероятно, что ей могла прийти в голову мысль отдать престол Павлу, лишив родителей права регенства. Ведь уже было такое у Анны Леопольдовны и ее несчастного мужа.
Вот тут-то Екатерина наверняка вспомнила Вильямса и его четырехлетней давности советы на случай смерти императрицы. «Нужно, чтобы великий князь и вы появились тотчас же, но не прежде, чем будет установлена и принесена вас обоим присяга министрами или министром, кого вы допустите до себя. В первые дни никого не принимайте худо, но своих сторонников отличайте. Старайтесь, чтоб на лице вашем не выражалось ничего, кроме полного спокойствия и хладнокровия. Если великий князь Павел здоров, надо бы вам вернуться с ним на руках. Нет вовсе необходимости заботиться о вашей безопасности или о защите вас. Права великого князя ясны как день – во всей Европе нет более несомненных… Если окажется завещание и будет не вполне вам подходить, лучше его уничтожить. Не выставляйте никаких других прав кроме: от крови Петра Великого».
Но все прошло без сучка, без задоринки. О правлении Петра III еще будет место написать подробнее. Он правил шесть месяцев, после чего путем дворцового гвардейского переворота Екатерина получила трон.
Вернемся в Понятовскому. Он тут же собрался ехать в Россию, но не тут-то было. Нет писем, которые он писал Екатерине, но сохранились ее ответы. Переписка велась в строжайшей тайне через доверенных лиц. Вот письмо от 2 июля 1762 года, то есть через четыре дня после переворота: «Убедительно прошу вас не спешить приездом сюда, потому что ваше пребывание при настоящих обстоятельствах было бы опасно для вас и очень вредно для меня. Переворот, который только что совершился в мою пользу, похож на чудо. Прямо невероятно то единодушие, с которым это произошло. Я завалена делами и не могу сделать вам подробную реляцию. Я всю жизнь буду стараться быть вам полезной и уважать и вас и вашу семью, но в настоящий момент все здесь полно опасности и чревато последствиями. Я не спала три ночи и ела только два раза в течение четырех дней. Прощайте, будьте здоровы. Екатерина».
Понятовский не понял. Понятное дело, их свиданию грозит опасность, но эта опасность им всегда грозила. Любовь превыше всего! А вот письмо Екатерины от 2 августа: «Я отправляю немедленно графа Кейзерлинга послом в Польшу, чтобы сделать вас королем по кончине настоящего короля, и в случае, если ему не удастся это по отношению к вам, я желаю, чтобы королем был Адам». Под Адамом они понимала Чарторыйского. Екатерина все предусмотрела, у нее далекоидущие планы. А дальше опять: «Я вас прошу воздержаться от поездки сюда». Затем следует на нескольких страницах подробное описанием происшедшего, а в конце: «Я сделаю все для вашей семьи, будьте в этом твердо уверены». И наконец: «Прощайте, бывают на свете положения очень странные».
Какая семья, при чем здесь семья? Ему обещают польскую корону. Ладно. Спасибо. Но по размеру ли она ему? Он жаждал соединиться с обожаемой. Он уже дал обет в соборе перед своим духовником, что никогда никого не возьмет в жены, кроме нее – Екатерины. Она что, не понимает этого? Не хочет понять? Он опять строчит послание, за ним другое. И все о любви, о любви… Ответ от 9 августа: «Пишите мне как можно меньше или лучше совсем не пишите без крайней необходимости, в особенности без иероглифов». (Имелся в виду шифр.)
От 27 апреля 1763 года: «Итак, раз нужно говорить вполне откровенно и раз вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже шесть месяцев, это то, что если вы явитесь сюда, вы рискуете, что убьют обоих нас». Дальше идет разговор исключительно о политике. Это была другая женщина, такой Понятовский никогда не знал.
5 октября 1763 года скончался король Август III. Саксония досталась его сыну, а с Польшей вопрос был поставлен особо. Речь Посполитая была республикой, и королевская власть в ней была выборной. При Августе III королевская власть совершенно обесценилась. Все решал сейм, а в сейме правил старый закон «Liberumveto», то есть одного депутатского голоса было достаточно, чтобы решение большинства не прошло. Кроме того, шляхта имела право конфедерации – вооруженного союза для защиты своих прав.
В Варшаве шли активная борьба и перегруппировка партий. Большинство считало, что Станислав Понятовский мало того что выскочка, так еще ни умом, ни талантом не подходит на роль короля. Существовала могучая политическая партия Чарторыйского. Адам сам не прочь был обрести корону, чтобы бороться с анахронизмом «вето» в сейме и правом конфедерации. Но Адам понимал, что он не пройдет, и его партия выдвинула кандидатуру Понятовского. Гарантом в этом случае были русские войска, которые стояли в Литве и на границе с Польшей. Кроме того, здесь были свои «ящики из-под ксерокса», на подкуп выборной кампании Россия потратила 4 с лишком миллиона рублей, Екатерина умела быть щедрой.
Королем в августе 1764 года был выбран Понятовский, выбран на предложенных Екатериной условиях: «Во все время своего правления государственные интересы нашей империи собственными почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешествовать».
Как уже говорилось, встретились они только в 1787 году в местечке Канев, куда король Станислав Август приехал приветствовать императрицу Екатерину, когда она ехала в Крым. Понятовский был принят на галере ее величества, принят пышно, но императрица была очень сдержанна.
Что касается частной жизни польского короля, то смело можно сказать – он любил Екатерину всю жизнь. Семьи у него так и не было, но детьми он обзавелся. Соблюдая обет безбрачия, он имел трех сыновей – Михаила, Казимира и Станислава – и двух дочерей: Констанцию и Изабеллу. Матерью детей была Эльжабета Грабовская. Ходили слухи, что после смерти мужа Эльжабета тайно обвенчалась с королем, но за точность не ручаюсь.
Правление Понятовского было трагическим и привело к тому, что Польша как самостоятельное государство на 123 года исчезло с карты Европы. А началось все на первый взгляд невинно. Польша – католическая страна, но значительную часть жителей составляли так называемые диссиденты: православные, протестанты, униаты. Религиозная проблема в Польше была очень тяжелой, диссиденты угнетались и притеснялись. Екатерина хотела стать православной и стала ею. Она решила помочь угнетенным и потребовала у Понятовского уравнять в правах католиков и диссидентов, то есть ввести их в законодательные учреждения.
Понятовский попробовал возражать – виданное ли дело! Полякам это не понравится! Екатерина настаивала, в результате чего образовалась вооруженная конфедерация в Подолии и Баре для открытой войны с королем. Для усиления своей позиции Екатерина загодя заключила союз с Пруссией и Австрией – они всегда были начеку. Вслед за конфедератами выступили гайдамаки, началась отчаянная резня. Русские войска в Польше воевали и с конфедератами, и с гайдамаками. Подолия находилась на границе с Турцией. Турция придралась к нарушению Россией ее границ и при поддержке Франции потребовала от России невмешательства в польские дела и объявила войну. Так и хочется воскликнуть: Господи, а нам это надо?
Война с Турцией ознаменовалась блестящей, как пишут историки, победой русского оружия. Последовал первый раздел Польши, при котором больше всех поживились Австрия и Пруссия. Потом последовал второй раздел Польши, за ним третий. Когда-то Польша была равновелика Руси. В Речь Посполитую, как гордо называли себя поляки, входили и Белая Русь, и Малая Русь, и Литва, но московские великие князь, одержимые идеей собирательства исконно русских земель под одной крышей, вели с Польшей неустанную борьбу, и военную, и дипломатическую, постепенно отбирая у Польши русские земли. При Екатерине эта война была выиграна окончательно.
Но тут есть такая тонкость. Помогая юной Фике занять место подле русского трона, Фридрих II рассчитывал, что со временем Екатерина отработает Пруссии эту услугу. Сама Екатерина этого и не подозревала, и никогда не думала об этом. Она искренне и верно служила России, но, протолкнув на польский трон своего любовника, человека порядочного, мягкого и верного ей во всем, Екатерина помогла Пруссии в результате войн и интриг вдвое увеличить свою территорию. Ключевский написал: «Разум народной жизни требовал спасти Западную Русь от ополячивания. И только кабинетная политика могла выдать Польшу на онемечивание».
Понятовский отрекся от трона и жил в Гродно, отношение к нему было скверным, он был одинок и заброшен. В 1797 году Павел I позвал его в Петербург. Понятовский с готовностью откликнулся, наверное, ему хотелось увидеть места, где он был счастлив когда-то. Императору был предоставлен для проживания Мраморный дворец, где он и скончался 12 февраля 1798 года. Он был похоронен в Петербурге. Польша отказалась принять его прах, и только в 1995 году он был с подобающими почестями перезахоронен в Варшаве.
Переворот 28 июня 1762 года
Екатерина подробно описывает этот вечер в своих «Записках». Супружеская сцена, «он был в ужасном гневе, кричал, как орел, говоря, что я нахожу удовольствие в том, чтобы нарочно бесить его…» Слово за слово, наконец, Петр запретил давать Екатерине карету. В дело как-то боком вмешался Александр Шувалов. Что-то он там блеял: мол, нельзя идти против воли великого князя, но Екатерина сказала ему, что напишет письмо императрице и расскажет об этом безобразии. В театр она все-таки попала (без фрейлины Воронцовой), а ночью исполнила свою угрозу – по-русски написала письмо императрице. В нем она описывала свою трудную жизнь, невозможность общения с собственными детьми, ужасные отношения с мужем, добавила, что так больше жить не может, и умоляла отпустить ее на родину: «… я проведу остаток дней у моих родных, молясь Богу за Вас, за великого князя, за детей и за всех тех, кто мне сделал добро или зло…» Письмо ее передал императрице Шувалов, и вскоре сообщил, что «императрица вызовет вас для разговора – ждите».
Императрица не торопилась с разговором, а между тем дала отставку верной дуэнье Екатерины – Владиславовой. Когда-то дуэнья была врагом, теперь стала другом. Это была «последняя капля». Екатерина дала волю слезам. То есть она плакала и плакала, ее утешали, но не могли утешить. Пришла утешать великую княгиню и ее камер-юнгфер – Шарогородская. Искренне печалясь за Екатерину, Шарогородская предложила помощь: «Мы все боимся, как бы вы не изнемогли от того состояния, в каком мы вас видим; позвольте мне пойти сегодня к моему дяде, духовнику императрицы и вашему; я с ним поговорю и обещаю вам, что он сумеет так поговорить с императрицей, что вы этим будете довольны». Камер-юнгфер выполнила свое обещание. Дядя, он же духовник, посоветовал Екатерине сказаться больной и просить, чтобы ее исповедовали.
Сказано – сделано. Екатерине не нужно было особо притворяться. От слез и горя она уже не держалась на ногах. Играла болезнь она великолепно, приближенные уже опасались за ее жизнь. Этой же ночью пришли доктора. Но Екатерина твердила, что не телу ее нужна помощь, а душе. Духовник, наконец, был позван, и она исповедовалась. Исповедь длилась полтора часа. Екатерина пишет о духовнике: «Я нашла его исполненным доброжелательства по отношению ко мне и менее глупым, чем о нем говорили». Он дал дельный совет – в разговоре с их величеством настаивайте на том, чтобы вас отослали за границу. Их императорское величество никогда этого не сделает. Потому что «…нечем будет оправдать эту отставку в глазах общества».
Духовник дождался пробуждения императрицы и попросил о скорейшем свидании с Екатериной, потому что «горе и страдание могут ее убить». Разговор с императрицей состоялся ночью (самое деловое время для Елизаветы) и прошел по заранее оговоренному сценарию. При разговоре присутствовал и Петр. Если читатель заинтересуется подробностями этой беседы, он найдет их в «Записках» Екатерины на страницах 450–455. Главное, разговор был трудным, но кончился к обоюдному согласию. Все подозрения с Екатерины были сняты. О том, что она уедет в Европу, дабы жить в бедности и неустанно молиться, вопрос уже не стоял.
О втором разговоре императрицы с Екатериной известно только, что он был вполне доброжелательным. О высылке Понятовского в Польшу было как-то забыто.
Несколько слов от автора: хороша исповедь, если ты просчитаешь заранее, в чем надобно каяться, а о чем умолчать, мало того – ты точно знаешь, что содержание исповеди будет подробно пересказано нужному человеку. Главное, что сама Екатерина не видит в этом ничего зазорного и откровенно пишет об этом в своих «Записках». Впрочем, в вопросах веры Екатерина обладала, выражаясь в духе Достоевского, «большой широкостью», то есть никогда не была строга. Видно, из такого материала и делаются великие правители.
Когда арестовали Бестужева, она на глазах своего камердинера Шкурина сожгла все свои записки, документы, даже счетоводные книги, «все, что имело вид бумаги». Шкурину она сказала: «Будут спрашивать мои счета, скажешь, что я все сожгла». В огонь пошли и письма, которые могли ее полностью скомпрометировать, – ее переписка с английским посланником Вильямсом.
Переписка эта попала в Россию из Англии, и в 1864 году Александр II передал ее в Государственный архив. Письма Вильямса подлинные, ответные письма Екатерины – в копиях. Кроме того, переписка выглядит словно она идет между двумя мужчинами. Это дает возможность некоторым исследователям сомневаться в материале – не подделка ли! Что об этом говорить? «Слово о полку Игореве» до сих пор предмет спора, а «Слово…» живет, его и в школах проходят.
Тема «спорных» писем, их стиль, настроение, круг интересов выдают в них Екатерину. Легко объяснить, почему ее письма остались в копиях. По просьбе великой княгини (о чем не раз упоминается в переписке) Вильямс возвращал Екатерине ее письма, но, как истый дипломат, не забывал снимать с них копии. Екатерина об этом не подозревала. В своих «Записках» она ни словом не обмолвилась об активной переписке с английским посланником. Свои подлинные письма она успела сжечь на глазах у камердинера Шкурина.
Писем много, а срок их написания небольшой, четыре месяца осени 1758 года. Понятовский был тогда в Польше, Екатерина была предоставлена себе самой и очень задумывалась о своей будущей судьбе. Вильямс был опытный дипломат, он умел разговорить собеседника, направить его мысли по нужному ему курсу. И сама того не ведая (а может, ведая), великая княгиня выбалтывала сведения о намерениях правительства в отношении других государств, сообщала о своих беседах с главнокомандующим Апраксиным, о том, как и о чем обмолвился Бестужев. Ничего особенно важного она знать не могла, но излишняя откровенность с дипломатом враждебного государства, безусловно, заслуживает порицания.
В ту осень императрица очень болела, и вопрос о ее смерти и смене правления висел в воздухе. С давних пор на Руси пересуды о здоровье царствующих особ и их семей караются очень жестоко. Хорошо, если ссылка в собственное имение, а не в монастырь или в Сибирь. В переписке с Вильямсом здоровье Елизаветы обсуждалось постоянно, причем часто Екатерина позволяла себе неуважительный тон по отношению к императрице. Чего стоит, например, такая фраза: «Ох, эта колода! Она просто выводит нас из терпения! Умерла бы поскорее!»
Кроме того, в письмах Екатерина подробно, детально, с пунктами намечает план своего поведения в случае смерти Елизаветы и смены власти. Если бы любое из этих писем попало в руки императрицы, Екатерина была бы не просто выслана из страны, но подвергнута серьезному наказанию. Понятно, что она очень рисковала, ведя свой разговор с Елизаветой. Но выиграла, приобретя опыт большой политической игры.
Страсти при дворе утихли, и свидания Понятовского и Екатерины возобновились. Чувствуя себя на вершине успеха, влюбленные были не просто смелы, но беспечны. Иначе с Понятовским не случилась бы «эта неправдоподобная история», стоившая ему огромных, почти смертельных переживаний. По легкомыслию сам он считал, что все кончилось хорошо. Однако эта истории сыграла существенную роль в его отъезде из Петербурга. О случае в Ораниенбауме (27 июня 1758 года) столько раз рассказывали в литературе! Перескажу ее и я.
Екатерина в Ораниенбауме лечилась водами (очень популярное в XVIII веке занятие), Понятовский жил в Петергофе. «В эту роковую ночь» он поехал к обожаемой в обычной извозчичьей карете со слугой на запятках. Неожиданно в саду ему повстречалась веселая компания во главе с великим князем и Воронцовой. «Кто это едет?» Слуга ответил как велено: «Портного к ее высочеству». Воронцова засмеялась в ответ – а не поздновато ли для портного? Ух, обошлось! Но на обратном пути Понятовского окружили солдаты и потащили к великому князю. Петр узнал Понятовского. Бедного графа потащили куда-то к морю, он уже приготовился к смерти, но его привели в какое-то помешение. Дальше пошел такой разговор: «Какие у вас отношения с моей женой?» Понятовский описывает эту сцену по-французски. В вопросе великого князя присутствует многоточие. Видимо, во французском языке просто не было слова, знакомого русскому уху, то есть вопрос был задан в очень грубой форме. Как настоящий джентльмен, Понятовский ответит отрицательно: мол, любовных отношений нет. «Говорите правду, – настаивал Петр, – если вы сознаетесь, все устроится отлично, если станете запираться, вам будет плохо». «Я не могу сознаться в том, чего нет», – упорствовал Понятовский.
Ну-ну… Петр вышел, оставив графа одного с караулом. Через два часа томительного ожидания появилась Тайная канцелярия в лице Шувалова. «Вы должны понимать, граф, – сказал Понятовский, – что в интересах двора важно, чтобы все окончилось с наименьшим шумом. Мне нужно поскорей отсюда удалиться». Шувалов нашел эти слова разумными. Через час карета умчала Понятовского в Петергоф.
Два дня полной неизвестности были мучительны, но на третий – в день именин великого князя – он получил от Екатерины записку: мол, все благополучно, я переговорила с Воронцовой, встретимся на балу. Вечером на балу Понятовский решился пригласить Воронцову на танец.
– Вы можете сделать кого-то счастливым, – шепнул он ей.
– Это уже почти устроено, – улыбнулась фаворитка. – В полночь отправляйтесь с Нарышкиным в павильон Монплезир, где живут их высочества.
Понятовский воспользовался советом. С собой на всякий случай он взял сопровождающего – графа Браницкого, потом и Нарышкин подошел. На пороге павильона их встретил великий князь с Воронцовой.
– Ну не дурак ли ты? – сказал он, обращаясь к Понятовскому. – Почему сразу мне не доверился? Не было бы никакой ругани.
Понятовский рассыпался в комплиментах, шутил, подлизывался, как мог. Петр был благосклонен, смеялся, а потом вдруг вышел и вскоре явился, ведя за руку заспанную жену, одетую кое-как и в туфлях на босу ногу. А дальше была веселая пирушка. «И вот мы все шестеро, словно ничего не случилось, стали болтать, смеяться и выделывать тысячи шалостей с фонтаном, который был в салоне. Разошлись не ранее четырех часов утра».
Подобные встречи вчетвером, Понятовский с Екатериной и Петр с Воронцовой, происходили потом четыре раза: вначале ужинали, беседовали, смеялись, а потом расходились по своим комнатам. Уходя с Воронцовой, великий князь неизменно говорил: «Ну, дети мои, теперь мы, я думаю, вам больше не нужны». Вот такая история, такие вот нравы.
Вскоре Понятовский был отозван в Польшу. Ехал на время, уехал навсегда. Он увиделся с Екатериной только через тридцать лет, но об этом позднее. В Варшаве молодой граф был очень благосклонно принят и королем, и двором. Красавицы сходили по нему с ума. Матушка уже подыскала ему невесту – такая пригожая, прелестная, знатная и богатая, первая красавица Польши – девица Оссолинская. Но сын только отмахивался. Он строчил письма в Россию. Вильямса уже не было в Петербурге, он уехал еще до ареста Бестужева. Роль почтового голубя взял на себя доброжелательный Иван Иванович Шувалов.
Эта переписка не сохранилась. Но в архивах содержались шесть писем Екатерины, написанные в это время опальному Елагину, сосланному по делу Бестужева, кажется, под Казань. В этих письмах Екатерина упоминает Понятовского, называя его «нетерпеливым человеком». Да, польский граф нетерпелив, он жаждет встречи, а Екатерина понимает, что встреча их сейчас не ко времени. «Нетерпеливый человек здоров, верен и мил по-прежнему, а обретается в отчестве своем. Поворот его хотя трудный, но не отчаянный».
Императрица Елизавета скончалась 25 декабря 1761 года на пятьдесят втором году жизни. Престол занял Петр III. Ах, как переживала Екатерина это событие! Смена власти в России в XVIII веке была предприятием не только ответственным, но и опасным. Хорошо было в старой доброй Англии: «Король умер. Да здравствует король!» Да и у нас прежде все шло своим чередом. Но после Петра I все занимали власть путем дворцового переворота. Екатерину I, Анну Иоанновну, Анну Леопольдовну, саму Елизавету на престол посадила гвардия, и было совершенно непонятно, как она поведет себя на этот раз. Петр Федорович был законным наследником, но при этом очень непопулярным в дворцовых сферах. А ведь еще жив был Иван Антонович. Он сидел в Шлиссельбургской крепости, но при этом имел такие же права на престол, как и великий князь Петр. Кроме того, могло обнаружиться завещание покойной императрицы. А она очень не жаловала своего племянника. Очень вероятно, что ей могла прийти в голову мысль отдать престол Павлу, лишив родителей права регенства. Ведь уже было такое у Анны Леопольдовны и ее несчастного мужа.
Вот тут-то Екатерина наверняка вспомнила Вильямса и его четырехлетней давности советы на случай смерти императрицы. «Нужно, чтобы великий князь и вы появились тотчас же, но не прежде, чем будет установлена и принесена вас обоим присяга министрами или министром, кого вы допустите до себя. В первые дни никого не принимайте худо, но своих сторонников отличайте. Старайтесь, чтоб на лице вашем не выражалось ничего, кроме полного спокойствия и хладнокровия. Если великий князь Павел здоров, надо бы вам вернуться с ним на руках. Нет вовсе необходимости заботиться о вашей безопасности или о защите вас. Права великого князя ясны как день – во всей Европе нет более несомненных… Если окажется завещание и будет не вполне вам подходить, лучше его уничтожить. Не выставляйте никаких других прав кроме: от крови Петра Великого».
Но все прошло без сучка, без задоринки. О правлении Петра III еще будет место написать подробнее. Он правил шесть месяцев, после чего путем дворцового гвардейского переворота Екатерина получила трон.
Вернемся в Понятовскому. Он тут же собрался ехать в Россию, но не тут-то было. Нет писем, которые он писал Екатерине, но сохранились ее ответы. Переписка велась в строжайшей тайне через доверенных лиц. Вот письмо от 2 июля 1762 года, то есть через четыре дня после переворота: «Убедительно прошу вас не спешить приездом сюда, потому что ваше пребывание при настоящих обстоятельствах было бы опасно для вас и очень вредно для меня. Переворот, который только что совершился в мою пользу, похож на чудо. Прямо невероятно то единодушие, с которым это произошло. Я завалена делами и не могу сделать вам подробную реляцию. Я всю жизнь буду стараться быть вам полезной и уважать и вас и вашу семью, но в настоящий момент все здесь полно опасности и чревато последствиями. Я не спала три ночи и ела только два раза в течение четырех дней. Прощайте, будьте здоровы. Екатерина».
Понятовский не понял. Понятное дело, их свиданию грозит опасность, но эта опасность им всегда грозила. Любовь превыше всего! А вот письмо Екатерины от 2 августа: «Я отправляю немедленно графа Кейзерлинга послом в Польшу, чтобы сделать вас королем по кончине настоящего короля, и в случае, если ему не удастся это по отношению к вам, я желаю, чтобы королем был Адам». Под Адамом они понимала Чарторыйского. Екатерина все предусмотрела, у нее далекоидущие планы. А дальше опять: «Я вас прошу воздержаться от поездки сюда». Затем следует на нескольких страницах подробное описанием происшедшего, а в конце: «Я сделаю все для вашей семьи, будьте в этом твердо уверены». И наконец: «Прощайте, бывают на свете положения очень странные».
Какая семья, при чем здесь семья? Ему обещают польскую корону. Ладно. Спасибо. Но по размеру ли она ему? Он жаждал соединиться с обожаемой. Он уже дал обет в соборе перед своим духовником, что никогда никого не возьмет в жены, кроме нее – Екатерины. Она что, не понимает этого? Не хочет понять? Он опять строчит послание, за ним другое. И все о любви, о любви… Ответ от 9 августа: «Пишите мне как можно меньше или лучше совсем не пишите без крайней необходимости, в особенности без иероглифов». (Имелся в виду шифр.)
От 27 апреля 1763 года: «Итак, раз нужно говорить вполне откровенно и раз вы решили не понимать того, что я повторяю вам уже шесть месяцев, это то, что если вы явитесь сюда, вы рискуете, что убьют обоих нас». Дальше идет разговор исключительно о политике. Это была другая женщина, такой Понятовский никогда не знал.
5 октября 1763 года скончался король Август III. Саксония досталась его сыну, а с Польшей вопрос был поставлен особо. Речь Посполитая была республикой, и королевская власть в ней была выборной. При Августе III королевская власть совершенно обесценилась. Все решал сейм, а в сейме правил старый закон «Liberumveto», то есть одного депутатского голоса было достаточно, чтобы решение большинства не прошло. Кроме того, шляхта имела право конфедерации – вооруженного союза для защиты своих прав.
В Варшаве шли активная борьба и перегруппировка партий. Большинство считало, что Станислав Понятовский мало того что выскочка, так еще ни умом, ни талантом не подходит на роль короля. Существовала могучая политическая партия Чарторыйского. Адам сам не прочь был обрести корону, чтобы бороться с анахронизмом «вето» в сейме и правом конфедерации. Но Адам понимал, что он не пройдет, и его партия выдвинула кандидатуру Понятовского. Гарантом в этом случае были русские войска, которые стояли в Литве и на границе с Польшей. Кроме того, здесь были свои «ящики из-под ксерокса», на подкуп выборной кампании Россия потратила 4 с лишком миллиона рублей, Екатерина умела быть щедрой.
Королем в августе 1764 года был выбран Понятовский, выбран на предложенных Екатериной условиях: «Во все время своего правления государственные интересы нашей империи собственными почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешествовать».
Как уже говорилось, встретились они только в 1787 году в местечке Канев, куда король Станислав Август приехал приветствовать императрицу Екатерину, когда она ехала в Крым. Понятовский был принят на галере ее величества, принят пышно, но императрица была очень сдержанна.
Что касается частной жизни польского короля, то смело можно сказать – он любил Екатерину всю жизнь. Семьи у него так и не было, но детьми он обзавелся. Соблюдая обет безбрачия, он имел трех сыновей – Михаила, Казимира и Станислава – и двух дочерей: Констанцию и Изабеллу. Матерью детей была Эльжабета Грабовская. Ходили слухи, что после смерти мужа Эльжабета тайно обвенчалась с королем, но за точность не ручаюсь.
Правление Понятовского было трагическим и привело к тому, что Польша как самостоятельное государство на 123 года исчезло с карты Европы. А началось все на первый взгляд невинно. Польша – католическая страна, но значительную часть жителей составляли так называемые диссиденты: православные, протестанты, униаты. Религиозная проблема в Польше была очень тяжелой, диссиденты угнетались и притеснялись. Екатерина хотела стать православной и стала ею. Она решила помочь угнетенным и потребовала у Понятовского уравнять в правах католиков и диссидентов, то есть ввести их в законодательные учреждения.
Понятовский попробовал возражать – виданное ли дело! Полякам это не понравится! Екатерина настаивала, в результате чего образовалась вооруженная конфедерация в Подолии и Баре для открытой войны с королем. Для усиления своей позиции Екатерина загодя заключила союз с Пруссией и Австрией – они всегда были начеку. Вслед за конфедератами выступили гайдамаки, началась отчаянная резня. Русские войска в Польше воевали и с конфедератами, и с гайдамаками. Подолия находилась на границе с Турцией. Турция придралась к нарушению Россией ее границ и при поддержке Франции потребовала от России невмешательства в польские дела и объявила войну. Так и хочется воскликнуть: Господи, а нам это надо?
Война с Турцией ознаменовалась блестящей, как пишут историки, победой русского оружия. Последовал первый раздел Польши, при котором больше всех поживились Австрия и Пруссия. Потом последовал второй раздел Польши, за ним третий. Когда-то Польша была равновелика Руси. В Речь Посполитую, как гордо называли себя поляки, входили и Белая Русь, и Малая Русь, и Литва, но московские великие князь, одержимые идеей собирательства исконно русских земель под одной крышей, вели с Польшей неустанную борьбу, и военную, и дипломатическую, постепенно отбирая у Польши русские земли. При Екатерине эта война была выиграна окончательно.
Но тут есть такая тонкость. Помогая юной Фике занять место подле русского трона, Фридрих II рассчитывал, что со временем Екатерина отработает Пруссии эту услугу. Сама Екатерина этого и не подозревала, и никогда не думала об этом. Она искренне и верно служила России, но, протолкнув на польский трон своего любовника, человека порядочного, мягкого и верного ей во всем, Екатерина помогла Пруссии в результате войн и интриг вдвое увеличить свою территорию. Ключевский написал: «Разум народной жизни требовал спасти Западную Русь от ополячивания. И только кабинетная политика могла выдать Польшу на онемечивание».
Понятовский отрекся от трона и жил в Гродно, отношение к нему было скверным, он был одинок и заброшен. В 1797 году Павел I позвал его в Петербург. Понятовский с готовностью откликнулся, наверное, ему хотелось увидеть места, где он был счастлив когда-то. Императору был предоставлен для проживания Мраморный дворец, где он и скончался 12 февраля 1798 года. Он был похоронен в Петербурге. Польша отказалась принять его прах, и только в 1995 году он был с подобающими почестями перезахоронен в Варшаве.
Переворот 28 июня 1762 года
Очень много в наше время развелось популяризаторов русской истории. При этом все хлебают из одной супницы: сочинения классиков, как-то: Соловьев, Ключевский, Костомаров и прочие, мемуары, энциклопедии, а также сочинения коллег, которые друг у друга беззастенчиво переписывают. У меня на руках чужие пазлы, из которых я стараюсь сложить свой рисунок, ан не получается. И не потому, что вся история России XVIII века исхожена и описана. Мешает уже твердый установившийся взгляд на события. Но что такое история? По сути дела, это твой собственный взгляд при работе с материалом.
Сегодняшняя точка зрения: Великая французская революция – благо для человечества, революция 1917 года – безусловное зло. Но ведь и в первом, и во втором случае присутствовала дикая жестокость, существовало огромное количество жертв, в закон вошли несправедливость и разгул масс. Но был приобретен опыт, а это главное. Все как-то забыли, что прижившийся в мире слоган – «Свобода равенство и братство» – имел другое окончание – «или смерть». Наполеон – национальный герой и любимец публики. А чем он лучше Фридриха II, которого в мире и в самой Германии отнюдь не почитают. Он главный милитарист XVIII века.
Императоры Петр III и Павел I – трагические фигуры. Раскрашивать их черными красками – хороший тон. Но ни тот ни другой не были злодеями. Петр III был пьяница, плохо, когда государь пьет, а садист на троне лучше? Он был недалекого ума, но при слабых государях заводятся умные министры. Канцлер Михаил Илларионович Воронцов был умным человеком. При Петре III на первое место выдвинулись в управлении государством два человека – генерал-прокурор Глебов и сенатор Волков.
За шестимесячное правление Петра III было много сделано. В первый месяц своего правления он упразднил Конференцию и «предоставил себе право мгновенно, основываясь единственно на одностороннем докладе, принимать решения». Этот деспотизм и положил начало новым законам.
Первое дело – массовая реабилитация. Из ссылок были возвращены Бирон, Миних, Лопухины и др. – он вызволил всех, кто еще был жив.
29 января был опубликован указ о веротерпимости и равенстве вероисповеданий. Петр III прекратил преследование раскольников, разрешив им жить по своим обычаям и старопечатным книгам. Запрещено было гонение на иноверцев по религиозным мотивам.
12 февраля был объявлен указ о ликвидации Тайной канцелярии. Дела по государственным преступлениям Петр вознамерился проводить сам и метод сочинил: «Надлежит кротостью исследования, а не кровопролитием прямую истину разделять от клеветы и коварства и смотреть, не найдутся ли способы свои милосердием злонравных привести к раскаянию». Мы и сейчас смело может назвать Петра идеалистом, время для «кротости исследование» еще не пришло.
18 февраля был обнародован манифест о вольности дворянства. Как бы потом ни гордилась Екатерина своей жалованной грамотой дворянству 1785 года, эта грамота целиком вытекала из манифеста Петра.
Как уж был сочинен этот закон – другое дело. По утверждению князя Щербатова (он, кстати скажу, был дедом Чаадаева), виной тому было неуемное желание Петр III провести ночь с прелестницей, некоей К.К. Император побаивался своей главной фаворитки, Елизаветы Воронцовой, и наказал секретарю Волкову: мол, будет спрашивать, где я провел ночь, скажешь – «в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства». Государь пошел к своей обожаемой, а Волкова запер в пустой комнате с «дацкой собакой», то есть догом, а также с бумагой и перьями – намарай что хочешь! Волков и «намарал» закон о вольности дворянства. Выдумка или быль – точно не скажем, но Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» пишет, что узнал о сем происшествии со слов самого Волкова.
Сегодняшняя точка зрения: Великая французская революция – благо для человечества, революция 1917 года – безусловное зло. Но ведь и в первом, и во втором случае присутствовала дикая жестокость, существовало огромное количество жертв, в закон вошли несправедливость и разгул масс. Но был приобретен опыт, а это главное. Все как-то забыли, что прижившийся в мире слоган – «Свобода равенство и братство» – имел другое окончание – «или смерть». Наполеон – национальный герой и любимец публики. А чем он лучше Фридриха II, которого в мире и в самой Германии отнюдь не почитают. Он главный милитарист XVIII века.
Императоры Петр III и Павел I – трагические фигуры. Раскрашивать их черными красками – хороший тон. Но ни тот ни другой не были злодеями. Петр III был пьяница, плохо, когда государь пьет, а садист на троне лучше? Он был недалекого ума, но при слабых государях заводятся умные министры. Канцлер Михаил Илларионович Воронцов был умным человеком. При Петре III на первое место выдвинулись в управлении государством два человека – генерал-прокурор Глебов и сенатор Волков.
За шестимесячное правление Петра III было много сделано. В первый месяц своего правления он упразднил Конференцию и «предоставил себе право мгновенно, основываясь единственно на одностороннем докладе, принимать решения». Этот деспотизм и положил начало новым законам.
Первое дело – массовая реабилитация. Из ссылок были возвращены Бирон, Миних, Лопухины и др. – он вызволил всех, кто еще был жив.
29 января был опубликован указ о веротерпимости и равенстве вероисповеданий. Петр III прекратил преследование раскольников, разрешив им жить по своим обычаям и старопечатным книгам. Запрещено было гонение на иноверцев по религиозным мотивам.
12 февраля был объявлен указ о ликвидации Тайной канцелярии. Дела по государственным преступлениям Петр вознамерился проводить сам и метод сочинил: «Надлежит кротостью исследования, а не кровопролитием прямую истину разделять от клеветы и коварства и смотреть, не найдутся ли способы свои милосердием злонравных привести к раскаянию». Мы и сейчас смело может назвать Петра идеалистом, время для «кротости исследование» еще не пришло.
18 февраля был обнародован манифест о вольности дворянства. Как бы потом ни гордилась Екатерина своей жалованной грамотой дворянству 1785 года, эта грамота целиком вытекала из манифеста Петра.
Как уж был сочинен этот закон – другое дело. По утверждению князя Щербатова (он, кстати скажу, был дедом Чаадаева), виной тому было неуемное желание Петр III провести ночь с прелестницей, некоей К.К. Император побаивался своей главной фаворитки, Елизаветы Воронцовой, и наказал секретарю Волкову: мол, будет спрашивать, где я провел ночь, скажешь – «в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства». Государь пошел к своей обожаемой, а Волкова запер в пустой комнате с «дацкой собакой», то есть догом, а также с бумагой и перьями – намарай что хочешь! Волков и «намарал» закон о вольности дворянства. Выдумка или быль – точно не скажем, но Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» пишет, что узнал о сем происшествии со слов самого Волкова.