Страница:
Викентий Модестович с юности увлекался фотографией и был типичным «фоточайником»-энтузиастом. Домашние давно выучили жемчужины его фототеки наизусть и все чаще старались увильнуть от просмотра семейных альбомов. Зато в Серафиме патриарх нашел благодарного зрителя и слушателя. Девушка с удовольствием изучала все ответвления раскидистого семейного древа, с интересом рассматривала черно-белые детские снимки Люси и Гарика, фотографии покойной жены Викентия Модестовича середины прошлого века и не уставала делать комплименты фотографу. Ракурс, композиция, свет – все вызывало бурное восхищение.
– Похоже, скоро дед даст Серафиме почитать мемуары, – шепнула Люся Ангелине в саду. – Она стремительно вошла, нет – вбежала! – к нему в доверие. Между прочим, подобная честь выпадает не каждому в этом доме.
– Умная, похоже, у Стасика девушка, – задумчиво отозвалась Ангелина, собирая черную смородину в большую плетеную корзинку. – Сима начала завоевание семьи с самого заковыристого родственника. Найти ключик к патриарху – это не с Гариком пококетничать и не с Катюшкой похихикать. Тут и кротость, и ум, и умение слушать и восхищаться, да вообще много чего нужно. Да, Люсь, повезло тебе с будущей невесткой. Девочка не так проста, как кажется.
– Я же говорила тебе, что на эти темы давно не заморачиваюсь. – Люся съела самую крупную ягоду и, вытерев тыльной стороной ладони губы, устало провела рукой по лбу. На коже остались темно-красные полосы. Господи, как похоже на кровь… Лина вздрогнула и, достав платок, вытерла подруге лоб.
– У Стасика девушки меняются, как… как цветы на моих клумбах. Интересно, сколько эта красавица выдержит? – словно размышляя вслух, спросила Люся.
– Серафима так же похожа на его прежних подружек, как твоя любимая шоколадная лилия вон на тот лопух у сарая, – возразила Лина. И добавила: – Стасик будет полным идиотом, если упустит такую девушку.
– Не упустит, – вздохнула Люся. – Сама уйдет. Стасик тот еще фрукт…
– Думаю, теперь он резко поумнеет. – Лина невольно улыбнулась тому, что увидела.
Из дома появилась Серафима с пластмассовым креслом в руках, за ней величаво следовал патриарх с пухлой синей папкой под мышкой.
– А вы не могли бы еще раз прочитать ту главу, в которой пишете об отношениях поколений? – попросила Серафима партиарха. – Там столько мудрых, оригинальных мыслей о воспитании и о детях.
– О каких еще детях? – недовольно спросил Викентий Модестович. Он никогда не страдал особым чадолюбием.
– Что значит – о каких? – оторопела Серафима. – О ваших. О Людмиле Викентьевне. Об Игоре Викентьевиче.
– А, ну да, ну да… – нехотя согласился патриарх. Он-то надеялся зачитать юной восторженной слушательнице совсем другое место из мемуаров. Тайно мечтал блеснуть оригинальными мыслями и философскими парадоксами. Но пришлось подчиниться.
– Ну хорошо, слушай. Хотя это не самое сильное место в рукописи. «В тот год Люська отчаянно мечтала о собаке. Она постоянно таскала на веревке старый носок, укладывала его спать, гладила, заставляла „служить“, брала на прогулку. И мы с матерью сдались. Так в нашем доме появился крошечный щенок эрдельтерьера – всеобщая любимица Дэзи. Никогда прежде я не поверил бы, что собака может стать полноправным членом семьи».
– Как повезло Людмиле Викентьевне, – вздохнула Серафима. – Я тоже всегда мечтала о собаке, но мама даже мысли такой не допускала. А теперь, пожалуйста, прочтите то место, где вы пишете про Гарика и его велосипед.
Патриарх расцвел от похвалы, покорно нашел в рукописи нужное место и начал читать ровным глуховатым голосом:
– «Однажды Гарик упросил меня купить велосипед. Это был „Орленок“, предел тогдашних мечтаний школьников. Сын назвал его „Орлик“, поставил в детской возле своей кровати, а ночью мы услышали ужасный грохот. Велосипед свалился на пол и разбудил весь дом, когда Гарик отправился по малой нужде. Пришлось выселить двухколесного друга из комнаты, невзирая на слезы сына».
– Как точно вы передали детскую психологию! У вас, безусловно, яркий писательский дар, – польстила Серафима. – Так и представляешь себе маленького Игоря Викентьевича, спящего чуть ли не в обнимку с огромным велосипедом… А у моей мамы вечно не хватало денег на самое необходимое, не то что на велик, – тихо, словно через силу, призналась она.
И Викентий Модестович, внезапно ощутив классовую неловкость, поспешил перевести разговор на другую, отвлеченную тему. Вскоре Серафима уже хохотала как сумасшедшая, слушая изрядно пронафталиненные семейные истории в пересказе наблюдательного, язвительного мемуариста.
Со вчерашнего дня, а точнее, с появлением в доме Серафимы Викентий Модестович и вправду словно помолодел лет на двадцать. Из шкафа были извлечены английский вельветовый пиджак шоколадного цвета и парадные бежевые брюки, а клетчатый плед, которым он прежде укутывал ноги, поспешно задвинули в самый дальний угол. Французская туалетная вода, несколько лет пылившаяся в серванте, внезапно поселилась на полочке в ванной. Нет, разумеется, Викентий Модестович был человеком здравого ума и не допускал даже мысли о том, что может увести у молодого симпатичного внука юную красавицу. И все же… Разговаривать с очаровательными девушками не считалось предосудительным даже во времена инквизиции. Тем более если красавица оказалась не глупа и сама записалась в собеседницы. Вот и отлично! В кои-то веки среди равнодушных и, скажем прямо, недалеких домочадцев появилась внимательная слушательница. Валерии и Марианне вечно некогда, у них полно дел в городе, а Серафима, кажется, поселилась в доме надолго и не прочь помочь уставшему от жизни творцу привести в порядок его записи…
Серафима и вправду охотно болтала с «дедом Викешей», подробно расспрашивая его о семье, о детях – Люсе и Гарике, сочувственно выслушивала жалобы на бестолкового сторожа Василия и его шумную жену Олесю. У той вечно случались какие-нибудь необыкновенные истории, разраставшиеся в ее изложении в длинные устные новеллы. Причем Олеся всегда завершала рассказ не шибко оригинальной моралью. А истории были достойны криминальной хроники. То ее прямо на деревенской улице пытался затащить в машину какой-то кавказец, загипнотизированный пышными малороссийскими формами. То воришки срывали в метро сумку с мобильником и деньгами. То ее «разводили» на жалость нищие, которых она потом видела во вполне цивильных одеждах и даже однажды – в приличной машине. Рассказывая об этом, патриарх буквально кипел от негодования: нет, ну как можно быть такой растяпой! Не девочка ведь! Тетка здоровая! Серафима слушала жалобы Викентия не перебивая, зеленые глаза ее лучились вниманием и сочувствием, пухлые детские губы расплывались в обворожительной улыбке.
– Ну, Сим, у тебя и терпение! – удивлялся Стасик, безуспешно пытаясь увести возлюбленную. – Сколько можно мусолить эти занудные семейные истории? Помяни мое слово, скоро дед заставит тебя слушать с ним оперы и читать его скучнейшие статьи о кино.
– Не устаю удивляться, что ты нашла в нашем Стасике! – проворчал Викентий Модестович, когда тот, с досадой махнув рукой, уже собирался отправиться в свою комнату. – Мой внук – человек темный, я бы даже сказал – агрессивно невежественный, – продолжал патриарх. – Вот сейчас… Погоди, давай зададим ему самый простой вопрос. Стасик, кто написал оперу «Хованщина»?
– Чайковский, – невозмутимо буркнул Стасик. – Кто же еще?
– Мусоргский! – тихонько поправила Серафима, словно извиняясь за невежество возлюбленного.
– Молодец! – возликовал патриарх, бывший страстным меломаном, – я не ошибся в тебе, Серафима. Хочешь, как-нибудь в дождливый денек послушаем «Травиату» с Анной Нетребко?
– Эй, дед, не отбивай мою девушку! – шутливо толкнул Стасик в плечо Викентия Модестовича. – Хорош пудрить Симке мозги!
– Я же говорил, мой внук – не шибко умен, – обиделся патриарх. – Прости его, Серафима.
– Пусть немножко поревнует, не повредит, – усмехнулась девушка. И капризным жестом отбросила золотистые волосы со лба.
Летний день не обманул ожиданий и стал достойным продолжением роскошного утра. Прозрачный воздух уплотнился, солнце принялось нещадно припекать, но в саду дышалось по-прежнему легко. Могучие лиственница и ель надежно защищали своими раскидистыми лапами уютную полянку от солнечных лучей. Обитатели большого загородного дома наконец позавтракали, окончательно проснулись и с удовольствием занялись необременительными воскресными делами. Викентий Модестович и Серафима решили, что в беседке будет слишком жарко, и расположились в креслах под деревьями. Стасик вытащил на балкон ноутбук и нырнул в беспроводной Интернет. Гарик, его бесшабашный дядюшка, принялся мастерить очередную этажерку под DVD-диски. Он давно понял: успех у женщин легче всего достигается под романтическую музыку. Марианна и Валерия, немолодые подруги патриарха, жарко споря о политике, отправились на прогулку в ближайший лесок. Домработница Олеся к полудню вспомнила, что она на службе, и занялась обедом. Ее муж, сторож Василий, стал всерьез подумывать, не отправиться ли в поселковый магазинчик за очередным саперави местного разлива. Катерина принялась стричь заросшего Тимошу, устроившись на низенькой скамейке возле крыльца. А ее мать Люся вместе с подругой детства Ангелиной плюхнулись на деревянный топчан с полной миской только что собранной малины. Они вспоминали школьные годы, хохотали, как девчонки, любовались цветами в саду и впервые за два дня никуда не спешили.
«Господи, сделай так, чтобы подольше не наступал понедельник! – мысленно попросила Лина. – Так редко удается притормозить в бесконечной гонке на выживание и от души побездельничать в кругу близких людей».
Идиллию нарушил резкий звонок Люсиного мобильника.
– Гражданка Тараканова? Людмила Викентьевна? – спросили в трубке так бесцеремонно громко, что даже Лина расслышала неприятный голос с металлическими нотками. Обе женщины напряглись, догадались, что за официальным обращением «гражданка» ничего хорошего последовать не может.
– Я вас слушаю, – тихо сказала Люся.
В трубке были слышны треск помех и гул автотрассы.
– Что случилось? Вы кто? – закричала Люся.
– Дежурный инспектор ДПС Петренко, – наконец вновь заскрежетала трубка металлическим голосом. – Ваш супруг Денис Петрович Тараканов сегодня в 9.35 утра попал в автомобильную аварию.
Пальцы Люси, сжимавшие трубку, внезапно побелели, загорелое лицо стало неестественно белым.
– Он жив? – быстро спросила Люся и задела рукой миску, стоявшую на коленях. Малина красными каплями рассыпалась в траву.
– Не волнуйтесь. Вашему супругу повезло, – продолжал голос в трубке. И вдруг, оставив официальный тон, добавил уже с человеческими нотками: – Удивительно повезло. Ваш муж, гражданка Тараканова, проявил преступную оплошность. Он уснул за рулем. Но сегодня, к счастью, воскресенье, ранним утром трасса была пустой. В итоге автомобиль марки БМВ модели Х5 Тараканова Дениса Петровича съехал в кювет и там перевернулся набок. Сработала подушка безопасности. От удара гражданин Тараканов проснулся и смог самостоятельно выбраться из автомобиля. Машина не взорвалась, однако восстановлению не подлежит. Гражданин Тараканов был направлен на медицинскую экспертизу. Алкоголь в его крови не обнаружен. Зато были найдены следы снотворного. Наверное, ваш супруг принял слишком большую дозу лекарства на ночь. В настоящее время Тараканов Денис Петрович находится в больнице недалеко от аэропорта Домодедово.
– Что-то серьезное? Говорите сразу! – потребовала Люся.
– Да не волнуйтесь вы так, Людмила Викентьевна! Могло быть гораздо хуже. Но обошлось: всего несколько ушибов, легкое сотрясение мозга и последствия нервного шока. Как говорится, ваш супруг легко отделался. Врачи оставили его в больнице на несколько дней. Пускай подлечится, отдохнет, придет в себя. Ну, в общем, я все сказал. Извините, больше говорить не могу. До свидания.
– Ну да, – пробормотала Ангелина, – конечно… Снотворное, как я сразу не догадалась! Он же столько работает! Даже в два часа ночи не спал, бумагами занимался. Понятно, принял лекарство, чтобы хоть ненадолго расслабиться и уснуть. Когда мы утром встретились, он и вправду был какой-то вялый, задумчивый. Наверное, снотворное подействовало. Индивидуальная реакция организма…
Люся почти не слушала подругу. Она стойко держалась, пока говорила с инспектором, а выключив мобильник, как-то разом осела, обмякла, словно из нее вытащили железный стержень, сползла с топчана на землю и громко, взахлеб, разрыдалась.
Идиллия летнего солнечного дня растворилась, словно ее и не было. Даже Викентий Модестович прекратил диктовать Серафиме бесконечные мемуары. Все кинулись к Люсе и принялись утешать ее. Даже Гарик встрепенулся, побежал в дом и принес сестре рюмочку коньяку.
– На вот, выпей, – потребовал он, – а то отходняк не наступит.
– Боюсь, наступит гораздо раньше, чем все вы думаете, – пробормотала Люся, – ох, чую, в этом доме меня скоро доведут до могилы…
И все же несколько глотков крепкого напитка сделали свое дело: лицо женщины слегка порозовело, черты его, несколько секунд назад словно сведенные судорогой, смягчились, расслабились. Люся наконец осознала, что самое страшное позади. Она поправила растрепавшиеся пышные волосы, стряхнула хвоинки с юбки и встала, чтобы вновь приступить к командирским обязанностям. Так начальник штаба, пережив обстрел в блиндаже, встает, присыпанный землей и слегка контуженный грохотом боя. И тут же идет отдавать новые приказы личному составу.
Домочадцы, как солдаты, пережившие бомбежку, тоже ожили, задвигались, стали жарко обсуждать случившееся.
– Я всегда говорил, что работа без выходных до добра не доведет, – подал голос Люсин брат Гарик. Он ввинтил последний шуруп в доску, оторвался от работы и назидательно объявил: – Мы работаем, чтобы жить, друзья мои, а не живем, чтобы работать. А Денис – наоборот. Каждый из нас от души наслаждается летним днем, природой, общением и своим законным выходным. А для Дэна все выходные дни – рабочие. Между прочим, трудиться в воскресенье – грех. Вот Господь и предупредил свояка: мол, не примешь к сведению – никакие деньги не спасут.
– Ой, мамочки, да что же это делается? – по-украински пронзительно заголосила Олеся. Она прибежала на общий шум из кухни с полотенцем в руках и с удовольствием вступила в общий разговор: – Говорите, Денис Петрович таблеток наглотался? Да в жисть не поверю! Хоть режьте! Всегда такой дисциплинированный, такой осмотрительный… – Олеся выпучила глаза и продолжила шепотом: – Это кто-то его на трассе остановил, продал бутылку минералки и незаметно туда лекарство подсунул. Да, такое бывает, я в одном сериале видела, – обиженно продолжила Олеся, заметив, что ее никто не слушает.
– А я таким поворотом событий ничуть не удивлен, – подал голос Викентий Модестович. – Чего еще можно ожидать от злостного курильщика?
– При чем тут это? – не поняла Ангелина.
– А при том! – запальчиво продолжал Викентий Модестович. – Сильный человек, друзья мои, обязан побороть тягу к легкому наркотику, коим является табак. Из-за этого опасного яда в организме происходят патологические изменения. Например, бессонница и кашель курильщика. Вот мой зять и не мог уже спать без снотворного. Теперь, надеюсь, возьмется за ум и бросит курить. Надо зажать волю в кулак – и неприятности тут же закончатся.
Все признали доводы Викентия Модестовича довольно убедительными и стали возвращаться к делам.
Да и сам патриарх вскоре потерял интерес к досадному, но мелкому (по сравнению с глобальными мировыми проблемами, которые занимали его в последнее время) происшествию, подозвал Серафиму, и они вновь уселись под деревьями работать над воспоминаниями.
Люся раз за разом набирала мобильный номер мужа, однако равнодушный голос повторял, что абонент недоступен. Она махнула рукой и бросилась в дом – собирать вещи в больницу. Лина принялась механически подбирать рассыпанную в траве малину. Она складывала ягоды в миску по одной, зачем-то считала их и все никак не могла успокоиться.
«Странно, – думала она, – Денис вроде бы, по словам Люси, никогда прежде не пользовался снотворным – раз. Обычно он встает очень рано и почти сразу садится за руль – это два. Как Люсин муж мог так глупо рисковать? А вот и третья ягодка».
И Лина минута за минутой, час за часом принялась вспоминать события минувшего дня, ночи и последовавшего за ней безмятежного утра…
«Зачем ему снотворное, если он прекрасно спит?» Ангелина вспомнила ночной разговор и поежилась. Где-то на краешке сознания появился стеклянный пузырек с лекарствами. Мелькнул и – снова изчез в памяти.
«Где-то я его видела… – мучительно вспоминала Лина. – Но где?»
Она продолжала вспоминать события последних суток. Многое теперь казалось странным. Вернее, очень странным.
Люся ехала в больницу и, когда мысленно, а когда и вслух, подгоняла брата: «Быстрей, еще быстрей! Ну, Гарик, ну же, миленький, ну, давай, да рискни же, наконец! Да обгони же того придурка! Ну и что, что фура впереди! Авось проскочим! Жми!»
Они тормознули у пятиэтажного унылого здания в центре районного городка с таким визгом тормозов, словно стартовали в автогонке. На скамеечке возле крыльца шло ежевечернее заседание «больничного клуба». Дамы в махровых халатах лузгали семечки и обсуждали палатные сплетни, а мужички в спортивных костюмах заговорщицки шептались, явно снаряжая гонца за «родимой».
Люся с огромными пакетами и кошелками еле выкатилась из машины. Олеся постаралась, собрала Денису столько еды, что ее хватит на полотделения. Как будто они приехали спасать не жертву аварии, а дистрофика, умирающего от истощения! Люся не шла, почти бежала по больничному коридору, обращая внимание только на цифры на дверях палат. Пакеты больно били по ногам, но она, наверное, не вздрогнула бы, даже если бы сейчас ее ударили бейсбольной битой. Гарик послушно трусил в отделение за сестрой, не решаясь сказать ни слова, даже не пытаясь отнять пакеты. Он знал, что в такие минуты Люсю трогать нельзя, и в душе надеялся, что визит в больницу будет недолгим. Типичный одинокий мужчина, когда-то состоявший в браке, вечный «жених», зацикленный на собственном здоровье, спорте, постоянно меняющихся девушках и веселых компаниях, он по возможности старался избегать неприятных впечатлений. Быть молодым – непростой труд… Для плейбоя не существуют болезни, смерть и прочие грустные вещи. Чтобы нравиться молоденьким девушкам и менять их как перчатки, надо быть бодрым и позитивным. Как телеведущий Дмитрий Дибров. У мачо нет возраста. Какого черта Люська притащила его в эту ужасную провинциальную больницу…
– Вот сюда, пожалуйста, – предложила пройти медсестра, – это палата Дениса Петровича. Наш, так сказать, местный люкс. Уж извините, ничего лучше у нас нет…
Медсестра распахнула дверь, и троица застыла на пороге. Аккуратно застеленная кровать была пуста.
Прошло уже часа четыре, а Люся все еще не вернулась. Лина вздрогнула. Над домом и садом внезапно грянула древняя горская мелодия. Словно вокруг были горы Кавказа, а не среднерусская равнина с полем и лесом. Это Викентий Модестович решил разрядить обстановку и поставил в мансарде любимый диск. Грузинские мужские хоры были его слабостью. Как все, что долетало к нему с «холмов Грузии». Викентий Модестович всегда слыл в богемных кругах грузинофилом.
«Пускай политики выясняют отношения, – словно говорил он своим увлечением, – а я как любил Грузию, так и останусь в этом вопросе однолюбом». И продолжал еще сильнее восхищаться всем, что обожал и прежде: грузинским вином, архитектурой древних тбилисских храмов, клеенками Пиросмани, старинными кинжалами с чеканными ножнами, тяжелыми украшениями грузинских женщин, острой грузинской кухней, огненной лезгинкой – да всего не перечислить! Он обожал Тамару Гвердцители и Софико Чиаурели, Паата Бурчуладзе и Нодара Думбадзе, Булата Окуджаву и Нину Ананиашвили – список грузинских кумиров получался внушительным. Ангелина подозревала, что порой Викентий Модестович представляет и себя самого в черкеске с газырями и с рогом в руке, восседающим на месте тамады на многочасовом грузинском пиру.
«Вот откуда его страсть к пышным тостам и цветистым речам, – догадалась она, – конечно, приятнее воображать себя гордым грузинским князем, чем продюсером средней руки на пенсии. В Грузии ни одна женщина не посмела бы встревать в его тосты и перебивать во время застолья, как у нас. Впрочем, у Викентия, как у истинного князя, и сейчас целых две преданные спутницы жизни. М-да, гордый „джигит“ неплохо устроился и на наших северных равнинах!»
– Что ж, давайте достойно отметим счастливое завершение этой досадной истории, – торжественно объявил патриарх. Он словно ждал момента, чтобы продолжить вечное застолье. Похоже, пышные тосты помогали ему поставить мысленную жирную точку в конце каждой жизненной неурядицы или, напротив, счастливого случая. Викентий был человеком солнца, настоящим оптимистом. Терпеть не мог грустные темы и мрачные истории. Он поднялся из кресла и с достоинством возглавил шествие чад и домочадцев к столу. По дороге патриарх напряженно искал кого-то глазами. И не находил.
– Катерина! – наконец возвысил голос дед. – Где запропастилась эта ленивая девчонка? Срочно найдите ее, пусть тащит видеокамеру! У меня есть несколько слов.
Хмурая и заспанная после ночного «отжига» в клубе Катерина послушно выкатилась из своей комнаты с опостылевшей видеокамерой. Домочадцы и гости расселись по местам, давно закрепленным за ними под старой лиственницей, и дачное застолье покатилось своим чередом.
– Вчера я говорил про счастливый случай, – начал патриарх очередной кинематографический тост, профессионально поглядывая в объектив камеры, – а сегодня хочу продолжить ту же мысль. В жизни, увы, бывают не только счастливые, но и несчастные случаи. Как, например, сегодня в нашей семье. Так давайте же выпьем за то, чтобы все несчастные случаи, если, не дай бог, они еще выпадут нам, завершались счастливо.
Гости переглянулись и послушно выпили. А затем принялись молча хлебать украинский борщ, искусно приготовленный Олесей. Произносить тосты, да и просто оживленно болтать никому не хотелось. Викентий Модестович наконец с изумлением заметил, что совершенно не владеет вниманием аудитории. Он поморщился, окинул взглядом накрытый стол и негромко проворчал:
– В этом доме когда-нибудь будут подавать соль и перец, я вас спрашиваю?
Марианна Лаврентьевна молча пододвинула солонку.
– Наконец-то, – буркнул Викентий Модестович, – терпеть не могу эту вашу пресную северную еду. Похоже, мне уже никогда не попробовать настоящие суп харчо и сациви. Так и помру на вашей скучной славянской диете: щи, борщи да каши…
– Не огорчайтесь, Викентий Модестович, – внезапно подала ангельский голос Серафима. – Завтра же сооружу вам что-нибудь грузинское. Мама очень любит кавказскую кухню, она и меня научила готовить сациви и хачапури. Говорят, вкусно получается. Я тоже обожаю лобио, аджику, кинзу, соус ткемали…
– Слава богу, – расцвел Викентий Модестович, – наконец нашлась в доме хоть одна толковая повариха.
Валерия и Марианна Лаврентьевна, да и Олеся, чей борщ только что подвергся жесткой критике, с неприязнью уставились на юную выскочку. А взгляд патриарха, наоборот, потеплел, словно Викентий Модестович чудом оказался под жарким солнцем Кавказа. Ангелина подумала: «Эта девочка умело управляется с капризами и тщеславием мужчин. Что ж, весьма неплохо для двадцати лет!»
Люся нашла в себе силы дойти до ординаторской, хотя ноги двигались с таким трудом, словно на них были кандалы.
– Где он? В морге? – прошептала она с порога бескровными губами.
– Да нет, наверное, в электричке, – ответил врач, не отрывая взгляда от кроссворда.
– В электричке? – удивилась Люся. – Да что вы говорите! Мой Денис Петрович даже не знает, где на станции билеты покупают, всегда меня в кассу отправляет. Он и в метро-то ездить не умеет, каждый раз на переходах не в ту сторону идет.
– Ну, все когда-нибудь бывает в первый раз, – философски усмехнулся эскулап. – Денис Петрович уехал полчаса назад, – признался он. – Куда? Сказал, что на работу. Отпустил его под расписку.
– Как вы могли! – закричала Люся.
– А что я мог поделать? – пожал врач плечами. Лекарь был в отутюженной темно-синей форме, в синей шапочке, надетой с каким-то особенным шиком, присущим только хирургам. Шапочка подчеркивала ярко-синий цвет его необычно красивых для мужчины глаз. – Как я мог с ним бороться? Я же хирург, а не психиатр. Разумные доводы на больного не действовали. Драться с ним? Вряд ли я справился бы с таким верзилой. Он угрожал, кричал, что срочно нужно на службу, что без него там все рухнет и пойдет прахом. Будут конец света и всемирный потоп в одном флаконе. Типичный для наших дней диагноз: хронический трудоголизм, осложненный неврозом топ-менеджера, – вздохнул врач и углубился в кроссворд, от которого его все-таки оторвали.
– Эта болезнь вам не грозит, – ехидно сказала Люся.
– Да не волнуйтесь вы так. – Эскулап не обиделся, наоборот, поднял голову от газеты и доброжелательно посмотрел на Люсю. Точнее, удостоил женщину профессионально внимательного взгляда («Не накапать ли ей валерьянки с корвалолом?» – казалось, говорил этот пристальный взгляд). – Серьезных повреждений у вашего мужа, слава богу, нет, а лучшее лекарство от шока сейчас для него – любимая работа. Разумеется, я посоветовал Денису Петровичу больше отдыхать и принимать успокоительное. Разумеется, в небольших дозах и пораньше с вечера. Разумеется, порекомендовал ему пока нанять водителя. Разумеется…