Нина Зверева. Прямой эфир. В кадре и за кадром

   – Сколько минут? О чем программа?
   Я ответила, что о разводах, и занимает она 54 минуты эфирного времени. Другие члены группы начали активно предлагать Сагалаеву устные рассказы о своих эфирных победах, но он был тверд и последователен. Он сказал:
   – Нет ничего более скучного, чем рассказы о телевизионных программах. Если вы их не привезли, значит, они совсем не так хороши, как вам хочется думать.
   Можете себе представить, как относились ко мне и к моему бенефису участники группы после такого резюме! Тяжелая пауза, полная тишина. И вот уже на экране возникают первые титры и первые кадры моей нижегородской программы.
   Я всегда говорю своим ученикам, что важный момент учебы – это просмотр своей работы глазами других людей. Но это очень тяжелый урок.
   Никогда не забуду просмотр программы «Точка зрения» в «Останкино» в 1976 году, потому что это был провал, позор, несчастье моей жизни. Уже на пятой минуте просмотра люди начали посмеиваться, перекидываться репликами. Я понимала, что они правы, что синхроны тяжеловесны, постановки примитивны, а призывы пафосны и бессмысленны. Я готова была отдать полжизни за то, чтобы программа закончилась раньше, или за то, чтобы пленка вдруг перестала крутиться. Но пытка продолжалась, люди откровенно веселились, Сагалаев молчал, и эти 54 минуты показались вечностью.
   Прошли последние титры, включили свет. Сагалаев спросил зал:
   – Как ваше впечатление?
   Мои одногруппники, которые годились мне в отцы и матери и на протяжение двух недель учебы демонстрировали свою симпатию, не скрывали скепсиса и ехидства, радостно указывая на проколы в программе. Сагалаев слушал, ничего не говорил, что-то записывал в блокноте. Я сидела как мертвая. Казалось, уже ничто не может возродить во мне жизнь – настолько было больно, и ощущение позора поселилось в душе, не давало дышать, двигаться, думать. Я мечтала только об одном – чтобы поскорее все закончилось. Это было как стриптиз поневоле. Тебя раздели, а теперь еще и обсуждают.
   Когда высказались все участники семинара, Сагалаев весело и ободряюще поглядел в мою сторону и сказал:
   – Вы знаете, я согласен со всем сказанным, но у меня остался только один вопрос, вернее два вопроса. Первый: почему вы не привезли свои работы? Не потому ли, что не хотели стать предметом обсуждения в профессиональной среде?
   Он сделал паузу, а затем заметил:
   – Молчание – знак согласия. А теперь второй вопрос, совершенно конкретный: поднимите руки, кто в арсенале молодежной редакции имеет проекты о любви и разводе? Кто? Поднимите руки!
   Не было ни одной руки. И тогда он сказал:
   – Самое смешное, что я согласен со всеми вашими замечаниями в адрес показанной программы, но в данной ситуации я считаю, что мы должны наградить аплодисментами тех людей, которые поднимают человеческие темы и не боятся выносить свои работы на суд профессионалов. Только такие люди могут добиться успеха.
   Он зааплодировал, кто-то похлопал ему в такт. Я готова была провалиться от стыда и от счастья. Такое тоже бывает.
   Ровно через два года именно Сагалаев потребовал, чтобы моя программа «Круглый стол вокруг станка» на Всесоюзном фестивале молодежных программ была переведена из разряда внеконкурсного просмотра в разряд конкурсных программ. И я тогда получила звание лауреата Всесоюзного фестиваля молодежных программ, а мне было всего двадцать шесть лет.
   Меня позвали работать на ЦТ, и Сагалаев даже добился выделения квартиры в Москве, что было невозможно. Я отказалась и до сих пор не знаю, правильный ли это был поступок. Я испугалась за свою семью, так как точно понимала, что я не умею жить так, как живут москвичи. И еще мне очень не хотелось разочаровывать своего любимого нижегородского зрителя.
   Я стала собственным корреспондентом молодежной редакции Центрального телевидения. И привычно ездила в Москву два-три раза в месяц, показывая свои программы, сюжеты и получая то оплеуху, то комплимент.
   Эдуард Сагалаев стал моим творческим идолом, учителем, другом. Его замечания, его веселая ирония были эликсиром жизни. И когда он позвал меня в 1985 году на работу в качестве корреспондента Всемирного фестиваля молодежи и студентов, я была на седьмом небе от счастья!
   Я жила у тети Зины, но ночевала у нее в квартире две-три ночи за две недели, не больше. Остальное время – съемки, монтаж, снова съемки, снова монтаж. Ночные бдения в коридорах «Останкино», где я постоянно блуждала, как герой фильма «Чародеи». Я точно знала, что хочу поразить и порадовать именно Сагалаева. И мне это никак не удавалось. Более того, через три дня после начала работы я была на грани увольнения, так как привезла 45 минут рабочего материала, а сюжет должен был выйти в эфир через два часа. Дело в том, что я впервые в жизни работала не с кинопленкой, а с видеокамерой, и мы с питерским оператором сошли с ума от радости, что можем снимать все что хотим! Сагалаев прилюдно, не глядя мне в глаза, взял кассету Betacam и выбросил ее в мусорный ящик, сказав, что раз не хватает времени на просмотр материала, значит, этого сюжета в эфире не будет. И тогда я достала кассету из урны и заявила, что мне хватит 15 минут на монтаж, потому что я заранее знаю, на какой минуте пленки находятся важные кадры.
   Веселый карий глаз «восточного мальчика», как его звали в «Останкино», полыхнул огнем, и он собрал всех в аппаратной и объявил, что сейчас будет учеба. И поглядел на меня с доверием и надеждой. Это был момент истины. Я действительно легко запоминаю, на какой минуте рабочего материала есть интересные моменты. Я хорошо чувствую время. Поэтому я спокойно скомандовала режиссеру монтажа, чтобы он поставил пленку на 15, 21 и 37-ю минуты моего материала, а затем достаточно быстро смонтировала сюжет, и он вышел в прямой эфир вовремя.
   Сагалаев сделал из этой истории настоящее шоу, потребовав от своих работников подобной квалификации. Но для меня главным было его одобрение.
   В последний день фестиваля по пустой Москве огромный автобус мчал меня на финальную церемонию закрытия фестиваля, потому что Сагалаев решил, что именно я должна сказать какие-то важные слова в прямом эфире.
   Я не знаю, как передать эти ощущения сейчас, когда прошло много лет. Пустой автобус. Пустая Москва. Огромная ответственность. Слова, которые крутятся в голове и никак не ложатся в нужные строки. Новые варианты, новые слова, блокнот, который исчеркан, водитель, который смотрит на меня с удивлением: кто такая? Почему ради нее этот сумасшедший рейс на край Москвы?
   И все же мне удалось в прямом эфире Центрального телевидения сказать сильные слова, и меня поздравляли, а вечером вся наша бригада праздновала успех на квартире тети Зины в Москве. Хотя похоже, что этот фестиваль имел для нас, журналистов, большее значение, чем для остальных людей в мире.
   Не случайно накануне фестиваля Сагалаев собрал нас всех и спросил:
   – Какое главное международное событие занимает умы просвещенных граждан планеты Земля?
   Мы дружно заорали:
   – Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве!
   Сагалаев усмехнулся:
   – Ответ неправильный. Просвещенных граждан планеты Земля гораздо больше занимает операция на прямой кишке президента Рейгана, потому что от исхода этой операции зависит гораздо больше, чем от нашего фестиваля.
   Парадоксальность мышления? Знание людей и их психологии? Свобода, которой он обладал от рождения? Умение и желание растить свободных людей – Парфенова, Киселева, Листьева и других? Не знаю, что важнее из перечисленного, но при самом разном отношении к Эдуарду Сагалаеву со стороны его коллег вряд ли кто-то может опровергнуть тот факт, что именно с его именем связана самая яркая страница развития отечественного ТВ в лице уникальной молодежной редакции Центрального телевидения, которой он руководил долгое время.
   Мне очень повезло, что я прикоснулась к этой истории и обогатилась ею. Мы с Сагалаевым искренне дружим до сих пор и доверяем друг другу, что большая редкость в нашем амбициозном, ревнивом и притворном телевизионном мире.

Запрещенные сюжеты

   Я никогда не была отчаянной журналисткой, которая во имя поиска правды рискует жизнью и прочее, и прочее. Стыдно в этом признаваться, наверное, но что поделаешь? Есть настоящие герои, и это надо признать. Меня всегда восхищала Анна Политковская, и я оплакивала ее вместе со всеми почитателями ее таланта. Я любуюсь Юлией Латыниной и бесконечно за нее волнуюсь. Во время мастер-классов Елены Масюк, где она рассказывает о своих опасных расследованиях, я сижу рядом и думаю: вот она журналист, а я, наверное, нет. Так что героического повествования о том, как я снимала кино несмотря ни на что, или, как Бэлла Куркова, выдавала в эфир одну программу вместо другой, в этом рассказе не будет.
   Я всегда любила быть в гармонии с тем временем, в котором жила. И сегодня отношусь к этому вполне философски, потому что это моя жизнь, это мой характер. Жалеть о чем-то сегодня нелепо и бессмысленно. Однако даже в этой относительно спокойной жизни случались такие истории, когда приходилось «побороться» за свою тему или за свой сюжет. Таких случаев у меня было несколько.
   Первый сюжет, который вспоминается, был о нижегородской музыкальной школе. У нас с оператором было всего две минуты кинопленки. Когда мы приехали, я сначала обошла всю школу, поговорила с педагогами и поняла, что радостных поводов для сюжета мало. А вот грустных – сколько угодно. Больше всего меня потрясла организация учебного класса… в туалете. Учебных комнат не хватало и администрации школы пришлось перепрофилировать туалет, где ученики сидели прямо на унитазе, сверху которого было постелено какое-то одеяло. Именно на эту туалетную комнату ушли, как вы понимаете, две минуты нашей кинопленки.
   Я пребывала в большом энтузиазме и даже пообещала руководителям школы, что после выхода сюжета в эфир они обязательно получат новое здание, которое им давно обещали.
   Однако мой сюжет в эфир не вышел. Он был запрещен. Более того, мне была прочитана лекция о том, что в условиях холодной войны наше государство вынуждено достойно содержать армию и выделять дополнительные средства на производство оружия.
   Мне объяснили, что денег на культуру не хватает не потому, что кто-то чего-то не понимает, а потому что никаких детей не будет и страны не будет, если не строить новые военные заводы и не создавать новые атомные бомбы.
   Наверное, это был 1979–1980 год. Страна готовилась к Олимпиаде, и критические сюжеты не приветствовались. Помню, как я пошла к директору музыкальной школы объяснять ситуацию, но он только отвел глаза в сторону и сказал что-то вроде: «Я же вам говорил». Я физически ощущала бессилие и немоту. И от этого было реально больно.
   За свой второй запрещенный сюжет я дралась как тигр. И даже потребовала встречи с нашим куратором из специальных органов. К этому времени у меня уже было трое детей, и я вплотную занималась темой многодетных семей и их положением в нашем обществе. Мне пришлось повидать разные семьи, в том числе и такие, где изначально рождались больные и несчастные дети. Благополучных и счастливых многодетных семей, где папа и мама не пьют, работают, занимаются воспитанием и развитием сыновей и дочерей, было очень мало. Но именно такой была семья Лесниковых. Они были на слуху, их награждали, о них писали в газетах. Этой благополучной семье власти выделили пятикомнатную квартиру в новом микрорайоне.
   Туда мы и поехали с кинооператором. Тем более что у Ларисы Лесниковой родился одиннадцатый ребенок, и появился повод снять новый сюжет и поздравить семейство. Время было голодное, «талонное». Перед визитом я купила три килограмма пряников и несколько коробок кукурузных палочек (то, что тогда было доступно).
   Как передать словами тот шурум-бурум, которых образовался уже в прихожей вокруг моих подарков! Угощение растворилось на глазах за считаные минуты. При этом старшие дети успевали следить за тем, чтобы всем досталось поровну.
   Я стояла в прихожей, как прикованная. И не потому, что не угадала с количеством еды, а потому, что в доме пахло нищетой. Первыми меня встретили шестеро (!) детей дошкольного возраста. Они были погодками, и у всех были кривые от рахита ноги. Везде пахло мочой и сыростью.
   Квартира располагалась на первом этаже, и через огромные щели в дверях и окнах сильно дуло, все стены были измазаны пластилином, красками. Среди всего этого ходила веселая и добрая Лариса в домашнем халате. На мои вопросы она с неизменной улыбкой отвечала:
   – Ноги? Так это рахит. Это пройдет. У наших старших, знаете, какие фигуры роскошные? Все спортсмены. Просто маленьким солнца не хватает, витаминов и мяса. Мы писали в райисполком, но что-то нет ответа. Нам дают на детей продуктовый набор, но там, кроме супового набора из костей и двух килограммов колбасы на месяц нет ничего. А это нам на один день…
   Мы засняли на камеру квартиру, детей, и я уехала с тяжелым чувством, что надо с этим что-то делать. Я понимала, что мне опять будут говорить про «холодную войну», но я видела жертв этой «войны» – детишек, которым плохо. Хотя родились они в хорошей семье, у хороших, заботливых родителей. Папа работал с утра до ночи. Я его ни разу не видела. Интересная деталь: он был кандидатом наук и световой день работал в институте, а по ночам разгружал вагоны или сортировал картошку в овощехранилищах.
   Мама Лариса – это как раз редкий случай профессиональной мамы, которая имеет невероятный запас любви и терпения. Она была совсем молодой в то время, но у нее были проблемы с зубами, так как непрерывные роды при отсутствии нормальной еды истощили женский организм.
   В общем, невеселый получился у меня сюжет. Я уже заранее знала, что вряд ли он выйдет в эфир без редакторской обработки. И точно. «Под нож» попала вся конкретика бытовой жизни семьи Лесниковых. Но больше всего моего цензора возмутило указание содержимого продовольственного пайка. Мне сказали: им дают колбасу и мясо. Другим и этого не дают. Они сами-то думали, когда рожали? А если все начнут рожать?
   Я пошла к директору ТВ Рогнеде Шабаровой. Она только развела руками и сказала, что есть такие моменты в жизни, о которых не надо говорить вслух, потому что телевизор смотрят тысячи людей. И что надо всегда об этом помнить.
   В общем, я еще раз поняла, что мы занимаемся не журналистикой, а пропагандой, и мне от этого стало невесело.
   Но я все же придумала, как спасти собственную душу. Расшифрованный текст сюжета я сама отнесла председателю райисполкома того района, в котором жили Лесниковы. И приложила короткую записку, в которой написала, что сюжет показан в эфире в сильно усеченном виде, но «вы должны знать правду, чтобы оказать помощь семье».
   Вы представляете?! У меня получилось! Уже через месяц мне позвонила Лариса Лесникова. Она смеялась и плакала в трубку, потому что их навестила комиссия, и было принято решение снабжать ее семью «особым образом». Теперь им каждую неделю привозили мясо, молоко, сметану, творог, рыбу. И мне уже было приятно позднее узнать, что Лариса родила двенадцатого ребенка, потом тринадцатого…
   Они остановились, кажется, на четырнадцатом ребенке. И, кстати, все выросли замечательными людьми. До сих пор в нашем городе Лариса Лесникова – самая знаменитая мать-героиня (а теперь уже и бабушка-героиня). Дай Бог ей здоровья! И выглядит она прекрасно, и улыбку во весь рот она больше не прикрывает ладошкой.
   Но самый знаменитый из моих запрещенных сюжетов – документальный фильм «Как пройти в райком?». Это был 1984 год. Уже умер Брежнев, затем скоропостижно возник и исчез Андропов. И главным человеком в стране стал старый и неказистый Черненко, который страдал астмой, говорил и двигался с трудом. Люди перестали бояться власти и в открытую обсуждали нелепость этой кадровой чехарды стариков-коммунистов.
   Каждый год молодежная редакция Центрального телевидения проводила Всесоюзный фестиваль молодежных программ. В тот год фестиваль должен был пройти в Кишиневе. Так как я уже была неоднократным лауреатом, хотелось удивить всех новой острой программой. И я придумала тему. А скорее – картинку. И название – «Как пройти в райком?». Идея была в том, чтобы на центральной площади города задавать юношам и девушкам комсомольского возраста только два вопроса. Первый вопрос звучал так: «На учете в каком райкоме комсомола вы стоите?» А второй: «Знаете ли вы, как пройти в этот райком?»
   Фишка сюжета была в том, что мы с оператором стояли так, что за спинами наших героев была явно видна табличка: «Нижегородский райком ВЛКСМ».
   Мы опросили человек двадцать. Все они, как и ожидалось, состояли на учете в том самом Нижегородском райкоме комсомола. А вот второй вопрос всех ставил в тупик. Они махали руками в разные стороны, пожимали плечами, и ни один не повернул голову назад и не сказал: «Да вот же он!»
   Далее мы отправились в гости к секретарю райкома ВЛКСМ и тоже задали два вопроса. Первый вопрос: «Как часто здесь бывают рядовые комсомольцы?» И второй: «Вспомните хоть один пример, когда к вам пришли люди с улицы и что-то предложили или сделали». На первый вопрос уверенный и модный секретарь райкома отвечал долго и напористо: «рост рядов наблюдается…», «комсомол вершит славные дела…», «рядовые комсомольцы приходят толпами в свой штаб и ведут активную деятельность…». Но второй вопрос поставил моего собеседника в затруднительное положение. Пленка в кинокамере крутилась с шумом. И это был единственный звук в комнате.
   Секретарь молчал ровно полторы минуты. Представляете, какая пауза? Он теребил подбородок, открывал и закрывал рот, смотрел в потолок, а я спокойно выжидала. И была права! Бедный, он так никого и не вспомнил и не смог привести ни одного конкретного примера. Зато уже на следующее утро руководству телевидения позвонил первый секретарь обкома комсомола и потребовал изъять рабочий материал.
   Но Рогнеда Александровна Шабарова возмутилась, решив отстаивать мою правду (сама она, как истинный коммунист, была возмущена процветавшей в то время казенщиной в комсомоле). В результате я смонтировала фильм «Как пройти в райком?», и он стал главным событием и сенсацией Кишиневского фестиваля. Самое смешное, что меня потом многие обвинили в конъюнктуре, потому что день открытия фестиваля совпал с выходом постановления ЦК КПСС «О формализме в комсомоле». В общем, я получила не только приз, но и суперприз в виде эфира моего фильма по Центральному телевидению в прайм-тайм. Интересно, что в Нижнем Новгороде (тогда Горьком) его так ни разу и не показали. То есть в родном городе этот сюжет оказался запрещенным!
   Позднее я встречалась в неформальной обстановке с тем самым секретарем. Он признался, что не держит на меня никакого зла и, более того, благодарен за невольное вмешательство в его жизнь. Он ушел по собственному желанию, затем стал удачливым бизнесменом, переехал в Москву. Жизнь его сложилась вполне счастливым образом.
   Запрещенные сюжеты… Много раз мне приходилось слышать от моих учеников разные истории на эту тему. И я прекрасно понимаю, как тяжело смотреть в глаза героям, если обещал им помочь. Как тяжело видеть работу своего коллеги с другого канала на ту же самую тему, если только ты один знаешь, что твоя работа была сделана раньше и сделана не хуже.