Страница:
невыносимые муки. Несколько товарок Пеструшки уже нечувствительно перешли из
царства сна в царство смерти. Петух спал без задних ног, даже не подозревая,
что гарем его захвачен неприятелем; ждать спасения было неоткуда. Горе
Пеструшки вселяло в меня некоторую надежду, ибо возлюбленная моя, предавшись
ему вся без остатка, хранила молчание; но я с ужасом сознавал, что стоит ей
вскрикнуть, и она погибла. В довершение всех несчастий, пришла моя очередь
стоять в карауле; надобно было оставить Пеструшку среди подлых разбойников.
Я колебался; внезапно счастливая мысль осенила мой встревоженный ум. Я
бросился к воротам и через мгновение громким криком "Спасайся кто может!"
посеял панику среди Лисов, большинство из которых успели завладеть другой
добычей и вдобавок были слишком напуганы, чтобы покуситься на мое сокровище.
Что же касается меня, то я возвратился в курятник и, лишь окончательно
удостоверившись, что все мои товарищи его покинули, осмелился расстаться с
Пеструшкой, избавив ее от необходимости изъявлять мне признательность.
Память об этой первой встрече, хотя к ней и примешивались сожаления, близкие
к раскаянию, - одна из немногих радостей, какие остались в моей жизни. Увы!
ни одно из событий, которые последовали за тем вечером, когда родилась и
созрела моя любовь, не могло заставить меня забыть ее. Сопровождая Пеструшку
всегда и повсюду, я не замедлил убедиться, что она отдает предпочтение
известному вам крикливому султану; я нимало не заблуждался на счет того
естественного влечения, по воле которого она отвечала ему любовью на любовь.
Оба только и делали, что прогуливались крыло об крыло, угощали друг
друга зернышками проса, поощряли один другого легким кокетством, а затем
пугали деланной жестокостью; говоря короче, сударь, они вели себя так, как
от века ведут себя люди любящие, не придавая значения насмешкам над своим
поведением, которое в самом деле было бы смешно, не будь оно настолько
достойно зависти.
Я был так привычен к несчастьям, что это открытие не застало меня
врасплох. Я страдал, не жалуясь и по-прежнему не расставаясь с надеждой.
Несчастные влюбленные всегда продолжают надеяться на лучшее, особенно
когда говорят, что не надеются ни на что.
Однажды, когда я, по своему обыкновению, бесшумно бродил вокруг фермы,
я стал невидимым свидетелем сцены, которая сделала мое горе еще более
безутешным и нимало не укрепила ту слабую надежду, что еще теплилась в моей
душе. На беду, я слишком хорошо знаю силу любви, чтобы предположить, что
дурное обращение может ее истребить или хотя бы уменьшить. Если ты любишь,
то чувство твое, как правило, разгорается от обиды еще сильнее.
Так вот, сударь, это бессмысленное животное, именуемое Петухом, било
шпорами и клювом мою любезную Пеструшку, а я был обречен созерцать эту
ужасную картину, задыхаясь от гнева, но не смея вымолвить ни слова. Как ни
желал я отомстить за муки любимой, страх скомпрометировать ее в чужих
глазах, а также, надобно признаться, не менее сильный страх узнать, что
жестокая краса, на защиту которой я встал, не спросив ее согласия, отвергает
мою помощь, был сильнее жажды мести. Страдая, как вы понимаете, больше, чем
она, я не без горечи читал в ее глазах выражение абсолютной, упрямой
покорности. Я с великой радостью сожрал бы этого мужлана, но, увы! ведь это
причинило бы ей такую боль!
Сознание того, что я приношу свои желания в жертву ее счастью, помогло
мне набраться терпения и дождаться конца отвратительной сцены; сердце мое,
разумеется, было разбито, однако я был горд тем, что одержал над своими
страстями труднейшую из побед.
Меж тем мне предстояло выдержать с самим собой еще одно сражение.
Петух, надо признаться, относился к беззаветному чувству своей юной
фаворитки с величайшим презрением и постоянно изменял ей. Пеструшка была
слишком ослеплена любовью, чтобы это заметить, и мне, сопернику Петуха,
следовало бы ее предупредить; однако, как я уже неоднократно говорил вам,
сударь, я любил в ней даже эту ее привязанность, неоцененную и непонятую, и
не согласился бы лишить мою возлюбленную драгоценнейшей из ее иллюзий, даже
если бы в награду мне посулили ее любовь.
Подобные речи, я вижу, кажутся вам странными в моих устах; я сам,
припоминая множество ощущений слишком мимолетных, чтобы память сохранила их
надолго, и по этой причине опущенных в моем рассказе, с трудом могу понять
себя.
В такие минуты перед моим мысленным взором встает заботливый старый
наставник и его уроки: уединение, мечтательность и, главное, любовь
довершили данное им воспитание. Я добр, в этом я уверен, и полагаю, что
чувства и ум помогли мне стать выше моей породы, однако не подлежит
сомнению, что в то же самое время я глубоко несчастен. Разве такое постоянно
не происходит и с людьми?
Что мне сказать еще? История неразделенной любви не отличается
разнообразием; я с удивлением убеждаюсь, что тем, кто много страдал, нечего
рассказать о своих муках; многие люди находят в этом утешение, - быть может,
то же суждено и мне. Как бы там ни было, теперь вы имеете представление о
моем безрадостном существовании, а я уже давно не мечтал ни о чем ином,
кроме возможности однажды излить душу существу избранному. В тот
единственный раз, когда я виделся с Пеструшкой и мог свободно говорить ей о
моей любви, - если, конечно, тому, чьи движения и речи скованы робостью,
позволительно вести речь о свободе, - она выказала мне, как я и ожидал,
такое глубокое презрение, она отвечала на мои уверения и клятвы таким
холодным и насмешливым тоном, что я решил раз и навсегда: я скорее умру, чем
еще хоть раз стану докучать ей рассказами о моей злосчастной страсти. Мне
довольно того, что я охраняю Пеструшку и ее возлюбленного, прогоняя от их
дома животных хищных и злобных. Нешуточные опасения внушает мне лишь одно из
них, которое, к несчастью, обитает повсюду и почти повсюду творит зло. Это
животное - Человек.
- Теперь, - добавил он, - позвольте мне проститься с вами. Солнце
близится к закату, а я не смогу уснуть, если не увижу, как Пеструшка
грациозно взбегает по лесенке, ведущей в курятник. Вспоминайте обо мне,
сударь, а когда вам станут говорить, что Лисы злы, не забудьте, что вам
довелось видеть Лиса чувствительного и, следовательно, несчастного.
- И это все? - спросил я.
- Разумеется, - отвечал Брелок, - если, конечно, вы не прониклись
сочувствием к моим героям и не желаете узнать, что с ними сталось.
- Я никогда не руководствуюсь сочувствием, - возразил я, - но я люблю,
чтобы каждая вещь находилась на своем месте; лучше узнать заранее, чем
теперь заняты все эти особы, чем рисковать встретиться с ними в каком-нибудь
месте, где им совершенно нечего делать и от посещения которого я мог бы
воздержаться.
- Так вот, сударь, тот враг, о существовании которого известил моего
юного друга его острый ум, то существо, в котором праздность и гордыня
цивилизовали кровожадность и варварство, - Человек, "раз нужно нам его по
имени назвать"[20], употребил злополучную Пеструшку для воплощения старинной
идеи насчет Курицы с рисом, - идеи, жертвою которой сделались уже многие
Курицы и многие из тех, кто их ест, ибо блюдо это отвратительно; но жалоб по
этому поводу вы от меня не услышите: справедливость превыше всего!
Пеструшка пала, а несчастный влюбленный Лис, прибежавший на ее крик,
заплатил жизнью за преданность, равной которой мы не сыщем среди людей. Я
знал лишь одного представителя человеческого племени, являвшего собою
исключение из этого правила. Однако недавно мне доказали, как дважды два,
что мой герой - мерзавец, достойный повешения, и с тех пор я стал очень
жесток из боязни употребить чувствительность не по назначению.
- Похвальная предусмотрительность. Ну а Петух?
- Петух? Да вон он поет!
- Как? Тот же самый?
- Боже мой! Разве это важно? Изменилась особь, чувства же остались
прежними, и новое существо полно прежнего эгоизма, прежней грубости, прежней
глупости!
- Перейдем же к сути, друг Брелок, - отвечал я. - Вы, я полагаю, до сих
пор не простили Петуху потери аполлона?
- О нет, вы ошибаетесь. Я думаю, что могу утверждать: никогда мое
сердце не таило злобы против отдельных особей; именно это, пожалуй, дает мне
право ненавидеть многие вещи в целом.
- Но разве не питаете вы против Петухов того же предубеждения, какое я
питаю против Лисов? Я бы мог сплести вам о Петухе такую же фантастическую
историю, какую вы только что сплели мне о Лисе. Не бойтесь, я не стану этого
делать, тем более что вы так же не поверили бы моему рассказу, как не верю я
вашему, ибо воевать против общепринятых представлений и рассказывать
небылицы, которых никто никогда не рассказывал, безрассудно.
- Хотел бы я, - возразил Брелок, - чтобы кто-нибудь доказал мне, какой
прок сочинителю сказки разделять все представления, сделавшиеся
общепринятыми во времена Потопа, а может быть, и раньше, и рассказывать те
небылицы, которые были рассказаны уже сотни раз.
- Об этом мы можем спорить до завтра - чего, однако же, делать не
станем; тем не менее позвольте мне заметить, что если Петух и не являет
собою образец всевозможных добродетелей, если его чуткость, величие и
благородство в высшей степени сомнительны, из этого ничуть не следует, что
Курицам стоит всецело полагаться на преданность и чувствительность Лисов.
Меня вы до конца не убедили, и я все еще пытаюсь разгадать, какую цель мог
преследовать ваш Лис. Если я это разгадаю, я буду меньше любить его, но
лучше понимать.
- Поверьте, друг мой, - печально сказал Брелок, - видеть во всем только
дурную сторону - большое несчастье. Мне частенько приходило на ум, что,
добейся наш Лис взаимности от обожаемой Пеструшки, он первым делом слопал бы
свою милую.
- В этом-то я не сомневаюсь ни минуты.
- Увы, сударь, я тоже; но как же это досадно.
[1] Библиограф Жозеф Мари Керар (1797-1865), автор справочника
"Литературная Франция" (т.1-10, 1827-1839), в томе 4 в статье "Нодье"
критиковал писателя за его симпатии к "чудовищной" романтической литературе.
(Здесь и далее - прим. перев.)
[2] Намек на французского путешественника Жан-Батиста Дувиля
(1794-1835), который опубликовал в 1832 г. отчет об открытиях, якобы
сделанных им в Африке, а вскоре выяснилось, что большая их часть -
мистификация. Томбукту - древний город на территории Мали.
[3] Мишель Берр (1780-1843) - первый во Франции адвокат еврейского
происхождения, публицист и историк немецкой литературы.
[4] Пародируя ранние "морские" романы Эжена Сю, Нодье нагромождает
морские термины, употребляя их невпопад.
[5] Название этого мыса на северо-западной оконечности Иберийского
полуострова в переводе с латыни означает "конец земли".
[6] Нодье обыгрывает просторечное название одного из сортов стручкового
перца, который на самом деле не имел никакого отношения к Кайенне, городу во
Французской Гвиане (Южная Америка), куда ссылали преступников.
[7] Языковая ошибка (лат.).
[8] Английский астроном Джон Гершель (1792-1871), продолжавший
изыскания своего отца Уильяма Гершеля (1738-1822), в январе 1834 г. прибыл
на Мыс Доброй Надежды для наблюдений за звездным небом Южного полушария.
[9] Вздор, нелепости (итал.).
[10] Поэт Шарль Колле (1709-1783) был мастером так называемых
"бессмыслиц" - стихотворений с очень богатой рифмой и очень бедным смыслом.
Литератор и философ Бернар Ле Бовье де Фонтенель (1657-1757) сказал однажды
об очередном творении Колле: "Оно так похоже на то, что я слышу в салонах
ежедневно, что нетрудно запутаться и начать искать в нем смысл".
[11] Пистолет Вольты, или электрический пистолет - металлический сосуд,
наполненный смесью воздуха и водорода, которая взрывается от электрической
искры и выталкивает пробку из сосуда.
[12] Указ об ускоренном введении сберегательных касс - своего рода
банков для мелких собственников - был принят во Франции 9 июня 1835 г. по
инициативе филантропов, в искренность намерений которых Нодье не верил.
[13] Пропитание и наряд (лат.).
[14] Жозеф Крозе (1808-1841) и Жак Жозеф Текне (1802-1873) - парижские
книгопродавцы и издатели, торговавшие библиофильскими изданиями; Антуан
Бозонне (первая треть XIX в.) и Жозеф Тувенен (1790-1834) - парижские
переплетчики; сам Нодье особенно высоко ценил Тувенена и часто прибегал к
его услугам.
[15] Обильной листвы (лат.; Вергилий. Георгики. I, 191).
[16] Табарен (наст. имя и фам. Антуан Жирар; 1584-1633) - французский
комический актер, игравший в фарсах собственного сочинения.
[17] Флориан Картон Данкур (1661-1725) - французский актер и
комедиограф, к недостаткам которого Нодье относил "полное отсутствие плана,
смакование дурных нравов, бесстыдство в мыслях и речах", а к достоинствам -
"живость диалогов, правду характеров, выразительность картин, соль если и не
аттическую, то вполне едкую" ("Вопросы литературной законности").
[18] Брелок - одна из ипостасей авторского "я" в стернианском романе
Нодье "История богемского короля и его семи замков" (1830), "странное и
капризное создание <...> смешной набросок, который никогда не будет закончен
<...> существо вечно хохочущее, вечно поющее, вечно насмешничающее, вечно
подшучивающее...".
[19] Нодье в юности профессионально занимался энтомологией; его
"Энтомологическую библиографию" (1801) одобрил сам Ламарк.
[20] Реминисценция из басни Лафонтена "Животные, больные чумой"; там,
где у Нодье "Человек", у Лафонтена - Чума.
царства сна в царство смерти. Петух спал без задних ног, даже не подозревая,
что гарем его захвачен неприятелем; ждать спасения было неоткуда. Горе
Пеструшки вселяло в меня некоторую надежду, ибо возлюбленная моя, предавшись
ему вся без остатка, хранила молчание; но я с ужасом сознавал, что стоит ей
вскрикнуть, и она погибла. В довершение всех несчастий, пришла моя очередь
стоять в карауле; надобно было оставить Пеструшку среди подлых разбойников.
Я колебался; внезапно счастливая мысль осенила мой встревоженный ум. Я
бросился к воротам и через мгновение громким криком "Спасайся кто может!"
посеял панику среди Лисов, большинство из которых успели завладеть другой
добычей и вдобавок были слишком напуганы, чтобы покуситься на мое сокровище.
Что же касается меня, то я возвратился в курятник и, лишь окончательно
удостоверившись, что все мои товарищи его покинули, осмелился расстаться с
Пеструшкой, избавив ее от необходимости изъявлять мне признательность.
Память об этой первой встрече, хотя к ней и примешивались сожаления, близкие
к раскаянию, - одна из немногих радостей, какие остались в моей жизни. Увы!
ни одно из событий, которые последовали за тем вечером, когда родилась и
созрела моя любовь, не могло заставить меня забыть ее. Сопровождая Пеструшку
всегда и повсюду, я не замедлил убедиться, что она отдает предпочтение
известному вам крикливому султану; я нимало не заблуждался на счет того
естественного влечения, по воле которого она отвечала ему любовью на любовь.
Оба только и делали, что прогуливались крыло об крыло, угощали друг
друга зернышками проса, поощряли один другого легким кокетством, а затем
пугали деланной жестокостью; говоря короче, сударь, они вели себя так, как
от века ведут себя люди любящие, не придавая значения насмешкам над своим
поведением, которое в самом деле было бы смешно, не будь оно настолько
достойно зависти.
Я был так привычен к несчастьям, что это открытие не застало меня
врасплох. Я страдал, не жалуясь и по-прежнему не расставаясь с надеждой.
Несчастные влюбленные всегда продолжают надеяться на лучшее, особенно
когда говорят, что не надеются ни на что.
Однажды, когда я, по своему обыкновению, бесшумно бродил вокруг фермы,
я стал невидимым свидетелем сцены, которая сделала мое горе еще более
безутешным и нимало не укрепила ту слабую надежду, что еще теплилась в моей
душе. На беду, я слишком хорошо знаю силу любви, чтобы предположить, что
дурное обращение может ее истребить или хотя бы уменьшить. Если ты любишь,
то чувство твое, как правило, разгорается от обиды еще сильнее.
Так вот, сударь, это бессмысленное животное, именуемое Петухом, било
шпорами и клювом мою любезную Пеструшку, а я был обречен созерцать эту
ужасную картину, задыхаясь от гнева, но не смея вымолвить ни слова. Как ни
желал я отомстить за муки любимой, страх скомпрометировать ее в чужих
глазах, а также, надобно признаться, не менее сильный страх узнать, что
жестокая краса, на защиту которой я встал, не спросив ее согласия, отвергает
мою помощь, был сильнее жажды мести. Страдая, как вы понимаете, больше, чем
она, я не без горечи читал в ее глазах выражение абсолютной, упрямой
покорности. Я с великой радостью сожрал бы этого мужлана, но, увы! ведь это
причинило бы ей такую боль!
Сознание того, что я приношу свои желания в жертву ее счастью, помогло
мне набраться терпения и дождаться конца отвратительной сцены; сердце мое,
разумеется, было разбито, однако я был горд тем, что одержал над своими
страстями труднейшую из побед.
Меж тем мне предстояло выдержать с самим собой еще одно сражение.
Петух, надо признаться, относился к беззаветному чувству своей юной
фаворитки с величайшим презрением и постоянно изменял ей. Пеструшка была
слишком ослеплена любовью, чтобы это заметить, и мне, сопернику Петуха,
следовало бы ее предупредить; однако, как я уже неоднократно говорил вам,
сударь, я любил в ней даже эту ее привязанность, неоцененную и непонятую, и
не согласился бы лишить мою возлюбленную драгоценнейшей из ее иллюзий, даже
если бы в награду мне посулили ее любовь.
Подобные речи, я вижу, кажутся вам странными в моих устах; я сам,
припоминая множество ощущений слишком мимолетных, чтобы память сохранила их
надолго, и по этой причине опущенных в моем рассказе, с трудом могу понять
себя.
В такие минуты перед моим мысленным взором встает заботливый старый
наставник и его уроки: уединение, мечтательность и, главное, любовь
довершили данное им воспитание. Я добр, в этом я уверен, и полагаю, что
чувства и ум помогли мне стать выше моей породы, однако не подлежит
сомнению, что в то же самое время я глубоко несчастен. Разве такое постоянно
не происходит и с людьми?
Что мне сказать еще? История неразделенной любви не отличается
разнообразием; я с удивлением убеждаюсь, что тем, кто много страдал, нечего
рассказать о своих муках; многие люди находят в этом утешение, - быть может,
то же суждено и мне. Как бы там ни было, теперь вы имеете представление о
моем безрадостном существовании, а я уже давно не мечтал ни о чем ином,
кроме возможности однажды излить душу существу избранному. В тот
единственный раз, когда я виделся с Пеструшкой и мог свободно говорить ей о
моей любви, - если, конечно, тому, чьи движения и речи скованы робостью,
позволительно вести речь о свободе, - она выказала мне, как я и ожидал,
такое глубокое презрение, она отвечала на мои уверения и клятвы таким
холодным и насмешливым тоном, что я решил раз и навсегда: я скорее умру, чем
еще хоть раз стану докучать ей рассказами о моей злосчастной страсти. Мне
довольно того, что я охраняю Пеструшку и ее возлюбленного, прогоняя от их
дома животных хищных и злобных. Нешуточные опасения внушает мне лишь одно из
них, которое, к несчастью, обитает повсюду и почти повсюду творит зло. Это
животное - Человек.
- Теперь, - добавил он, - позвольте мне проститься с вами. Солнце
близится к закату, а я не смогу уснуть, если не увижу, как Пеструшка
грациозно взбегает по лесенке, ведущей в курятник. Вспоминайте обо мне,
сударь, а когда вам станут говорить, что Лисы злы, не забудьте, что вам
довелось видеть Лиса чувствительного и, следовательно, несчастного.
- И это все? - спросил я.
- Разумеется, - отвечал Брелок, - если, конечно, вы не прониклись
сочувствием к моим героям и не желаете узнать, что с ними сталось.
- Я никогда не руководствуюсь сочувствием, - возразил я, - но я люблю,
чтобы каждая вещь находилась на своем месте; лучше узнать заранее, чем
теперь заняты все эти особы, чем рисковать встретиться с ними в каком-нибудь
месте, где им совершенно нечего делать и от посещения которого я мог бы
воздержаться.
- Так вот, сударь, тот враг, о существовании которого известил моего
юного друга его острый ум, то существо, в котором праздность и гордыня
цивилизовали кровожадность и варварство, - Человек, "раз нужно нам его по
имени назвать"[20], употребил злополучную Пеструшку для воплощения старинной
идеи насчет Курицы с рисом, - идеи, жертвою которой сделались уже многие
Курицы и многие из тех, кто их ест, ибо блюдо это отвратительно; но жалоб по
этому поводу вы от меня не услышите: справедливость превыше всего!
Пеструшка пала, а несчастный влюбленный Лис, прибежавший на ее крик,
заплатил жизнью за преданность, равной которой мы не сыщем среди людей. Я
знал лишь одного представителя человеческого племени, являвшего собою
исключение из этого правила. Однако недавно мне доказали, как дважды два,
что мой герой - мерзавец, достойный повешения, и с тех пор я стал очень
жесток из боязни употребить чувствительность не по назначению.
- Похвальная предусмотрительность. Ну а Петух?
- Петух? Да вон он поет!
- Как? Тот же самый?
- Боже мой! Разве это важно? Изменилась особь, чувства же остались
прежними, и новое существо полно прежнего эгоизма, прежней грубости, прежней
глупости!
- Перейдем же к сути, друг Брелок, - отвечал я. - Вы, я полагаю, до сих
пор не простили Петуху потери аполлона?
- О нет, вы ошибаетесь. Я думаю, что могу утверждать: никогда мое
сердце не таило злобы против отдельных особей; именно это, пожалуй, дает мне
право ненавидеть многие вещи в целом.
- Но разве не питаете вы против Петухов того же предубеждения, какое я
питаю против Лисов? Я бы мог сплести вам о Петухе такую же фантастическую
историю, какую вы только что сплели мне о Лисе. Не бойтесь, я не стану этого
делать, тем более что вы так же не поверили бы моему рассказу, как не верю я
вашему, ибо воевать против общепринятых представлений и рассказывать
небылицы, которых никто никогда не рассказывал, безрассудно.
- Хотел бы я, - возразил Брелок, - чтобы кто-нибудь доказал мне, какой
прок сочинителю сказки разделять все представления, сделавшиеся
общепринятыми во времена Потопа, а может быть, и раньше, и рассказывать те
небылицы, которые были рассказаны уже сотни раз.
- Об этом мы можем спорить до завтра - чего, однако же, делать не
станем; тем не менее позвольте мне заметить, что если Петух и не являет
собою образец всевозможных добродетелей, если его чуткость, величие и
благородство в высшей степени сомнительны, из этого ничуть не следует, что
Курицам стоит всецело полагаться на преданность и чувствительность Лисов.
Меня вы до конца не убедили, и я все еще пытаюсь разгадать, какую цель мог
преследовать ваш Лис. Если я это разгадаю, я буду меньше любить его, но
лучше понимать.
- Поверьте, друг мой, - печально сказал Брелок, - видеть во всем только
дурную сторону - большое несчастье. Мне частенько приходило на ум, что,
добейся наш Лис взаимности от обожаемой Пеструшки, он первым делом слопал бы
свою милую.
- В этом-то я не сомневаюсь ни минуты.
- Увы, сударь, я тоже; но как же это досадно.
[1] Библиограф Жозеф Мари Керар (1797-1865), автор справочника
"Литературная Франция" (т.1-10, 1827-1839), в томе 4 в статье "Нодье"
критиковал писателя за его симпатии к "чудовищной" романтической литературе.
(Здесь и далее - прим. перев.)
[2] Намек на французского путешественника Жан-Батиста Дувиля
(1794-1835), который опубликовал в 1832 г. отчет об открытиях, якобы
сделанных им в Африке, а вскоре выяснилось, что большая их часть -
мистификация. Томбукту - древний город на территории Мали.
[3] Мишель Берр (1780-1843) - первый во Франции адвокат еврейского
происхождения, публицист и историк немецкой литературы.
[4] Пародируя ранние "морские" романы Эжена Сю, Нодье нагромождает
морские термины, употребляя их невпопад.
[5] Название этого мыса на северо-западной оконечности Иберийского
полуострова в переводе с латыни означает "конец земли".
[6] Нодье обыгрывает просторечное название одного из сортов стручкового
перца, который на самом деле не имел никакого отношения к Кайенне, городу во
Французской Гвиане (Южная Америка), куда ссылали преступников.
[7] Языковая ошибка (лат.).
[8] Английский астроном Джон Гершель (1792-1871), продолжавший
изыскания своего отца Уильяма Гершеля (1738-1822), в январе 1834 г. прибыл
на Мыс Доброй Надежды для наблюдений за звездным небом Южного полушария.
[9] Вздор, нелепости (итал.).
[10] Поэт Шарль Колле (1709-1783) был мастером так называемых
"бессмыслиц" - стихотворений с очень богатой рифмой и очень бедным смыслом.
Литератор и философ Бернар Ле Бовье де Фонтенель (1657-1757) сказал однажды
об очередном творении Колле: "Оно так похоже на то, что я слышу в салонах
ежедневно, что нетрудно запутаться и начать искать в нем смысл".
[11] Пистолет Вольты, или электрический пистолет - металлический сосуд,
наполненный смесью воздуха и водорода, которая взрывается от электрической
искры и выталкивает пробку из сосуда.
[12] Указ об ускоренном введении сберегательных касс - своего рода
банков для мелких собственников - был принят во Франции 9 июня 1835 г. по
инициативе филантропов, в искренность намерений которых Нодье не верил.
[13] Пропитание и наряд (лат.).
[14] Жозеф Крозе (1808-1841) и Жак Жозеф Текне (1802-1873) - парижские
книгопродавцы и издатели, торговавшие библиофильскими изданиями; Антуан
Бозонне (первая треть XIX в.) и Жозеф Тувенен (1790-1834) - парижские
переплетчики; сам Нодье особенно высоко ценил Тувенена и часто прибегал к
его услугам.
[15] Обильной листвы (лат.; Вергилий. Георгики. I, 191).
[16] Табарен (наст. имя и фам. Антуан Жирар; 1584-1633) - французский
комический актер, игравший в фарсах собственного сочинения.
[17] Флориан Картон Данкур (1661-1725) - французский актер и
комедиограф, к недостаткам которого Нодье относил "полное отсутствие плана,
смакование дурных нравов, бесстыдство в мыслях и речах", а к достоинствам -
"живость диалогов, правду характеров, выразительность картин, соль если и не
аттическую, то вполне едкую" ("Вопросы литературной законности").
[18] Брелок - одна из ипостасей авторского "я" в стернианском романе
Нодье "История богемского короля и его семи замков" (1830), "странное и
капризное создание <...> смешной набросок, который никогда не будет закончен
<...> существо вечно хохочущее, вечно поющее, вечно насмешничающее, вечно
подшучивающее...".
[19] Нодье в юности профессионально занимался энтомологией; его
"Энтомологическую библиографию" (1801) одобрил сам Ламарк.
[20] Реминисценция из басни Лафонтена "Животные, больные чумой"; там,
где у Нодье "Человек", у Лафонтена - Чума.