Страница:
Ингрид Нолль
Почтенные леди, или К черту условности!
1
Я всегда держу в машине пилочку для ногтей. Как остановлюсь на красный свет, так и принимаюсь за очередной ноготь. Я никогда не тратила время попусту, всегда спешила, и, за что бы ни принималась, мне удавалось быть впереди коллег по работе.
Все это уже в прошлом. Я вообще с трудом мирюсь с различными возрастными явлениями, но потерю былой проворности переживаю больнее всего. Мои дни слишком коротки, чтобы довести до конца все, что намечалось. Оставшейся жизни не хватит, чтобы прочитать книги, что отложены в очередь, выучить новый язык или закрыть темные страницы прошлого. И все же мне столько проблем не дают покоя, даже самые приятные и нежные запахи способны вызвать воспоминания о горьких обидах.
Вот и роскошную цветущую сирень мы, наверное, любим из-за ее преходящего великолепия. Только-только утомленная долгой зимой душа порадуется пышному, источающему сладковатый запах букету белых, сиреневых или фиолетовых зонтиков в вазе, и они уже начинают осыпаться.
Сначала появляются нежные бледно-голубые звездочки, которые ветер сдувает на садовые дорожки, потом они посыплются дождем, потемнеют до цвета чайных листьев и станут прилипать к подошвам. Скоро от них останутся лишь темные семенные коробочки, которые неизбежно будут навевать мысли о короткой весне.
До того рокового вечера, двадцать четыре года назад, я любила цветущую сирень, считала наш брак стабильным и уже строила планы, как бы закатить большой праздник по случаю нашей серебряной свадьбы.
Конечно, за столько лет мы с Удо стали другими, но как за это же время изменилось все вокруг! Кто сейчас помнит, какими щепетильными были люди в послевоенные годы, когда мы познакомились? Молодые сегодня живут не расписываясь. В 1963 году мы посмотрели «Молчание» Бергмана и были потрясены. Вновь и вновь возвращались к этой теме и учились смотреть на проблемы иначе, чем раньше, с трудом избавлялись от предрассудков и даже похаживали на нудистский пляж на острове Зюльт во время отпуска. В бунтарском 1968 году мы ощущали себя уже слишком старыми, чтобы поддержать всенизвергающие призывы студентов, хотя идея свободной любви показалась нам соблазнительной. Лишь много позже я поняла, насколько сильно было у поколения Удо ревнивое отношение к противоположному полу, как страшно они страдали от того, что уже в раннем возрасте осознавали свою принадлежность к истеблишменту и регулярно спали друг с другом.
Тот майский воскресный день, когда я в последний раз с легким сердцем вдыхала аромат сирени, не забуду до конца жизни. Вечерами мы сидели на террасе, поскольку было еще светло и тепло.
– Надо опять сделать крюшон из ясменника, – произнесла я и вдруг поняла, что уже час разговариваю сама с собой.
Муж пялился в пустоту. Впрочем, неудивительно, если учесть, как много времени и сил отнимала у него работа.
Неожиданно он заговорил, и мне показалось, будто ясменник его не интересует.
– Мне нужно сказать тебе кое-что, Лора.
– Сирень почти отцвела, как жаль! – перебила я, поскольку в его изменившемся голосе уловила опасность. Чтобы оттянуть хотя бы на пару минут неизбежное, я принесла с кухни щетку и смела с клеенчатой скатерти садового стола опавшие цветы.
Однако от неизбежного не скроешься, и мне пришлось выслушать признание мужа. Удо требовал развода, так как от него забеременела некая значительно более юная особа, которая теперь желала, чтобы он женился на ней.
Только бы не зареветь, подумала я. Все вернется на круги своя. Не надо сейчас его провоцировать, не то он наломает дров из упрямства. Будь умницей. Мы и не через такое проходили. Скоро Удо поймет, что не сможет меня вот так запросто поменять на другую. Будем действовать конструктивно, а пока ни в коем случае не следует рубить сплеча. Надо дать слово нашему Кристиану, пусть надавит папочке на совесть!
– Беременность в наше время не повод для свадьбы, – попробовала я осторожно аргументировать свою защиту.
Удо поднял голову:
– Для тебя, может, и не повод, но она из традиционной католической крестьянской семьи, у таких внебрачный ребенок по-прежнему позор.
В подобной ситуации ни о каком аборте и речи быть не могло. Довольно долго я хранила молчание. Во мне вскипала злость на набожную крестьянскую дочь, положившую глаз на отца семейства. Я знаю Удо целую вечность, и он меньше всего подходит на роль неукротимого обольстителя, подкатывающего к невинным деревенским простушкам.
– Она тебя элементарно одурачила.
– Что ж тут… – пробормотал мой муж, не посчитав даже нужным утаить, как радуется будущему отпрыску.
Когда у нас родился сын, Удо так самозабвенно боролся за карьеру, что не успел заметить, как быстро подрос его ребенок.
– А нельзя это наверстать, когда станешь дедушкой?
– У женщин все по-другому, – объяснил мне супруг, – это мужчина в пятьдесят еще не старик.
Последняя реплика вывела меня из себя. В порыве чувств я мазнула щеткой ему по физиономии так, что слетели очки, и, зарыдав, убежала в дом. Жаль, что нос и очки остались целыми.
С того дня я больше не люблю сирень. Да что там сирень, сама весна в принципе мне стала внушать опасения. К счастью, в саду у Аннелизы сиреневый куст уже выпустил коричневые ноготки, а здесь зацвели первые летние цветы – живокость, водосбор, розы и колокольчики. Пройдет немного времени, и вспыхнет радостным желто-яичным цветом вербейник. Мы с подругой этим летом решили вкусить радостей жизни по полной: в данный момент мы обедаем на теплой террасе, и такие обеды вошли у нас в ежедневную практику. И все-таки моим любимым временем года была и остается осень, хотя зима, наверное, больше соответствовала бы моему преклонному возрасту и седым волосам.
Но в тот день, двадцать четыре года назад, волосы у меня были темными. Но я все равно находилась в отчаянии. Аннелизе постоянно приходилось утешать меня. Мне становилось еще горше оттого, что она при этом в теплых словах разрисовывала наше общее с ней будущее. Однажды моя подруга навестила тетю в доме престарелых и с тех пор твердо решила, что никакая сила не заставит ее выселиться из своего уютного домика.
– Не могу представить, как бы я жила без своего сада! А если Харди перестанет косить траву и подрезать живую изгородь? Недавно у меня было видение: что ты скажешь о маленьком женском коммунальном товариществе?
Реальность была такова, что ее муж, которого на самом деле звали Буркхард, не мог похвастаться крепким здоровьем. Аннелиза была уверена, что переживет своего Харди лет на десять, а то и больше, и не стеснялась в намеках на сей счет. Иногда в шутку мы уже тогда фантазировали, как будем вдовствовать в этом доме: Аннелиза займет две комнаты на нижнем этаже, я – две комнаты на верхнем, кухню и приготовление пищи мы планировали поделить, две мансарды отвести для наших детей, а соседнее помещение должно было стать гостевой комнатой.
Раз в два года мы вновь принимались за наш план, однако его осуществление отодвигалось на неопределенный срок, поскольку Буркхард, несмотря на свои болячки, оказался на удивление живучим. А когда он все-таки неожиданно умер, мне не захотелось бросать работу, – я мало успела поработать, поздно начав карьеру. Кроме того, после развода в родительский дом вернулась рано вышедшая замуж младшая дочь Аннелизы. Какое-то время она рассчитывала пожить на бесплатном пансионе и поселилась в рабочем кабинете.
И вот уже четыре недели, как мы счастливо объединились под одной крышей и по-прежнему считаем, что это было самое правильное решение в нашей жизни, разве что оставалось отрегулировать мелочи. От стрессов, нажитых в период супружеской жизни, не осталось и следа. Женщины вообще лучше мужчин переносят психические перегрузки, они миролюбивее и склонны в любых ситуациях идти на компромисс.
Один наш знакомый архитектор разработал проект перестройки дома под новые потребности. Ради второй ванной ему пришлось несколько уменьшить прихожую и гардероб. Аннелизе проект показался чересчур дорогостоящим, и она не могла его себе позволить. Подруга отказывалась ввязываться в перестройку дома даже после того, как я предложила взять расходы на себя. Мне вообще не следовало ни в коем случае давать почувствовать, что у меня с деньгами ситуация лучше, чем у нее. В итоге Аннелиза оставила за собой жилую комнату и столовую на первом этаже, но при этом заняла спальную на втором рядом с моей. Ванной мы пользовались попеременно. По мне, так лучше бы мы пошли на переделку, но ведь это не мой дом! В общем, из-за подобных пустяков я не стану переживать.
Для меня важнее, что в теплое время года мы могли сидеть на воздухе и вдыхать аромат шалфея, который разросся пышным кустом прямо перед носом. Сколько времени миновало с той поры, когда у меня был собственный сад! После развода Удо продал дом, а позже у меня был лишь маленький балкон.
Кроме платы за свои личные апартаменты я оплачивала уборщицу и садовника, который выполнял работы, требовавшие больших усилий. До настоящего времени Аннелиза готовила часто и вкусно. Когда наступала моя очередь, я лезла в морозильник, вытаскивала первый попавшийся под руку полуфабрикат и загружала в микроволновку. Однажды я заказала пиццу с доставкой, однако Аннелиза сочла эту выходку непристойной. В остальном нашу жизнь вполне можно было назвать райской. Мой сын Кристиан живет в Берлине. Во времена, когда я обитала в Висбадене, он частенько заруливал ко мне, когда выезжал в командировки, – от франкфуртского аэропорта до меня было рукой подать. Теперь ему стало сложнее. Тем не менее в последний раз Кристиан нашел время выбраться к нам в Шветцинген.
– Хотел взглянуть, какое ты тут свила гнездышко, а заодно проверить, как вы друг с другом ладите, – шутливо произнес он. Однако внимательно осмотрел все помещения от мансарды до подвала.
– Может, вам следует… – начал Кристиан нерешительно и закашлялся, чтобы выиграть время и найти более дипломатичную форму. – Все выглядело бы еще симпатичнее, уютнее и практичнее, если часть старой мебели выбросить на помойку. – Он замолчал, увидев наши испуганные лица. – Без обид, я не хотел вас задеть. Но у вас тут не пошевелиться. Все углы забиты!
Сын, конечно, прав. Но что поделаешь, если мы обе тяжело расстаемся с вещами? У каждой из нас свои привычные вещи, мы срослись с ними за долгие годы, и со временем их накопилось так много, что каждой хватит на целую семью. В моем случае и того хуже: благодаря наследству, у меня все вещи в двух экземплярах, поэтому пришлось бы так или иначе распрощаться с очень многими любимыми предметами. Например, накануне переезда я оставила кухню семье беженцев, с собой взяла только микроволновку. Казалось бы, пустяк, однако Аннелиза отнеслась к ней как к инородному телу. Да, и сама пожалела, что не взяла с собой кухонную плиту со стеклокерамическим покрытием, которая была современнее, чем плита моей подруги.
Кристиан не согласился остаться у нас на ночь – фирма оплачивала ему гостиницу. У меня зародилось подозрение, что он потихоньку изменял жене. Впрочем, какое мне до этого дело?
После уговоров Кристиан задержался еще на бокальчик вина и с удивлением наблюдал, как Аннелиза на глазах превращалась в раскованное веселое существо. Я уже не первый год отмечаю, что стоит мужчине переступить порог, как у нее меняется голос. Ее веселость заразила и меня, так что под конец мы вместе с ней стали хором петь популярные песни нашей молодости.
Кристиан веселился от души. Он не знал ни «Рыбачки Боденского озера», ни «Синяя ночь над гаванью», ни «Гитара и море», ни «В день, когда шел дождь». Единственная, показавшаяся ему немного знакомой, была «Захвати с собой плавки».
– А «Битлз»? Они вам нравились?
– Они прогремели спустя десять лет, нас они уже не зацепили, – ответила я за двоих, – в шестидесятые годы у нас родились дети, и было не до того. Мы пропустили столько интересного.
Но Аннелиза нанесла мне удар в спину:
– Я услышала «Битлз», когда они были еще мало известны, и сразу поняла, что это потрясающая группа.
К сожалению, ей все еще было невдомек, какую тоску наводят на следующее поколение рассказы родителей о трудностях и лишениях. С чего вдруг Аннелиза стала доставать моего сына воспоминаниями о том, как мы каждый день были вынуждены стирать пеленки и развешивать их по всему дому и как хорошо сегодня, когда есть памперсы, стиральные машины и сушилки?
Когда дело дошло до перечисления иных, ушедших в забвение видов домашних работ, Кристиан засобирался в дорогу. У меня не осталось даже минуточки, чтобы пообщаться с ним наедине. Но ничего, можно поговорить по телефону. И еще я совсем забыла попросить его починить ночной светильник.
Сегодня я позвонила Кристиану, но застала только невестку:
– Я хотела узнать, как у вас дела, и нормально ли доехал мой сынок.
– А я-то полагала, что мой любимый мальчик еще гостит у мамочки, – заявила невестка.
Неловко вышло. Дома Кристиан наврал, использовав свой визит ко мне как алиби. В общем, я быстренько свернула на другую тему, спросила про детей и попрощалась. Затем сразу же набрала номер мобильного сына, чтобы предупредить. Надеюсь, он не наделает глупостей, как в свое время его отец.
Кристиана моя весть нисколько не смутила. Да, поначалу он собирался провести со мной пару дней, но фирма внезапно изменила его график. Затем он добавил:
– У вас на Штерналлее довольно уютный домик, а твоя Аннелиза прирожденный массовик-затейник.
– Она не привыкла выпивать больше одного бокала, – объяснила я. – А тебе не показалось, что ей пора сесть на диету?
– Если честно, я на это не особенно обращал внимание. Она относится к тем жизнерадостных толстушкам, которым это даже к лицу. Ее компания тебе определенно на пользу.
Что значит – мне на пользу? На что он намекает? То ли на мою психическую подавленность, то ли на бросающуюся в глаза худобу? На этом мы расстались, и я надеюсь, что сын правильно понял мой сигнал и немедленно позвонит жене.
Все это уже в прошлом. Я вообще с трудом мирюсь с различными возрастными явлениями, но потерю былой проворности переживаю больнее всего. Мои дни слишком коротки, чтобы довести до конца все, что намечалось. Оставшейся жизни не хватит, чтобы прочитать книги, что отложены в очередь, выучить новый язык или закрыть темные страницы прошлого. И все же мне столько проблем не дают покоя, даже самые приятные и нежные запахи способны вызвать воспоминания о горьких обидах.
Вот и роскошную цветущую сирень мы, наверное, любим из-за ее преходящего великолепия. Только-только утомленная долгой зимой душа порадуется пышному, источающему сладковатый запах букету белых, сиреневых или фиолетовых зонтиков в вазе, и они уже начинают осыпаться.
Сначала появляются нежные бледно-голубые звездочки, которые ветер сдувает на садовые дорожки, потом они посыплются дождем, потемнеют до цвета чайных листьев и станут прилипать к подошвам. Скоро от них останутся лишь темные семенные коробочки, которые неизбежно будут навевать мысли о короткой весне.
До того рокового вечера, двадцать четыре года назад, я любила цветущую сирень, считала наш брак стабильным и уже строила планы, как бы закатить большой праздник по случаю нашей серебряной свадьбы.
Конечно, за столько лет мы с Удо стали другими, но как за это же время изменилось все вокруг! Кто сейчас помнит, какими щепетильными были люди в послевоенные годы, когда мы познакомились? Молодые сегодня живут не расписываясь. В 1963 году мы посмотрели «Молчание» Бергмана и были потрясены. Вновь и вновь возвращались к этой теме и учились смотреть на проблемы иначе, чем раньше, с трудом избавлялись от предрассудков и даже похаживали на нудистский пляж на острове Зюльт во время отпуска. В бунтарском 1968 году мы ощущали себя уже слишком старыми, чтобы поддержать всенизвергающие призывы студентов, хотя идея свободной любви показалась нам соблазнительной. Лишь много позже я поняла, насколько сильно было у поколения Удо ревнивое отношение к противоположному полу, как страшно они страдали от того, что уже в раннем возрасте осознавали свою принадлежность к истеблишменту и регулярно спали друг с другом.
Тот майский воскресный день, когда я в последний раз с легким сердцем вдыхала аромат сирени, не забуду до конца жизни. Вечерами мы сидели на террасе, поскольку было еще светло и тепло.
– Надо опять сделать крюшон из ясменника, – произнесла я и вдруг поняла, что уже час разговариваю сама с собой.
Муж пялился в пустоту. Впрочем, неудивительно, если учесть, как много времени и сил отнимала у него работа.
Неожиданно он заговорил, и мне показалось, будто ясменник его не интересует.
– Мне нужно сказать тебе кое-что, Лора.
– Сирень почти отцвела, как жаль! – перебила я, поскольку в его изменившемся голосе уловила опасность. Чтобы оттянуть хотя бы на пару минут неизбежное, я принесла с кухни щетку и смела с клеенчатой скатерти садового стола опавшие цветы.
Однако от неизбежного не скроешься, и мне пришлось выслушать признание мужа. Удо требовал развода, так как от него забеременела некая значительно более юная особа, которая теперь желала, чтобы он женился на ней.
Только бы не зареветь, подумала я. Все вернется на круги своя. Не надо сейчас его провоцировать, не то он наломает дров из упрямства. Будь умницей. Мы и не через такое проходили. Скоро Удо поймет, что не сможет меня вот так запросто поменять на другую. Будем действовать конструктивно, а пока ни в коем случае не следует рубить сплеча. Надо дать слово нашему Кристиану, пусть надавит папочке на совесть!
– Беременность в наше время не повод для свадьбы, – попробовала я осторожно аргументировать свою защиту.
Удо поднял голову:
– Для тебя, может, и не повод, но она из традиционной католической крестьянской семьи, у таких внебрачный ребенок по-прежнему позор.
В подобной ситуации ни о каком аборте и речи быть не могло. Довольно долго я хранила молчание. Во мне вскипала злость на набожную крестьянскую дочь, положившую глаз на отца семейства. Я знаю Удо целую вечность, и он меньше всего подходит на роль неукротимого обольстителя, подкатывающего к невинным деревенским простушкам.
– Она тебя элементарно одурачила.
– Что ж тут… – пробормотал мой муж, не посчитав даже нужным утаить, как радуется будущему отпрыску.
Когда у нас родился сын, Удо так самозабвенно боролся за карьеру, что не успел заметить, как быстро подрос его ребенок.
– А нельзя это наверстать, когда станешь дедушкой?
– У женщин все по-другому, – объяснил мне супруг, – это мужчина в пятьдесят еще не старик.
Последняя реплика вывела меня из себя. В порыве чувств я мазнула щеткой ему по физиономии так, что слетели очки, и, зарыдав, убежала в дом. Жаль, что нос и очки остались целыми.
С того дня я больше не люблю сирень. Да что там сирень, сама весна в принципе мне стала внушать опасения. К счастью, в саду у Аннелизы сиреневый куст уже выпустил коричневые ноготки, а здесь зацвели первые летние цветы – живокость, водосбор, розы и колокольчики. Пройдет немного времени, и вспыхнет радостным желто-яичным цветом вербейник. Мы с подругой этим летом решили вкусить радостей жизни по полной: в данный момент мы обедаем на теплой террасе, и такие обеды вошли у нас в ежедневную практику. И все-таки моим любимым временем года была и остается осень, хотя зима, наверное, больше соответствовала бы моему преклонному возрасту и седым волосам.
Но в тот день, двадцать четыре года назад, волосы у меня были темными. Но я все равно находилась в отчаянии. Аннелизе постоянно приходилось утешать меня. Мне становилось еще горше оттого, что она при этом в теплых словах разрисовывала наше общее с ней будущее. Однажды моя подруга навестила тетю в доме престарелых и с тех пор твердо решила, что никакая сила не заставит ее выселиться из своего уютного домика.
– Не могу представить, как бы я жила без своего сада! А если Харди перестанет косить траву и подрезать живую изгородь? Недавно у меня было видение: что ты скажешь о маленьком женском коммунальном товариществе?
Реальность была такова, что ее муж, которого на самом деле звали Буркхард, не мог похвастаться крепким здоровьем. Аннелиза была уверена, что переживет своего Харди лет на десять, а то и больше, и не стеснялась в намеках на сей счет. Иногда в шутку мы уже тогда фантазировали, как будем вдовствовать в этом доме: Аннелиза займет две комнаты на нижнем этаже, я – две комнаты на верхнем, кухню и приготовление пищи мы планировали поделить, две мансарды отвести для наших детей, а соседнее помещение должно было стать гостевой комнатой.
Раз в два года мы вновь принимались за наш план, однако его осуществление отодвигалось на неопределенный срок, поскольку Буркхард, несмотря на свои болячки, оказался на удивление живучим. А когда он все-таки неожиданно умер, мне не захотелось бросать работу, – я мало успела поработать, поздно начав карьеру. Кроме того, после развода в родительский дом вернулась рано вышедшая замуж младшая дочь Аннелизы. Какое-то время она рассчитывала пожить на бесплатном пансионе и поселилась в рабочем кабинете.
И вот уже четыре недели, как мы счастливо объединились под одной крышей и по-прежнему считаем, что это было самое правильное решение в нашей жизни, разве что оставалось отрегулировать мелочи. От стрессов, нажитых в период супружеской жизни, не осталось и следа. Женщины вообще лучше мужчин переносят психические перегрузки, они миролюбивее и склонны в любых ситуациях идти на компромисс.
Один наш знакомый архитектор разработал проект перестройки дома под новые потребности. Ради второй ванной ему пришлось несколько уменьшить прихожую и гардероб. Аннелизе проект показался чересчур дорогостоящим, и она не могла его себе позволить. Подруга отказывалась ввязываться в перестройку дома даже после того, как я предложила взять расходы на себя. Мне вообще не следовало ни в коем случае давать почувствовать, что у меня с деньгами ситуация лучше, чем у нее. В итоге Аннелиза оставила за собой жилую комнату и столовую на первом этаже, но при этом заняла спальную на втором рядом с моей. Ванной мы пользовались попеременно. По мне, так лучше бы мы пошли на переделку, но ведь это не мой дом! В общем, из-за подобных пустяков я не стану переживать.
Для меня важнее, что в теплое время года мы могли сидеть на воздухе и вдыхать аромат шалфея, который разросся пышным кустом прямо перед носом. Сколько времени миновало с той поры, когда у меня был собственный сад! После развода Удо продал дом, а позже у меня был лишь маленький балкон.
Кроме платы за свои личные апартаменты я оплачивала уборщицу и садовника, который выполнял работы, требовавшие больших усилий. До настоящего времени Аннелиза готовила часто и вкусно. Когда наступала моя очередь, я лезла в морозильник, вытаскивала первый попавшийся под руку полуфабрикат и загружала в микроволновку. Однажды я заказала пиццу с доставкой, однако Аннелиза сочла эту выходку непристойной. В остальном нашу жизнь вполне можно было назвать райской. Мой сын Кристиан живет в Берлине. Во времена, когда я обитала в Висбадене, он частенько заруливал ко мне, когда выезжал в командировки, – от франкфуртского аэропорта до меня было рукой подать. Теперь ему стало сложнее. Тем не менее в последний раз Кристиан нашел время выбраться к нам в Шветцинген.
– Хотел взглянуть, какое ты тут свила гнездышко, а заодно проверить, как вы друг с другом ладите, – шутливо произнес он. Однако внимательно осмотрел все помещения от мансарды до подвала.
– Может, вам следует… – начал Кристиан нерешительно и закашлялся, чтобы выиграть время и найти более дипломатичную форму. – Все выглядело бы еще симпатичнее, уютнее и практичнее, если часть старой мебели выбросить на помойку. – Он замолчал, увидев наши испуганные лица. – Без обид, я не хотел вас задеть. Но у вас тут не пошевелиться. Все углы забиты!
Сын, конечно, прав. Но что поделаешь, если мы обе тяжело расстаемся с вещами? У каждой из нас свои привычные вещи, мы срослись с ними за долгие годы, и со временем их накопилось так много, что каждой хватит на целую семью. В моем случае и того хуже: благодаря наследству, у меня все вещи в двух экземплярах, поэтому пришлось бы так или иначе распрощаться с очень многими любимыми предметами. Например, накануне переезда я оставила кухню семье беженцев, с собой взяла только микроволновку. Казалось бы, пустяк, однако Аннелиза отнеслась к ней как к инородному телу. Да, и сама пожалела, что не взяла с собой кухонную плиту со стеклокерамическим покрытием, которая была современнее, чем плита моей подруги.
Кристиан не согласился остаться у нас на ночь – фирма оплачивала ему гостиницу. У меня зародилось подозрение, что он потихоньку изменял жене. Впрочем, какое мне до этого дело?
После уговоров Кристиан задержался еще на бокальчик вина и с удивлением наблюдал, как Аннелиза на глазах превращалась в раскованное веселое существо. Я уже не первый год отмечаю, что стоит мужчине переступить порог, как у нее меняется голос. Ее веселость заразила и меня, так что под конец мы вместе с ней стали хором петь популярные песни нашей молодости.
Кристиан веселился от души. Он не знал ни «Рыбачки Боденского озера», ни «Синяя ночь над гаванью», ни «Гитара и море», ни «В день, когда шел дождь». Единственная, показавшаяся ему немного знакомой, была «Захвати с собой плавки».
– А «Битлз»? Они вам нравились?
– Они прогремели спустя десять лет, нас они уже не зацепили, – ответила я за двоих, – в шестидесятые годы у нас родились дети, и было не до того. Мы пропустили столько интересного.
Но Аннелиза нанесла мне удар в спину:
– Я услышала «Битлз», когда они были еще мало известны, и сразу поняла, что это потрясающая группа.
К сожалению, ей все еще было невдомек, какую тоску наводят на следующее поколение рассказы родителей о трудностях и лишениях. С чего вдруг Аннелиза стала доставать моего сына воспоминаниями о том, как мы каждый день были вынуждены стирать пеленки и развешивать их по всему дому и как хорошо сегодня, когда есть памперсы, стиральные машины и сушилки?
Когда дело дошло до перечисления иных, ушедших в забвение видов домашних работ, Кристиан засобирался в дорогу. У меня не осталось даже минуточки, чтобы пообщаться с ним наедине. Но ничего, можно поговорить по телефону. И еще я совсем забыла попросить его починить ночной светильник.
Сегодня я позвонила Кристиану, но застала только невестку:
– Я хотела узнать, как у вас дела, и нормально ли доехал мой сынок.
– А я-то полагала, что мой любимый мальчик еще гостит у мамочки, – заявила невестка.
Неловко вышло. Дома Кристиан наврал, использовав свой визит ко мне как алиби. В общем, я быстренько свернула на другую тему, спросила про детей и попрощалась. Затем сразу же набрала номер мобильного сына, чтобы предупредить. Надеюсь, он не наделает глупостей, как в свое время его отец.
Кристиана моя весть нисколько не смутила. Да, поначалу он собирался провести со мной пару дней, но фирма внезапно изменила его график. Затем он добавил:
– У вас на Штерналлее довольно уютный домик, а твоя Аннелиза прирожденный массовик-затейник.
– Она не привыкла выпивать больше одного бокала, – объяснила я. – А тебе не показалось, что ей пора сесть на диету?
– Если честно, я на это не особенно обращал внимание. Она относится к тем жизнерадостных толстушкам, которым это даже к лицу. Ее компания тебе определенно на пользу.
Что значит – мне на пользу? На что он намекает? То ли на мою психическую подавленность, то ли на бросающуюся в глаза худобу? На этом мы расстались, и я надеюсь, что сын правильно понял мой сигнал и немедленно позвонит жене.
2
Моросил мелкий дождик, и мы с Аннелизой в виде исключения завтракали на кухне. Она принарядилась. Впервые я увидела у нее на руке, кроме обручального кольца, небольшой синий сапфир. Надо бы все-таки подсказать, что когда постоянно возишься в огороде, копаешь и пропалываешь, то за ногтями следует лучше ухаживать. Но больше всего меня восхищала брошь, красовавшаяся у подруги между грудями. Для работы в саду Аннелиза благоразумно не надевает украшения и облачается в старое тряпье. Но к сегодняшнему воскресенью приоделась и разукрасилась или по крайней мере постаралась. Дело в том, что Аннелиза пообещала – исключительно из уважения к моей персоне – сопровождать меня в ежедневных прогулках по замковому парку. Впрочем, если дождь не прекратится, у нее будет хороший повод, чтобы увильнуть.
Теперь она со скрытым наслаждением играла брошью – к слову, невыгодно смотревшейся на фоне блузы в цветочек, – чтобы продемонстрировать прелесть этого украшения. К броши и к блузке приклеились кусочки мармелада. Аннелиза берегла салфетки, и у нее во время еды на выпирающей, словно балкон, груди всегда оставались пятна.
В течение многих лет я профессионально занималась скупкой у наследников антикварных предметов, оценкой старинных вещей и предложением их узкому кругу избранных клиентов. Моей специализацией являлись античные украшения, и в этой области я профессионал. Бабушка Аннелизы получила эту брошь в качестве свадебного подарка. Вероятно, она была сделана на рубеже XIX-XX веков. Камея на раковине с профилем римского воина в обрамлении голубой эмали со вставленными крошечными жемчужинками.
– Декоративная штучка, – похвалила я, – смотри, не потеряй.
– За сколько сегодня ее можно продать? – поинтересовалась подруга, и в ее глазах загорелись алчные искорки, знакомые мне по моим клиентам.
– Оправа на обратной стороне немного помята, – сказала я, – и содержание золота небольшое, что сказывается на стоимости. Если хочешь продать брошь из рук в руки, то можешь просить примерно пятьсот евро. В серьезном магазине нечто подобное будет стоить, разумеется, дороже, ведь им тоже надо что-то на ней заработать.
На ее лице отразилось легкое разочарование. Аннелиза рассчитывала на более крупную сумму, но старинные украшения больше не в моде, и у молодых женщин не пользуются спросом.
Я поспешила утешить:
– С фамильными украшениями расстаются те, кто не почитает предков, либо кто голодает.
– Надо знать цену, чтобы при разделении наследства не обидеть никого из детей, – произнесла в оправдание Аннелиза.
От этих забот я избавлена, ведь у меня только Кристиан – единственный, кто претендует на то, что мне дорого.
И я терпеливо стала объяснять ей, что подобную брошь надо носить на лацкане черной кофты или жакета, где она будет смотреться наиболее выигрышно. Свои цветочные клумбы Аннелиза оформляла безупречно, с уверенностью лунатика, но когда принималась за себя, то вкус ей отказывал начисто. Похоже, она и сама это подметила. Вот и сейчас немного застенчиво призналась:
– Еще в школьные годы я восхищалась тобой, потому что ты всегда красиво одевалась. А ведь семейный бюджет у твоей мамы был не больше, чем у моей. А после того как ты неплохо заработала на старость, стала одеваться еще элегантнее. Даже можешь себе позволить носить все, что захочешь, – на твоей фигуре все смотрится изящнее, чем на моей.
– Ты от природы более статная, чем я, – заверила я, хотя мы обе знали, что это неправда: каждый день Аннелиза уплетала по плитке шоколада.
Вместе мы частенько вспоминали прошлые времена: на балу, которым заканчивались уроки танцев, мой наряд действительно выделялся самым изысканным вкусом, это подтверждают фотографии. Другие девочки упакованы, как в футляры, в платья с оборочками из сиреневой, бирюзовой и ярко-розовой тафты. На черно-белой фотокарточке этого не разобрать, но Аннелиза была в платье небесно-голубого цвета в зеленый горошек, в нем она немного смахивала на женщину-клоуна. Мама сшила мне длинную юбку из парашютного шелка, она мягко и свободно ниспадала на мои балетки. Я единственная, вставившая розу в свои черные волосы. Я выглядела такой чудесной и неживой, совсем как снегурочка.
Да, именно так. И платье не помогло. Молодых людей, приглашенных из ближайшей гимназии, которые были года на два старше нас, не интересовали юбки и блузки, их больше волновало, что внутри. Никого другого нельзя было так закружить в вальсе, как Аннелизу, никто другой не дерзнул выставить на обозрение такое шикарное декольте, никто не смеялся так задорно, как она, и никто из нас по дороге домой не позволял столь легкомысленно целовать себя.
Отец мне в тот день сказал:
– Было бы разумнее найти другую подругу, Лора! Такую, которая не будет отбивать у тебя парней!
Я высмеяла папу. Мы с Аннелизой были неразлучны, и ничто не могло встать между нами, поскольку я была равнодушна к тем прыщавым подросткам, что вечно вокруг нее увивались. Однако меня здорово задело, что я стала последней, кого пригласили на танец. Видимо, я походила на одну из тех обреченных девиц, кому уготовано подпирать стену.
Аннелиза с этим решительно не соглашалась. По ее мнению, парни просто робели в моем присутствии. Я представлялась им чересчур утонченной и возвышенной, да вдобавок умнее всех остальных.
– Да ну, ты преувеличиваешь, – возразила я, хотя, не скрою, мне было приятно это слышать.
Со своим первым приятелем Аннелиза познакомилась тоже на уроке танцев. Не забуду запах его темно-зеленой в рубчик куртки, которая застегивалась на модную «молнию». В те времена вельвет все еще называли «манчестером», и ткань пахла не как сейчас: если вещь новая, она издавала резкий въедливый запах или гнилостный, если была поношена. Из кармана куртки торчала трубка, чтобы все видели, – это делалось из чистого позерства. Подошвы его ботинок из микропористой резины во время танго повизгивали, на лбу блестели капельки пота, вельветовая куртка назойливо пахла, и ее запах перемешивался с острым ароматом «Питралона» – туалетной воды после бритья.
– Вы только целовались или дошли до обжиманий? – поинтересовалась я у подруги, ведь сейчас уже не имело смысла что-либо скрывать.
– Господи, что у тебя за мысли в голове? – засмеялась она. – В наше время даже поцелуи были невиннее, чем то, что сегодня рассказывают по телевизору в послеобеденное время. Когда он осмелился положить мне руку на грудь, то сразу схлопотал от меня пощечину. Если хочешь знать правду, я не была свободной от предрассудков.
– И как ты в конце концов выпуталась? – Я не могла не задать этого вопроса. У меня, как и у многих, в подобных вопросах были два оставшихся от бабушки советчика: книги «Женщина как домашний врач» и «Половая жизнь женщины».
Видимо, в данной области Аннелиза обладала талантом.
– Многое ведь можно додумать… – признавалась она.
– А как его звали, ну, парня в вельветовой куртке?
– Эвальд, – ответила Аннелиза и почему-то хихикнула.
Некоторое время мы молчали. В открытое окно влетел шмель и разъяренно бился об оконное стекло; наверное, его привлекла пахучая ветка жасмина в вазе. Я не люблю насекомых. У Аннелизы, напротив, благодаря работе в саду не было отвращения ко всяким червякам, улиткам и прочим существам; привычным движением она набросила на шмеля кухонное полотенце и бережно отправила жужжащее создание на волю. Если ее восхищает мое умение одеваться, то меня – ее жизненная энергия. Аннелиза никогда не роптала и не ожесточалась на жизнь, не испытывала угрызений совести. Во снах у нее даже получалось летать, в чем она меня уверяла.
Ну какая женщина, повинная в смерти мужа, может быть столь свободной от угрызений? В случае Аннелизы дело дошло аж до вызова к следователю и полицейского расследования, поскольку вечно хворый Харди умер от отравления.
Аннелиза была отличной поварихой. Когда в девяностые годы кулинары вновь открыли черемшу, Харди заказал в ресторане столь расхваливаемое лакомство и немедленно пришел в восторг от заправленного супа. Вдобавок в местной газете он вычитал, будто лучшей диеты для понижения уровня холестерина нет. С тех пор он стал требовать от жены, не выносившей ни чеснока, ни лука, ежедневно готовить весенний супчик из зелени. Чтобы польстить ей и поддержать в хорошем настроении, Харди утверждал, что ни один элитный повар не приготовит такого вкусного супа.
Правда, экономная Аннелиза не сразу разглядела, что черемша, которую она покупала на рынке, в буйно и большом количестве росла неподалеку. Однажды по недоразумению она вместо черемши сорвала пару листочков осеннего безвременника и приправила свой коронный супчик колхицином. Харди хлебал варево с огромным аппетитом до самого горького конца. Следствие не смогло обнаружить злого умысла в действиях Аннелизы. Когда у мужа начался понос и рвота, опытная домохозяйка не сразу вызвала врача. Сначала она попыталась оказать помощь проверенными домашними средствами. Наибольшие подозрения вызвало то, что сама Аннелиза не притронулась к приготовленному деликатесу. К счастью, хватило свидетелей – я была в их числе, – подтвердивших, что она и раньше никогда не притрагивалась к блюдам на основе медвежьего лука. Домашний врач засвидетельствовал, что у его пациентки уже несколько лет наблюдается желчный камень, из-за чего ей приходится избегать яств, от которых происходит несварение и пучит живот.
А недавно, готовя еду, я забыла про ее связанные с желчным камнем страдания, и все же Аннелиза уплела мою стряпню за обе щеки.
Лишь спустя пару дней я осознала свою бестактность и робко поинтересовалась, как подруга себя чувствует:
– Я пожарила печенку с кружочками лука по старой привычке, прости, пожалуйста.
– Ладно, проехали! – успокоила Аннелиза. – Было вкусно. Никогда заранее не угадаешь, что мне можно, а что нет. Только белые грибы абсолютное табу, от них у меня зверские мучения.
Я чуть не спросила про черемшу, хотя данной темы лучше не касаться. Вместо этого я задала ей вопрос:
– Почему бы тебе не лечь на операцию? Желчные камни научились дробить!
– Кто их знает, что еще они раздробят вместе с камнями, – возразила она. – Лучше уж я заберу свой благородный камень с собой в могилу. Поскольку сильные колики повторяются у меня раз в пять лет, то можно и перетерпеть.
– А что говорит врач?
– Убежден, что не стоит тянуть с операцией, пока не стукнет сто лет. Но я так и так до этого возраста не дотяну.
Н-да, ох уж эти старческие болячки! Про них можно сложить целую историю: прогрессирующая потеря памяти, глаукома, молоткообразный палец, гиперестезия мочевого пузыря, бессонница. Когда я вижу чужое страдание, мой голос автоматически приобретает сентиментальные нотки. Это притом, что из-за избыточного веса Аннелиза была подвержена большему риску, чем я: повышенное давление, плохие данные лабораторных исследований, жалобы на боли в позвоночнике. Она относилась к тому типу пациентов, которые норовят скрывать и преуменьшать свои проблемы, и докторам трудно получить объективную картину. Сами же они крайне редко заглядывают в медицинские учреждения. Даже передо мной Аннелиза всегда преуменьшала свои недомогания, но и мне от нее напрасно было ждать сочувствия. Пожалуй, в подобной установке есть свой резон.
Теперь она со скрытым наслаждением играла брошью – к слову, невыгодно смотревшейся на фоне блузы в цветочек, – чтобы продемонстрировать прелесть этого украшения. К броши и к блузке приклеились кусочки мармелада. Аннелиза берегла салфетки, и у нее во время еды на выпирающей, словно балкон, груди всегда оставались пятна.
В течение многих лет я профессионально занималась скупкой у наследников антикварных предметов, оценкой старинных вещей и предложением их узкому кругу избранных клиентов. Моей специализацией являлись античные украшения, и в этой области я профессионал. Бабушка Аннелизы получила эту брошь в качестве свадебного подарка. Вероятно, она была сделана на рубеже XIX-XX веков. Камея на раковине с профилем римского воина в обрамлении голубой эмали со вставленными крошечными жемчужинками.
– Декоративная штучка, – похвалила я, – смотри, не потеряй.
– За сколько сегодня ее можно продать? – поинтересовалась подруга, и в ее глазах загорелись алчные искорки, знакомые мне по моим клиентам.
– Оправа на обратной стороне немного помята, – сказала я, – и содержание золота небольшое, что сказывается на стоимости. Если хочешь продать брошь из рук в руки, то можешь просить примерно пятьсот евро. В серьезном магазине нечто подобное будет стоить, разумеется, дороже, ведь им тоже надо что-то на ней заработать.
На ее лице отразилось легкое разочарование. Аннелиза рассчитывала на более крупную сумму, но старинные украшения больше не в моде, и у молодых женщин не пользуются спросом.
Я поспешила утешить:
– С фамильными украшениями расстаются те, кто не почитает предков, либо кто голодает.
– Надо знать цену, чтобы при разделении наследства не обидеть никого из детей, – произнесла в оправдание Аннелиза.
От этих забот я избавлена, ведь у меня только Кристиан – единственный, кто претендует на то, что мне дорого.
И я терпеливо стала объяснять ей, что подобную брошь надо носить на лацкане черной кофты или жакета, где она будет смотреться наиболее выигрышно. Свои цветочные клумбы Аннелиза оформляла безупречно, с уверенностью лунатика, но когда принималась за себя, то вкус ей отказывал начисто. Похоже, она и сама это подметила. Вот и сейчас немного застенчиво призналась:
– Еще в школьные годы я восхищалась тобой, потому что ты всегда красиво одевалась. А ведь семейный бюджет у твоей мамы был не больше, чем у моей. А после того как ты неплохо заработала на старость, стала одеваться еще элегантнее. Даже можешь себе позволить носить все, что захочешь, – на твоей фигуре все смотрится изящнее, чем на моей.
– Ты от природы более статная, чем я, – заверила я, хотя мы обе знали, что это неправда: каждый день Аннелиза уплетала по плитке шоколада.
Вместе мы частенько вспоминали прошлые времена: на балу, которым заканчивались уроки танцев, мой наряд действительно выделялся самым изысканным вкусом, это подтверждают фотографии. Другие девочки упакованы, как в футляры, в платья с оборочками из сиреневой, бирюзовой и ярко-розовой тафты. На черно-белой фотокарточке этого не разобрать, но Аннелиза была в платье небесно-голубого цвета в зеленый горошек, в нем она немного смахивала на женщину-клоуна. Мама сшила мне длинную юбку из парашютного шелка, она мягко и свободно ниспадала на мои балетки. Я единственная, вставившая розу в свои черные волосы. Я выглядела такой чудесной и неживой, совсем как снегурочка.
Да, именно так. И платье не помогло. Молодых людей, приглашенных из ближайшей гимназии, которые были года на два старше нас, не интересовали юбки и блузки, их больше волновало, что внутри. Никого другого нельзя было так закружить в вальсе, как Аннелизу, никто другой не дерзнул выставить на обозрение такое шикарное декольте, никто не смеялся так задорно, как она, и никто из нас по дороге домой не позволял столь легкомысленно целовать себя.
Отец мне в тот день сказал:
– Было бы разумнее найти другую подругу, Лора! Такую, которая не будет отбивать у тебя парней!
Я высмеяла папу. Мы с Аннелизой были неразлучны, и ничто не могло встать между нами, поскольку я была равнодушна к тем прыщавым подросткам, что вечно вокруг нее увивались. Однако меня здорово задело, что я стала последней, кого пригласили на танец. Видимо, я походила на одну из тех обреченных девиц, кому уготовано подпирать стену.
Аннелиза с этим решительно не соглашалась. По ее мнению, парни просто робели в моем присутствии. Я представлялась им чересчур утонченной и возвышенной, да вдобавок умнее всех остальных.
– Да ну, ты преувеличиваешь, – возразила я, хотя, не скрою, мне было приятно это слышать.
Со своим первым приятелем Аннелиза познакомилась тоже на уроке танцев. Не забуду запах его темно-зеленой в рубчик куртки, которая застегивалась на модную «молнию». В те времена вельвет все еще называли «манчестером», и ткань пахла не как сейчас: если вещь новая, она издавала резкий въедливый запах или гнилостный, если была поношена. Из кармана куртки торчала трубка, чтобы все видели, – это делалось из чистого позерства. Подошвы его ботинок из микропористой резины во время танго повизгивали, на лбу блестели капельки пота, вельветовая куртка назойливо пахла, и ее запах перемешивался с острым ароматом «Питралона» – туалетной воды после бритья.
– Вы только целовались или дошли до обжиманий? – поинтересовалась я у подруги, ведь сейчас уже не имело смысла что-либо скрывать.
– Господи, что у тебя за мысли в голове? – засмеялась она. – В наше время даже поцелуи были невиннее, чем то, что сегодня рассказывают по телевизору в послеобеденное время. Когда он осмелился положить мне руку на грудь, то сразу схлопотал от меня пощечину. Если хочешь знать правду, я не была свободной от предрассудков.
– И как ты в конце концов выпуталась? – Я не могла не задать этого вопроса. У меня, как и у многих, в подобных вопросах были два оставшихся от бабушки советчика: книги «Женщина как домашний врач» и «Половая жизнь женщины».
Видимо, в данной области Аннелиза обладала талантом.
– Многое ведь можно додумать… – признавалась она.
– А как его звали, ну, парня в вельветовой куртке?
– Эвальд, – ответила Аннелиза и почему-то хихикнула.
Некоторое время мы молчали. В открытое окно влетел шмель и разъяренно бился об оконное стекло; наверное, его привлекла пахучая ветка жасмина в вазе. Я не люблю насекомых. У Аннелизы, напротив, благодаря работе в саду не было отвращения ко всяким червякам, улиткам и прочим существам; привычным движением она набросила на шмеля кухонное полотенце и бережно отправила жужжащее создание на волю. Если ее восхищает мое умение одеваться, то меня – ее жизненная энергия. Аннелиза никогда не роптала и не ожесточалась на жизнь, не испытывала угрызений совести. Во снах у нее даже получалось летать, в чем она меня уверяла.
Ну какая женщина, повинная в смерти мужа, может быть столь свободной от угрызений? В случае Аннелизы дело дошло аж до вызова к следователю и полицейского расследования, поскольку вечно хворый Харди умер от отравления.
Аннелиза была отличной поварихой. Когда в девяностые годы кулинары вновь открыли черемшу, Харди заказал в ресторане столь расхваливаемое лакомство и немедленно пришел в восторг от заправленного супа. Вдобавок в местной газете он вычитал, будто лучшей диеты для понижения уровня холестерина нет. С тех пор он стал требовать от жены, не выносившей ни чеснока, ни лука, ежедневно готовить весенний супчик из зелени. Чтобы польстить ей и поддержать в хорошем настроении, Харди утверждал, что ни один элитный повар не приготовит такого вкусного супа.
Правда, экономная Аннелиза не сразу разглядела, что черемша, которую она покупала на рынке, в буйно и большом количестве росла неподалеку. Однажды по недоразумению она вместо черемши сорвала пару листочков осеннего безвременника и приправила свой коронный супчик колхицином. Харди хлебал варево с огромным аппетитом до самого горького конца. Следствие не смогло обнаружить злого умысла в действиях Аннелизы. Когда у мужа начался понос и рвота, опытная домохозяйка не сразу вызвала врача. Сначала она попыталась оказать помощь проверенными домашними средствами. Наибольшие подозрения вызвало то, что сама Аннелиза не притронулась к приготовленному деликатесу. К счастью, хватило свидетелей – я была в их числе, – подтвердивших, что она и раньше никогда не притрагивалась к блюдам на основе медвежьего лука. Домашний врач засвидетельствовал, что у его пациентки уже несколько лет наблюдается желчный камень, из-за чего ей приходится избегать яств, от которых происходит несварение и пучит живот.
А недавно, готовя еду, я забыла про ее связанные с желчным камнем страдания, и все же Аннелиза уплела мою стряпню за обе щеки.
Лишь спустя пару дней я осознала свою бестактность и робко поинтересовалась, как подруга себя чувствует:
– Я пожарила печенку с кружочками лука по старой привычке, прости, пожалуйста.
– Ладно, проехали! – успокоила Аннелиза. – Было вкусно. Никогда заранее не угадаешь, что мне можно, а что нет. Только белые грибы абсолютное табу, от них у меня зверские мучения.
Я чуть не спросила про черемшу, хотя данной темы лучше не касаться. Вместо этого я задала ей вопрос:
– Почему бы тебе не лечь на операцию? Желчные камни научились дробить!
– Кто их знает, что еще они раздробят вместе с камнями, – возразила она. – Лучше уж я заберу свой благородный камень с собой в могилу. Поскольку сильные колики повторяются у меня раз в пять лет, то можно и перетерпеть.
– А что говорит врач?
– Убежден, что не стоит тянуть с операцией, пока не стукнет сто лет. Но я так и так до этого возраста не дотяну.
Н-да, ох уж эти старческие болячки! Про них можно сложить целую историю: прогрессирующая потеря памяти, глаукома, молоткообразный палец, гиперестезия мочевого пузыря, бессонница. Когда я вижу чужое страдание, мой голос автоматически приобретает сентиментальные нотки. Это притом, что из-за избыточного веса Аннелиза была подвержена большему риску, чем я: повышенное давление, плохие данные лабораторных исследований, жалобы на боли в позвоночнике. Она относилась к тому типу пациентов, которые норовят скрывать и преуменьшать свои проблемы, и докторам трудно получить объективную картину. Сами же они крайне редко заглядывают в медицинские учреждения. Даже передо мной Аннелиза всегда преуменьшала свои недомогания, но и мне от нее напрасно было ждать сочувствия. Пожалуй, в подобной установке есть свой резон.