Снова он извлек из пустоты зеркало. Но на этот раз в нем отразились не я и не комната. В нем виднелась тварь — женщина — родственная той чудовищной плакальщице. Отчасти родственная. Потому что на покатых плечах уродливого тела сидела голова моей сестры; ее пушистые волосы покрывали плечи и отвислые груди. И у нее не лапы, а белые человеческие руки.
— Вот какова Каттея сейчас.
Ненависть к нему ядом поднялась в горле. Он, должно быть, понимал это, потому что шевельнул руками, и я оказался прикованным к полу, словно мои лапы отрастили корни.
— Ты видишь того, кому подвластны опасности этого мира. Я Динзил; я остаюсь Динзилом. Каттея учится. Когда она полностью уподобится мне, она будет Каттеей и здесь, и в своем мире — будет Каттеей внешне. Но она учится хорошо и быстро. Все женщины сторонятся чудовищного. Я позволяю ей понемногу узнавать себя — и, конечно, не говорю, что она видит себя. Нет, она считает, что может стать такой, если не пустит в ход заклятия, которым я ее научил. Она очень послушна. Но в тебе есть что-то, о чем я не подозревал, Кемок Трегарт. Я считал, что большая часть твоей силы исходит от сестры. Но нельзя легкомысленно отбрасывать любое оружие, не подумав о его возможном будущем использовании. Итак… мы сохраним тебя, пока не примем решение.
Он снова сделал жест, меня опять подхватил вихрь. И я оказался в каменной клетке, где единственное желтоватое освещение исходило от моего тела. Стены выглядят прочными и сплошными, в них ни одного отверстия. Я скорчился в середине этого маленького холодного пространства и задумался.
Герой… Динзил насмехался, называя меня так, и имел на это право. Я ничего не сделал, чтобы защититься, достичь Каттеи; только преодолевал преграды, воздвигнутые врагом. Битва вообще не была битвой, а жалкой стычкой, которая протекала так, как хотел Динзил.
Но мысли о прошлых неудачах не позволят достичь чего-нибудь в будущем. С самого начала этого злополучного поиска я знал, что Динзил обладает тайными силами. На моей стороне только то, что я добрался до Башни, — этого он не ожидал, — и то, что у меня есть меч. Я положил меч на колени.
Оставил ли Динзил мне это оружие, потому что презирает использование стали, или он его вообще не видел?
Я задумался. Предположим, для Динзила меч так же невидим, как для меня Каттея! Но почему? Или почему я не испытал на нем меч, когда мы встретились? Оглядываясь назад, я думал, что оказался словно в каких-то путах с того момента, как вошел через дверь в курган.
Его крепость — Башня. У нее множество систем охраны, и все они не из камня и стали, они вообще невидимы. И я мог стать их жертвой, как только вошел.
Я ни разу не подумал о том, чтобы воспользоваться мечом, — не думал до того момента, как оказался в клетке Динзила. Меч разрушил стену из драгоценных камней. Может быть, он то же сделает и со стенами моей тюрьмы?
Но что я буду делать, освободившись, — если, конечно, я еще в Башне? Каттея бежала от меня к Динзилу. Она не признала меня. И она уже изменилась под действием чар Динзила. Эта тварь, которую он мне показал,
— теперь, зная, что означает эта перемена, я хотел бы, чтобы она полностью превратилась в чудовище.
Каттея обладает знаниями Эсткарпа. Но силой Мудрых женщин могли пользоваться только девственницы. Мою мать обвиняли и в том, что она сохранила силу, когда вышла замуж за отца. Динзил не мог сделать ее полностью своей, потому что при этом уничтожил бы ее полезность для себя.
Любимая… этим словом он пытался успокоить ее… Я задыхался от гнева. Одна лапа сжала рукоять меча. Вторая коснулась полоски света, которая принадлежала когда-то Каттее и в которую Орсия вложила свое волшебство.
Это тоже женское волшебство. Оно помогло мне, но снаружи, не изнутри. Что сказала тогда Орсия? Ищи сердцем…
Сердце… Что я использовал, когда отправил шарф на поиски Каттеи? Не нынешнюю Каттею, а такую, какой она была раньше, когда мы владели лишь врожденной силой. Мы пользовались ею так же естественно, как дышали, спали, ходили, разговаривали. Вот такую Каттею я представил себе.
Я не могу реально коснуться шарфа, который превратился в полоску света. Но я погрузил одну лапу в это сияние, держа второй рукоять меча. И начал творить волшебство — не волшебство Динзила или этой земли, вообще не волшебство Эскора. Мысленно я улетел в прошлое, назад, к своим первым воспоминаниям, общим с Каттеей и Килланом. Мы лежим на пушистом ковре у костра, и от костра вверх летят искры.
Ангарт, наша приемная мать, прядет, и нить непрерывно течет меж ее искусных, вечно занятых пальцев. До меня доносится мысль Каттеи…
— Огненный лес, и на деревьях огненные птицы…
Глядя в огонь, я вижу его так, как видит она. Затем мысль Киллана:
— А вот едет со своими людьми отец. И пламя приобретает очертания всадников на горных лошадях.
— А за ними горы… — Это мое добавление, хотя я тогда не догадывался, как изменят горы нашу жизнь. Нет, не думай о том, что произошло позже. Пусть воспоминания остаются четкими и чистыми!
Ангарт сверху вниз смотрит на нас: какой большой она нам тогда казалась.
— Тише, тише. Послушайте: я расскажу вам о снежном духе и о том, как Сэмсо перехитрил его…
Но мы не хотели успокаиваться, мы продолжали по-своему разговаривать. Уже тогда мы знали, что у нас есть нечто такое, чего нет у остальных, но сохранили это в тайне.
Я извлекал из памяти одно воспоминание за другим, пытался вспомнить мельчайшие подробности, чтобы создать яркую картину. Однажды мы ехали по весеннему полю. Киллан сорвал ветку с дерева тансен, и белые цветы с розовыми сердцевинами издавали сладкий аромат. Я нарвал полевых цветов и сплел венок. А потом мы дали их Каттее: корону на голову, скипетр в руку
— и сказали ей, что она прекрасна, как леди Брас, которая была так красива, что цветы краснели от стыда, потому что не могли с ней сравниться.
— Помню…
Эта мысль так естественно проникла в мое сознание, что вначале я ее даже не заметил. Потом постарался справиться со своими эмоциями. Немедленно призвал еще одно воспоминание и еще. Та, что была отчуждена, теперь присоединилась ко мне. Мы вместе ткали ковер из нашего общего прошлого. Я не пытался прямо обратиться к ней, только крепче привязывал к себе общими воспоминаниями.
— Это ты… это ты, Кемок?
Именно она разорвала заклятие своими осторожными, неуверенными вопросами.
— Да, это я. — Но больше ничего не добавил.
Глава 16
— Вот какова Каттея сейчас.
Ненависть к нему ядом поднялась в горле. Он, должно быть, понимал это, потому что шевельнул руками, и я оказался прикованным к полу, словно мои лапы отрастили корни.
— Ты видишь того, кому подвластны опасности этого мира. Я Динзил; я остаюсь Динзилом. Каттея учится. Когда она полностью уподобится мне, она будет Каттеей и здесь, и в своем мире — будет Каттеей внешне. Но она учится хорошо и быстро. Все женщины сторонятся чудовищного. Я позволяю ей понемногу узнавать себя — и, конечно, не говорю, что она видит себя. Нет, она считает, что может стать такой, если не пустит в ход заклятия, которым я ее научил. Она очень послушна. Но в тебе есть что-то, о чем я не подозревал, Кемок Трегарт. Я считал, что большая часть твоей силы исходит от сестры. Но нельзя легкомысленно отбрасывать любое оружие, не подумав о его возможном будущем использовании. Итак… мы сохраним тебя, пока не примем решение.
Он снова сделал жест, меня опять подхватил вихрь. И я оказался в каменной клетке, где единственное желтоватое освещение исходило от моего тела. Стены выглядят прочными и сплошными, в них ни одного отверстия. Я скорчился в середине этого маленького холодного пространства и задумался.
Герой… Динзил насмехался, называя меня так, и имел на это право. Я ничего не сделал, чтобы защититься, достичь Каттеи; только преодолевал преграды, воздвигнутые врагом. Битва вообще не была битвой, а жалкой стычкой, которая протекала так, как хотел Динзил.
Но мысли о прошлых неудачах не позволят достичь чего-нибудь в будущем. С самого начала этого злополучного поиска я знал, что Динзил обладает тайными силами. На моей стороне только то, что я добрался до Башни, — этого он не ожидал, — и то, что у меня есть меч. Я положил меч на колени.
Оставил ли Динзил мне это оружие, потому что презирает использование стали, или он его вообще не видел?
Я задумался. Предположим, для Динзила меч так же невидим, как для меня Каттея! Но почему? Или почему я не испытал на нем меч, когда мы встретились? Оглядываясь назад, я думал, что оказался словно в каких-то путах с того момента, как вошел через дверь в курган.
Его крепость — Башня. У нее множество систем охраны, и все они не из камня и стали, они вообще невидимы. И я мог стать их жертвой, как только вошел.
Я ни разу не подумал о том, чтобы воспользоваться мечом, — не думал до того момента, как оказался в клетке Динзила. Меч разрушил стену из драгоценных камней. Может быть, он то же сделает и со стенами моей тюрьмы?
Но что я буду делать, освободившись, — если, конечно, я еще в Башне? Каттея бежала от меня к Динзилу. Она не признала меня. И она уже изменилась под действием чар Динзила. Эта тварь, которую он мне показал,
— теперь, зная, что означает эта перемена, я хотел бы, чтобы она полностью превратилась в чудовище.
Каттея обладает знаниями Эсткарпа. Но силой Мудрых женщин могли пользоваться только девственницы. Мою мать обвиняли и в том, что она сохранила силу, когда вышла замуж за отца. Динзил не мог сделать ее полностью своей, потому что при этом уничтожил бы ее полезность для себя.
Любимая… этим словом он пытался успокоить ее… Я задыхался от гнева. Одна лапа сжала рукоять меча. Вторая коснулась полоски света, которая принадлежала когда-то Каттее и в которую Орсия вложила свое волшебство.
Это тоже женское волшебство. Оно помогло мне, но снаружи, не изнутри. Что сказала тогда Орсия? Ищи сердцем…
Сердце… Что я использовал, когда отправил шарф на поиски Каттеи? Не нынешнюю Каттею, а такую, какой она была раньше, когда мы владели лишь врожденной силой. Мы пользовались ею так же естественно, как дышали, спали, ходили, разговаривали. Вот такую Каттею я представил себе.
Я не могу реально коснуться шарфа, который превратился в полоску света. Но я погрузил одну лапу в это сияние, держа второй рукоять меча. И начал творить волшебство — не волшебство Динзила или этой земли, вообще не волшебство Эскора. Мысленно я улетел в прошлое, назад, к своим первым воспоминаниям, общим с Каттеей и Килланом. Мы лежим на пушистом ковре у костра, и от костра вверх летят искры.
Ангарт, наша приемная мать, прядет, и нить непрерывно течет меж ее искусных, вечно занятых пальцев. До меня доносится мысль Каттеи…
— Огненный лес, и на деревьях огненные птицы…
Глядя в огонь, я вижу его так, как видит она. Затем мысль Киллана:
— А вот едет со своими людьми отец. И пламя приобретает очертания всадников на горных лошадях.
— А за ними горы… — Это мое добавление, хотя я тогда не догадывался, как изменят горы нашу жизнь. Нет, не думай о том, что произошло позже. Пусть воспоминания остаются четкими и чистыми!
Ангарт сверху вниз смотрит на нас: какой большой она нам тогда казалась.
— Тише, тише. Послушайте: я расскажу вам о снежном духе и о том, как Сэмсо перехитрил его…
Но мы не хотели успокаиваться, мы продолжали по-своему разговаривать. Уже тогда мы знали, что у нас есть нечто такое, чего нет у остальных, но сохранили это в тайне.
Я извлекал из памяти одно воспоминание за другим, пытался вспомнить мельчайшие подробности, чтобы создать яркую картину. Однажды мы ехали по весеннему полю. Киллан сорвал ветку с дерева тансен, и белые цветы с розовыми сердцевинами издавали сладкий аромат. Я нарвал полевых цветов и сплел венок. А потом мы дали их Каттее: корону на голову, скипетр в руку
— и сказали ей, что она прекрасна, как леди Брас, которая была так красива, что цветы краснели от стыда, потому что не могли с ней сравниться.
— Помню…
Эта мысль так естественно проникла в мое сознание, что вначале я ее даже не заметил. Потом постарался справиться со своими эмоциями. Немедленно призвал еще одно воспоминание и еще. Та, что была отчуждена, теперь присоединилась ко мне. Мы вместе ткали ковер из нашего общего прошлого. Я не пытался прямо обратиться к ней, только крепче привязывал к себе общими воспоминаниями.
— Это ты… это ты, Кемок?
Именно она разорвала заклятие своими осторожными, неуверенными вопросами.
— Да, это я. — Но больше ничего не добавил.
Глава 16
— Если ты Кемок, — в ее мысли растущее напряжение, — то эта земля не для тебя! Уходи, пока не пострадал! Ты не знаешь, что происходит с теми, у кого нет должной защиты. Я видела… это чудовищные существа!
Она видела то, что постарался показать ей Динзил.
— Динзил! — Мысль ее стала сильнее, громче. — Динзил защитит тебя; используй противочары…
Он настолько завладел ею, что она в поисках помощи прежде всего обращается к нему.
— Я пришел за тобой, Каттея. — Это истинная правда. Если она не слишком далеко зашла по той дороге, на которую он ее завел, я смогу достучаться до нее, как те воспоминания, которые она уловила.
— Но зачем? — спросила она простодушно. Это не та Каттея, которую я помню. Моя сестра никогда не полагалась на других, она всегда отличалась самостоятельностью и рассчитывала прежде всего на себя. Эта Каттея — совсем другая.
Я попытался мыслить яснее и проще, чтобы удержать тонкую связь между нами.
— Неужели ты могла подумать, что мы отпустим тебя, не думая о том, что с тобой может произойти?
— Но вы ведь знали! — немедленно отозвалась она. — Вы знали, что я уехала в место силы, чтобы узнать то, что обезопасит нас от Тени. И я учусь, Кемок. Я уже знаю много такого, что и не снилось нашим Мудрым женщинам. На самом деле они все ограниченные и трусливые. Они лишь подглядывают в щелку двери, не решаясь войти. Я удивляюсь, чему мы в них восхищались.
— Есть разные знания. Ты сама когда-то это сказала, Каттея. Некоторые знания входят в человека и расцветают, другие человек может удержать, только если сам изменится.
— Это касается мужчин! — возразила она. — Но я знаю волшебниц Эсткарпа, посвященных! Ни одни мужчина не может того, что мы! А когда соберу все, что нашла здесь, я вернусь, и вы возрадуетесь моим находкам.
Третья картина Лоскиты. Неожиданно она ярко вспыхнула в памяти, и я увидел ее так же отчетливо, как в заполненной песком чаше. Вот войско Тени, и с ним Каттея; она швыряет в нас, своих родичей, огненные стрелы.
— Нет! — резко возразила Каттея. — Это злой обман, а не истинное пророчество. Тебя обманули; ты поверил, что я… одна из трех… могу это сделать? Динзил предупреждал…
Она не решилась продолжать, но я поторопил ее:
— О чем предупреждал Динзил?
Ответила она не сразу, а когда ответила, мысль ее была спокойна и холодна, как в Долине.
— Ты мне не истинный друг, ты только хочешь удержать меня при себе. У Киллана сердце добрее: он знает, что мы по-прежнему будем едины, даже если пойдем разными дорогами. Но ты с этим не согласен; ты хочешь заключить меня в свою тюрьму.
— Динзил так сказал и ты поверила? — Он коварен, но чего еще следовало ожидать? Мои действия, направленные на освобождение сестры, только подкрепляют этот аргумент.
— Ты не любишь Динзила. У него есть и другие враги. Ему не нужно было говорить мне: я сама видела это в тебе и в остальных из Долины. Но он по-прежнему собирает здесь силы и предоставит их нам. Неужели вы думаете, что сможете противопоставить мечи и жалкие заклинания Великим, которые проснулись в Эскоре? Для того, чтобы противостоять им, нужны знания глубже тех, что доступны большинству.
— Динзил может призвать такие силы и контролировать их?
— Да — с моей помощью! — В ответе высокомерие и гордость. Они могут иметь корни в той Каттее, которую я знал, но они же сделали ее чужой.
— Возвращайся, Кемок. Я знаю: ты меня любишь, хотя твоя любовь меня раздражает. Динзил позаботится о том, чтобы ты вернулся в соответствующий тебе мир. И расскажи всем, что скоро мы придем с такой силой, что Тень оцепенеет от страха еще до нашего первого удара.
Я закрыл свое сознание перед этими словами, перед этой Каттеей — чудовищем, показанным мне Динзилом. Целенаправленно, со всей энергией, какую смог собрать, я снова подумал о Каттее, которую знал и любил, которая была частью меня…
— Кемок! — Высокомерие исчезло из этого возгласа, осталась только боль. — Кемок, что ты делаешь? Перестань! Ты снова накладываешь на меня путы, и нужны силы, чтобы разорвать их, такие силы. Но они нужны мне для других целей, которые поставлены здесь передо мной.
Я продолжал рисовать мысленные картины. Каттея, юная сердцем, чистая сердцем, счастливая, танцует на зеленом лугу и призывает к себе птиц; они присоединяются к ее пению… Каттея со смехом отламывает сосульку и сосет ее, а земля перед ней покрыта снегом и закована морозом, но прекрасна под зимним солнцем. Сестра достает изо рта сосульку и испускает резкий призыв, на который отвечает снежный ястреб… Каттея ныряет в реку, не поднимая брызг, и плывет с нами, но тут же забывает о состязании, найдя запутавшегося в тростнике детеныша выдры и освобождая его… Каттея сидит у костра и слушает сказки Ангарт…
— Перестань! — Мольба звучит слабее. Я отбрасываю ее от себя, сосредоточившись на картинах, на прикосновении к двум талисманам, которым я доверяю в этом месте, где правит Динзил, как он считает.
Каттея вместе с нами убирает на поле урожай; мы все здесь вяжем пшеницу. Каттея, избранная в этот день приветствовать пиршественной чашей проезжих. Она по старому обычаю собирает дань и возвращается, смеясь и радуясь своему успеху: проехал целый отряд пограничников, и каждый бросил ей монету.
Но не Каттея, использующая свою силу, — никогда! Потому что для Каттеи сила — это дверь, ведущая сюда, к той Каттее, которую я не знаю и которой боюсь.
— Кемок… Кемок, где ты?
На секунду-две мне показалось, что это возглас Каттеи из моих воспоминаний; потому что звучит он молодо и странно неуверенно, печально.
Я открыл глаза и огляделся. Где я? В каком-то месте, из которого, по мнению Динзила, невозможно выбраться. Во мне росла уверенность. Для нее было мало оснований. Но когда человек достигает состояния, когда у него нет будущего, он начинает отчаянно сопротивляться. И в таких случаях иногда выигрывают и более слабые — просто потому, что им нечего бояться.
— Кемок… где ты?
— Скоро буду с тобой, — отозвался я. Но не знал, смогу ли я это выполнить.
Я с трудом встал, держа меч.
— Каттея! — снова послал крылатую мысль. Она устремилась в стену прямо передо мной и исчезла. Я подошел к стене.
Камень, прочный на ощупь. Но я сохранял уверенность. Прижал к стене острие меча и снова использовал безрассудное волшебство. Соединил слово «Ситри», ключ к мечу, со словами, найденными в Лормте.
Рукоять обожгла лапу. Но я прочно держал меч, не обращая внимания на боль. Острие прогрызло линию между двумя плитами. Вернее, только начало грызть, потому что сам камень поддавался перед оружием, пока я продолжал произносить имя и слова; камень расступался, как грязь в болоте. Я вырвался из тюрьмы, в которую поместил меня Динзил, и снова стоял в подземном помещении, из которого лестница ведет в Темную башню.
Я снова поднялся по лестнице и оказался в первой комнате. Но теперь мебель обрела материальность, перестала быть призрачной. Протянув лапу, чтобы коснуться ее, я едва не выронил меч. Что я протянул — лапу или человеческую руку? Я вижу пальцы! Но вот они скрылись под плотью чудовища, снова появились, скрылись…
Я был потрясен. Тварь, которую показал мне Динзил; он сказал, что такова Каттея в этом мире — женские голова и руки и чудовищное тело. Она пользовалась руками и головой, чтобы овладеть силами, которые здесь действуют. Он сказал: когда она внешне снова станет человеком, то будет готова для его целей. Я вытянул другую руку и посмотрел на нее. Да, и здесь тоже переход от руки к лапе. Но лапа все же материальней, а рука — всего лишь призрак.
Неужели использование здесь волшебства привязало меня к этому миру и вызвало изменение? Но ничего иного я не мог сделать. Поднялся по лестнице в следующую комнату — столовую. И снова линии отчетливей, я уже различаю цвета. Неужели Каттея останется для меня невидимой, а я останусь чудовищем, вызывающим в ней лишь страх?
Последний пролет. На вершине люк, на этот раз открытый. Если Динзил по-прежнему ждет там, на его стороне преимущество; надо уменьшить риск. Я поднял над собой лезвие. В этом мире руны еще ни разу не вспыхнули, однако я надеялся на них, как командующий армией — на испытанных и верных разведчиков.
Ничто на меня не обрушилось. Я с трудом поднялся. Вот стол с зеркалом. Я почти ожидал увидеть движущийся гребень. Но по первому впечатлению в комнате, кроме меня, никого нет.
— Каттея! — громко позвал я. Крылатое слово устремилось на другую половину темной комнаты, туда, где висит гобелен. И из темноты появилась тварь, которую показал мне Динзил, только теперь белые отчетливые кисти рук торчат на разбухших запястьях, а голова стала туманной, как у той плакальщицы на равнине.
Походка у нее такая же неуклюжая, как у меня, и на лице застыло выражение ужаса — как у человека, понимающего, что ночной кошмар стал реальностью.
— Нет! — она произнесла это резко, почти закричала. Даже если предстоит потерять ее, придется сделать этот шаг.
— Я Кемок — таким показывает меня этот мир!
— Но Динзил сказал… Ты не принадлежишь злу, ты не можешь быть таким отвратительным. Я знаю тебя, знаю твои мысли, знаю, что в тебе…
Я вспомнил высокомерные слова Динзила о том, что этот мир выворачивает человека наизнанку, показывает, что в нем заключено, его душу. Но я не принял это. И если он то же самое говорил ей, нужно подорвать эту ее веру, и поскорее, пока мы оба не погибли.
— Думай сама. Не принимай мысли Динзила за свои!
Неужели я зашел слишком далеко и она снова решит, что я говорю так из ревности?
Я протянул вперед лапу, которая время от времени становится рукой. Видел, как ее взгляд остановился на ней, глаза изумленно распахнулись. Мне удалось привлечь ее внимание.
Я попытался коснуться ее. Она увернулась, но я схватил ее, повернул и заставил остановиться перед зеркалом. Не знаю, видит ли она то же, что и я, но продолжал держать другую руку на мече и заставлял ее смотреть.
— Нет! Нет! — Она вырвалась и закрылась руками, чтобы не видеть зеркало. — Погибла… я погибла… — Повернула голову: то бесформенный овал, то женская голова — и посмотрела на меня. — Ты… твое вмешательство привело к этому. Динзил предупреждал. Я погибла! — Она стиснула руки, и никогда в жизни не видел я сестру такой потерянной и несчастной. — Динзил! — Она огляделась и мысленно страстно призвала:
— Динзил, спаси меня! Прости меня — и спаси!
Я испытывал боль от ее страданий. Каттея из прошлого тоже могла страдать, но она сражалась бы до конца и просила бы помощи только у товарищей по оружию.
— Каттея… — Я снова протянул к ней лапу, но она пятилась все дальше и дальше, с диким взглядом, отмахиваясь руками. — Каттея, подумай! — Удастся ли снова достучаться до нее? И хотя мне страшно не хотелось, чтобы живущее здесь зло укрепилось во мне еще больше, я должен это сделать — или потеряю ее навсегда.
Я повернул меч таким образом, чтобы рукоять находилась между нами. И произнес слово. Снова вспыхнул огонь, руку мне обожгло, но я продолжал держать этот столб золотого пламени.
— Каттея, неужели в тебе укоренилось зло? Мудрые часто испытывают свои души, обдумывают мотивы своих действий, знают все ловушки и западни, ожидающие тех, кто владеет силой. Ты долго жила с ними и не присоединилась к ним не потому, что не хотела, а потому, что у тебя есть более сильная привязанность. После прихода в Эсткарп что злое ты сделала… или думала, что сделала?
Слушает ли она меня? Держит руки перед лицом, но не прикасается к нему, как будто боится, что у нее не человеческая плоть.
— Ты не принадлежишь злу, Каттея: я никогда не поверю в это! Но если это так, разве то, что ты видишь, твоя внутренняя суть? Это всего лишь иллюзия; мы среди тех, кто постоянно пользуется иллюзиями. Ты чудовище только в этом мире, как и я.
— Но Динзил… — донеслась ее мысль.
— Для Динзила этот мир родной; он сделал себя единым с ним. Он сам сказал мне это. Сказал, что когда ты срастешься с этим миром, не будешь чудовищем лишь частично, то будешь прикована к нему и к его делу. Ты этого хочешь, Каттея?
Она дрожала, дрожь сотрясала громоздкое уродливое тело. Все чаще исчезала голова, и я видел глазные ямы и овальную голову плакальщицы.
— Я чудовище… я затерялась в этом чудовище…
— Ты в маске, навязанной тебе этим миром. Для многих сил прекрасное отвратительно, а отвратительное прекрасно.
Мне показалось, что теперь она прислушивается ко мне. Она медленно спросила:
— Чего ты хочешь от меня? Зачем притягиваешь своими воспоминаниями?
— Идем со мной!
— Куда?
Действительно — куда? Можно снова пересечь равнину, миновать стену из драгоценных камней, пройти мимо того места, где стоит плакальщица. Но что дальше? Смогу ли я найти выход, ведущий из мира Башни в Эскор? Я не был в этом уверен, она почувствовала мою неуверенность и ухватилась за нее.
— Ты говоришь: иди со мной! Но когда я спрашиваю, у тебя нет ответа. И что мы с тобой будем делать, брат? Бродить в этом мире? В нем есть опасности, каких ты и представить не можешь. Не сомневайся: Динзил будет нас искать.
— А где он сейчас?
— Где он сейчас? — насмешливо передразнила она. — Боишься, что он придет сюда и встанет перед тобой? — Неожиданно ее взгляд изменился, и между нами возникла прежняя связь.
— Кемок?
— Да?
— Что случилось с нами, со мной? — Она говорила, как недоумевающий ребенок.
— Мы с тобой в чужом мире, Каттея, и он хочет удержать нас и подчинить себе. Выход есть — ты знаешь его?
Овал, на котором почти исчезли следы нормального лица, медленно повернулся, как будто Каттея смотрит новыми глазами и не может найти разгадку.
— Я пришла сюда…
— Как? — Мне не хотелось слишком нажимать, но если она знает дверь Динзила между мирами и если она не та, через которую прошел я, у нас есть возможность спасения.
— Я думаю… — Рука, все еще человеческая, неуверенно поднесена к голове. — Каттея неуклюже повернулась к завешенной гобеленом стене. — Сюда.
И заковыляла, держа перед собой руки. Взялась за один конец занавеси и потянула. На стене гневно горел пурпурно-красный символ. Он мне не знаком, но его отдаленных потомков я видел и знал, что он представляет собой такую силу, которую я не посмел бы вызвать.
Я почувствовал, как в мыслях моей сестры рождается слово, и не успел возразить. Символ на стене свернулся, как будто высвободилась отвратительная рептилия. Он продолжал вращаться, но я не смотрел на него: мне стало дурно оттого, что Каттея знает это слово. Но вот камень исчез, и только алые линии продолжали вращаться, стекали на пол, образуя лужу расплавленного вещества. Оно начало растекаться.
Я пошел вперед, потащив за собой Каттею, чтобы она не коснулась лужи. Впереди та же пустота, которую я встретил, когда впервые пытался проникнуть в Башню.
— Дверь открыта. — Мысль Каттеи снова стала холодной и уверенной. — Ради всего, что связывало нас в прошлом, будь свободен, Кемок, и уходи!
Рука, обернутая заколдованным Орсией шарфом, схватла ее за плечи, прежде чем она смогла увернуться. Держа другой руке меч, я бросился вперед, используя тяжесть тела, чтобы увлечь за собой сестру. Думаю, она была слишком удивлена, чтобы сопротивляться. Возможно, это не дверь Динзила, но в тот момент я видел в ней единственную надежду для нас обоих.
Падение… падение… Падая, я выпустил Каттею, и моей последней мыслью было то, что она падает со мной.
И снова я очнулся, чувствуя боль и пустоту в голове. Но заметил, что никаких вспышек нет, меня окружают темнота и холодные стены. Я решил, что какой-то хитростью Динзил снова заключил меня в темницу. Меч… где мой меч?
Лежа на твердом камне, я поднял голову и огляделся. И увидел свечение за лапой. Лапа? Итак, я не свободен от того мира? И на меня огромной тяжестью обрушилось разочарование.
Но… я напряженно пытался выше поднять голову… лапа находится на конце руки, обычной человеческой руки! Я хорошо помню этот шрам; помню битву, в которой получил его.
Я опустил взгляд, чтобы осмотреть тело. Но это больше не тело жабы; обрывки человеческой одежды покрывают его, от пояса вниз. Но лапы… я не решался прикоснуться к лицу этими уродливыми выростами, как будто их уродливость может въесться в меня. Однако мне нужно знать, по-прежнему ли у меня на плечах жабья голова.
За мной в темноте что-то шевельнулось. На четвереньках, таща за собой меч, я пополз, чтобы посмотреть, что это.
Человеческое тело, в оборванной одежде жителей Долины. Тело женское. На конце стройных рук лапы, еще более, уродливые и бесформенные, чем мои. Над плечами овальная, лишенная черт лица голова с двумя глубокими глазницами. При моем приближении голова повернулась, ямы уставились на меня, как будто в их глубине действительно органы зрения.
— Каттея! — Я протянул к ней лапы, но она опять увернулась от меня. Только положила одну лапу рядом с моей, как бы подчеркивая их уродливость. Потом закрыла лапами голову.
Не знаю, что меня побудило, но я протянул Каттее шарф. Он больше не был светлой полоской, снова стал обыкновенным шелковым шарфом.
Лапа протянулась вперед, выхватила шарф, обернула вокруг головы, оставив лишь маленькое отверстие для зрения.
Тем временем я осмотрелся. Мы либо в Башне, основание которой в Эскоре, либо в ее двойнике. Сидим на полу возле крутой лестницы. Дверь, ведущая в иные миры, закрыта, но чем скорей мы отсюда уберемся, тем лучше. Я повернулся к сестре.
— Идем…
— Куда? — мысленно спросила она. — Где мне найти место, чтобы спрятать свое уродство?
Я почувствовал страх: может быть, ее ужас оправдан? Те, кто возвращается из мира Динзила, навсегда уносят с собой свои искажения; мы пользовались силой света, но, может быть. Тень исказила эту силу.
— Идем…
Я помог ей встать, и мы спустились по этой крутой лестнице и оказались в коридоре кургана. Снова на мече вспыхнули красные руны, я внимательно наблюдал за ними. Но по-прежнему держал Каттею лапой, увлекая ее за собой. Она молча шла за мной, как будто ей было все равно, куда идти и чего ждать.
Нас встретил сумрачный день и унылый тяжелый дождь. Я думал, как отыскать путь назад, к тому месту, где осталась Орсия. Часть пути можно проделать по этой дороге с колеями.
Сознание Каттеи было для меня закрыто, хотя я пытался заинтересовать ее бегством. Она шла тупо, окружив себя барьером, который я не мог преодолеть. Я продолжал поглядывать на меч, хотя после выхода из кургана руны остыли и не вспыхивали снова, когда мы миновали долину и поднялись на противоположный склон.
С этого склона я осмотрелся и отметил ориентиры, которые запомнил на пути сюда. Вот там я убил чудовищное существо, одного из стражей Темной башни.
Голод, который я осознал еще в том мире, превратился в острую боль, и я достал из поясной сумки корни, которые дала мне Орсия. Предложил их Каттее.
— Еда хорошая — не испорченная… — сказал я, поднося корень ко рту.
Она выбила корень у меня из рук, и он откатился и исчез в промежутке между двумя камнями. Сознание ее по-прежнему было закрыто для меня. Ненависть к Динзилу стала такой сильной, что если бы он стоял передо мной, я, как лесной зверь, терзал бы его зубами и ногтями.
Она видела то, что постарался показать ей Динзил.
— Динзил! — Мысль ее стала сильнее, громче. — Динзил защитит тебя; используй противочары…
Он настолько завладел ею, что она в поисках помощи прежде всего обращается к нему.
— Я пришел за тобой, Каттея. — Это истинная правда. Если она не слишком далеко зашла по той дороге, на которую он ее завел, я смогу достучаться до нее, как те воспоминания, которые она уловила.
— Но зачем? — спросила она простодушно. Это не та Каттея, которую я помню. Моя сестра никогда не полагалась на других, она всегда отличалась самостоятельностью и рассчитывала прежде всего на себя. Эта Каттея — совсем другая.
Я попытался мыслить яснее и проще, чтобы удержать тонкую связь между нами.
— Неужели ты могла подумать, что мы отпустим тебя, не думая о том, что с тобой может произойти?
— Но вы ведь знали! — немедленно отозвалась она. — Вы знали, что я уехала в место силы, чтобы узнать то, что обезопасит нас от Тени. И я учусь, Кемок. Я уже знаю много такого, что и не снилось нашим Мудрым женщинам. На самом деле они все ограниченные и трусливые. Они лишь подглядывают в щелку двери, не решаясь войти. Я удивляюсь, чему мы в них восхищались.
— Есть разные знания. Ты сама когда-то это сказала, Каттея. Некоторые знания входят в человека и расцветают, другие человек может удержать, только если сам изменится.
— Это касается мужчин! — возразила она. — Но я знаю волшебниц Эсткарпа, посвященных! Ни одни мужчина не может того, что мы! А когда соберу все, что нашла здесь, я вернусь, и вы возрадуетесь моим находкам.
Третья картина Лоскиты. Неожиданно она ярко вспыхнула в памяти, и я увидел ее так же отчетливо, как в заполненной песком чаше. Вот войско Тени, и с ним Каттея; она швыряет в нас, своих родичей, огненные стрелы.
— Нет! — резко возразила Каттея. — Это злой обман, а не истинное пророчество. Тебя обманули; ты поверил, что я… одна из трех… могу это сделать? Динзил предупреждал…
Она не решилась продолжать, но я поторопил ее:
— О чем предупреждал Динзил?
Ответила она не сразу, а когда ответила, мысль ее была спокойна и холодна, как в Долине.
— Ты мне не истинный друг, ты только хочешь удержать меня при себе. У Киллана сердце добрее: он знает, что мы по-прежнему будем едины, даже если пойдем разными дорогами. Но ты с этим не согласен; ты хочешь заключить меня в свою тюрьму.
— Динзил так сказал и ты поверила? — Он коварен, но чего еще следовало ожидать? Мои действия, направленные на освобождение сестры, только подкрепляют этот аргумент.
— Ты не любишь Динзила. У него есть и другие враги. Ему не нужно было говорить мне: я сама видела это в тебе и в остальных из Долины. Но он по-прежнему собирает здесь силы и предоставит их нам. Неужели вы думаете, что сможете противопоставить мечи и жалкие заклинания Великим, которые проснулись в Эскоре? Для того, чтобы противостоять им, нужны знания глубже тех, что доступны большинству.
— Динзил может призвать такие силы и контролировать их?
— Да — с моей помощью! — В ответе высокомерие и гордость. Они могут иметь корни в той Каттее, которую я знал, но они же сделали ее чужой.
— Возвращайся, Кемок. Я знаю: ты меня любишь, хотя твоя любовь меня раздражает. Динзил позаботится о том, чтобы ты вернулся в соответствующий тебе мир. И расскажи всем, что скоро мы придем с такой силой, что Тень оцепенеет от страха еще до нашего первого удара.
Я закрыл свое сознание перед этими словами, перед этой Каттеей — чудовищем, показанным мне Динзилом. Целенаправленно, со всей энергией, какую смог собрать, я снова подумал о Каттее, которую знал и любил, которая была частью меня…
— Кемок! — Высокомерие исчезло из этого возгласа, осталась только боль. — Кемок, что ты делаешь? Перестань! Ты снова накладываешь на меня путы, и нужны силы, чтобы разорвать их, такие силы. Но они нужны мне для других целей, которые поставлены здесь передо мной.
Я продолжал рисовать мысленные картины. Каттея, юная сердцем, чистая сердцем, счастливая, танцует на зеленом лугу и призывает к себе птиц; они присоединяются к ее пению… Каттея со смехом отламывает сосульку и сосет ее, а земля перед ней покрыта снегом и закована морозом, но прекрасна под зимним солнцем. Сестра достает изо рта сосульку и испускает резкий призыв, на который отвечает снежный ястреб… Каттея ныряет в реку, не поднимая брызг, и плывет с нами, но тут же забывает о состязании, найдя запутавшегося в тростнике детеныша выдры и освобождая его… Каттея сидит у костра и слушает сказки Ангарт…
— Перестань! — Мольба звучит слабее. Я отбрасываю ее от себя, сосредоточившись на картинах, на прикосновении к двум талисманам, которым я доверяю в этом месте, где правит Динзил, как он считает.
Каттея вместе с нами убирает на поле урожай; мы все здесь вяжем пшеницу. Каттея, избранная в этот день приветствовать пиршественной чашей проезжих. Она по старому обычаю собирает дань и возвращается, смеясь и радуясь своему успеху: проехал целый отряд пограничников, и каждый бросил ей монету.
Но не Каттея, использующая свою силу, — никогда! Потому что для Каттеи сила — это дверь, ведущая сюда, к той Каттее, которую я не знаю и которой боюсь.
— Кемок… Кемок, где ты?
На секунду-две мне показалось, что это возглас Каттеи из моих воспоминаний; потому что звучит он молодо и странно неуверенно, печально.
Я открыл глаза и огляделся. Где я? В каком-то месте, из которого, по мнению Динзила, невозможно выбраться. Во мне росла уверенность. Для нее было мало оснований. Но когда человек достигает состояния, когда у него нет будущего, он начинает отчаянно сопротивляться. И в таких случаях иногда выигрывают и более слабые — просто потому, что им нечего бояться.
— Кемок… где ты?
— Скоро буду с тобой, — отозвался я. Но не знал, смогу ли я это выполнить.
Я с трудом встал, держа меч.
— Каттея! — снова послал крылатую мысль. Она устремилась в стену прямо передо мной и исчезла. Я подошел к стене.
Камень, прочный на ощупь. Но я сохранял уверенность. Прижал к стене острие меча и снова использовал безрассудное волшебство. Соединил слово «Ситри», ключ к мечу, со словами, найденными в Лормте.
Рукоять обожгла лапу. Но я прочно держал меч, не обращая внимания на боль. Острие прогрызло линию между двумя плитами. Вернее, только начало грызть, потому что сам камень поддавался перед оружием, пока я продолжал произносить имя и слова; камень расступался, как грязь в болоте. Я вырвался из тюрьмы, в которую поместил меня Динзил, и снова стоял в подземном помещении, из которого лестница ведет в Темную башню.
Я снова поднялся по лестнице и оказался в первой комнате. Но теперь мебель обрела материальность, перестала быть призрачной. Протянув лапу, чтобы коснуться ее, я едва не выронил меч. Что я протянул — лапу или человеческую руку? Я вижу пальцы! Но вот они скрылись под плотью чудовища, снова появились, скрылись…
Я был потрясен. Тварь, которую показал мне Динзил; он сказал, что такова Каттея в этом мире — женские голова и руки и чудовищное тело. Она пользовалась руками и головой, чтобы овладеть силами, которые здесь действуют. Он сказал: когда она внешне снова станет человеком, то будет готова для его целей. Я вытянул другую руку и посмотрел на нее. Да, и здесь тоже переход от руки к лапе. Но лапа все же материальней, а рука — всего лишь призрак.
Неужели использование здесь волшебства привязало меня к этому миру и вызвало изменение? Но ничего иного я не мог сделать. Поднялся по лестнице в следующую комнату — столовую. И снова линии отчетливей, я уже различаю цвета. Неужели Каттея останется для меня невидимой, а я останусь чудовищем, вызывающим в ней лишь страх?
Последний пролет. На вершине люк, на этот раз открытый. Если Динзил по-прежнему ждет там, на его стороне преимущество; надо уменьшить риск. Я поднял над собой лезвие. В этом мире руны еще ни разу не вспыхнули, однако я надеялся на них, как командующий армией — на испытанных и верных разведчиков.
Ничто на меня не обрушилось. Я с трудом поднялся. Вот стол с зеркалом. Я почти ожидал увидеть движущийся гребень. Но по первому впечатлению в комнате, кроме меня, никого нет.
— Каттея! — громко позвал я. Крылатое слово устремилось на другую половину темной комнаты, туда, где висит гобелен. И из темноты появилась тварь, которую показал мне Динзил, только теперь белые отчетливые кисти рук торчат на разбухших запястьях, а голова стала туманной, как у той плакальщицы на равнине.
Походка у нее такая же неуклюжая, как у меня, и на лице застыло выражение ужаса — как у человека, понимающего, что ночной кошмар стал реальностью.
— Нет! — она произнесла это резко, почти закричала. Даже если предстоит потерять ее, придется сделать этот шаг.
— Я Кемок — таким показывает меня этот мир!
— Но Динзил сказал… Ты не принадлежишь злу, ты не можешь быть таким отвратительным. Я знаю тебя, знаю твои мысли, знаю, что в тебе…
Я вспомнил высокомерные слова Динзила о том, что этот мир выворачивает человека наизнанку, показывает, что в нем заключено, его душу. Но я не принял это. И если он то же самое говорил ей, нужно подорвать эту ее веру, и поскорее, пока мы оба не погибли.
— Думай сама. Не принимай мысли Динзила за свои!
Неужели я зашел слишком далеко и она снова решит, что я говорю так из ревности?
Я протянул вперед лапу, которая время от времени становится рукой. Видел, как ее взгляд остановился на ней, глаза изумленно распахнулись. Мне удалось привлечь ее внимание.
Я попытался коснуться ее. Она увернулась, но я схватил ее, повернул и заставил остановиться перед зеркалом. Не знаю, видит ли она то же, что и я, но продолжал держать другую руку на мече и заставлял ее смотреть.
— Нет! Нет! — Она вырвалась и закрылась руками, чтобы не видеть зеркало. — Погибла… я погибла… — Повернула голову: то бесформенный овал, то женская голова — и посмотрела на меня. — Ты… твое вмешательство привело к этому. Динзил предупреждал. Я погибла! — Она стиснула руки, и никогда в жизни не видел я сестру такой потерянной и несчастной. — Динзил! — Она огляделась и мысленно страстно призвала:
— Динзил, спаси меня! Прости меня — и спаси!
Я испытывал боль от ее страданий. Каттея из прошлого тоже могла страдать, но она сражалась бы до конца и просила бы помощи только у товарищей по оружию.
— Каттея… — Я снова протянул к ней лапу, но она пятилась все дальше и дальше, с диким взглядом, отмахиваясь руками. — Каттея, подумай! — Удастся ли снова достучаться до нее? И хотя мне страшно не хотелось, чтобы живущее здесь зло укрепилось во мне еще больше, я должен это сделать — или потеряю ее навсегда.
Я повернул меч таким образом, чтобы рукоять находилась между нами. И произнес слово. Снова вспыхнул огонь, руку мне обожгло, но я продолжал держать этот столб золотого пламени.
— Каттея, неужели в тебе укоренилось зло? Мудрые часто испытывают свои души, обдумывают мотивы своих действий, знают все ловушки и западни, ожидающие тех, кто владеет силой. Ты долго жила с ними и не присоединилась к ним не потому, что не хотела, а потому, что у тебя есть более сильная привязанность. После прихода в Эсткарп что злое ты сделала… или думала, что сделала?
Слушает ли она меня? Держит руки перед лицом, но не прикасается к нему, как будто боится, что у нее не человеческая плоть.
— Ты не принадлежишь злу, Каттея: я никогда не поверю в это! Но если это так, разве то, что ты видишь, твоя внутренняя суть? Это всего лишь иллюзия; мы среди тех, кто постоянно пользуется иллюзиями. Ты чудовище только в этом мире, как и я.
— Но Динзил… — донеслась ее мысль.
— Для Динзила этот мир родной; он сделал себя единым с ним. Он сам сказал мне это. Сказал, что когда ты срастешься с этим миром, не будешь чудовищем лишь частично, то будешь прикована к нему и к его делу. Ты этого хочешь, Каттея?
Она дрожала, дрожь сотрясала громоздкое уродливое тело. Все чаще исчезала голова, и я видел глазные ямы и овальную голову плакальщицы.
— Я чудовище… я затерялась в этом чудовище…
— Ты в маске, навязанной тебе этим миром. Для многих сил прекрасное отвратительно, а отвратительное прекрасно.
Мне показалось, что теперь она прислушивается ко мне. Она медленно спросила:
— Чего ты хочешь от меня? Зачем притягиваешь своими воспоминаниями?
— Идем со мной!
— Куда?
Действительно — куда? Можно снова пересечь равнину, миновать стену из драгоценных камней, пройти мимо того места, где стоит плакальщица. Но что дальше? Смогу ли я найти выход, ведущий из мира Башни в Эскор? Я не был в этом уверен, она почувствовала мою неуверенность и ухватилась за нее.
— Ты говоришь: иди со мной! Но когда я спрашиваю, у тебя нет ответа. И что мы с тобой будем делать, брат? Бродить в этом мире? В нем есть опасности, каких ты и представить не можешь. Не сомневайся: Динзил будет нас искать.
— А где он сейчас?
— Где он сейчас? — насмешливо передразнила она. — Боишься, что он придет сюда и встанет перед тобой? — Неожиданно ее взгляд изменился, и между нами возникла прежняя связь.
— Кемок?
— Да?
— Что случилось с нами, со мной? — Она говорила, как недоумевающий ребенок.
— Мы с тобой в чужом мире, Каттея, и он хочет удержать нас и подчинить себе. Выход есть — ты знаешь его?
Овал, на котором почти исчезли следы нормального лица, медленно повернулся, как будто Каттея смотрит новыми глазами и не может найти разгадку.
— Я пришла сюда…
— Как? — Мне не хотелось слишком нажимать, но если она знает дверь Динзила между мирами и если она не та, через которую прошел я, у нас есть возможность спасения.
— Я думаю… — Рука, все еще человеческая, неуверенно поднесена к голове. — Каттея неуклюже повернулась к завешенной гобеленом стене. — Сюда.
И заковыляла, держа перед собой руки. Взялась за один конец занавеси и потянула. На стене гневно горел пурпурно-красный символ. Он мне не знаком, но его отдаленных потомков я видел и знал, что он представляет собой такую силу, которую я не посмел бы вызвать.
Я почувствовал, как в мыслях моей сестры рождается слово, и не успел возразить. Символ на стене свернулся, как будто высвободилась отвратительная рептилия. Он продолжал вращаться, но я не смотрел на него: мне стало дурно оттого, что Каттея знает это слово. Но вот камень исчез, и только алые линии продолжали вращаться, стекали на пол, образуя лужу расплавленного вещества. Оно начало растекаться.
Я пошел вперед, потащив за собой Каттею, чтобы она не коснулась лужи. Впереди та же пустота, которую я встретил, когда впервые пытался проникнуть в Башню.
— Дверь открыта. — Мысль Каттеи снова стала холодной и уверенной. — Ради всего, что связывало нас в прошлом, будь свободен, Кемок, и уходи!
Рука, обернутая заколдованным Орсией шарфом, схватла ее за плечи, прежде чем она смогла увернуться. Держа другой руке меч, я бросился вперед, используя тяжесть тела, чтобы увлечь за собой сестру. Думаю, она была слишком удивлена, чтобы сопротивляться. Возможно, это не дверь Динзила, но в тот момент я видел в ней единственную надежду для нас обоих.
Падение… падение… Падая, я выпустил Каттею, и моей последней мыслью было то, что она падает со мной.
И снова я очнулся, чувствуя боль и пустоту в голове. Но заметил, что никаких вспышек нет, меня окружают темнота и холодные стены. Я решил, что какой-то хитростью Динзил снова заключил меня в темницу. Меч… где мой меч?
Лежа на твердом камне, я поднял голову и огляделся. И увидел свечение за лапой. Лапа? Итак, я не свободен от того мира? И на меня огромной тяжестью обрушилось разочарование.
Но… я напряженно пытался выше поднять голову… лапа находится на конце руки, обычной человеческой руки! Я хорошо помню этот шрам; помню битву, в которой получил его.
Я опустил взгляд, чтобы осмотреть тело. Но это больше не тело жабы; обрывки человеческой одежды покрывают его, от пояса вниз. Но лапы… я не решался прикоснуться к лицу этими уродливыми выростами, как будто их уродливость может въесться в меня. Однако мне нужно знать, по-прежнему ли у меня на плечах жабья голова.
За мной в темноте что-то шевельнулось. На четвереньках, таща за собой меч, я пополз, чтобы посмотреть, что это.
Человеческое тело, в оборванной одежде жителей Долины. Тело женское. На конце стройных рук лапы, еще более, уродливые и бесформенные, чем мои. Над плечами овальная, лишенная черт лица голова с двумя глубокими глазницами. При моем приближении голова повернулась, ямы уставились на меня, как будто в их глубине действительно органы зрения.
— Каттея! — Я протянул к ней лапы, но она опять увернулась от меня. Только положила одну лапу рядом с моей, как бы подчеркивая их уродливость. Потом закрыла лапами голову.
Не знаю, что меня побудило, но я протянул Каттее шарф. Он больше не был светлой полоской, снова стал обыкновенным шелковым шарфом.
Лапа протянулась вперед, выхватила шарф, обернула вокруг головы, оставив лишь маленькое отверстие для зрения.
Тем временем я осмотрелся. Мы либо в Башне, основание которой в Эскоре, либо в ее двойнике. Сидим на полу возле крутой лестницы. Дверь, ведущая в иные миры, закрыта, но чем скорей мы отсюда уберемся, тем лучше. Я повернулся к сестре.
— Идем…
— Куда? — мысленно спросила она. — Где мне найти место, чтобы спрятать свое уродство?
Я почувствовал страх: может быть, ее ужас оправдан? Те, кто возвращается из мира Динзила, навсегда уносят с собой свои искажения; мы пользовались силой света, но, может быть. Тень исказила эту силу.
— Идем…
Я помог ей встать, и мы спустились по этой крутой лестнице и оказались в коридоре кургана. Снова на мече вспыхнули красные руны, я внимательно наблюдал за ними. Но по-прежнему держал Каттею лапой, увлекая ее за собой. Она молча шла за мной, как будто ей было все равно, куда идти и чего ждать.
Нас встретил сумрачный день и унылый тяжелый дождь. Я думал, как отыскать путь назад, к тому месту, где осталась Орсия. Часть пути можно проделать по этой дороге с колеями.
Сознание Каттеи было для меня закрыто, хотя я пытался заинтересовать ее бегством. Она шла тупо, окружив себя барьером, который я не мог преодолеть. Я продолжал поглядывать на меч, хотя после выхода из кургана руны остыли и не вспыхивали снова, когда мы миновали долину и поднялись на противоположный склон.
С этого склона я осмотрелся и отметил ориентиры, которые запомнил на пути сюда. Вот там я убил чудовищное существо, одного из стражей Темной башни.
Голод, который я осознал еще в том мире, превратился в острую боль, и я достал из поясной сумки корни, которые дала мне Орсия. Предложил их Каттее.
— Еда хорошая — не испорченная… — сказал я, поднося корень ко рту.
Она выбила корень у меня из рук, и он откатился и исчез в промежутке между двумя камнями. Сознание ее по-прежнему было закрыто для меня. Ненависть к Динзилу стала такой сильной, что если бы он стоял передо мной, я, как лесной зверь, терзал бы его зубами и ногтями.