Страница:
Андрэ Нортон
Песчаные сестры
1
Девочка родилась на рассвете, когда туман ночи Торовых топей еще висел, густой и влажный, у стен зала Келвы. Что само по себе уже было дурным предзнаменованием: все знают, что в это время рождаются дети с даром предвидения, дети необычные; это последний момент предыдущего дня и первый — последующего. А лучшее время для рождения нового человека племени торов — при полном лунном сиянии Сверкающей.
Да и родился ребенок не здоровым и крепким, какой входит в мир с криком, требуя жизни и еды. Сморщенная кожа крошечного тельца казалась тусклой, новорожденная лежала на руках знахарки неподвижно. И даже не пыталась вдохнуть воздух. Но народу Тора нужны все дети, каждая новая жизнь — преграда на пути тьмы, и потому постарались спасти и эту жизнь.
Знахарка прижалась губами к холодным вялым губам ребенка и начала вдыхать воздух в его легкие. Девочку согрели, ее трясли, и наконец она слабо заплакала — не приветствуя жизнь, а протестуя против нее. При этом звуке Мафра наклонила голову, внимательно слушая звук, больше похожий на крик пойманной в ловушку птицы, чем на голос настоящего ребенка торов.
Глаза Мафры не видели, они давно уже затянуты пленкой, через которую не пробивается никакой свет, на зато у нее есть другое зрение. Когда к ней принесли ребенка, чтобы он получил благословение матери дома и клана, Мафра не протянула руки навстречу маленькому телу. Напротив, она покачала головой и сказала:
— Она не нашей крови. Дух, который избрал ее тело, не пришел. Вы призвали к жизни…
И тут она замолчала. Женщины, принесшие ребенка, отступили от знахарки, а она смотрела на девочку, закутанную в ткань, как на скользкое болотное существо.
Мафра медленно поворачивала голову, и ее невидящие глаза по очереди устремлялись на каждую женщину.
— Однако никто не должен и думать о смерти этого ребенка, — резко сказала она. — Его кровь — это наша кровь, его кость — наша кость. И вот что я вам скажу: мы должны привязать к себе то, что живет в этом теле, потому что это великая сила, которую ребенок должен научиться использовать. А когда научится, эта сила станет могучим инструментом и оружием.
— Но ты не дала ей имени, мать клана. Как может она жить в доме клана, если у нее нет свободно данного имени? — спросила самая храбрая из женщин.
— Я не могу подарить ей имя, — негромко ответила Мафра. — Спросите у Сверкающей.
Наступило утро, и туман плотным занавесом закрывал небо. Но вдруг, словно слова Мафры призвали это существо из воздуха, к женщинам устремился большой серебристо-серый мотылек, один из ночных воздушных танцоров. Он сел на покров ребенка, несколько раз развел и свел крылья. И тогда знахарка сказала:
— Турсла… — так звали девушку-мотылька в старинном предании о Турсле и Жабе-Дьяволе. Так было дано имя ребенку с-духом-не-из-клана, имя само по себе необычное и предвещающее зло.
Турсла выросла среди народа Торов. По обычаям этого народа, она так и не узнала, кто ее «мать». Все дети клана пользовались одинаковой любовью взрослых и были равны. Поскольку в ее пользу говорила Мафра, а сами Торовы топи послали ей имя, никто не делал различий между Турслой и остальными детьми, которых теперь в племени было совсем немного.
Народ Торов действительно очень древний. В песнях памяти говорилось, что когда-то предки торов были подобны неразумным животным (они были даже ниже многих животных в своей старой земле), и тогда их вождем и проводником стал Вольт, один из Древних (Вольт тоже не был человеком, он принадлежал к более древней и великой расе, с которой не могли равняться люди). Вольт был одинок и нашел в этих существах искру мысли; это заинтересовало его, и он стал им помогать.
Полуптичье лицо Вольта по-прежнему изображалось на охранных тотемах вокруг полей локута и жилищ торов. Его памяти посвящались первые плоды полей, когти и зубы страшных ящериц-вэков, если кому-то удавалось убить их. Именем Вольта клялись, и клятву эту можно было давать только по серьезной причине.
Турсла росла физически, росли и ее знания Торовых топей. Что находится за пределами их болотистых земель, не интересовало народ Торов, хотя там были земля, море и обитало множество разных племен. Но все эти племена не такие древние, как народ Торов, и не обладают такими познаниями, потому что не получили благословения Вольта, не учились у него во времена, когда создавались первые кланы.
Но Турсла отличалась от других. Она видела сны. И еще до того как узнала слова, которыми можно эти сны описать, они захватили ее и дали ей новую жизнь. И много раз мир, который она видела в этих снах, казался ей более ярким и реальным, чем страна Торов.
Взрослея, девочка обнаружила, что стоит ей начать рассказывать ровесникам о своих снах, те принимались неловко переминаться и старались избегать ее. Она обиделась, потом рассердилась. Позже, может быть, из самих снов к ней пришла мысль, что сны предназначены только для нее одной и она не должна ими ни с кем делиться. И она испытывала тоскливое одиночество, пока не обнаружила, что сами Торовы топи (хотя это совсем не тот мир, в который уводили ее сны) тоже могут быть таинственными и прекрасными.
Но так может считать только тот, у кого тело тора и кто вырос в одном из кланов Торов; потому что Торовы топи — мрачная земля, в основном занятая зловонными болотами, из которых торчат изогнутые скелеты давно умерших деревьев; и каждую ночь их стволы покрываются скользкими наростами.
Острова, поднимающиеся из этих трясин, связывает сеть древних дорог; старинные каменные стены окружают поля торов, образуют залы кланов. По ночам и ранними утрами над болотами всегда собирается туман и клубится вокруг обвалившихся камней.
Но для Турслы эти туманы были серебристыми занавесями, и среди множества звуков ночных болот она легко распознавала и называла крики птиц, жаб, лягушек, ящериц, хотя даже эти животные здесь не были похожи на своих родичей, живущих в других местах.
Больше всего девушка любила мотыльков, давших ей имя. Она обнаружила, что их привлекает запах бледных цветов, которые цветут только по ночам. Она тоже полюбила этот запах и вплетала цветы в серебристые пряди своих длинных, до плеч, волос, носила гирлянды и венки из них. И научилась танцевать, раскачиваясь, как болотный тростник на ветру, и когда она танцевала, к ней со всей округи слетались мотыльки, летали над нею, садились на ее поднятые вытянутые руки.
Но девушки торов так себя не ведут, и Турсла танцевала в одиночестве и для собственного удовольствия.
Все годы одинаковы в Торовых топях, проходят они медленно и равномерно. И народ Торов не считает их. Потому что когда Вольт оставил свой народ, люди перестали измерять время. Они знали, что во внешнем мире идут войны и многочисленные беды. Турсла слышала, что однажды, еще до ее рождения, одного из военных вождей внешнего мира предательски заманили в Торовы топи, а потом его забрали враги, с которыми народ Торов заключил непрочный и быстро нарушенный договор.
Рассказывали и о другом — но только шепотом, и то намеками. Еще раньше их страну посетил один человек, которого выбросило после кораблекрушения на берег в том месте, где болота соприкасаются с морем. И тут его нашла одна из матерей клана.
Она пожалела этого человека — он был тяжело ранен — и вопреки всем обычаям принесла к знахарям. Но конец у истории был печальный, потому что этот человек околдовал первую девушку клана, и когда он излечился, она — опять-таки вопреки обычаю — решила уйти с ним.
Но потом она вернулась — одна. И сообщила клану имя своего ребенка. А потом умерла. Однако имя ребенка сохранилось в песнях помнящих. Говорили, что он тоже стал великим воином и правителем земель, которых торы никогда не видели.
Турсла часто размышляла об этой истории. Для нее она имела больше смысла (хотя она не могла бы ответить, почему), чем остальные легенды ее народа. Она думала об этом правителе, чья кровь наполовину принадлежала народу Торов. Призывала ли его когда-нибудь эта половина крови? Может быть, луна по ночам или легкие туманы, которые ложатся на его землю, вызывали в нем такие же сны, необычные и реальные, что и у нее? Иногда во время танцев она называла его имя: «Корис! Корис!»
И что должна была испытывать эта девушка, живя среди чужих людей? А как живет он? Разрывается ли его сердце на части, как иногда У Турслы? В ней течет кровь народа Торов, но в то же время душа ее болит, и боль эта никогда не стихает, напротив, с каждым годом жизни она становится все сильнее.
Турсла росла и послушно погрузилась в изучение того, что положено по обычаю. Ее тонкие пальцы проворно работали у ткацкого станка, и ткань у нее получалась гладкая и с рисунками, необычными для народа Торов. Но никто не обращал внимания на эту странность, а о своих снах она давно перестала рассказывать. Позже она обнаружила, что в погружении во сны скрывается немалая опасность. Иногда у нее появлялось странное чувство, что если она будет неосторожна, то может навсегда остаться в их странном мире и не сможет вернуться.
В этих снах была какая-то настойчивость, они заставляли ее делать то и это. Народ Торов владеет необычными способностями. И никакой Дар здесь не считался бы чуждым. Правда, не все могли такими дарами пользоваться, но это только естественно. Разве не правда, что у каждого свой особый дар? Один может работать по дереву, другая — ткать, третий — охотник, искусный в выслеживании добычи. А Мафра, или Элькин, или Уннанна могут одной своей волей передвигать предметы. Но количество таких даров ограничено, и они требуют использования внутренней силы, истощают своего обладателя, и потому пользуются ими очень осторожно.
В своих более зрелых снах Турсла не уходила далеко в чуждую местность. Напротив, она обычно оказывалась в одном и том же месте, на берегу пруда, не мутного и полузаросшего, как пруды Торовых топей, а чистого, с зеленовато-голубой водой.
Но что гораздо важнее, в этих повторяющихся снах она чувствовала, что красноватый песок, окружающий этот пруд, как мягкое древнее золото обрамляет драгоценные камни в работах ремесленников-торов, — необычайно важен. Именно он привлекал туда Турслу — один только этот песок.
Дважды с наступлением полноты Сверкающей девушка неожиданно просыпалась не в доме Келвы, а под открытым небом, просыпалась со страхом и не знала, как она сюда попала. Она могла во сне забрести в трясину и навсегда в ней остаться. Теперь Турсла боялась засыпать вечерами, но ни с кем не делилась этим страхом. Как будто обет, наложенный самим Вольтом, связал ее мысли. Словно сам Вольт предупреждающе положил палец ей на губы. Девушка все больше тревожилась и чувствовала себя несчастной. А остров с расположенными на нем домами клана казался ей тюрьмой.
В ночь самого яркого света Сверкающей женщины народа Торов собираются и купаются в сиянии лампы Богини (так тело делается крепким и готовится к принятию ребенка). А детей у них сейчас очень мало. Но Турсла никогда не ходила получать благословение Сверкающей, и ее не заставляли. Однако как-то ночью она хотела пойти вместе со всеми. Но когда женщины начали собираться, из темноты послышался негромкий голос.
— Турсла…
Девушка повернулась и увидела на стене круг выползших из своих убежищ светлячков. В их свете на на постели сидела женщина. Турсла склонила голову хотя женщина не могла этого увидеть.
— Мать клана, я здесь…
— Этот обряд не для тебя…
Турсле не нужны были объяснения Мафры, что именно не для нее. Но она испытала стыд и одновременно гнев. Она ведь не выбирала, какой будет напротив, судьба ее была определена с самого рождения.
— А что же тогда для меня, мать клана? Я буду вечно ходить ненаполненной и не дам новую жизнь дому?
— Ты должна искать свою особую наполненность, дитя-мотылек. Есть своя цель в том, кем ты стала, и еще более великая цель в том, кем станешь. Там… — и Мафра рукой указала на открытую дверь дома.
— Но где мне найти ее, мать клана?
— Ищи, и найдешь, дитя-мотылек. Отчасти эта цель уже в тебе. А когда она полностью проснется, ты узнаешь.
— Ты больше ничего мне не скажешь, мать клана?
— Это все, что я могу сказать тебе. Я могу заглядывать вперед. Но между мной и тобой туман, гуще и темнее, чем тот, что порождают по ночам Торовы топи. И еще… — женщина помолчала, прежде чем продолжить.
— Тьма ждет нас всех, дитя-мотылек. Мы, умеющие предвидеть, видим лишь одну из многих троп. Каждое действие порождает по крайней мере два пути, один в соответствии с решением, второй — противоположный. И я вижу, что теперь моему народу предстоит такое решение. И зло, большое зло может последовать от результата этого выбора. Такое решение требует призыва Великой Силы.
Турсла ахнула.
— Как это может быть, мать клана? Великая Сила не приходит по простой просьбе. К ней призывают, только когда большая опасность угрожает пути Вольта.
— Это верно для прошлого, дитя-мотылек. Но время все меняет, и даже обеты могут высохнуть, как тростник, и их легко переломить пальцами. Призыв Великой Силы требует крови. Вот что я скажу тебе, дитя-мотылек. Уходи сегодня ночью. Но не иди в место Сверкающей… там много таких, кто таит необычные мысли. Нет, иди туда, куда влекут тебя сны, и делай то, чему ты научилась в этих снах.
— Мои сны! — удивилась Турсла. — Какая от них польза, мать клана?
— Сны порождаются мыслью — нашей или кого-то другого. А все мысли полезны. Ты не можешь отказаться от того, что вошло в тебя при рождении, дитя-мотылек. И ты теперь готова отыскать это и использовать. Иди… Сейчас же!
Последние ее слова прозвучали как приказ. Но Турсла все еще колебалась.
— Мать клана, дашь ли ты мне благословение, добрую волю дома?
И когда Мафра не ответила сразу, Турсла вздрогнула. Все равно что оказаться перед домом и увидеть запертую дверь, отрезавшую ее от всех родичей и товарищей по очагу.
Но вот Мафра подняла руку.
— Дочь-мотылек, во всем, что поможет тебе исполнить возложенную на тебя цель, ты получаешь добрую волю дома. Но в ответ ты должна набраться терпения и понимания. Нет, я не буду ничего предсказывать тебе, никакое слово не должно руководить тобою; ты должна испытать только то, что у тебя в сердце и сознании. А теперь иди. Верь своим снам и иди!
Турсла вышла в ночь, в мир черного, потонувшего в болоте дерева, серебристого тумана и лунного света. Куда же ей идти? Она развела руки. Но на этот раз мотыльки не прилетели к ней.
Верить снам. В каком же направлении ей идти? Следуя дисциплине тех, кто обладает Даром, она постаралась очистить мозг от всяких сознательных мыслей.
И девушка пошла, уверенно, как человек, идущий к определенной цели. Она повернула не на восток, а на запад, ступив на камня одной из меньших дорог. Глаза ее были открыты, но она не видела окружающего, не видела даже своего тела. Где-то впереди озеро ее снов и вокруг него тот красный песок.
Туман окутывал Турслу словно покрывалом, скрывая, что лежит впереди, а что она оставила за собой. Она пересекла один остров, потом другой. Дорога наконец кончилась, но девушка безошибочно ступала на кочки и участки сухой земли. И наконец ветер, сильный, несущий запахи необычные для Торовых топей, разорвал туман.
Ветер пробудил Турслу из ее транса. Она остановилась на самой вершине холма, поросшего травой и напоминавшего палец гиганта, указывающий на запад. Обеими руками девушка отвела от глаз серебристые пряди волос. При свете луны стало видно, что этот холм — первый в целой гряде.
И тут она побежала — легко. Какая-то преграда внутри нее лопнула, и ее охватило стремление узнать, что лежит впереди, что ждало ее долго, так долго.
Девушка совсем не удивилась, увидев место, знакомое ей по снам. Чистый пруд и песок. Но ночью это место было лишено ярких красок сна, пруд казался темным, песок тоже.
Девушка расстегнула платье и позволила ему, грязному от ходьбы по болоту, упасть. Но не на песок. Ничто не должно загрязнить или пометить этот песок.
И сама Турсла не ступала на его ровную поверхность. Напротив, забралась на камень на самом краю пляжа и с него нырнула в ждущую воду. Вода сомкнулась вокруг ее тела, не холодная и не горячая, шелково гладкая, ласкающая. Вода держала ее, как рука гиганта, держала мягко, осторожно, успокаивающе. И девушка отдалась воде, застыв на поверхности пруда.
Спала ли она или была околдована магией, о которой не знают воспитавшие ее? Этого она так никогда и не смогла узнать. Но Турсла чувствовала, что в ней происходят какие-то изменения. Открылась дверь, которая больше никогда не закроется. Она еще не знает, что за этой дверью, но вольна исследовать, узнавать. Только вначале…
Плавая на мягкой подушке воды, Турсла запела. В ее песне не было слов, она пела как птица, вначале еле слышно, негромко, потом все громче. Это зов? Да, зов!
Девушка лежала лицом вверх, в небу, к луне, к звездам, этим далеким ночным жемчужинам, и чувствовала, как вокруг нее начинается странное шевеление, причем ласково державшая Турслу вода оставалась спокойной. Это двигался песок вокруг пруда. Он трансформировался во что-то иное — частично в ответ на ее призыв, частично по воле кого-то другого…
Турсла продолжала петь. Но теперь она решилась немного повернуть голову. На берегу она увидела песчаный столб, от которого доносился слабый шум, вызванный трением песчинок друг о друга. Они вращались вокруг оси колонны с такой скоростью, что казалось: нет отдельных частиц, а только сплошной темный столб. Все громче пела Турсла, все более толстым становился столб. По высоте же он достигал роста человека.
Очертания столба начали изменяться, в одном месте утончаться, в другом — утолщаться. Столб начал походить на статую — вначале грубую, с головой-шаром, с бесформенным корявым телом. Но песок продолжал изменяться, и фигура становилась все более человекоподобной.
Наконец всякое движение прекратилось. Фигура стояла на камне, с которого при своем рождении собрала весь песок. Турсла побрела по воде, вышла на берег и остановилась перед существом, которому ее песня открыла дверь.
В сознании девушки возникло имя, которое она должна произнести, имя, которое привяжет к ней это существо, сделает мост между мирами прочным и безопасным — между миром Турслы и другим, чуждым миром, столь необычным, что Турсла даже вообразить себе этого не может.
— Ксактол!
Веки песчаной женщины дрогнули, поднялись. Глаза, похожие на красные пылающие угли, разглядывали Турслу. Девушка видела, как поднимается и опускается грудь незнакомки, как лунный свет отражается от ее темной кожи, такой же гладкой, как у нее самой.
— Сестра…
Слово прозвучало не громче шепота. И в нем слышался звук ползущего песка. Но ни сама женщина, ни ее голос не вызвали страха у Турслы. Девушка протянула руку, предлагая дружбу песчаной женщине. Ее коснулась рука, не менее прочная, чем у нее самой; крепкое рукопожатие приветствовало ее.
— Я жаждала… — медленно проговорила Турсла и в то же мгновение поняла, что сказала правду. Пока ее не коснулись эти руки, в ней всегда жило стремление, какойто внутренний голод, который она даже не осознавала.
— Жаждала, — повторила Ксакгол. — Но больше не нужно, сестра. Ты пришла — и ты нашла, что искала. И сделаешь то, что должна.
— Да будет так.
Турсла сделала еще один шаг вперед. Рукопожатие прервалось, но теперь они развели руки. И обнялись, как обнимаются родичи, давно не видевшие друг друга. Турсла почувствовала, как по щекам ее катятся слезы.
Да и родился ребенок не здоровым и крепким, какой входит в мир с криком, требуя жизни и еды. Сморщенная кожа крошечного тельца казалась тусклой, новорожденная лежала на руках знахарки неподвижно. И даже не пыталась вдохнуть воздух. Но народу Тора нужны все дети, каждая новая жизнь — преграда на пути тьмы, и потому постарались спасти и эту жизнь.
Знахарка прижалась губами к холодным вялым губам ребенка и начала вдыхать воздух в его легкие. Девочку согрели, ее трясли, и наконец она слабо заплакала — не приветствуя жизнь, а протестуя против нее. При этом звуке Мафра наклонила голову, внимательно слушая звук, больше похожий на крик пойманной в ловушку птицы, чем на голос настоящего ребенка торов.
Глаза Мафры не видели, они давно уже затянуты пленкой, через которую не пробивается никакой свет, на зато у нее есть другое зрение. Когда к ней принесли ребенка, чтобы он получил благословение матери дома и клана, Мафра не протянула руки навстречу маленькому телу. Напротив, она покачала головой и сказала:
— Она не нашей крови. Дух, который избрал ее тело, не пришел. Вы призвали к жизни…
И тут она замолчала. Женщины, принесшие ребенка, отступили от знахарки, а она смотрела на девочку, закутанную в ткань, как на скользкое болотное существо.
Мафра медленно поворачивала голову, и ее невидящие глаза по очереди устремлялись на каждую женщину.
— Однако никто не должен и думать о смерти этого ребенка, — резко сказала она. — Его кровь — это наша кровь, его кость — наша кость. И вот что я вам скажу: мы должны привязать к себе то, что живет в этом теле, потому что это великая сила, которую ребенок должен научиться использовать. А когда научится, эта сила станет могучим инструментом и оружием.
— Но ты не дала ей имени, мать клана. Как может она жить в доме клана, если у нее нет свободно данного имени? — спросила самая храбрая из женщин.
— Я не могу подарить ей имя, — негромко ответила Мафра. — Спросите у Сверкающей.
Наступило утро, и туман плотным занавесом закрывал небо. Но вдруг, словно слова Мафры призвали это существо из воздуха, к женщинам устремился большой серебристо-серый мотылек, один из ночных воздушных танцоров. Он сел на покров ребенка, несколько раз развел и свел крылья. И тогда знахарка сказала:
— Турсла… — так звали девушку-мотылька в старинном предании о Турсле и Жабе-Дьяволе. Так было дано имя ребенку с-духом-не-из-клана, имя само по себе необычное и предвещающее зло.
Турсла выросла среди народа Торов. По обычаям этого народа, она так и не узнала, кто ее «мать». Все дети клана пользовались одинаковой любовью взрослых и были равны. Поскольку в ее пользу говорила Мафра, а сами Торовы топи послали ей имя, никто не делал различий между Турслой и остальными детьми, которых теперь в племени было совсем немного.
Народ Торов действительно очень древний. В песнях памяти говорилось, что когда-то предки торов были подобны неразумным животным (они были даже ниже многих животных в своей старой земле), и тогда их вождем и проводником стал Вольт, один из Древних (Вольт тоже не был человеком, он принадлежал к более древней и великой расе, с которой не могли равняться люди). Вольт был одинок и нашел в этих существах искру мысли; это заинтересовало его, и он стал им помогать.
Полуптичье лицо Вольта по-прежнему изображалось на охранных тотемах вокруг полей локута и жилищ торов. Его памяти посвящались первые плоды полей, когти и зубы страшных ящериц-вэков, если кому-то удавалось убить их. Именем Вольта клялись, и клятву эту можно было давать только по серьезной причине.
Турсла росла физически, росли и ее знания Торовых топей. Что находится за пределами их болотистых земель, не интересовало народ Торов, хотя там были земля, море и обитало множество разных племен. Но все эти племена не такие древние, как народ Торов, и не обладают такими познаниями, потому что не получили благословения Вольта, не учились у него во времена, когда создавались первые кланы.
Но Турсла отличалась от других. Она видела сны. И еще до того как узнала слова, которыми можно эти сны описать, они захватили ее и дали ей новую жизнь. И много раз мир, который она видела в этих снах, казался ей более ярким и реальным, чем страна Торов.
Взрослея, девочка обнаружила, что стоит ей начать рассказывать ровесникам о своих снах, те принимались неловко переминаться и старались избегать ее. Она обиделась, потом рассердилась. Позже, может быть, из самих снов к ней пришла мысль, что сны предназначены только для нее одной и она не должна ими ни с кем делиться. И она испытывала тоскливое одиночество, пока не обнаружила, что сами Торовы топи (хотя это совсем не тот мир, в который уводили ее сны) тоже могут быть таинственными и прекрасными.
Но так может считать только тот, у кого тело тора и кто вырос в одном из кланов Торов; потому что Торовы топи — мрачная земля, в основном занятая зловонными болотами, из которых торчат изогнутые скелеты давно умерших деревьев; и каждую ночь их стволы покрываются скользкими наростами.
Острова, поднимающиеся из этих трясин, связывает сеть древних дорог; старинные каменные стены окружают поля торов, образуют залы кланов. По ночам и ранними утрами над болотами всегда собирается туман и клубится вокруг обвалившихся камней.
Но для Турслы эти туманы были серебристыми занавесями, и среди множества звуков ночных болот она легко распознавала и называла крики птиц, жаб, лягушек, ящериц, хотя даже эти животные здесь не были похожи на своих родичей, живущих в других местах.
Больше всего девушка любила мотыльков, давших ей имя. Она обнаружила, что их привлекает запах бледных цветов, которые цветут только по ночам. Она тоже полюбила этот запах и вплетала цветы в серебристые пряди своих длинных, до плеч, волос, носила гирлянды и венки из них. И научилась танцевать, раскачиваясь, как болотный тростник на ветру, и когда она танцевала, к ней со всей округи слетались мотыльки, летали над нею, садились на ее поднятые вытянутые руки.
Но девушки торов так себя не ведут, и Турсла танцевала в одиночестве и для собственного удовольствия.
Все годы одинаковы в Торовых топях, проходят они медленно и равномерно. И народ Торов не считает их. Потому что когда Вольт оставил свой народ, люди перестали измерять время. Они знали, что во внешнем мире идут войны и многочисленные беды. Турсла слышала, что однажды, еще до ее рождения, одного из военных вождей внешнего мира предательски заманили в Торовы топи, а потом его забрали враги, с которыми народ Торов заключил непрочный и быстро нарушенный договор.
Рассказывали и о другом — но только шепотом, и то намеками. Еще раньше их страну посетил один человек, которого выбросило после кораблекрушения на берег в том месте, где болота соприкасаются с морем. И тут его нашла одна из матерей клана.
Она пожалела этого человека — он был тяжело ранен — и вопреки всем обычаям принесла к знахарям. Но конец у истории был печальный, потому что этот человек околдовал первую девушку клана, и когда он излечился, она — опять-таки вопреки обычаю — решила уйти с ним.
Но потом она вернулась — одна. И сообщила клану имя своего ребенка. А потом умерла. Однако имя ребенка сохранилось в песнях помнящих. Говорили, что он тоже стал великим воином и правителем земель, которых торы никогда не видели.
Турсла часто размышляла об этой истории. Для нее она имела больше смысла (хотя она не могла бы ответить, почему), чем остальные легенды ее народа. Она думала об этом правителе, чья кровь наполовину принадлежала народу Торов. Призывала ли его когда-нибудь эта половина крови? Может быть, луна по ночам или легкие туманы, которые ложатся на его землю, вызывали в нем такие же сны, необычные и реальные, что и у нее? Иногда во время танцев она называла его имя: «Корис! Корис!»
И что должна была испытывать эта девушка, живя среди чужих людей? А как живет он? Разрывается ли его сердце на части, как иногда У Турслы? В ней течет кровь народа Торов, но в то же время душа ее болит, и боль эта никогда не стихает, напротив, с каждым годом жизни она становится все сильнее.
Турсла росла и послушно погрузилась в изучение того, что положено по обычаю. Ее тонкие пальцы проворно работали у ткацкого станка, и ткань у нее получалась гладкая и с рисунками, необычными для народа Торов. Но никто не обращал внимания на эту странность, а о своих снах она давно перестала рассказывать. Позже она обнаружила, что в погружении во сны скрывается немалая опасность. Иногда у нее появлялось странное чувство, что если она будет неосторожна, то может навсегда остаться в их странном мире и не сможет вернуться.
В этих снах была какая-то настойчивость, они заставляли ее делать то и это. Народ Торов владеет необычными способностями. И никакой Дар здесь не считался бы чуждым. Правда, не все могли такими дарами пользоваться, но это только естественно. Разве не правда, что у каждого свой особый дар? Один может работать по дереву, другая — ткать, третий — охотник, искусный в выслеживании добычи. А Мафра, или Элькин, или Уннанна могут одной своей волей передвигать предметы. Но количество таких даров ограничено, и они требуют использования внутренней силы, истощают своего обладателя, и потому пользуются ими очень осторожно.
В своих более зрелых снах Турсла не уходила далеко в чуждую местность. Напротив, она обычно оказывалась в одном и том же месте, на берегу пруда, не мутного и полузаросшего, как пруды Торовых топей, а чистого, с зеленовато-голубой водой.
Но что гораздо важнее, в этих повторяющихся снах она чувствовала, что красноватый песок, окружающий этот пруд, как мягкое древнее золото обрамляет драгоценные камни в работах ремесленников-торов, — необычайно важен. Именно он привлекал туда Турслу — один только этот песок.
Дважды с наступлением полноты Сверкающей девушка неожиданно просыпалась не в доме Келвы, а под открытым небом, просыпалась со страхом и не знала, как она сюда попала. Она могла во сне забрести в трясину и навсегда в ней остаться. Теперь Турсла боялась засыпать вечерами, но ни с кем не делилась этим страхом. Как будто обет, наложенный самим Вольтом, связал ее мысли. Словно сам Вольт предупреждающе положил палец ей на губы. Девушка все больше тревожилась и чувствовала себя несчастной. А остров с расположенными на нем домами клана казался ей тюрьмой.
В ночь самого яркого света Сверкающей женщины народа Торов собираются и купаются в сиянии лампы Богини (так тело делается крепким и готовится к принятию ребенка). А детей у них сейчас очень мало. Но Турсла никогда не ходила получать благословение Сверкающей, и ее не заставляли. Однако как-то ночью она хотела пойти вместе со всеми. Но когда женщины начали собираться, из темноты послышался негромкий голос.
— Турсла…
Девушка повернулась и увидела на стене круг выползших из своих убежищ светлячков. В их свете на на постели сидела женщина. Турсла склонила голову хотя женщина не могла этого увидеть.
— Мать клана, я здесь…
— Этот обряд не для тебя…
Турсле не нужны были объяснения Мафры, что именно не для нее. Но она испытала стыд и одновременно гнев. Она ведь не выбирала, какой будет напротив, судьба ее была определена с самого рождения.
— А что же тогда для меня, мать клана? Я буду вечно ходить ненаполненной и не дам новую жизнь дому?
— Ты должна искать свою особую наполненность, дитя-мотылек. Есть своя цель в том, кем ты стала, и еще более великая цель в том, кем станешь. Там… — и Мафра рукой указала на открытую дверь дома.
— Но где мне найти ее, мать клана?
— Ищи, и найдешь, дитя-мотылек. Отчасти эта цель уже в тебе. А когда она полностью проснется, ты узнаешь.
— Ты больше ничего мне не скажешь, мать клана?
— Это все, что я могу сказать тебе. Я могу заглядывать вперед. Но между мной и тобой туман, гуще и темнее, чем тот, что порождают по ночам Торовы топи. И еще… — женщина помолчала, прежде чем продолжить.
— Тьма ждет нас всех, дитя-мотылек. Мы, умеющие предвидеть, видим лишь одну из многих троп. Каждое действие порождает по крайней мере два пути, один в соответствии с решением, второй — противоположный. И я вижу, что теперь моему народу предстоит такое решение. И зло, большое зло может последовать от результата этого выбора. Такое решение требует призыва Великой Силы.
Турсла ахнула.
— Как это может быть, мать клана? Великая Сила не приходит по простой просьбе. К ней призывают, только когда большая опасность угрожает пути Вольта.
— Это верно для прошлого, дитя-мотылек. Но время все меняет, и даже обеты могут высохнуть, как тростник, и их легко переломить пальцами. Призыв Великой Силы требует крови. Вот что я скажу тебе, дитя-мотылек. Уходи сегодня ночью. Но не иди в место Сверкающей… там много таких, кто таит необычные мысли. Нет, иди туда, куда влекут тебя сны, и делай то, чему ты научилась в этих снах.
— Мои сны! — удивилась Турсла. — Какая от них польза, мать клана?
— Сны порождаются мыслью — нашей или кого-то другого. А все мысли полезны. Ты не можешь отказаться от того, что вошло в тебя при рождении, дитя-мотылек. И ты теперь готова отыскать это и использовать. Иди… Сейчас же!
Последние ее слова прозвучали как приказ. Но Турсла все еще колебалась.
— Мать клана, дашь ли ты мне благословение, добрую волю дома?
И когда Мафра не ответила сразу, Турсла вздрогнула. Все равно что оказаться перед домом и увидеть запертую дверь, отрезавшую ее от всех родичей и товарищей по очагу.
Но вот Мафра подняла руку.
— Дочь-мотылек, во всем, что поможет тебе исполнить возложенную на тебя цель, ты получаешь добрую волю дома. Но в ответ ты должна набраться терпения и понимания. Нет, я не буду ничего предсказывать тебе, никакое слово не должно руководить тобою; ты должна испытать только то, что у тебя в сердце и сознании. А теперь иди. Верь своим снам и иди!
Турсла вышла в ночь, в мир черного, потонувшего в болоте дерева, серебристого тумана и лунного света. Куда же ей идти? Она развела руки. Но на этот раз мотыльки не прилетели к ней.
Верить снам. В каком же направлении ей идти? Следуя дисциплине тех, кто обладает Даром, она постаралась очистить мозг от всяких сознательных мыслей.
И девушка пошла, уверенно, как человек, идущий к определенной цели. Она повернула не на восток, а на запад, ступив на камня одной из меньших дорог. Глаза ее были открыты, но она не видела окружающего, не видела даже своего тела. Где-то впереди озеро ее снов и вокруг него тот красный песок.
Туман окутывал Турслу словно покрывалом, скрывая, что лежит впереди, а что она оставила за собой. Она пересекла один остров, потом другой. Дорога наконец кончилась, но девушка безошибочно ступала на кочки и участки сухой земли. И наконец ветер, сильный, несущий запахи необычные для Торовых топей, разорвал туман.
Ветер пробудил Турслу из ее транса. Она остановилась на самой вершине холма, поросшего травой и напоминавшего палец гиганта, указывающий на запад. Обеими руками девушка отвела от глаз серебристые пряди волос. При свете луны стало видно, что этот холм — первый в целой гряде.
И тут она побежала — легко. Какая-то преграда внутри нее лопнула, и ее охватило стремление узнать, что лежит впереди, что ждало ее долго, так долго.
Девушка совсем не удивилась, увидев место, знакомое ей по снам. Чистый пруд и песок. Но ночью это место было лишено ярких красок сна, пруд казался темным, песок тоже.
Девушка расстегнула платье и позволила ему, грязному от ходьбы по болоту, упасть. Но не на песок. Ничто не должно загрязнить или пометить этот песок.
И сама Турсла не ступала на его ровную поверхность. Напротив, забралась на камень на самом краю пляжа и с него нырнула в ждущую воду. Вода сомкнулась вокруг ее тела, не холодная и не горячая, шелково гладкая, ласкающая. Вода держала ее, как рука гиганта, держала мягко, осторожно, успокаивающе. И девушка отдалась воде, застыв на поверхности пруда.
Спала ли она или была околдована магией, о которой не знают воспитавшие ее? Этого она так никогда и не смогла узнать. Но Турсла чувствовала, что в ней происходят какие-то изменения. Открылась дверь, которая больше никогда не закроется. Она еще не знает, что за этой дверью, но вольна исследовать, узнавать. Только вначале…
Плавая на мягкой подушке воды, Турсла запела. В ее песне не было слов, она пела как птица, вначале еле слышно, негромко, потом все громче. Это зов? Да, зов!
Девушка лежала лицом вверх, в небу, к луне, к звездам, этим далеким ночным жемчужинам, и чувствовала, как вокруг нее начинается странное шевеление, причем ласково державшая Турслу вода оставалась спокойной. Это двигался песок вокруг пруда. Он трансформировался во что-то иное — частично в ответ на ее призыв, частично по воле кого-то другого…
Турсла продолжала петь. Но теперь она решилась немного повернуть голову. На берегу она увидела песчаный столб, от которого доносился слабый шум, вызванный трением песчинок друг о друга. Они вращались вокруг оси колонны с такой скоростью, что казалось: нет отдельных частиц, а только сплошной темный столб. Все громче пела Турсла, все более толстым становился столб. По высоте же он достигал роста человека.
Очертания столба начали изменяться, в одном месте утончаться, в другом — утолщаться. Столб начал походить на статую — вначале грубую, с головой-шаром, с бесформенным корявым телом. Но песок продолжал изменяться, и фигура становилась все более человекоподобной.
Наконец всякое движение прекратилось. Фигура стояла на камне, с которого при своем рождении собрала весь песок. Турсла побрела по воде, вышла на берег и остановилась перед существом, которому ее песня открыла дверь.
В сознании девушки возникло имя, которое она должна произнести, имя, которое привяжет к ней это существо, сделает мост между мирами прочным и безопасным — между миром Турслы и другим, чуждым миром, столь необычным, что Турсла даже вообразить себе этого не может.
— Ксактол!
Веки песчаной женщины дрогнули, поднялись. Глаза, похожие на красные пылающие угли, разглядывали Турслу. Девушка видела, как поднимается и опускается грудь незнакомки, как лунный свет отражается от ее темной кожи, такой же гладкой, как у нее самой.
— Сестра…
Слово прозвучало не громче шепота. И в нем слышался звук ползущего песка. Но ни сама женщина, ни ее голос не вызвали страха у Турслы. Девушка протянула руку, предлагая дружбу песчаной женщине. Ее коснулась рука, не менее прочная, чем у нее самой; крепкое рукопожатие приветствовало ее.
— Я жаждала… — медленно проговорила Турсла и в то же мгновение поняла, что сказала правду. Пока ее не коснулись эти руки, в ней всегда жило стремление, какойто внутренний голод, который она даже не осознавала.
— Жаждала, — повторила Ксакгол. — Но больше не нужно, сестра. Ты пришла — и ты нашла, что искала. И сделаешь то, что должна.
— Да будет так.
Турсла сделала еще один шаг вперед. Рукопожатие прервалось, но теперь они развели руки. И обнялись, как обнимаются родичи, давно не видевшие друг друга. Турсла почувствовала, как по щекам ее катятся слезы.
2
— Что от меня требуется? — девушка высвободилась из объятий и посмотрела на такое близкое лицо. Оно было спокойно и неподвижно, как песок, перед тем как его встревожили.
— Только то, что выберешь сама, — последовал ответ. — Раскрой свое сознание, раскрой сердце, сестра, и ты все увидишь в назначенное время. А теперь… — песчаная женщина подняла правую руку, и чуть шероховатые кончики пальцев, коснувшись лба Турслы, задержались там на несколько мгновений. Потом пальцы медленно скользнули вниз по векам, которые девушка инстинктивно закрыла, тронули губы. Прикосновение на миг прервалось, потом Турсла снова почувствовала его, пальцы коснулись груди, где чаще забилось сердце.
И каждое такое касание вызвало приток силы, так что Турсла задышала быстрее; она испытывала нетерпение, потребность что-то сделать, хотя что именно, не могла сказать. От этого притока энергии кожу ее закололо, она чувствовала себя живой, как никогда раньше.
— Да… — быстро, так что слова звучали чуть смазанно, заговорила девушка. — Да, да! Но как — и когда? Как и когда, песчаная сестра?
— Как — узнаешь. Когда — скоро.
— Значит — я должна найти дверь? И окажусь в мире своих снов?
— Нет. У каждого свое место, сестра. До времени не ищи входа. Тебе еще нужно кое-что сделать здесь. Будущее — это ткацкий станок, на котором пока нет ткани. Садись перед ним, сестра, и создавай рисунок — вначале в сознании, а потом бери челнок и начинай ткать. В некотором смысле мы сами
— челноки в руках силы, мы создаем рисунок, которого сами не видим, потому что слишком близки к нему. Мы видим узлы, разрывы, иногда можем их ликвидировать, но всю ткань видим не мы — а тот Великий. Пришло время тебе внести свой вклад в создание этого невидимого рисунка.
— Но с тобой…
— Младшая сестра, я не могу долго сохранять мост в пространстве между нами. Мы должны торопиться выполнить долг, наложенный на нас обеих. Твой мозг открыт, твои глаза теперь видят, губы готовы произнести слова, а сердце готово встретить будущее. Слушай!
И Турсла, стоя у пруда своих снов, слушала. Как будто мозг ее стал пористым, он опустел, превратился в губку, готовую наполниться, когда ее опустят в воду. Девушка слушала странные слова и незнакомые звуки и должна была повторять их. И это было очень трудно: некоторые звуки, казалось, вовсе не предназначались для того, чтобы их произносил человек. Руки ее двигались, выводя странные знаки. И вслед за ее пальцами в воздухе оставался слабый рисунок — красно-коричневый, как песок, из которого было создано тело учительницы, или зеленоголубой, как вода пруда, рядом с которым они стояли.
Потом девушка внезапно пошла в движениях танца — без всякой музыки, кроме той, что в ее сознании. Все это имело значение, хотя она не знала, какое именно. Она понимала только, что узнает то, к чему была предназначена с рождения, что станет ее орудием и оружием.
Наконец песчаная женщина затихла, и Турсла опустилась на песок, чувствуя, как уходит понемногу энергия.
— Песчаная сестра, ты так много дала мне. Зачем? Я не могу отбросить обычаи Вольта и править здесь.
— Но это никогда и не замышлялось. Как ты сможешь послужить этим людям — узнаешь со временем сама. Дай им то, что для них всего нужнее, но не открыто, не требуя для себя никакой власти. Давай только тогда, когда это останется незамеченным. Наступит время, когда ты начнешь новый рисунок в работе — и тогда, младшая сестра, вложи в этот рисунок все свое сердце!
Та, что отзывалась на имя Ксактол и чье истинное обличие и суть Турсла видела лишь смутно (и только в сознании), встала. Песок вновь начал вращаться, все быстрее и быстрее, движения слились в сплошной вихрь.
Женщина теряла внешность человека точно так же, как и приобретала ее. Турсла закрыла лицо руками, защищая глаза от песка, разлетавшегося от песчаного столба.
Девушка чуть наклонилась вперед, чувствуя, как ее засыпает песком. Она устала, так устала. Пусть сон ее будет без сновидений, попросила она кого-то, чью истинную природу понимала не больше, чем истинную внешность Ксактол. Песок прикрыл ее легко, как одеялом из паучьего шелка, и она уснула — без сновидений, как и просила.
Разбудили девушку лучи полуденного солнца. Она села, и с нее потоками полился песок. Вокруг сияли яркие цвета ее сна — красный песок, голубая вода. Но то, что произошло ночью, не было сном. Не могло быть. Турсла набрала песок в горсть и пропустила меж пальцев. Песок здесь был очень мелкий, больше похожий на пыль.
Одним движением Турсла отряхнула его с себя и склонилась к зеркальной поверхности пруда. Разбив это зеркало, чтобы смыть песок с рук и лица, плеснула воды на тело. Дул устойчивый ветер; одевшись, девушка прошла мимо скал, обрамляющих пруд.
Так она вышла на берег моря и впервые в жизни увидела окно во внешний мир. Она много слышала о нем, но сама никогда не видела. Ее очаровала игра волн, которые размеренно обрушивались на берег и отступали. Турсла ступила на приглаженный водой песок. Ветер здесь был гораздо сильнее, он рвал ее платье, взметывал волосы. Она развела руки, словно приветствуя ветер, в котором не было болотного запаха.
Хорошо на просторе… Турсла, сев на песок, смотрела на волны и негромко пела без слов. Ее песня не требовала ответа, просто девушке хотелось подпеть музыке ветра и волн.
Она увидела на песке раковины и с удивлением и радостью принялась разглядывать их. Они похожи и в то же время не похожи друг на друга; она видела, что у каждой есть какое-то отличие. Как у людей — у каждого есть то, что принадлежит только ему.
Наконец она неохотно отвернула лицо от моря в сторону Торовых топей. Солнце уже склонялось к западу. Турсла подумала, ищут ли ее, и что она должна сказать, чтобы скрыть случившееся с нею.
Девушка задумчиво выпустила собранные раковины. Незачем показывать, что она побывала в месте, куда обычно не ходят ее соплеменники. Но нет и причины, которая помешала бы ей прийти сюда еще. Законы Вольта не говорят, что море запретно для тех, кто следует древним обычаям жизни.
— Только то, что выберешь сама, — последовал ответ. — Раскрой свое сознание, раскрой сердце, сестра, и ты все увидишь в назначенное время. А теперь… — песчаная женщина подняла правую руку, и чуть шероховатые кончики пальцев, коснувшись лба Турслы, задержались там на несколько мгновений. Потом пальцы медленно скользнули вниз по векам, которые девушка инстинктивно закрыла, тронули губы. Прикосновение на миг прервалось, потом Турсла снова почувствовала его, пальцы коснулись груди, где чаще забилось сердце.
И каждое такое касание вызвало приток силы, так что Турсла задышала быстрее; она испытывала нетерпение, потребность что-то сделать, хотя что именно, не могла сказать. От этого притока энергии кожу ее закололо, она чувствовала себя живой, как никогда раньше.
— Да… — быстро, так что слова звучали чуть смазанно, заговорила девушка. — Да, да! Но как — и когда? Как и когда, песчаная сестра?
— Как — узнаешь. Когда — скоро.
— Значит — я должна найти дверь? И окажусь в мире своих снов?
— Нет. У каждого свое место, сестра. До времени не ищи входа. Тебе еще нужно кое-что сделать здесь. Будущее — это ткацкий станок, на котором пока нет ткани. Садись перед ним, сестра, и создавай рисунок — вначале в сознании, а потом бери челнок и начинай ткать. В некотором смысле мы сами
— челноки в руках силы, мы создаем рисунок, которого сами не видим, потому что слишком близки к нему. Мы видим узлы, разрывы, иногда можем их ликвидировать, но всю ткань видим не мы — а тот Великий. Пришло время тебе внести свой вклад в создание этого невидимого рисунка.
— Но с тобой…
— Младшая сестра, я не могу долго сохранять мост в пространстве между нами. Мы должны торопиться выполнить долг, наложенный на нас обеих. Твой мозг открыт, твои глаза теперь видят, губы готовы произнести слова, а сердце готово встретить будущее. Слушай!
И Турсла, стоя у пруда своих снов, слушала. Как будто мозг ее стал пористым, он опустел, превратился в губку, готовую наполниться, когда ее опустят в воду. Девушка слушала странные слова и незнакомые звуки и должна была повторять их. И это было очень трудно: некоторые звуки, казалось, вовсе не предназначались для того, чтобы их произносил человек. Руки ее двигались, выводя странные знаки. И вслед за ее пальцами в воздухе оставался слабый рисунок — красно-коричневый, как песок, из которого было создано тело учительницы, или зеленоголубой, как вода пруда, рядом с которым они стояли.
Потом девушка внезапно пошла в движениях танца — без всякой музыки, кроме той, что в ее сознании. Все это имело значение, хотя она не знала, какое именно. Она понимала только, что узнает то, к чему была предназначена с рождения, что станет ее орудием и оружием.
Наконец песчаная женщина затихла, и Турсла опустилась на песок, чувствуя, как уходит понемногу энергия.
— Песчаная сестра, ты так много дала мне. Зачем? Я не могу отбросить обычаи Вольта и править здесь.
— Но это никогда и не замышлялось. Как ты сможешь послужить этим людям — узнаешь со временем сама. Дай им то, что для них всего нужнее, но не открыто, не требуя для себя никакой власти. Давай только тогда, когда это останется незамеченным. Наступит время, когда ты начнешь новый рисунок в работе — и тогда, младшая сестра, вложи в этот рисунок все свое сердце!
Та, что отзывалась на имя Ксактол и чье истинное обличие и суть Турсла видела лишь смутно (и только в сознании), встала. Песок вновь начал вращаться, все быстрее и быстрее, движения слились в сплошной вихрь.
Женщина теряла внешность человека точно так же, как и приобретала ее. Турсла закрыла лицо руками, защищая глаза от песка, разлетавшегося от песчаного столба.
Девушка чуть наклонилась вперед, чувствуя, как ее засыпает песком. Она устала, так устала. Пусть сон ее будет без сновидений, попросила она кого-то, чью истинную природу понимала не больше, чем истинную внешность Ксактол. Песок прикрыл ее легко, как одеялом из паучьего шелка, и она уснула — без сновидений, как и просила.
Разбудили девушку лучи полуденного солнца. Она села, и с нее потоками полился песок. Вокруг сияли яркие цвета ее сна — красный песок, голубая вода. Но то, что произошло ночью, не было сном. Не могло быть. Турсла набрала песок в горсть и пропустила меж пальцев. Песок здесь был очень мелкий, больше похожий на пыль.
Одним движением Турсла отряхнула его с себя и склонилась к зеркальной поверхности пруда. Разбив это зеркало, чтобы смыть песок с рук и лица, плеснула воды на тело. Дул устойчивый ветер; одевшись, девушка прошла мимо скал, обрамляющих пруд.
Так она вышла на берег моря и впервые в жизни увидела окно во внешний мир. Она много слышала о нем, но сама никогда не видела. Ее очаровала игра волн, которые размеренно обрушивались на берег и отступали. Турсла ступила на приглаженный водой песок. Ветер здесь был гораздо сильнее, он рвал ее платье, взметывал волосы. Она развела руки, словно приветствуя ветер, в котором не было болотного запаха.
Хорошо на просторе… Турсла, сев на песок, смотрела на волны и негромко пела без слов. Ее песня не требовала ответа, просто девушке хотелось подпеть музыке ветра и волн.
Она увидела на песке раковины и с удивлением и радостью принялась разглядывать их. Они похожи и в то же время не похожи друг на друга; она видела, что у каждой есть какое-то отличие. Как у людей — у каждого есть то, что принадлежит только ему.
Наконец она неохотно отвернула лицо от моря в сторону Торовых топей. Солнце уже склонялось к западу. Турсла подумала, ищут ли ее, и что она должна сказать, чтобы скрыть случившееся с нею.
Девушка задумчиво выпустила собранные раковины. Незачем показывать, что она побывала в месте, куда обычно не ходят ее соплеменники. Но нет и причины, которая помешала бы ей прийти сюда еще. Законы Вольта не говорят, что море запретно для тех, кто следует древним обычаям жизни.