Страница:
Турсла быстро шагала по тропе к острову домов, и болота казались ей тесными и ограниченными. По дороге она собирала листья для окраски, довольная, что ей попалось несколько кустов корфила — редкого растения, листья которого дают алую краску. Ее используют чаще всего для занавесей гробницы Вольта и такую листву всегда принимают с радостью.
И когда Турсла вышла на западную дорогу, в подоле ее юбки, превращенной в мешок, лежал хороший запас таких листьев. Но прежде чем она подошла к дому Келвы, ее остановили.
— Итак, сестра-мотылек, ты все же вернулась к нам? Крылатые мотыльки устали от тебя, ночная бродяга?
Турсла застыла. Меньше всего ей хотелось встретиться с Аффриком. Тот опирался на копье, насмешливо глядя на девушку. На поясе у него висели зубы ящерицы-вэка, свидетельствуя о храбрости и охотничьем мастерстве. Ибо только человек со сверхбыстрой реакцией и хитростью решится охотиться на этих гигантских ящериц.
— Доброго дня тебе, Аффрик, — она говорила довольно холодно. Он нарушил обычай в своем приветствии. И сам по себе этот факт ее немало встревожил.
— Доброго дня… — повторил он. — А какова же была ночь, сестра-мотылек? Когда другие танцевали под луной?
Турсла очень удивилась. Так говорить о призыве, тем, более с ней, еще не назвавшей никого перед Вольтом!
Он рассмеялся.
— Не мечи в меня копья глазами, сестра-мотылек. Мужчина должен соблюдать обычаи только в разговоре с дочерьми Вольта — истинными дочерьми, — он ступил на шаг ближе. — Нет, ты ночью не искала луны, тогда кого ты искала, сестра-мотылек? — и рот его зло искривился.
Девушка ничего не ответила. Любой ответ унизил бы ее в глазах всех. Потому что их разговор слушали, хотя и с расстояния. То, что сказал и сделал Аффрик, было прямым оскорблением.
Турсла отвела взгляд и пошла вперед. Девушка была уверена, что он не посмеет остановить ее. И он не остановил. Но ее испугало, что он публично так обратился к ней. К тому же никто из слушателей не упрекнул его. Это было похоже на сознательно организованное оскорбление. Она крепче сжала руками импровизированный мешок с листьями. Почему?..
Никого не было у входа в дом Келвы, и девушка вошла с высоко поднятой головой, распрямившись, из света дня в полутьму.
— Вернулась наконец? — Паруа, служившая глазами Мафры, кисло посмотрела на девушку. — Где ты была, когда тебе нужно было стать частью урожая ночью? В эту ночь ты должна была выполнить свой долг.
Турсла уронила мешок с листьями на матрац.
— Паруа… ты на самом деле считаешь, что я должна была просить дара Сверкающей? — спросила она голосом, из которого постаралась устранить все эмоции.
— Как это? Ты взрослая женщина. Твой долг — рожать детей… если можешь!
— Если могу — ты сама сказала это, мать. Но разве мне всю жизнь не твердили другое? Что я не подлинной крови Торов и потому не должна давать жизнь ребенку из-за этой своей чужой части?
— Нас теперь так мало… — начала было Паруа.
— И потому клану нужны даже дети с изъяном? Но не таков обычай, Паруа. А нарушение обычая должно быть проделано открыто, перед гробницей Вольта, и должны присутствовать все.
— Если наше число будет уменьшаться, — возразила Паруа, — вообще некому станет призывать к Вольту. Должны быть перемены, даже в обычаях. Будет призыв — Большой Призыв. Так решено.
Турсла поразилась. Она слышала разговоры о Большом Призыве; последний состоялся много лет назад, когда народ Торов на короткое время допустил на свои земли чужестранцев. Именно тогда здесь был в плену военный вождь извне — вместе с той, говорили шепотом, кого избрал своей леди сам Корис. От этого не произошло большого зла, но потом торы закрыли болота, и теперь внешний мир в свою очередь закрылся перед ними. И даже тогда не все соглашались, что поступили правильно.
Это правда, что с каждым годом рождается все меньше детей. Она слышала, как Мафра и другие матери кланов говорили о причине этого. Может, их народ слишком стар, слишком долго пары создаются только из своих, кровь разжижается, созидательная сила слабеет. Может, поэтому они хотят заставить ее подчиниться их целям. Потому что только силой они приведут ее на призыв — к тому же ни один мужчина в Торовых топях еще не смотрел на нее с желанием. Не сознавая этого, она прижала руки к груди.
Она не дочь Вольта!
— Итак, мотылек, — продолжала Паруа; глядя на нее, как показалось Турсле, коварно и злобно, — твое тело принадлежит Торам, ты должна послужить целям Вольта. Подумай об этом.
Турсла быстро повернулась к алькову Мафры. В последние дни мать клана редко выходила из него. У нее искусные руки, их мастерство пережило исчезнувшее зрение, и она оставалась полезной людям: лепила маленькие горшки, которые потом обжигали, сплетала нити тоньше, чем ее более молодые потомки.
Но теперь Турсла увидела, что эти руки непривычно неподвижны, они бессильно лежали на коленях старой женщины. Мафра сидела с высоко поднятой головой, лишь чуть наклонив ее, прислушиваясь. Девушка нерешительно стояла перед нею, не смея нарушить это похожее на транс состояние. Но Мафра заговорила:
— Доброго дня, мотылек-дитя. Добрым пусть будет твой уход, добрым — приход, тверда походка, руки полны полезной работой, сердце — теплом, а мозг — полезными мыслями.
Турсла опустилась на колени. Столь не обычное приветствие! Такое приветствие — такое приветствие полагается дочери клана, которая готовится принести ребенка! Но… почему…
Мафра подняла руку, протянула ее. Турсла быстро наклонила голову и поцеловала длинные, похудевшие от возраста пальцы.
— Мать клана… я не… мне не полагается такое приветствие… — торопливо заговорила девушка.
— Ты наполнена, — сказала Мафра. — Наполнена не той жизнью, которая со временем отделится от тебя и станет самостоятельной. Но в тебе есть новая жизнь и со временем она выйдет наружу. И если это произойдет подругому, не так, как у остальных, — такова на то воля Вольта или той силы, что стояла за ним, когда он выводил наш народ из варварства. И с тобой произойдет то же, что со всеми наполненными. Так сказано в доме и клане. И если так сказано здесь, так же будет сказано повсюду в народе.
— Но мать клана, если мое тело не содержит жизни, они не поймут. И когда пройдет время и я не принесу плода, который нужен дому и клану, разве не наступит расплата? Что скажут тогда о той, что обманула дом и клан?
— Никакого обмана нет. Перед тобой задача, и ты ее выполнишь благодаря жизни, которая в тебе. И тогда откроются две Дороги, о которых я тебе говорила. Одна сюда… — старуха указала направо. — Другая сюда, — и она показала налево. — Не могу увидеть, какая станет твоей. Но верю, что выбор твой будет мудрым. Паруа… — произнесла она громче, та подошла и опустилась на колени, как и Турсла.
— Паруа, Турсла, дочь-мотылек, наполнена, и пусть дом и клан действуют по обычаю.
— Но она… она не была на призыве и выборе, не танцевала под луной,
— возразила Паруа.
— Она была послана моей мудростью, Паруа. Ты оспоришь это? — голос Мафры звучал холодно. — Она ушла ночью с моего благословения. То, что она искала — и нашла, — соответствует воле Вольта. Так открыло мое предвидение. Она вернулась наполненной. Я признаю это и данным мне Вольтом Даром провозглашаю это.
Паруа раскрыла рот, словно собираясь возразить, потом закрыла. Мать клана сказала. Сказала, что Турсла наполнена. И теперь никто не осмелится усомниться в этом. Паруа покорно склонила голову и поцеловала протянутую руку. Потом попятилась, не отрывая взгляда от Турслы, и девушка поняла, что хотя Паруа открыто не решилась спорить с матерью клана, но в глубине души она сохранила свое мнение.
— Мать клана, — быстро заговорила девушка, как только убедилась, что Паруа не может ее услышать, — я не знаю, чего ждут от меня.
— Это я могу сказать тебе, дитя-мотылек. Скоро появится тот, кого призовет Уннанна — призовет не голосом, но самим призывом. Кровные связи удержат его, привлекут сюда, как в ловушку или сеть. Но цель, с которой его привлекут… — в голосе Мафры зазвучали новые нотки. — Цель эта — конец, смерть. Но если его кровь будет пролита перед гробницей Вольта, она громко призовет к мести. И этот призыв обрушит на нас силы внешнего мира с огнем и сталью. Народ Вольта погибнет, и Торовы топи превратятся в проклятую пустыню.
Мы считаем детей общим достоянием. Никто не говорит о ребенке: это мой. Но во внешних странах это не так. Там нет домашних кланов, там люди делятся на более мелкие группы. И ребенок только двоих призывает на помощь
— ту, что родила его, и того, кто наполнил ее жизнью. Нам это кажется странным и неправильным. Это нарушение связей, в которых наша сила. Но люди живут по-разному.
Однако иной образ жизни дает и другие связи, которых мы не понимаем. Странные связи. Если кто-то поднимет руку на ребенка, то родившая его и тот, кто наполнил ее, будут охотиться на этого человека, как ящерица-вэк охотится на людей. А тот, кого призовет для своих целей Уннанна, — сын величайшего воина внешнего мира. Я боюсь за наш народ, дитя-мотылек.
Правда, что нас становится все меньше, что после каждого выбора можно насчитать лишь полруки детей. Но это наша печаль и, может, воля самой жизни. Проливать же кровь — нет.
— Но какова моя роль в этом, мать клана? — спросила Турсла. — Ты хочешь, чтобы я выступила против самой Уннанны? Но даже если ты назвала меня наполненной, разве к моим словам прислушаются? Она мать клана, и так как ты больше исходишь на лунные танцы, она проводит их.
— Это верно. Нет, я не налагаю на тебя каких-либо обязанностей, дочь-мотылек. Когда наступит время, ты сделаешь, что должна; ты сама узнаешь, потому что знание будет в тебе. Теперь дай мне руки.
Мафра подняла руки ладонями вверх, Турсла положила на них свои — ладонями вниз. И снова, как в тот раз, когда общалась с Ксактол, почувствовала, что в нее вливается энергия, и что она хочет ее использовать, но пока не знает как.
— Итак… — Мафра говорила шепотом, словно сообщала великую тайну. — Я с самого твоего рождения знала, что ты не отсюда, не все же как это странно!
— Почему это произошло именно со мной, мать клана? — спросила Турсла.
— А почему происходит многое, причины чего нам непонятны? Где-то существует главный рисунок, а мы — лишь часть его.
— Она тоже сказала так…
— Она? Думай о ней, мысленно нарисуй ее, дитя-мотылек, — теперь Мафра оживилась. — Представь ее себе ради меня! — приказала она.
Турсла послушно представила вращающийся песчаный столб и ту, которая сформировалась из него.
— Ты и вправду наполнена, дитя-мотылек, — спустя долгое время сказала Мафра со вздохом. — Наполнена знанием, которым, наверное, только ты обладаешь в этом мире. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и том, что ты узнала. Но это невозможно. Это знание не предназначено для меня. И ни с кем не делись им, дочь-мотылек, даже если тебе захочется. Ведро, предназначенное для семян локута, как бы искусно ни было сделано, не удержит воду. Воду нужно держать в обожженных глиняных кувшинах. Теперь иди и отдохни. И живи так, как положено наполненным, пока не наступит твое время.
Турсла вернулась на свое место в доме клана — в маленькую загородку, которую отвели ей, когда она была еще ребенком, а не женщиной. Девушка задернула сплетенный из тростника занавес, который отделял ее от остальных, села на матрац и задумалась.
Слова Марфы не избавят ее от лунных танцев, но прекратят всякие попытки разговаривать с ней, как Аффрик. Любая такая речь, любой угрожающий жест со стороны любого мужчины любого дома будут немедленно наказаны. Ее освободят от многих видов работы. Единственная трудность — отныне ей не разрешается одной уходить с острова. Наполненные всегда находятся под охраной — ради их же безопасности.
Турсла провела руками по своему стройному телу. Много ли пройдет времени, прежде чем станет заметно, что ее живот не растет? Женщины наблюдательны в таких делах: рождение — их великая тайна, и они берегут ее. Может, она сумеет приспособить утолщение под одеждой. Наполненные часто просят необычную пищу, их привычки меняются. Может, она сумеет это использовать.
Но со временем истину все равно узнают. Что тогда? Насколько она знает, никто никогда не лгал по такому поводу. Это подрывает самые основы веры. Какое наказание сочтут для нее достаточным? Почему Мафра так поступила с ней?
Никто из торов, Турсла была в этом уверена, не воспримет идею наполнения знанием. Но ведь не она объявила об этом. Мафра, мать клана! Это сознательное нарушение обычаев, и ей нужно быть готовой и к другим нарушениям, на которые намекала Мафра.
Призыв ради крови. Турсла глубоко вдохнула. Но если она правильно поняла Мафру, это тоже нарушение обычая. Человеческое жертвоприношение? Однако даже Вольту никогда не приносили таких жертв — смерть человека, которая может привести к гибели всех Торовых топей и народа Торов. А какова ее роль во всем этом?
Она могла бы… Нет, что-то запретило ей. Еще не настало время открывать мозг, где хранится то, что она узнала от Ксактол.
Она должна набраться терпения и хорошо сыграть свою роль. Девушка отвела занавес и встала. Теперь ей нужны еда и питье. Неожиданно она почувствовала сильный голод и сухость во рту. И пошла на кухню, намеренная позаботиться о своем теле и запретив себе думать.
3
И когда Турсла вышла на западную дорогу, в подоле ее юбки, превращенной в мешок, лежал хороший запас таких листьев. Но прежде чем она подошла к дому Келвы, ее остановили.
— Итак, сестра-мотылек, ты все же вернулась к нам? Крылатые мотыльки устали от тебя, ночная бродяга?
Турсла застыла. Меньше всего ей хотелось встретиться с Аффриком. Тот опирался на копье, насмешливо глядя на девушку. На поясе у него висели зубы ящерицы-вэка, свидетельствуя о храбрости и охотничьем мастерстве. Ибо только человек со сверхбыстрой реакцией и хитростью решится охотиться на этих гигантских ящериц.
— Доброго дня тебе, Аффрик, — она говорила довольно холодно. Он нарушил обычай в своем приветствии. И сам по себе этот факт ее немало встревожил.
— Доброго дня… — повторил он. — А какова же была ночь, сестра-мотылек? Когда другие танцевали под луной?
Турсла очень удивилась. Так говорить о призыве, тем, более с ней, еще не назвавшей никого перед Вольтом!
Он рассмеялся.
— Не мечи в меня копья глазами, сестра-мотылек. Мужчина должен соблюдать обычаи только в разговоре с дочерьми Вольта — истинными дочерьми, — он ступил на шаг ближе. — Нет, ты ночью не искала луны, тогда кого ты искала, сестра-мотылек? — и рот его зло искривился.
Девушка ничего не ответила. Любой ответ унизил бы ее в глазах всех. Потому что их разговор слушали, хотя и с расстояния. То, что сказал и сделал Аффрик, было прямым оскорблением.
Турсла отвела взгляд и пошла вперед. Девушка была уверена, что он не посмеет остановить ее. И он не остановил. Но ее испугало, что он публично так обратился к ней. К тому же никто из слушателей не упрекнул его. Это было похоже на сознательно организованное оскорбление. Она крепче сжала руками импровизированный мешок с листьями. Почему?..
Никого не было у входа в дом Келвы, и девушка вошла с высоко поднятой головой, распрямившись, из света дня в полутьму.
— Вернулась наконец? — Паруа, служившая глазами Мафры, кисло посмотрела на девушку. — Где ты была, когда тебе нужно было стать частью урожая ночью? В эту ночь ты должна была выполнить свой долг.
Турсла уронила мешок с листьями на матрац.
— Паруа… ты на самом деле считаешь, что я должна была просить дара Сверкающей? — спросила она голосом, из которого постаралась устранить все эмоции.
— Как это? Ты взрослая женщина. Твой долг — рожать детей… если можешь!
— Если могу — ты сама сказала это, мать. Но разве мне всю жизнь не твердили другое? Что я не подлинной крови Торов и потому не должна давать жизнь ребенку из-за этой своей чужой части?
— Нас теперь так мало… — начала было Паруа.
— И потому клану нужны даже дети с изъяном? Но не таков обычай, Паруа. А нарушение обычая должно быть проделано открыто, перед гробницей Вольта, и должны присутствовать все.
— Если наше число будет уменьшаться, — возразила Паруа, — вообще некому станет призывать к Вольту. Должны быть перемены, даже в обычаях. Будет призыв — Большой Призыв. Так решено.
Турсла поразилась. Она слышала разговоры о Большом Призыве; последний состоялся много лет назад, когда народ Торов на короткое время допустил на свои земли чужестранцев. Именно тогда здесь был в плену военный вождь извне — вместе с той, говорили шепотом, кого избрал своей леди сам Корис. От этого не произошло большого зла, но потом торы закрыли болота, и теперь внешний мир в свою очередь закрылся перед ними. И даже тогда не все соглашались, что поступили правильно.
Это правда, что с каждым годом рождается все меньше детей. Она слышала, как Мафра и другие матери кланов говорили о причине этого. Может, их народ слишком стар, слишком долго пары создаются только из своих, кровь разжижается, созидательная сила слабеет. Может, поэтому они хотят заставить ее подчиниться их целям. Потому что только силой они приведут ее на призыв — к тому же ни один мужчина в Торовых топях еще не смотрел на нее с желанием. Не сознавая этого, она прижала руки к груди.
Она не дочь Вольта!
— Итак, мотылек, — продолжала Паруа; глядя на нее, как показалось Турсле, коварно и злобно, — твое тело принадлежит Торам, ты должна послужить целям Вольта. Подумай об этом.
Турсла быстро повернулась к алькову Мафры. В последние дни мать клана редко выходила из него. У нее искусные руки, их мастерство пережило исчезнувшее зрение, и она оставалась полезной людям: лепила маленькие горшки, которые потом обжигали, сплетала нити тоньше, чем ее более молодые потомки.
Но теперь Турсла увидела, что эти руки непривычно неподвижны, они бессильно лежали на коленях старой женщины. Мафра сидела с высоко поднятой головой, лишь чуть наклонив ее, прислушиваясь. Девушка нерешительно стояла перед нею, не смея нарушить это похожее на транс состояние. Но Мафра заговорила:
— Доброго дня, мотылек-дитя. Добрым пусть будет твой уход, добрым — приход, тверда походка, руки полны полезной работой, сердце — теплом, а мозг — полезными мыслями.
Турсла опустилась на колени. Столь не обычное приветствие! Такое приветствие — такое приветствие полагается дочери клана, которая готовится принести ребенка! Но… почему…
Мафра подняла руку, протянула ее. Турсла быстро наклонила голову и поцеловала длинные, похудевшие от возраста пальцы.
— Мать клана… я не… мне не полагается такое приветствие… — торопливо заговорила девушка.
— Ты наполнена, — сказала Мафра. — Наполнена не той жизнью, которая со временем отделится от тебя и станет самостоятельной. Но в тебе есть новая жизнь и со временем она выйдет наружу. И если это произойдет подругому, не так, как у остальных, — такова на то воля Вольта или той силы, что стояла за ним, когда он выводил наш народ из варварства. И с тобой произойдет то же, что со всеми наполненными. Так сказано в доме и клане. И если так сказано здесь, так же будет сказано повсюду в народе.
— Но мать клана, если мое тело не содержит жизни, они не поймут. И когда пройдет время и я не принесу плода, который нужен дому и клану, разве не наступит расплата? Что скажут тогда о той, что обманула дом и клан?
— Никакого обмана нет. Перед тобой задача, и ты ее выполнишь благодаря жизни, которая в тебе. И тогда откроются две Дороги, о которых я тебе говорила. Одна сюда… — старуха указала направо. — Другая сюда, — и она показала налево. — Не могу увидеть, какая станет твоей. Но верю, что выбор твой будет мудрым. Паруа… — произнесла она громче, та подошла и опустилась на колени, как и Турсла.
— Паруа, Турсла, дочь-мотылек, наполнена, и пусть дом и клан действуют по обычаю.
— Но она… она не была на призыве и выборе, не танцевала под луной,
— возразила Паруа.
— Она была послана моей мудростью, Паруа. Ты оспоришь это? — голос Мафры звучал холодно. — Она ушла ночью с моего благословения. То, что она искала — и нашла, — соответствует воле Вольта. Так открыло мое предвидение. Она вернулась наполненной. Я признаю это и данным мне Вольтом Даром провозглашаю это.
Паруа раскрыла рот, словно собираясь возразить, потом закрыла. Мать клана сказала. Сказала, что Турсла наполнена. И теперь никто не осмелится усомниться в этом. Паруа покорно склонила голову и поцеловала протянутую руку. Потом попятилась, не отрывая взгляда от Турслы, и девушка поняла, что хотя Паруа открыто не решилась спорить с матерью клана, но в глубине души она сохранила свое мнение.
— Мать клана, — быстро заговорила девушка, как только убедилась, что Паруа не может ее услышать, — я не знаю, чего ждут от меня.
— Это я могу сказать тебе, дитя-мотылек. Скоро появится тот, кого призовет Уннанна — призовет не голосом, но самим призывом. Кровные связи удержат его, привлекут сюда, как в ловушку или сеть. Но цель, с которой его привлекут… — в голосе Мафры зазвучали новые нотки. — Цель эта — конец, смерть. Но если его кровь будет пролита перед гробницей Вольта, она громко призовет к мести. И этот призыв обрушит на нас силы внешнего мира с огнем и сталью. Народ Вольта погибнет, и Торовы топи превратятся в проклятую пустыню.
Мы считаем детей общим достоянием. Никто не говорит о ребенке: это мой. Но во внешних странах это не так. Там нет домашних кланов, там люди делятся на более мелкие группы. И ребенок только двоих призывает на помощь
— ту, что родила его, и того, кто наполнил ее жизнью. Нам это кажется странным и неправильным. Это нарушение связей, в которых наша сила. Но люди живут по-разному.
Однако иной образ жизни дает и другие связи, которых мы не понимаем. Странные связи. Если кто-то поднимет руку на ребенка, то родившая его и тот, кто наполнил ее, будут охотиться на этого человека, как ящерица-вэк охотится на людей. А тот, кого призовет для своих целей Уннанна, — сын величайшего воина внешнего мира. Я боюсь за наш народ, дитя-мотылек.
Правда, что нас становится все меньше, что после каждого выбора можно насчитать лишь полруки детей. Но это наша печаль и, может, воля самой жизни. Проливать же кровь — нет.
— Но какова моя роль в этом, мать клана? — спросила Турсла. — Ты хочешь, чтобы я выступила против самой Уннанны? Но даже если ты назвала меня наполненной, разве к моим словам прислушаются? Она мать клана, и так как ты больше исходишь на лунные танцы, она проводит их.
— Это верно. Нет, я не налагаю на тебя каких-либо обязанностей, дочь-мотылек. Когда наступит время, ты сделаешь, что должна; ты сама узнаешь, потому что знание будет в тебе. Теперь дай мне руки.
Мафра подняла руки ладонями вверх, Турсла положила на них свои — ладонями вниз. И снова, как в тот раз, когда общалась с Ксактол, почувствовала, что в нее вливается энергия, и что она хочет ее использовать, но пока не знает как.
— Итак… — Мафра говорила шепотом, словно сообщала великую тайну. — Я с самого твоего рождения знала, что ты не отсюда, не все же как это странно!
— Почему это произошло именно со мной, мать клана? — спросила Турсла.
— А почему происходит многое, причины чего нам непонятны? Где-то существует главный рисунок, а мы — лишь часть его.
— Она тоже сказала так…
— Она? Думай о ней, мысленно нарисуй ее, дитя-мотылек, — теперь Мафра оживилась. — Представь ее себе ради меня! — приказала она.
Турсла послушно представила вращающийся песчаный столб и ту, которая сформировалась из него.
— Ты и вправду наполнена, дитя-мотылек, — спустя долгое время сказала Мафра со вздохом. — Наполнена знанием, которым, наверное, только ты обладаешь в этом мире. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и том, что ты узнала. Но это невозможно. Это знание не предназначено для меня. И ни с кем не делись им, дочь-мотылек, даже если тебе захочется. Ведро, предназначенное для семян локута, как бы искусно ни было сделано, не удержит воду. Воду нужно держать в обожженных глиняных кувшинах. Теперь иди и отдохни. И живи так, как положено наполненным, пока не наступит твое время.
Турсла вернулась на свое место в доме клана — в маленькую загородку, которую отвели ей, когда она была еще ребенком, а не женщиной. Девушка задернула сплетенный из тростника занавес, который отделял ее от остальных, села на матрац и задумалась.
Слова Марфы не избавят ее от лунных танцев, но прекратят всякие попытки разговаривать с ней, как Аффрик. Любая такая речь, любой угрожающий жест со стороны любого мужчины любого дома будут немедленно наказаны. Ее освободят от многих видов работы. Единственная трудность — отныне ей не разрешается одной уходить с острова. Наполненные всегда находятся под охраной — ради их же безопасности.
Турсла провела руками по своему стройному телу. Много ли пройдет времени, прежде чем станет заметно, что ее живот не растет? Женщины наблюдательны в таких делах: рождение — их великая тайна, и они берегут ее. Может, она сумеет приспособить утолщение под одеждой. Наполненные часто просят необычную пищу, их привычки меняются. Может, она сумеет это использовать.
Но со временем истину все равно узнают. Что тогда? Насколько она знает, никто никогда не лгал по такому поводу. Это подрывает самые основы веры. Какое наказание сочтут для нее достаточным? Почему Мафра так поступила с ней?
Никто из торов, Турсла была в этом уверена, не воспримет идею наполнения знанием. Но ведь не она объявила об этом. Мафра, мать клана! Это сознательное нарушение обычаев, и ей нужно быть готовой и к другим нарушениям, на которые намекала Мафра.
Призыв ради крови. Турсла глубоко вдохнула. Но если она правильно поняла Мафру, это тоже нарушение обычая. Человеческое жертвоприношение? Однако даже Вольту никогда не приносили таких жертв — смерть человека, которая может привести к гибели всех Торовых топей и народа Торов. А какова ее роль во всем этом?
Она могла бы… Нет, что-то запретило ей. Еще не настало время открывать мозг, где хранится то, что она узнала от Ксактол.
Она должна набраться терпения и хорошо сыграть свою роль. Девушка отвела занавес и встала. Теперь ей нужны еда и питье. Неожиданно она почувствовала сильный голод и сухость во рту. И пошла на кухню, намеренная позаботиться о своем теле и запретив себе думать.
3
Прошло три дня. Турсла старалась держаться незаметно и проводила все время с челноком в руках, занятая своими мыслями. Клан принял слова Мафры
— да и как могло быть иначе? Турсле оказывали уважение, подобающее наполненным, приносили лучшую пищу и не тревожили, чего она явно хотела.
Но на третий день девушка очнулась от полутранса, который сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большей частью — только намеки. Но она была уверена, что эти намеки свидетельствуют о каком-то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она еще не может извлечь. А попытка сделать это привела только к усталости и тревоге, голова ее заболела, а сон не приходил.
Снов девушка тоже не могла больше призывать. Спала она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.
Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, с растущим беспокойством думала Турсла. Что же ее ждет?
Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в бушующий пожар, девушка встала со своего стула перед станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин, прежде чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.
Среди них стояла Уннанна, а остальные окружали ее, словно она налагала на них какие-то обязанности. Но вот она увидела Турслу, и легкая улыбка — улыбка, в которой не было доброты, — искривила уголки ее плотно сжатого рта.
— Доброго дня… — Уннанна чуть возвысила голос, обращаясь к девушке.
— Пусть добрым будет твой уход. И пусть ждет тебя добрый конец.
— Благодарю за добрые пожелания, мать клана, — ответила Турсла.
— Ты не назвала перед Вольтом имя твоего избранного, — улыбка Уннанны стала еще шире. — Ты недостаточно им гордишься, наполненная?
— Если я прикрылась плащом Вольта, а меня заставляют отказаться от этого, — ответила Турсла, сохраняя внешнее спокойствие, — то должен быть изменен обычай.
Уннанна кивнула. Внешне она оставалась воплощением доброты. Бывали случаи, когда девушка, впервые наполненная, не хотела называть имя своего партнера в лунном ритуале. Но обычно это имя — к удовольствию всего клана
— становилось известно сразу после объявления матери клана.
— Ну, что ж, носи плащ Вольта, дочь-мотылек. Многие сестры готовы помочь тебе, — и окружающие женщины одобрительно загомонили.
Но Уннанна еще не покончила с Турслой.
— Не ходи теперь далеко, дочь-мотылек. Ты для нас бесценна.
— Я только в поле, мать клана. К гробнице Вольта, чтобы вознести свою благодарность.
Достойная причина, чтобы покинуть дом, и никто не посмеет отказать ей в таком небольшом пути. Она миновала Уннанну и пошла по заросшему мхом покрытию древней дороги. Никто не пошел за ней: обычай требовал, чтобы тот, кто объявлял, что идет к гробнице Вольта, мог в одиночестве возносить свои благодарности или выражать мольбы.
Гробница Вольта — время обошлось с ней нелюбезно. Стены ее погрузились в мягкую почву болота, всюду по древней мостовой были разбросаны камни: перестраивать гробницу не разрешалось.
Потому что эти камни своими руками уложил сам Вольт когда-то давно, лично построив это убежище. Здесь когдато был большой зал, решила Турсла, прослеживая линии рухнувших стен. Но, согласно легенде, Вольт вообще был крупнее любого человека народа Торов.
Девушка прошла между рухнувшими стенами по тропе — начисто вытоптанной почве: много поколений приходят сюда торы. И вот она очутилась во внутреннем помещении. Крыша здесь давно разрушилась, и теперь солнце освещает самое сердце владений Вольта — массивный стул, по-видимому, вырезанный из дерева (хотя какое дерево в этих вечно влажных Торовых топях может не прогнить за века?). По обе стороны от стула стоят высокие каменные вазы, в них хранится сердцевина дерева, готовая к употреблению. Эти деревья, когда с них снимают кору, очень легко воспламеняются. Никаких светящихся насекомых, только огонь, несущий смерть и такой яркий в смерти.
Турсла долго колебалась. То, что она собиралась сделать, позволено обычаем, да, но только при самых важных обстоятельствах, которые невозможно понять человеку. Таков ли ее случай? Она считала — да.
Девушка рукой коснулась окаменевшего дерева подлокотника трона. Потом медленно поднялась по невысоким ступеням на помост, возвышающийся над почти исчезнувшим залом, и села в кресло Вольта.
Со стороны посмотреть — она как будто ребенок, севший на стул крупного взрослого. Среди торов она считалась высокой, но здесь ноги ее даже не доставали до пола. Турсла чуть поерзала и коснулась спиной спинки трона. Трудно было положить руки на подлокотники кресла, но она это сделала, прежде чем закрыть глаза.
Неужели Вольт действительно слушает оттуда, куда удалился из Торовых топей? Неужели та сущность Вольта, которая, возможно, еще сохранилась в мире, интересуется, что происходит с теми, кого он защищал и учил при жизни? У девушки не было ответов на эти вопросы, и никто не мог помочь ей.
«Вольт… — Турсла заговорила не вслух, произнося слова мысленно, — мы оказываем тебе почести и просим твоей доброй воли во времена нужды. Если ты по-прежнему смотришь на нас… Нет, я не прошу о помощи, как беспомощный ребенок зовет взрослых в доме клана. Я хочу только знать, кто я и как мне использовать то, что наполнило меня. Ведь Мафра говорит, что я наполнена. Но я не несу в себе ребенка; может, то, что во мне, больше — или меньше. Я хочу знать!»
Все так же, с закрытыми глазами, она откинула голову на спинку. С обеих сторон до нее доносился слабый запах древесных свечей, гораздо слабее, чем от зажженных. Она не раз видела, как матери клана зажигают такие свечи, и дым окутывает их, когда они поют.
А она…
Где она? Перед ней расстилалось море зеленой травы, луг тянулся до самого подножия серой скалы. В траве, словно кто-то беззаботно разбросал пригоршню блестящих ярких камней, покачивались цветы с широкими лепестками, всевозможных красок и форм, как раковины на берегу. Над цветами вились бабочки — или крылатые существа, похожие на бабочек. Они тоже были ярко раскрашены, у многих попадались многоцветные крылья.
Ничего напоминающего Торовы топи. Турсла была уверена, что это и не мир ее снов. Только она хотела двинуться вперед, как воля послала девушку вверх, и она действительно устремилась вперед, но не шаг за шагом, а полетев в воздухе, полетев, как бабочка.
Но вот Турсла долетела до скалы, возвышавшейся над травой. И снова желание подняло ее выше, к самой вершине скалы. И девушка увидела за ней более обширную долину, по которой протекала река. Поперек этой широкой водной ленты лежал каменный мост, к нему через зеленое поле вилась дорога.
А по дороге к мосту приближался…
Лошадь… это наверняка лошадь. Турсла никогда не видела этих животных, но сразу узнала. А на лошади — человек.
Ее желание увидеть странно приблизило всадника, хотя она сама не покидала скалы, а он еще не въехал на мост. Но она видела его ясно, словно он совсем рядом, она буквально могла положить руку на холку лошади.
На нем поблескивала рубашка из металла, сплетенная из маленьких металлических колец, сцепленных друг с другом. С плеч свисал плащ, заколотый у горла большой брошью с зелеными и серыми камнями. Такие же камни сияли на поясе, с которого свисал меч в ножнах.
Голова всадника была закрыта шапкой, тоже металлической, но сплошной, а не из колец. Надо лбом проходил выступ, охватывавший всю голову. В выступе теснились гнезда, из которых торчали зеленые перья.
Но Турсла лишь мимоходом заметила все это, потому что прежде всего ее заинтересовал сам человек. И она принялась внимательно изучать его лицо в тени металлической шапки.
Он молодой, со светлой кожей, не темнее, чем у торов. В лице видна была сила — и красота. Он был бы хорошим другом или братом по клану, решила девушка. Или достойным противником.
Он ехал, глядя вперед, но словно не видя дороги. Его полностью поглотили какие-то размышления, и мысли эти явно были неприятными. Неожиданно он повернул голову — и его глаза посмотрели на нее! А на лбу меж бровей появилась резкая складка.
Турсла увидела, как шевельнулись его губы. Но если он и говорил что-то, она не слышала. Потом он поднял левую руку и протянул ее к девушке. И в то же мгновение все исчезло. Ее головокружительно, ошеломляюще быстро унесло оттуда. Открыв глаза, Турсла увидела, что она опять сидит на кресле Вольта, и вокруг только рухнувшие от времени стены гробницы. Но теперь — теперь она знала! Вольт ответил на ее просьбу! Она оказалась связана со всадником. Их настоящая встреча еще впереди, и ее ждет опасность и такое испытание сил, какого она сейчас не может представить.
Девушка медленно встала и глубоко вздохнула, словно готовясь к схватке, хотя и знала, что время ее еще не настало. Он теперь знает о ней, этот всадник, а его лицо ни на мгновение не потускнеет в ее памяти. Нет, он гдето едет верхом, он реален!
В тот же день она снова пришла к Мафре. Может, мать клана и не сможет дать ей ответа, но по крайней мере она хоть с кем-то поделится видением Вольта. А здесь она может без ограничений доверять только Мафре.
— Дитя-мотылек… — Мафра повернула к ней незрячие глаза. Она никогда не ошибалась в том, кто к ней приближается. — Ты ищешь…
— Да, мать клана. Я искала в разных местах и на разных путях, и я не понимаю. Но вот что я видела: с собственного трона Вольта я совершила странное путешествие, которого не могу объяснить, — и она рассказала Мафре о всаднике.
Мать клана долго молчала. Потом коротко кивнула, словно подтверждая какую-то свою мысль.
— Итак, началось. А чем закончится? Мое предвидение не показывало этого. Тот, кого ты видела, мотылек-дитя, это тот самый, что связан с нами кровью…
— Корис!
Рука Мафры, лежавшая на колене, напряглась, голова чуть дернулась, как от удара.
— Значит, старый рассказ до сих пор не забыт, — сказала она. — Но твой всадник не Корис. Тот, о ком я говорю, — дитя тех, кто заговорами движут горы или убивают людей сталью, чтобы ничто не могло повредить им самим. Это сын Кориса, и зовут его Саймонд. Имя ему было дано чужестранцем, который доблестно сражался рядом с его отцом, освобождая Эсткарп от коддеров.
Мафра помолчала, потом продолжила:
— Если тебя интересует, как все это стало мне известно, так слушай. Когда я была моложе и сильнее в своей силе, я часто уносилась мысленно за пределы Торовых топей, как ты это сделала сегодня. Друга Бориса — Симона Трегарта — благодаря волшебству его противников заманили сюда, а потом отдали врагам. И с ним была та, кого по обычаям чужаков выбрал себе в пару Корис. Но тогда мы поступили неправильно, и в ответ нас окружили барьером. Мы не можем выйти за пределы болот, даже если захотим, и к нам никто не может прийти.
— А морской берег тоже огражден, мать клана?
— Большая часть берега — да. На него можно смотреть, но туман встает стеной, как камни, которые окружают нас сейчас.
— Но, мать клана, я ходила по песку у моря, находила раковины…
— Молчи! — прошептала Мафра. — Если это дано тебе, никому не рассказывай. И может настать время, когда это тебе пригодится.
Турсла тоже заговорила шепотом.
— Это предвидение, мать клана?
— Не очень ясное. Я знаю только, что тебе понадобятся все силы тела и разума. Вот что я скажу тебе. Уннанна призывает сегодня вечером, и если ей ответят… — Мафра подняла руки и снова уронила их на колени. — Тогда я все предоставлю твоей сообразительности, дочь-мотылек. Твоей сообразительности и тому в тебе, что из другого мира.
И она сделала знак, отпуская дувушку. Турсла пошла к себе, взяла веретено, но если бы кто-нибудь понаблюдал за ней, то увидел бы, что работа ее приносит мало проку.
Наступил вечер, и женщины клана начали шепотом переговариваться. Никто не обращался к девушке; она наполненная, и теперь ничто не должно угрожать ей и тому, что в ней. Не приближались и к Мафре. Женщины собрались вокруг Паруи и неслышно ушли.
— да и как могло быть иначе? Турсле оказывали уважение, подобающее наполненным, приносили лучшую пищу и не тревожили, чего она явно хотела.
Но на третий день девушка очнулась от полутранса, который сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большей частью — только намеки. Но она была уверена, что эти намеки свидетельствуют о каком-то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она еще не может извлечь. А попытка сделать это привела только к усталости и тревоге, голова ее заболела, а сон не приходил.
Снов девушка тоже не могла больше призывать. Спала она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.
Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, с растущим беспокойством думала Турсла. Что же ее ждет?
Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в бушующий пожар, девушка встала со своего стула перед станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин, прежде чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.
Среди них стояла Уннанна, а остальные окружали ее, словно она налагала на них какие-то обязанности. Но вот она увидела Турслу, и легкая улыбка — улыбка, в которой не было доброты, — искривила уголки ее плотно сжатого рта.
— Доброго дня… — Уннанна чуть возвысила голос, обращаясь к девушке.
— Пусть добрым будет твой уход. И пусть ждет тебя добрый конец.
— Благодарю за добрые пожелания, мать клана, — ответила Турсла.
— Ты не назвала перед Вольтом имя твоего избранного, — улыбка Уннанны стала еще шире. — Ты недостаточно им гордишься, наполненная?
— Если я прикрылась плащом Вольта, а меня заставляют отказаться от этого, — ответила Турсла, сохраняя внешнее спокойствие, — то должен быть изменен обычай.
Уннанна кивнула. Внешне она оставалась воплощением доброты. Бывали случаи, когда девушка, впервые наполненная, не хотела называть имя своего партнера в лунном ритуале. Но обычно это имя — к удовольствию всего клана
— становилось известно сразу после объявления матери клана.
— Ну, что ж, носи плащ Вольта, дочь-мотылек. Многие сестры готовы помочь тебе, — и окружающие женщины одобрительно загомонили.
Но Уннанна еще не покончила с Турслой.
— Не ходи теперь далеко, дочь-мотылек. Ты для нас бесценна.
— Я только в поле, мать клана. К гробнице Вольта, чтобы вознести свою благодарность.
Достойная причина, чтобы покинуть дом, и никто не посмеет отказать ей в таком небольшом пути. Она миновала Уннанну и пошла по заросшему мхом покрытию древней дороги. Никто не пошел за ней: обычай требовал, чтобы тот, кто объявлял, что идет к гробнице Вольта, мог в одиночестве возносить свои благодарности или выражать мольбы.
Гробница Вольта — время обошлось с ней нелюбезно. Стены ее погрузились в мягкую почву болота, всюду по древней мостовой были разбросаны камни: перестраивать гробницу не разрешалось.
Потому что эти камни своими руками уложил сам Вольт когда-то давно, лично построив это убежище. Здесь когдато был большой зал, решила Турсла, прослеживая линии рухнувших стен. Но, согласно легенде, Вольт вообще был крупнее любого человека народа Торов.
Девушка прошла между рухнувшими стенами по тропе — начисто вытоптанной почве: много поколений приходят сюда торы. И вот она очутилась во внутреннем помещении. Крыша здесь давно разрушилась, и теперь солнце освещает самое сердце владений Вольта — массивный стул, по-видимому, вырезанный из дерева (хотя какое дерево в этих вечно влажных Торовых топях может не прогнить за века?). По обе стороны от стула стоят высокие каменные вазы, в них хранится сердцевина дерева, готовая к употреблению. Эти деревья, когда с них снимают кору, очень легко воспламеняются. Никаких светящихся насекомых, только огонь, несущий смерть и такой яркий в смерти.
Турсла долго колебалась. То, что она собиралась сделать, позволено обычаем, да, но только при самых важных обстоятельствах, которые невозможно понять человеку. Таков ли ее случай? Она считала — да.
Девушка рукой коснулась окаменевшего дерева подлокотника трона. Потом медленно поднялась по невысоким ступеням на помост, возвышающийся над почти исчезнувшим залом, и села в кресло Вольта.
Со стороны посмотреть — она как будто ребенок, севший на стул крупного взрослого. Среди торов она считалась высокой, но здесь ноги ее даже не доставали до пола. Турсла чуть поерзала и коснулась спиной спинки трона. Трудно было положить руки на подлокотники кресла, но она это сделала, прежде чем закрыть глаза.
Неужели Вольт действительно слушает оттуда, куда удалился из Торовых топей? Неужели та сущность Вольта, которая, возможно, еще сохранилась в мире, интересуется, что происходит с теми, кого он защищал и учил при жизни? У девушки не было ответов на эти вопросы, и никто не мог помочь ей.
«Вольт… — Турсла заговорила не вслух, произнося слова мысленно, — мы оказываем тебе почести и просим твоей доброй воли во времена нужды. Если ты по-прежнему смотришь на нас… Нет, я не прошу о помощи, как беспомощный ребенок зовет взрослых в доме клана. Я хочу только знать, кто я и как мне использовать то, что наполнило меня. Ведь Мафра говорит, что я наполнена. Но я не несу в себе ребенка; может, то, что во мне, больше — или меньше. Я хочу знать!»
Все так же, с закрытыми глазами, она откинула голову на спинку. С обеих сторон до нее доносился слабый запах древесных свечей, гораздо слабее, чем от зажженных. Она не раз видела, как матери клана зажигают такие свечи, и дым окутывает их, когда они поют.
А она…
Где она? Перед ней расстилалось море зеленой травы, луг тянулся до самого подножия серой скалы. В траве, словно кто-то беззаботно разбросал пригоршню блестящих ярких камней, покачивались цветы с широкими лепестками, всевозможных красок и форм, как раковины на берегу. Над цветами вились бабочки — или крылатые существа, похожие на бабочек. Они тоже были ярко раскрашены, у многих попадались многоцветные крылья.
Ничего напоминающего Торовы топи. Турсла была уверена, что это и не мир ее снов. Только она хотела двинуться вперед, как воля послала девушку вверх, и она действительно устремилась вперед, но не шаг за шагом, а полетев в воздухе, полетев, как бабочка.
Но вот Турсла долетела до скалы, возвышавшейся над травой. И снова желание подняло ее выше, к самой вершине скалы. И девушка увидела за ней более обширную долину, по которой протекала река. Поперек этой широкой водной ленты лежал каменный мост, к нему через зеленое поле вилась дорога.
А по дороге к мосту приближался…
Лошадь… это наверняка лошадь. Турсла никогда не видела этих животных, но сразу узнала. А на лошади — человек.
Ее желание увидеть странно приблизило всадника, хотя она сама не покидала скалы, а он еще не въехал на мост. Но она видела его ясно, словно он совсем рядом, она буквально могла положить руку на холку лошади.
На нем поблескивала рубашка из металла, сплетенная из маленьких металлических колец, сцепленных друг с другом. С плеч свисал плащ, заколотый у горла большой брошью с зелеными и серыми камнями. Такие же камни сияли на поясе, с которого свисал меч в ножнах.
Голова всадника была закрыта шапкой, тоже металлической, но сплошной, а не из колец. Надо лбом проходил выступ, охватывавший всю голову. В выступе теснились гнезда, из которых торчали зеленые перья.
Но Турсла лишь мимоходом заметила все это, потому что прежде всего ее заинтересовал сам человек. И она принялась внимательно изучать его лицо в тени металлической шапки.
Он молодой, со светлой кожей, не темнее, чем у торов. В лице видна была сила — и красота. Он был бы хорошим другом или братом по клану, решила девушка. Или достойным противником.
Он ехал, глядя вперед, но словно не видя дороги. Его полностью поглотили какие-то размышления, и мысли эти явно были неприятными. Неожиданно он повернул голову — и его глаза посмотрели на нее! А на лбу меж бровей появилась резкая складка.
Турсла увидела, как шевельнулись его губы. Но если он и говорил что-то, она не слышала. Потом он поднял левую руку и протянул ее к девушке. И в то же мгновение все исчезло. Ее головокружительно, ошеломляюще быстро унесло оттуда. Открыв глаза, Турсла увидела, что она опять сидит на кресле Вольта, и вокруг только рухнувшие от времени стены гробницы. Но теперь — теперь она знала! Вольт ответил на ее просьбу! Она оказалась связана со всадником. Их настоящая встреча еще впереди, и ее ждет опасность и такое испытание сил, какого она сейчас не может представить.
Девушка медленно встала и глубоко вздохнула, словно готовясь к схватке, хотя и знала, что время ее еще не настало. Он теперь знает о ней, этот всадник, а его лицо ни на мгновение не потускнеет в ее памяти. Нет, он гдето едет верхом, он реален!
В тот же день она снова пришла к Мафре. Может, мать клана и не сможет дать ей ответа, но по крайней мере она хоть с кем-то поделится видением Вольта. А здесь она может без ограничений доверять только Мафре.
— Дитя-мотылек… — Мафра повернула к ней незрячие глаза. Она никогда не ошибалась в том, кто к ней приближается. — Ты ищешь…
— Да, мать клана. Я искала в разных местах и на разных путях, и я не понимаю. Но вот что я видела: с собственного трона Вольта я совершила странное путешествие, которого не могу объяснить, — и она рассказала Мафре о всаднике.
Мать клана долго молчала. Потом коротко кивнула, словно подтверждая какую-то свою мысль.
— Итак, началось. А чем закончится? Мое предвидение не показывало этого. Тот, кого ты видела, мотылек-дитя, это тот самый, что связан с нами кровью…
— Корис!
Рука Мафры, лежавшая на колене, напряглась, голова чуть дернулась, как от удара.
— Значит, старый рассказ до сих пор не забыт, — сказала она. — Но твой всадник не Корис. Тот, о ком я говорю, — дитя тех, кто заговорами движут горы или убивают людей сталью, чтобы ничто не могло повредить им самим. Это сын Кориса, и зовут его Саймонд. Имя ему было дано чужестранцем, который доблестно сражался рядом с его отцом, освобождая Эсткарп от коддеров.
Мафра помолчала, потом продолжила:
— Если тебя интересует, как все это стало мне известно, так слушай. Когда я была моложе и сильнее в своей силе, я часто уносилась мысленно за пределы Торовых топей, как ты это сделала сегодня. Друга Бориса — Симона Трегарта — благодаря волшебству его противников заманили сюда, а потом отдали врагам. И с ним была та, кого по обычаям чужаков выбрал себе в пару Корис. Но тогда мы поступили неправильно, и в ответ нас окружили барьером. Мы не можем выйти за пределы болот, даже если захотим, и к нам никто не может прийти.
— А морской берег тоже огражден, мать клана?
— Большая часть берега — да. На него можно смотреть, но туман встает стеной, как камни, которые окружают нас сейчас.
— Но, мать клана, я ходила по песку у моря, находила раковины…
— Молчи! — прошептала Мафра. — Если это дано тебе, никому не рассказывай. И может настать время, когда это тебе пригодится.
Турсла тоже заговорила шепотом.
— Это предвидение, мать клана?
— Не очень ясное. Я знаю только, что тебе понадобятся все силы тела и разума. Вот что я скажу тебе. Уннанна призывает сегодня вечером, и если ей ответят… — Мафра подняла руки и снова уронила их на колени. — Тогда я все предоставлю твоей сообразительности, дочь-мотылек. Твоей сообразительности и тому в тебе, что из другого мира.
И она сделала знак, отпуская дувушку. Турсла пошла к себе, взяла веретено, но если бы кто-нибудь понаблюдал за ней, то увидел бы, что работа ее приносит мало проку.
Наступил вечер, и женщины клана начали шепотом переговариваться. Никто не обращался к девушке; она наполненная, и теперь ничто не должно угрожать ей и тому, что в ней. Не приближались и к Мафре. Женщины собрались вокруг Паруи и неслышно ушли.