Страница:
Воздух уже начинал прогреваться. Пустельга вдруг стрелой метнулась вниз — но по другую сторону скалы, — а потом взмыла в небо, зажав в когтях мышь, и испустила победный вопль.
Во рту у Шаны так пересохло, что это уже было истинным мучением.
Девочка выбралась из укрытия, кое-как пробившись через груду песка высотой ей по пояс, и остановилась. Ей пришлось ухватиться за скалу, чтобы удержаться на ногах.
Теперь Шане было не до солнца. Ей нужно отыскать воду или место, где можно переждать сегодняшнюю жару. Если же ей не удастся в самое ближайшее время найти воду…
Шана встряхнула головой, отгоняя тягостные мысли, глубоко вздохнула и побрела на восток на ватных ногах, которые, казалось, в любое мгновение могли подломиться под ней. Ее рассудок попросту отказывался работать; любая мысль всплывала на поверхность лишь после того, как ей удавалось пробиться через пелену изнеможения. И так длилось до тех пор, пока через несколько часов пути Шане не показалось, что она видит воду.
И вскоре Шана действительно увидела ее. Девочка задрожала всем телом — такое можно почувствовать, когда ты находишься в пещере, а рядом какой-нибудь дракон рявкнет во всю глотку, так, что стены затрясутся.
«На восток. Точно на восток. Прямо на солнце…»
Теперь ноги Шаны двигались как будто сами по себе. Сперва девочка лишь неуклюже волочила их, потом перешла на быстрый шаг, а потом, не в силах сдерживаться, — на неловкий, спотыкающийся бег. Шана бежала, не обращая внимания ни на слепящее солнце, ни даже на камни, о которые она множество раз спотыкалась. Она бежала до тех пор, пока в конце концов не споткнулась о что-то такое, что не было камнем и располагалось на высоте колена. В результате Шана грохнулась ничком, да так, что у нее перехватило дух.
Несколько мгновений Шана лежала и пыталась восстановить дыхание. В конце концов хоровод звездочек перед глазами прекратился, и к Шане вернулась способность соображать.
Придя в себя, девочка обнаружила, что лежит на утоптанном песке посреди каких-то развалин.
Она упала с остатков невысокой каменной стены. Со всех сторон Шану окружали руины каких-то зданий. А впереди раскинулось волшебное и невероятное видение, что синевой и безмятежностью могло сравняться с небом.
Вода. Целый бассейн воды.
Шана даже не пыталась подняться на ноги. Она на четвереньках подползла к бассейну и свесилась с каменного бортика. Шана зачерпнула в ладони прохладную чистейшую воду, выпила ее одним глотком, а потом принялась плескать воду себе в лицо, радостно хохоча и что-то выкрикивая.
В конце концов Шана утолила жажду, а истерическая вспышка улеглась сама по себе. Девочка откатилась от края бассейна и медленно села.
И обнаружила, что прямо перед ней лежит тело. Тело двуногого.
Точнее, то, что от него осталось.
Осталось, на самом деле, не так уж много. То, что не съели насекомые и птицы, под воздействием сухого воздуха пустыни превратилось в мумию. Несколько шелковых лоскутов да выбеленные солнцем кости.
— Ты, наверное, слишком поздно добрался сюда, да? — вслух произнесла Шана, с любопытством глядя на странно скругленный череп и пальцы, лишенные когтей. — Интересно, давно ли ты здесь лежишь? Может, сотню лет, а может, десять. Жаль, что ты не можешь мне ответить. Ладно. Мне тебя жалко, но сейчас мне нужно позаботиться о себе. У тебя случайно не осталось ничего полезного?
Шана принялась осматриваться: не видно ли чего-нибудь необычного, что мог бы принести с собой неизвестный? Сейчас даже тыква-долбленка стала бы для Шаны сокровищем — ведь у нее вообще ничего не было. Девочка начала разгребать песок руками и вскоре натолкнулась на какой-то тяжелый предмет странной формы.
Шана вытащила его из песка и чуть не задохнулась от изумления. Она держала в руках нечто вроде золотой гибкой ленты, усеянной гранеными драгоценными камнями, что тут же вспыхнули на солнце тысячами разноцветных огоньков. Шана никогда в жизни не видала ничего прекраснее. И в тот же миг, как она увидела эту вещь, девочка решила, что украшение непременно должно принадлежать ей.
Несколько мгновений Шана пыталась сообразить, как же его носят. В конце концов она скатала ленту в рулончик, увязала ее в лоскут шелка, сохранившийся у несчастного покойника, и спрятала этот узелок за пазуху.
Теперь, когда драгоценность была надежно спрятана, Шана почувствовала себя значительно лучше, хотя и сама не смогла бы сказать, чем это вызвано. А вдруг двуногие тоже пользуются драгоценными камнями, чтобы усилить свою магию, как это делал Кеман? Может, эти камни даже помогут ей сменить облик. Мало ли — а вдруг она все-таки принадлежит к Народу? Может, стоит ей лишь подобрать нужный камень…
Шана сморгнула и почувствовала, что солнце уже ощутимо напекло ей голову.
«Пожалуй, лучше я подыщу тут местечко, где можно было бы поспать днем, — в конце концов решила она. — А то, чего доброго, я просто свалюсь».
В одной из стен обнаружилась ниша, созданная ветром и песком. Там солнце не доберется до нее, даже если встанет прямо над головой. Шана попыталась войти в транс, чтобы проверить, нет ли там змей или скорпионов, но она так устала и ослабела, что в конце концов ей пришлось отказаться от этой затеи.
Вместо этого девочка потыкала в нишу берцовой костью скелета, и когда оттуда не выскочило никого, кроме вялой песчаной жабы, забралась внутрь и тут же уснула.
Глава 10
Во рту у Шаны так пересохло, что это уже было истинным мучением.
Девочка выбралась из укрытия, кое-как пробившись через груду песка высотой ей по пояс, и остановилась. Ей пришлось ухватиться за скалу, чтобы удержаться на ногах.
Теперь Шане было не до солнца. Ей нужно отыскать воду или место, где можно переждать сегодняшнюю жару. Если же ей не удастся в самое ближайшее время найти воду…
Шана встряхнула головой, отгоняя тягостные мысли, глубоко вздохнула и побрела на восток на ватных ногах, которые, казалось, в любое мгновение могли подломиться под ней. Ее рассудок попросту отказывался работать; любая мысль всплывала на поверхность лишь после того, как ей удавалось пробиться через пелену изнеможения. И так длилось до тех пор, пока через несколько часов пути Шане не показалось, что она видит воду.
И вскоре Шана действительно увидела ее. Девочка задрожала всем телом — такое можно почувствовать, когда ты находишься в пещере, а рядом какой-нибудь дракон рявкнет во всю глотку, так, что стены затрясутся.
«На восток. Точно на восток. Прямо на солнце…»
Теперь ноги Шаны двигались как будто сами по себе. Сперва девочка лишь неуклюже волочила их, потом перешла на быстрый шаг, а потом, не в силах сдерживаться, — на неловкий, спотыкающийся бег. Шана бежала, не обращая внимания ни на слепящее солнце, ни даже на камни, о которые она множество раз спотыкалась. Она бежала до тех пор, пока в конце концов не споткнулась о что-то такое, что не было камнем и располагалось на высоте колена. В результате Шана грохнулась ничком, да так, что у нее перехватило дух.
Несколько мгновений Шана лежала и пыталась восстановить дыхание. В конце концов хоровод звездочек перед глазами прекратился, и к Шане вернулась способность соображать.
Придя в себя, девочка обнаружила, что лежит на утоптанном песке посреди каких-то развалин.
Она упала с остатков невысокой каменной стены. Со всех сторон Шану окружали руины каких-то зданий. А впереди раскинулось волшебное и невероятное видение, что синевой и безмятежностью могло сравняться с небом.
Вода. Целый бассейн воды.
Шана даже не пыталась подняться на ноги. Она на четвереньках подползла к бассейну и свесилась с каменного бортика. Шана зачерпнула в ладони прохладную чистейшую воду, выпила ее одним глотком, а потом принялась плескать воду себе в лицо, радостно хохоча и что-то выкрикивая.
В конце концов Шана утолила жажду, а истерическая вспышка улеглась сама по себе. Девочка откатилась от края бассейна и медленно села.
И обнаружила, что прямо перед ней лежит тело. Тело двуногого.
Точнее, то, что от него осталось.
Осталось, на самом деле, не так уж много. То, что не съели насекомые и птицы, под воздействием сухого воздуха пустыни превратилось в мумию. Несколько шелковых лоскутов да выбеленные солнцем кости.
— Ты, наверное, слишком поздно добрался сюда, да? — вслух произнесла Шана, с любопытством глядя на странно скругленный череп и пальцы, лишенные когтей. — Интересно, давно ли ты здесь лежишь? Может, сотню лет, а может, десять. Жаль, что ты не можешь мне ответить. Ладно. Мне тебя жалко, но сейчас мне нужно позаботиться о себе. У тебя случайно не осталось ничего полезного?
Шана принялась осматриваться: не видно ли чего-нибудь необычного, что мог бы принести с собой неизвестный? Сейчас даже тыква-долбленка стала бы для Шаны сокровищем — ведь у нее вообще ничего не было. Девочка начала разгребать песок руками и вскоре натолкнулась на какой-то тяжелый предмет странной формы.
Шана вытащила его из песка и чуть не задохнулась от изумления. Она держала в руках нечто вроде золотой гибкой ленты, усеянной гранеными драгоценными камнями, что тут же вспыхнули на солнце тысячами разноцветных огоньков. Шана никогда в жизни не видала ничего прекраснее. И в тот же миг, как она увидела эту вещь, девочка решила, что украшение непременно должно принадлежать ей.
Несколько мгновений Шана пыталась сообразить, как же его носят. В конце концов она скатала ленту в рулончик, увязала ее в лоскут шелка, сохранившийся у несчастного покойника, и спрятала этот узелок за пазуху.
Теперь, когда драгоценность была надежно спрятана, Шана почувствовала себя значительно лучше, хотя и сама не смогла бы сказать, чем это вызвано. А вдруг двуногие тоже пользуются драгоценными камнями, чтобы усилить свою магию, как это делал Кеман? Может, эти камни даже помогут ей сменить облик. Мало ли — а вдруг она все-таки принадлежит к Народу? Может, стоит ей лишь подобрать нужный камень…
Шана сморгнула и почувствовала, что солнце уже ощутимо напекло ей голову.
«Пожалуй, лучше я подыщу тут местечко, где можно было бы поспать днем, — в конце концов решила она. — А то, чего доброго, я просто свалюсь».
В одной из стен обнаружилась ниша, созданная ветром и песком. Там солнце не доберется до нее, даже если встанет прямо над головой. Шана попыталась войти в транс, чтобы проверить, нет ли там змей или скорпионов, но она так устала и ослабела, что в конце концов ей пришлось отказаться от этой затеи.
Вместо этого девочка потыкала в нишу берцовой костью скелета, и когда оттуда не выскочило никого, кроме вялой песчаной жабы, забралась внутрь и тут же уснула.
Глава 10
Кеман возмущенно ощетинился и посмотрел прямо в глаза Кеоке. В конце концов старейшина отвел взгляд. Гребень Кеоке лежал, словно прилизанный, но Кеман не собирался останавливаться на достигнутом. Если он может добиться, чтобы мама и Кеоке почувствовали себя глубоко виноватыми, он это сделает.
— Рови всерьез пытался покалечить меня, и вы это знаете, — гневно сказал подросток. В его голосе сквозило неприкрытое презрение. — Он издевался буквально над каждым, кто младше или меньше его, и это вы тоже знаете. Но вы все ему спускали. А когда Шана наконец-то выдала ему по заслугам, вы наказали ее, а Рови отпустили, даже слова ему не сказав. Это что, честно?
— Лашана не принадлежит к Народу, Кеман, — отозвался старейшина, упорно глядя куда-то поверх плеча Кемана. Кеман полагал, что это было вызвано нежеланием Кеоке смотреть ему в глаза.
«Надеюсь, ты сейчас чувствуешь себя отвратительно! — сердито подумал Кеман. — Просто отвратительно! Надеюсь, теперь тебе всю жизнь будет сниться Шана, и тебя будут мучить ночные кошмары!»
— А я?! — возмущенно выкрикнул Кеман. — Шана ведь просто защищала меня! Если бы она была моим лупером и укусила Рови, когда тот напал на меня, вы бы стали ее наказывать?
— Это другое дело, — неубедительно произнес Кеоке. — Ты еще слишком молод, чтобы это понять, Кеман, но это совсем другое дело…
— Почему? — перебил его Кеман. — Потому, что у Шаны две ноги, а не четыре? В чем тут разница? Мама воспитала ее, как одну из нас, с теми же самыми понятиями о чести. И Шана действительно следовала им, а Рови — нет! Это нечестно, и вы отлично это знаете!
— Кеман! — резко одернула его мать. В голосе Алары было достаточно силы, чтобы Кеман перенес внимание с Кеоке на нее. — Ты еще слишком молод, а Кеоке — старейшина. Эта ситуация слишком сложна, и на карту поставлено нечто большее, чем благополучие Шаны.
Произнеся вслух эту отповедь, Алара тут же мысленно добавила:
«Если ты не поубавишь дерзости, мне придется кое-что предпринять, и нам обоим это мало понравится. Я не могу сейчас объяснить тебе все. Но когда-нибудь ты поймешь».
Кеман втянул голову в плечи — они, кстати, здорово болели, — покорно прижал гребень, но пробормотал с прежним упорством:
— Это нечестно! Ты сама знаешь, что это так. И что бы ты мне ни сказала, это все равно останется нечестным!
Взрослые переглянулись, и Кеман без труда прочел, что сквозило в их взглядах. Раздражение, разделенная вина, нетерпение. «Ну ты же знаешь этих детей. Когда-нибудь он все поймет». Кеман развернулся и направился в свою пещерку. Все в нем бурлило от гнева.
Сейчас ему отчаянно хотелось ощутить под когтями горло Рови. Это Рови был во всем виноват, Рови и его придурочная мамаша. Это было нечестно. Они не должны были так поступать с Шаной. Она же ничего не знает о двуногих — мама никогда ничего ей не рассказывала. Она только знает их язык и письменность — и все. А они выбросили Шану к двуногим, и теперь с ней случится какая-нибудь беда. Кеман ни капли не сомневался в этом.
Ему хотелось в кого-нибудь вцепиться, что-нибудь разбить, закричать так, чтобы горы вздрогнули. Кеман уже закатил один скандал, когда он спросил, где Шана, и узнал от мамы, что с ней произошло. Но ничего толкового из этого не вышло. Кеман думал, что ему удастся добиться хоть какой-то справедливости, если он заставит хоть одного из старейшин понять, что сделали с ним, Кеманом. Поэтому, как только Кеман смог подняться на ноги, он принялся настаивать на встрече с Кеоке. И чего же он добился в результате?
Кеман надеялся, что сможет объяснить Кеоке, что старейшины ошиблись, что Шана вела себя как героиня, а Рови — как подлец. Потом, когда Кеоке признал бы свою не правоту, Кеман потребовал бы, чтобы старейшины отыскали Шану и принесли ее обратно. Но несмотря на все старания, Кеман так и не смог объяснить им всю несправедливость произошедшего. Кеоке наотрез отказался признать свое решение ошибкой, и все лишь потому, что Шана не принадлежала к Народу. А значит, понятия чести или Закона не имели к ней никакого отношения, и все тут.
И даже от матери Кеман не получил никакой поддержки. Кеман не знал, почему мама приняла сторону Кеоке, но ясно было, что она не намерена помогать ни ему, ни Шане.
А значит, если кто-то и спасет Шану, то только сам Кеман.
«Если ты знаешь, что нужно делать, действуй», — посоветовал ему Отец-Дракон, когда Кеман впервые увидел Шану. Ну что ж, он знал, что нужно делать! Раз Шану унесли куда-то в пустыню, будет только справедливо, если он разделит ее изгнание. В конце концов, Шана пострадала из-за него.
Все правильно, только вот летать он сейчас не может.., да и вообще двигается неважно.
«Ну нет, я с этим справлюсь!» — сердито подумал Кеман и порадовался, что сохранил свою маленькую тайну. Даже мама не знает, на что он способен. Она уверена, что Кеману придется по крайней мере с неделю пролежать в постели.
Кеман прилег, кипя от возмущения. «Я ей еще покажу! Я им всем покажу!»
Он устроился поудобнее, чтобы меньше ныло избитое тело, и погрузился в медитацию, сопровождающую смену облика. Довольно распространенное состояние сознания. Кеман входил в него ежедневно, и даже по несколько раз на дню. Только вот на этот раз Кеман не собирался менять свой облик. Он собирался приводить себя в порядок.
Вполне естественно, что изо всех доступных Кеману обликов самым привычным для него было собственное тело. А потому он прекрасно знал, что и как он собирается изменять. Подобно всем драконам, искусным в смене облика, Кеман точно знал, как должна выглядеть, работать и ощущаться каждая мышца. Таким образом он прекрасно может исцелить раны, нанесенные Ровилерном. Нужно только верно определить поврежденные мышцы и изменить их в здоровые.
Только вот…
Кеман додумался до этого, когда заметил, что драконы, наиболее сведущие в смене облика, выздоравливают куда быстрее всех прочих. Но он не знал, что подобное исцеление чрезвычайно болезненно. Да и откуда ему было это знать? Ведь менять облик совсем не больно.
Теперь же мышцы плеча горели, словно их окунули в расплавленный камень. Крылья судорожно подергивались, и с каждым движением спину Кемана пронзала острая боль. Кеман тут же прервал свои занятия и попытался сообразить, что же он делает не так.
В конце концов Кеман понял, что все проделано верно Он не допустил никаких ошибок. Он просто изменял себя, заставляя тело исцеляться быстрее. И тело болело, потому что все нервные окончания были живы. Они точно так же болели бы во время его выздоровления, только сейчас это происходило быстрее.
Кеман предпринял еще одну попытку, надеясь, что на этот раз ему станет лучше.
Не стало.
По крайней мере с десяток раз Кеман готов был сдаться и позволить организму залечивать раны естественным путем. Но каждый раз, когда он уже готов был принять это решение, ему сразу вспоминалось, как Шана стояла перед Рови и ругала его на чем свет стоит, а Рови уворачивался от камней и верещал.
И Кеману становилось стыдно. Шана теперь где-то в пустыне, и у нее нет ни укрытия, ни воды, ни друзей, на которых она могла бы положиться. Ничего нет. И если он, Кеман, не возвратит себе способность летать, — причем сделать это нужно как можно скорее! — Шана умрет.
И Кеман снова принимался за исцеление.
Внезапно — Кеману казалось, что все это длится уже много дней, — боль прекратилась.
Кеман открыл глаза и попробовал пошевелить плечами, потом крыльями. Тело подчинилось ему с безукоризненной легкостью — ни боли, ни малейшей неуклюжести. Кеман не мог как следует осмотреть свою спину, но, судя по натяжению шкуры, шрамов на ней не осталось. Он сумел исцелить себя — и никто во всем Логове не знал, что он здоров и снова способен летать.
И никто и не узнает, пока не станет поздно.
Кеман поднялся с постели и направился к выходу из спальни. На пороге он остановился, прислушиваясь и присматриваясь. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, Кеман принялся обыскивать логово. Он крался по переходам, таким узким, что приходилось ползти на брюхе, и прятался в тени каждый раз, когда слышал звук, не похожий на капание воды. Кеман обшарил даже самые отдаленные углы жилища, но Алары не обнаружил. Дома была только Мире. Она свернулась клубком в своей спальне и дрыхла так крепко, что ее не разбудил бы даже камнепад.
Отлично. Значит, все спокойно.
Кеман выскользнул из логова через дальний выход. Он задержался лишь для того, чтобы выпустить своих любимцев — всех, даже однорогов.
Расставание с однорогами не было для него особенно тяжелым — все равно в последнее время только Шана могла находиться рядом с ними. Они даже симпатизировали ей на свой лад — насколько однороги вообще способны кому-то симпатизировать. А когда возле загона появлялся Кеман, однороги тут же шли в атаку. И, конечно, расшибали свои глупые головы о каменную ограду. Но это ничему их не учило.
Отпустить двурогов было уже потруднее. Кеману всегда нравилось общество этих кротких животных и забавные выходки их детенышей. Бедная Попрыгунья уже давно выкормила своего последнего теленка, но ее потомки вполне могут последовать за своими неистовыми двоюродными братьями и счастливо жить в окрестностях Логова.
Луперы были только рады удрать в холмы. На самом деле они никогда не смирялись с заточением до конца, и Кеман не раз уже подумывал, что их стоило бы отпустить. Возможно, это только к лучшему, что теперь ему пришлось поторопиться с решением.
Единственным животным, которое Кеман не мог отпустить прямо сейчас, была выдра. Вместо этого он подманил веселого зверька к себе и накинул на него сеть Выдра попыталась было освободиться, а когда это не удалось, укоризненно завопила на Кемана Кеман хотел сказать выдре, что выпустит ее в реку где-нибудь по дороге, но не смог проникнуть в сознание зверька. Он только надеялся, что, оказавшись на свободе, выдра сама все поймет.
А потом Кеман легко взмыл в воздух и направился прочь от Логова. В когтях у него болталась сеть с выдрой, «Ну, по крайней мере, я довольно много вытянул из Кеоке», — сказал себе Кеман, незадолго до рассвета приземлившись в том месте, где старейшина оставил его названую сестру. По крайней мере, Кеман надеялся, что это то самое место. Пять скал, одна из них повыше, в нише у вершины гнездо пустельги, и вокруг — много саджасовых кустов. Кеоке не скупился на подробности, надеясь, что благодаря этому Кеман будет меньше беспокоиться о Шане. Старейшина полагал, что раз там растет так много кустов и гнездится пустельга, то там есть вода, и Шана относительно легко сможет ее найти.
Хуже всего было то, что старейшина ошибался. Саджасовые кусты в стремлении к воде могут запускать свои корни на глубину, в десять-двенадцать раз превосходящую рост дракона, а пустельги получают всю нужную им влагу вместе с добычей. Да, заросли кустов действительно означали, что вода там есть. Только вот где? Наверняка она залегает слишком глубоко, чтобы Шана могла до нее докопаться. А роса, которую можно было бы собирать с камней, еще не выпала.
При подлете Кеман не смог отыскать Шану. Неудивительно: она вполне могла спрятаться, уснуть или даже лежать сейчас без сознания где-нибудь среди кустов. Она в любое мгновение могла отсюда уйти. А здесь, в такой близости от караванных путей, Кеману следовало быть особенно осторожным, чтобы его не заметили чужие.
Ему нужен другой облик. Нужно существо с быстрыми ногами и хорошим нюхом. Причем нужно, чтобы оно умело защищать себя.
Кеман присел и задумался. Так, какие же облики ему хорошо знакомы? Конечно, для этого случая неплохо подошел бы лупер — они здорово вынюхивают следы. Но луперы слишком маленькие и обычно бегают стаями для большей безопасности. Кеману до сих пор было сложно превращаться в такое маленькое существо, и кроме того, нужно, чтобы он мог защитить себя.
Поразмыслив, Кеман неохотно решил, что здесь нужен однорог. Однороги — хорошие путешественники. Если они начинали преследовать кого-то, то могли неделями продолжать погоню. Только нужно сразу подстраховаться, чтобы вместе с телом не подхватить скверный характер, инстинкты и безмозглую голову однорога. А это потребует дополнительного времени…
Зато с однорогом никто не захочет связываться — даже другой однорог. И есть они могут почти все, что угодно, даже саджасовые кусты. И они могут довольствоваться влагой, которую получают с пищей, — не так хорошо, как пустельга, но все-таки.
В этом есть и еще одно преимущество: даже если Шана увидит его, она не испугается. Кеману было далеко до нее в искусстве мысленной речи. Шана вполне способна при желании заговорить с ним, но если Кеман будет находиться в облике животного, то сможет заговорить с ней не раньше, чем окажется на расстоянии вытянутой руки от девочки. Но Шана подходила вплотную к прирученному однорогу — Кеман никогда не слыхал, чтобы еще хоть кто-то осмеливался на это, — и она вполне могла счесть встреченного однорога транспортным средством и защитником.
Теперь Кеман был рад, что, отпустив выдру, он убил и съел двух невезучих антилоп. Он и так уже устал после долгого полета, а одновременная смена облика и размера требовала больших затрат энергии.
Кеман уселся поудобнее, закрыл глаза и принялся медитировать.
Когда он достаточно глубоко погрузился в медитацию, Кеман медленно переместил большую часть своего тела Вовне, оставив лишь столько массы, чтобы можно было создать хорошего, крупного однорога.
Потом Кеман тщательно представил себе облик, который хотел принять, и начал воспроизводить его, начиная со шкуры.
Кеман почувствовал, как его мускулы неохотно растеклись, принимая ту форму, что он пожелал им придать, а кости удлинились и приобрели новые очертания. Молодой дракон чувствовал, как его гребень становится мягким, а хвост съеживается и превращается в пучок волос. И под конец во лбу появился жемчужного цвета рог, воинственно устремленный в небо.
Кеман скосил глаза, взглянул на себя — и увидел ногу, покрытую чудной шелковистой зеленой шерстью.
Нет, так не пойдет.
Кеман снова сосредоточился и проследил, чтобы нога потемнела и сделалась черной. Солнечный зной тут же обрушился на него с такой силой, что Кеман рухнул бы, если бы не напряг суставы.
Пожалуй, черный — не самый лучший цвет для путешествия по пустыне.
Кеман обернул процесс вспять и придал шкуре, гриве и хвосту незапятнанный, чистейший белый цвет.
Да, так было значительно менее жарко. Довольный результатом, Кеман открыл глаза и вскинул морду, принюхиваясь к легкому ветерку.
Не могло быть ни малейших сомнений — Шана действительно побывала здесь. Кеман прекрасно помнил ее запах еще с тех времен, как учился оборачиваться трирогом. Это своеобразное сочетание мускусного драконьего аромата (он исходил от туники) и запаха двуногого существа не спутаешь ни с чем. Даже если где-нибудь поблизости и находились другие двуногие — на что, впрочем, не похоже, — никто из них не мог пахнуть еще и по-драконьи.
Кеман опустил морду к земле и принялся кружить среди скал. Он практически сразу же наткнулся на следы Шаны. Вот здесь она забивалась в кусты, чтобы укрыться от жары, а вот здесь Шана уже выбралась наружу. Следы сохранились до сих пор. Они уже превратились в бесформенные углубления в песке, но ясно было, что Шана пошла на восток.
Кеман встряхнул гривой, опустил нос к самой земле и отправился в путь.
К середине утра он все еще шел по следу, и тут налетела песчаная буря.
К счастью, инстинкты однорога, хоть и приглушенные, заблаговременно предупредили Кемана о приближении опасности, и у него оказалось довольно времени на поиски убежища. Кеман двигался по следу Шаны, всецело сосредоточившись на этом занятии, — только так и можно было ходить по пустыне. И тут внезапный озноб заставил Кемана вскинуть голову и присмотреться повнимательнее.
Темно-коричневая туча встала стеною от земли до неба. Она уже почти дотянулась до солнца и с каждой секундой становилась все огромнее. Через несколько мгновений она полностью закрыла солнце, и острые уши Кемана уловили отдаленный рев.
Песчаная буря! Кеману никогда еще не доводилось попадать в песчаную бурю. Он даже видел их лишь издалека.
Оставалось лишь одно — искать укрытие. Пытаться уйти от бури было уже поздно.
Кеман вспомнил, что совсем недавно миновал скопление камней, несколько скал, стоящих полукругом. Они вполне могли защитить его от самых сильных порывов ветра и от песка, который будет нести буря. Правда, Кеман мог сделать кое-что такое, что было бы не под силу настоящему однорогу, на время бури снова сменить облик. Пока что Кеман не умел превращаться в камень — только в живые существа. Но он мог изменить свой нос, создать перепонки и дышать с их помощью. Он мог сделать свою шкуру прочнее или даже заново обрасти чешуей.
Но первым делом ему необходимо было добраться до того хотя бы относительно безопасного приюта.
Кеман тут же развернулся, встав на дыбы, и, с места перейдя в галоп, помчался к запомнившимся ему скалам. Песок летел из-под широких раздвоенных копыт, уши Кемана были плотно прижаты, а хвост и грива реяли по ветру Он бросил быстрый взгляд через плечо. Бурая стена у него за спиной становилась все выше. Буря приближалась.
Удары копыт сделались глуше. Кеман изменял копыта прямо на бегу, пока они не сделались плоскими, расширяющимися наружу. Теперь они меньше погружались в песок, и Кеману стало легче бежать. Он оглянулся еще раз. Казалось, что буря не приблизилась, но рев ветра стал ощутимо громче.
Пожалуй, крылья сейчас не принесли бы Кеману особой пользы, а вот задержка вполне могла его погубить, если бы он вздумал затормозить, чтобы отрастить их. Кеман мог весьма быстро перетечь обратно в драконий облик, но даже и на это все-таки потребовалось бы некоторое время. А лететь быстрее, чем он сейчас бежал, Кеман вряд ли смог бы. Драконы не отличаются особой скоростью — разве что в пикировании.
Впрочем, были и другие причины этого не делать, и Кемана о них предупреждали. Если он взлетит, его может подхватить восходящими потоками воздуха и разорвать на куски. А ветер, до предела насыщенный песком, мгновенно изорвет его крылья в клочья.
Кеман уже отчаялся увидеть впереди хоть что-нибудь, кроме кустов — а кусты ну никак не могли защитить его.
Скалы! Они были совсем рядом, просто рукой подать. Кеман прибавил скорости — он и не подозревал, что может бежать еще быстрее, — прорвался через кустарник ко входу и нырнул под защиту каменного полукруга, и тут же грохнулся на землю, уронив голову между передних ног.
Кеман принялся лихорадочно изменять облик — он никогда не думал, что это можно проделывать с такой скоростью. Кеман заменил мягкую шкуру своей собственной чешуей, нарастил в носу и ушах особые мембраны, чтобы туда не набивался песок, превратил гриву в накидку из плотной чешуйчатой кожи и укрыл ею голову, а рог уменьшил до таких размеров, чтобы тот только удерживал эту накидку на небольшом расстоянии от морды Кемана.
Потом Кеман всунул голову в щель между двумя скалами и постарался прижать накидку так, чтобы между нею и камнями не оставалось зазоров. Подумать, что тут еще можно предпринять, Кеман не успел. На него обрушилась буря.
До сих пор он только слышал о силе и неистовстве песчаной бури. Несмотря на защиту скал, Кеман быстро решил, что он очень правильно сделал, отрастив чешую. Хотя сейчас его защищала шкура, мало отличающаяся от драконьей, удары песка были весьма чувствительны.
«В следующий раз, когда кто-нибудь начнет жаловаться на зуд во время линьки, нужно будет посоветовать ему попасть в песчаную бурю. Пара часов — и старой шкуры как не бывало», — кисло подумал Кеман.
Еще он решил, что правильно сделал, не превратившись окончательно в дракона. Небольшая кожаная накидка, которой Кеман прикрывал голову, уже успела здорово пострадать, а перепончатые крылья и вовсе были бы изорваны в клочья.
— Рови всерьез пытался покалечить меня, и вы это знаете, — гневно сказал подросток. В его голосе сквозило неприкрытое презрение. — Он издевался буквально над каждым, кто младше или меньше его, и это вы тоже знаете. Но вы все ему спускали. А когда Шана наконец-то выдала ему по заслугам, вы наказали ее, а Рови отпустили, даже слова ему не сказав. Это что, честно?
— Лашана не принадлежит к Народу, Кеман, — отозвался старейшина, упорно глядя куда-то поверх плеча Кемана. Кеман полагал, что это было вызвано нежеланием Кеоке смотреть ему в глаза.
«Надеюсь, ты сейчас чувствуешь себя отвратительно! — сердито подумал Кеман. — Просто отвратительно! Надеюсь, теперь тебе всю жизнь будет сниться Шана, и тебя будут мучить ночные кошмары!»
— А я?! — возмущенно выкрикнул Кеман. — Шана ведь просто защищала меня! Если бы она была моим лупером и укусила Рови, когда тот напал на меня, вы бы стали ее наказывать?
— Это другое дело, — неубедительно произнес Кеоке. — Ты еще слишком молод, чтобы это понять, Кеман, но это совсем другое дело…
— Почему? — перебил его Кеман. — Потому, что у Шаны две ноги, а не четыре? В чем тут разница? Мама воспитала ее, как одну из нас, с теми же самыми понятиями о чести. И Шана действительно следовала им, а Рови — нет! Это нечестно, и вы отлично это знаете!
— Кеман! — резко одернула его мать. В голосе Алары было достаточно силы, чтобы Кеман перенес внимание с Кеоке на нее. — Ты еще слишком молод, а Кеоке — старейшина. Эта ситуация слишком сложна, и на карту поставлено нечто большее, чем благополучие Шаны.
Произнеся вслух эту отповедь, Алара тут же мысленно добавила:
«Если ты не поубавишь дерзости, мне придется кое-что предпринять, и нам обоим это мало понравится. Я не могу сейчас объяснить тебе все. Но когда-нибудь ты поймешь».
Кеман втянул голову в плечи — они, кстати, здорово болели, — покорно прижал гребень, но пробормотал с прежним упорством:
— Это нечестно! Ты сама знаешь, что это так. И что бы ты мне ни сказала, это все равно останется нечестным!
Взрослые переглянулись, и Кеман без труда прочел, что сквозило в их взглядах. Раздражение, разделенная вина, нетерпение. «Ну ты же знаешь этих детей. Когда-нибудь он все поймет». Кеман развернулся и направился в свою пещерку. Все в нем бурлило от гнева.
Сейчас ему отчаянно хотелось ощутить под когтями горло Рови. Это Рови был во всем виноват, Рови и его придурочная мамаша. Это было нечестно. Они не должны были так поступать с Шаной. Она же ничего не знает о двуногих — мама никогда ничего ей не рассказывала. Она только знает их язык и письменность — и все. А они выбросили Шану к двуногим, и теперь с ней случится какая-нибудь беда. Кеман ни капли не сомневался в этом.
Ему хотелось в кого-нибудь вцепиться, что-нибудь разбить, закричать так, чтобы горы вздрогнули. Кеман уже закатил один скандал, когда он спросил, где Шана, и узнал от мамы, что с ней произошло. Но ничего толкового из этого не вышло. Кеман думал, что ему удастся добиться хоть какой-то справедливости, если он заставит хоть одного из старейшин понять, что сделали с ним, Кеманом. Поэтому, как только Кеман смог подняться на ноги, он принялся настаивать на встрече с Кеоке. И чего же он добился в результате?
Кеман надеялся, что сможет объяснить Кеоке, что старейшины ошиблись, что Шана вела себя как героиня, а Рови — как подлец. Потом, когда Кеоке признал бы свою не правоту, Кеман потребовал бы, чтобы старейшины отыскали Шану и принесли ее обратно. Но несмотря на все старания, Кеман так и не смог объяснить им всю несправедливость произошедшего. Кеоке наотрез отказался признать свое решение ошибкой, и все лишь потому, что Шана не принадлежала к Народу. А значит, понятия чести или Закона не имели к ней никакого отношения, и все тут.
И даже от матери Кеман не получил никакой поддержки. Кеман не знал, почему мама приняла сторону Кеоке, но ясно было, что она не намерена помогать ни ему, ни Шане.
А значит, если кто-то и спасет Шану, то только сам Кеман.
«Если ты знаешь, что нужно делать, действуй», — посоветовал ему Отец-Дракон, когда Кеман впервые увидел Шану. Ну что ж, он знал, что нужно делать! Раз Шану унесли куда-то в пустыню, будет только справедливо, если он разделит ее изгнание. В конце концов, Шана пострадала из-за него.
Все правильно, только вот летать он сейчас не может.., да и вообще двигается неважно.
«Ну нет, я с этим справлюсь!» — сердито подумал Кеман и порадовался, что сохранил свою маленькую тайну. Даже мама не знает, на что он способен. Она уверена, что Кеману придется по крайней мере с неделю пролежать в постели.
Кеман прилег, кипя от возмущения. «Я ей еще покажу! Я им всем покажу!»
Он устроился поудобнее, чтобы меньше ныло избитое тело, и погрузился в медитацию, сопровождающую смену облика. Довольно распространенное состояние сознания. Кеман входил в него ежедневно, и даже по несколько раз на дню. Только вот на этот раз Кеман не собирался менять свой облик. Он собирался приводить себя в порядок.
Вполне естественно, что изо всех доступных Кеману обликов самым привычным для него было собственное тело. А потому он прекрасно знал, что и как он собирается изменять. Подобно всем драконам, искусным в смене облика, Кеман точно знал, как должна выглядеть, работать и ощущаться каждая мышца. Таким образом он прекрасно может исцелить раны, нанесенные Ровилерном. Нужно только верно определить поврежденные мышцы и изменить их в здоровые.
Только вот…
Кеман додумался до этого, когда заметил, что драконы, наиболее сведущие в смене облика, выздоравливают куда быстрее всех прочих. Но он не знал, что подобное исцеление чрезвычайно болезненно. Да и откуда ему было это знать? Ведь менять облик совсем не больно.
Теперь же мышцы плеча горели, словно их окунули в расплавленный камень. Крылья судорожно подергивались, и с каждым движением спину Кемана пронзала острая боль. Кеман тут же прервал свои занятия и попытался сообразить, что же он делает не так.
В конце концов Кеман понял, что все проделано верно Он не допустил никаких ошибок. Он просто изменял себя, заставляя тело исцеляться быстрее. И тело болело, потому что все нервные окончания были живы. Они точно так же болели бы во время его выздоровления, только сейчас это происходило быстрее.
Кеман предпринял еще одну попытку, надеясь, что на этот раз ему станет лучше.
Не стало.
По крайней мере с десяток раз Кеман готов был сдаться и позволить организму залечивать раны естественным путем. Но каждый раз, когда он уже готов был принять это решение, ему сразу вспоминалось, как Шана стояла перед Рови и ругала его на чем свет стоит, а Рови уворачивался от камней и верещал.
И Кеману становилось стыдно. Шана теперь где-то в пустыне, и у нее нет ни укрытия, ни воды, ни друзей, на которых она могла бы положиться. Ничего нет. И если он, Кеман, не возвратит себе способность летать, — причем сделать это нужно как можно скорее! — Шана умрет.
И Кеман снова принимался за исцеление.
Внезапно — Кеману казалось, что все это длится уже много дней, — боль прекратилась.
Кеман открыл глаза и попробовал пошевелить плечами, потом крыльями. Тело подчинилось ему с безукоризненной легкостью — ни боли, ни малейшей неуклюжести. Кеман не мог как следует осмотреть свою спину, но, судя по натяжению шкуры, шрамов на ней не осталось. Он сумел исцелить себя — и никто во всем Логове не знал, что он здоров и снова способен летать.
И никто и не узнает, пока не станет поздно.
Кеман поднялся с постели и направился к выходу из спальни. На пороге он остановился, прислушиваясь и присматриваясь. Не увидев и не услышав ничего подозрительного, Кеман принялся обыскивать логово. Он крался по переходам, таким узким, что приходилось ползти на брюхе, и прятался в тени каждый раз, когда слышал звук, не похожий на капание воды. Кеман обшарил даже самые отдаленные углы жилища, но Алары не обнаружил. Дома была только Мире. Она свернулась клубком в своей спальне и дрыхла так крепко, что ее не разбудил бы даже камнепад.
Отлично. Значит, все спокойно.
Кеман выскользнул из логова через дальний выход. Он задержался лишь для того, чтобы выпустить своих любимцев — всех, даже однорогов.
Расставание с однорогами не было для него особенно тяжелым — все равно в последнее время только Шана могла находиться рядом с ними. Они даже симпатизировали ей на свой лад — насколько однороги вообще способны кому-то симпатизировать. А когда возле загона появлялся Кеман, однороги тут же шли в атаку. И, конечно, расшибали свои глупые головы о каменную ограду. Но это ничему их не учило.
Отпустить двурогов было уже потруднее. Кеману всегда нравилось общество этих кротких животных и забавные выходки их детенышей. Бедная Попрыгунья уже давно выкормила своего последнего теленка, но ее потомки вполне могут последовать за своими неистовыми двоюродными братьями и счастливо жить в окрестностях Логова.
Луперы были только рады удрать в холмы. На самом деле они никогда не смирялись с заточением до конца, и Кеман не раз уже подумывал, что их стоило бы отпустить. Возможно, это только к лучшему, что теперь ему пришлось поторопиться с решением.
Единственным животным, которое Кеман не мог отпустить прямо сейчас, была выдра. Вместо этого он подманил веселого зверька к себе и накинул на него сеть Выдра попыталась было освободиться, а когда это не удалось, укоризненно завопила на Кемана Кеман хотел сказать выдре, что выпустит ее в реку где-нибудь по дороге, но не смог проникнуть в сознание зверька. Он только надеялся, что, оказавшись на свободе, выдра сама все поймет.
А потом Кеман легко взмыл в воздух и направился прочь от Логова. В когтях у него болталась сеть с выдрой, «Ну, по крайней мере, я довольно много вытянул из Кеоке», — сказал себе Кеман, незадолго до рассвета приземлившись в том месте, где старейшина оставил его названую сестру. По крайней мере, Кеман надеялся, что это то самое место. Пять скал, одна из них повыше, в нише у вершины гнездо пустельги, и вокруг — много саджасовых кустов. Кеоке не скупился на подробности, надеясь, что благодаря этому Кеман будет меньше беспокоиться о Шане. Старейшина полагал, что раз там растет так много кустов и гнездится пустельга, то там есть вода, и Шана относительно легко сможет ее найти.
Хуже всего было то, что старейшина ошибался. Саджасовые кусты в стремлении к воде могут запускать свои корни на глубину, в десять-двенадцать раз превосходящую рост дракона, а пустельги получают всю нужную им влагу вместе с добычей. Да, заросли кустов действительно означали, что вода там есть. Только вот где? Наверняка она залегает слишком глубоко, чтобы Шана могла до нее докопаться. А роса, которую можно было бы собирать с камней, еще не выпала.
При подлете Кеман не смог отыскать Шану. Неудивительно: она вполне могла спрятаться, уснуть или даже лежать сейчас без сознания где-нибудь среди кустов. Она в любое мгновение могла отсюда уйти. А здесь, в такой близости от караванных путей, Кеману следовало быть особенно осторожным, чтобы его не заметили чужие.
Ему нужен другой облик. Нужно существо с быстрыми ногами и хорошим нюхом. Причем нужно, чтобы оно умело защищать себя.
Кеман присел и задумался. Так, какие же облики ему хорошо знакомы? Конечно, для этого случая неплохо подошел бы лупер — они здорово вынюхивают следы. Но луперы слишком маленькие и обычно бегают стаями для большей безопасности. Кеману до сих пор было сложно превращаться в такое маленькое существо, и кроме того, нужно, чтобы он мог защитить себя.
Поразмыслив, Кеман неохотно решил, что здесь нужен однорог. Однороги — хорошие путешественники. Если они начинали преследовать кого-то, то могли неделями продолжать погоню. Только нужно сразу подстраховаться, чтобы вместе с телом не подхватить скверный характер, инстинкты и безмозглую голову однорога. А это потребует дополнительного времени…
Зато с однорогом никто не захочет связываться — даже другой однорог. И есть они могут почти все, что угодно, даже саджасовые кусты. И они могут довольствоваться влагой, которую получают с пищей, — не так хорошо, как пустельга, но все-таки.
В этом есть и еще одно преимущество: даже если Шана увидит его, она не испугается. Кеману было далеко до нее в искусстве мысленной речи. Шана вполне способна при желании заговорить с ним, но если Кеман будет находиться в облике животного, то сможет заговорить с ней не раньше, чем окажется на расстоянии вытянутой руки от девочки. Но Шана подходила вплотную к прирученному однорогу — Кеман никогда не слыхал, чтобы еще хоть кто-то осмеливался на это, — и она вполне могла счесть встреченного однорога транспортным средством и защитником.
Теперь Кеман был рад, что, отпустив выдру, он убил и съел двух невезучих антилоп. Он и так уже устал после долгого полета, а одновременная смена облика и размера требовала больших затрат энергии.
Кеман уселся поудобнее, закрыл глаза и принялся медитировать.
Когда он достаточно глубоко погрузился в медитацию, Кеман медленно переместил большую часть своего тела Вовне, оставив лишь столько массы, чтобы можно было создать хорошего, крупного однорога.
Потом Кеман тщательно представил себе облик, который хотел принять, и начал воспроизводить его, начиная со шкуры.
Кеман почувствовал, как его мускулы неохотно растеклись, принимая ту форму, что он пожелал им придать, а кости удлинились и приобрели новые очертания. Молодой дракон чувствовал, как его гребень становится мягким, а хвост съеживается и превращается в пучок волос. И под конец во лбу появился жемчужного цвета рог, воинственно устремленный в небо.
Кеман скосил глаза, взглянул на себя — и увидел ногу, покрытую чудной шелковистой зеленой шерстью.
Нет, так не пойдет.
Кеман снова сосредоточился и проследил, чтобы нога потемнела и сделалась черной. Солнечный зной тут же обрушился на него с такой силой, что Кеман рухнул бы, если бы не напряг суставы.
Пожалуй, черный — не самый лучший цвет для путешествия по пустыне.
Кеман обернул процесс вспять и придал шкуре, гриве и хвосту незапятнанный, чистейший белый цвет.
Да, так было значительно менее жарко. Довольный результатом, Кеман открыл глаза и вскинул морду, принюхиваясь к легкому ветерку.
Не могло быть ни малейших сомнений — Шана действительно побывала здесь. Кеман прекрасно помнил ее запах еще с тех времен, как учился оборачиваться трирогом. Это своеобразное сочетание мускусного драконьего аромата (он исходил от туники) и запаха двуногого существа не спутаешь ни с чем. Даже если где-нибудь поблизости и находились другие двуногие — на что, впрочем, не похоже, — никто из них не мог пахнуть еще и по-драконьи.
Кеман опустил морду к земле и принялся кружить среди скал. Он практически сразу же наткнулся на следы Шаны. Вот здесь она забивалась в кусты, чтобы укрыться от жары, а вот здесь Шана уже выбралась наружу. Следы сохранились до сих пор. Они уже превратились в бесформенные углубления в песке, но ясно было, что Шана пошла на восток.
Кеман встряхнул гривой, опустил нос к самой земле и отправился в путь.
К середине утра он все еще шел по следу, и тут налетела песчаная буря.
К счастью, инстинкты однорога, хоть и приглушенные, заблаговременно предупредили Кемана о приближении опасности, и у него оказалось довольно времени на поиски убежища. Кеман двигался по следу Шаны, всецело сосредоточившись на этом занятии, — только так и можно было ходить по пустыне. И тут внезапный озноб заставил Кемана вскинуть голову и присмотреться повнимательнее.
Темно-коричневая туча встала стеною от земли до неба. Она уже почти дотянулась до солнца и с каждой секундой становилась все огромнее. Через несколько мгновений она полностью закрыла солнце, и острые уши Кемана уловили отдаленный рев.
Песчаная буря! Кеману никогда еще не доводилось попадать в песчаную бурю. Он даже видел их лишь издалека.
Оставалось лишь одно — искать укрытие. Пытаться уйти от бури было уже поздно.
Кеман вспомнил, что совсем недавно миновал скопление камней, несколько скал, стоящих полукругом. Они вполне могли защитить его от самых сильных порывов ветра и от песка, который будет нести буря. Правда, Кеман мог сделать кое-что такое, что было бы не под силу настоящему однорогу, на время бури снова сменить облик. Пока что Кеман не умел превращаться в камень — только в живые существа. Но он мог изменить свой нос, создать перепонки и дышать с их помощью. Он мог сделать свою шкуру прочнее или даже заново обрасти чешуей.
Но первым делом ему необходимо было добраться до того хотя бы относительно безопасного приюта.
Кеман тут же развернулся, встав на дыбы, и, с места перейдя в галоп, помчался к запомнившимся ему скалам. Песок летел из-под широких раздвоенных копыт, уши Кемана были плотно прижаты, а хвост и грива реяли по ветру Он бросил быстрый взгляд через плечо. Бурая стена у него за спиной становилась все выше. Буря приближалась.
Удары копыт сделались глуше. Кеман изменял копыта прямо на бегу, пока они не сделались плоскими, расширяющимися наружу. Теперь они меньше погружались в песок, и Кеману стало легче бежать. Он оглянулся еще раз. Казалось, что буря не приблизилась, но рев ветра стал ощутимо громче.
Пожалуй, крылья сейчас не принесли бы Кеману особой пользы, а вот задержка вполне могла его погубить, если бы он вздумал затормозить, чтобы отрастить их. Кеман мог весьма быстро перетечь обратно в драконий облик, но даже и на это все-таки потребовалось бы некоторое время. А лететь быстрее, чем он сейчас бежал, Кеман вряд ли смог бы. Драконы не отличаются особой скоростью — разве что в пикировании.
Впрочем, были и другие причины этого не делать, и Кемана о них предупреждали. Если он взлетит, его может подхватить восходящими потоками воздуха и разорвать на куски. А ветер, до предела насыщенный песком, мгновенно изорвет его крылья в клочья.
Кеман уже отчаялся увидеть впереди хоть что-нибудь, кроме кустов — а кусты ну никак не могли защитить его.
Скалы! Они были совсем рядом, просто рукой подать. Кеман прибавил скорости — он и не подозревал, что может бежать еще быстрее, — прорвался через кустарник ко входу и нырнул под защиту каменного полукруга, и тут же грохнулся на землю, уронив голову между передних ног.
Кеман принялся лихорадочно изменять облик — он никогда не думал, что это можно проделывать с такой скоростью. Кеман заменил мягкую шкуру своей собственной чешуей, нарастил в носу и ушах особые мембраны, чтобы туда не набивался песок, превратил гриву в накидку из плотной чешуйчатой кожи и укрыл ею голову, а рог уменьшил до таких размеров, чтобы тот только удерживал эту накидку на небольшом расстоянии от морды Кемана.
Потом Кеман всунул голову в щель между двумя скалами и постарался прижать накидку так, чтобы между нею и камнями не оставалось зазоров. Подумать, что тут еще можно предпринять, Кеман не успел. На него обрушилась буря.
До сих пор он только слышал о силе и неистовстве песчаной бури. Несмотря на защиту скал, Кеман быстро решил, что он очень правильно сделал, отрастив чешую. Хотя сейчас его защищала шкура, мало отличающаяся от драконьей, удары песка были весьма чувствительны.
«В следующий раз, когда кто-нибудь начнет жаловаться на зуд во время линьки, нужно будет посоветовать ему попасть в песчаную бурю. Пара часов — и старой шкуры как не бывало», — кисло подумал Кеман.
Еще он решил, что правильно сделал, не превратившись окончательно в дракона. Небольшая кожаная накидка, которой Кеман прикрывал голову, уже успела здорово пострадать, а перепончатые крылья и вовсе были бы изорваны в клочья.