Ничего не видно. Трава влажная и прибита бурей к земле. Всякий, кто попытался бы приблизиться к нам, издавал бы звуки, и я бы их услышал. И легко заметил бы передвижение. Остается ручей. Я снял с пояса ночной фонарь. Его заряды нужно беречь, потому что их у меня только небольшая коробка, которую я успел вытащить из воды. Тем не менее я настроил фонарь на максимум и направил широкий луч холодного света вниз.
Под тяжестью фургона, передняя часть которого погружена в ручей, сломалось одно из задних колес, застрявших в откосе, и теперь это колесо лежало немного в стороне. Если бы отец был здоров, а гары под рукой, починить фургон и вернуть его на тропу равнин было бы очень трудно, но возможно. Но в сложившихся обстоятельствах у меня не было никакой надежды восстановить наш транспорт.
Река, недавно еще яростная, теперь стихла. Хотя поверхность ее по-прежнему покрыта грязью и сорванными ветками, течение слабее и в потоке уже не может скрыться такая тварь, какая нападала на нас.
Если бы тварь оставалась на дне, не придя в себя от действия станнера, теперь ее чешуйчатая спина обнажилась бы. Но ничего не видно. Либо унесло течение, либо уплыла по своей воле. Сколько бы я ни смотрел, видел только фургон и постепенно спадающий водный поток.
Без всякого результата я обошел лагерь. И тем не менее… что-то ведь меня разбудило, что-то ждет здесь… где-нибудь…
Я вспомнил, что говорила родственница моей матери, – тронутые Тенью. Конечно, я слышал это выражение и раньше, но оно для меня ничего не значило. Что же произошло, когда в северные владения пришла смерть? Почему один ребенок тут, другой там – почему они, всегда представители второго поколения, оставались жить, когда весь поселок переставал существовать? И почему мы ничего не помним?
Снова я углубился в свое сознание… Нет, только гар, идущий под солнцем, мой отец рядом с ним. Даже отца я не могу припомнить ясно: гар в моей мысленной картине гораздо отчетливей.
Может быть, потому, что езда верхом – удивительное и непривычное ощущение для маленького мальчика? Конечно, гары используются и в поселках и владениях, но эти гары гораздо меньшего размера, слабее и не могут произвести такого впечатления на малыша, как животные странствующего.
Я подумал о постоянном интересе отца к покинутым и разрушенным поселкам, которые пострадали от Тени. Отец рисковал жизнью, исследуя их. Почему люди говорят о «Тени»? Если нет выживших, которые могли бы рассказать о природе опасности, кто придумал такое название?
Снова я порылся в памяти и не смог найти никакого ответа на свой вопрос. Всю жизнь я слышу о «Тенях» как о смерти и непреклонной и ужасной судьбе. Но несмотря на все отцовские исследования, он никогда не говорил мне, почему эта угроза с севера так названа. Как будто существовал внутренний барьер, не позволяющий вдаваться в такие рассуждения…
Повторно обходя лагерь, я не только искал причину своего пробуждения. Мозг мой был занят: впервые, насколько мог вспомнить, задавал я себе эти вопросы. Трижды обошел я вокруг по самому освещенному лампами краю.
Но не только не удостоверился, что на озаренной луной влажной равнине нет ничего – напротив, тревога моя еще усилилась. Я обнаружил, что невольно сжимаюсь, как будто ожидаю, что в любое мгновение в воздухе свистнет нож и вонзится в мое тело или луч бластера сожжет его до кости. Каждый раз я надолго останавливался на краю ущелья, направлял вниз фонарь: поток быстро мелел, словно земля превратилась в губку и впитывает его.
Наконец я отказался от добровольно взятых на себя обязанностей часового и направился к тому месту, где лежал отец, накрытый одеялом. В свете костра, не таком ярком, как луч моего фонаря, лицо его казалось осунувшимся, кости проступали сквозь кожу: за несколько часов смертельная болезнь словно лишила его сил для сопротивления. И…
Глаза его были широко раскрыты. И не просто раскрыты, в них было сознание. Он напряженно смотрел на меня, и я невольно опустился рядом с ним на колени. В этот момент я был словно не старше мальчика в своем воспоминании.
Илло смыла кровь с его лица, перевязала раны. Одеяло было натянуто по горло, скрывая искалеченное тело. Боль провела резкие морщины на лице, но сейчас отец отбросил ее, взял под контроль. Я видел это, хотя не понимал, как он это сделал.
Я увидел, как шевельнулись губы отца. На лбу под повязкой проступил пот. Повинуясь этому настойчивому взгляду, я наклонился к самым губам.
– На север … в Мунго… – еле слышным шепотом произнес отец. – На север… я … похорони меня в Мунго. Поклянись, поклянись, что ты это сделаешь! – Он собрал все силы, чтобы произнести эти последние слова, произнес их отчетливо и громко, как будто давал гарам приказ двигаться.
В углах его рта снова показались кровавые пузыри. Он тяжело закашлялся. Пузыри разрывались, потекла кровь. Но взгляд его не отпускал меня. Губы снова зашевелились – но ужасный кашель вызывал не слова, а только сгустки крови.
– Клянусь! – Я понимал, что никакой другой ответ невозможен.
Еще какое-то время после того, как мы заключили этот договор, его глаза оставались ясными. Я просунул руку под одеяло, нашел руку отца и держал ее. У него еще оставалось немного сил: я почувствовал, как его пальцы сжимают мою руку.
Больше он не пытался говорить. Но глаза не закрывал, и мы продолжали держаться за руки. Сколько это продолжалось? Невозможно сказать. Не знаю, когда я увидел, что его голова чуть повернулась на одеяле, которое мы использовали как подушку, и он посмотрел на что-то иное, за мной. Готов поклясться, что он в этот свой последний момент что-то увидел. Что именно, навсегда останется тайной, но мне кажется, увиденное принесло ему утешение. Лицо его разгладилось и приняло мирное выражение. Я вдруг понял, что никогда не видел отца таким. В этот момент он стал моложе, красивее, превратился в человека, каким мне не дано было его знать.
Я долго сидел рядом с ним под заходящей луной, но то, что лежало рядом, больше не было отцом – только брошеная забытая одежда, в которой ничего нет. Отец ушел и оставил во мне пустоту, которая становилась все глубже и шире. Мне казалось, что эта пустота стала такой огромной, что я в нее упаду и никогда не смогу выбраться. Всю жизнь отец был рядом со мной – что мне теперь делать?
Я вздрогнул. Прикосновение к плечу подействовало словно обжигающий удар бластера.
– Он ушел своим путем, как и хотел с самого начала.
Я посмотрел на девушку, во мне вспыхнул гнев и развеял минутную неуверенность.
– У него были силы… он не стал бы… не сделал бы то, о чем ты говоришь! – Я с гневом отвергал ее слова. Мне приходилось раза два видеть, как люди умирали от несерьезных болезней или ран просто потому, что не хотели жить. Мой отец не таков. Думаю, в этот момент, в гневе, усиленном сознанием утраты, я мог бы ударить ее.
– Он устал… очень устал… и он был один из тех, кто знал…
Она не отпрянула от меня. Лицо и голос оставались спокойными, как у всех целительниц. И это спокойствие начинало действовать на меня, как действует на всех, кто с ними сталкивается.
– Знал что? – спросил я.
– Некоторым дано понять и знать, когда наступает великая перемена. Много лет его подгоняло сознание, которое он не мог принять, и он почти поверил, что понимание придет за пределами жизни.
Ее слова одно за другим погружались в мое сознание, как падают камни на поверхность пруда, вызывая разбегающиеся круги. То, что отец мой одержимый человек, я знал всегда, с тех пор, как стал достаточно взрослым, чтобы весь мир не сосредоточивался на мне одном, как бывает у маленьких детей. Что он одержим загадкой, которую не в силах разрешить, да, это тоже правда. Но чтобы он сдался… Нет! Я с трудом сдержал новый приступ гнева. Нужно думать не о том, отчего он умер – конечно, от ран, с которыми не в силах справиться даже инопланетная медицина, – а об обещании, которое я ему дал. Поклялся, что выполню его.
Но как это сделать? Я не знаю даже точно, в каком направлении Мунго и как далеко до него. Но я должен сделать это – обязан.
– Я поклялся, что похороню его в Мунго – или в том, что от него осталось, – сказал я Илло. Каким-то образом мне удалось разорвать путы, сковавшие сознание, я снова начал думать о способах и возможностях. Впереди, возможно, много дней пути. У меня нет транспорта. Даже если удастся связаться с шахтами, я знал, что мне никто не поможет.
Хорошо, справлюсь один. И я принялся за работу. Но когда Илло увидела, что я достаю из груды вещей, она молча принялась мне помогать. Мы уложили тело отца в защитный скафандр, в котором он все эти годы исследовал тронутые Тенью владения. В сломанном фургоне нашелся бочонок с пластастилом. Этот груз предназначался для ремонта зданий в шахтном поселке. Мы покрыли скафандр слоем этого вещества, которое быстро затвердело под солнцем.
Раньше я думал, как перевозить отца живым, теперь пришлось думать о перевозке его тела. Доски я тоже скрепил с помощью пластастила. Получилась платформа, к которой можно привязать тело в скафандре.
Я работал большую часть дня, импровизируя с имеющимися инструментами и припасами. И не думал ни о чем ином, кроме этой работы. И только когда затянул последний узел и покрыл его остатками пластистила, подошел, спотыкаясь, к костру и взял в дрожащие руки чашку с едой, которую протянула Илло. И проглотил уже почти все, когда услышал звук, заставивший меня вскочить, так что чашка перевернулась и все оставшееся содержимое вылилось на траву. Да, звук слабый и очень далекий… Но я не сомневался в том, что услышал.
Я выронил чашку, поднес пальцы к губам и свистнул. Гары… конечно, это мог быть рев какого-нибудь дикого гара, потому что встречаются и такие, оставшиеся без хозяев от разрушенных владений. Но наша упряжка хорошо обучена, и в природе этих животных устанавливать тесные взаимоотношения с хозяевами. А наши гары отличались особой привязанностью к нам.
То, что они смогли отыскать нас в этой дикой местности, найти ручей, в котором застрял фургон, тоже не необычно. Я слышал рассказы о гарах, которые в поисках того, кто их вырастил, шли от владения к владению. Поэтому те, кто вырастил гара, редко его продают.
Скоро закат, но света еще достаточно. Снова свистнув, я поискал бинокль. И увидел вдали три серых пятна. Где остальные? Вспомнив ярость бури и града, я подумал, что мог бы и не спрашивать.
Подошла Илло.
– Ваши?
– Готов поклясться. Но их только три…
– Недостаточно, чтобы поднять фургон, – заметила она.
Я покачал головой, не отрывая взгляда от трех точек, которые с каждым мгновением становились все больше. Они бежали быстро, пригнув рогатые головы, словно шли по следу по запаху. Но невозможно не узнать самого крупного из них – Витол! За ним его подруга – Дру – и третий – самый младший, которого мы только в этом году впервые запрягли, сын Витола Водру.
С помощью гаров я смогу выполнить свой план. Но повернувшись к костру, уверенный, что они скоро окажутся рядом, я впервые вспомнил, что у Илло свой поиск. А я связан обещанием, данным ей отцом как хозяином пути. Груз, который мы должны были доставить на шахту, не проблема: я могу оставить коммуникатор, который будет подавать сигнал, и его найдут те, кто явится спасать погибающий груз. Другое дело – Илло. Теперь я должен принять на себя ответственность и благополучно доставить ее к месту назначения.
– А куда проводить тебя? – прямо спросил я. – У тебя есть карта или схема?
Она оглянулась через плечо, потому что стояла на коленях у костра, подбрасывая в него ветки, срубленные в глубине кустов, куда не добрался дождь.
– Долг хозяина пути? – Она поднесла руки к огню. – Нет, Барт с'Лорн, я не требую от тебя его исполнения. Его можно отменить по взаимному согласию.
– Я не согласен, – резко ответил я. – Теперь у нас есть гары, мы можем прихватить с собой достаточно припасов и доставить тебя туда, куда ты направляешься…
– Хорошо. В таком случае я иду в Мунго…
– Почему? Потому что знаешь, что я должен идти туда? Но это глупо. Я могу доставить тебя в любое владение…
– Владение? – прервала она. – Здесь на севере нет никаких владений или поселков, кроме шахт инопланетников – теперь нет.
– Но ты ведь сказала, что слышишь призыв, что в тебе нуждаются. Инопланетники?..
Она слегка улыбнулась.
– Неужели они станут пить мои снадобья, позволят мне руками изгонять их болезни? Они в это не верят. Да, меня призывают… но не такой посыльный, которого можно увидеть или услышать. Я ведь говорила тебе – я тронутая Тенью. Как и у твоего отца, во мне есть потребность узнать… понять то, что я не могу вспомнить. Мунго, как и Роща Вура, побывал во власти Тени. Может быть, там я и узнаю то, что хотела узнать на своей родине.
Мне это не понравилось. Но никто не может сказать целительнице «нет», если она утверждает, что слышит призыв. То, что она не смогла помочь отцу, не имеет отношения к ее мастерству, – существуют раны, которым не поможет никакое лечение. И, конечно, хорошо, что мне не нужно задерживаться, чтобы доставить ее. Но я не был удовлетворен, хотя не мог ничего возразить против ее участия в путешествии.
Гары добрались до лагеря, и тут я увидел то, чему был свидетелем лишь раз в жизни: животные под водительством Витола подошли к грубым саням, на которых в скафандре лежало тело отца, и немного постояли – Витол впереди, Дру справа от него, Водру слева. Вожак поднял массивную трехрогую голову и закричал. Это был не его обычный низкий рев, а скорее плач. Такой я слышал у гаров, только когда погибал кто-нибудь из них.
Трижды так прокричал гар, потом повернулся, остальные последовали за ним, и все они медленно и целеустремленно направились ко мне. Витол опустил голову, так что я смог прижать ладонь к гладкому месту между глазами. Так обычно поступают гары, когда признают, что добровольно подчиняются человеку.
Я знал гара почти десять лет своей жизни, но никогда раньше он так меня не приветствовал. Мы с отцом часто размышляли, насколько разумны гары. Думаю, теперь я получил доказательство, что они не просто животные, предназначенные для перевозки грузов, какими их считают инопланетники. Я заговорил с Витолом и двумя остальными гарами, назвал их по имени, говорил с ними вежливо, как с жителями какого-нибудь поселения, и поблагодарил за то, что они предлагают мне свою службу.
Ночью мы спали при свете ламп, но спали спокойней, потому что нас охраняли гары. Мне казалось, что я больше никогда не смогу уснуть, что меня постоянно будут мучить воспоминания о том, что я потерял навсегда. Но оказалось, что это совсем не так. Наверно, усталость победила сознание, потому что я сразу погрузился во тьму, которую не тревожили никакие сновидения.
Глава 5
Среди добра, спасенного во время крушения, оказались две вещи, которые я использовал наутро. Хотя груз, заказанный инопланетниками, я не могу доставить, теперь, силой обстоятельств став хозяином пути, я должен позаботиться о его сохранности. Поэтому на ближайшем холме я установил маяк. Рано или поздно груз начнут разыскивать, сигнал маяка зарегистрируют приборы флаера. В то же время никого другого этот сигнал не может привлечь.
В маяке я оставил ленту с рассказом о том, что с нами случилось, чтобы отца, даже мертвого, не могли обвинить в нечестности и в невыполнении контракта. Так требует кодекс чести странствующих, и я постарался все проделать правильно.
Все утро мы работали, разбирая то, что я извлек из фургона, отбирая только то, что необходимо в пути. Инструменты и инопланетные приборы я отложил в сторону: если они выйдут из строя на диких равнинах, станут бесполезным грузом. Например, нам не нужны коммуникаторы, потому что на севере некого призывать на помощь. И мы взяли с собой только то, что берет странствующий на самый крайний случай.
Продукты – твердые лепешки из высушенного и спрессованного мяса и зерна, очень калорийная пища. Я еще раз спустился к фургону, принес две канистры для воды. Они висели близко, и я смог до них дотянуться. Илло процедила быстро убывающую воду ручья сквозь ткань и заполнила обе канистры. Это был груз, который мы повесили на спину Дру.
Из одеял сделали тюки, уложили в них запасные заряды для станнеров, два танглера, несколько простых инструментов, таких, как тесак, которым я прорубал дорогу на склоне, веревку, тонкую, но такую прочную, что я ее с трудом резал ножом. Большие фонари мы решили не брать с собой, предпочли дополнительные заряды для карманных фонариков: того, что был на поясе отца, и моего собственного. Илло несла свой мешок, я – другой, в который уложил все, что могло пригодиться нам в поле. Еще два тюка понесет Водру, а Витол пойдет в упряжи, к которой я прикрепил сани с телом отца.
Когда солнце было уже высоко, мы торопливо поели и выступили. Единственное, что из взятого с собой можно было считать ненужным грузом, это ленты, которые отец надиктовал после посещения покинутых владений, а также прибор для их чтения. Я был уверен, что ничего подобного на Вуре нет, и если мы и сможем узнать что-нибудь о том, что находится перед нами, то только из этих лент.
Мы пересекли овраг. Я не смотрел на обломки нашего фургона. Как будто эта часть моей жизни закончилась и не нужно думать о потерях – кроме одной, самой большой, которую мы несем с собой.
Наша цель – далекая полоска Чащобы, уродливое пятно, протянувшееся вдоль всего горизонта. В кармане пояса у меня карта, начерченная отцом, и я знал все обозначения на ней так же хорошо, как линии на своей руке. Потому что я был с отцом, когда он наносил все эти обозначения. Перед тем как выступить, я показал карту Илло, и она указала на северо-запад, туда, где на карте пустота.
– Роща Вура находится там, – сказала она так убежденно, что я не усомнился в ее словах. – А где Мунго?
Насколько я знал, отец никогда не возвращался в этот забытый поселок после того, как забрал из него меня. Тем не менее он обозначил его особым знаком, красным, словно начерченным кровью. Я, со своим знанием равнины, полагал, что Мунго находится к востоку от того места, где мы перешли овраг. И он не так близко к Чащобе, как Роща Вура.
На широкой равнине мало что может служить ориентиром. Самый очевидный из таких ориентиров – Чащоба, ею заканчивается любой маршрут в этом направлении. Так что нам нужно только двигаться к ней, а потом слегка отклониться, и мы уткнемся в Мунго. Во всяком случае я на это надеялся.
Гары шли спокойным ровным шагом, и нам нетрудно было от них не отставать. Иногда странствующие привязывают гаров веревкой к передку фургона, но я их никак не удерживал. Решил, что Витол понял, что мы собираемся делать, и без принуждения пойдет с нами.
Трава, которую постепенно просушивало солнце, начала подниматься. Вскоре мы промокли по колени, мокрыми были и ноги животных.
К середине дня мы подошли к небольшой круглой яме, доверху наполненной водой от недавнего дождя. Три гара вдоволь напились с одной стороны, мы сделали то же самое с другой. Уровень воды и здесь уже начал спадать. И мы были не одни. В траве что-то шуршало, мелькали мелкие существа, которых мы не успевали рассмотреть. На окружавшей воду полоске грязи было множество следов животных и птиц. Я внимательно осмотрел полоску в поисках следов хищников, охотящихся в траве. К счастью, отпечатков когтей скроверов не увидел – эти свирепые животные с острым клювом легко обгоняют бегущего человека и готовы охотиться на все, что меньше и слабее их.
Тем не менее разумно к наступлению ночи уйти как можно дальше от водопоя. Потому что днем пьют как правило неопасные животные. Истинные охотники приходят в темноте. Витол словно прочел мои мысли, потому что как только он и его соплеменники удовлетворили жажду, он пошел быстрее, и мне пришлось перейти на особый шаг странствующего, чтобы не отставать от него. Дважды я оглядывался на Илло, но она, казалось, способна держаться наравне с остальными двумя гарами, и я постепенно перестал опасаться, что она будет для меня обузой. Девушка как будто закончила ту же школу, в которой я учился годами.
На равнине нет никаких убежищ. Без фургона, который всегда служил нам основой лагеря, я чувствовал себя голым и незащищенным. Тем не менее до наступления темноты нужно выбрать место для ночлега: у нас нет фонарей, способных создать ощущение безопасности, которое всегда дает людям огонь и свет.
Наконец я остановился на месте у наполовину скрытого травой возвышения, какие изредка встречаются на равнине. Скосил траву, чтобы обнажить поверхность почвы. Солнце уже настолько высушило траву, что я смог уложить ее небольшими грудами. На эти груды мы положили одеяла. Но костер на ночь разжигать не стал.
Гары, освобожденные от груза, паслись поблизости, время от времени поднимая голову и принюхиваясь, чтобы уловить запах, предупреждающий об опасности. Мы сели, поели дорожную пищу; каждый кусок приходилось долго жевать, прежде чем проглотить.
За весь день мы обменялись всего несколькими словами. Теперь мне отчаянно хотелось – пусть ненадолго – забыть о том деле, которое ведет меня на север. Может, стоит достать ленты и, готовясь к тому, что может ждать нас завтра или послезавтра, послушать записи отца. Потому что я не мог точно прикинуть, сколько времени пройдет, прежде чем мы доберемся до руин Мунго. Но все же я на это не решился. Голос отца мог лишить меня решительности, которая одна заставляла меня идти. Поэтому я в отчаянии задал вопрос:
– У тебя походка странствующего… далеко тебе приходилось ходить?
Она ответила вопросом на вопрос:
– Северная земля тебе незнакома?
– Да. Если ты слышала о моем отце, то должна знать, что люди говорят… говорили о нем. Что он ищет то, что нельзя найти, и забредает в места, которые лучше оставить в покое.
– Знаю. Поэтому я и искала его – и тебя. Ты спрашиваешь, далеко ли я путешествовала … да, далеко – телом и душой…
– Не понимаю… – Если путешествуешь физически, телом, то и душа проходит то же расстояние, путано думал я. Очевидно, я очень устал. Все еще не могу думать ясно, как до бури, изменившей всю мою жизнь.
– Что ты знаешь о целительницах? – Она сидела на одеяле скрестив ноги. Солнце уже зашло, но было еще достаточно светло, чтобы я видел ее лицо. Лицо спокойное; мне показалось, что на ней маска; то, что под маской, может очень отличаться от того, что представляют себе люди.
– То, что знают все странствующие Вура. Что ты обладаешь способностями, которым невозможно научиться, что они у тебя с рождения. Хотя ты можешь обучаться у такой же целительницы, узнать все, чему она тебя научит, так что твои способности усовершенствуются и очистятся, как шахтеры превращают руду в металл.
– Хорошо сказано, – ответила она. – И все верно лишь отчасти. Но мы знаем еще вот что: наши целительные способности не действуют на инопланетников, потому что любой, кого лечат, мужчина, женщина или ребенок должны верить. Только тогда лечение будет удачным. А инопланетники, прилетающие к нам, и даже некоторые поселенцы из первого поколения не могут принять то, что мы предлагаем. Наш дар частично исходит от самого Вура, его корни здесь, и, возможно, у этого дара есть и другие цели, о которых мы еще не знаем.
– Значит, ты ищешь эту другую цель в тронутых Тенью местах?
Она не ответила прямо, даже не взглянула; напротив, отвернулась и смотрела на быстро сгущающийся мрак и почти бесформенные массивные фигуры, движущиеся по кругу.
– Год назад я была во владении Бетола с'Тео. Я собирала траву кор, из которой мы делаем успокаивающий напиток для младенцев, когда услышала призыв. Но другая целительница оказалась ближе и первой ответила на призыв. Она… ее звали Ката, и она тоже была с севера, с одного из мест, тронутых Тенью. Это место называлось владение Утор.
Девушка замолчала, словно ждала моей реакции, но я ничего не сказал. Мы посетили несколько уничтоженных Тенью поселков. Два были такими старыми, что даже отец не знал их названий, хотя он всегда собирал сведения о таких местах.
– Тот, кто нуждался в нашей помощи, не родился во владении Бетола, и даже имя его было неизвестно. Его нашли на берегу после сильной бури, и считалось, что его унесло с борта корабля. Однако в это время никто не выходит в море, да и в другие сезоны нет никаких причин уходить далеко от берега, где можно ловить рыбу…
Она права. На других планетах бывают моря между участками суши. Я видел такое расположение на картах, с помощью которых отец рассказывал мне о прошлом нашего вида. Но Вур совсем другой. Здесь один огромный материк, который тянется вокруг всей планеты, и по краям его два моря, две узких полоски, очень опасных, подверженных неожиданным бурям, которые становятся смертоносными ловушками. Люди передвигаются только по суше. Планета так редко населена, что нет необходимости искать новые места, да и в таких местах всегда есть опасность Тени.
– Физические повреждения у него были неопасными, – продолжала Илло. – Ката применила свои способности, и раны затянулись, быстро нарастала новая здоровая плоть. Но мозг был поврежден так, как не может повредить никакой удар по черепу. И поэтому, как проникала она в раны, чтобы изгнать инфекцию, Ката проникла в его мозг…
Я резко перевел дыхание. Что-то в действии, описанном Илло, вызывало во мне инстинктивное отвращение. Девушка повернулась ко мне, и на лице ее не было маски. Рот строго сжат, в глазах огонек, словно семя гнева.
– Целительница идет туда, где в ней нуждаются. Какая разница – пострадало тело или сознание? – резко спросила она.
– Может, это и так. Но все же… Неужели ты согласна открыть все свои мысли другому человеку? Не думаю, чтобы многие ответили «да», если бы их об этом спросили.