– Ужасная буря, – сказал он. – Я вспомнил статью в журнале. Я тебе о ней рассказывал, Флоренс. В ней говорят, что мир подходит к концу: полюса меняются, от этого приливные волны, землетрясения и все такое. И зимы у нас холодные, каждая следующая хуже предыдущей. Может, северный полюс как раз сейчас идет к нам.
Флоренс рассмеялась.
– Конец мира? С детства слышу такие разговоры. Была какая-то церковь, ее сторонники поверили в конец мира, продали все вещи, оделись в белое и отправились на вершины холмов, чтобы оттуда легче попасть на небо. Мама всегда говорила, что будущего никто не знает и нечего о нем беспокоиться. Все беспокойства мира его не изменят.
– Если сюда идет северный полюс, не думаю, чтобы кто-то мог подойти и сказать: «Стой!» – и он остановится. Мир давно уже неспокоен. Землетрясения всегда были – посмотрите на Калифорнию. Моя племянница Марджи пережила два. У нее чашки на кухне побились и две красивые старые тарелки, которые бабушка Хеншо завещала ей. И еще вулкан на западе несколько лет назад. Многое происходит, но мир еще не кончился.
Мир подходит к концу – Гвеннан не смотрит на стол в кухне Ньютонов. Она висит в пространстве над морем, полным горящих островов, от воды поднимается пар, на берег обрушиваются огромные волны, земля раскалывается и извергает огонь… она видит смерть…
– Гвен! Гвен! Что с тобой, девочка?
Мир умирает, и она ничего не может сделать, никак не может остановить…
– Гвен! Ты больна?
Ее всю трясет. Картина исчезла, огонь земли покрылся пеплом, волны разнесли этот пепел. Над ней наклонилась Флоренс, лицо ее полно заботы. Не успев подумать, Гвеннан сказала:
– Это уже было… когда-то…
– Что случилось, Гвен? Ты потеряла сознание. Ты ужасно бледна. Тебе больно? – Руки Флоренс лежали на плечах девушки: она боялась, что Гвеннан упадет со стула.
– Конец мира. – Гвеннан была все еще ошеломлена ужасным зрелищем, увиденным в зеркале. – Приливные волны… и вулканы… земля… все погибло. – Она мигнула. К ней быстро возвращался здравый смысл. – Наверно, я слишком много читаю, Флоренс. Я читала книгу. – Она пыталась быстро сочинить правдоподобное объяснение, чтобы поверили соседи. – В ней описывается теория, что мир прошел через серию катастроф, убивавших почти все живое, и после них все начиналось сначала. Автор пишет очень красочно, кажется, что своими глазами видишь, как это происходит.
– Ты имеешь в виду потоп и все такое – в Библии. – Флоренс кивнула. – Да, Пол говорил, что в той статье в журнале было еще много всякого. Что у всех народов земли есть предания о великом потопе, после которого спаслось очень немного. Многие племена никогда не слыхали о Библии, но как будто у всех одно и то же. Но этот писатель, о котором ты говоришь, Гвен, должно быть, он здорово написал. Ты как будто во все это поверила…
– Мисс Несса всегда говорила, что у меня слишком много воображения. – Гвеннан старалась загладить свою ошибку. – Когда я читаю, оно иногда меня уносит. Не думаю, чтобы когда-нибудь узнают, что было на самом деле.
Пол сложил дрова в ящик и потряс приемник, как будто это могло уменьшить статические разряды.
– На этот раз вероятнее, что какой-нибудь придурок сбросит бомбу. Вот уж это будет конец, – заметил он. – Мы все в эти дни живем на краю пропасти. Кажется, все понимают, что война никому не принесет выгоды; у тех, кто выживет с обеих сторон, нечего будет брать. – Он сел и вытащил трубку.
– У нас не больше возможности остановить бомбу, чем большие волны, или вулкан, или землетрясения. Мы не такие сильные, как многие думают.
Флоренс плотнее запахнула свой свитер.
– Какие ужасы ты говоришь, Пол. Может, лучше поиграем в монополию? Она поможет отвлечься.
Да, отвлечься. В ее снах было сказано: на этот раз не природа, а сам человек угрожает своему существованию. Гвеннан впилась пальцами в ладони. Сам человек – и кто в состоянии остановить его?
Глава тринадцатая
Глава четырнадцатая
Флоренс рассмеялась.
– Конец мира? С детства слышу такие разговоры. Была какая-то церковь, ее сторонники поверили в конец мира, продали все вещи, оделись в белое и отправились на вершины холмов, чтобы оттуда легче попасть на небо. Мама всегда говорила, что будущего никто не знает и нечего о нем беспокоиться. Все беспокойства мира его не изменят.
– Если сюда идет северный полюс, не думаю, чтобы кто-то мог подойти и сказать: «Стой!» – и он остановится. Мир давно уже неспокоен. Землетрясения всегда были – посмотрите на Калифорнию. Моя племянница Марджи пережила два. У нее чашки на кухне побились и две красивые старые тарелки, которые бабушка Хеншо завещала ей. И еще вулкан на западе несколько лет назад. Многое происходит, но мир еще не кончился.
Мир подходит к концу – Гвеннан не смотрит на стол в кухне Ньютонов. Она висит в пространстве над морем, полным горящих островов, от воды поднимается пар, на берег обрушиваются огромные волны, земля раскалывается и извергает огонь… она видит смерть…
– Гвен! Гвен! Что с тобой, девочка?
Мир умирает, и она ничего не может сделать, никак не может остановить…
– Гвен! Ты больна?
Ее всю трясет. Картина исчезла, огонь земли покрылся пеплом, волны разнесли этот пепел. Над ней наклонилась Флоренс, лицо ее полно заботы. Не успев подумать, Гвеннан сказала:
– Это уже было… когда-то…
– Что случилось, Гвен? Ты потеряла сознание. Ты ужасно бледна. Тебе больно? – Руки Флоренс лежали на плечах девушки: она боялась, что Гвеннан упадет со стула.
– Конец мира. – Гвеннан была все еще ошеломлена ужасным зрелищем, увиденным в зеркале. – Приливные волны… и вулканы… земля… все погибло. – Она мигнула. К ней быстро возвращался здравый смысл. – Наверно, я слишком много читаю, Флоренс. Я читала книгу. – Она пыталась быстро сочинить правдоподобное объяснение, чтобы поверили соседи. – В ней описывается теория, что мир прошел через серию катастроф, убивавших почти все живое, и после них все начиналось сначала. Автор пишет очень красочно, кажется, что своими глазами видишь, как это происходит.
– Ты имеешь в виду потоп и все такое – в Библии. – Флоренс кивнула. – Да, Пол говорил, что в той статье в журнале было еще много всякого. Что у всех народов земли есть предания о великом потопе, после которого спаслось очень немного. Многие племена никогда не слыхали о Библии, но как будто у всех одно и то же. Но этот писатель, о котором ты говоришь, Гвен, должно быть, он здорово написал. Ты как будто во все это поверила…
– Мисс Несса всегда говорила, что у меня слишком много воображения. – Гвеннан старалась загладить свою ошибку. – Когда я читаю, оно иногда меня уносит. Не думаю, чтобы когда-нибудь узнают, что было на самом деле.
Пол сложил дрова в ящик и потряс приемник, как будто это могло уменьшить статические разряды.
– На этот раз вероятнее, что какой-нибудь придурок сбросит бомбу. Вот уж это будет конец, – заметил он. – Мы все в эти дни живем на краю пропасти. Кажется, все понимают, что война никому не принесет выгоды; у тех, кто выживет с обеих сторон, нечего будет брать. – Он сел и вытащил трубку.
– У нас не больше возможности остановить бомбу, чем большие волны, или вулкан, или землетрясения. Мы не такие сильные, как многие думают.
Флоренс плотнее запахнула свой свитер.
– Какие ужасы ты говоришь, Пол. Может, лучше поиграем в монополию? Она поможет отвлечься.
Да, отвлечься. В ее снах было сказано: на этот раз не природа, а сам человек угрожает своему существованию. Гвеннан впилась пальцами в ладони. Сам человек – и кто в состоянии остановить его?
Глава тринадцатая
Казалось, оправдываются самые пессимистические прогнозы погоды на следующие недели. Кратковременная оттепель, во время которой Уайтбридж возобновил нормальную зимнюю жизнь, а потом снова бури и свирепые северные ветры. Несколько недель Гвеннан смогла бывать в библиотеке только раз или два в неделю. Но когда она открывала, посетителей было много: во время долгих зимних вечеров город обращался к книгам.
Джим Пайрон все еще рылся в бумагах Кроудеров и время от времени рассказывал Гвеннан о своих новых открытиях. Именно он принес новость, которую она скорее не хотела бы слышать: новость возбудила в ней мысли, казалось бы, забытые ею.
– Молодой Лайл вчера вечером был у Гренстона, – сказал Пайрон. – Я считал, что у Лайлов свои запасы, но он закупал продукты. Мне кажется, это был предлог. Ему нужно было кое-что другое…
– Да? – Она понимала, что голос ее звучит холодно и высокомерно, но Гвеннан не желала ничего слышать о Лайлах.
– Он… Гвен, может, ему казалось, что он очень хитер, но я думаю, он просто хотел узнать, что вы делаете. Прямых вопросов не задавал, ходил вокруг да около.
– И что же ему сказали? – резко спросила она.
– Кто-то упомянул, что самые тяжелые дни вы проводите у Ньютонов. Это вполне разумно. Знаете, Гвен, что-то в нем есть, в этом парне. Ему что-то нужно, очень нужно. Вы ведь дружили с леди перед ее отъездом? Может, он считает, что она вам что-то сказала… что-то, что ему нужно знать…
Гвеннан вспомнила последнее письмо. Она могла бы прочесть его на память и всегда сможет – уверена в этом. Письмо и подвеска. Тору Лайлу нужна подвеска. Может быть, если отдать ему ее, она избавится от всяких контактов с Лайлами. Это единственный выход. Но, даже думая об этом, она поняла, что не отдаст.
– Мне нечего ему сказать, – ответила она. – Он считает, что есть?
То, что Тор Лайл следит за ней, вызвало у нее новый прилив тревоги. А она считала, что избавилась от нее.
Нет! Она не собирается снова связываться с Лайлами, с этими дикими снами и галлюцинациями, которыми они, кажется, управляют.
– Дело не в том, что он говорит. – Девушка поняла, что Джим внимательно наблюдает за ней. Это ей тоже не понравилось. – Но он что-то разнюхивает. Ему это ничего не даст. В городе его не любят. Высокомерный тип, хотя сейчас старается казаться дружелюбным. Но он слишком нетерпелив, я бы сказал, и время от времени срывается. Будьте осторожны, Гвен. У Лайлов особое положение в городе. Всегда такое было.
Никто из них ни на кого не давил. С другой стороны, никто не станет отрицать, что у них большое влияние, если они захотят пустить его в ход. Но по большей части они держатся на расстоянии, из бумаг Кроудеров это совершенно ясно. Как будто они живут одной жизнью, а город – другой. Отдаленные знакомые, можно сказать. Этот Тор Лайл – нечто новое… слишком уж он общителен. И что-то такое есть в нем, словно…
– Словно он про себя смеется, – не раздумывая, сказала Гвеннан и тут же пожалела, что сказала это.
– Значит, вы с ним встречались! Гвен, осторожней. Я рад, что вы живете с Ньютонами. На своем краю города вы слишком одиноки.
– Чего мне бояться Тора Лайла? – спросила она, вскинув подбородок.
Джим Пайрон перевел взгляд на две старых гроссбуха, которые отобрал сегодня.
– Может, и нечего, – медленно ответил он. – Просто этот парень… он странный, даже для Лайлов. Может, скоро исчезнет. Лайлы редко проводят здесь зиму. Ну, по крайней мере, – он рассмеялся, – погода избавила нас от дьявола, слишком холодно для его сатанинского величества или его эмиссаров. Больше нет убитых цыплят или дурного запаха. Буря нам помогла. Вам ведь пора закрывать? Пол подвезет вас домой?
Она кивнула, обрадовавшись изменению темы. Но говорить о дьяволах и тому подобном не собиралась. Снова воспоминания, о которых она хотела бы забыть. Перед глазами мелькнули чудовища, которые сопровождали другое воплощение Тора в мире с зеленым светом, а может, отвечали на его призыв и в этом. Насколько он ответствен за появление их ночью на лугу? Почему такое существо охотилось за ней? По приказу Тора?
День Благодарения она провела у Ньютонов. Очевидно, предположение Джима Пайрона о том, что Тор Лайл покинет город, подтвердилось, потому что последнего из Лайлов снова никто не видел. Гвеннан надеялась, что он действительно исчез по обычаям своего семейства, чтобы провести остаток зимы в более теплом климате.
Начался декабрь, и, как ни странно, погода стала мягче. Гвеннан вернулась домой и следовала обычному многолетнему распорядку жизни. Она только раз заглянула в гостиную, взяла оттуда книги и отнесла в библиотеку, твердо решив вернуть их через межбиблиотечную систему. Свои выписки в большом конверте она оставила лежать на большом стуле, очень неудобном; на спинку этого же стула бросила плащ.
В холодной комнате запах плаща не рассеялся, а стал даже сильней. Необычная ткань постоянно испускала запах, как распустившийся цветок. И первоначальное впечатление, что это не ткань, а шкура некогда живого существа, еще более усилилось.
Гвеннан испытывала искушение вынести плащ из гостиной и внимательней осмотреть его. Но у нее хватило силы воли не поддаться этому искушению. Она упрямо придерживалась распорядка дня, какой установила еще мисс Несса.
В доме ее тетки Рождество никогда не было особенно веселым. Вероятно, сказывалось старинное новоанглийское представление, что это папистский праздник и его вообще отмечать не нужно. Это мнение разделяли все Даггерты, и оно дошло до поколения мисс Нессы. Гвеннан купила несколько открыток и, разложив их на столе, подумала, как мало людей она действительно знает, даже в этом городке, в котором прожила почти всю жизнь.
Она старательно написала по открытке семейству каждого члена попечительского совета, одну адресовала мисс Грэхэм и ее матери, не забыла Ньютонов. Запечатав конверты и наклеив марки, оно отложила стопку в сторону. Несколько рождественских подарков – Грэхэмам, Ньютонам – она благоразумно выбрала по каталогам задолго до непогоды, так что недавний перерыв в почтовом сообщении на них не отразился. Осмотрела свои приготовления к празднику и впервые подумала, как они жалки.
Конечно, есть еще печенье. Мисс Несса считала его обязательным. Пирожки она отнесет Ньютонам на рождественский обед, и потом нужно будет испечь печенье, которое она будет держать в библиотеке всю рождественскую неделю.
Хотя она не такая искусная повариха, как большинство жительниц города, Гвеннан смогла неплохо с этим справиться – сказывалась школа мисс Нессы. Конечно, никаких украшений для дома у нее не было, но в библиотеке она расставила зеленые растения, а класс мисс Грэхем прислал Санта Клаусов и другие свои поделки, и она их разместила как могла лучше.
День зимнего солнцестояния…
Гвеннан стояла у стола, на котором расставила посуду, формы для печенья, все необходимые продукты, которые с таким усилием собирала в предыдущие недели.
День зимнего солнцестояния…
Значение этого дня она неожиданно ощутила всем сознанием. Как будто ей нанесли сильный удар. Она схватилась руками за голову, склонилась над столом. Нет! Она не хочет! Они ничем не обязана леди Лайл… Воспоминания охватили ее, она ощутила холодный страх.
День зимнего солнцестояния…
Она ничего не обещала. Никогда! Ее нельзя заставить это делать, ведь она не обещала. Они ничего не просила у леди Лайл, ничего не ждала от нее, она хочет только, чтобы ее оставили в покое.
День зимнего солнцестояния…
Гвеннан боролась отчаянно, но знала, что у нее никаких шансов на победу. Она была так уверена, что избавилась от принуждения, что она больше не орудие Лайлов – и вот поняла, как тщетны были ее попытки соорудить стены и преграды, что дали ей тень свободы, как кошка позволяет мыши немного побегать, прежде чем снова схватит ее лапой. Она не свободна – она поймана.
Гвеннан опустилась на ближайший стул. Она никогда не плакала. Еще ребенком она встречала боль и разочарования со сжатыми губами и внутренней решимостью не плакать. Но теперь она чувствовала, как глаза ее наполняются слезами, она совершенно не справляется со своими чувствами. На ней метка, она такая же слуга Лайлов, как их смуглолицая прислуга, которую она видела во время своих немногих посещений дома. Оборотная сторона всех чудес этого дома – рабство, потому что именно в рабстве Лайлы держали тех, от кого требовали службы.
Она боролась, напрягала всю свою волю и решимость. Гвеннан заставила себя встать, она даже не пыталась стереть слезы – пусть текут. Она может и будет бороться. Руки ее двинулись, сначала неуверенно, потом все с большей решимостью. Она отмеряла, перемешивала, вырезала тесто с помощью старого набора жестяных форм, которые отыскала в шкафу во время уборки. Ставила печенье на противнях в печь, доставала, золотистое и рассыпчатое под слоем красного и зеленого сахара, – и все время боролась, пыталась вырваться на свободу.
Но, насыпая печенье в подготовленные расписные коробки, девушка уже знала, что проиграла битву. Завтра утром она должна будет сделать то, о чем просила ее в письме леди Лайл. Она снова будет участвовать в игре Лайлов, и спасения от этого нет.
Вечером она рано легла, завела онемевшими пальцами будильник. Перед этим пошла в гостиную и взяла плащ и конверт с подвеской. Посмотрев на подвеску, увидела, что циферблат ожил – видны были оба ряда символов: большие и маленькие, тускло светился треугольный указатель. Она предпочла бы открыть окно и выбросить эту вещь в ближайший сугроб; вместо этого надела цепь себе на шею. Теплый металл лег во впадину меж грудей.
Гвеннан ждала, что ночью ее будут преследовать сны, и боялась этого. Но спала она крепко и спокойно. Проснулась до звонка будильника, сразу и окончательно, будто кто-то позвал ее. Методично оделась в самое теплое платье, не стала ни есть, ни пить.
Взяла плащ и на крыльце под тускнеющим светом звезд набросила его. Снова он окутал ее – с готовностью, если так можно сказать о куске ткани (если это вообще ткань), обернулся вокруг нее, будто только ей и предназначено носить его. Запах стал еще сильнее. Какой-то весенний запах, предвещающий пробуждение земли к новой жизни.
Дорога расчищена лишь частично. Никаких следов, никто не проходил от дома Лайлов. Стена – белая насыпь, слегка округлая. Небо над головой серое, безоблачное – будет ясный день.
Ясный день, и солнце встает. День зимнего солнцестояния. К этому дню льнут темные тени. Очень много мыслей теснилось в голове Гвеннан. Это самый короткий день в году, и люди должны заманить солнце, вернуть его, чтобы оно служило миру. Иногда это делали при помощи жертвоприношений. Кровь проливалась на снег, когда люди, утратившие все прежние знания, старались вернуть на землю природное тепло, вернуть жизнь.
Снег не лип к краям ее плаща. Более того, казалось, полы плаща раздвигают сугробы, через которые приходилось пробираться Гвеннан. Она у стены, через которую перелезала много раз. Девушка, уперевшись руками, перебралась через снежный бугор.
Голые черные деревья на краю леса резко выделялись на белом снежном фоне. Перебравшись через стену, Гвеннан остановилась и посмотрела в ту сторону. Деревья росли густо, и даже без листвы казалось, что под ними лежит густая тень, что это чье-то укрытие… чье? Она не знала, только сама эта мысль ей не понравилась.
Она пошла по колено в снегу, держась подальше от деревьев. Вот насыпь и камни. Хоть у них широкие плоские вершины, на них не держится снег, да и у насыпи нет сугробов, как она обнаружила, когда начала подниматься. Вероятно, ветер постоянно обдувает холм и уносит снег.
Света было достаточно, чтобы она видела крышу дома. Одинокий столб дыма поднимался с нее в неподвижный воздух – единственный видимый признак жизни. В лесу было абсолютно тихо.
Гвеннан остановилась между двумя меньшими камнями, третий возвышался прямо перед ней. Сунув руку под плащ, она расстегнула молнию на парке и достала подвеску. Циферблат ярко светился, тепло его чувствовалось рукой сквозь перчатку.
Она подняла диск циферблатом наружу навстречу светлым полосам на небе. Вставало солнце.
И в этот момент абсолютная тишина мира была нарушена. Гонг, далекий, слабый, призыв, который некогда мог созывать верующих в храм. Он прозвенел гордо, требовательно…
Гвеннан вздрогнула, посмотрела на лес внизу, почти ожидая увидеть, как что-то… кто-то выходит из него в ответ на призыв. Но там ничего не двигалось. И тут с циферблата устремился вперед луч света. Золотая спираль нацелилась на середину высокого камня.
Встретившись с его поверхностью, она скользнула вверх. Знаки, которые, как она инстинктивно знала, всегда здесь, немедленно ожили. Никаких следов выветривания. Она почувствовала, как у нее что-то вытягивают из сознания – она этого не может помнить, но…
– Фал, фал, яква, транк…
Аспекс сим, донтпекс…
Эти слова пришли к ней ниоткуда. Световая спираль извивалась в такт с ними. Гвеннан знала!
– Сила, Сила, надели меня твоей щедростью…
Открой истинную кровь… разбей замки…
В ответ луч с циферблата охватил весь камень, он стремился вверх, вниз, к погруженному в землю широкому основанию.
Камень, который казался так прочно вкопанным, шевельнулся, начал отклоняться от нее. Он двигался медленно, неохотно, но было ясно, что он не может сопротивляться вынуждающей его силе.
Гвеннан произносила слова, точнее, звуки, необходимые именно в этом месте и именно в это время, и в этих звуках была сила, сопоставимой с которой никогда не владел человек. И столб отвечал на них.
Камень почти лег набок. На том месте, где он стоял, в земле показалось темное отверстие. Гвеннан опустила руку. Теперь свет падал в глубокий туманный колодец, а не на камень, так долго скрывавший его.
Девушка увидела ступеньку, под ней другую.
Плотнее запахнувшись в плащ, она начала спускаться, продолжая произносить странные ритмические звуки; ее сознание не могло предоставить их ей.
Каменные стены вокруг нее так же грубо выточены, как камни наверху; не было сделано никаких попыток сгладить их. Пахло влажной землей, но запах ее плаща освежал затхлый воздух. Гвеннан спускалась по бесконечной лестнице, при свете циферблата видны были только ступеньки и каменные стены вокруг.
Сквозь свое пение она услышала скрежет. Вздрогнула и оглянулась; в этот момент она подумала, какую глупость совершила, войдя в отверстие. Полоса неба, видная ей снизу, сужалась. Камень, который поклонился солнцу и позволил ей войти, снова вставал на место. Прежде чем она успеет выбраться наружу, он преградит ей выход.
Гвеннан попыталась разорвать удерживающее ее принуждение – слишком поздно. Камень возвращался на свое место быстрее, чем уходил.
Лестница вела вниз. Гвеннан заметила, что сохранилась она не очень хорошо. На стенах тут и там трещины, одна достаточно велика, чтобы она могла просунуть руку. Некоторые ступеньки разбиты. В одном месте ей пришлось двигаться по самому краю, потому что в середине подряд обвалились четыре или пять ступеней.
Постепенно она начала сознавать присутствие другого света: ее глаза были слишком настроены на освещение циферблата. Но впереди тьма начала рассеиваться. Гвеннан достигла последней ступени и оказалась перед грубо высеченной в стене аркой. За ней дневное освещение, день облачный, пасмурный. Она увидела зал или туннель, а освещение исходило от грязных квадратов кварца, на равных расстояниях вделанных в стены. Похоже на внутренние переходы тюрьмы, и она вспомнила о подземной темнице под храмом во времена Орты. Но здесь посветлее.
Туннель не очень длинный, и закончился он еще одной дверью. Но эта дверь прочно закрыта, поперек нее темный деревянный брус, и никаких следов запора или петель. Тут ей не пройти. Она вспомнила камень, закрывший выход, и испугалась.
В каком-то неясном порыве подняла диск подвески и направила луч по очереди на четыре угла двери – так ножом открывают консервную банку. Там, куда падал луч, оказывалась щель, поднимался дымок. Дважды еще провела она лучом, углубляя щель.
Потом громко выкрикнула те же слова, что возникли у нее в голове наверху. В тусклом проходе голос ее усилился, прозвучал решительно, не похоже на человеческий.
Послышался громкий треск. Преграда, которую освещал луч, упала внутрь, и оттуда ударил яркий свет, поглотивший луч подвески. Гвеннан ощутила резкий запах, отчасти пряностей, отчасти химикалий.
Она оказалась в огромном зале, заполненном странными вещами, так что она не знала, на что смотреть. Цвет боролся с цветом, и все ярко сверкало. В воздухе плясали огненные лучи, на мгновение останавливались, обвивали тот или другой предмет, как будто привлекая ее внимание. Она была ошеломлена, у нее чуть кружилась голова, она стояла, мигая, потом потерла глаза тыльной стороной ладони в перчатке. Слишком много всего вокруг, груды вещей, никакого порядка, все сброшено вместе. И по обе стороны, сколько Гвеннан ни смотрела, не видно стен.
Сокровищница, склад. Статуи, похожие на те, что стоят в нишах дома Лайлов, но необычная красота их теряется, потому что они нагромождены друг на друга. Какие-то предметы, возможно, машины, металл, рычаги, колеса – все свалено в беспорядке. Груды ящиков, коробок, сундуков с плотно пригнанными крышками. Богатства целой цивилизации свалили здесь и больше к ним не прикасались.
Гвеннан наконец заметила, что перед ней открывается извивающаяся тропа или проход, окруженный грудами предметов выше ее головы. Если она хочет идти дальше, нужно двигаться по нему. Проход идет не прямо, но огибает самые большие машины. Она прошла совсем немного, оглянулась – и входа уже не увидела.
Свет циферблата погас. Вероятно, не мог соперничать со световыми столбами, скрещивающимися над ее головой. Эти движущиеся, сплетающиеся ленты света, казалось, не исходят ни из какого источника.
Время от времени один из них плыл справа или слева от нее, потом окутывал какой-нибудь предмет, будто привлекал ее внимание. Но она не останавливалась, чтобы осмотреть эти предметы. Чем дальше шла, чем больше подавляло ее накопленное тут богатство. Она могла восхищаться сокровищами в доме Лайлов, но здесь их огромное количество, они угрожают поглотить ее, эти богатства, неведомые человечеству.
Тропа продолжала извиваться. По-прежнему Гвеннан не видела стены. Такой же странный сон, как и предыдущие. Она хочет выйти, увидеть камни, землю, которая ей знакома. Она огибала ящик, полный ожерелий, усаженных драгоценностями. Краем плаща задела одно, и оно со звоном упало на пол. Гвеннан вздрогнула и в страхе огляделась.
Но если у этого места есть какие-то охранники, они не появлялись. Гвеннан не хотела этих сокровищ. Ее единственное желание – свобода.
А тропа продолжала бесконечно извиваться, и девушка подумала, что ходит по кругу. Возможно, это специально устроенный лабиринт, чтобы сбить с толку пришельца. Но так она никогда не доберется до конца.
Впереди в воздухе повисли две световые ленты. Одна темно-зеленая, цвета ее плаща, другая золотая. Как только она их заметила, они двинулись, танцуя друг вокруг друга. По-прежнему висели над тропой, но как только она приближалась, начинали отодвигаться. Может, это проводники?
Джим Пайрон все еще рылся в бумагах Кроудеров и время от времени рассказывал Гвеннан о своих новых открытиях. Именно он принес новость, которую она скорее не хотела бы слышать: новость возбудила в ней мысли, казалось бы, забытые ею.
– Молодой Лайл вчера вечером был у Гренстона, – сказал Пайрон. – Я считал, что у Лайлов свои запасы, но он закупал продукты. Мне кажется, это был предлог. Ему нужно было кое-что другое…
– Да? – Она понимала, что голос ее звучит холодно и высокомерно, но Гвеннан не желала ничего слышать о Лайлах.
– Он… Гвен, может, ему казалось, что он очень хитер, но я думаю, он просто хотел узнать, что вы делаете. Прямых вопросов не задавал, ходил вокруг да около.
– И что же ему сказали? – резко спросила она.
– Кто-то упомянул, что самые тяжелые дни вы проводите у Ньютонов. Это вполне разумно. Знаете, Гвен, что-то в нем есть, в этом парне. Ему что-то нужно, очень нужно. Вы ведь дружили с леди перед ее отъездом? Может, он считает, что она вам что-то сказала… что-то, что ему нужно знать…
Гвеннан вспомнила последнее письмо. Она могла бы прочесть его на память и всегда сможет – уверена в этом. Письмо и подвеска. Тору Лайлу нужна подвеска. Может быть, если отдать ему ее, она избавится от всяких контактов с Лайлами. Это единственный выход. Но, даже думая об этом, она поняла, что не отдаст.
– Мне нечего ему сказать, – ответила она. – Он считает, что есть?
То, что Тор Лайл следит за ней, вызвало у нее новый прилив тревоги. А она считала, что избавилась от нее.
Нет! Она не собирается снова связываться с Лайлами, с этими дикими снами и галлюцинациями, которыми они, кажется, управляют.
– Дело не в том, что он говорит. – Девушка поняла, что Джим внимательно наблюдает за ней. Это ей тоже не понравилось. – Но он что-то разнюхивает. Ему это ничего не даст. В городе его не любят. Высокомерный тип, хотя сейчас старается казаться дружелюбным. Но он слишком нетерпелив, я бы сказал, и время от времени срывается. Будьте осторожны, Гвен. У Лайлов особое положение в городе. Всегда такое было.
Никто из них ни на кого не давил. С другой стороны, никто не станет отрицать, что у них большое влияние, если они захотят пустить его в ход. Но по большей части они держатся на расстоянии, из бумаг Кроудеров это совершенно ясно. Как будто они живут одной жизнью, а город – другой. Отдаленные знакомые, можно сказать. Этот Тор Лайл – нечто новое… слишком уж он общителен. И что-то такое есть в нем, словно…
– Словно он про себя смеется, – не раздумывая, сказала Гвеннан и тут же пожалела, что сказала это.
– Значит, вы с ним встречались! Гвен, осторожней. Я рад, что вы живете с Ньютонами. На своем краю города вы слишком одиноки.
– Чего мне бояться Тора Лайла? – спросила она, вскинув подбородок.
Джим Пайрон перевел взгляд на две старых гроссбуха, которые отобрал сегодня.
– Может, и нечего, – медленно ответил он. – Просто этот парень… он странный, даже для Лайлов. Может, скоро исчезнет. Лайлы редко проводят здесь зиму. Ну, по крайней мере, – он рассмеялся, – погода избавила нас от дьявола, слишком холодно для его сатанинского величества или его эмиссаров. Больше нет убитых цыплят или дурного запаха. Буря нам помогла. Вам ведь пора закрывать? Пол подвезет вас домой?
Она кивнула, обрадовавшись изменению темы. Но говорить о дьяволах и тому подобном не собиралась. Снова воспоминания, о которых она хотела бы забыть. Перед глазами мелькнули чудовища, которые сопровождали другое воплощение Тора в мире с зеленым светом, а может, отвечали на его призыв и в этом. Насколько он ответствен за появление их ночью на лугу? Почему такое существо охотилось за ней? По приказу Тора?
День Благодарения она провела у Ньютонов. Очевидно, предположение Джима Пайрона о том, что Тор Лайл покинет город, подтвердилось, потому что последнего из Лайлов снова никто не видел. Гвеннан надеялась, что он действительно исчез по обычаям своего семейства, чтобы провести остаток зимы в более теплом климате.
Начался декабрь, и, как ни странно, погода стала мягче. Гвеннан вернулась домой и следовала обычному многолетнему распорядку жизни. Она только раз заглянула в гостиную, взяла оттуда книги и отнесла в библиотеку, твердо решив вернуть их через межбиблиотечную систему. Свои выписки в большом конверте она оставила лежать на большом стуле, очень неудобном; на спинку этого же стула бросила плащ.
В холодной комнате запах плаща не рассеялся, а стал даже сильней. Необычная ткань постоянно испускала запах, как распустившийся цветок. И первоначальное впечатление, что это не ткань, а шкура некогда живого существа, еще более усилилось.
Гвеннан испытывала искушение вынести плащ из гостиной и внимательней осмотреть его. Но у нее хватило силы воли не поддаться этому искушению. Она упрямо придерживалась распорядка дня, какой установила еще мисс Несса.
В доме ее тетки Рождество никогда не было особенно веселым. Вероятно, сказывалось старинное новоанглийское представление, что это папистский праздник и его вообще отмечать не нужно. Это мнение разделяли все Даггерты, и оно дошло до поколения мисс Нессы. Гвеннан купила несколько открыток и, разложив их на столе, подумала, как мало людей она действительно знает, даже в этом городке, в котором прожила почти всю жизнь.
Она старательно написала по открытке семейству каждого члена попечительского совета, одну адресовала мисс Грэхэм и ее матери, не забыла Ньютонов. Запечатав конверты и наклеив марки, оно отложила стопку в сторону. Несколько рождественских подарков – Грэхэмам, Ньютонам – она благоразумно выбрала по каталогам задолго до непогоды, так что недавний перерыв в почтовом сообщении на них не отразился. Осмотрела свои приготовления к празднику и впервые подумала, как они жалки.
Конечно, есть еще печенье. Мисс Несса считала его обязательным. Пирожки она отнесет Ньютонам на рождественский обед, и потом нужно будет испечь печенье, которое она будет держать в библиотеке всю рождественскую неделю.
Хотя она не такая искусная повариха, как большинство жительниц города, Гвеннан смогла неплохо с этим справиться – сказывалась школа мисс Нессы. Конечно, никаких украшений для дома у нее не было, но в библиотеке она расставила зеленые растения, а класс мисс Грэхем прислал Санта Клаусов и другие свои поделки, и она их разместила как могла лучше.
День зимнего солнцестояния…
Гвеннан стояла у стола, на котором расставила посуду, формы для печенья, все необходимые продукты, которые с таким усилием собирала в предыдущие недели.
День зимнего солнцестояния…
Значение этого дня она неожиданно ощутила всем сознанием. Как будто ей нанесли сильный удар. Она схватилась руками за голову, склонилась над столом. Нет! Она не хочет! Они ничем не обязана леди Лайл… Воспоминания охватили ее, она ощутила холодный страх.
День зимнего солнцестояния…
Она ничего не обещала. Никогда! Ее нельзя заставить это делать, ведь она не обещала. Они ничего не просила у леди Лайл, ничего не ждала от нее, она хочет только, чтобы ее оставили в покое.
День зимнего солнцестояния…
Гвеннан боролась отчаянно, но знала, что у нее никаких шансов на победу. Она была так уверена, что избавилась от принуждения, что она больше не орудие Лайлов – и вот поняла, как тщетны были ее попытки соорудить стены и преграды, что дали ей тень свободы, как кошка позволяет мыши немного побегать, прежде чем снова схватит ее лапой. Она не свободна – она поймана.
Гвеннан опустилась на ближайший стул. Она никогда не плакала. Еще ребенком она встречала боль и разочарования со сжатыми губами и внутренней решимостью не плакать. Но теперь она чувствовала, как глаза ее наполняются слезами, она совершенно не справляется со своими чувствами. На ней метка, она такая же слуга Лайлов, как их смуглолицая прислуга, которую она видела во время своих немногих посещений дома. Оборотная сторона всех чудес этого дома – рабство, потому что именно в рабстве Лайлы держали тех, от кого требовали службы.
Она боролась, напрягала всю свою волю и решимость. Гвеннан заставила себя встать, она даже не пыталась стереть слезы – пусть текут. Она может и будет бороться. Руки ее двинулись, сначала неуверенно, потом все с большей решимостью. Она отмеряла, перемешивала, вырезала тесто с помощью старого набора жестяных форм, которые отыскала в шкафу во время уборки. Ставила печенье на противнях в печь, доставала, золотистое и рассыпчатое под слоем красного и зеленого сахара, – и все время боролась, пыталась вырваться на свободу.
Но, насыпая печенье в подготовленные расписные коробки, девушка уже знала, что проиграла битву. Завтра утром она должна будет сделать то, о чем просила ее в письме леди Лайл. Она снова будет участвовать в игре Лайлов, и спасения от этого нет.
Вечером она рано легла, завела онемевшими пальцами будильник. Перед этим пошла в гостиную и взяла плащ и конверт с подвеской. Посмотрев на подвеску, увидела, что циферблат ожил – видны были оба ряда символов: большие и маленькие, тускло светился треугольный указатель. Она предпочла бы открыть окно и выбросить эту вещь в ближайший сугроб; вместо этого надела цепь себе на шею. Теплый металл лег во впадину меж грудей.
Гвеннан ждала, что ночью ее будут преследовать сны, и боялась этого. Но спала она крепко и спокойно. Проснулась до звонка будильника, сразу и окончательно, будто кто-то позвал ее. Методично оделась в самое теплое платье, не стала ни есть, ни пить.
Взяла плащ и на крыльце под тускнеющим светом звезд набросила его. Снова он окутал ее – с готовностью, если так можно сказать о куске ткани (если это вообще ткань), обернулся вокруг нее, будто только ей и предназначено носить его. Запах стал еще сильнее. Какой-то весенний запах, предвещающий пробуждение земли к новой жизни.
Дорога расчищена лишь частично. Никаких следов, никто не проходил от дома Лайлов. Стена – белая насыпь, слегка округлая. Небо над головой серое, безоблачное – будет ясный день.
Ясный день, и солнце встает. День зимнего солнцестояния. К этому дню льнут темные тени. Очень много мыслей теснилось в голове Гвеннан. Это самый короткий день в году, и люди должны заманить солнце, вернуть его, чтобы оно служило миру. Иногда это делали при помощи жертвоприношений. Кровь проливалась на снег, когда люди, утратившие все прежние знания, старались вернуть на землю природное тепло, вернуть жизнь.
Снег не лип к краям ее плаща. Более того, казалось, полы плаща раздвигают сугробы, через которые приходилось пробираться Гвеннан. Она у стены, через которую перелезала много раз. Девушка, уперевшись руками, перебралась через снежный бугор.
Голые черные деревья на краю леса резко выделялись на белом снежном фоне. Перебравшись через стену, Гвеннан остановилась и посмотрела в ту сторону. Деревья росли густо, и даже без листвы казалось, что под ними лежит густая тень, что это чье-то укрытие… чье? Она не знала, только сама эта мысль ей не понравилась.
Она пошла по колено в снегу, держась подальше от деревьев. Вот насыпь и камни. Хоть у них широкие плоские вершины, на них не держится снег, да и у насыпи нет сугробов, как она обнаружила, когда начала подниматься. Вероятно, ветер постоянно обдувает холм и уносит снег.
Света было достаточно, чтобы она видела крышу дома. Одинокий столб дыма поднимался с нее в неподвижный воздух – единственный видимый признак жизни. В лесу было абсолютно тихо.
Гвеннан остановилась между двумя меньшими камнями, третий возвышался прямо перед ней. Сунув руку под плащ, она расстегнула молнию на парке и достала подвеску. Циферблат ярко светился, тепло его чувствовалось рукой сквозь перчатку.
Она подняла диск циферблатом наружу навстречу светлым полосам на небе. Вставало солнце.
И в этот момент абсолютная тишина мира была нарушена. Гонг, далекий, слабый, призыв, который некогда мог созывать верующих в храм. Он прозвенел гордо, требовательно…
Гвеннан вздрогнула, посмотрела на лес внизу, почти ожидая увидеть, как что-то… кто-то выходит из него в ответ на призыв. Но там ничего не двигалось. И тут с циферблата устремился вперед луч света. Золотая спираль нацелилась на середину высокого камня.
Встретившись с его поверхностью, она скользнула вверх. Знаки, которые, как она инстинктивно знала, всегда здесь, немедленно ожили. Никаких следов выветривания. Она почувствовала, как у нее что-то вытягивают из сознания – она этого не может помнить, но…
– Фал, фал, яква, транк…
Аспекс сим, донтпекс…
Эти слова пришли к ней ниоткуда. Световая спираль извивалась в такт с ними. Гвеннан знала!
– Сила, Сила, надели меня твоей щедростью…
Открой истинную кровь… разбей замки…
В ответ луч с циферблата охватил весь камень, он стремился вверх, вниз, к погруженному в землю широкому основанию.
Камень, который казался так прочно вкопанным, шевельнулся, начал отклоняться от нее. Он двигался медленно, неохотно, но было ясно, что он не может сопротивляться вынуждающей его силе.
Гвеннан произносила слова, точнее, звуки, необходимые именно в этом месте и именно в это время, и в этих звуках была сила, сопоставимой с которой никогда не владел человек. И столб отвечал на них.
Камень почти лег набок. На том месте, где он стоял, в земле показалось темное отверстие. Гвеннан опустила руку. Теперь свет падал в глубокий туманный колодец, а не на камень, так долго скрывавший его.
Девушка увидела ступеньку, под ней другую.
Плотнее запахнувшись в плащ, она начала спускаться, продолжая произносить странные ритмические звуки; ее сознание не могло предоставить их ей.
Каменные стены вокруг нее так же грубо выточены, как камни наверху; не было сделано никаких попыток сгладить их. Пахло влажной землей, но запах ее плаща освежал затхлый воздух. Гвеннан спускалась по бесконечной лестнице, при свете циферблата видны были только ступеньки и каменные стены вокруг.
Сквозь свое пение она услышала скрежет. Вздрогнула и оглянулась; в этот момент она подумала, какую глупость совершила, войдя в отверстие. Полоса неба, видная ей снизу, сужалась. Камень, который поклонился солнцу и позволил ей войти, снова вставал на место. Прежде чем она успеет выбраться наружу, он преградит ей выход.
Гвеннан попыталась разорвать удерживающее ее принуждение – слишком поздно. Камень возвращался на свое место быстрее, чем уходил.
Лестница вела вниз. Гвеннан заметила, что сохранилась она не очень хорошо. На стенах тут и там трещины, одна достаточно велика, чтобы она могла просунуть руку. Некоторые ступеньки разбиты. В одном месте ей пришлось двигаться по самому краю, потому что в середине подряд обвалились четыре или пять ступеней.
Постепенно она начала сознавать присутствие другого света: ее глаза были слишком настроены на освещение циферблата. Но впереди тьма начала рассеиваться. Гвеннан достигла последней ступени и оказалась перед грубо высеченной в стене аркой. За ней дневное освещение, день облачный, пасмурный. Она увидела зал или туннель, а освещение исходило от грязных квадратов кварца, на равных расстояниях вделанных в стены. Похоже на внутренние переходы тюрьмы, и она вспомнила о подземной темнице под храмом во времена Орты. Но здесь посветлее.
Туннель не очень длинный, и закончился он еще одной дверью. Но эта дверь прочно закрыта, поперек нее темный деревянный брус, и никаких следов запора или петель. Тут ей не пройти. Она вспомнила камень, закрывший выход, и испугалась.
В каком-то неясном порыве подняла диск подвески и направила луч по очереди на четыре угла двери – так ножом открывают консервную банку. Там, куда падал луч, оказывалась щель, поднимался дымок. Дважды еще провела она лучом, углубляя щель.
Потом громко выкрикнула те же слова, что возникли у нее в голове наверху. В тусклом проходе голос ее усилился, прозвучал решительно, не похоже на человеческий.
Послышался громкий треск. Преграда, которую освещал луч, упала внутрь, и оттуда ударил яркий свет, поглотивший луч подвески. Гвеннан ощутила резкий запах, отчасти пряностей, отчасти химикалий.
Она оказалась в огромном зале, заполненном странными вещами, так что она не знала, на что смотреть. Цвет боролся с цветом, и все ярко сверкало. В воздухе плясали огненные лучи, на мгновение останавливались, обвивали тот или другой предмет, как будто привлекая ее внимание. Она была ошеломлена, у нее чуть кружилась голова, она стояла, мигая, потом потерла глаза тыльной стороной ладони в перчатке. Слишком много всего вокруг, груды вещей, никакого порядка, все сброшено вместе. И по обе стороны, сколько Гвеннан ни смотрела, не видно стен.
Сокровищница, склад. Статуи, похожие на те, что стоят в нишах дома Лайлов, но необычная красота их теряется, потому что они нагромождены друг на друга. Какие-то предметы, возможно, машины, металл, рычаги, колеса – все свалено в беспорядке. Груды ящиков, коробок, сундуков с плотно пригнанными крышками. Богатства целой цивилизации свалили здесь и больше к ним не прикасались.
Гвеннан наконец заметила, что перед ней открывается извивающаяся тропа или проход, окруженный грудами предметов выше ее головы. Если она хочет идти дальше, нужно двигаться по нему. Проход идет не прямо, но огибает самые большие машины. Она прошла совсем немного, оглянулась – и входа уже не увидела.
Свет циферблата погас. Вероятно, не мог соперничать со световыми столбами, скрещивающимися над ее головой. Эти движущиеся, сплетающиеся ленты света, казалось, не исходят ни из какого источника.
Время от времени один из них плыл справа или слева от нее, потом окутывал какой-нибудь предмет, будто привлекал ее внимание. Но она не останавливалась, чтобы осмотреть эти предметы. Чем дальше шла, чем больше подавляло ее накопленное тут богатство. Она могла восхищаться сокровищами в доме Лайлов, но здесь их огромное количество, они угрожают поглотить ее, эти богатства, неведомые человечеству.
Тропа продолжала извиваться. По-прежнему Гвеннан не видела стены. Такой же странный сон, как и предыдущие. Она хочет выйти, увидеть камни, землю, которая ей знакома. Она огибала ящик, полный ожерелий, усаженных драгоценностями. Краем плаща задела одно, и оно со звоном упало на пол. Гвеннан вздрогнула и в страхе огляделась.
Но если у этого места есть какие-то охранники, они не появлялись. Гвеннан не хотела этих сокровищ. Ее единственное желание – свобода.
А тропа продолжала бесконечно извиваться, и девушка подумала, что ходит по кругу. Возможно, это специально устроенный лабиринт, чтобы сбить с толку пришельца. Но так она никогда не доберется до конца.
Впереди в воздухе повисли две световые ленты. Одна темно-зеленая, цвета ее плаща, другая золотая. Как только она их заметила, они двинулись, танцуя друг вокруг друга. По-прежнему висели над тропой, но как только она приближалась, начинали отодвигаться. Может, это проводники?
Глава четырнадцатая
Вслед за двумя переплетающимися лучами Гвеннан вступила на вторую извилистую тропу, отходящую от первой. И вскоре оказалась перед стеной, совершенно закрытой грудами сокровищ. Ее становилось видно, если только окажешься совсем рядом. В стене дверь. При появлении Гвеннан дверь неслышно ушла вверх, и перед девушкой оказался вход в другую комнату, гораздо меньшую.
Она тоже не пустая, но тут больше порядка. Предметы тщательно расставлены, а не набросаны грудами без всякой последовательности. На равных расстояниях столы – обеденные или письменные, Гвеннан не могла решить. Перед каждым сиденья. Стена слева не из голого камня, как все предыдущие, это ровная гладкая поверхность, напоминающая зеркало или стеклянную пластину, хотя в ней ничего не отражается. Прямо напротив этой стены одно-единственное сиденье, удаленное от всех остальных и совершенно другое по форме.
Гвеннан вздрогнула. Она сразу догадалась, что это такое. Перед ней треугольное сиденье пророчицы. Но ведь она не Орта, она не может призвать…
Но собственное тело больше не подчинялось ей. С внутренним криком протеста она направилась прямо к сиденью. Напряженно, неохотно, борясь с собственным телом, села.
Ну, хорошо, она сидит на месте пророчицы, но это не значит, что она собирается играть ее роль. Она шевельнулась, решила встать и уйти…
Стена-зеркало затуманилась. Гвеннан увидела, как вся ее поверхность затянулась паром или дымом.
Она приподняла руки, попыталась закрыть глаза, забыв на мгновение, что держит в руках подвеску. Вперед устремился яркий свет циферблата, но не коснулся поверхности стены, растворился, стал дымкой над поверхностью, проник внутрь, и поверхность изменилась, на ней появилось изображение.
На поверхности образовался квадрат высотой с Гвеннан. Как будто она школьница перед доской, должна выслушать необходимый урок. Появились резко выделяющиеся символы. Гвеннан узнала воспроизведение того самого гороскопа, на котором дата ее рождения. Но как он мог оказаться здесь? Она хотела бы знать больше (или не знать вообще ничего, оставаться не ведающей и свободной). Но она уже поняла, что не может ни закрыть глаза, ни отвести взгляд.
Она тоже не пустая, но тут больше порядка. Предметы тщательно расставлены, а не набросаны грудами без всякой последовательности. На равных расстояниях столы – обеденные или письменные, Гвеннан не могла решить. Перед каждым сиденья. Стена слева не из голого камня, как все предыдущие, это ровная гладкая поверхность, напоминающая зеркало или стеклянную пластину, хотя в ней ничего не отражается. Прямо напротив этой стены одно-единственное сиденье, удаленное от всех остальных и совершенно другое по форме.
Гвеннан вздрогнула. Она сразу догадалась, что это такое. Перед ней треугольное сиденье пророчицы. Но ведь она не Орта, она не может призвать…
Но собственное тело больше не подчинялось ей. С внутренним криком протеста она направилась прямо к сиденью. Напряженно, неохотно, борясь с собственным телом, села.
Ну, хорошо, она сидит на месте пророчицы, но это не значит, что она собирается играть ее роль. Она шевельнулась, решила встать и уйти…
Стена-зеркало затуманилась. Гвеннан увидела, как вся ее поверхность затянулась паром или дымом.
Она приподняла руки, попыталась закрыть глаза, забыв на мгновение, что держит в руках подвеску. Вперед устремился яркий свет циферблата, но не коснулся поверхности стены, растворился, стал дымкой над поверхностью, проник внутрь, и поверхность изменилась, на ней появилось изображение.
На поверхности образовался квадрат высотой с Гвеннан. Как будто она школьница перед доской, должна выслушать необходимый урок. Появились резко выделяющиеся символы. Гвеннан узнала воспроизведение того самого гороскопа, на котором дата ее рождения. Но как он мог оказаться здесь? Она хотела бы знать больше (или не знать вообще ничего, оставаться не ведающей и свободной). Но она уже поняла, что не может ни закрыть глаза, ни отвести взгляд.