А дальше снова была дорога. Свивающееся кольцами шоссе шло по сопкам рядом с Байкалом. Безразличное ко всему стальное зеркало озера то и дело блестело сквозь негустую листву тополей, мелькали полосатые отбойники, желтые скальники нависали над дорогой, и куда-то по сопкам шагала-торопилась громадная линия электропередачи.
   После Байкальска мы попали в полосу плотного, липкого тумана, одежда стала влажной. Ноги у меня замерзли еще до Култука, теперь холод проник до костей, он сковывал мышцы и суставы. У меня затекла спина, устали руки и одеревенели ноги. Иногда я старалась размяться: выпрямляла ноги, поднимала вверх руки и чуточку, так, чтобы Алексей не почувствовал, поворачивалась, но это помогало ненадолго.
   Холодно! Ой, как холодно! Теперь я понимала жаргонное байкерское слово «нажопник», – так мотоциклисты называют пассажира. Алексею не так холодно, я его грею сзади. У меня у самой сзади все уже отмерзло…
   Я как-то и не заметила, что день кончился, и дорога с размаху въехала в сумерки. Они обхватили нас плотным кольцом и стали быстро сжимать свою хватку. Полотно дороги становилось все чернее, все сложнее было рассмотреть лес, который скрывался за пеленой тумана, горные реки, впадающие в Байкал, стали просто бездонными провалами под звучным железом мостов. Но еще можно было рассмотреть, что мосты выкрашены кроваво-коричневой краской, и было видно сжатую в кулак руку Виктора, когда он шел на обгон, показывая нам: держитесь!
   А потом на землю опустилась тьма и скрыла все от моего взора, и я потеряла счет времени…
   В Бабушкине нас остановила полосатая палочка гаишника. Он был бурятом, в свете желтоватого уличного фонаря было невозможно понять выражение лица. На круглой физиономии шевелились только губы, да чуточку – брови.
   – Документы!
   Он мельком посмотрел документы у всех и остановился, когда дошел до Эдика. Вся его фигура радостно дрогнула.
   – Та-ак, а где права? Почему без прав?
   – Так вот, права у него есть, – Эдик тыкал пальцем в сторону Ильи, Илья усиленно кивал черным шлемом.
   – А паспорт есть? Нет? А откуда я знаю, что ты – это ты? И что это – твой мотоцикл? Стойте! – он вдруг пристально осмотрел всех нас. – А почему без колясок? Где коляски? Оставайтесь здесь! – скомандовал он. – Пошли со мной! – приказал он Эдику, и они скрылись в помещении поста ДПС.
   – Ну все, влипли! – процедил Виктор, глядя вслед инспектору.
   Со всех сторон нас обступала темнота. Меня сотрясала дрожь – от усталости, от холода, от тревоги. Стал накрапывать дождь. Если у нас заберут мотоциклы, мы окажемся в очень интересном положении…
   – Но у нас-то «Соло»? – спросила я Алексея. – На «Соло» можно без коляски?
   – Можно-то можно, – постукивая зубами, ответил Алексей, – вот только он у меня зарегистрирован, как обычный, когда я его на учет ставил, инспектор, который номера сверял, мне вписал номер модели с коляской. Дело в том, что это один из первых мотоциклов без коляски, на раме указана колясочная модель, а в документах – одиночка. Ну гаишник посмотрел шильдик на раме и исправил. Я не отследил вовремя, так в документах и осталось…
   – Замерз? – я почувствовала прилив жалости к своему хрупкому водителю.
   – Да нет, нормально…
   Ждать пришлось минут десять. Эдик вернулся с поста, на ходу пряча в карман бумажник.
   – Сколько? – тихо спросил его Виктор.
   – Как обычно, пятьдесят.
   – На бензин хватит?
   – Должно.
   – Тогда вперед! – вдруг рявкнул Макаров, лягнул стартер и открутил ручку газа.
   Его чудовищный мотоцикл, приподнявшись на заднем колесе, скакнул вперед. Мы рванули следом.
   После Бабушкина опустевшая дорога выстрелила в темноту по прямой. Мы ехали, ехали, ехали… Дождь то прекращался, то припускал с новой силой, каждые тридцать секунд я без особого результата вытирала очки, кожаные теплые перчатки можно было выжимать. Фары встречных машин расплывались в неясные радужные пятна. Слабая фара мотоцикла почти не освещала дорогу. Хорошо, что асфальт был ровный, почти без выбоин.
   Виктор, которому надоела наша размеренная езда, когда ничего не происходит и нет никакой возможности увидеть, где ты, собственно говоря, едешь, забавляясь, выходил на встречную полосу узкой дороги и ехал рядом с нами. В две фары можно было хоть что-то рассмотреть впереди. Когда вдалеке появлялась встречная машина, он пристраивался за нами, а потом снова с яростным воплем выезжал на встречную полосу. Его черный согнутый силуэт выделялся на фоне темного неба. Руслан и Эдик ехали сзади. Прошло немало времени, прежде чем синий дорожный знак поведал нам о том, что справа от дороги находится турбаза Култушная. Ребята по очереди притормозили у него и поехали дальше. Наконец это всем надоело, и Виктор включил поворотник. Маленький караван остановился на обочине. Все сгрудились возле Алексея.
   – Леха, теперь уже понятно, что Белецкий нас не догонит, да и поехал ли он, неизвестно, – сказал Макаров. – Схема проезда у тебя?
   – Нет, осталась у Белецкого. Да я ее помню, там река, то ли Большая, то ли Белая, кажется, все же Большая. А улан-удэнцы обещали нас ждать на дороге, мы не должны проехать мимо них.
   Несмотря на собачий холод и усталость, которую я не испытывала со времен лыжных походов далекого детства, я мысленно рассмеялась. Мы ехали в неизвестность! Класс! Нет, в самом деле! Мне это даже понравилось. Почему бы и нет? В конце концов, я ведь хотела сильных ощущений, значит, я их получу.
   На размышление у Виктора ушло не более десяти секунд.
   – Култушную мы уже проехали. Едем еще пять километров, если никого не встречаем, ищем съезд и ставим палатку. Все согласны? Вперед!
   Но не успели мы проехать и километра, как с обочины нам замахали, закричали и замигали фарами. Нас ждали. На левом отвороте стоял светлый «Москвич», а на обочине – пара мотоциклов. Кто-то, размахивая руками, бросился к нам, парней хлопали по спинам, им жали руки, рассматривали друг друга при свете фар и слабенькой лампочки в салоне машины.
   – Ой, там девушка? Дайте девушке чаю! – кричал очень громкий женский голос. – Пусть она идет в машину, она замерзла!
   И меня уже кто-то обнимал за плечи, заглядывал в прорезь шлема, увлекал к такому теплому, такому заманчивому салону машины.
   Я проявила стойкость. Ведь это предательство – сесть в нагретое нутро «Москвича», когда мой водитель остается под дождем? Ведь предательство, правда? И я осталась. Где-то впереди светились окна, там была деревня. Наконец кто-то крикнул:
   – Эй, Андрюха, проводи их до места!
   На обочине затрещал двухтактник.[7]
   Мы быстро попрыгали на мотоциклы и понеслись куда-то во тьму. В первый раз мне стало не по себе. Мы неслись с устрашающей скоростью по гравийной дороге. Какие ямы и выбоины нас могли ждать впереди, неизвестно. Стоп-сигнал мотоцикла нашего «сусанина» угольком горел далеко впереди. Деревня быстро осталась в стороне, мелькнули фонари над крыльцом черного домика, чьи-то тени. Мы снова оказались в темноте. И тут я в первый раз взмолилась.
   – Леш, потише, пожалуйста! Потише…
   Алексей притормозил, нас тряхнуло на мосту, потом он снова добавил газу и вдруг заозирался, заоборачивался, затормозил, остановил «Урал» прямо на дороге и, бросив мне:
   – Руслан упал! Я сейчас! – убежал. Потом вернулся, включил габариты и снова исчез в темноте.
   Я безрезультатно вглядывалась в ночь. Как он понял, что Руслан упал? Я ничего не слышала. Сейчас, напрягая слух, я слышала вскрики далеко позади. Я хотела было бежать назад, но впереди показалась машина, и оставить мотоцикл с вещами я не решилась. Я сильно устала. Так устала, что не могла стоять на ногах. Я села на мотоцикл и, слизывая с губ капли дождя, стала терпеливо дожидаться Алексея. Потом я легла вперед, на холодный бак и уперлась шлемом в стойки руля.
   – Нормально, с ним все нормально, – сказал Алексей, вернувшись.
   Оказалось, Руслана подвела тяжелая палатка, сшитая из камазовского тента. Она была привязана к багажнику обычной веревкой. От тряски палатка свесилась на одну сторону, на ухабах деревенского моста, на раскисшей глине мотоцикл занесло. Не ожидавший от дороги такого подвоха Руслан не смог удержать «Урал» и упал. Эдик, шедший следом, не успел затормозить, и переднее колесо «Явы» ударило Руслана в голову. Его спас шлем. Хорошие шлемы делают итальянцы. Наш полиэтиленовый «черпак» раздавило бы. Мотоцикл пострадал незначительно: сорвало крепление крышки головки цилиндра, да из двигателя разлилось немного масла. Долго искали болт, потом долго ехали куда-то вниз по глине и траве… Потом мы оказались в центре поляны, кругом стояли палатки, кто-то совал нам тарелки с теплыми макаронами… Когда шум мотоциклов, снующих в темноте, и музыка, доносящаяся из автомобилей, затихали, недалеко за палатками было слышно тяжелое дыхание Байкала. А потом дождь, который все время накрапывал, плавно перешел в ливень, и мы с Алексеем стали ставить палатку.
   Окоченевшие пальцы не гнулись, резинки, стягивающие алюминиевые стойки, рвались. Алексей подсвечивал фарой. Когда крохотная, вся в маскировочных пятнах палатка была установлена, я поняла, что жить в ней нельзя. Чтобы в нее залезть, мало было встать на колени, в нее нужно было заползать змеей. Развернуться в ней тоже было невозможно, выходить надо было только вперед ногами. Я втиснулась внутрь, почти лежа расстелила себе коврик и спальник, Алексею одеяло, в ногах втиснула по бокам мокрые сумки. Скинула тяжелую от воды парку, мокрые джинсы, напялила сухое трико и позвала Алексея. Он пробрался на свое место, переоделся в темноте в сухое. Я вспомнила о совете, который давала мне Вера, что-то там про свечу и рассмеялась в темноте. По палатке гулял ветер.
   Я лежала, прислушиваясь к тому, что происходило снаружи. Меня беспокоило, как стояла палатка, – дорога к лагерю проходила совсем рядом, как бы на нас в прямом смысле слова не наехал Белецкий. В темноте можно и не заметить крохотный тент защитного цвета.
   Шум снаружи постепенно затихал, все реже хлопали дверцы машин, стала тише музыка, и в конце концов остался только один звук – неторопливый шелест дождя.
   Я натянула шапку до носа и с головой накрылась спальником. Я постаралась сжаться в комочек, чтобы зря не терять драгоценное тепло. Когда же я согреюсь? Через полчаса мои зубы стали выбивать чечетку, и стало ясно, что уснуть в такой холод невозможно. В такой холод можно ехать, можно идти, можно даже работать, спать – нельзя…
   – Тебе холодно? – я не выдержала первой.
   – Уг-м, – Алексей слабо шевельнулся, я явственно различила стук его зубов.
   – Надо греться.
   – Как? Свечку зажжем? – Алексей невесело рассмеялся, он уже знал про совет Веры.
   – Нет, старым индейским способом.
   – Это как?.. – он застеснялся.
   – А так, – я расстегнула спальник. – Иди сюда.
   – Зачем?..
   – А затем, что вдвоем теплее. Так что давай греться.
   Долго уговаривать не пришлось. Он придвинулся, затолкал в спальник ледяные ноги.
   – Поворачивайся, я тебя греть буду, – сказала я, он послушно повернулся, и я обхватила его замерзшие плечи, прижимая к себе.
   Вскоре мы и в самом деле согрелись и заснули. Нас разбудил рев моторов и крики. Это приехал Белецкий. Алексей на минуту выглянул наружу, а потом снова заполз в тепло. На этот раз он обнял меня, и мы снова уснули.
   Проснулась я от того, что лежала в луже. Спальник снизу был совершенно мокрый, в ногах плескалась вода. Да уж, палатка не промокала, чего там говорить… Расстегнув молнию, я увидела, что на улице рассвело. Мне ничего не оставалось, как разбудить Алексея. Он вылез из палатки, куда-то ушел и быстро вернулся.
   – Пойдем к иркутянам. Брось спальник, куда ты его тащишь…
   В огромной палатке иркутян было тепло и уютно. Кто-то подвинулся, я юркнула между двух горячих тел, Алексей накинул на меня влажное одеяло, от которого остро пахло шерстью, сам притулился в ногах, накрывшись косухой и натянув поглубже шапочку.
   Во второй раз я проснулась, когда уже было одиннадцать часов. В палатку заглянул Виктор.
   – Кто хочет жрать, идите, там кормят!
   Алексея рядом не было, в углу неподвижно лежал, натянув на голову спальник, Руслан.
   – Горячее? – с надеждой спросила я.
   – Ну там суп с тушенкой сварили, и чай горячий есть.
   Я накинула парку и вылезла наружу. Наконец у меня появилась возможность рассмотреть, где же я провела ночь. Песчаный, покрытый куцей травкой плоский берег уходил вдаль, разноцветные палатки были выстроены полукругом, ряд мотоциклов стоял возле невысоких густых кустов, тянущихся вдоль берега. Грязноватые тучи спустились так низко, что казалось, все мы находимся внутри них. Все было серым: дорога, палатки, стволы берез, даже тополя за дорогой. Рядом с палаткой начиналась тропинка к воде. Ветер пригнал воду к южному берегу Байкала, камыши и высокая трава на берегу оказались затопленными. Тропинка уходила в воду. Кто-то в одних джинсах, голый по пояс брел прочь от берега. Он не оглядывался и уходил, как Христос по воде, все дальше и дальше. И серое безмолвие заполняло все пространство от берега до горизонта, где смыкались с водой облака…
   Я забеспокоилась. Выглядело все это как-то нереально и походило на попытку самоубийства. Я добежала до самой воды, оглянулась, увидела Алексея.
   – Послушай, с ним все нормально? Вон, товарищ, кажется, топиться пошел.
   – Да это Денис. Дени-и-ис!
   Уходящий по волнам обернулся. Выражение лица было бессмысленным.
   – Ой, Алина, здравствуй, – сказал Денис своим очень интеллигентным, негромким голосом. Он был смертельно пьян. Наверное, он пил всю ночь.
   – Ты не топиться пошел? – спросила я.
   – Нет, Алина, со мной все в порядке, – он очень правильно выговаривал слова, и по говору нельзя было понять, что он так сильно пьян. – Я просто ополоснусь немного, мне нужно придти в себя.
   Как мы узнали позже, ему было с чего напиться. Антон Белецкий нагрузил мотоцикл Дениса всеми вещами, отведя ему, таким образом, роль оруженосца. Сам Антон вез только свою прекрасную возлюбленную – томную, тоненькую, темноволосую красавицу с ярко-синими глазами. Она несколько недоуменно смотрела на всех нас, словно бы не понимая, как она могла опуститься до общения с теми, у кого даже машины нет. Роль оруженосца Денису не понравилась. Не понравилась ему и безалаберность Белецкого. Где-то на перевале, когда у Антона спустило переднее колесо, выяснилось, что он «воткнул» в японскую шину камеру от «ИЖа». Камера была значительно шире, ее «зажевало», и она протерлась. Антон снял колесо, оставил свою красотку с Денисом на дороге, сел на «Кавасаки», на котором ехал Денис, и уехал в ближайший сервис в пятидесяти километрах. Там он заклеил камеру, вернулся, поставил колесо, и все поехали дальше. Через сто километров камера снова протерлась, и все повторилось. Еще через сто километров произошло то же самое…
   – Я так замерз!.. – Денис качал головой. – Вы даже представить себе не можете… И так мне это надоело!.. Сидеть на дороге с этой цацой… Я думал, я никогда не доеду!
   – Во сколько вы приехали?
   – Не знаю, часа в три ночи.
   Дождь шел весь день. Делать было особенно нечего. Можно было или сидеть в палатке, или стоять у костра, – намокавшая одежда быстро подсыхала у горячего очага, чтобы тут же снова промокнуть. Мы с Алексеем постарались разобрать вещи. Все, что осталось сухого, перетащили в палатку иркутян, моим мокрым спальником непонятно зачем накрыли мотоцикл, высушить его было уже невозможно. Влажное одеяло подсушили у костра. Палатку переставили на другое место. Алексей раздобыл примус, и мы ее даже подсушили, но ночевать в ней больше не решились.
   Байкеры развлекались, кто чем мог. Здесь не было иномарок, все приехали на изделиях отечественного мотопрома – на «Уралах», «ИЖах» и «Восходах». Это были простые, бесхитростные ребята, которых объединяла любовь к мотоциклам и желание найти себе подобных, тех, кто мог бы понять увлечение, а не тыкал бы пальцем, приговаривая: смотрите, он не может заработать на машину!
   Одни травили байки и анекдоты у костра, другие тихо пили водку в палатках, третьи просто спали. Ни о каких соревнованиях и речи быть не могло, – кругом было мерзко, сыро и холодно.
   Эдик и Илья оказались настоящими пьяницами. Не раз и не два гоняли они до магазина. Виктор укоризненно качал головой.
   – Ты подумай, у тебя же бензина почти нет, как поедешь? – спрашивал он Эдика, но тот только отмахивался.
   Руслан пролежал неподвижно в углу палатки весь день.
   – Мужики, с ним все в порядке? Он все же головой ударился, мало ли что? – спросила я уже после обеда. Виктор посмотрел на меня, подумал и пошел поговорить с Русланом.
   – Да все с ним нормально, – сказал он, вернувшись, – переживает просто. Шлем сильно поцарапал, да и мотоцикл тоже. Он же его вылизывал полгода, а тут такое… Так что у него «психологическая травма». Даже пить не хочет. Брось переживать, очухается. Ехать-то ему все равно придется. Если с утра не будет солнца, завтра стартуем домой.
   Вечером у костра председатель улан-удэнского байк-клуба Андрей Зверев под всеобщие вопли торжественно повязал мне бандану с надписью «Металлика», – как «самому дальнему пассажиру». Тут не обошлось без Антона Белецкого, но я все равно была довольна.
   – Ну вот, один раз надела, будешь носить до старости, – у Зверева был чуть заметный «улановский» акцент, смуглая кожа и узкий разрез глаз говорили о том, что в крови его есть азиатская примесь.
   В болоневых ботинках хлюпало, по лицу текли капли дождя, с озера дул стылый ветер, но я улыбалась. А что еще мне оставалось делать?
   К вечеру мы расстелили все имеющиеся в наличии коврики, по-братски поделились одеялами и спальниками, и я, наконец, немного поспала в тепле.
 
   ….Утро было таким же хмурым, как и два предыдущих. Мы напялили на себя все сухое и теплое, что еще оставалось в сумках, сфотографировались на память и выехали на шоссе по раскисшей глине.
   Ветер лупил по шлему чугунными кулаками и переставлял тяжелый «Урал» по дороге, как шахматную фигурку. От холода тело быстро занемело, и весь день до самого вечера я уже больше ничего не чувствовала. К Култуку одежда почти просохла, но на серпантине мы попали в ливень.
   – Да что же это такое! – возмутился даже терпеливый Алексей.
   – А-а-а-а! – орал Виктор, обгоняя нас в крутом вираже. Вывести его из равновесия было сложно, но дождь довел даже его.
   В Иркутск мы приехали в темноте, сверху лило, не переставая. Город превратился в Венецию, то там, то здесь в лужах стояли заглохшие автомобили. Нас обдавало потоками воды из-под колес проходящих мимо машин. Странно, дождь был ледяным, но вода была такой теплой… Посередине одной из луж заглохли и мы. Сзади раздался нетерпеливый сигнал клаксона, и я подняла вверх обе руки, показывая автомобилистам, что мы, похоже, приехали. Алексей, ругаясь, слез с мотоцикла. Но «Соло» не подвел и на этот раз, – он послушно завелся с первого же толчка стартера.
   Я ничего не видела впереди и могла только догадываться, куда нужно ехать, но Алексей, по-видимому, ориентировался в Иркутске. Он неотступно следовал за Макаровым до самого Ново-Ленино. На выезде из города мы остановились.
   – Леха, Алина, счастливо, – Виктор устало кивнул шлемом и махнул рукой в перчатке. – Пока!
   И они с Русланом свернули в сторону. Эдик отстал еще в центре города.
   Последние двадцать километров я не помню. Только белая полоса боковой разметки, слепящие фары встречных машин, холод и дождь. Когда мы подъехали к моему подъезду, то не смогли отвязать вещи. Я вытащила нож, и мы обрезали все веревки и жгуты. Я шаталась под тяжестью багажа, пальцы не хотели держать тяжелые сумки. Ноги были ватными и почему-то подкашивались.
   – Давай, езжай, – говорила я Алексею, а он в свою очередь ждал, когда я зайду в подъезд.
   У меня не было сил упрямиться. Я зашла в темный подъезд и обнаружила, что в нем не горит ни одна лампочка. За запотевшими окнами шумел дождь, кажется, он стал еще сильнее. Я остановилась на втором этаже, прислушалась, убедилась, что Алексей сумел завести мотоцикл, и поплелась по лестнице выше, на пятый. Ступеньки показались мне крутыми, а лестничные пролеты – бесконечными. Не было такого случая, чтобы я не могла попасть ключом в замок, но, видать, в любом деле бывают исключения. Потыкав в твердое ключом, я отчаялась и позвонила.
   Мне открыл отец.
   – О, приехала, заходи. А дождюка-то какая на улице! А?
   Почувствовав тепло родного дома, я без сил опустилась на пол прихожей и долго собиралась с силами, чтобы встать и снять куртку.
   – Ты чего сидишь? Устала?
   – Ой, пап, ты не поверишь. Замерзла… Я ездила на Байкал на мотоцикле.
   – Что?..
   Я повторила.
   – Ты… Ты просто сумасшедшая!.. – отец возмущенно посмотрел на меня и ушел в свою комнату, где громко работал телевизор.
   Я не могла с ним не согласиться. Кое-как стянула куртку, развязала мокрые шнурки. Пока я сидела на полу, с меня натекла лужа. Я стаскивала с себя мокрые вещи, одну за другой, вещи почему-то сниматься не хотели, словно прилипнув или примерзнув к моей коже, но я брыкалась из последних сил, воюя со свитерами и кофтами, пока не осталась в футболке и трико, потом прошлепала в ванную, открыла воду и стала набирать ванну. Я долго отогревала руки под струей воды. Вода была теплая, наверное, ее давно не спускали. Не вытерпев, я разделась и полезла в ванну, когда там было всего сантиметров пятнадцать воды. И еле сдержала крик, – вода показалась мне горячей! Я опустила руку и убедилась, что она еле тепленькая. Как же нужно было замерзнуть, чтобы она казалась голым кипятком!
   В дверь постучал отец. Я выключила воду, чтобы было лучше слышно.
   – Что?
   – А куда ты ездила?
   Ага, зацепило, значит! Как же называется та деревня? Алимасово!
   – В Алимасово!
   – А это далеко?
   – Не знаю, километров, наверное, четыреста. Или больше.
   – Ну ты даешь!..
   Я убедилась, что отец ушел, включила воду и стала нетерпеливо ждать, когда ванна наполнится. Как хорошо дома! Как хорошо, что существует горячая вода! И свет! И белые простыни! И мягкая тахта…
   Все тело горело, словно его натерли наждачной бумагой, меня неудержимо клонило в сон, а шум воды из крана был почему-то так похож на шум дождя…

Насыпь

(2002 год, 26 июня, вечер)
   ….Я открываю глаза и снова вижу мотылька, который цепляется за синюю клепку «Урала». Упрямый. Такой же, как я. Чего упрямишься, глупый, лети отсюда, лети к своим цветочкам, к василькам и клеверу, здесь нет ничего, кроме железа, бензина и масла. Впрочем, здесь не так-то просто найти и цветок…
   Со стороны реки слышится натужный рев двигателя. Наконец-то! Это «Урал» Будаева. Спартак Будаев рвет жилы и налегает на руль, заставляя «Урал» скакать с камня на камень и ехать туда, куда надо. Мотоцикл рвется в воду, но цепляется рамой коляски за огромную глыбу, и его разворачивает. К Будаеву подскакивают сразу трое: его сын, пятнадцатилетний Юра, Вадим Мецкевич и Андрей Кравчук. Я бросаюсь было навстречу, но тут же сдерживаю себя: троих у мотоцикла довольно. Юра и Андрей налегают на коляску сзади, Вадим тащит мотоцикл спереди. «Урал» соскальзывает с камня, ныряет в воду, вверх поднимается фонтан брызг и пара. Будаев выбрал другую траекторию движения, он зашел по каменистой ложбине вверх и теперь спускается по течению наискосок. Мотоцикл снова буксует, Вадим стоит по колено в воде, подталкивает его, Будаев благополучно выбирается на берег. Это несложный брод, и все происходит так долго, потому что все уже смертельно устали.
   Будаев ловко разворачивает «Урал» на песчаном пятачке, подъезжает к моему «Уралу» и ставит мотоцикл в ряд.
   – Алина, дай зажигалку, – его высокий голос звучит бесстрастно. Он закуривает и уходит, зажав в зубах такую же, как у меня в кармане, «Приму». Свои сигареты у него закончились еще вчера днем, и вечером они с Вадимом пытались курить березовые листья.
   Остальные тоже возвращаются, и я остаюсь одна. Они больше не спешат, да и спешить-то, в общем, почти некуда, ясно, что мы не успеваем пройти маршрут в срок. Теперь они отдыхают, отсюда их не видно, противоположный берег круто уходит вверх, а потом дорога ныряет в ложбину. Там, на обочине, лежит гигантский ковш экскаватора. Перед тем, как мы начали переправляться, Будаев залез на него и курил, о чем-то невесело размышляя. Вид у него при этом был колоритный: голый по пояс, двухнедельная щетина на похудевшем, черном от загара лице, вязаная синяя шапочка подвернута и сдвинута на самую макушку, серые милицейские брюки и болотные сапоги. Быть может, он никак не мог накуриться, а может, тоже сидел и думал, каким ветром его занесло в эту непролазную тайгу? Я полезла за фотоаппаратом. Он увидел фотоаппарат и подмигнул мне.
   Следующий мотоцикл перешел через Гагры только через полчаса, а вся переправа заняла не менее трех часов.
   Когда все мотоциклы оказываются на этом берегу, Вадим и Будаев закуривают, остальные просто без сил садятся прямо на дорогу. Спустя пять минут Будаев бережно тушит сигарету, стряхивает оставшийся табак в пустую сигаретную пачку.
   – Поехали, ребятки…
   Солнце нехотя клонится за деревья, уже восьмой час вечера. Какой это день по счету? Девятый? Нет, десятый. Хотя, если считать с того момента, когда мы перешли Рубикон, или, если говорить без всякого пафоса, перебрались на «Урале»-вездеходе через первый баргузинский брод, прошло шесть дней. Этот – седьмой. Правда, до этого три дня ушло на сам брод, и до брода еще много чего было…