Новиков Валентин Афанасьевич. Четвертое измерение

   Шарил в карманах – не найдется ли какой гайки, чтобы запустить в обозленного пса.
   – И что ты привязался к этой собаке? Игорь немного остыл, вытер рукавом нос:
   – Кто тебя послал за мной?
   – Иван Антонович.
   – Житья не дают. – Игорь снова пнул банку. И снова за забором истошно залаяла собака.
   – Пора бы тебе уже не пинать консервные банки.
   – Тут не знаю что будешь пинать… И что за дело всем до меня? Ну не хочу я учиться. Понимаешь, не хочу! – Игорь тоскливо огляделся по сторонам.
   – Не хочешь… А что ты хочешь?
   – Уехать. Махну вот на Таймыр.
   – На Таймы-ыр? С кем? Со своими сопляками? И где ты денег возьмешь на дорогу?
   – Да есть тут один человек. Зовет на Таймыр. А деньги, говорит, добудем.
   Сонька остановилась. Игорь сделал еще шаг и тоже остановился, повернулся к ней.
   – Какой человек?
   – Да тут один… Ушастым зовут. Недавно тут.
   – Я знаю… И не недавно. Это вор Ушастый. Год назад его на базаре поймали с крадеными часами. Вернулся, значит… И ты, дурак, собираешься с ним…
   – Никакой он не вор, Сонька. Честным трудом живет человек. Ищет дело по душе. Тоже собирается в путешествие. Понимаешь, романтик.
   – Где же он работает?
   – Пока нигде. Я же сказал – дело по душе ищет. Он тоже говорит, что школа – это мура.
   – Интересно, а деньги где возьмете?
   – Говорит, будем по базарным дням караулить лодки за валюту у приезжих. Так и скопим на дорогу.
   – Дурак. Пропьет он эти деньги, и все.
   – А вот это видела?! – вдруг хвастливо сказал Игорь и достал из кармана несколько новеньких рублевок и похрустел ими перед носом Соньки.
   И вдруг открытые Сонькины глаза сузились, на лице появилось растерянное выражение.
   – Ты же в жаркие страны хотел…
   Она повернулась и пошла прочь. Она шла к морю, шла не оглядываясь, словно Игоря и не было.
   Он постоял немного и бросился за ней следом. Догнал ее уже в дюнах.
   – Сонька, постой… Ну что ты так уходишь?
   – Да ну тебя.
   Самым страшным в голосе Соньки было равнодушие. За ее словами сквозило уже безразличие к тому, как поступит далее Игорь, и к нему самому. Она сама пришла сюда и теперь уходила без оглядки, без сожаления. И не казалась подавленной или раздосадованной, шла легкой своей походкой, смотрела, как вместе с глухим громом реактивного двигателя приближается со стороны моря белая стрела. Самолет был воздушно-легок и отсюда, с земной тверди, казался необычайно хрупким.
   Может быть, она и еще что-то сказала, но Игорь ничего не расслышал за сотрясающим небо и море громом. Откуда-то из глубин неба возвращалась к себе домой белая стрела.
   А Сонька уже думала о том летчике, который поверил в четвертое измерение. Нереальной, придуманной показалась ей эта встреча, и особенной такой… И сам летчик был необыкновенный. Оттого он сразу и поверил в четвертое измерение…
   Сонька ушла.
   Игорь долго стоял среди белых дюн. После могучего грома белой стрелы воцарилась такая тишина, будто ничего на земле не было, кроме этого безмолвного песка, неподвижности и одиночества.
   Игорь медленно побрел вслед за Сонькой.

5

   На классной доске была начерчена мелом окружность с обозначенным центром, а в стороне от нее – точка. Обыкновенная точка. Но математик, ставя ее, долго и старательно крутил кусочек мела, чтобы получилось заметнее.
   – В центре окружности, как видите, – сказал он, – одна точка, а за пределами окружности – вторая точка. Попытайтесь-ка соединить эти две точки прямой линией, не пересекая окружности.
   Математик внимательно осматривал взволнованный класс. Одни ребята открыто и весело смеялись над задачей, другие явно думали над какой-то чисто семантической разгадкой. Но никто не принимал задачи всерьез. Слишком уж очевидна была ее нелепость. Действительно, как можно было не пересечь замкнутой окружности при соединении точек внутри и вне ее?
   Математик был молодой, носатый, в громоздких очках. Его добыл где-то сам директор. Вроде бы ездил за ним в город и переманил из городской школы. Математику он объяснял ребятам всюду: в коридоре, во дворе, в столовой. Никогда никого не пугал своим предметом. И с тех пор, как он пришел, математика стала нестрашной, за исключением контрольных…
   Первым поднял руку отличник Синий.
   – Ну-ка, ну-ка… – Математик снял очки и подслеповато поморгал.
   Синий всегда был первым. И сейчас он не мог допустить, чтобы кто-то опередил его с ответом.
   – Это называется абсурд, или нелепость, – уверенно, с достоинством сказал Синий.
   – Че-е? – загудел весь класс.
   – Ничего, ничего, – успокоил ребят математик. – Похвально, – улыбнулся он Синему, – что ты знаешь такие слова, но не надо никогда с ними спешить. Особенно в математике.
   И тут обычно рассеянный математик заметил, что в классе сидит Игорь Смородин.
   – Ну, Игорь, раз уж ты появился, – обратился к нему математик, – скажи, что ты думаешь.
   – Очень даже просто, – сказал Игорь. Он плюнул на ладонь и пригладил волосы. – Надо сперва начертить прямую, а потом уже круг. Вот и получится, что мы соединим две точки прямой, не пересекая круга, потому что круг уже потом пересечет прямую.
   – Во-первых, не круг, а окружность, – поправил математик. – Во-вторых, это уловка, а не решение задачи. Такой ответ, хоть к математике он и не имеет никакого отношения, свидетельствует об известной изобретательности и изворотливости твоего ума… Как бы там ни было, я рад, что ты попытался решить задачу.
   С разных сторон закричали:
   – Задачу нельзя решить!
   – Такого не может быть!
   В это время Сонька, не обращая никакого внимания на поднявшийся в классе шум, смотрела на окружность, и вдруг ей показалось, что доска – это черная пустота, а в пустоте висит белое кольцо. И где-то далеко за ним, но точно в центре – маленькая точка. Теперь она могла провести прямую к центру. Так же легко она бросила бы камень или просунула палку сквозь висящее кольцо. Просто никто в классе не подумал о третьем измерении. Из третьего измерения можно было без труда пройти к центру окружности, войти в нее и выйти. Тут в голове Соньки мелькнула смутная догадка, и она подняла руку.
   Математик ждал ее ответа. Но то, что она сказала, его ошеломило:
   – Нет, я ничего не хочу сказать. Я хочу спросить… Если из третьего измерения можно войти в окружность, не пересекая ее границ, то из четвертого так же запросто можно войти в шар?
   Математик торопливо достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Затем, забыв, что перед ним шестиклассники, пустился в объяснения:
   – По-видимому, это именно так. Но, к сожалению, мы еще и третье измерение не освоили как следует. На плоскости, то есть в пределах первого и второго измерений, мы улавливаем все, каждую мелочь, малейшую подробность без всякого напряжения. Панорама же требует от наших глаз дополнительных усилий, и тогда мы видим мир объемным. Но интуиции на пространственное расположение фигур у человека еще не выработалось. А великий математик Гельмгольц говорил: «Геометрия – это интуиция»… Вообразить геометрические отношения интуитивно – это значит выразить те следствия, которые встретятся в мире, где эти отношения имеют силу… – Он умолк, потому что класс его не слушал. Только Сонька пристально смотрела на него, наморщив лоб от напряжения. И едва он умолк, как она снова подняла руку.
   – А почему известно, что четвертое измерение есть? – спросила она.
   – Сложный вопрос… – Математик снова вытер платком лоб. – Эйнштейн говорил: «Оторопь берет, когда пытаешься все это вообразить». Однако кое-что привести в доказательство существования четвертого измерения можно… Например, парадоксы многомерности… Но об этом мы поговорим когда-нибудь позже. Значительно позже…
   Как только прозвенел звонок, в классе поднялся шум. Председатель совета отряда Володя Татищев спросил:
   – Кто принес щетки?
   Все разом так загалдели, что нельзя было ничего разобрать.
   И четвертого измерения как не бывало. Говорили только о предстоящей побелке, стараясь перекричать друг друга.
   В класс вошел второгодник Бульонов, или, как его все звали, Толстый Буль, его посылали в город за известью.
   – Привез? – спросил у него Татищев.
   – Сегодня там санитарный день. – У Буля был ломающийся бас.
   – Что врешь?
   – Поезжай, проверь! – огрызнулся Буль.
   – Мешок не хотел таскать? Да? Тебе же дали общественное поручение, и ты должен был достать известку.
   – Что я ее… произвожу? И что вы ко мне пристали? Сказано – хозяйственный магазин закрыт.
   – Он врет, – сказал Игорь Смородин.
   Буль быстро и будто бы беззлобно посмотрел на него. Но все знали Буля и настороженно умолкли.
   – Он врет, – повторил Игорь. – Утром я видел – хозяйственный открыт.
   – Ничего ты не видел, – с улыбкой ответил Буль. Глаза Игоря потемнели. Ничего не сказав более, он пошел к Булю, на ходу наматывая на кулак обрывок узкого ремня.
   Буль ждал его спокойно, он был на три года старше Игоря и вдвое сильнее. В шестом Буль сидел уже второй год, и класс считал его чужаком. С Игорем дрался он не впервые, и каждый раз получалось так, что лез Игорь.
   Сонька знала, что Буля ненавидели все малыши в интернате. Учителя же считали Буля туповатым, но тихим и скромным мальчиком. Должно быть, со стороны так оно и выглядело.
   Игорь подошел вплотную к Булю. Тот прищурился и чуть отклонился назад.
   Игорь резко размахнулся, но его обмотанный ремнем кулак задел глобус на столе учителя. Глобус упал на пол. Пластмассовая подставка разлетелась вдребезги.
   И в это время в класс вошла Эмма Ефимовна.
   – Что это такое? – строго спросила она.
   Ребята расступились. У стола остались Буль и Игорь.
   Буль опомнился первым.
   – Вот он разбил, – Буль показал на Смородина.
   – Не успел прийти и опять… – Учительница увидела, что кулак Игоря туго обмотан узким ремнем. – Пойдем-ка в учительскую.
   Сонька хотела сказать, что Игорь вовсе не виноват, но ведь глобус разбил действительно он… Как-то все это было и так и не так.
   В коридоре Игорь стянул ремень с побелевшего кулака и шел впереди учительницы, угрюмо глядя вниз. Вихры на его затылке торчали, как иголки. Длинные ковбойские штаны шаркали по ковровой дорожке.
   В учительской собрались почти все учителя.
   – Опять что-то натворил? – спросила завуч.
   – Драку затеял в классе. Разбил глобус.
   Про ремень Эмма Ефимовна ничего не сказала. И вообще, похоже было, сожалела, что привела Игоря в учительскую. Она стояла рядом с ним, высокая длинноногая, и можно было подумать, что провинилась она сама.
   – А любопытно узнать, с кем подрался? – подошел к ним математик Вениамин Анатольевич.
   – С Бульоновым.
   – В таком случае надо было и Бульонова сюда.
   – Бульонова не за что, – заметила завуч. – Я, например, еще не сделала ему в этом году ни одного замечания.
   – Я тоже. – Математик неловким жестом поправил очки. – Собственно, он не дает для этого повода. Но…
   В учительскую вошел директор.
   – В чем дело? – хмуро спросил он, увидев Игоря Смородина.
   – Подрался, – виновато ответила Эмма Ефимовна.
   – Подрался с Бульоновым, Иван Антонович, – уточнил математик.
   – Из-за чего? – директор подошел к Игорю.
   – Он известку для побелки не привез, Иван Антонович. И врет, что магазин закрыт.
   – Иначе с ним, что ли, нельзя было? У тебя всегда – чуть что – сразу в драку. Эмма Ефимовна, пусть класс сам разберется во всем этом. – И Игорю: – А вот почему тебя не было три дня, это ты мне объяснишь сейчас.
   Игорь опустил голову.
   – Что же ты молчишь? Надоел интернат? Игорь еще ниже опустил голову.
   – Ну что ж, мы сделали для тебя все, что могли. Оставили, когда ты просил не отправлять тебя домой… И сейчас тебя никто не неволит. Только скажи, чтобы мы не волновались за тебя, не искали всюду…
   – Я больше не буду, Иван Антонович. И глобус сам починю…
   – Ну хорошо, иди в класс.

6

   В интернатской столовой девочки помогали повару готовить обед. Сонька машинально крутила овощерезку и смотрела в окно.
   На густо-синей плоскости моря, как будто спустившись с утреннего неба, возник трехмачтовый парусный корабль. Это возвращалась в порт рыболовная шхуна. Белым, похожим на дым светом наполнены были ее паруса. И нельзя было отвести глаз от этого белого корабля на ярко-синем море.
   В столовую, засунув руки глубоко в карманы, вошел чумазый первоклассник Филя Горохов. Сгреб горсть нарезанной Сонькой капусты и набил себе рот.
   Сонька схватила его за пальцы.
   – Ну-ка, мой быстренько руки! Посмотри, какие они у тебя.
   Филя осмотрел свои руки и сказал:
   – Химические. Я рисовал химическим карандашом.
   – Почему ты рисуешь всюду жирафов?
   – Потому, что я их люблю. Хочешь, тебе нарисую жирафа?
   – Где?
   – Здесь на стене. Самые лучшие жирафы получаются на стенах и на заборах, а за них больше всего ругают…
   – Какой гадостью у тебя испачканы руки? Это совсем не химический карандаш.
   – Знаешь, Соня, они от меня спрятали в шкаф все краски и цветные карандаши, сказали – мне одному надо красок больше, чем всему интернату. А у жирафа и на шее и на спине столько пятен! Их надо закрасить, иначе какой толк, правда? Если бы мне достать фанеру, которую вчера привезли и закрыли на замок в складе, и краски.
   – Рисуют не на фанере, а на холсте. Вот погоди, я тебе обязательно достану краски…
   – Достань, Соня. А в склад я залезу в окно. Я знаю, где стоит лестница. И нарисую жирафа на целом листе.
   Сонька присела перед Филей на корточки, но в это время ее позвали:
   – Сонька, к директору!
   Сонька сняла передник и вприпрыжку побежала из столовой.
   В коридоре у окна остановилась, глядя на море.
   К ней подошел Рыжик, ее одноклассник, щуплый мальчик с огромными серыми глазами. Он был необыкновенно любопытен, но постоянно все путал, и все считали, что нельзя верить ни одному его слову.
   – Что там? – спросил он, увидев, что Сонька смотрит в окно.
   – Шхуна. Видишь, идет в порт. Красиво как, правда?
   – Они ловили кильку, я знаю.
   – Ты всегда все знаешь… Они были далеко. И сейчас возвращаются. Они везут что-то такое… Это точно. Видишь, какое синее море?
   – Ну и что?
   – Ох и дурной же ты. В море есть блуждающие острова…
   – Какие?
   – Ну блуждающие, говорю же тебе. По коридору разнесся крик:
   – Сонька! К директору.
   – Бегу! – Сонька бросилась со всех ног по коридору.
   В кабинете директора сидели Эмма Ефимовна и старшая пионервожатая.
   – Вы говорите, он ушел сразу после уроков? – спросил директор.
   – Ушел с собрания совета отряда. Мы думали обсудить его поведение… – сказала старшая пионервожатая.
   – Н-да…
   – Его невозможно ничем увлечь, – продолжала старшая пионервожатая. – Он просто ни на что не откликается. Все идут за саженцами, а он подтягивает штаны, плюет и отправляется куда ему вздумается. И класс никак на него не влияет…
   Вошла Сонька, и разговор оборвался. Однако последние слова Сонька слышала и, войдя, внимательно посмотрела на старшую пионервожатую.
   – Речь идет об исключении Игоря Смородина из интерната, – сразу пояснил директор. – И тебя, Соня, позвали на этот разговор. Поскольку вы с ним друзья и ты знаешь его лучше, чем кто бы то ни был…
   – Я его очень плохо знаю, – ответила Сонька. Директор, казалось, пропустил ее слова мимо ушей.
   – Вначале, судя по его замкнутому характеру, я думал, что он крепкий орешек, а он, оказывается, просто безвольный мальчик, легко попадающий под чужое влияние.
   – У него как раз железная воля, – сказала Сонька.
   – Интересно, в чем же проявляется его железная воля? – спросила старшая пионервожатая.
   – Он через щеку протягивает иголку с ниткой.
   – О господи… – Эмма Ефимовна приложила ладони к вискам.
   Стало ясно, что на откровенный разговор Сонька не пойдет, что она сразу же, с первой минуты разгадала их педагогические хитрости и замкнулась, всем своим видом выражая нежелание продолжать этот разговор.
   – Вот что, Соня… – директор снял очки и, протирая их, устало моргал. – Нас очень беспокоит, с кем он знается. Есть сведения, что он связался с неким Ушастым. Это верно?
   Сонька промолчала.
   – Так вот, немедленно отправляйся в порт и разыщи Игоря. Надеюсь, ты понимаешь, зачем?

7

   В порту Сонька не нашла Игоря. Она обогнула портовые склады, миновала старые деревянные причалы для лодок и вышла к песчаной косе, вдававшейся далеко в море.
   Плотный песок был горяч, а с моря веяло свежестью.
   Оно сверкало в этот час непривычным желтоватым блеском.
   Сонька пошла по песку в море, в его открытую даль, в его дикие запахи. Она забыла, зачем сюда пришла. Мысли, что минуту назад казались важными, здесь, в окружении дышащей и дурманящей воды, обратились в мимолетность.
   Внезапно Сонька увидела на оконечности косы человека. Он шел навстречу ей, держа в руке продолговатый плоский ящичек.
   Сонька узнавала его постепенно, по мере приближения к нему. Сначала ей лишь почудилось что-то знакомое в облике этого человека, затем появилось чувство уверенности, что она его где-то видела. И все же, приблизившись к нему, она в первое мгновение его не узнала. Он был в форме военного летчика и нисколько не походил на того странного человека, столь внезапно возникшего перед ней из пустого неба на своем причудливом самолете.
   Но и сейчас их встреча получилась необычной.
   Они шли рядом по ослепительно-белому песку.
   Сонька все поглядывала на плоский ящичек из светлого полированного дерева с блестящими винтиками и застежками, который держал в руке летчик. Этот ящичек заинтересовал ее с первой же минуты. Что бы это могло быть? Сонька вспомнила, что где-то уже видела такой. Но где? Может быть, в кино? Или, может быть, ей лишь казалось, что она видела…
   – Как же все-таки тебя зовут? – спросил летчик. – Тогда мы не успели познакомиться.
   – Софья. Только так меня никто не зовет…
   – Ну, конечно, зачем же так торжественно? – улыбнулся летчик. – А меня зовут Федор Степанович. Если же искать, спрашивать меня будешь, то я – подполковник Исаев.
   – Дайте я понесу ваш ящичек, Федор Степанович, – попросила Сонька.
   – Пожалуйста. Только мы сейчас немного укоротим ремешок. Ну вот… Все равно немножко великоват.
   – Что в нем? – спросила Сонька.
   – Краски.
   Летчик взял из ее рук ящичек, открыл его и опустил на песок.
   В первое мгновение Сонька растерялась. В одной половинке ящика лежали кисти, краски, какие-то бутылочки, а в другой сверху рисунок карандашом – ящерица бежала и на бегу оглянулась… В движении была лапка с крохотными пальчиками, напряженно жгутиком вытянут хвостик…
   Сонька осторожно приподняла рисунок. Под ним лежало маленькое полотно – совершенно пустое.
   – Хотел нарисовать море, – сказал Исаев, – но сегодня не мог приступить к работе. Кстати, я уже извел несколько полотен… Понимаешь, море никогда не бывает пустым, оно полно беспокойства или покоя, движения и света или холода и мрака. Да и пустота неба – это не совсем пустота. Там есть опора крылу, облака плывут в нем, как медузы, и большую часть времени в нем проводят птицы.
   Он замолчал и посмотрел на Соньку – поняла ли она его?
   Она подняла голову – воздушно-светлы были глаза ее.
   – Может быть, ты любишь рисовать? – вдруг спросил он.
   – Не-ет, у меня никаких талантов. Вот Филька из первого класса – тот везде рисует… Даже на хлебном фургоне и на молоковозке. Он хочет нарисовать жирафа во всю стену.
   – Почему непременно во всю стену?
   – Потому, что у жирафа длинная шея. – Сонька почувствовала, что летчик про себя улыбается. – Вот увидите, Филька будет художником.
   – А ты кем думаешь стать?
   – Я просто хочу найти четвертое измерение.
   – Опять это четвертое измерение…
   – Ну да. Если бы кто-нибудь знал, как туда попасть.
   Летчик задумался на минуту.
   – Может быть, я немножко смогу тебе помочь, – сказал он. – Я ведь живу в трехмерном мире. Мои чувства – мое зрение, слух, осязание – приспособлены к высоте. Я привык воспринимать мир не совсем так, как все остальные люди, которым приходится перемещаться лишь в пределах двух измерений. Такова уж особенность моей профессии. Однако даже я не могу сказать, что мне, человеку неба, одинаково близки и понятны все три пространственные координаты – длина, ширина и высота. Хотя иногда я воспринимаю окружающую трехмерность как-то необычно, смотрю на нее так, как мы смотрим на пол – сверху вниз, из третьего измерения, но не в малых масштабах, а охватывая все. Я понимаю, мне недостает интуиции, пространственного воображения, и все же интуитивно я иногда чувствую существование многомерности. Очевидно, человек открывает новое, когда тому приходит час. – Он умолк и с досадой добавил: – Видно, все это я говорю не так, как надо бы… Слишком по-взрослому. У меня, понимаешь, нет детей. Вот и не научился разговаривать с ними…
   Соньке стало грустно, что у летчика нет ребятишек, что ему не к кому возвращаться со своего неба.
   Они свернули на тихую улицу, сбегавшую в море; справа и слева зеленели молодые сады, среди деревьев медленно вращались тяжелые лопасти ветряков.
   Возле одного из домов летчик остановился:
   – Ну вот, Соня, мой дом…
   Сонька с удивлением оглядела небольшой дом из белого известняка. Вокруг не росло ни травинки, все поражало запустением.
   – Ваш дом? – переспросила Сонька и, сняв с плеча ремешок, протянула летчику ящичек. – Ну, я пошла. До свидания.
   – До свидания, Соня…
   Ее поразила горечь, прозвучавшая в его голосе. Она остановилась.
   Странно было видеть этого большого сильного человека таким растерянным.
   – Мне не нравится ваш дом, Федор Степанович, – сказала она.
   – Он просто заброшен, Соня.
   Сонька тронула болтавшуюся на одной петле калитку – раздался унылый тягучий скрип. Прошла через пустой двор. Посреди заброшенного огорода стоял ветряк. Лопасти его, как видно, давно не отзывались на порывы ветра, рабочий механизм покрыла рыжая ржавчина.
   – Не крутится, стоит, как немой укор, – сказал летчик.
   Сонька обернулась:
   – А почему?
   – Я все время на аэродроме. Здесь бываю редко, в немногие свободные дни. Да и то не сижу дома, а хожу с этюдником к морю. Вот дом и заброшен.
   – Зачем же тогда вам дом? – вырвалось у Соньки.
   – Видишь ли… – летчик достал из кармана ключ, открыл дверь. – Видишь ли, моя жена…
   Сонька вошла за ним в пустой гулкий дом. На полу, на столе и стульях – на всем лежала серая пыль.
   – Это был наш дом, – продолжал летчик, – а теперь в нем скоро поселятся летучие мыши.
   – Давно умерла ваша жена, Федор Степанович?
   Летчик резко повернулся к ней. Но Сонька не видела этого. Она внимательно осматривала дом, полный любопытных для нее вещей. На диване она увидела большую куклу, бросилась к ней, схватила ее, и мгновенно Сонькины руки стали серыми от пыли. Она принялась чистить куклу, сдувать с нее пыль. На тумбочке под зеркалом нашла расческу и начала расчесывать ее ярко-желтые волосы.
   – Давно ваша жена умерла? – снова спросила Сонька.
   – Она не умерла, – как бы издалека ответил летчик. – Она уехала. Это ее дом. Вернее, дом ее покойного отца. Десять лет назад я встретил ее, как и тебя, здесь на берегу моря… – Он умолк. Сонька, не оборачиваясь, занималась куклой. Слышно было, как он четкими своими шагами пересек комнату. – Встретил я ее на берегу моря, – повторил он. – Она чистила песком закопченную кастрюлю. Знаешь, как трудно иногда снимается нагар… Она приехала к отцу на каникулы. Она была студентка…
   Сонька положила на диван куклу и повернулась к нему. Она ни о чем более не спрашивала, но глаза ее и ее губы были полны острого детского недоумения.
   – Ветряк поставил ее отец, – продолжал летчик. – Он славный был старик. Хотел вырастить сад. Но ветряк с самого начала работал плохо. Воды едва хватало…
   – Почему уехала ваша жена? – оборвала его Сонька прямым вопросом.
   – Понимаешь, Соня, ей хотелось ребенка. Иные люди смиряются с тем, что они бездетны. А она – нет. Я постоянно был на аэродроме. Случалось, по целому месяцу не бывал дома. А приезжая, только и слышал: «Если бы у меня была девочка, я не чувствовала бы себя такой одинокой». Но этот дом не принес ей ничего, кроме одиночества и… страха. Вечного страха за меня. Страха, что я не вернусь домой… Она знала, как опасна моя работа. Однажды, помню, она показала мне на ветряк и сказала: «Это все оттого, что он не крутится». Понимаешь, сущий вздор. Я не придал значения ее словам. Действительно, при чем тут ветряк. Но бывает так, что человек уверен в чем-то совершенно несуразном. Уверен, неизвестно почему. И разуверить его нельзя. Шли годы. И вот однажды, вернувшись с аэродрома, я увидел на столе записку. – Он выдвинул ящик книжного шкафа и подал Соньке сложенную вчетверо бумажку.
   Сонька осторожно развернула ее, прочла:
   «Федя! Я устала бояться за тебя. У меня нет более мужества оставаться в этом доме. Бегу от своего страха.
   Марина».
   – Куда же она уехала? – спросила Сонька, возвращая ему листок.
   – На север. А дом пустой. Только калитка скрипит на ветру.
   – Вы скучаете по Марине?
   Их глаза встретились. Это были глаза равных людей, одинаково понимающих боль утраты.
   Летчик достал из книжного шкафа акварельный рисунок. На берегу моря стояла одинокая женщина; ветер гнал куда-то в закат, в уходящий день ее волосы, огромные, как костер.