Новиков Валентин Афанасьевич. Четвертое измерение

17

   Тихо постучавшись, Сонька вошла в кабинет директора интерната.
   Иван Антонович сидел за столом и читал газету.
   – Что, Соня? – коротко взглянув на нее поверх газеты, спросил он. Отложил газету. Снял очки.
   – Иван Антонович, отпустите меня из интерната. Директор оперся подбородком на кулак и, прищурившись, долго, не мигая, смотрел на Соньку.
   – Куда?
   – К Исаеву, к Федору Степановичу… Директор откинулся на спинку стула:
   – Откуда ты его знаешь?
   – Он упал с неба… Нет, не так упал… Понимаете, он говорит – это вертикальная посадка.
   – Хорошо, вертикальная посадка. И что же?
   – Ну и вот.
   – Я, конечно, не могу сказать, что все понимаю, но твое намерение не высосано ли из пальца?
   – Вовсе не из пальца. Марина, понимаете… Марина – это его жена… не может примириться с тем, что она бездетна.
   Щека Ивана Антоновича непроизвольно дернулась:
   – Ты говорила с ней?
   – С кем?
   – Да с Мариной, женой Исаева, то есть, я хочу сказать, она с тобой говорила?
   – Что вы! Я ее никогда не видела! Она живет на Севере.
   – Теперь мне уже кое-что понятно: ты идешь в семью человека, с которым не только никогда не разговаривала, но которого даже и в глаза-то не видела… Соня, ты умная и талантливая девочка, но…
   – У меня никаких талантов, – перебила его Сонька.
   – Хорошо, никаких. Но элементарное понимание… Боже мой, куда же я задевал папиросы?
   – Да вот же они, лежат перед вами. Сонька зажгла спичку.
   У него так дрожали руки, что он не мог прикурить.
   – Подожди, что я хотел сказать? Ах да, в глаза не видела…
   – Да видела я ее!
   – Где?
   – На рисунке… Федор Степанович показывал мне рисунок.
   – И она тебе понравилась… на рисунке? Сонька кивнула.
   – Ну, тогда… – он развел руками.
   – Она всю жизнь мечтала иметь девочку.
   – Такую девочку, как ты, надо еще заслужить. А она лишь предстала перед тобой на рисунке… Тебе не кажется, что такое удочерение несколько м… м… необычно?
   – Нисколько. Наоборот…
   Директор вскочил из-за стола и нервно забегал по кабинету.
   – И ты ожидаешь, что я в состоянии тебе сказать «иди»?
   – Ну да.
   – Даже с формальной стороны тут далеко не сходятся концы с концами… Это вопрос, Соня, чрезвычайно сложный, и твое желание – еще далеко не все.
   – Значит, вы меня не отпускаете?
   – Пока, конечно, нет. Я должен прежде…
   – Ну и ладно! – Сонька выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
   Оставшись один, Иван Антонович снял очки и, держа их в пальцах, долго тер запястьем лоб. Потом так, никому, сказал:
   – Непостижимо.
   Как всегда по воскресеньям, в интернате пусто. Сонька ходила по гулким коридорам, большим и без детей неуютным. Заглянула в пионерскую комнату. Там тоже было пусто, на столе стояла коробка с пластилином.
   Сонька подошла к столу, взяла кусочек пластилина. Машинально скатала в ладонях шарик, положила его на стол. Скатала второй, побольше. Переломила спичку и соединила ею два шарика. Прикрепила снизу коротенькие ноги. Поставила на стол. Отступив немного от стола, посмотрела на свое произведение. В раздумье отщипнула еще кусочек пластилина. Прикрепила его к верхнему шарику. Получился нос.
   Сонька схватила уродца, смяла его в руке.
   И снова она шла одна по пустому коридору. Кусала губы, но не плакала.
   Пришла в свою комнату. Девочки уехали домой к родителям. Без них комната казалась чужой, холодной. Сонька долго сидела на кровати, глубоко задумавшись.
   Вошла Эмма Ефимовна, дежурившая по интернату, остановилась в дверях:
   – Почему не спишь? Уже поздно.
   – Я… – Сонька поспешно расстегнула воротничок. – Сейчас ложусь…
   Они молчали в тягостной тишине.
   – Тебя кто-то обидел?
   – Нет.
   – Тебе плохо в интернате?
   – Хорошо.
   – Ах ты, горе мое… – Эмма Ефимовна подошла к Соньке, присела перед ней на корточки. Большая, длинноногая, она едва поместилась меж детских кроватей. – Я чувствую, ты что-то задумала, Соня.
   – Ничего я не задумала.
   – Ну спи.
   Эмма Ефимовна погладила Сонькину руку и тихо вышла из комнаты.
   Сонька прислушалась. Когда в коридоре стихли шаги учительницы, сняла форму, аккуратно свернула, надела свое старое платье, кофточку, сандалии, собрала свои вещи – портфель едва закрылся – и бесшумно отворила окно.
   На остановке никого не было. Последний автобус, видимо, недавно ушел.
   Сонька постояла немного, глядя на интернатский жилой корпус, вклинившийся углом в созвездие Кассиопеи, и пошла напрямик через дюны в сторону порта.
   Она некоторое время шагала по вязкому песку, потом остановилась. Царила такая тишина, что она невольно посмотрела в небо. Только оттуда, из космоса, могло литься такое безмолвие. Оно легло на пустынные дюны, его холод остудил песок.
   Сонька пошла быстрее и нарочно громко заговорила сама с собой:
   – Вчера за творческий диктант получила двойку. А до этого схватила две тройки…
   Она умолкла и услышала глухое, похожее на шепот эхо пустыни.
   Она еще прибавила шагу. Ей было одновременно и холодно, и жарко. Маленькие мерцающие кристаллы звезд указывали путь, она ориентировалась по ним легко и привычно. Сбегала с дюн широкими прыжками, а поднималась на них медленно, ровным шагом. Так она привыкла ходить, так шла и сегодня. Но отчего-то эта ночь казалась ей бездонным провалом в иное измерение.
   Уже в первом часу пришла она в дом Исаева.
   Зажгла в обеих комнатах свет и крикнула:
   – На-со-всем!
   Крутнулась перед зеркалом, подняла над головой руки. Нет, в общежитии нельзя было так… Здесь она оказалась лицом к лицу с некоей новой свободой.
   Спать не хотелось. Сонька погасила свет в доме и выскочила на улицу.
   Была ясная звездная ночь. Море несло на волнах осколки звезд. Пучина перемешивала блеск и синеву неба со своей смоляной чернотой.
   На какой-то миг Сонька потерялась. Ей показалось, что небо внизу, а море дышит над ней. Голова закружилась от разверзшейся бездны, будто во всей ужасающей реальности открылось перед ней страшное четвертое измерение.
   Она сбежала вниз по известняковым плитам, как по лестнице великанов, и бросилась к воде. Раскинула тонкие руки, обнимая необъятное море, все звезды, всю бесконечность, весь мир.
   Сонька постояла так, слушая морской шум. Вода мерно и спокойно плескалась, выталкивая на берег темные водоросли, шуршала в ракушках.
   Сонька разделась и прыгнула в воду… Нагретое за день море охватило ее искристым теплом.
   Она уплывала все дальше и дальше от берега. Уже не слышалось шума набегающих на берег волн, и тишины касались лишь всплески тонких Сонькиных рук.
   Где-то сейчас Федор Степанович? Спит? Или его белая стрела в ночном полете?
   Она мечтала именно о таком отце. Когда по воскресеньям дети уезжали из интерната к родителям, Сонька думала о нем. Она знала, что прежде ее хотели удочерить какие-то люди. Наверно, хорошие люди… Но почему-то мысль о них вызывала скуку. Они представлялись ей старыми, ищущими в ней утешения, любящими эгоистично и капризно. А ей хотелось, чтобы ее отец был молодым, сильным и отважным.
   Когда стали тяжелеть от усталости руки, Сонька вдруг вспомнила, что она одна в ночном море. На миг ей стало жутко. Она оглянулась. На фоне звездного неба береговые скалы казались развалинами старой крепости, забытой не только людьми, но и временем. Как многообразен и причудлив был окружающий мир, как загадочен и прекрасен.
   Сонька сидела на берегу всю ночь. Она не думала больше об Исаеве. Она вообще ни о чем не думала, словно была одним из прибрежных камней, которые лежат здесь вечно, не подверженные времени, и которые немыслимы без шума волн, морской дали и пустого неба.
   Возвратилась домой, когда уже близился рассвет. Но спать ей не хотелось. Она села у окна. Сидела тихо и неподвижно, как тень, глядя в светлую ночь. Где-то в небесной выси уже угадывался слабый трепет первых утренних лучей. Звезды смутно угасали, словно уходили от могучей силы Солнца. И лишь Венера сверкала над темным морем неистовым белым светом.
   Неожиданно раздался стук в дверь.
   Вошла Эмма Ефимовна.
   – Вот, оказывается, ты где! – звенящим от негодования голосом с порога заговорила она. – Мы с Иваном Антоновичем чуть с ума не сошли, думали, утонула… Объясни, что это значит?
   Сонька во все глаза смотрела на учительницу. Она никак не ожидала, что Эмма Ефимовна появится тут в такой ранний час. Видно, и вправду ее искали ночью.
   – Ну, что смотришь? Переполошила нас и считаешь, это в порядке вещей?
   – Ну и что?
   – Что-о? Ты как разговариваешь? Тебя ведь Иван Антонович не отпустил. Почему ты ушла?
   – Ушла, и все.
   – Возвращайся сейчас же и попроси извинения у Ивана Антоновича. Что же ты стоишь?
   – Не пойду. Это мой дом. Я тут живу!
   – Как? Ты жила и живешь в интернате.
   – Нет, здесь!
   – Что все это означает? Ты прекрасно понимаешь, что так не уходят из интерната: через окно, ночью, никому ничего не сказав! Да и ушла ты, я вижу, в пустой заброшенный дом.
   – Скоро приедет Федор Степанович…
   – Это скоро может быть очень долгим…
   – Вернется Марина…
   – Будет ли все так, как ты ожидаешь? Но не в этом дело. Сейчас ты должна вернуться и интернат.
   – Нет!
   – Соня…
   – Нет!

18

   В интернат Сонька не вернулась. Она ездила на уроки автобусом вместе с другими школьниками, которые жили в порту.
   После уроков ребята у нее спрашивали, куда она едет. И она отвечала: «Домой».
   Педагоги молчали, молчал и Иван Антонович.
   Наконец-то у нее был свой дом. Она его прибирала, приводила в порядок. В кладовке нашла белую краску, покрасила оконные рамы.
   Она готовила обед. Лапша у нее слипалась, рыба была или горько-соленой, или она ее вовсе забывала посолить. Суп в рот нельзя было взять. Но она упорно ждала Исаева.

* * *

   Теплоход медленно подходил к причалу. Сонька смотрела на него как зачарованная. Она никогда, не уезжала из своего городка. Ей захотелось подняться по трапу и уплыть. И не все ли равно, куда… Так вот, наверно, уехал и Игорь. Может, ему и туго приходится, но он в пути, он едет или идет, видит что-то совсем новое. Сонька тоже была всегда в пути. Но путь ее проходил причудливыми дорогами воображения. Даже самый воздух вокруг нее был полон тайн и значения. Протяни руку – и пустота разомкнется, и откроется новая пустота, еще более огромная, ослепительно ясная, в прозрачной дали появятся золотые берега, из светлых струй многомерности поднимутся сказочные города.
   Пассажиры сходили на берег, спешили на небольшой, затиснутый между портовыми складами и поселком базарчик. По воскресеньям здесь было шумно и многолюдно – недавно сюда перевели барахолку.
   Сонька смотрела на сходивших по трапу пассажиров и не могла понять, что заставляет их спешить. День был так долог, солнечен и глубок, что в нем хотелось жить неспешно, чтобы чувствовать и любить каждый проплывающий миг. Пассажиры спешили на базар с сумками, корзинами, рюкзаками, на пристани стоял непривычный гвалт.
   Когда Сонька оказывалась в суетливой многоликой толпе, мысли ее текли особенно неторопливо, шум и гам не мешали ей думать о далеких от базара и окружающих предметов вещах. Она смотрела на суетливо сходивших по трапу людей и улыбалась.
   И вдруг улыбка слетела с ее губ – в толпе встречающих она увидела Игоря. Сонька сразу поняла, что он кого-то ждет, и спряталась за угол газетного киоска.
   Их было двое – один в небесно-голубых джинсах и рубашке, сшитой не то из кусков газеты, не то из иностранных афиш, другой в огромной не по росту тельняшке и лохматой кепке, напяленной на глаза. Неторопливо спустившись по трапу, они поздоровались с Игорем за руку, как со взрослым, и все трое сразу же отправились в сторону базара.
   Сонька некоторое время постояла в раздумье, затем побежала следом за ними. Но они словно растворились в густой толпе.
   За ларьками, где были свалены пустые бочки из-под рыбы и разбитые ящики, остановилась, внимательно оглядываясь по сторонам. Вот впереди мелькнула рубашка-газета, и Сонька, прячась за ящиками, пробралась поближе и скоро услышала негромкий разговор.
   – Кто эти? – спросил глуховатый испитой голос.
   – Свои.
   Сонька даже вздрогнула, узнав голос Игоря. Она пробралась еще ближе и посмотрела в щель между ящиками. Кроме Игоря и двух приехавших с теплоходом парней у забора стояли еще двое мальчишек – это были знакомые Соньке приятели Игоря.
   – Свои, говоришь… – Парень в голубых джинсах покосился на низкорослых пацанов. Одного Сонька хорошо знала, он всегда ходил с грязной обсохшей физиономией. Неизвестно, умывался ли он когда-нибудь; грязь, видно, стягивала ему кожу на щеках, и он без конца корчил замысловатые рожи.
   – Мальчики из хороших семей, – усмехнулся Игорь.
   – Видно, что из хороших. А молчать умеют?
   – Глухонемые.
   Мальчишки, далеко высовывая языки, нелепо дергаясь, стали проворно говорить на пальцах, подражая глухонемым. Это было так неожиданно и смешно, что Сонька зажала ладошкой рот, чтобы не расхохотаться.
   – Некрупных каких-то ты нашел… – брезгливо поморщился, оглядывая пацанов, тип в тельняшке.
   – Какие были, – огрызнулся Игорь.
   – Где живут?
   – Временно у родителей.
   – А ты в интернате?
   – Оторвался.
   – Чего?
   – А это не твое дело.
   Злое что-то будто вселилось в Игоря за то недолгое время, что он жил вне интерната, глаза стали угрюмыми и колючими.
   Парень в голубых джинсах примирительно похлопал его по плечу:
   – Это хорошо, что ты не любишь лишних расспросов. Толк из тебя будет. – И вдруг неестественно бодро спросил: – Хочете заработать, юноши?
   – Натурально, – ответили «глухонемые».
   Но Игорь недоверчиво повел колючим взглядом:
   – Как? Опять краденое продавать? Не буду.
   – Какое краденое? Улов надо сбыть. Небольшой, килограммов двести рыбы, бочонок икры… Предлагайте только приезжим. Поняли? Вы ведь всех знаете, кто живет в поселке. И. глядите, чтобы не нарваться на дружинников. Это главное. До закрытия барахолки все и продадите помаленьку. Ну как, идет?
   – Идет.
   – И учтите, это только начало. Поближе познакомимся – может, посолиднее чего присмотрим. А пока поглядим на вашу работу. И вот что… – голос его внезапно изменился, стал таким, что Сонька вся съежилась за ящиками. – Нас нет. Поняли? И откуда рыба – не знаете. Если что – дали, мол, какие-то мужики сбыть, а кто – не знаем. Иначе… вы знаете, мы тут не одни… Усекли?
   – Усекли, усекли. Не бойтесь, – спокойно ответил Игорь.
   Сонька не уловила и тени страха в его голосе. Да, изменился он сильно, прямо другой стал.
   Двое незнакомцев отошли в сторону и вскоре затерялись в густой базарной толпе.
   Игорь огляделся, что-то сказал своим пацанам, и все трое тоже нырнули в толпу. Сонька снова потеряла из виду Игоря. С трудом пробиралась она из одного конца рынка в другой, чуть не плача от досады, что после стольких поисков упустила Игоря. И вдруг она чуть не налетела на него. Он что-то сказал на ухо лысому толстячку с пустым рюкзаком, и они вместе отправились куда-то в узкую улицу за базаром. Через несколько минут толстячок уже шел обратно, сгибаясь под тяжестью рюкзака.
   Вскоре Игорь появился снова. Теперь он повел с собой уже двоих. И эти вернулись с наполненными сумками.
   Сонька растерянно огляделась и увидела «мальчиков из хороших семей». Они действовали не так ловко, как Игорь, но тоже время от времени уводили пассажиров куда-то за базарные ряды.
   «Эти типы втянули Игоря в свои дела, а он – мальчишек… Потом все угодят в колонию…» Сонька поняла, что надо действовать, надо спасать от настоящей большой беды не только Игоря, но и его глупых друзей. Сквозь толпу она бросилась к Игорю. Тот, увидев ее, метнулся в сторону, чтобы убежать, но тут же остановился.
   Сонька подошла к нему и тихо спросила:
   – Ты из-за меня убежал из интерната? Я тебя искала везде. Думала, не случилось ли чего… А ты…
   И в тот же миг Сонька почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку. Она обернулась, увидела рубашку-газету, встретила немигающий жесткий взгляд.
   «Глаза, как змеи», – отметила она про себя, но страха больше не было.
   – Что нужно этой юной леди? – сквозь зубы спросил незнакомец и стиснул ее плечо так, что у Соньки потемнело в глазах.
   – Пусти ее, – тихо, но угрожающе сказал Игорь. Тот будто и не слышал:
   – Я заметил, уважаемая дама, что вы все время следите за этими юношами. Кто вас сюда прислал? – Его пальцы еще сильнее сдавили ее плечо.
   Сонька вырвалась, сделав внезапное резкое движение.
   – Не торопитесь. От нас далеко не уйдешь. – Он повернулся к Игорю: – Разъясни ей остальное в популярной форме. – Он отступил назад и как-то незаметно исчез в толпе.
   – Идем, – Игорь потянул ее за руку.
   Они сели на скамейку в пустынном сквере.
   – Что же ты мне должен разъяснить? – Сонька, не поднимая глаз, хмуро смотрела вниз.
   – То, что только дураки живут честным трудом. Вот, – Игорь вытащил из бумажника деньги и показал их Соньке. – Хочешь, дам тебе половину?
   – Зачем они мне?
   – Купишь себе конфет.
   – Я не люблю конфеты.
   – Ну, купишь новое платье.
   Сонька сухо рассмеялась:
   – В новом неудобно. В этом лучше. И вообще, мне ничего не надо.
   Игорь притих. Задор слетел с его лица. Уже не так уверенно он сказал:
   – Деньги, Сонька, – это все.
   – Какой-то дурак сказал тебе эти слова, и ты повторяешь их, словно попугай.
   Игорь долго молча смотрел на ее ясный профиль и вдруг совсем другим голосом сказал:
   – Айда с нами, Сонька… Жизнь будет – не соскучишься…
   Сонька опустила голову. С минуту сидела молча, потом насмешливо спросила:
   – Куда?
   – Ну… вообще… На свободу.
   – Вот такая свобода у вас. – Сонька расстегнула пуговку платья и за воротничок оттянула его с маленького костлявого плеча. Возле ее ключицы было кровавое пятно. – Думала, кости раздавит, гад.
   Игорь вскочил, резко сунул руку в карман.
   – Ладно тебе, – усмехнулась Сонька. – Какую-то дрянь в кармане носишь… Выбрось.
   – Я ему!
   – Что ты – не знаю, а я иду в участковый пункт милиции.
   – Меня же тоже возьмут, Сонька!
   – Испугался? Может быть, мне пригрозишь?
   – Я ему покажу!
   – Не надо ничего показывать. Брось их к черту. Идем отсюда.
   – Эти уже не отстанут, Сонька.
   – Боишься? Вот такая у вас свобода. Они и дальше будут посылать вас, мальчишек, на такие дела, чтобы самим, если что, остаться в стороне. Будут посылать, пока вы сами не станете такими же, как они. В общем, можешь бежать предупредить их, а я пошла в милицию.
   Сонька встала и не оглядываясь пошла прочь. Ей очень хотелось посмотреть на Игоря, но она уходила все дальше и дальше. И только когда свернула за угол, остановилась и, прислонившись плечом к стене, заплакала.
   Она услышала быстрые шаги Игоря, догонявшего ее, обернулась.
   – Я с тобой, Сонька. Идем, пока они не удрали.

* * *

   Кабинет следователя был маленький, тесный. Единственное окно выходило в чей-то запущенный огород.
   Окно было распахнуто настежь. Следователь в легкой куртке сидел за столом, что-то писал и курил, пуская дым в окно.
   Привели задержанных. Их оказалось семь человек. Кроме двоих, что приехали с теплоходом, было еще двое незнакомых парней, а за ними, дрожа от страха, жались «мальчики из хороших семей».
   Следователь достал новую папироску, неторопливо прикурил от окурка и оглядел мальчишек.
   – Откуда эти дети?
   «Мальчики из хороших семей» разом заныли:
   – Дяденька, отпустите нас домой. Нас ждет мама.
   – И папа…
   – Я спрашиваю, откуда эти дети? Почему они здесь? – зло нахмурился следователь. Он, как видно, был занят более важным и серьезным делом и не сразу сообразил, кого к нему привели.
   Парень в голубых джинсах тихо сказал Соньке:
   – Ты еще меня запомнишь, птичка. Но следователь услышал его:
   – Гражданин, вы знаете, что полагается за угрозы? Суд это учтет. Рассказывай, девочка. Не бойся, не спеши, все по порядку.
   – Я и не боюсь.
   И вдруг на середину кабинета выступил Игорь:
   – Я сам все расскажу!
   Он вытащил из кошелька деньги и швырнул их в лицо парню в голубых джинсах:
   – Пусть он подавится этими деньгами!
   – Уже подавился, – спокойно ответил следователь. – А раньше о чем ты думал? Зачем тебе нужны были эти деньги? Ты куришь? Пьешь?
   Игорь отрицательно покачал головой. С него как ветром сдуло весь задор.
   И Сонька поняла, что ей снова надо спасать Игоря.
   – Он их копил, – сказала она. Следователь, оставив Игоря, повернулся к ней:
   – Копил? Зачем?
   – Хотел уплыть в жаркие страны.
   – Какие еще жаркие страны?
   – Ну жарко там, можно в песке печь страусовые яйца.
   – Страусовые? – с некоторой растерянностью переспросил следователь.
   – Ну да, а денег на теплоход у него не было. Они вот, – она показала на двух задержанных парней, – предложили мальчишкам заработать. Я сама слышала…
   – Интересно, – следователь снова повернулся к Игорю. – Ты такой глупенький, что работу от преступления не отличаешь?
   Игорь нахохлился, понуро опустил голову.
   – В каком ты классе?
   – В шестом.
   – Большой уже…
   Но Сонька почувствовала, что следователь вовсе не считает Игоря большим.
   – Ну что ж, – следователь достал несколько листов бумаги, – давайте все по порядку…

* * *

   Уже был поздний вечер, когда Сонька пришла в дом Исаева. Измученная всем, что произошло, она сбросила сандалии и легла в постель. Болело плечо, она едва могла пошевелить рукой, но гораздо больше мучила ее мысль о дальнейшей судьбе Игоря. Не отправят ли его в колонию? Оказалось, он связался, сам того не зная, с матерыми преступниками, которых давно уже разыскивала милиция. Сонька сделала все, чтобы помочь ему, и надеялась, что все уладится.
   Сонька уснула, не погасив в доме свет, и ей снился яркий солнечный день. Свет пронизывал все ее существо, она была во сне такая легкая, что могла свободно пройти по воде. В море в разных направлениях, кренясь под ветром, скользили треугольники-паруса, их ткань светилась таким неистовым блеском, что на нее невыносимо было смотреть.
   Сонька подумала о том, что море таким просто не может быть – никаких теней, никаких приглушенных тонов, только слепящий свет и безграничная тишина.
   За окном царила тишина позднего вечера.
   А ночью тонко завыл ветер в мачтах соседней с домом радиостанции. Шурша пополз песок пустыни, словно испугавшись грозового дыхания моря.
   Сонька проснулась среди ночи от стука в окно. Бросилась открывать дверь и остановилась. Она поняла, что это в окно стучал песок. Ей стало страшно. Она заметалась по комнате, приникла к окну. Море было таким страшным, что, казалось, его, этого моря, и нет вовсе, а есть, лишь черная пустота, из которой вылетал с жутким свистом ветер. Волны ударяли в берег с такой силой, что в шкафу звенела посуда.
   Внезапно в окне полыхнуло мертвое голубое пламя, и дохнул далекий громовой раскат. Сонькино сердце сжалось от страшного предчувствия: ей показалось, что белая стрела где-то в центре этого ада, ведь испытатели специально месяцами ждут такой погоды. Она заметалась по комнате и в этот миг поняла Марину, ее тревогу, тоску и одиночество, ее вечный страх.
   Соньке захотелось в интернат, захотелось увидеть девочек из своей комнаты, учителей. С ними было бы легче. Но и с ними она не забыла бы о Федоре Степановиче, не перестала бы думать о самолетах, летящих в этом страшном небе, в черной пустоте, воющей прерывисто и жутко.
   Сонька до утра не сомкнула глаз.

19

   Над морем проступал рассвет.
   Свет приходил будто из серой безжизненной воды, поднимался, всплывая на поверхность, и рассеивался в необозримом пространстве неба, легко скользил по недвижным дюнам, цепляясь за стебли сухих трав, грани песчинок, и приводил в трепет всю толщу утреннего воздуха. Свет шел по всем измерениям, проникая всюду и насыщая все.
   В этот ранний утренний час со стороны моря возникла белая стрела.
   Под ней синела вода. А дальше просматривались нити дорог, первородный берег моря, дюны, их гребни, острые, как стальные лезвия, и даль, смутная словно пепел.
   Вот уже уплыли назад береговые скалы. Завершался и этот полет. Летчик оглядел небо впереди, край моря, наполняющийся синевой, ленивые гребни волн. Ничтожный миг внимания тому, что было вне самолета. Как всегда в испытательном полете, восприятие внешнего мира было отключено, вселенная ограничивалась колпаком кабины и давала о себе знать лишь циферблатами и стрелками.
   Приближался аэродром. Самолет вышел на радиомаяки, нацелился на полосу… Неожиданность возникла, когда стрела уже проскочила дальний приводной маяк…
   Сколько раз летчик опережал мгновение, сколько раз достигал земли на тысячной шанса! И только неровная его седина говорила о том, что случалось с ним в небе.
   И пока оставалась эта тысячная шанса, он не мог покинуть кабину. Одна лишь мысль владела его сознанием: только бы посадить стрелу, посадить во что бы то ни стало.

20

   Сонька снизу вверх смотрела на старого генерала. Он снял фуражку, и сухой ветер пустыни трепал редкие пряди его седых волос.
   – Исаева отправили в госпиталь, – сказал он. – Теперь свое слово врачи скажут… Такая у нас работа…
   Морщины на его лице были так глубоки, что, казалось, врезались в кости.