Страница:
А то вот Сергей Кургинян, блестящий, талантливый и, безусловно, честный реакционер, предлагает хлеб и даже могущество. Но взамен свободы. Похоже, народ скажет скоро: «Поработите нас, но накормите».
«Наши» ждут. Авангард советского народа, который тащит нас назад, в ночь без грядущего утра.
Уже предан и брошен на съедение фундаменталистам Гайдар. Уже сдан Бурбулис. После VII съезда наступает послесловие, конец. Переменка кончается, звенит звонок. Нас ждет тоталитарный класс и жесткое расписание занятий. Свои 10 минут перемены мы потратили зря. Мы ничего не нажили. Ни гражданского общества, ни приличной власти, ни либеральных институтов. У нас даже нет правозащитного движения. Оно окончилось, и с позором, на отказе помогать истребляемым звиадистам, на отказе подписать письмо в защиту подвергнутого зверским пыткам в Тбилиси Зазы Циклаури. От нас потребовали доказательств невиновности облитого кипятком человека с оторванным ухом, с переломанными руками и ногами. Когда-то письма в защиту диссидентов подписывались с ходу, без доказательств. Я всю жизнь носила воду в решете. Я не жалею об этом, но вода вылилась на землю. То, что мы заработали в августе, наше горькое право сдохнуть на воле, у нас могут отнять. Те, кто захотят жить любой ценой. Либеральная жизнь нам не светит. Хватит ли у общества достоинства выбрать либеральную смерть?
Возможна ли конверсия для нашей революционной партии? Едва ли… Всю жизнь я пыталась поднять народ с колен, но он рожден ползать.
Что, собственно, происходит в стране?
Разрушение. Безжалостное и неумолимое разрушение всего прежнего Бытия: промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, быта, традиций, стереотипов, моделей поведения, душ, судеб, понятий о добре и зле. Есть у Альфреда Бестера роман «Человек без лица». Там, в далеком будущем, преступников не казнят, а разрушают их личность: разум, психику, память. Медленно, в течение года. А потом перезаряжают, и рождается новый человек, способный жить в цивилизованном обществе. Это высшая мера наказания — только за убийство. Что ж! Страна-убийца, СССР, получила по заслугам. Нынешнее Разрушение — промысел Божий. Жаль, что абсолютное большинство слишком давно потеряло Бога. Их уверили в том, что его нет. Вера помогла бы принять наказание стойко и со смирением. Ведь за карой и покаянием идет и прощение.
Насколько сознательно действует в этом деле новая власть (президент и его команда), я не знаю. Скорее всего, Ельцин при его добродушии и советском воспитании искренне полагал, что можно всех облагодетельствовать. Не похоже, чтобы он шел на это Разрушение сознательно. Вот Гайдар, должно быть, знал. В его откровенности проглядывало отчаяние.
Наши реки давно текут на север, с 1917 года. Надо вернуться к нормальному ходу времен и вещей. Но это — пересмотр истории, это — самоскальпирование, это — почти самоубийство. Чтобы идти на это — и вести на это, — нужен героизм. И надо ли навеивать человечеству сон золотой, надо ли врать?
Ни Шахрай, ни Ельцин, ни даже Клинтон не посмеют сказать всего. Экономический и психологический Армагеддон — это когда выживут только те, кто приспособится. Запад — не ложе из роз, это вечное мучение духа, неуспокоенность, дуэль, дискомфорт. Это другая жизнь.
Первое столетие, может быть, Россия будет ходить, как андерсеновская Русалочка, по лезвиям ножей. И делать вид, что ей не больно. На свете и впрямь счастья нет. Мы могли дать только свободу. Но кто нас поблагодарит за нее? Мы завели Россию, как Гензеля и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес, где ей предстоит выжить или погибнуть. Правда, мы в том же лесу, с ней, но ей от этого не легче. Домой, в тоталитаризм, она уже не попадет. Мы сожгли лягушачью кожу Василисы Премудрой. А Россия, как брошенный ребенок, рыдает под сосной и зовет маму: царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Мы изверги. Нам нельзя ее жалеть. Исторический инфантилизм лечат именно там, в лесу, в котором бросают.
Мы должны привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. Уже покончила с собой Юлия Друнина… Это только начало. Уже отреклись от свободы без справедливости (а это две вещи несовместные) Юрий Власов и Михаил Челноков. За ними последуют другие… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению. Но он должен быть готов к проклятиям. Слепые будут проклинать. А зрячих у нас меньшинство…
Мы не должны питать иллюзий. У нас нет исторического времени друг другу лгать. Поэтому чем скорее мы покончим с мифами, тем лучше для всех. Есть два лагеря. Две команды. И игра, которая ведется между ними, нами принятая еще в 60-е годы (хотя не все диссиденты смели называть вещи своими именами), а президентом провозглашенная 20 марта 1993 года, — это смертельная игра. Нет смысла называть наш лагерь демократическим. У нас там не только демократы, во главу угла ставящие волю народа и право большинства, а также Конституцию и процедуру. Глеб Якунин — демократ. А Виктор Миронов? А я сама? А казаки? Они что, тоже демократы? Наш лагерь — это лагерь белых. Когда-то, в первой серии, в нем уживались эсер Савинков и Каледин, западник Врангель и традиционалисты Колчак и Деникин, казаки и депутаты Учредительного собрания… Та первая серия называлась «гражданская война»… Она была отложена и теперь возобновилась. После VIII и IX съездов нардепов это уже нельзя отрицать. Речь идет об историческом реванше. Снова, как встарь, между красными и белыми только чистое поле, на котором решится судьба России. И если в начале века было неясно, какой поставлен вопрос и из-за чего сыр-бор, то теперь все проявлено окончательно. Теперь-то мы знаем, что нынче лежит на весах! И тогда лежало то же самое. Путь России на Запад или на Восток, что теперь затейливо называется «мондиализм» или «атлантизм» и «евразийство». Красные победили тогда потому, что их вожди методом тыка угадали, что нужно силам крестьянской реакции России; ведь и Октябрь, и Февраль были протуберанцами глубинного недовольства «мира», «общины», «Собора» либеральной модернизацией Думы Милюкова и Столыпина.
В стране идет гражданская война между тысячелетним прошлым и хрупким, невероятным будущим, но теперь лагерь белых почти излечился от традиционализма и сознательно рвется на Запад, как к недосягаемой елочной звезде… Поэтому нас и назвали демократами, хотя я лично, например, либерал и не согласна ставить мировые вопросы на всеобщее голосование. Победа в гражданской войне достигается только силой. Не обязательно силой оружия. Силой воли. Силой духа. Страна не выбирала либерализм, она и не могла его сознательно выбрать. Речь идет о том, как его стране навязать. Я хочу, чтобы была создана жесткая конструкция экономического принуждения. То есть сзади будут некие заградотряды: все уже разрушено, можно идти только вперед. Поэтому я разрушаю сознательно и с мстительным наслаждением, как Маргарита, сжигавшая перед отлетом с Воландом свой прежний дом, свое прошлое.
Я не смогу примириться с политическими репрессиями, с ограничением прав на самовыражение. Я не говорю о праве выбирать. Это право выбора между тоталитаризмом и демократией я предоставить не готова. Риск слишком велик. Свобода слова, печати, митингов, собраний — это святое. А все остальное — после. После создания среднего класса, класса собственников, после победы над красными, после того как окончательно разрушится прошлое.
В лагере белых, в моем лагере, есть чистые демократы, есть чистые западники (фермеры, бизнесмены, интеллигенция). Есть сословия, пришедшие за землей и волей (казаки). Есть героические личности (шахтеры), готовые вызвать огонь на себя. Понимают ли они, что многие шахты придется закрыть? Знают ли о том, что либеральный переход — это массовая безработица? Если да, то они герои. Если нет, то они от нас рано или поздно уйдут. Нас мало, мы должны это знать. Мы — квалифицированное меньшинство. Готовы ли к гражданской войне члены моей собственной команды? Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Марина Салье? 100 000 демонстрантов, вышедших 28 марта на Васильевский спуск, были готовы. Их лозунги гласили: «Добьем в марте 1993 года то, что мы не добили в августе 1991 года!».
В красной команде, возглавляемой съездом, ВС, Конституционным судом, большей частью армии, где Анпилов, Жириновский, Сажи Умалатова — лишь форварды, все в порядке. Они знают, чего они хотят, даже когда не могут это сформулировать. Над ними можно смеяться, но они не смешны. За ними — тысячелетие российской истории, которую мы хотим перечеркнуть. За ними — молчание российского моря, которое готово выйти из берегов, ибо нашим лагерем начаты процессы, равносильные геологической, космической катастрофе. По сути дела, «коричневые», или крутые почвенники, сошлись с красными не только на этой метафизике. У них нет своей массовки, они поставляют только лидеров: Жириновского, Дугина, Стерлигова. А у красных есть своя «дикая охота короля Стаха»: обезумевшие люмпены, фанатики социализма, ветераны тоталитаризма, голодные и рабы. Мы должны знать, что это большинство. С ними окажутся многие объективно порядочные люди: некоторые правозащитники, депутаты Моссовета. Все те, кто хочет и свободы, и справедливости. Значит, они пойдут против свободы. Потому что — «или-или».
Фундаменталисты будут вешать, будут пытать и не остановятся ни перед чем. На этот раз мы зашли на Запад гораздо дальше, чем к 1917 году, и реакция будет страшной, полпотовской. Мы почти прошли наш астрал, почти разогнули яновский порочный круг, вышли в абсолютизм: явочным порядком наскоро построенный олигархический режим с либеральными вкраплениями и демократическими элементами, правда, занавешенный мафиозной паутиной… И если мы сейчас опять попадем в «Звездный час автократии», то до следующего Смутного времени ждать придется столетия… Ставки очень высоки, и сейчас не до пустяков. Не до права народа решать свою судьбу. Ее уже решили однажды в 1918 году у нас и в 1933 году в Германии. Конституционным путем… Хорошенького понемножку. В газете «День» уже была картиночка (сверху написано: пленных фашистов ведут через Москву. 1944 год. Изображена огромная толпа пленных под конвоем. И снизу добавлено: вот так же пойдут и демократы). А для самых тупых поместили изречение: «Они загнали нас в угол, мы поставим их к стенке».
Мне претит пассивное ожидание казни. Восемь месяцев бездействия и бессилия Временного правительства не должны повториться. На этот раз мы должны встретить смерть в бою. Если не победим. А победа возможна! Это согласие невозможно. Нет консенсусов между белыми и красными.
Только один человек из лагеря фундаменталистов (мы только что выяснили, что красно-коричневые — лишь современное его воплощение) будет нам полезен после победы и способен создать нечто позитивное в рамках либерализма. Это Сергей Кургинян, не столько режиссер (хотя он один из первых), и не столько политолог (хотя равных ему мало), сколько фантаст и идеалист. Он, безусловно, самый способный и самый честный изо всех наших врагов, но он-то хочет сражаться по законам чести и умеет мечтать. Боюсь, что красные его ликвидируют еще до часа "X", как это сделал Пиночет с несогласными идти на зверства офицерами. То, что личность такого масштаба не на нашей стороне, — это трагедия. Таких трагедий будет много… Брат может восстать на брата, писатель — на писателя, диссидент — на диссидента. С кем сейчас Игорь Огурцов и Леонид Бородин? Увы, не с нами! Это придется выдержать. Через это надо пройти. Мы сожгли свои мосты. Я — в 1969 году, Ельцин — в Беловежской пуще, ДемРоссия — 28 марта, Шапошников -в августе 1991 года. Моя команда, мои белые шахматные фигуры очень неоднородны. Но есть законы футбола и законы шахматной партии. Этим объясняются все кажущиеся противоречия в моем поведении. Я — еретик, я позволяю себе роскошь говорить всю правду и своим, и чужим. И мне ничего не надо. Таких людей не любят ни свои, ни чужие. Я — волк-одиночка, мне трудно играть в команде, а команде трудно со мной. Они боятся играть со мной на одном поле. Я профессионал, а они еще робкие дилетанты. Это в революционной деятельности, а в политике, должно быть, наоборот. Но политика в футболе бесполезна. Надо забивать голы.
Мы не можем честно выиграть выборы. Обмануть и запутать мы можем, но я в этом неспособна участвовать. Как человек я не люблю президента. Однако как футболист я играю с ним в одной команде, а игра идет на гибель или спасение России (может быть, мира). Поэтому мой человеческий и правозащитный пафос мне на поле мало поможет. Я не могу забивать мячи в свои ворота, сейчас это недопустимо. Но при этом я говорю правду, и моя деятельность настолько расходится с моими словами, что вызывает всеобщее удивление, а ДемРоссия боится дать мне слово на своих митингах.
Что из того, что Ельцин раньше играл за «Пахтакор»? Сегодня он играет со мной за «Динамо». Увы, он капитан команды. Гол может забить только он, хотя я веду нападение. И если я, плача и ломая руки, говорю, что нет другого выхода, кроме введения президентского правления на два года, для того чтобы распустить все Советы, поменять все кадры, заложить основы капитализма, — значит, на поле сложилась крайняя ситуация и счет не в нашу пользу.
Будет ли это либеральной диктатурой? Едва ли, если будет создан Политсовет из западнических, либеральных сил, который временно заменит парламент, если будет введено прямое действие Декларации прав человека и Пакта о политических и гражданских правах, если будет сохранена и приумножена свобода слова, печати, собраний и митингов. Однако свобода выбирать социализм, коммунизм, фашизм etc. не может быть предоставлена. После настоящего Международного Суда компартию и нацистские организации (ФНС, «Память», РОС, разные там Соборы) придется запретить (только в плане участия в выборах, не более того). Остальное довершит люстрация. Сопротивление фундаменталистов и люмпенов на этом не прекратится, но оно обретет уголовные формы, и его можно будет легально подавить. Однако на уровне Слова — не Дела — коммунистических и почвеннических протестантов трогать нельзя. Это — табу. Если моя команда сумеет удержаться на уровне бескомпромиссности, не перешагнув черту, за которой — запрещенные приемы, мы выиграем с честью или с честью падем. Я не люблю Ельцина, но я его не предам. Пока он играет за мою команду, куда я записалась на 20 лет раньше него. Мне стыдно, когда он говорит о примирении со съездом. Это мяч, который забивают нам. Я рада, когда он бросает красным перчатку. Это мы забиваем мяч.
На шахматной доске он — король. Слабая, уязвимая фигура. Но я не могу допустить, чтобы белому королю был объявлен мат. Тогда мы проиграли партию.
Что делать в такой ситуации правозащитникам? Они не сумели независимо повести себя с властью при Горбачеве, а сейчас правозащитное движение расколется на сторонников справедливости и сторонников свободы, на либералов (которые примут президентское правление) и демократов (которые его не примут). Процесс уже пошел. Мы окажемся по разные стороны баррикад, потому что во время гражданской войны решается вопрос об изменении строя, а многие правозащитники говорят: «Мне все равно, капитализм у нас или социализм. Главное, чтобы соблюдались права человека». А я не согласна предоставить Анпилову право строить социализм в моей квартире, даже путем парламентских выборов. Пусть строит в своей — не в моей. И рассудит нас здесь не Зорькин, а Калашников.
В 60— е и 70-е годы чисто правозащитное движение было величественно и благородно. Сейчас в России оно будет вредно. Поэтому порядочный человек всегда проигрывает. Ибо для него проигрыш -это компромисс, проигрыш — это реальность. Играть в команде белых демократов — это значит сказать миру «да». Впервые мой путь не прям. Я буду играть в одной команде с людьми, которых не всегда лично уважаю. В моей команде Лужков. Он играет честно, он играет за нас, наши пути сошлись, но для меня это ужасно. Жизнь — всегда проигрыш. Порядочные люди должны вовремя погибать, в этом их спасение. Дай мне, как говорится, Бог…
Когда мы пройдем опасный отрезок пути, я смогу уйти в свой отказ, в свою оппозицию. Но еще столетие порядочные люди в России вынуждены будут зажимать себе рот, чтобы не проклясть слишком громко нашу новую реальность, пока не закроется навсегда дверь между старой и новой реальностью, между смертью и жизнью, между Востоком и Западом, между социализмом и капитализмом.
Несколько веков подряд русская интеллигенция оказывается у разбитого корыта. Оно — наше первородство. Не променяем же свое разбитое корыто на их чечевичную похлебку!
Сейчас будем писать статьи, но, когда у власти окажутся фундаменталисты, возьмемся за оружие. Даже если весь народ обалдеет от восторга. Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны. Он уже балдел в 1918-м, и в 1937-м, и в 1945 году, и в счастливую эпоху застоя, когда колбаса стояла 2.90 за кг. Пойдем против всех, кто пойдет против свободы. Нашей свободы умереть в джунглях, от голода, змеиного яда или львиных когтей. Но вне клетки. На месте России может остаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ пусть на месте России не будет никогда. C'est la vie. Сартр сказал: «Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния».
Часть 3. ХУДОЙ МИР
«НА ТОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ»
«Наши» ждут. Авангард советского народа, который тащит нас назад, в ночь без грядущего утра.
Уже предан и брошен на съедение фундаменталистам Гайдар. Уже сдан Бурбулис. После VII съезда наступает послесловие, конец. Переменка кончается, звенит звонок. Нас ждет тоталитарный класс и жесткое расписание занятий. Свои 10 минут перемены мы потратили зря. Мы ничего не нажили. Ни гражданского общества, ни приличной власти, ни либеральных институтов. У нас даже нет правозащитного движения. Оно окончилось, и с позором, на отказе помогать истребляемым звиадистам, на отказе подписать письмо в защиту подвергнутого зверским пыткам в Тбилиси Зазы Циклаури. От нас потребовали доказательств невиновности облитого кипятком человека с оторванным ухом, с переломанными руками и ногами. Когда-то письма в защиту диссидентов подписывались с ходу, без доказательств. Я всю жизнь носила воду в решете. Я не жалею об этом, но вода вылилась на землю. То, что мы заработали в августе, наше горькое право сдохнуть на воле, у нас могут отнять. Те, кто захотят жить любой ценой. Либеральная жизнь нам не светит. Хватит ли у общества достоинства выбрать либеральную смерть?
Возможна ли конверсия для нашей революционной партии? Едва ли… Всю жизнь я пыталась поднять народ с колен, но он рожден ползать.
Что, собственно, происходит в стране?
Разрушение. Безжалостное и неумолимое разрушение всего прежнего Бытия: промышленности, сельского хозяйства, инфраструктуры, быта, традиций, стереотипов, моделей поведения, душ, судеб, понятий о добре и зле. Есть у Альфреда Бестера роман «Человек без лица». Там, в далеком будущем, преступников не казнят, а разрушают их личность: разум, психику, память. Медленно, в течение года. А потом перезаряжают, и рождается новый человек, способный жить в цивилизованном обществе. Это высшая мера наказания — только за убийство. Что ж! Страна-убийца, СССР, получила по заслугам. Нынешнее Разрушение — промысел Божий. Жаль, что абсолютное большинство слишком давно потеряло Бога. Их уверили в том, что его нет. Вера помогла бы принять наказание стойко и со смирением. Ведь за карой и покаянием идет и прощение.
Насколько сознательно действует в этом деле новая власть (президент и его команда), я не знаю. Скорее всего, Ельцин при его добродушии и советском воспитании искренне полагал, что можно всех облагодетельствовать. Не похоже, чтобы он шел на это Разрушение сознательно. Вот Гайдар, должно быть, знал. В его откровенности проглядывало отчаяние.
Наши реки давно текут на север, с 1917 года. Надо вернуться к нормальному ходу времен и вещей. Но это — пересмотр истории, это — самоскальпирование, это — почти самоубийство. Чтобы идти на это — и вести на это, — нужен героизм. И надо ли навеивать человечеству сон золотой, надо ли врать?
Ни Шахрай, ни Ельцин, ни даже Клинтон не посмеют сказать всего. Экономический и психологический Армагеддон — это когда выживут только те, кто приспособится. Запад — не ложе из роз, это вечное мучение духа, неуспокоенность, дуэль, дискомфорт. Это другая жизнь.
Первое столетие, может быть, Россия будет ходить, как андерсеновская Русалочка, по лезвиям ножей. И делать вид, что ей не больно. На свете и впрямь счастья нет. Мы могли дать только свободу. Но кто нас поблагодарит за нее? Мы завели Россию, как Гензеля и Гретель из сказки братьев Гримм, в темный лес, где ей предстоит выжить или погибнуть. Правда, мы в том же лесу, с ней, но ей от этого не легче. Домой, в тоталитаризм, она уже не попадет. Мы сожгли лягушачью кожу Василисы Премудрой. А Россия, как брошенный ребенок, рыдает под сосной и зовет маму: царя, КГБ, СССР, ОМОН, власть. Мы изверги. Нам нельзя ее жалеть. Исторический инфантилизм лечат именно там, в лесу, в котором бросают.
Мы должны привыкнуть к мысли, что люди будут стреляться, топиться, сходить с ума. Уже покончила с собой Юлия Друнина… Это только начало. Уже отреклись от свободы без справедливости (а это две вещи несовместные) Юрий Власов и Михаил Челноков. За ними последуют другие… Я благодарна Ельцину за то, что он не помешал Разрушению. Но он должен быть готов к проклятиям. Слепые будут проклинать. А зрячих у нас меньшинство…
Мы не должны питать иллюзий. У нас нет исторического времени друг другу лгать. Поэтому чем скорее мы покончим с мифами, тем лучше для всех. Есть два лагеря. Две команды. И игра, которая ведется между ними, нами принятая еще в 60-е годы (хотя не все диссиденты смели называть вещи своими именами), а президентом провозглашенная 20 марта 1993 года, — это смертельная игра. Нет смысла называть наш лагерь демократическим. У нас там не только демократы, во главу угла ставящие волю народа и право большинства, а также Конституцию и процедуру. Глеб Якунин — демократ. А Виктор Миронов? А я сама? А казаки? Они что, тоже демократы? Наш лагерь — это лагерь белых. Когда-то, в первой серии, в нем уживались эсер Савинков и Каледин, западник Врангель и традиционалисты Колчак и Деникин, казаки и депутаты Учредительного собрания… Та первая серия называлась «гражданская война»… Она была отложена и теперь возобновилась. После VIII и IX съездов нардепов это уже нельзя отрицать. Речь идет об историческом реванше. Снова, как встарь, между красными и белыми только чистое поле, на котором решится судьба России. И если в начале века было неясно, какой поставлен вопрос и из-за чего сыр-бор, то теперь все проявлено окончательно. Теперь-то мы знаем, что нынче лежит на весах! И тогда лежало то же самое. Путь России на Запад или на Восток, что теперь затейливо называется «мондиализм» или «атлантизм» и «евразийство». Красные победили тогда потому, что их вожди методом тыка угадали, что нужно силам крестьянской реакции России; ведь и Октябрь, и Февраль были протуберанцами глубинного недовольства «мира», «общины», «Собора» либеральной модернизацией Думы Милюкова и Столыпина.
В стране идет гражданская война между тысячелетним прошлым и хрупким, невероятным будущим, но теперь лагерь белых почти излечился от традиционализма и сознательно рвется на Запад, как к недосягаемой елочной звезде… Поэтому нас и назвали демократами, хотя я лично, например, либерал и не согласна ставить мировые вопросы на всеобщее голосование. Победа в гражданской войне достигается только силой. Не обязательно силой оружия. Силой воли. Силой духа. Страна не выбирала либерализм, она и не могла его сознательно выбрать. Речь идет о том, как его стране навязать. Я хочу, чтобы была создана жесткая конструкция экономического принуждения. То есть сзади будут некие заградотряды: все уже разрушено, можно идти только вперед. Поэтому я разрушаю сознательно и с мстительным наслаждением, как Маргарита, сжигавшая перед отлетом с Воландом свой прежний дом, свое прошлое.
Я не смогу примириться с политическими репрессиями, с ограничением прав на самовыражение. Я не говорю о праве выбирать. Это право выбора между тоталитаризмом и демократией я предоставить не готова. Риск слишком велик. Свобода слова, печати, митингов, собраний — это святое. А все остальное — после. После создания среднего класса, класса собственников, после победы над красными, после того как окончательно разрушится прошлое.
В лагере белых, в моем лагере, есть чистые демократы, есть чистые западники (фермеры, бизнесмены, интеллигенция). Есть сословия, пришедшие за землей и волей (казаки). Есть героические личности (шахтеры), готовые вызвать огонь на себя. Понимают ли они, что многие шахты придется закрыть? Знают ли о том, что либеральный переход — это массовая безработица? Если да, то они герои. Если нет, то они от нас рано или поздно уйдут. Нас мало, мы должны это знать. Мы — квалифицированное меньшинство. Готовы ли к гражданской войне члены моей собственной команды? Глеб Якунин, Галина Старовойтова, Марина Салье? 100 000 демонстрантов, вышедших 28 марта на Васильевский спуск, были готовы. Их лозунги гласили: «Добьем в марте 1993 года то, что мы не добили в августе 1991 года!».
В красной команде, возглавляемой съездом, ВС, Конституционным судом, большей частью армии, где Анпилов, Жириновский, Сажи Умалатова — лишь форварды, все в порядке. Они знают, чего они хотят, даже когда не могут это сформулировать. Над ними можно смеяться, но они не смешны. За ними — тысячелетие российской истории, которую мы хотим перечеркнуть. За ними — молчание российского моря, которое готово выйти из берегов, ибо нашим лагерем начаты процессы, равносильные геологической, космической катастрофе. По сути дела, «коричневые», или крутые почвенники, сошлись с красными не только на этой метафизике. У них нет своей массовки, они поставляют только лидеров: Жириновского, Дугина, Стерлигова. А у красных есть своя «дикая охота короля Стаха»: обезумевшие люмпены, фанатики социализма, ветераны тоталитаризма, голодные и рабы. Мы должны знать, что это большинство. С ними окажутся многие объективно порядочные люди: некоторые правозащитники, депутаты Моссовета. Все те, кто хочет и свободы, и справедливости. Значит, они пойдут против свободы. Потому что — «или-или».
Фундаменталисты будут вешать, будут пытать и не остановятся ни перед чем. На этот раз мы зашли на Запад гораздо дальше, чем к 1917 году, и реакция будет страшной, полпотовской. Мы почти прошли наш астрал, почти разогнули яновский порочный круг, вышли в абсолютизм: явочным порядком наскоро построенный олигархический режим с либеральными вкраплениями и демократическими элементами, правда, занавешенный мафиозной паутиной… И если мы сейчас опять попадем в «Звездный час автократии», то до следующего Смутного времени ждать придется столетия… Ставки очень высоки, и сейчас не до пустяков. Не до права народа решать свою судьбу. Ее уже решили однажды в 1918 году у нас и в 1933 году в Германии. Конституционным путем… Хорошенького понемножку. В газете «День» уже была картиночка (сверху написано: пленных фашистов ведут через Москву. 1944 год. Изображена огромная толпа пленных под конвоем. И снизу добавлено: вот так же пойдут и демократы). А для самых тупых поместили изречение: «Они загнали нас в угол, мы поставим их к стенке».
Мне претит пассивное ожидание казни. Восемь месяцев бездействия и бессилия Временного правительства не должны повториться. На этот раз мы должны встретить смерть в бою. Если не победим. А победа возможна! Это согласие невозможно. Нет консенсусов между белыми и красными.
Только один человек из лагеря фундаменталистов (мы только что выяснили, что красно-коричневые — лишь современное его воплощение) будет нам полезен после победы и способен создать нечто позитивное в рамках либерализма. Это Сергей Кургинян, не столько режиссер (хотя он один из первых), и не столько политолог (хотя равных ему мало), сколько фантаст и идеалист. Он, безусловно, самый способный и самый честный изо всех наших врагов, но он-то хочет сражаться по законам чести и умеет мечтать. Боюсь, что красные его ликвидируют еще до часа "X", как это сделал Пиночет с несогласными идти на зверства офицерами. То, что личность такого масштаба не на нашей стороне, — это трагедия. Таких трагедий будет много… Брат может восстать на брата, писатель — на писателя, диссидент — на диссидента. С кем сейчас Игорь Огурцов и Леонид Бородин? Увы, не с нами! Это придется выдержать. Через это надо пройти. Мы сожгли свои мосты. Я — в 1969 году, Ельцин — в Беловежской пуще, ДемРоссия — 28 марта, Шапошников -в августе 1991 года. Моя команда, мои белые шахматные фигуры очень неоднородны. Но есть законы футбола и законы шахматной партии. Этим объясняются все кажущиеся противоречия в моем поведении. Я — еретик, я позволяю себе роскошь говорить всю правду и своим, и чужим. И мне ничего не надо. Таких людей не любят ни свои, ни чужие. Я — волк-одиночка, мне трудно играть в команде, а команде трудно со мной. Они боятся играть со мной на одном поле. Я профессионал, а они еще робкие дилетанты. Это в революционной деятельности, а в политике, должно быть, наоборот. Но политика в футболе бесполезна. Надо забивать голы.
Мы не можем честно выиграть выборы. Обмануть и запутать мы можем, но я в этом неспособна участвовать. Как человек я не люблю президента. Однако как футболист я играю с ним в одной команде, а игра идет на гибель или спасение России (может быть, мира). Поэтому мой человеческий и правозащитный пафос мне на поле мало поможет. Я не могу забивать мячи в свои ворота, сейчас это недопустимо. Но при этом я говорю правду, и моя деятельность настолько расходится с моими словами, что вызывает всеобщее удивление, а ДемРоссия боится дать мне слово на своих митингах.
Что из того, что Ельцин раньше играл за «Пахтакор»? Сегодня он играет со мной за «Динамо». Увы, он капитан команды. Гол может забить только он, хотя я веду нападение. И если я, плача и ломая руки, говорю, что нет другого выхода, кроме введения президентского правления на два года, для того чтобы распустить все Советы, поменять все кадры, заложить основы капитализма, — значит, на поле сложилась крайняя ситуация и счет не в нашу пользу.
Будет ли это либеральной диктатурой? Едва ли, если будет создан Политсовет из западнических, либеральных сил, который временно заменит парламент, если будет введено прямое действие Декларации прав человека и Пакта о политических и гражданских правах, если будет сохранена и приумножена свобода слова, печати, собраний и митингов. Однако свобода выбирать социализм, коммунизм, фашизм etc. не может быть предоставлена. После настоящего Международного Суда компартию и нацистские организации (ФНС, «Память», РОС, разные там Соборы) придется запретить (только в плане участия в выборах, не более того). Остальное довершит люстрация. Сопротивление фундаменталистов и люмпенов на этом не прекратится, но оно обретет уголовные формы, и его можно будет легально подавить. Однако на уровне Слова — не Дела — коммунистических и почвеннических протестантов трогать нельзя. Это — табу. Если моя команда сумеет удержаться на уровне бескомпромиссности, не перешагнув черту, за которой — запрещенные приемы, мы выиграем с честью или с честью падем. Я не люблю Ельцина, но я его не предам. Пока он играет за мою команду, куда я записалась на 20 лет раньше него. Мне стыдно, когда он говорит о примирении со съездом. Это мяч, который забивают нам. Я рада, когда он бросает красным перчатку. Это мы забиваем мяч.
На шахматной доске он — король. Слабая, уязвимая фигура. Но я не могу допустить, чтобы белому королю был объявлен мат. Тогда мы проиграли партию.
Что делать в такой ситуации правозащитникам? Они не сумели независимо повести себя с властью при Горбачеве, а сейчас правозащитное движение расколется на сторонников справедливости и сторонников свободы, на либералов (которые примут президентское правление) и демократов (которые его не примут). Процесс уже пошел. Мы окажемся по разные стороны баррикад, потому что во время гражданской войны решается вопрос об изменении строя, а многие правозащитники говорят: «Мне все равно, капитализм у нас или социализм. Главное, чтобы соблюдались права человека». А я не согласна предоставить Анпилову право строить социализм в моей квартире, даже путем парламентских выборов. Пусть строит в своей — не в моей. И рассудит нас здесь не Зорькин, а Калашников.
В 60— е и 70-е годы чисто правозащитное движение было величественно и благородно. Сейчас в России оно будет вредно. Поэтому порядочный человек всегда проигрывает. Ибо для него проигрыш -это компромисс, проигрыш — это реальность. Играть в команде белых демократов — это значит сказать миру «да». Впервые мой путь не прям. Я буду играть в одной команде с людьми, которых не всегда лично уважаю. В моей команде Лужков. Он играет честно, он играет за нас, наши пути сошлись, но для меня это ужасно. Жизнь — всегда проигрыш. Порядочные люди должны вовремя погибать, в этом их спасение. Дай мне, как говорится, Бог…
Когда мы пройдем опасный отрезок пути, я смогу уйти в свой отказ, в свою оппозицию. Но еще столетие порядочные люди в России вынуждены будут зажимать себе рот, чтобы не проклясть слишком громко нашу новую реальность, пока не закроется навсегда дверь между старой и новой реальностью, между смертью и жизнью, между Востоком и Западом, между социализмом и капитализмом.
Несколько веков подряд русская интеллигенция оказывается у разбитого корыта. Оно — наше первородство. Не променяем же свое разбитое корыто на их чечевичную похлебку!
Сейчас будем писать статьи, но, когда у власти окажутся фундаменталисты, возьмемся за оружие. Даже если весь народ обалдеет от восторга. Пойдем против народа, мы ему ничем не обязаны. Он уже балдел в 1918-м, и в 1937-м, и в 1945 году, и в счастливую эпоху застоя, когда колбаса стояла 2.90 за кг. Пойдем против всех, кто пойдет против свободы. Нашей свободы умереть в джунглях, от голода, змеиного яда или львиных когтей. Но вне клетки. На месте России может остаться пепелище, тайга, братская могила. Но нового архипелага ГУЛАГ пусть на месте России не будет никогда. C'est la vie. Сартр сказал: «Человеческая жизнь начинается по ту сторону отчаяния».
Часть 3. ХУДОЙ МИР
«НА ТОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ»
Если во время едкого, как щелочь, ядовитого, как цианид, и липкого, как клей, «застоя» (как мы только что выяснили, «стоял» только тот, кто не сидел), я действительно сражалась с властью, и это была война до победного конца, на взаимное уничтожение, то, когда власть самокритично самоликвидировалась в ходе перестройки, началась странная война. С 1988 г. по 1991 г. ДС вел войну с противником почти бесплотным, который терял по чисто внутренним причинам то ногу, то руку, то глаз, и наши удары часто попадали в пустоту; и если мы порядком вспотели, то только потому, что нам никто не помогал.
Власть, разделившаяся сама в себе, не устоит. Запустив (причем на самотек) механизм модернизации, Горби создал начатки двое, даже трое-властия. Во всех структурах, включая КГБ и армию, контингент поделился и рассчитался по порядку номеров: кто — за Россию, кто — за Союз, кто — за Украину. Один — к Горби, другие — к Ельцину, третьи — к Лигачеву. А когда Ельцин гениально подбросил им под ноги еще и противостояние СССР — Россия, Белый Дом — Кремль, а наученные и вдохновленные им регионалы-феодалы намертво вцепились зубами в свои суверенитеты и захрустели некогда общей Кремлевской стеной, как вафлями, — вот здесь и возникла наша странная война. Мы дрались с властью, но с какой? Она растроилась и дралась междуусобно. Им было не до маленького ДС: друг друга топтали и кололи бивнями большие слоны. Нас они смахивали с себя в четверть силы, как маленькую Моську. Мы выжили благодаря тому, что структуры играли в покер, а мы встревали в игру со своим водным поло. Наши удары не отбивали как следует (иначе от нас осталось бы мокрое место), потому что сильные мира сего играли в свою игру. ДемРоссия умела попадать в резонанс и поэтому кое-что ей перепадало. Должности, портфели, свет софитов, заграничные поездки. Лидеры ДемРоссии всю жизнь имели дело с властью, были при власти, искали ее протекции и ей писали письма вроде «Письма к вождям». Даже Солженицын не готов был обращаться к народу, потому что и демороссы (и выбороссы впоследствии), и Солженицын, и межрегионалы знали, что народ не участвует в игре, а присутствует на стадионе как зритель и разве что делает ставки в тотализаторе.
Демократическая элита раньше нас поняла, что решают — консулы, а народное собрание только кричит или рукоплещет, и чаще всего им можно управлять, нажимая на педали, как в автомобиле. А мы-то хотели быть народными трибунами. Но мы забыли, что даже в Риме трибуны были частью элиты, ели с ней общий властный пирог, входили в номенклатуру, сидели за хорошо накрытым столом и решали, в общем-то, свои вопросы, используя народ как механизм давления на сенат, на консулов, на армию (кидая, конечно, клок и народу, демонстрируя при этом свою щедрость, компетентность и великодушие). Этот механизм заработал в 1988 году, и ДемРоссия грамотно вошла в обойму, вскочила на ходу, просчитала обороты. Что-то перепало им, что-то дали из их рук всей интеллигенции. Выковывались механизмы воздействия на власти, создавались политические репутации. Мы не хотели вникать в работу механизма, не хотели приспосабливаться. Пока над страной болтались со змеиным шелестом красные флаги, пока формально правила КПСС, пока действовала советская власть, такая позиция была невыгодна, но хотя бы почетна. Но в 1991 г. по реке поплыл лед, она вскрылась, треск стоял от верховий до устья. Это была уже не оттепель. Это была космическая катастрофа, взрывающая и созидающая миры, хотя отдельные планеты могут участвовать в этом лишь бессознательно. Космическая катастрофа, как и буржуазная революция в России в августе 1991 г., всегда совершается сверху. Или сбоку. Словом, со стороны. Космические силы сродни историческим. Неподотчетны, неконтролируемы, непредсказуемы. Но если уж началось, если ты видишь язык лавы, садись сверху и погоняй, чтобы сгорело то, что лишнее, но не то, что необходимо, что должно остаться. Именно это не сделали когда-то предтечи демократов широкого профиля — кадеты. Не сумели сесть на исторический процесс, взнуздать и погонять. И он их растоптал. А ДС не хотелось оказаться ни под конем, ни на обочине — в стороне от скачек. И 20 марта 1993 г., когда Ельцин произнес пароль («Мы с тобой одной крови — ты и я!»), когда он заговорил, как антисоветчик и антикоммунист, для нас кончился этап «странной войны» с властью и начался период «худого мира». Собственно, мы готовились к этому с августа 1991 г. За 2 года мы успели остыть и понять, что революции снизу по нашей формуле здесь не будет никогда. Народ не поднять под лозунгами социального неравенства, индивидуальных усилий, протестантской этики строгого и трезвого труда, свободы победить или проиграть в жизненной игре, свободы ни у кого не просить хлеба, свободы покаяния и ненависти к прошлому, к СССР, к коллективу, к парткому и продовольственным заказам к 7 ноября. Уже создавалась олигархия «владельцев заводов, газет, пароходов». Мир раскололся надвое. Возникли два берега, две стороны баррикад, два народа. Мы, не колеблясь, выбрали капиталистический свет в конце олигархического туннеля. Через несколько дней после обращения Президента, еще до конца марта, мы безжалостно исключили из партии давних соратников, авторов программ ДС, подписантов «Письма 12-ти». В огне брода нет. Занималось зарево, и мы не хотели, чтобы нам стреляли в спину из рядов собственной партии. Буржуазная программа у ДС уже была. 6 ноября 1993 г. она будет принята как общепартийная, уже не фракционная, и все недомолвки, все отголоски социал-демократических пережитков уйдут из нее. Как на таблицах децемвиров, в нее будут врезаны слова «капитализм» и «антикоммунизм». Она станет хрустальной и прозрачной до самого дна, как холодные воды ледяных горных озер; отчаянной, как полет зимородка; твердой, как улыбка воина; и блестящей, как вынутый из ножен меч. Война — а мы гораздо раньше других поняли, что март 1993-го закончится октябрем — имеет свои законы. Тыл и фронт должны быть едины. Оппозицию на войну не берут. Всю долгую весну и лето мы тянули за рукав Президента, упрашивали, уговаривали, даже хамили с горя. Мы ничего не боялись и ждали, когда же он ударит в набат. Уже потом мы узнали, что другие, куда более многочисленные руки тянули его назад, хватали за ноги, запугивали кровью и гражданской войной. С.Филатов «не советовал», Егор Гайдар считал, что опасно и рискованно. Борис Николаевич был очень одинок. Он хотел, чтобы кто-то разделил с ним тяжесть и ответственность Указа № 1400.
И вот проходит апрельский референдум, и получен мандат на разгон Советов. В последний раз демократы выводят на площади, улицы и спуски десятки тысяч людей. Митинг на митинг, идея на идею, лозунг на лозунг… «Пусть белые красным за все отомстят…» Все выше пена в бокалах шампанского, вот-вот перельется через край. У нас — шампанское, у них — дешевая водка; у нас — шелковые стяги, у них — примитивный кумач; у нас — стихи Бродского, Высоцкого, Волошина, у них — примитивные советские песни и партийные гимны времен Эжена Потье. Наша буржуазная революция была великодушна, хорошо одета, благоухала дорогим одеколоном. Нас вел вдохновенный смычок Ростроповича; они внимали сигналам, примитивным и однозначным сигналам поднятой в фашистском приветствии длани Баркашова. Тогда еще многочисленные, резвые и боеспособные демократы готовы были покидать красно-коричневых (Женя Прошечкин, гениальный систематик, почище Ламарка, вошел с этим термином в историю) своими руками в Москву-реку. Митинги приходилось разделять, как материю и антиматерию, чтобы не было аннигиляции. Рядовые, нестатусные демократы, не зараженные кремлевским вирусом трусости и соглашательства, требовали, начиная с 20 марта, чтобы депутатов переловили, не впуская в Белый Дом, а съезд и ВС запретили. Люди с Васильевского спуска готовы были вынести нардепов из Кремля вручную (за руки и за ноги). И не было бы осады Белого Дома, не было бы танков. Но Ельцина обступали соглашатели и трусы, и эта проволочка — с 20 марта по 21 августа — вытянула из нас все жилы. В это время Борис Николаевич протрубил в рог, и возник ОКДОР — комитет всех демократических организаций несовдеповского подчинения. Когда демократы нужны Президенту, он собирает их в одном теплом помещении (в мэрии, скажем), ставит перед ними бутылки фруктовой воды и задает им тему для обсуждения (иногда надо и решение подсказать, потому что иначе, как это с ОКДОРом и произошло, разговоры будут длиться вечно и попусту и без всякой конкретики уйдут в песок). Так все и вышло. ОКДОРовцы произносили пламенные речи, но не делали того, что ждал от них Президент: не брали на себя ответственность за силовой разгон Советов. А ведь после 1 мая, после выходки красно-коричневых, аналогичной июльскому большевистскому выступлению (только что без пулеметов), Президент имел законную возможность арестовать зачинщиков прорыва по ст.79 («Массовые беспорядки») в порядке расплаты за В.Толокнеева и навсегда запретить уличные акции экстремистов красного толка. Это предотвратило бы грядущую кровь. По рукам надо давать вовремя, тогда не придется стрелять. Но очевидно, Генпрокуратура не очень-то проявляла готовность арестовывать «своих». И она, и милиция, и суды, и КГБ — все это было против нас. Баранников, Макашов, Дунаев — все это были одного поля ягоды. Тогда, в апреле, я в последний раз пожалела врага и заступилась за А.Лукьянова, которому угрожал суд за ГКЧП. И он, и его дочь, хотя и отъявленные коммунисты, были так жалки, они так боялись, что Ельцин после референдума с ними расправится и придется ответить за август, что мне стало стыдно. Неужели теперь будут бояться нас, неужели при нашей власти нашим врагам придется так же выкручиваться, лгать и доказывать свою лояльность, неужели мы повторим КПСС? Увидев лукьяновского котенка по имени Варя и узнав, что у него есть внук, я почувствовала горячее желание его защитить. Тем более что он так доказывал, что помогал диссидентам, что спасал ДС от расправ, что любил «своего друга А.И.Яковлева»… Кронид Любарский мне этого не простил до самой смерти, но я сделала ласковое интервью и защитительную статью с предложением учредить «эру милосердия».
Власть, разделившаяся сама в себе, не устоит. Запустив (причем на самотек) механизм модернизации, Горби создал начатки двое, даже трое-властия. Во всех структурах, включая КГБ и армию, контингент поделился и рассчитался по порядку номеров: кто — за Россию, кто — за Союз, кто — за Украину. Один — к Горби, другие — к Ельцину, третьи — к Лигачеву. А когда Ельцин гениально подбросил им под ноги еще и противостояние СССР — Россия, Белый Дом — Кремль, а наученные и вдохновленные им регионалы-феодалы намертво вцепились зубами в свои суверенитеты и захрустели некогда общей Кремлевской стеной, как вафлями, — вот здесь и возникла наша странная война. Мы дрались с властью, но с какой? Она растроилась и дралась междуусобно. Им было не до маленького ДС: друг друга топтали и кололи бивнями большие слоны. Нас они смахивали с себя в четверть силы, как маленькую Моську. Мы выжили благодаря тому, что структуры играли в покер, а мы встревали в игру со своим водным поло. Наши удары не отбивали как следует (иначе от нас осталось бы мокрое место), потому что сильные мира сего играли в свою игру. ДемРоссия умела попадать в резонанс и поэтому кое-что ей перепадало. Должности, портфели, свет софитов, заграничные поездки. Лидеры ДемРоссии всю жизнь имели дело с властью, были при власти, искали ее протекции и ей писали письма вроде «Письма к вождям». Даже Солженицын не готов был обращаться к народу, потому что и демороссы (и выбороссы впоследствии), и Солженицын, и межрегионалы знали, что народ не участвует в игре, а присутствует на стадионе как зритель и разве что делает ставки в тотализаторе.
Демократическая элита раньше нас поняла, что решают — консулы, а народное собрание только кричит или рукоплещет, и чаще всего им можно управлять, нажимая на педали, как в автомобиле. А мы-то хотели быть народными трибунами. Но мы забыли, что даже в Риме трибуны были частью элиты, ели с ней общий властный пирог, входили в номенклатуру, сидели за хорошо накрытым столом и решали, в общем-то, свои вопросы, используя народ как механизм давления на сенат, на консулов, на армию (кидая, конечно, клок и народу, демонстрируя при этом свою щедрость, компетентность и великодушие). Этот механизм заработал в 1988 году, и ДемРоссия грамотно вошла в обойму, вскочила на ходу, просчитала обороты. Что-то перепало им, что-то дали из их рук всей интеллигенции. Выковывались механизмы воздействия на власти, создавались политические репутации. Мы не хотели вникать в работу механизма, не хотели приспосабливаться. Пока над страной болтались со змеиным шелестом красные флаги, пока формально правила КПСС, пока действовала советская власть, такая позиция была невыгодна, но хотя бы почетна. Но в 1991 г. по реке поплыл лед, она вскрылась, треск стоял от верховий до устья. Это была уже не оттепель. Это была космическая катастрофа, взрывающая и созидающая миры, хотя отдельные планеты могут участвовать в этом лишь бессознательно. Космическая катастрофа, как и буржуазная революция в России в августе 1991 г., всегда совершается сверху. Или сбоку. Словом, со стороны. Космические силы сродни историческим. Неподотчетны, неконтролируемы, непредсказуемы. Но если уж началось, если ты видишь язык лавы, садись сверху и погоняй, чтобы сгорело то, что лишнее, но не то, что необходимо, что должно остаться. Именно это не сделали когда-то предтечи демократов широкого профиля — кадеты. Не сумели сесть на исторический процесс, взнуздать и погонять. И он их растоптал. А ДС не хотелось оказаться ни под конем, ни на обочине — в стороне от скачек. И 20 марта 1993 г., когда Ельцин произнес пароль («Мы с тобой одной крови — ты и я!»), когда он заговорил, как антисоветчик и антикоммунист, для нас кончился этап «странной войны» с властью и начался период «худого мира». Собственно, мы готовились к этому с августа 1991 г. За 2 года мы успели остыть и понять, что революции снизу по нашей формуле здесь не будет никогда. Народ не поднять под лозунгами социального неравенства, индивидуальных усилий, протестантской этики строгого и трезвого труда, свободы победить или проиграть в жизненной игре, свободы ни у кого не просить хлеба, свободы покаяния и ненависти к прошлому, к СССР, к коллективу, к парткому и продовольственным заказам к 7 ноября. Уже создавалась олигархия «владельцев заводов, газет, пароходов». Мир раскололся надвое. Возникли два берега, две стороны баррикад, два народа. Мы, не колеблясь, выбрали капиталистический свет в конце олигархического туннеля. Через несколько дней после обращения Президента, еще до конца марта, мы безжалостно исключили из партии давних соратников, авторов программ ДС, подписантов «Письма 12-ти». В огне брода нет. Занималось зарево, и мы не хотели, чтобы нам стреляли в спину из рядов собственной партии. Буржуазная программа у ДС уже была. 6 ноября 1993 г. она будет принята как общепартийная, уже не фракционная, и все недомолвки, все отголоски социал-демократических пережитков уйдут из нее. Как на таблицах децемвиров, в нее будут врезаны слова «капитализм» и «антикоммунизм». Она станет хрустальной и прозрачной до самого дна, как холодные воды ледяных горных озер; отчаянной, как полет зимородка; твердой, как улыбка воина; и блестящей, как вынутый из ножен меч. Война — а мы гораздо раньше других поняли, что март 1993-го закончится октябрем — имеет свои законы. Тыл и фронт должны быть едины. Оппозицию на войну не берут. Всю долгую весну и лето мы тянули за рукав Президента, упрашивали, уговаривали, даже хамили с горя. Мы ничего не боялись и ждали, когда же он ударит в набат. Уже потом мы узнали, что другие, куда более многочисленные руки тянули его назад, хватали за ноги, запугивали кровью и гражданской войной. С.Филатов «не советовал», Егор Гайдар считал, что опасно и рискованно. Борис Николаевич был очень одинок. Он хотел, чтобы кто-то разделил с ним тяжесть и ответственность Указа № 1400.
И вот проходит апрельский референдум, и получен мандат на разгон Советов. В последний раз демократы выводят на площади, улицы и спуски десятки тысяч людей. Митинг на митинг, идея на идею, лозунг на лозунг… «Пусть белые красным за все отомстят…» Все выше пена в бокалах шампанского, вот-вот перельется через край. У нас — шампанское, у них — дешевая водка; у нас — шелковые стяги, у них — примитивный кумач; у нас — стихи Бродского, Высоцкого, Волошина, у них — примитивные советские песни и партийные гимны времен Эжена Потье. Наша буржуазная революция была великодушна, хорошо одета, благоухала дорогим одеколоном. Нас вел вдохновенный смычок Ростроповича; они внимали сигналам, примитивным и однозначным сигналам поднятой в фашистском приветствии длани Баркашова. Тогда еще многочисленные, резвые и боеспособные демократы готовы были покидать красно-коричневых (Женя Прошечкин, гениальный систематик, почище Ламарка, вошел с этим термином в историю) своими руками в Москву-реку. Митинги приходилось разделять, как материю и антиматерию, чтобы не было аннигиляции. Рядовые, нестатусные демократы, не зараженные кремлевским вирусом трусости и соглашательства, требовали, начиная с 20 марта, чтобы депутатов переловили, не впуская в Белый Дом, а съезд и ВС запретили. Люди с Васильевского спуска готовы были вынести нардепов из Кремля вручную (за руки и за ноги). И не было бы осады Белого Дома, не было бы танков. Но Ельцина обступали соглашатели и трусы, и эта проволочка — с 20 марта по 21 августа — вытянула из нас все жилы. В это время Борис Николаевич протрубил в рог, и возник ОКДОР — комитет всех демократических организаций несовдеповского подчинения. Когда демократы нужны Президенту, он собирает их в одном теплом помещении (в мэрии, скажем), ставит перед ними бутылки фруктовой воды и задает им тему для обсуждения (иногда надо и решение подсказать, потому что иначе, как это с ОКДОРом и произошло, разговоры будут длиться вечно и попусту и без всякой конкретики уйдут в песок). Так все и вышло. ОКДОРовцы произносили пламенные речи, но не делали того, что ждал от них Президент: не брали на себя ответственность за силовой разгон Советов. А ведь после 1 мая, после выходки красно-коричневых, аналогичной июльскому большевистскому выступлению (только что без пулеметов), Президент имел законную возможность арестовать зачинщиков прорыва по ст.79 («Массовые беспорядки») в порядке расплаты за В.Толокнеева и навсегда запретить уличные акции экстремистов красного толка. Это предотвратило бы грядущую кровь. По рукам надо давать вовремя, тогда не придется стрелять. Но очевидно, Генпрокуратура не очень-то проявляла готовность арестовывать «своих». И она, и милиция, и суды, и КГБ — все это было против нас. Баранников, Макашов, Дунаев — все это были одного поля ягоды. Тогда, в апреле, я в последний раз пожалела врага и заступилась за А.Лукьянова, которому угрожал суд за ГКЧП. И он, и его дочь, хотя и отъявленные коммунисты, были так жалки, они так боялись, что Ельцин после референдума с ними расправится и придется ответить за август, что мне стало стыдно. Неужели теперь будут бояться нас, неужели при нашей власти нашим врагам придется так же выкручиваться, лгать и доказывать свою лояльность, неужели мы повторим КПСС? Увидев лукьяновского котенка по имени Варя и узнав, что у него есть внук, я почувствовала горячее желание его защитить. Тем более что он так доказывал, что помогал диссидентам, что спасал ДС от расправ, что любил «своего друга А.И.Яковлева»… Кронид Любарский мне этого не простил до самой смерти, но я сделала ласковое интервью и защитительную статью с предложением учредить «эру милосердия».