68]. Другими словами: хотя дела человека не суть его дела и, следовательно, не могут быть его заслугой, тем не менее «должно верить»… «должно думать», что они «истинно заслуживают». Почему же заслуживают? Этого не может объяснить собор — и должен требовать только слепой веры, ни на чем не основанной, прикрываясь своим внешним правом. К тому же самому концу должны {218} прийти и действительно приходят все католические богословы. Вспомним слова Perrone: «Бог не желал, чтобы Христовы заслуги приносили нам пользу без всякого содействия с нашей стороны»; или подробнее и яснее Klee: «Так как Бог благоволил признать добро, Его благодатию начатое и при содействии человека совершенное, собственным делом человека, благоволил признать за ним характер заслуги, а увеличение действующей и посредствующей благодати и в конце концов вечную жизнь признать наградой, воздаянием, плодом и наследием, причем награда представляется делом правды и верности Божией, — то отнюдь не может быть отрицаема действительность человеческой заслуги» [ 69]. Таким образом, ни Klee, ни Perrone, оставаясь верными своей точке зрения, никак не могут оправдать необходимости человеческого участия в спасении; Христова заслуга, как величина, как ценность, слишком достаточна для удовлетворения правды Божией, чтобы нужны были еще какие-нибудь человеческие заслуги, самая возможность которых, притом подлежит еще сильному сомнению. {219} Зачем же тогда требуются для спасения эти заслуги, и почему они могут быть признаны заслугами? «Так благоволил Бог», — принуждены отвечать католические ученые. Но почему же Он благоволил? Ведь должен же быть какой-нибудь смысл в этом Божием определении? Не может же оно быть лишь пустым, беспричинным желанием, как бы капризом? Для католиков, впрочем, воля Божия и есть именно воля, приказ владыки мира. Они, как истые приверженцы права, преклоняются только пред правом Бога повелевать вселенной и не думают находить себе утешения в том, что Бог, хотя и «владеет царством человеческим», но не по произволу, что Он хочет добра и святости не потому, что хочет, а потому, что «Сам есть свят», потому что святость есть непреложный закон мировой жизни, что она есть само благо.
«Ибо сила Твоя есть начало правды, и то самое, что Ты господствуешь над всеми, располагает Тебя щадить всех»
(Прем. 12, 16).
   Таким образом, католическая догматика, пытавшаяся построить учение о спасении на правовых началах, прибегавшая для этой {220} цели ко всевозможным уловкам, в конце концов приходит к сознанию невозможности сделать это и на все возражения разума только слепо указывает на требование Откровения, причем это требование она (догматика) спешит неправильно истолковать в своем правовом смысле: нельзя доказать, что дела суть заслуги, но Слово Божие говорит нам, что дела необходимы для спасения и спасают, — следовательно (заключают католики, делая логический скачок), дела, как бы то ни было, имеют значение заслуги.

Правовое жизнепонимание как основная и общая ложь католичества и протестантства

   Таков вывод, к которому с неумолимой необходимостью ведет западное христианство. Его основная ложь — правовое понимание спасения и всей вообще религиозной жизни.
   Правовой строй знает только внешние отношения и не заботится о внутреннем содержании, скрывающимся за этими отношениями. Не спрашивая о внутреннем {221} устроении вещи, он хочет узнать ее цену и, узнав, считает свое дело конченым. Если, по христианскому учению, человек спасается только через Иисуса Христа и только в том случае, когда творит дела, заповеданные Христом, то для ума схоластиков это значит, что Христос и человек представляют правде Божией — каждый со своей стороны — вполне достаточную цену за обещанную вечную жизнь. Но если дело Христа и дело человека суть понятия правового порядка, то они взаимно исключают друг друга: насколько возрастает цена заслуг человеческих, настолько является ненужной заслуга Христа. А между тем Слово Божие и совесть требуют и того, и другого, и именно совместно, и именно в качестве непременных причин спасения человека. Вот та основная ложь западного христианства, которая ведет его ко всевозможным уловкам: основная его посылка требует одних выводов, а жизнь и прямое учение Слова Божия, с которыми оно связей порывать не хочет, — других. В существе своем и католичество, и протестантство учат и говорят одно и то же: и то, и другое больны одной и той {222} же неисцелимой болезнью, разница только в тех прикрытиях, которыми каждое из них старается себя успокоить. И те, и другие признают (протестанты открыто, а католики под строкой), что, собственно говоря, дела человека не нужны, не должны иметь оправдательной силы. И те, и другие, чтобы не идти прямо против истины и в то же время не отступить от своего умствования, должны признать делание человека непроизвольным (протестантское освящение и католическое превращение — infusio gratiae). Разница только в том, что протестанты, не забывая и не скрывая своей мысли, думают только как-нибудь загладить ее разногласие с жизнью, указывают на ее безопасность: дела, говорят они, необходимо последуют, нечего, следовательно, беспокоиться об их отсутствии при оправдании. Католики же стараются затуманить самую мысль и, забывая свои основные посылки, усиливаются только, зажмуря глаза, говорить, что дела все-таки необходимы, что они все-таки заслуживают спасение, не будучи в состоянии объяснить, как же эти дела заслуживают.
   {223}

II. Правовое Жизнепонимание пред судом Св. Писания и Св. Предания

Себялюбие как основа правового жизнепонимания

   Себялюбец живет для себя, свое «я» поставляет средоточием мира, с точки зрения этого «я» оценивает все происходящее и в своей, и в общемировой жизни. Цель его — собственное благополучие, высшее благо — наслаждение, в виде ли чувственных удовольствий или в какой-нибудь нирване и т. п. в этом роде.
   Теперь грех (существо которого и есть себялюбие), доставляя человеку наслаждение в этой жизни, вместе с {224} тем приносит ему неизмеримо большее страдание в жизни загробной: Богом установленный миропорядок оказывается пагубным для себялюбия и с необходимостью ведет его к наказанию. Себялюбцу как таковому, конечно, нет дела до правды или неправды этого миропорядка; даже более, он всем своим существом готов возмутиться против последнего, всем своим существом готов протестовать против этого ограничения своего «я», желание которого для него закон. Но он, как себялюбец же, не может не желать избежать той горькой участи, к которой приводит нераскаянное противоречие враждебному для него миропорядку. И вот себялюбец начинает, как он говорит, спасаться, т. е., с крайним сожалением отсекая свои излюбленные и все еще дорогие пожелания, начинает исполнять закон, положенный Богом, — исполнять именно потому, что противозаконие оказывается в своем последнем выводе крайне невыгодным для себялюбца, хотя и не перестает для него быть желательным и приятным. Себялюбец в душе своей враг Богу (Рим. 8, 7) и хочет слушать своего отца — {225} человекоубийцу (Ин. 8, 44); он готов кусать милующую его руку (вспомним иудеев, «избивших пророков и камнями побивавших посланных к ним», вспомним распятого Иисуса Христа). Но он трепещет Бога, так как знает, что Он всемогущ, что все, и сам себялюбец, в руках Божиих, что от Бога, следовательно, не уйдешь. Себялюбцу приходится подчиняться воле Божией для своей же собственной выгоды. Он и подчиняется, но как раб, с внутренним отвращением, с ропотом, подгоняемый бичом, или как наемник, которому нужна выгода, награда.
   Так настроенный человек, конечно, не может и понять той «свободы чад Божиих», которую принес Иисус Христос, того «примирения» с Богом, которое возвестили нам апостолы: «душевный» человек не может служить Богу
«духом и истиною»
(Ин. 4, 23), он судит обо всем по-душевному (1 Кор. 2, 14). Приходя ко Христу, он не столько хочет научиться от Него, как ему жить, чтобы жить истинною жизнию, сколько хочет узнать, какую пользу принесет ему следование Христу. Поэтому, слыша о спасении Христовом, он усвояет из этой благой вести {226} преимущественно ее внешнюю сторону — избавление от бедствия, от конечной погибели и получение высшего блаженства — и не замечает другой, более существенной стороны этого спасения, не замечает, что бедствием здесь считается не страдание, не муки, а грех; что высочайшее благо здесь полагается в той самой воле Божией, против которой с такой ревностью возмущается его себялюбивая природа. Он думает только о том, что он будет наслаждаться, а чем — об этом он не спрашивает.
   Но если все дело только в блаженстве как таковом, в выгоде человека, то естественно спросить: за что же человек эту выгоду получает? не будет ли несправедливым наделять его блаженством, когда он ничем не заслужил его? Христос учил, что спасаются только делающие добро. Следовательно, заключает человек, добро и есть та плата, та уступка Богу, за которую Он дарует человеку вечную жизнь. Почему же Богу угодно такое, а не иное поведение, себялюбец понять не может: сам исполняя желания своего «я» только потому, что это ему приятно, желательно, он и закон Божий наклонен пред{227} ставлять себе таким же беспричинным деланием владыки. Конечно, такую беспричинную волю человек любить не может, равно как и самого владыку. Последнего он только боится, а первую исполняет только против своего желания. Отсюда его труды, понесенные им при исполнении воли Божией, не могут иметь силы и значения самоотверженной жертвы Богу, жертвы любящей и благодарящей. Для человека они — тяга, подневольное ярмо. Поэтому ими пожертвовать он не в состоянии и требует себе вознаграждения, как и всякий наемник. Дела в глазах человека получают значение заслуги.
   Таким образом, правовое представление о спасении как нельзя более понятно и удобно именно для себялюбивого настроения. Как же к этому представлению относятся священные источники нашей веры — Св. Писание и Св. Предание?

Следы правового понимания в Св. Писании и в Св. Предании

   Если мы приступим к этим источникам с предвзятой мыслию и если будем вырывать из них лишь отдельные слова и речения, не {228} справляясь с основною мыслию их, то мы, пожалуй, можем найти немало оснований для правового представления в самом Св. Писании и в самом Св. Предании.
   Господь Иисус Христос весьма часто, побуждая своих слушателей к той или другой христианской добродетели, к христианскому поведению вообще, указывал им главным образом на то, что за такое поведение, и только за него, воздается награда на небесах.
«Смотрите
, — говорил Он, —
не творите милостыни вашей пред людьми с тем, чтобы они видели вас: иначе не будет вам награды от Отца вашего Небесного. Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собой, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою. У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно»…
(Мф. 6, 1–4 и след.). Или, например, известное изречение о единой чаше студеной воды, поданной пророку или ученику.
«Кто принимает пророка во имя пророка,
{229}
получит награду пророка; и кто принимает праведника во имя праведника, получит награду праведника. И кто напоит одного из малых сих только чашей холодной воды во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей»
(Мф. 10, 41–42).
   Свв. апостолы тоже часто прибегают к этой форме выражения, и тоже в тех случаях, когда нужно побудить кого-нибудь к доброделанию. Загробная награда сравнивается с наградой на ристалищах, с венцом победителей.
«Разве не знаете,
 — говорит, например, св. апостол Павел, —
что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? И вы бегите так, чтобы получить. Все подвижники
(т. е. борцы)
воздерживаются от всего: они для получения венца тленного, а мы — нетленного»
(1 Кор. 9, 24–5; ср. Гал. 5, 7; Фил. 3, 14; 2 Тим. 4, 7–8; 1 Пет. 5, 2–4, и др.). Удерживая христиан от каких-нибудь пороков, указывают на наказание, какое постигнет от Господа всех грешников:
«Воля Божия есть освящение ваше, чтобы вы воздерживались от блуда… чтобы ни в чем не поступали с братом своим противозаконно и корыстолюбиво: потому что Господь —
{230}
мститель за все это, как и прежде мы говорили вам и свидетельствовали»
(1 Фес. 4, 3–6). Этими и подобными местами и пользуются, чтобы оправдать правовое понимание нравственной жизни. Впоследствии мы увидим, насколько это справедливо.
   То же находим и в святоотеческих творениях. Отцы Церкви с тою же самою целью — обосновать доброделание, побудить к нему иногда прибегают к таким сравнениям, которые, по-видимому, прямо за внешнее понимание жизни. Такова, например, аналогия купли-продажи. «Должно, —говорит св. Григорий Нисский, — подкрепляясь верою в ожидаемое, добродетельным поведением наперед закупать будущую благодать».
   Мало того: не только добродетель, как общее и постоянное расположение души, но и каждое доброе действие, добрый поступок сам по себе представляются как будто бы заслуживающими награды. Такую мысль могут дать, например, слова св. Кирилла Иерусалимского: «Будь только благонадежен; делай только, подвизайся только усердно. Ничто не погибнет. Всякая молитва твоя, всякое псалмопение записано; записа{231}на всякая милостыня, записан всякий пост; записано и то, если брак сохранен был честно, записано и воздержание, соблюдаемое для Бога; первые же венцы в сей записи предоставлены девству и чистоте: и ты просияешь, как ангел». Если продолжать исследовать творения свв. отцов все в том же направлении, то можно, пожалуй, найти в них следы и католической сверхдолжной заслуги. Например, в «Лествице» мы читаем: «Есть души, которые сделали больше, нежели сколько повелевают заповеди». Или св. Григорий Нисский, восхваляя Плациллу, говорит, что она своими подвигами превзошла предписанное. Вообще же жизнь человеческая иногда представляется каким-то механическим сцеплением разных подвигов и заслуг, из которых каждая ждет себе награды и делается только для последней. «Жизнь каждого как бы взвешивается, — говорит св. Кирилл Александрийский, — возмездие непременно как бы уравновешено будет с нашею доброкачественностию». «Предшествующие добрые дела уменьшают наказание за грехи, потому что праведный Судия изрекает приговор, со{232}размеряя последние с первыми», — говорит бл. Феодорит.
   Всего же более оснований для себя правовое жизнепонимание может подыскать в творениях св. Иоанна Златоуста, которому более всех других, может быть, пришлось говорить против корыстолюбивой бессердечности к бедным и, следовательно, доказывать прежде всего нерасчетливость такого поведения. Не мог он, по самому существу дела, говорить скупцу и себялюбцу о сладости жертвы для ближнего; говоря с наемником, он и язык должен был выбрать подходящий. Отсюда — замечаемое в некоторых местах творений святителя стремление как бы высчитать, когда, за что и сколько именно получит человек. «Если ты, — говорит святитель, — сделаешь что-нибудь доброе и не получишь здесь за то воздаяния, не смущайся: сущая награда ожидает тебя за это в будущем». «Когда увидишь, что праведник наказывается здесь, почитай его блаженным и говори: этот праведник или сделал грех — и наказывается за него, и отходит туда чистым, или наказывается сверх меры грехов его, и избыток пра{233}ведности вменится ему. Там бывает расчет, и Бог говорит праведнику: ты должен мне столько-то. Положим, Он вверил ему десять оволов — и ставит ему в счет десять оволов. Если же он употребит на дело шестьдесят оволов, то Бог говорит ему: десять оволов засчитываю тебе за грех, а пятьдесят вменяю в праведность».

Особенная распространенность правовых понятий у западных отцов и учителей Церкви

   Если мы теперь от отцов восточных обратимся к западным, то само собою понятно, что в их творениях мы найдем еще более следов правового жизнепонимания: этим отцам приходилось иметь дело с Римом непосредственно; не могли они поэтому оставить без внимания его способ мышления, тем более что греховность человека как бы оправдывала такое жизнепонимание. «С тех пор, — говорит Тертуллиан, — как зло вошло в мир и как благость Божия была оскорблена, правосудие Его стало управлять Его благостию. Оно предоставило благость достойным, отказало в ней недостойным, {234} отняло ее у неблагодарных и отомстило за нее врагам ее. Оно судит, осуждает, наказывает: суды его, казни его, внушаемый ими страх служат уздою своеволию, поощрением добродетели». Отсюда — оценка человеческих дел, как «заслуги», общая всем западным отцам. Дела рассматриваются у них главным образом как некоторая ценность, дающая право на награду. Так, св. Киприан пишет исповедникам: «Некоторые из вас упредили других совершением своего мученичества и имеют принять награду от Господа по своим заслугам; а некоторые еще томятся в заключении темничном, в рудниках и в узах и… медленностью страданий приобретают полнейшее право на заслуги, по которым надеются получить из небесных наград столько воздаяний, сколько теперь числится дней в истязаниях». Тертуллиан же прямо представляет Господа как бы должником за добрые дела человека. «Бог, — говорит он, — не желая гибели святых Своих, объявил Себя их заступником, а потому и приемлет их добрые дела и раскаяние; приемля же сие, Он вменяет Себе в долг за то их награждать». Отношения между Богом и человеком иног{235}да строго приравниваются к отношениям между членами простого правового союза: сущность полагается во взаимном удовлетворении, с отмщением за всякое нарушение. Для примера возьмем того же Тертуллиана. Вот, например, что говорит он в своем сочинении о терпении: «Скорби телесные суть очистительная жертва, примиряющая с нами Бога чрез смирение, когда плоть, довольствуясь немногим количеством хлеба и воды, приносит в дар Господу свою бедность и воздержание, когда присовокупляет к этому частые посты и когда проводит посты в пепле и вретище… Так некогда гордый царь Навуходоносор, раздражавший Господа, принес великолепную и полезную жертву терпения смиренным и строгим покаянием семилетнего изгнания, во время которого жил со зверями, удаленный от общества людей, — и сею жестокою жертвою возвратил себе царство свое, а что еще важнее, сим очистительным удовлетворением приобрел снова милость Божию».
   Несмотря, однако, на все эти многочисленные следы правового жизнепонимания во Св. Писании и в творениях отцов Церк{236}ви, признать это жизнепонимание действительно отеческим или библейским жизнепониманием нельзя; или можно в том лишь случае, если мы будем пользоваться Св. Писанием или Св. Преданием только как сборником бессвязных изречений, а не как единым Словом Божиим, не как выражением единого и цельного мировоззрения. Все эти следы необходимо сопоставить с длинным рядом мыслей, которые тоже были постоянно на устах священных писателей и отцов Церкви и которые тем не менее прямо отрицают правовое жизнепонимание.

Невозможность с правовой точки зрения объяснить отношение Бога к человеку

   Прежде всего возможны ли правовые отношения между Богом и человеком? На основании Св. Писания и Св. Предания мы говорим, что невозможны.
   Правовой союз в основе своей имеет себялюбивое желание собственного благополучия и выражается во взаимном самоограничении нескольких себялюбии, чтобы каждому из них в возможно большей мере {237} благоденствовать. Приложима ли эта мерка к отношениям Бога к человеку? Думать так не только нечестиво, но и безумно.
«Разве может человек,
 — спрашивает Елифаз, —
доставлять пользу Богу? Разумный доставляет пользу себе самому. Что за удовольствие Вседержителю, что ты праведен? и будет ли Ему выгода оттого, что ты содержишь пути твои в непорочности?»
(Иов. 22, 2–3). «Бог, — говорит бл. Августин, — не нуждается и в самой человеческой праведности, и все то, в чем выражается истинное почитание Бога, полезно человеку, а не Богу. Не скажет, конечно, никто, что был полезен источнику, когда пил из него, или свету, когда видел его». «Человек, — говорит св. Григорий Нисский, — это слабое и кратковременное существо, хорошо уподобляемое траве (Пс. 102, 14), сегодня существующей, а завтра нет, — верит, что достойно почтил Божеское естество. Это все равно что, зажегши тонкую нить из пакли, думать, что этой искрой увеличиваешь блеск солнечных лучей». «Что такое дела человеческие? — спрашивает св. Иоанн Златоуст. — Пепел и пыль, прах пред лицом ветра, дым и тень, лист и цвет, уно{238}симые ветром, сон, мечта и басня, пустое колебание воздуха, легко возбуждаемое, перо возметаемое, течение непостоянное, и все, что только может быть еще ничтожнее этого». Зачем же нужны были Господу эти призрачные человеческие дела? Почему Он не только благоволил «привести человека из небытия в бытие, но и отпадшего восставил паки и царство даровал ему будущее?» Правовое начало не объяснит нам этого «благоутробия милости» Божией, по которой Он «не потерпел зрети от диавола мучима рода человеча». Там, где действует право и удовлетворение, нет места для такой беспричинной, бескорыстной благодати.
   Возьмем, однако, отношение между Богом и человеком, как данное опыта, не задумываясь об их первоначале. Допустим, что между Богом и человеком существует в настоящее время правовой союз: добродетель человека есть та цена, которую требует от него Господь за обещанные награды. Но и при этой уступке отношения между Богом и человеком не будут состоятельны с правовой точки зрения: прежде чем помышлять о какой-нибудь {239}награде за свои дела, человек должен Богу за все полученные и получаемые благодеяния.

Человек все имеет от Бога

   «Если бы Бог, — говорит преп. Макарий Египетский, — вступил с нами в суд, то не нашлось бы ничего, по истинной правде человеку принадлежащего, потому что и имения, и все мнимые блага земные, при которых человек может делать добро, и земля, и все, что на ней, и самое тело, и самая душа принадлежат Ему. И не только все прочее, но и самое бытие человек имеет по милости. Поэтому какая же у него собственность, которою по праву мог бы он похвалиться и оправдаться?» «Как нельзя опередить своей тени, которая постольку подвигается вперед, поскольку мы идем вперед, и всегда в равном расстоянии нам предшествует; как нельзя телу вырасти выше головы, всегда над ним возвышающейся, так, — пишет св. Григорий Богослов, — и нам невозможно превзойти дарами своими Бога. Ибо мы ничего не даем такого, что не принадлежало бы Ему, или что было бы вне круга {240} Его щедрот. Помысли, откуда в тебе бытие, дыхание и самое разумение? Откуда то высочайшее преимущество, что ты знаешь Бога, надеешься царствия небесного?» «Что воздадим милосердному Богу за все сии блага и дары, — спрашивает св. Ефрем Сирин, — за то, что снисшел Он с небес от Отца, или что ради нас воплотился во чреве, или что за нас был заушен? Чтобы воздать за одно заушение, то, если бы мы тысячи лет жили на земле, ничем не могли бы вознаградить за сию Божию милость». «Мы решительно не в состоянии, — утверждает бл. Августин, — возблагодарить Его должным образом и за те благодеяния, что существуем, что живем, что видим небо, что имеем ум и разум, при помощи которых обретаем Его Самого, сотворившего все это. Но какое сердце, какой язык в состоянии достаточно возблагодарить Его за то, что Он не вовсе оставил нас, отягченных и обремененных грехами, отвратившихся от Его света и омрачившихся любовию ко мраку, т. е. к непотребствам, а послал к нам Свое Слово, Которое есть Его Сын единородный, чтобы мы научились от Него, родившегося плотию {241} и пострадавшего за нас, как высоко ценит Бог человека, чтобы этою единственною жертвою мы очистились от всех грехов и чтобы, получивши в свои сердца излияние любви от Духа Его, несмотря на все трудности, достигли вечного упокоения и неизреченной сладости лицезрения Его». «Этим-то, — говорит св. Григорий Нисский, — столь великим Существом, что невозможно ни видеть Его, ни слышать, ни мыслию достигнуть, присвояется в ничто между существами вменяемый человек — этот пепел, это сено, эти уста — он восприемлется в сына Богом всяческих. Что можно найти достойного к благодарению за эту мысль? Где такое слово, такая мысль, такое движение мысли, чтобы ими воспрославить такое обилие милости? Человек выходит из пределов своего естества, делается из смертного бессмертным, из скорогибнущего — неизменно пребывающим, из однодневного — вечным, одним словом, из человека — Богом». «Дети, — говорит св. Тихон Задонский, — какое ни делают почтение и угождение отцу своему, должное ему яко родителю, воспитателю и промышлителю, воздают, иначе бы неблаго{242}дарны были: тако христиане, как ни тщатся угождать Небесному Отцу, должное воздают и тем заслужить ничего не могут; но что от Бога получают, туне получают. Богу бо за благодеяние Его к нам показанное и показуемое никак и ничем не можем воздать, но всегда пред Ним должниками остаемся». Наше доброделание, таким образом, если признать за ним некоторую ценность, все-таки награды человеку заслужить не может, оно пойдет, так сказать, в уплату долга, так что, «если мы не делаем заповеданного нам, то не вправе называться даже и неключимыми рабами» (св. Ефрем Сирин). «Не милость оказываешь (Богу, подвизаясь в добре), — говорит св. Кирилл Иерусалимский, — потому что сам получил ее прежде; напротив того, воздаешь за милость, возвращая долг Распятому за тебя на Голгофе».