Нун Джефф. Брошенные машины

   О Боже. Какой ужасный конец, и тем более для такой женщины, как Хендерсон. Жуткий конец, нехороший.
   На второй фотографии был Павлин.
   Он стоял, привалившись спиной к красной кирпичной стене, и зажимал руками живот. Его лицо искажала гримаса боли, но даже теперь он пытался держаться и не показывать, как ему больно. Сквозь пальцы сочилась кровь. На фотографии он был почти такой же, как сейчас. Немногим старше.
   Я просмотрела все фотографии в пачке. Потом — ещё раз. И ещё. Я все думала про эту женщину из турагентства. Про её страшную камеру.
   Тебе куда?
   А ведь она и меня тоже сфотографировала сегодня. Интересно, а что получилось бы на этом снимке? Какая история была приготовлена для меня? И это падение сквозь серебристую жидкость. Что ждало меня там, внизу? И ждало ли что-то вообще?
   Тебе куда?
   Интересный вопрос.
   Я поднесла фотографии к пламени свечи. Бумага почернела, свернулась в трубочку, осыпалась ломким пеплом. Мужчина и женщина, два подобия на сгоревшей бумаге, теперь превратившейся в чёрные хлопья, что парили в сумрачном пространстве.

* * *

   Я поднялась по лестнице. На самом деле я не слишком устала, и мне не то чтобы очень хотелось спать — просто хотелось залечь в нормальную постель, на чистую простыню, укрыться мягким, тёплым одеялом и, может, ещё поработать над книгой. Но когда я проходила по длинному тёмному коридору, что вёл к моей комнате, я вдруг услышала своё имя.
   — Марлин…
   Кто меня звал? Может быть, наша хозяйка?
   — Марлин? Это ты, милая?
   Наверное, Кингсли, когда договаривался, упомянул моё имя. Да, скорее всего.
   — Марлин…
   Там была дверь, приоткрытая.
   — Леди Ирис?
   — Войди. Я хочу на тебя посмотреть.
   Самая обыкновенная спальня. Обставленная безо всяких затей. Леди Ирис сидела в кресле у окна. На столике рядом с креслом горела свеча, единственная на всю комнату. На коленях у старой леди лежала закрытая книга.
   — Мы думали, вы уже спите.
   — Я спала, — сказала она. — А потом позвонили в дверь.
   — Прошу прощения. Мы вас разбудили…
   — Я не понимаю. Я же, кажется, говорила Эдварду, чтобы он не запирал дверь на ключ. Только теперь я разглядела её как следует. Но не сумела определить её истинный возраст. Густо напудренное лицо, все в глубоких морщинах. Седые волосы, серая кожа, Волосы тоже присыпаны пудрой.
   — Да, вы ему говорили. Спасибо.
   Пламя свечи отражалось в линзах её очков. Два крошечных огонька, как будто захваченных в толще стекла. Я не видела её глаз.
   — Как все сегодня прошло? Удачно? — спросила она.
   — Как все прошло? Да, наверное, удачно.
   — Ты взяла, что хотела?
   — Взяла.
   — Мистер Кингсли будет доволен.
   Она отвернулась к окну. Я тоже выглянула на улицу. Проблески света вдали, россыпи городских огней. Но здесь, в новом городе, было темно. Единственный свет в темноте — недремлющий пристальный глаз.
   — Кошмарное место, — сказала леди Ирис. — Я здесь как в ловушке.
   — А вы давно знаете мистера Кингсли?
   — Когда-то у нас был роман. Я обернулась к ней:
   — Правда?
   — Конечно, тогда я была моложе; а мистер Кингсли — ещё моложе.
   Я попыталась представить себе молодую леди Ирис. Может, когда-то она была настоящей красавицей, но теперь от былой красоты не осталось и следа.
   — Ты садись, не стой.
   В комнате не было других кресел, только кровать. Мне было как-то неловко садиться задницей на чужую постель, и я присела на самый краешек. На отвёрнутом уголке простыни было вышито имя, крошечными золотыми буквами.
   Ирис Уайт…
   Белый ирис…
   Старая женщина не повернулась ко мне. Она продолжала смотреть в окно.
   — Мистер Кингсли — замечательный человек, очень хороший и добрый. В глубине души, — сказала она. — Он просто не знает, где у него душа.
   — Да, наверное.
   Больше она ничего не сказала, и я уже было решила, что она снова заснула. С того места, где я сидела, мне не было видно её лица — только затылок, серебристые волосы.
   — Я, наверное, пойду.
   Леди Ирис с шумом втянула в себя воздух и сказала:
   — Подай мне, пожалуйста, ящик.
   — Какой ящик?
   — Там, под кроватью.
   Я наклонилась и заглянула под кровать. Там стоял фарфоровый ночной горшок, а рядом с ним — маленькая деревянная коробка. Из темноты выглянули два сверкающих глаза.
   — Ой.
   — Что там, милая?
   — Нет, ничего. Я…
   Зеленые глаза. Это была просто кошка. Чёрная кошка. Сидела там, под кроватью, и таращилась на меня.
   — Видишь там ящик?
   — Да.
   Я достала его из-под кровати. Самый обыкновенный ящик, без крышки, без каких-либо украшений. Внутри были бумаги и письма. И два пластмассовых шприца в запаянных пластиковых упаковках с синим распахнутым глазом на этикетке. Раньше я видела препарат в жидкой форме только в больнице, когда приходила к Анджеле. Мне вдруг вспомнилось, очень живо, как ей кололи лекарство. Самая сильная доза.
   — Быстрее. Давай сюда.
   Я подошла к леди Ирис и поставила ящик ей на колени, прямо на книгу. — Сейчас я тебе покажу.
   Она смотрела прямо перед собой, но её пальцы проворно перебирали бумаги в ящике. Она достала несколько фотографий.
   — У тебя есть дети?
   Вопрос оказался таким неожиданным, что я поначалу просто растерялась.
   — Есть?
   — Да. Один ребёнок.
   И больше я ничего не сказала. Не смогла ничего сказать.
   — А вот мои дети.
   Я взяла у неё фотографии. Уровень шума над этими снимками был очень высоким; чтобы что-то увидеть, на них надо было смотреть под строго определённым углом и на определённом же расстоянии. На первом снимке, раскрашенном от руки, был сад при загородном доме. На втором — велосипед, прислонённый к стене. На третьем… это была даже не фотография, а открытка с репродукцией какой-то картины: ваза с фруктами, курительная трубка, французская газета. На последнем, четвёртом снимке была собака. Чёрная собака, лежащая на коврике.
   — Они красивые, правда?
   Я посмотрела наледи Ирис. Её глаз по-прежнему не было видно за отражением пламени.
   — Да, очень красивые дети.
   — И зачем ты мне врёшь?
   — Я…
   — Ах, если бы мир снова стал чистым, нетронутым порчей. Но похоже, что это уже навсегда. А это, как я понимаю, тебе. — Она протянула мне конверт. — Сегодня утром пришло, курьерской почтой.
   Это было письмо от Кингсли. Очередная порция денег на текущие расходы. И два листочка. На одном — подробное описание наших следующих заданий.
   — И куда вы теперь?
   Я назвала ей только первое место.
   — На побережье, как мило. И ещё в театре. Я и сама тоже была актрисой. Конечно же. Когда-то меня называли неземным божеством лондонской сцены. Мистер Кингсли тебе не рассказывал?
   — Нет, кажется, нет.
   — Нуда. Он такой забывчивый.
   Пока мы говорили, я успела прочесть и второй листок. Там было всего несколько строк: «Я так огорчился, узнав о смерти леди Ирис. Надеюсь, её слуга встретил вас как положено».
   — Что-то случилось, Марлин?
   — Что? Нет, нет. Все в порядке.
   — Такой забывчивый. Ты уж прости меня, старую.
   По морщинистой щеке покатилась слеза. Леди Ирис аккуратно смахнула её шёлковым носовым платком.
   — Я что-то устала. Ты побудешь со мной?
   — Вы хотите, чтобы я тут спала?
   — Кровать в твоём полном распоряжении.

* * *

   Я сходила к себе, чтобы взять вещи. Когда вернулась, старая леди уже спала, прямо в кресле. Вот она сидит: мне виден только её затылок, густо напудренные волосы. Я лежу на постели, в одежде. На шкафчике рядом с кроватью горят две свечи, я сама их зажгла. В их неверном, дрожащем свете я пишу эти строчки.
   Лежу на боку и пишу.
   И думаю над письмом Кингсли. Насчёт леди Ирис. Вероятно, он просто ошибся. Получил неверную информацию. И ничего удивительного: все, что нас окружает в последнее время, — это сплошная неверная информация. Обман чувств. Смещение восприятия. Каналы между приёмником и передатчиком забиты помехами, сумраком и тенями, и с каждым днём шум все сильнее.
   Забиты помехами, сумраком и тенями…
   Я помню эти слова. Я их употребила в одной статье. Пару недель назад, месяц назад?