О'Найт Натали. Зеркало грядущего

   – Опомнись, раб! Кто ты такой, чтобы чего-то требовать от меня?
   Она могла бы и не говорить этого. В одно ужасающее мгновение Ораст осознал все безумие своих надежд и притязаний, и страх стиснул душу когтистой лапой. Что он возомнил о себе, презренный нищий, отщепенец? Раб, воистину, раб, точнее не скажешь. Взор его устремился слишком высоко, но карающая десница богов настигла глупца, сломила его и швырнула вновь в низость безвестья! В грязь и прах втоптан был Ораст, тот, что на несколько дней полагал себя равным небожителям! И вот она стояла перед ним, та, которую он, в дерзком безумии, считал творением своим, своею вещью, – и она возвышалась над ним, надменная, непреклонная, точно богиня мщения, и во взоре ее было пламя ярости, и сила в сиянии ее.
   Без слов ощутила она надлом в его душе и надвинулась беспощадно, не ведая снисхождения к слабости и унижению его, – полная то ли божественного гнева, то ли слепой жестокости влюбленных.
   – Ты, жалкий червь! – Теперь голос ее напоминал шипение, и шелк шелестел, обвивая ноги, когда она сделала шаг, оттесняя Ораста с пути. – Как осмелился ты шпионить за мной? Как повернулся твой грязный язык произнести слова, полные хулы и скверны? Подлая тварь, презревшая законы гостеприимства! Змея, кусающая руку, вскормившую ее! Я велю забить тебя плетьми на конюшне, подлая ехидна, стереть тебя в порошок… Из твоей бледной шкуры нарежут ремней – может, хоть это научит тебя почтению!
   Ораст прикусил губу, отстраненным уголком сознания с необъяснимой четкостью воспринимая происходящее, вплоть до горячей соленой струйки, что текла у него по подбородку, – но у него не было сил поднять руку и утереть ее. Он смотрел в глаза Релаты, горевшие во тьме, точно колдовские болотные огоньки, чувствуя, как все глубже засасывает его вязкая трясина страха. Нечто подобное мог бы ощущать некромант, призвавший демона из пучин преисподни и обнаруживший, что не в силах совладать со своим творением… Умоляющим жестом он поднял руки, точно пытаясь защитить глаза от прожигающего насквозь взора женщины.
   – Пощади раба своего, о госпожа! Прошу тебя! Я не желал зла… – Шальная мысль зародилась вдруг в голове, и, даже зная, что в этом неравном поединке воли он заведомо обречен, он решился испытать последнее средство, надеясь если и не одержать победу, то хотя бы смягчить последствия собственного безумия. – Будь милосердна, госпожа, ведь твой слуга просто тревожился за тебя. И так же встревожились бы прочие домочадцы, узнай они о том, что ты не ночевала в своих покоях…
   Она застыла на мгновение, прищуренные глаза вспыхнули ненавистью, но тут же девушка взяла себя в руки, с поразительной быстротой оправившись от нанесенного удара. Она презрительно дернула плечиками и вскинула голову так, что волосы, рассыпавшись, медной мантией окутали плечи. Истинная царица ночи стояла перед трепещущим Орастом, – и он изумился собственной нелепой, отчаянной отваге, что толкнула его угрожать ей.
   Серые губы разомкнулись, и слова, холодные и граненые, ледяными осколками сорвались с уст:
   – Если ты осмелишься обмолвиться хоть звуком о том, что видел меня здесь, я скажу, что ты ворвался в мою опочивальню и пытался совершить надо мною насилие! – Она помедлила немного, почти мечтательно проводя по губам языком. – Я могу даже сказать, что тебе удалось это сделать… Как ты думаешь, кому из нас они поверят? И какая кара будет ждать тебя, пес?
   Ораст захлебнулся желчью. Как ни странно, страх его прошел. Он был уничтожен, раздавлен, втоптан в прах, – и это не оставило в душе его места для иных чувств. Он не ощущал ничего, кроме безумной, нечеловеческой злобы, и бессилие лишь пуще распаляло его. Никакие угрозы не могли бы тронуть его в этот миг. В крайнем унижении он неожиданно обрел силу и, взглянув на Релату, промолвил бесстрастно:
   – Не бойся… – он знал, что ей нечего было бояться, но эта мимолетная снисходительность должна была задеть ее, и жрецу было приятно хотя бы чуть-чуть, хотя бы вскользь уязвить эту похотливую самку, силящуюся выглядеть святой —…я никому ничего не скажу. – Почему-то теперь он был уверен, что все ее запальчивые фразы не более чем пустые угрозы до смерти перепуганной девчонки. О, боги, как же он ненавидел ее… – Забудем о том, что случилось сегодня ночью – это в наших с тобой интересах. Я желаю госпоже только счастья.
   Она кивнула, не сводя с него напряженно-затуманенного взгляда, – точно свеча в черном мареве. Ему показалось, что она хочет что-то сказать, однако губы ее так и не разомкнулись, и с гордо поднятой головой Релата Амилийская проследовала в свою опочивальню мимо околдовавшего ее жреца. Немигающим, полным бессильной страсти взором проводил он ее, и было ли в глазах его больше ненависти или любви, не смогли бы сказать и вездесущие боги.

ОБРАЗ ГОНЧЕЙ

   Если бы кто-то спросил графа Троцеро, зачем, собственно, собирается он к немедийцу, о чем думает говорить с ним, тот едва бы сумел ответить. Его подталкивало страстное желание хоть что-то предпринять. Пусть сытые аквилонские нобили сидят сложа руки своих замках! Им нет дела до великой Аквилонии! Но он – пуантенец! Золотой Леопард! И должен идти вперед, навстречу врагу! Промедление смерти подобно!
   Однако, в покоях немедийского посланника его ждало разочарование. Безучастный истукан-слуга мертвым голосом сообщил, что хозяина нет дома. Никакие уговоры не помогли. Лишь знаменитое пуантенское упрямство удержало гордого южанина от того, чтобы немедленно развернуться и уйти прочь; это – и еще сильнейшее нежелание возвращаться в свои опостылевшие покои, к недовольным ворчащим слугам, к молчаливым попрекам дружины, к надоевшим, тысячи раз пережеванным мыслям. И вельможа принялся кругами ходить по двору, решив дождаться прихода хозяина.
   Двор был совсем небольшой, зажатый между Судебными палатами с одной стороны и тремя приземистыми, соединенными галереями Башнями Дуайенов, где располагались апартаменты послов при аквилонском дворе. В правой из них размещался немедийский посланник со свитой, в средней – представительство офирского владыки, левую делили между собой бритунцы и аргосцы.
   Прошло не менее двух поворотов клепсидры. Троцеро продрог и уже вознамерился было уходить, решив повторить попытку утром. И вот, в тот самый момент, когда он почти дошел до ворот, дверь правой башни неслышно отворилась и полоска света прорезала вечернюю мглу.
   Инстинкты старого воина сработали быстрее рассудка, – не прошло и мгновения, как граф, весь обратившись в зрение и слух, застыл у каменной ограды, благославляя Митру за то, что надоумил его выбрать черную одежду и плащ, которые позволили раствориться в наступающих сумерках. Его не заметил никто. Даже вышколенная немедийская челядь, снующая по двору, не обратила ни малейшего внимания на скрытую в полумраке фигуру.
   Но, может, он всполошился напрасно? Ведь в дверях появился только мажордом, тот самый, что так рьяно не желал впускать пуантенца. Троцеро едва не выругался вслух… но тут же возблагодарил судьбу за то, что остался незамеченным. Слуга, выйдя во двор, огляделся по сторонам и, убедившись, что вокруг ни души, сделал кому-то почтительный знак рукой. Из приотворенной двери показались двое.
   Они были закутаны с головы до пят в длинные темные плащи, с низко надвинутыми капюшонами – ни лица, ни фигуры не разглядеть. Троцеро почему-то не сомневался, что один из незнакомцев, тот, что повыше – никто иной, как Амальрик Торский. Он чуял это, как чует дичь гончий пес. Но кто же второй – невысок ростом, неуверен в движениях? Граф покопался в памяти, но второй явно был ему незнаком. Может, это возлюбленная немедийца? И плащ призван скрыть пленительные очертания женского тела? А он, сам того не желая, стал свидетелем окончания тайного свидания? Ну что ж, скоро это выяснится, если на то будет воля Митры! Не раздумывая ни мгновения, Троцеро двинулся следом за неизвестными.
   Граф опасался лишь одного: чтобы таинственные незнакомцы не отправились верхом, – ведь тогда он их неминуемо потеряет. Однако судьба, похоже, была благосклонна к нему в этот вечер. Те, за кем он крался, пошли пешком. Поняв, что они не собираются ехать на лошадях Троцеро повеселел и дал себе зарок по возвращении принести Солнцеликому хорошую жертву.
   Они не прошли и двух десятков шагов, как южанин понял, что можно не прятаться. Ибо эти двое были настолько поглощены беседой, что не замечали вокруг ничего. Троцеро дорого бы дал за то, чтобы подслушать их разговор – мысль о том, что сие могло быть недостойно дворянина, была им отвергнута с презрением: в деле спасения отечества не до условностей чести, – но подкрасться ближе он пока опасался и лишь старательно отмечал в памяти дорогу.
   Он внимательно приглядывался к походке того, что был меньше ростом. Нет, это не женщина! Слишком уж широк шаг и угловаты движения.
   Очень скоро они выбрались из дворца через потайную калитку и направились в ту часть города, где располагались верфи. Граф посетовал про себя, что ему никогда дотоле не приходилось бывать здесь, и он совсем не ориентируется в лабиринте тесных, полутемных улочек. Хоть бы не потерять эту пару из виду! Его подопечные уверенно шли вперед, ловко ныряя в вонючие проходные дворы и юркая в едва заметные переулки. Казалось, что они нарочно петляют, опасаясь возможного преследования. Теперь становилось ясно, почему незнакомцы не отправились верхом – пешим легче оторваться от возможной погони! На лошади не удастся так ловко путать следы – цокот копыт по мостовой всегда выдаст всадника…
   Пару раз Троцеро чуть было не упустил их. Уж больно резво шагали эти двое в плащах. Но каждый раз, слава Митре, ему удавалось снова нападать на след темных фигур, скользящих в вечерних сумерках подобно призракам. Граф искренне завидовал этим людям – они чувствовали себя на заброшенной окраине, словно рыба в воде. Да, если его предположения верны и один из преследуемых Амальрик Торский, то барон – парень не промах! Так знать все ходы и выходы в чужом городе дано не каждому! Мало кто из придворных, даже родившихся в столице, мог бы соперничать с ним.
   Конечно, самого Троцеро судьба, случалось, забрасывала и не в такие трущобы, и потому он не обращал внимание на грязь и скверные запахи вокруг, заботясь лишь о том, как бы его не заметили. Но те двое не прекращали разговора и до сих пор ни разу не удосужились обернуться. Это было либо высшим проявлением беспечности… либо свидетельствовало о том, что намерения их совершенно чисты и им нечего бояться. Если так, то, значит, Троцеро ошибался, подозревая барона и его неведомого друга неведомо в каких грехах? Но это была слишком неприятная мысль, чтобы задерживаться на ней надолго, и Троцеро поспешно прогнал ее. Если бы сейчас он получил неопровержимые доказательства честности барона, то, по правде говоря, был бы очень разочарован. Ему страстно хотелось раскрыть заговор против Короны и утереть нос всем этим надменным аквилонским князькам. Пусть они увидят, каковы настоящие пуантенцы! Остается надеяться, что чутье, которому он имел все основания доверять, не подведет и на этот раз. Поэтому нужно не отступать и до конца следовать за незнакомцами, а там, глядишь, удача ему улыбнется…
   Однако мгновение спустя задача его осложнилась, и, если бы не сгустившаяся к тому времени тьма, Троцеро не сомневался, что едва ли сумел укрыться от взора тех, в плащах. Ведь едва они покинули район трущоб и вышли на открытое место, высокий, только что олицетворявший самою беспечность, молниеносно преобразился. Он стал часто оглядываться по сторонам и прислушивался к каждому шороху.
   Троцеро посмотрел вокруг. Вроде бы это место ему смутно знакомо… Митра, да это же знаменитый Рыбный Рынок! Сюда по утрам рыбари свозят улов. Да, стоит только первым лучи солнца коснуться земли, как этот пустырь будет не узнать! За считанные мгновения торжище наполнится гомоном, бранью и выкриками. Но это утром. А сейчас вокруг пустынно, тихо, и лишь неистребимая рыбная вонь, проникающая, кажется, даже под кожу, напоминает о дарах полноводного Хорота. Троцеро так увлекся своими мыслями, что не заметил, как под его каблуком хрустнула чешуя. Высокий тотчас же насторожился и завертел головой под капюшоном. Граф бесшумной тенью метнулся за деревянный прилавок. Хоть бы не заметил! А то прощай все планы… Но незнакомец, не узрев ничего подозрительного, отвернулся.
   Троцеро недоумевал. Совсем рядом блестела в зыбком лунном свете гладь реки. Что могло понадобиться здесь этой странной парочке? Ведь не поплавать же на ночь глядя? И добро бы еще у главной пристани, – где причаливают суда, пришедшие речными путями со всего света. Там богатые купцы, там редкостные товары и невиданные богатства… там, в конце концов, место сбора самого разношерстного сброда: наемников, платных соглядатаев, шарлатанов и разбойников. Но что привело их именно сюда, где в этот час и простых рыбаков-то не встретишь?
   Ответ пришел очень скоро. С приглушенным плеском весел к берегу причалила лодка с двумя гребцами. Высокий что-то сказал вновь прибывшим и вместе со своим спутником забрался в нее. Тот, кого Троцеро посчитал за барона Торского, прыгнул по-кошачьи ловко; второй же оказался неуклюж, и утлое суденышко под тяжестью его покачнулось, зачерпнув бортом воды. Граф ухитрился подкрасться поближе, и теперь мог разобрать отдельные слова преследуемых. У одного из гребцов барон (теперь пуантенец окончательно удостоверился, что это был он – его певучий голос, с едва заметным акцентом трудно было спутать) поинтересовался, прибыли ли остальные. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить Троцеро насторожиться еще больше. Теперь не оставалось никаких сомнений, что немедиец направлялся на какую-то тайную встречу… Но когда он назвал своего спутника «Ваше Высочество», подозрения графа обрели полную осязаемость. Закутанный в плащ друг Амальрика Торского не мог быть ни Валерием, ни Нумедидесом. Их не было в столице. А значит, он не аквилонский принц.
   Возбужденный и встревоженный, граф проводил взглядом отчалившую лодку. Та неслышно заскользила по маслянисто-черной воде, и расстояние, отделявшее заговорщиков от их преследователя, росло с каждым мгновением. В бессильной ярости Троцеро стиснул кулаки.
   Он не мог дать им уйти! Но как продолжить погоню? Не побежишь же по воде вслед за лодкой? Граф судорожно заозирался по сторонам в надежде отыскать хоть какое-то средство передвижения… Нетерпение и гнев причиняли ему физическую боль, словно невидимая нить привязывала его к немедийцу, и когда тот отдалился, она натянулась и неумолимо тянула Троцеро за дуайеном.
   Но вот взгляд нобиля упал на незамеченную прежде тень слева от причала. Собственно, то был и не причал даже – шатающийся, прогнивший, зияющий щелями настил из небрежно брошенных на опоры досок, – и такой же, утлой, ненадежной и древней показалась крохотная лодчонка, привязанная к торчавшему из воды шесту. Весел не было; должно быть, владелец решил, что этого, вкупе с общим состоянием суденышка, окажется достаточно, чтобы отвратить самых неразборчивых воров. Троцеро усмехнулся – вряд ли неведомый лодочник мог предположить, что похитителем его сокровища станет не кто-нибудь, а владыка Пуантенского графства. Но выбирать не приходилось. Он спрыгнул в лодку, стараясь заглушить страх, когда дно ее заходило под ногами, угрожая в любой миг развалиться, разрубил мечом веревку и, выдернув шест, оттолкнулся. Лодка неспешно заскользила по воде.
   На его родине, в Пуантене, была в чести такая забава: двое или больше молодцов сходились на лодчонках, похожих на ту, в которой он плыл сейчас, и шестами пытались опрокинуть друг друга, чтобы успеть первыми дотянуться до алой девичьей ленты, привязанной на самой верхушке длинного древка, воткнутого посреди реки. Тому счастливцу, кто добывал заветный талисман, доставался приз – жаркий поцелуй хозяйки ленты. Вот уже много зим граф мог позволить себе наблюдать за игрой только с берега, но в молодости по праву считался одним из лучших в этом потешном состязании. И сейчас Троцеро с удовлетворением отметил, что тело не утратило былой сноровки. Он вполне сносно мог управлять суденышком при помощи шеста, не хуже паромщиков реки Алиман. Вот только протекало оно нещадно, – и граф потерял немало драгоценных мгновений, вычерпывая ледяную воду.
   На середине реки он остановился и прислушался. Он изрядно поотстал. Куда мог деться немедиец со своими спутниками? Ночь скрывала все очертания, но вода, хорошо разносившая ночные шумы, оставалась его союзником. Вскоре чуткий слух южанина уловил плеск весел чуть выше по течению, и он осторожно, стараясь ничем не выдать себя, повел лодку на звук. Оставалось надеяться, что это именно те, за кем он гнался, а не просто случайные рыбаки. Хотя, кажется, указом короля около столицы рыбацкий промысел был запрещен – оттого и пустынно так на глади Хорота. Тогда, скорее всего, это именно та лодка, которую он ищет!
   Граф напряг глаза. Без сомнения – посудина повернула к берегу! Ну что ж, он сделает то же самое, только чуть ниже по течению, чтобы остаться незамеченным. Троцеро не без труда причалил и, вытянув свой утлый челн на берег, бесшумно прокрался туда, где, по его предположению, должны были высадиться барон со своими провожатыми. Вскоре он заметил огонек факела, мерцающий вдалеке, и облегченно перевел дух. Теперь можно было не опасаться потерять злодеев.
   Идти пришлось недолго; немного попетляли по мелколесью, затем взобрались на невысокий холм, – и лишь теперь пуантенец понял, куда они идут. Здесь, на заброшенных холмистых пустошах к северо-западу от столицы, располагались некогда обширнейшие владения храма Асуры, – сам культ был давно запрещен и уничтожен в Аквилонии, но земля осталась лежать в запустении, и король не передал ее ни одному из своих вассалов. Слишком уж дурная слава шла об этих местах… Видимо, именно здесь тайное место сбора мятежников! Граф уже не сомневался, что его подозрения справедливы. Иначе с чего бы это немедийскому дуайену вместе со своим сиятельным спутником совершать столь странные прогулки по ночам?
   Впрочем, если задуматься, ничего странного в этом нет. Где еще в столице могли найти эти презренные столь уединенное место, не вызывающее подозрений и способное вместить достаточное число людей, – а в том, что число их будет немалым, Троцеро уже не сомневался. По мере приближения к развалинам храма, спаленного дотла в первые годы царствования Вилера, у него росло ощущение большого скопления народа впереди… он и сам не мог объяснить, как чувствовал это, но инстинкт никогда не подводил его прежде, и в молодые годы ему не раз удавалось безошибочно определить засаду. Не было оснований не доверять своему предчувствию и теперь.
   Низко наклоняясь, почти припав к земле, Троцеро прокрался к руинам храма, оставив слева главный вход, где остановились немедийцы и их спутник с факелом. Те замешкались, видно, обменивались приветствиями или условными знаками, но теперь, когда мятежники привели его на место сборища, можно было ненадолго оставить их в покое. Теперь главное – найти потайной лаз и проникнуть внутрь незамеченным.
   Насколько он помнил, ибо у себя в Пуантене сам разорил немало подобных капищ, храмы Асуры строились по единому принципу. В основе своей они имели форму полумесяца с двумя входами, Вратами Праведных в оконечности северного рога и Вратами Грешников в южном. В центре располагался алтарь и вход в подземную крипту, где хранились мумифицированные останки умерших жрецов. Немало этих белых кукол, обмотанных полосами тонкой ткани, позже обрели последнее пристанище в кострах ревностных митрианцев.
   Первой мыслью Троцеро, поскольку немедийцы вошли в развалины через северный вход, было проскользнуть незаметно к южным воротам, но он почти сразу же отказался от этого намерения. Невозможно, чтобы там не было охраны… и, словно в подтверждение этому издалека ветер донес грубый смех и ржание лошадей, – похоже, не все заговорщики добирались на это сборище пешком. Что ж, это к лучшему! Горячий скакун может сослужить хорошую службу, если придется уносить ноги.
   И пуаитенец неслышными кошачьими шагами принялся обходить развалины с дальней, выгнутой стороны. Вскоре он убедился, что стены находятся в столь плачевном состоянии, что не было нужды искать иной вход. Пострадавшая от пожара каменная кладка местами обрушилась и ненамного превышала человеческий рост. Изломанная линия ее очертаний издали напоминала оскаленную щербатую пасть, – и в пасть эту отважный южанин по собственной воле намеревался сунуть голову… На миг озноб пробрал его до костей, но усилием воли он подавил страх и почувствовал, что переполняется веселой, бесшабашной злостью, словно в старые добрые времена перед боем. Ему бросили вызов – граф мгновенно ощутил, как всколыхнулись в душе давно забытые чувства, и поразился, до чего скупа и бесцветна была без них его недавняя жизнь. Вспоминая боевую молодость и от того усмехаясь в седеющие усы, он проскользнул к стене и, выбрав местечко, где кладка сохранилась хуже всего, подпрыгнул, подтянулся, и, с трудом находя опору ногам в мельчайших выбоинах и щербинах известняка, принялся карабкаться на стену.

ОБРАЗ БУНТА

   Раз-другой Троцеро едва не сорвался. Высота была совершенно безопасной, но в ночной тишине стук камешков, осыпавшихся под ногой, показался невыносимо громким, точно дробь барабана на плацу, и граф вжался в стену, распластался по ней, моля Митру, чтобы звук не привлек ничьего внимания. Но Светозарный, как видно, хранил своего верного слугу: те, кто стоял на страже у дверей, находились чересчур далеко; собравшимся же внутри храма явно было не до того. До его слуха донеслись чьи-то громкие, разгоряченные голоса, но этого было мало, – он желал видеть всех в лицо. И, сделав последнее усилие, Троцеро подтянулся на пальцах, осторожно выглядывая из-за камней – зазубренных, почерневших от копоти.
   Зрелище, открывшееся его глазам, превосходило самые отчаянные фантазии. Помимо немедийца и его спутника, по-прежнему закутанного в плащ, которые держались в тени полуразрушенного алтаря, на каменных плитах пола, растрескавшихся от давнего пожара, теснилось не менее полусотни человек. Некоторых он узнал сразу, другие показались ему незнакомыми, но число их увеличивалось с каждым мгновением. Новые и новые заговорщики просачивались во Врата Праведных, где двое в черном останавливали каждого входящего для какого-то странного ритуала, деталей которого граф из-за скудного освещения разобрать не мог. Он мог лишь догадываться, что их, должно быть, просят предъявить некий предмет, служащий опознавательным знаком, и только после этого допускают на сходку.
   Жаль, недоставало света: горели только два факела, вставленные в расщелины между камнями, на противоположной от Троцеро стене; но и этого было достаточно, чтобы разглядеть лица мятежников. О, боги! Да здесь чуть не пол-Аквилонии! Граф Аксаланте, этот изнеженный выскочка, негромко переговаривался о чем-то с немедийцем, по-свойски взяв того под локоть. Казначей Публий, советник и доверенное лицо короля, стоял посреди узкого помоста, надменно кивая жестикулирующему дворянину, имени которого Троцеро никак не мог вспомнить. Да, Публий, эта старая лиса будет у дел при любой власти – до того хитер и изворотлив. А кто там, у дальней стены? А, это красавчик Феспий, нарумяненный и с тщательно уложенными локонами. Не сводит глаз с посланника. Молодой человек, стоявший рядом, что-то шепчет ему на ухо, но томный щеголь почти его не замечает, пытаясь поймать взгляд дуайена…
   Узнал Троцеро и нескольких наместников провинций, и одного городского голову, и пару тарантийских купцов, настолько богатых, что никто не посмел бы поставить им в вину низкое происхождение; были здесь и несколько военачальников, известных Троцеро еще по Венариуму, и даже – о, верх вероломства – Альвий, капитан королевских Черных Драконов. Увидев его, Троцеро понял, что теперь и вправду все погибло – у королевства не осталось надежды. Ибо, даже если заговор потерпит поражение, страна, где государя может предать его телохранитель, верный пес, чей долг служить правителю, не щадя живота своего, – страна та обречена! У него мелькнула, правда, мысль, что Альвий здесь по поручению короля, выслеживает заговорщиков, дабы предать их в руки суверена, – но то была лишь наивная попытка не замечать очевидного. Слишком радушно, по-свойски был принят здесь командир королевских гвардейцев; подобное доверие явно неоднократно доказывалось на деле! Но сколько же их?! Нобилей, каждого из которых Троцеро едва ли не ежедневно видел при дворе, преданнейших слуг короля и отечества!
   Вот герцог Фельон, по прозвищу Тауранский Вепрь. Огромный, громоздкий, точно бочонок с пивом. Скорее всего, что он один из зачинщиков! Вон как размахивает своими широкопалыми руками, аж изо рта на рыжую бороду брызжет слюна. Недаром этот грязный кабан вечно бахвалился тем, что в его толстых жилах якобы течет толика королевской крови. Презренный бастард! Ему бы помалкивать о том, что его блудливая мамаша маркиза Ольвейская имела мимолетный роман с Вилером, когда тот гостил у ее мужа в Тауране. Куда катится эта несчастная страна, если собравшиеся здесь нобили, пусть негодяи, но все же облаченные подлинными титулами, не прикажут слугам вытолкать взашей этого самозванца?! Но нет! Они лебезят перед ним и стелятся, рассчитывая урвать свой кусок пожирнее, если вдруг случится, что этот ублюдок сядет на Рубиновый Трон. Эльмар Танасульский, его кузен Мариций Ламонский, Рогир из Гандерланда? Чего же недостает этим обожравшимся скотам? Ведь они и так проводят дни в покое и довольстве?