О`Риордан Кейт. Ангел в доме

   – Недешево обходится, – ухватился он за заезженное оправдание. – Жратва нынче кусается. Попоститься бы не мешало, да кто ж откажется от лакомого кусочка. Все лучше, чем пицца каждый вечер, верно, Бонни?
   – Каждый второй вечер, Питти, – возразила она с елейной улыбочкой. Питти он ненавидел. – А через вечер – увесистый, сочный гамбургер. Много ли мне надо для счастья?
   – Везучая. – Питер скрипнул зубами.
   – Хо, еще бы! – Бонни локтем пихнула Роберта в бок. – Шагай, сын.
   Он во все глаза глядел на Аниту, пытаясь расшифровать одновременно и тоску на ее лице, и подспудный смысл пикировки Бонни и Питера. Если что и не вызывает сомнения, так только отношение его друга к его матери. Питер с детства пытался впечатлить Бонни и вместе с тем отыграться на ней за упорное нежелание признать его достоинства. Со стороны посмотреть – точь-в-точь приемный сын, сражающийся за место родного. Роберт хотел было продолжить путь, когда Анита неожиданно потянула его за рукав:
   – У твоих девочек только и разговоров что об этой твоей новой подружке. – Иначе как о «твоих девочках» она о дочерях не отзывалась. Учитывая, что родной отец не против, Роберт тем более не возражал. – Как ее зовут? Ах да, Анжела. Судя по рассказам твоих девочек, она очень милая. Смешно говорит, смешно ходит.
   – Мы с ней едва знакомы. Честное слово, – быстро добавил Роберт, краешком глаза отметив, как заходили желваки на лице матери.
   Бонни вперила равнодушный взор в воду. Питер, уловив обстановку, радостно ринулся в бой:
   – Так когда мы сможем увидеть Анжелу за своим столом? – Анжелу. С интимным придыханием. Если Бонни еще не в курсе, то уж они-то для Анжелы почти друзья.
   – Посмотрим, Питер. Ничего не могу обещать определенно, у нее очень плотный график. В следующий раз увижусь – спрошу, идет?
   – Так вы, значит, часто видитесь? – Анита кисло улыбнулась, склонив голову к плечу.
   Бонни со свистом втянула воздух, кончиком туфли выстукивая дробь на асфальте.
   – Вообще-то редко. Работает много. – Он замолчал, давая понять, что тема исчерпана.
   Не тут-то было.
   – Что-то я забыл, где, говоришь, она работает? Питер посмотрел на Бонни. Вдохи с присвистом и дробь приобрели почти маниакальный ритм.
   – В соцслужбе или что-то вроде. – Роберт хлопнул себя по бедрам. – Ну что ж, пойдем, пожалуй, пока не стемнело. Бонни!
   – Как насчет следующего воскресенья, Роберт? Приведешь ее на обед? – Анита опять дернула его за рукав.
   – Я… нет, спасибо. Никак не могу, Анита. Занят, извини.
   Роберт зашагал вперед, не дожидаясь расспросов о том, чем и с кем он будет занят в воскресенье. Оглянувшись, обнаружил, что Бонни спешит за ним со злобным выражением на лице и не менее злобным бормотанием, обращенным неведомо к кому. Предположительно к любимому сыну. Роберт быстро собрал силы для отпора. Нечасто, но ему удавалось отразить атаку матери. Но сейчас он чувствовал приближение шквального огня. Шаг. Еще шаг. Лицо перекошено. Роберт ждал с ангельской улыбкой на губах, но взгляд его – он чувствовал – уже затуманился и повлажнел. Как у собаки перед неминуемым хозяйским пинком. В робкой надежде отвести грозу он принялся насвистывать что-то сумбурное себе под нос.
   – Эта… как ее там… Анжела. Ты с ней занят в воскресенье?
   – Может быть. Еще ничего не решено. – Он прибавил громкости своей песенке.
   – И на рисунках тоже она?
   – Э-э? Ну да.
   – Питти и Нитти, значит, достойны встречи с ней? А родная мать, значит, нет? Рылом не вышла, так, что ли?
   – Господи, да что с вами со всеми?
   – С вами со всеми? – крикнула Бонни – Я тебе не все! Я тебе мать.
   – Хватит. Надоело. – Роберт ускорил шаг. Только не злись, иначе она тебя достанет. От злости броня трескается. Ты ничего не видишь, ничего не слышишь, ничего не знаешь.
   – Твоя проблема, Роб… – мать, задыхаясь, нагоняла его, – твоя проблема в том, что…
   Он уже не мурлыкал, а горланил вовсю. Охрипнет, ну и черт с ними, со связками. Бонни повисла у него на локте. Роберт повернулся, давая волю ярости. Что от него и требовалось. Руки у Бонни развязаны, смертельного удара не миновать.
   – Я не хочу. Что бы ты там ни припасла для меня – я не хочу слышать! Потом опять начнешь извиняться, а мне твои извинения осточертели. Осточертело служить козлом отпущения. Все, кому не лень, суют нос в мою личную жизнь, меня тошнит от всех вас. С кем встречаться и с кем расставаться – это мое дело, мне и решать. Ясно? – Он вырвался и зашагал в сторону дома. К чертям прогулку.
   – Еще бы не ясно. Яснее ясного! – заорала она ему вслед. – Пижон хренов! И с Анжелой этой разбежишься – мы и глазом не успеем моргнуть. Как и с остальными. Давай, давай.
   – Ты ничего о ней не знаешь. И не узнаешь! – крикнул он через плечо, не замедляя шага.
   – Неужели?
   Топот сзади усилился. Роберт кожей ощущал приближение последней, убийственной атаки. Попытался вновь завести свою бессмысленную песню, но звуки умирали, не достигая цели.
   – Отпихиваешь каждую, верно, Роб? Ну да. Анжела эта – очередной ангел, да? Бедная девочка, крылышки-то ей быстро подрежут. Стоит ей только превратиться в человека из плоти и крови, чик – и нет крылышек.
   Роберт уже почти бежал, но глумливый голос Бонни летел впереди него:
   – Несчастный наш мальчик. Ангелочков ему подавай. С живыми-то страшно связываться. Хлопот не оберешься. Возись с ними, приспосабливайся, а потом – бац! – и нет никого. Не забыл мистера Филдинга?
   Дерьмо собачье.
   Крепость пала, неприятель ликует. Бинго! Дядя Сэм празднует победу. Нагасаки и Хиросима разгромлены. А Роберт уничтожен, погребен под развалинами, стерт с лица земли. Поверженной, он сунул ладони под мышки и побрел в свою нору зализывать раны.

* * *

   Бедность, целомудрие, послушание – три обета, которые она должна дать, ступая на путь монашества. С первым все достаточно просто, учитывая те гроши, что выдаются из приютских фондов. Чековую книжку или кредитку она в глаза не видела, да и наличных кот наплакал. Впрочем, если бы ей потребовались лишние деньги – для работы, к примеру, или даже на личные цели, – то можно включить эту сумму в квартальную смету, составление которой входило в обязанности всех монашек низшего звена. Старшие монахини просто брали то, что им было положено, и тратили по своему усмотрению – в основном на нищих. Финансами приюта занималась Мэри Маргарет. Бюджет складывался из церковных средств, государственной помощи – мизерной – и денег, зарабатываемых разного рода вне-приютской деятельностью. Здание приюта принадлежало монахиням, но без пожертвований они бы не прожили.
   Помимо ежедневных – и утомительных – обязанностей в приюте, младший персонал вроде Анжелы вел уроки грамоты, занятия в молодежных клубах и группах поддержки для понесших тяжелую утрату. Кроме того, их посылали в районные школы, союзы матерей-одиночек, любые группы, в названии которых имелось слово «анонимные». В общем, недельная нагрузка под завязку. Что здорово помогало со вторым обетом. Какой уж тут секс при такой нагрузке – выспаться бы по-человечески хоть раз в неделю.
   Во всяком случае, так Анжеле казалось. До того, как ночные фантазии о Роберте стали терзать ее еженощно. Впрочем, о Роберте или нет – это еще вопрос, но фантазии были определенно спровоцированы его появлением. После второй встречи с ним Анжела во снах превращалась в какое-то животное. Ощущение – чуднее не бывает. Просыпалась вся в поту, лицо уткнуто в подушку, а зад, напротив, выставлен вверх. В среду она едва не задохнулась, как мумия обмотавшись простынями. С целомудрием, пожалуй, возникнут сложности.
   Придется с этим как-то бороться, пока кровь ее не поостынет, а на груди не зазвенит иконостас из святых медалек, как у сестры Оливер. Сейчас же мечты заводят ее… бог знает куда заводят. Вечером в четверг, во время мессы, она очнулась со стиснутыми до судороги бедрами, вся в мыслях о… Боже, нет! Она не смеет об этом думать!
   И наконец, третий обет. Послушание. Тот самый, который она собралась нарушить. Опять.
   Сестра Кармел получала нагоняй. Да еще в присутствии десятка постояльцев. Старческие ноги подкашивались, сморщенные губы конвульсивно дрожали – душераздирающее зрелище. Мэри Маргарет между тем только-только взяла разгон:
   – Проклятье, это вы сменили белье, сестра? Через две недели? Что у вас на плечах – голова или мешок с дерьмом?
   За спиной Кармел высилась куча грязного белья – причина ее сегодняшних несчастий. Бедняжка все силы положила только на то, чтобы его собрать. Приютскими правилами было заведено менять постельное белье раз в месяц. Прошло лишь две недели, а она стащила грязные простыни и наволочки, оставив на каждой кровати в каждой комнатушке по чистой, выглаженной стопке. Анжела знала, что сестре Кармел случалось терять счет неделям. Годам – тем более. Подумаешь, великое преступление в таком возрасте. Но Мэри Маргарет считала по-другому и продолжала беситься, раздувая ноздри. Приютский люд знал свое место и молчал, выступая в защиту своего обожаемого ангела-хранителя лишь возмущенными взглядами да пыхтением. Джордж-доктор рыл копытами землю, будто застоявшийся жеребец.
   – Вам здесь что, отель пять звездочек, сестра? – бушевала Мэри Маргарет. – Во имя Господа нашего, Пресвятой Девы и всех чертей – какого хрена вы себе думали, а? Не справляетесь с работой – так и скажите, я вам список урежу.
   Глаза сестры Кармел заволокло слезами; оттопыривший щеку леденец был забыт. Что за радость в конфетах, если ее лишают последней работы… Она сильно сдала в последнее время, и многие обязанности были ей не по плечу. Лишившись еще одной, старая монахиня осталась бы не у дел.
   – Это моя вина, матушка. – Голос Анжелы опередил ее мысли. Она понятия не имела, что собралась защищать Кармел.
   Колючий взгляд матери-настоятельницы впился в нее.
   – Я спутала расписание, верно, сестра Кармел?
   – Нет, котик, это я… – начала было Кармел, шумно втягивая в себя конфетный сироп.
   Анжела не стала ждать продолжения и быстро заговорила:
   – Ну как же, сестра. Помните наш вчерашний разговор о том, что нужно сделать? Я и напомнила про белье – спутала, должно быть.
   Кармел в смятении сдвинула брови. Вчера все могло быть. Прошедшие сутки с трудом укладывались в памяти старушки.
   – Выходит, это вас я должна благодарить за лишний счет из прачечной. – Грудь Мэри Маргарет ходуном ходила от праведного гнева. Распекать молоденькую куда как приятнее. Отменное удовольствие. Мать-настоятельница захлебывалась в море эмоций и нагромождении непристойностей, готовых сорваться с языка. Но Анжела успела сделать выпад прежде, чем разразилась ругань:
   – Сами видите, матушка, что я не справляюсь с обязанностями. Наверное, придется вам урезать мой список.
   Глаза Мэри Маргарет сузились. Обдурить решила, дорогуша? Список обязанностей Анжелы простирался дальше мыслимых пределов. Урезать его, то есть снять с нее хоть одну повинность, значило навесить эту работу на свою собственную шею, поскольку более подходящей шеи в приюте не нашлось бы.
   Зрители из постояльцев понятия не имели, что происходит, но тень сомнений в глазах матушки уловили. Чаша весов явно качнулась в сторону Анжелы, а значит, и в пользу их любимицы. Мэри Маргарет в задумчивости постучала ногтем по зубам, еще раз оглядела груду грязного белья, после чего одарила Анжелу взглядом, обещавшим наказание в самом ближайшем будущем. На данный момент, однако, она признала поражение:
   – Ладно, прощаю. Но постели не менять лишние две недели, ясно?
   Анжела смиренно кивнула. К ее вящему удовольствию, сестра Кармел опять вспомнила о своем леденце и занялась им, блаженно прикрыв глаза.
   Однако с Мэри Маргарет они цапаются все чаще и чаще; ни дня без стычки. И понятно, что это лишь первые грозовые сполохи, а настоящий шторм впереди. Теперь уж совсем скоро, в этом Анжела не сомневалась. В живых останется одна из них. В приюте нет места монашкам-бунтовщицам, а ведь она даже не монашка. С каждой минутой миссионерская деятельность уплывала от нее все дальше.
   Анжела поглубже засунула ладони в карманы джинсов и направилась ко входу в женский приют, вся в мыслях о своем туманном будущем. На лестнице ей встретилась группа девушек, явно вырядившихся на работу. Одна из них, хихикнув, пустила струйку дыма прямо в лицо Анжеле – и вовсе не табачного, но Анжеле сейчас было не до наркотиков. Она искала Николя. Секции в женском приюте были разделены тонкими картонными стенами, и двери здесь были настоящие, в отличие от матерчатых перегородок у мужчин. Стены, правда, не доходили до потолка, отчего помещение смахивало на общественный туалет, да и сами комнатушки размерами не слишком отличались от туалетных кабинок. Анжела стукнула в дверь комнатки Николя. Сначала осторожно, потом все громче и громче. Ответа не было, но она чувствовала чье-то присутствие. Дверь вдруг рывком распахнулась, и Анжела увидела перекошенное от злобы лицо Николя. Очевидно, она предполагала увидеть кого-то из подруг. На смену злости пришло удивление. Без черной обводки а-ля Клеопатра изумрудные глаза оказались совсем юными. Да ей и двадцати нет, подумала Анжела, разглядывая по-детски беззащитное лицо девушки. Странное чувство. Будто впервые в жизни увидел ощипанного цыпленка.
   – Тебе чего? – прошипела девушка, вытягивая шею – не прячется ли за спиной у Анжелы Стив.
   – Можно войти, Николя? Не бойся, я одна.
   – Насрать мне, мать твою, одна ты или нет, – фыркнула Николя, но посторонилась.
   – Ты ведь боялась, что я привела Стива, верно? – беззлобно отметила Анжела, пытаясь подобрать ключик к беседе. Если, конечно, можно назвать беседой общение с ощетинившейся и явно не расположенной к болтовне юной особой.
   Николя тем временем изучала ее с головы до ног. Вытащив ком жвачки изо рта, прилепила его к железной ножке кровати, закурила и нахохлилась выжидающе – давай, мол, выкладывай и вали отсюда. Анжела с улыбкой кивнула на стул – можно? Угрюмый кивок в ответ. Анжела села и протянула руку к тумбочке – пепельницу передать? Еще один угрюмый кивок. Молчание.
   На стенах ровным счетом ничего – ни постеров, ни фотографий, с которых можно было бы начать разговор. Журналов тоже нет, а книг тем более. За что же зацепиться? Абсолютно безликая комната, будто и не живет никто. Пока Анжела в отчаянии озиралась, Николя безмолвно дымила, не сводя с нее неприязненного взгляда.
   – Я тоже покуриваю. Две-три сигареты на ночь. – Попытка неуклюжая и определенно безуспешная.
   – Охренеть. Еще какие грешки за тобой водятся?
   Николя не скрывала презрения. Демонстрируя превосходство, скрестила на груди руки и вскинула голову. Анжела удрученно поерзала на стуле, отвела глаза от лица девушки и наткнулась взглядом на батарею парфюмерии. Бутылочки, флакончики, коробочки и тюбики всех мастей, в том числе и самых дорогих марок, явно добытые ловкостью рук. Вот тебе и ключик к Николя. Девочка любит косметику. Не слишком обнадеживающе, но на безрыбье… Придется рискнуть. Хотела ведь побольше разузнать о Стиве, а для этого нужно попытаться побольше разузнать о самой Николя.
   – Отличная у тебя коллекция. – Анжела легко пробежала пальцем по крышкам флакончиков. – Мне бы хотелось краситься.
   Зеленый взгляд вспыхнул чем-то близким к любопытству. Похоже, Николя привыкала к мысли, что женщина может обходиться без косметики. Она затянулась глубоко и выдохнула; у Анжелы защипало глаза.
   – Монашкам нельзя?
   – Да нет… Можно, наверное, если хочется…
   – А смысл? Ради кого? – Николя запустила пальцы в волосы, захватила рыжую прядь, покрутила и отбросила за спину. На Анжелу она теперь смотрела, как на невиданное и жалкое насекомое.
   – Не знаю. Для себя ведь тоже приятно краситься, разве нет?
   От негодующего фырканья Николя длинные разноцветные ярлычки на бутыльках с косметикой затрепетали.
   – Хочешь, накрашу? – Губы изогнулись в неловкой полуулыбке. – Зашибись. Никогда монашку не красила.
   – Николя, не ругайся, пока я здесь.
   – А я тебя звала? – взорвалась Николя. Зеленые глаза смотрели с вызовом.
   Анжела вздохнула. Орешек из тех, что никому не по зубам. Совсем еще девочка, а уже непрошибаема. К тридцати, если выживет, заматереет окончательно. Сейчас еще хороша по-своему, ершиста, но хороша. Даже выбитый верхний резец придает ей хулиганского шарма. Или пиратского. Точно, пиратского. Флибустьерша с корабля под реющим «Веселым Роджером».
   – Я бы не прочь. Накрасишь когда-нибудь?
   – Ну-ка дай… – Николя цепко ухватила ладонь Анжелы, пристроила на тумбочке, выдернула из батареи флакон и занялась ногтями, ловко намазывая один за другим и высунув от усердия кончик языка. Она молчала, пока не закончила работу.
   – Нравится?
   – Прелесть, Николя! – искренне восхитилась Анжела. – Ни один не смазала.
   Опустив голову, Николя трудилась над второй рукой.
   – Зашибись! – Еще одна почти улыбка. – Когда-нибудь открою свою косметичку… типа салон. Я здесь почти всем хари мажу. Ты когда постучала, я думала, это из них кто-нибудь пришел проситься. Мать… э-э-э… будь я проклята, если стану на них бесплатно пахать, – с горечью сказала она.
   – Считай, тренируешься, – подбодрила Анжела.
   – Во. Для тренировки самое то. – Николя с недовольным видом присматривалась к ногтям Анжелы. – Подпилить бы не мешало. Когда буду тебя красить, ногтями тоже займусь. Только сначала надо попарить, чтоб размякли.
   Ты-то сама, дорогая, еще не размякла для беседы о брате? Анжела раздумывала, с какой бы стороны подъехать к Николя, как та вдруг перехватила инициативу:
   – Не дело это – себя запускать. Даже для монашки. Как это вышло?
   – Я не обращала внимания на ногти… Что – вышло?
   – Ну, это… В монашки-то как тебя угораздило загреметь? Изнасиловали?
   – Ничего подобного, – возмутилась Анжела. Николя пожала плечами. Отлично, прекрасно, как скажешь. Разговор поддержать хотелось, но на нет и суда нет.
   Анжеле вдруг пришло в голову, что ее поведение не слишком красиво. Сама навязалась к этой девушке, сама наделила себя правом вести допрос и отвергает все, что бы ей ни предлагала Николя, если тема не касается Стива. Хороша праведница, нечего сказать. Вместо того чтобы проповедовать высокие моральные принципы, лучше бы с девушкой по-человечески поговорила.
   Что ж, начнем сначала. Анжела подобрала под себя ноги, обняла колени и завела рассказ о тетушках, дяде Майки и своей мечте попасть в миссию. Николя время от времени кивала, не отвлекаясь, однако, от процесса превращения в Клеопатру. Сначала на лицо лег слой тонального крема, затем в ход пошли пудра, румяна, черный карандаш для глаз и блеск для губ, самых сияющих из когда-либо виденных Анжелой.
   Внимание Анжелы привлек черный инкрустированный ларец с замочком, пристроенный под столом. Для украшений, решила она, заметив на груди у Николя миниатюрный ключик. Сделав лицо, Николя взялась за волосы и яростно чесала их щеткой до тех пор, пока рыжая копна не засверкала, будто облако в лучах солнца. Рассказ Анжелы и преображение Николя завершились почти одновременно. В камнатушке наступила тишина.
   – Видишь ли, Николя, – первой прервала молчание Анжела, – твой брат чем-то напоминает мне дядюшку Майки. Только не спрашивай, чем именно, – я и сама не знаю. Наклоном головы, быть может, или испуганным взглядом. Или таким выражением лица – вроде он что-то знает, да сказать не может. Словом, я бы хотела ему помочь. Если получится, конечно.
   Голос ее звучал все тише, пока не смолк вовсе. Николя, придирчиво разглядывавшая в зеркале свой нарисованный рот, стрельнула в нее зеленым взглядом.
   – Помочь? Как?
   Анжела пожала плечами. Вопрос, что называется, не в бровь, а в глаз. Николя тем временем принялась наводить порядок в своей коллекции. Методично закрутила все флаконы, блеск для губ сунула в футляр, щелкнула крышкой пудреницы. Затем нырнула вниз, спиной к Анжеле – заметила-таки ее любопытство, – пошуршала чем-то в ларце. И развернулась лицом к гостье.
   – Я вроде как тоже людям помогаю, скажешь, нет? – Плутовская улыбка открыла дырку вместо верхнего резца. – Типа клиентам. Жизнь облегчаю. С тебя пример беру.
   – Ты не должна зарабатывать на жизнь… этим, – проговорила Анжела. Господи, до чего же ханжески прозвучало. Ну и ладно. Лучше она будет выглядеть ханжой, чем купится на старую байку, миллион раз слышанную от коллег Николя по цеху. Монашка против гулящей – уж слишком это топорно и упрощенно.
   – Неужто? – Николя сверкнула глазами. – А кто мне запретит? Ты? Мария-Вечная-Дева?
   Анжела была поражена.
   – Так вы со Стивом, выходит, католики?
   – Ни хрена! – огрызнулась Николя, впрочем, довольно беззлобно. – Послушай-ка, сестра, или как тебя там надо звать… Я в твои дела нос совала? Говорила, чтобы ты из монашек ушла? – Анжела с несчастным видом покачала головой. Сейчас укажет на дверь. – То-то же. Ну и ты меня не трожь. По-твоему, как мне еще на этот свой салон заработать?
   – Не знаю. А как другие?
   – У других мамки-папки имеются и всякие прочие сродственники. А я хрен кому нужна. Зато я сама себе хозяйка, сама берлогу снимаю, чтоб было куда клиентов водить. И ни один вонючий котяра не стрижет с меня купоны. Сюда заваливаю на ночь, чтоб от этих скотов спрятаться. Наркотой не балуюсь. Даже не пью, чтоб ты знала. Водки когда хлебну с клиентом – и все. Короче, у меня все под контролем. Года два, самое большее три – и нацеплю белый халатик в своем салоне, только меня тут и видели. Усекла? И нечего мне тут дерьмо на уши вешать!
   – Ладно, – кротко отозвалась Анжела. – А Стив как в этот план вписывается?
   – А никак.
   – Он переживает за тебя.
   Николя презрительно скривила рот. Что-то в ее варианте сказки про Золушку не вяжется, думала Анжела. То ли нюанс какой выпадает, то ли интонации не те. Словно наизусть заучила и талдычит механически. Уж больно банальная картинка: шлюха на пути к высшему свету, куда она тащит себя на кружевной резинке от трусиков. Кто-кто, а Анжела прекрасно знала, в чем заключался парадокс этого и прочих приютов: чтобы заполучить койку, комнатку, а позже и квартиру, нужно было сочинить историю пожалобнее. И неважно, что слушатели всех этих басен видели рассказчиц насквозь, понимали, что наркотики и выпивка будут процветать, от своего занятия девочки не откажутся, да и лгать будут по-прежнему на каждом шагу. Неважно. Соблюсти традиции – вот что важно. В традициях приюта врать с три короба, значит, будут врать. Метаморфоза из «кем я была» в «кем я стану» здесь принималась на ура. В том, что Николя торговала собой, сомнений не было. Куда она на самом деле двигалась – вот в чем вопрос, ответ на который известен одной лишь Николя. Одной из Николя. В этой хрупкой оболочке их несколько. Теперь-то у Анжелы глаза открылись. Одна не выстояла бы и не ожесточилась бы до такой степени.
   – Послушай, Николя, – Анжела подалась вперед, пытаясь поймать взгляд девушки. – Стив постоянно крутится у ваших дверей. На днях мне пришлось из кожи вон лезть, чтобы его утихомирить и не позволить расшибить о стену голову. А ему всего-то и нужно, что увидеть тебя, побыть рядом или поговорить. Неужели трудно уделить ему пару минут?
   – Он натуральный псих. С детства такой. Всю жизнь пытался себя изничтожить.
   – Но он ведь как-никак родной брат тебе. Неужели не жалко?
   – Ой, только вот этого дерьма мне не надо. Теперь он мне никто, ясно? Достал вконец, мудак. – Николя швырнула расческу через комнату. Анжела отшатнулась при виде ярости, брызжущей из зеленых глаз. – Житья от него ни хрена нет. В какой угол ни заползу – он тут как тут, лупит по своей гребаной башке. – Она очень убедительно изобразила отчаянный жест Стива, присовокупив бессмысленно открытый рот и безжизненно пустой взгляд. У Анжелы комок встал в горле – до того сейчас Николя была похожа на брата, высматривающего ее у дверей женского приюта.
   – А еще хоть кто-нибудь у него есть?
   Попытка Анжелы ослабить напряжение не удалась. Николя решила взвинтить себя до истерики. На гримасы разукрашенного узкого личика больно было смотреть.
   – Ни хрена! – рявкнула она в ответ. – Двое нас – я и придурок этот. И не дай ему бог прицепиться ко мне с этим. Клянусь, я… – Взяв себя в руки, Николя натянула уже знакомую Анжеле маску ледяного равнодушия.
   – Прицепиться с чем? – негромко переспросила Анжела.
   – Ни с чем. – Пальцы у Николя дрожали, когда она прикуривала следующую сигарету. Циничная ухмылка искривила яркие губы: – Видела? Во до чего довел. Кишки выворачивает. Так и я, чего доброго, монашкой долбаной стану – вроде тебя.
   – С какой стати?
   – Ну… – Еще одна затяжка. – Ты ведь тоже вроде как людям помогаешь. Стив для тебя на дядюшку как-его-там смахивает. Боишься ты, вот что я тебе скажу. Точно?
   – Боюсь? – переспросила Анжела.
   Стоп. Не она ли здесь сеанс психоанализа проводит? Уже и историю сочинила. Отца никогда не знали, мать бросила в раннем детстве, потом череда детских домов, несколько приемных семей, где над ними издевались… Словом, обычное попурри из самых унылых мелодий. Без сексуальных извращений, разумеется, тоже не обошлось. И вот теперь брат изо всех сил цепляется за единственную свою ценность в жизни – сестру.